Отель «Трансильвания»

Отрывок из письма барона Клотэра де Сен-Себастьяна к шевалье Донасьену де Ла Сеньи.

Пакет посланий, датированных 1 ноября 1743 года.

ГЛАВА 1

Четверо верховых в мирном согласии продвигались попарно по неширокой тропе. Жервез в пятый раз рассказывал Клодии о событиях прошлой ночи.

— А когда началась дуэль, — говорил граф, расширяя глаза, — что-то меня снова толкнуло. Я поставил десять тысяч на Сен-Жермена и, представь себе, не прогадал. Он победил, и я утроил всю сумму. Я утром же сообщил Жуанпору о погашении самых крупных долгов. Но у меня на руках остается еще двадцать тысяч! Это само по себе целое состояние, однако вскоре я непременно удвою его.

Графиня, казалось, не слушала. В своей светло-голубой амазонке с военной кокардой на модной шляпке она выглядела молоденькой барышней, ее старили только морщинки на лбу.

— Удовольствуйтесь своим выигрышем, Жервез, — произнесла наконец Клодия. — Почему бы нам не покинуть Париж? Мы могли бы поселиться в вашем анжуйском поместье. Вы всегда говорили, что это ваша мечта.

— Но ты же любишь Париж, дорогая, — возразил он с оттенком упрека.

— Конечно, — согласилась она. — Но мне не особенно нравится денно и нощно пребывать в ожидании, что нас выселят из дома за какие-то там долги. Я с удовольствием предпочту всему этому жизнь без подобных волнений, правда вдали от света, — но что нам суетный свет?

— Но я же тебе говорю, — произнес Жервез терпеливо, — что у меня сейчас пошла светлая полоса. Вот увидишь, теперь все будет иначе.

— Ах, Жервез, — обреченно вздохнула графиня, опять ощутив, что жизнь ее входит в привычную колею.

— И так всегда, — закипятился вдруг граф. — Ты постоянно одергиваешь меня, не доверяешь. Не удивительно, что удача мне изменяет. Она не любит тех, кого вечно клюют.

— Это неправда, — возразила графиня, зная, что он не услышит ее. Она обернулась к парочке, державшейся в отдалении. — Мадлен, эй, Мадлен! Если тебе не терпится устроить свою сумасшедшую гонку, этот участок как раз для нее. Сен-Жермен, вы поскачете с ней?

Мадлен обратила к своему компаньону сияющее лицо.

— Хотите проветриться? Скажите, что да.

Не дожидаясь ответа, она закричала:

— Вам лучше бы съехать с дорожки, тетушка! Моя испанка очень резва.

Она бросила на Сен-Жермена насмешливый взгляд, пришпорила свою андалузскую кобылу и перешла в галоп.

Сен-Жермен выждал с минуту, затем погнал своего жеребца. Обгоняя графиню, он махнул ей рукой.

С одной стороны к тропе подступал лес. Листва уже почти облетела, и обнаженные ветви деревьев отбрасывали длинные тени на воду мелкой речушки, бежавшей с другой стороны тропы. Парк был хорошо спланирован и ухожен, дабы созерцание дикой природы не пробуждало тревоги в сердцах чувствительных барышень и дворян, облюбовавших эти места для загородных прогулок.

Стоял холодный осенний денек — из тех, что в каждой детали пейзажа таят обещание скорой зимы. Воздух был абсолютно недвижен, будто осень невольно придержала дыхание, пугаясь близости холодов. По небу вычурной вереницей текли облака, в нескольких лье за рекой к ним поднимались дымки. Пахло сыростью и грибами.

Тропа, по которой неслась Мадлен, была идеально ровной. Желтое платье наездницы развевалось, щеки пылали, разгоряченные быстрой ездой. После охоты в Сан-Дезэспор она долгое время не садилась в седло, опасаясь, что верховые прогулки станут теперь вселять в нее тихий ужас. Но ничего подобного не случилось, и Мадлен желала лишь одного — чтобы скачка никогда не кончалась.

Пепельный бербер ее нагонял. Топот копыт делался все громче. Мадлен не оглядывалась. Послышался окрик: «Поберегись!»

Девушка покорно сдала вправо, освобождая место рядом с собой. Всадник и всадница какое-то время неслись галопом бок о бок, холод жалил им лица.

— Остановимся возле моста! — предложил Сен-Жермен. — Нам надо дождаться ваших.

Мадлен не хотелось никого дожидаться — общество графа вполне устраивало ее; но она чувствовала, что лошадка устала. С легким сожалением девушка придержала свою кобылку и перешла на легкий галоп, затем на рысь. Наконец, она пустила испанку медленным шагом и бросила повод. Сен-Жермен спрыгнул с седла, взял жеребца под уздцы и повел по тропе, давая ему остыть. Арочный мост, переброшенный через речушку, был уже рядом.

— Мне тоже спешиться? — спросила Мадлен, когда ее спутник остановился.

— Только если хотите, — ответил Сен-Жермен, глядя на нее снизу вверх. — В любом случае мне доставляет удовольствие ваше присутствие.

Странные огоньки блуждали в его глазах.

— Впрочем, вы всегда со мной, дорогая. — Сен-Жермен протянул руку и снял с ее платья несуществующую пылинку.

— Что вы имеете в виду? Мадлен наклонилась, он потянулся к ней и замер, словно бы натолкнувшись на невидимую преграду.

— Что вы — во мне. Хотя бы своей кровью. Вы были правы, сравнивая это с причастием. Любовь освящает все.

В ее голове внезапно зароились вопросы, она задала первый, пришедший на ум:

— Сен-Жермен, вы католик?

— По обстоятельствам.

Мадлен нахмурилась.

— По обстоятельствам? — удивленно повторила она и оперлась на спинку седла. — Что это значит?

— Ну… я, например, не испытывал особенных чувств при крещении, однако потом поддерживал церковь, делал пожертвования… Впрочем, прошло время, и я стал мудрее. Конечно, я не хожу к причастию, но…

Тон его голоса изменился, на губах мелькнула улыбка.

— Но все-таки… причащаюсь.

Она игриво шлепнула его концом повода.

— Граф! — В душе ее разгоралась тихая радость. — Там, в церкви…

Он пожал плечами.

— Это не то, что вы думаете. Только не вообразите, что я принадлежу к кругам Сен-Себастьяна. — Он уже смотрел сквозь нее на быстро бегущую воду, лицо его сделалось отстраненным. — Общее заблуждение ваших прелатов состоит в том, что они относят к слугам христианского дьявола всех, кто способен действовать после смерти. Нас причисляют к ним, но это вздор. Возьмите историю Иисуса. Судя по тому, что о нем говорят, он тоже воскрес из мертвых.

— Сен-Жермен! — Мадлен откровенно шокировало такое кощунство.

— Существует поверье, что люди, рожденные в пору зимнего солнцестояния, делаются вампирами. А когда рожден Иисус? — Он заметил, что девушка вздрогнула, и усмехнулся. — Если все так, то на его воскресение можно взглянуть по-иному. Вы не задумывались, почему в память о нем надо пить кровь? Символическую, согласен, но все-таки — кровь! В этой истории много загадок…

Губы его улыбались, губы — но не глаза.

— Вам с детства внушали, что существа, мне подобные, боятся креста и трепещут пред ликом Господним. Тем не менее многие из нас лежат в освященной земле, под крестами, даже в церквах. Нет такого священного символа, который мог бы остановить нас, Мадлен. Я спокойно могу прикасаться к распятию, не испытывая при том никаких неудобств. Это тех, кто поклоняется дьяволу, страшат христианские символы. Это они, а не мы, не выносят крестов. Это их, а не нас, повергает в трепет один вид знаков силы Господней…

Мадлен направила лошадь к мосту и, когда копыта испанки ступили на замшелые камни, натянула поводья.

— А как насчет воды? — спросила она, повернувшись. — Она ведь должна вас пугать. Он тоже взошел на мост.

— Не беспокойтесь, я защищен.

Граф смотрел на Мадлен. Он снял треуголку, свернул ее и сунул под мышку. В рассеянном свете осеннего дня его волосы приобрели медно-каштановый цвет.

— Да, кое-какие поверья соответствуют истине. Я действительно не могу перейти через бегущую воду. Но смотрите, — добавил он и топнул каблуком по камням моста. — Давным-давно я придумал эту уловку — наполнять каблуки и подошвы землей. Пока я обут — ни вода, ни солнце мне не страшны.

Мадлен рассмеялась.

— А я-то сочла, что вам хочется казаться выше чем есть! И все удивлялась, глядя на ваши громоздкие туфли.

Напуганная этой вспышкой веселья кобыла вскинула голову и едва не взбрыкнула. Мадлен успокоила ее, ласково похлопав по шее.

Граф тоже рассмеялся, лицо его прояснилось.

— Мадлен, дорогая, я ведь и впрямь невысок.

— Если я действительно вам дорога, все остальное не имеет значения.

Голос ее дрогнул, граф удивленно вскинул глаза. Мадлен быстро спросила:

— Когда? Отвечайте же, Сен-Жермен. Я жду вас и жду, я устала.

Она помолчала и, не дождавшись ответа, повторила глухим голосом:

— Когда? Отвечайте. Я совершенно измучилась. Вы ведь не можете вот так меня бросить?

Сен-Жермен вертел в руках повод с таким видом, словно не понимал, как он к нему попал.

— Мадлен, я… я забочусь о вас. Кровь… это лишь малая часть… вершина горы, уходящей в пучину. Если я вновь отворю ваши жилы… так скоро… — Он смешался, речь его прервалась.

— Тогда отворите мне ваши. Пожалуйста, Сен-Жермен… во имя любви, о которой вы так хорошо говорите и о которой я, к сожалению, так мало знаю…

Он зажмурил глаза, словно от боли, затем очень тихо сказал:

— Нет.

— Почему нет? — Она в нетерпении соскочила на землю. — Я ведь дарю вам себя. Почему бы и вам не ответить мне тем же?

Его ответ был решительно резок.

— Нет!

— Почему? — Она стояла на гребне моста, преграждая ему дорогу. — Почему? Отвечайте!

— Ну хорошо, — сдался он. — Попробовав моей крови, Мадлен, вы наверняка сделаетесь такой же, как я. Обратного хода не будет.

Он ощутил сильное головокружение, какое всегда испытывал при виде бегущей воды, и отвернулся от речки.

— Что в этом ужасного? — Мадлен приблизилась к Сен-Жермену и всмотрелась в его лицо. — Вы можете мне сказать, что в этом ужасного?

— Одиночество.

Он хотел отвернуться, она не давала, он принужден был смотреть ей прямо в глаза. Со времен Деметрис прошло два века, и ни одна женщина после нее не повергала его в такое смятение. У него были тайные, можно сказать односторонние, связи, порой напоенные чувствами, подобными тем, что внушала ему Люсьен де Кресси. Однако его избранницы не ведали, кто он и что он, они принимали его визиты за порождение собственных измышлений. Правда несомненно бы их потрясла и наполнила отвращением — как к себе, так и к ночному безгласному визитеру. Но Мадлен сама догадалась, кто он такой, и… не отпрянула, не ужаснулась. Она ищет с ним встреч, она добивается их, она не хочет внимать голосу разума. Он, со своей стороны, страшится ее потерять и в то же время надеется оберечь от собственных посягательств. Сен-Жермен сделал усилие и повернулся к Мадлен спиной.

Поток под мостом грохотал непрерывно, словно нетерпеливый любовник, барабанящий в закрытую дверь. Заводь, в которую он вливался, была местами подернута рябью, но там, где вода оставалась гладкой, в ней отражались две лошади, мост и молодая темноволосая женщина. И… никакого намека на присутствие кого-то еще.

— Одиночество? Только-то? — Она взяла его за руку и мысленно улыбнулась. Он не отпрянул — это хороший знак.

Он все еще не оборачивался.

— Вы не поймете. Бессмертие начинает восприниматься как наказание, а постоянная жажда — и пуще того. И то и другое становится ненавистным.

— И что же? Чем это хуже той жизни, которая уготована мне? Разве без вас я в меньшей опасности, чем рядом с вами? Вспомните круг моих кавалеров, вспомните Сан-Дезэспор. Разве моя невинность — защита от Сен-Себастьяна? Куда вы толкаете меня, Сен-Жермен?

Мягким движением она заставила его повернуться.

— Неужто моя любовь ничего не значит для вас? Он попытался высвободиться, она не пустила. Он решился на крайность и выдохнул с горьким смешком.

— Вы не первая. И не последняя.

— Я это знаю. — Взгляд ее наполнился болью, но голос был тверд. — Я не дурочка, но вам-то что за печаль?

Он мягко коснулся губами ее рта, поцелуй был почти невинным. Он ее ранил, он чувствовал, как она напряглась.

— Я знаю одно: мое чувство к вам уникально. Во мне только вы. Простите меня, Медлен.

Она обмякла и ткнулась лбом в его подбородок.

— Боже, какое счастье. Молчите. Не говорите более ничего.

Взглянув на тропу, Сен-Жермен с сожалением покачал головой.

— Ваши родичи нас скоро нагонят.

— Но у нас ведь есть еще время?

— Нет, — он прикоснулся к ее щеке. — Я приду к вам, Мадлен. Как только вы захотите. После вашего празднества я к вам приду.

Она судорожно схватила его за руку.

— Обещайте!

Он улыбнулся.

— Вы — это я. А себя мне не обмануть.

Она хотела сказать еще что-то, но он закрыл ей губы ладонью. Тогда она принялась целовать его пальцы и не унялась, пока не поцеловала каждый из них.

— Смотрите же, Сен-Жермен!

Девушка побежала к лошадке, но взобраться в седло без посторонней помощи не смогла. Руки, ее поддержавшие, подрагивали, но были крепки. И, к огорчению всадницы, не позволили себе даже крошечной вольности.

— Благодарю вас, — холодно сказала Мадлен.

— Взгляните туда, — виновато откликнулся Сен-Жермен, указывая на двух всадников, появившихся в отдалении. — Граф и графиня. Они уже тут.

Он взлетел на коня, не опираясь на стремя.

— Они заметили нас, — сказала Мадлен и помахала графине рукой.

Хлопнув лошадку по крупу, она заставила ее спуститься с моста, потом обернулась и с легким оттенком надменности заявила:

— Я рада, что мы все-таки объяснились. Неведение, наверное, хуже всех зол. Оно томит и дает пищу сомнениям…

— Вы сомневались? — Он подъехал к ней ближе. — Мадемуазель, что это значит?

Мадлен ответила очень тихо, но Сен-Жермен услышал ее.

— Я не сомневалась в себе. Я… я только боялась что вы… что вы уже не хотите меня, что я вам успела наскучить… Я молода… вы повидали мир, в нем столько разного и… много соблазнов. И если вы из таких мужчин, то… то сердце мое будет разбито.

Он смотрел на нее напряженным, пристальным взглядом, явно не понимая, о чем ему говорят. Потом вдруг понял и рассмеялся.

— Все это вздор, Мадлен. Я давно не ищу приключений подобного рода. Со времен Элагабала,[15] а этот цезарь жил более тысячи лет назад.

Он развернул жеребца так, чтобы видеть подъезжавшую парочку, и, понизив голос, добавил:

— В опере, которую я написал, есть сюрприз для вас, дорогая, но в чем он, я пока не скажу.

— Мадлен! Граф! — Графиня уже махала им хлыстиком. Сен-Жермен сдвинул в сторону своего бербера и спокойно продолжил:

— Буду рад познакомиться с вашим батюшкой, мадемуазель. Вы говорили, он прибудет сегодня?

Благодарно взглянув на него, Мадлен приняла предложенный тон:

— Да, к вечеру. Я жду его, признаюсь, со страхом. Он не был в Париже, с тех пор как я родилась, и, наверное, будет нуждаться в опеке. Это лишнее беспокойство, но граф д'Аржаньяк и тетушка так добры…

— Пустяки, моя милая. Я могу им заняться, — заявил добродушно Жервез и посмотрел на жену. — Надеюсь, Клодия, ты не против?

Графиня уставилась на него, как на что-то, чего никогда не видала.

— Вы вольны в своих поступках, Жервез. Но ваше внимание к моему брату доставит мне огромную радость. Вы это знаете, и незачем спрашивать — я, конечно же, за!

Подавив нервный вздох, она повернулась к Сен-Жермену:

— Я должна поблагодарить вас, граф, за то, что вы развлекали Мадлен. Уверена, наш разговор с Жервезом быстро бы ей наскучил. Мы с ним и на прогулках все что-нибудь выясняем. Спорим, бранимся…

— По пустякам, мое счастье, только по пустякам, — перебил супругу Жервез. — Но теперь между нами все ясно, не так ли?

— Да, — сухо кивнула графиня и покосилась на небо. — Боюсь, нам пора возвращаться. Брат скоро прибудет, его надо принять. Надеюсь, ты не огорчена, дорогая? Я знаю, какую радость тебе доставляют эти прогулки.

Мадлен поклонилась и светским тоном сказала:

— Увидеть отца — самая большая из радостей для дочери, с ним разлученной. Конечно мы едем домой. Граф, — обратилась она к Сен-Жермену, — еще раз благодарю за приятно проведенное время. Я больше не смею задерживать вас. Встретимся на приеме. И… репетируйте вашу оперу, не таясь. Будьте уверены, подсматривать я не буду.

Сен-Жермен поклонился, прижав к груди треуголку:

— Спасибо, Мадлен. Это был очаровательный день. Граф, графиня, я ваш покорный слуга. — Он пришпорил своего жеребца и взлетел на мост. — До завтра!

Какое-то время он сдерживал своего бербера, наблюдая, как стройная фигурка Мадлен исчезает за поворотом тропы, потом вновь спустился с моста и последовал за маленькой кавалькадой.

Отрывок из письма аббатисы Доминик де ла Тристесс дез Анж неизвестному покровителю ее сестры.

ГЛАВА 2

Дождь, уже более двух часов поливавший Париж, немного утих, когда у особняка д'Аржаньяков остановилась карета. Гербы на ее дверцах были густо забрызганы грязью, от лошадей валил пар.

Окрик кучера заставил лакеев выбежать на крыльцо, и через мгновение огни фонарей разогнали ненастную мглу.

Дверца кареты открылась, из нее вышагнул степенный слуга. В руке он держал длинную трость, которую с поклоном вручил выходящему вслед за ним господину.

— Спасибо, Эсташ, — произнес владелец кареты.

Свет фонарей озарил хорошо пошитый, но несколько старомодный дорожный костюм и добротные башмаки с низкими каблуками. Гость был статен, довольно высок, лицо его выдавало в нем человека видавшего виды и достаточно пожилого. Голубоватые, как льдинки, глаза уставились на лакеев.

— Эй, любезные, доложите графине, что прибыл ее брат.

Те разом засуетились. Кто-то кинулся в дом, другие взялись за багаж, старший лакей распахнул, кланяясь, двери. Гость вошел в холл и остановился. К нему уже подбегала Мадлен. Ее розовое домашнее платье трепетало от спешки.

— Батюшка! Боже мой, как я вам рада! — Она засмеялась и прильнула к отцу. — Ох, как я скучала!

Маркиз де Монталье неловко приобнял дочь и тут же от нее отстранился.

— Медлен, я тоже скучал, но… погоди же. Тебя не узнать, ты так расцвела и… так модно одета.

— Не говорите так, — быстро сказала Мадлен, поглаживая его локоть. — Вы мой отец, как вы можете меня не узнать?

Он улыбнулся.

— Ну разумеется. Я не имел в виду ничего обидного, моя милая. Просто ты должна понять и меня. Я отослал от себя ребенка, а встретил светскую барышню. Что ж, такова, видно, доля любого родителя.

Они уже шли через холл, и Мадлен улыбалась отцу, крепко держа его под руку.

— Мы как раз ужинаем, идемте скорей. Повар тетушки просто великолепен. Сегодня помимо всего прочего он обещал нам телятину — с грибами, с паштетом из куриной печенки и с ветчиной. Я уверена, вам это понравится.

— Дитя мое, я ведь еще не обедал, — рассмеялся маркиз. — Но день, проведенный в пути, не дает мне возможности пойти с тобой прямо сейчас. Дорожные запахи в меня просто въелись.

— Уверена, что все это не имеет значения, — отмахнулась Мадлен.

— Это имеет значение. Ты должна позволить мне хотя бы умыться. Я не могу сесть за стол в таком виде. Я испорчу трапезу всем остальным.

Он осторожно поцеловал дочь в обе щеки, затем сказал:

— Я присоединюсь к вам в течение часа. Эсташ уже, наверное, разложил мои вещи. Я не был в Париже лет двадцать, но правила хорошего тона еще не забыл.

Медлен упрямо вздернула подбородок.

— Я бы предпочла, чтобы вы пошли вместе со мной.

Возникшее напряжение, к счастью, разрядил подошедший лакей. Он поклонился маркизу.

— Я позволил себе, ваша честь, препроводить ваши вещи в отведенные вам покои.

Маркиз величаво кивнул и протянул ему ливр.

— Благодарю.

— Отец, умоляю вас, приходите к нам поскорее.

— Хорошо-хорошо. Поклонись от меня графине и графу, скажи, что я не заставлю себя долго ждать. Должен заметить, я страшно проголодался и буду рад, если мне приготовят немного овощей и омлет.

— Я скажу тетушке, она распорядится, — Мадлен судорожно вздохнула и припала к отцу.

— Дитя мое, ты теперь взрослая девушка, — произнес маркиз с мягким укором. — Ты не должна вести себя так. Как отцу мне очень лестно подобное проявление нежности, но в соответствии с правилами приличия тебе надлежит сдерживать такие порывы, Мадлен.

Он поднес ее руку к губам и галантно поцеловал запястье.

— Мы скоро увидимся и поговорим обо всем.

Лакей, все это время стоявший как истукан, оживился.

— Если вы закончили, сударь, идемте со мной.

— Да-да, — ответил маркиз. Он оглядел холл и стал неторопливо подниматься по лестнице.

Медлен проводила его взглядом. Непонятное разочарование нарастало в ней как темный прилив. Она ощутила безумную радость, обнимая отца, — это правда, и она чувствовала, что любовь к нему в ней по-прежнему очень сильна. Но разговор словно возвел между ними стеночку отчуждения; ей даже показалось, что он как-то расстроился, увидев ее. Отец всегда был довольно сдержан, тут ничего не изменишь, но сейчас его холодность царапнула Мадлен сильней, чем всегда.

Она постояла с минуту и неохотно пошла к столовой. Телятина уже не прельщала ее. Девушка двигалась медленно, вид у нее был недовольный. Сдвинув брови, она остановилась возле окна и вгляделась в ненастную темень, затем провела пальчиком по серебристой струйке дождя. Ей отчаянно захотелось, чтобы Сен-Жермен оказался рядом. Он был здесь, но ушел около часа назад, сопровождаемый музыкантами. Зачем он ушел?

Медлен поморщилась, выбранив себя за глупые мысли, и побрела дальше.

Столовая располагалась в северной части дома и выходила окнами на небольшую террасу. Летом в погожее время французские окна ее пребывали распахнутыми и обедающих овевал ветерок. Но и в ненастье уют этого помещения — с его старинной ковки подсвечниками, большим камином и тяжелыми бархатными портьерами — заставлял забыть о заботах и тяготах дня.

Огромный обеденный стол вишневого дерева — на двадцать четыре персоны — освещался тремя хрустальными люстрами. Граф и графиня сидели на разных его концах и, поглядев на Мадлен, разом умолкли. Пока девушка усаживалась подле графини, в помещении царила мертвая тишина. На бело-зеленой скатерти играли белесые тени.

— Это Робер? — спросила рассеянно Клодия и улыбнулась, чтобы сгладить неловкость.

— Да, Он решил переодеться с дороги. Думаю, это займет у него какое-то время.

Девушка оглядела свою тарелку с таким видом, словно там находилось нечто совсем несъедобное.

— Что с тобой, моя дорогая?

Мадлен покачала головой.

— Ничего. Наверное, ничего. Но он кажется таким», таким недовольным…

— Ну, — Клодия серебряной вилочкой подцепила грушу, вымоченную в бренди, — Робер и по натуре-то не очень любезен, Мадлен. А тут еще и усталость после долгого путешествия, и город, где он не бывал множество лет. Ему ведь пришлось покинуть.

Париж после скандала Немудрено, что переживания захлестнули его.

Она позвонила в крошечный колокольчик, и через мгновение возле стола выросли два лакея.

— Можете переменить посуду и подавать горячее.

— Слушаюсь, госпожа, — поклонился один лакей. Другой поспешил к графу, заметив его кивок.

Жервез тихо отдал ему какое-то распоряжение, затем обратился к Мадлен:

— Возможно, вашему батюшке что-нибудь нужно?

Девушка встрепенулась.

— Ах да! Я чуть было не забыла. Он, если можно, просил подать ему овощи и омлет. Известите об этом повара, — сказала она убиравшему посуду слуге. — Но не торопите его. Батюшка прокопается около часа. — Ее вдруг смутил озадаченный взгляд Клодии. — О, простите! Я… я совсем потеряла голову и распоряжаюсь тут как хозяйка!

Графиня похлопала племянницу по руке.

— Пустяки, дорогая. Ты вольна делать здесь все, что захочешь. Приятно видеть, как дочь заботится об отце.

Щеки девушки побагровели.

— Благодарю вас Мне очень стыдно. Я словно бы сама не своя… Возможно, меня пугает надвигающийся прием…

Клодия засмеялась.

— УЖ поверь, я тоже не в восторге от всей этой суматохи. Как подумаю, что понаедут три сотни гостей…

— Три сотни?! — Мадлен казалась глубоко потрясенной. Она сама надписывала конверты, но не предполагала, что на приглашения откликнутся все.

— Именно столько ответов я получила. Ну а добрая треть из них приведет с собой и друзей. У меня предчувствие, что к нам явится половина Парижа. К счастью, почти все приготовления завершены.

Вернулись лакеи. На столе задымились блюда с горячим. Клодия бросила взгляд на Жервеза — перед ним уже ставили третью бутылку кларета. Ее сердце оборвалось. Перебравшего графа всегда тянуло к игре, а исход его вылазок в игорные залы практически был один. Она собралась с духом и робко произнесла:

— Жервез, посмотрите, тут у нас замечательная свинина. В винном соусе, с крабами. Не желаете ли отведать?

Жервез покосился на принесенный поднос и с отвращением фыркнул:

— Нет уж, благодарю.

Он неловко потянулся к новой бутылке и плеснул изрядную порцию вина в свой бокал.

— Мясо совсем не жесткое, право, Жервез. В пятницу вы ели его с удовольствием.

Клодия отложила нож и стиснула руки. Мясо было действительно превосходным, но у нее пропал аппетит. На ее глазах муж делал очередной шаг к пропасти.

— Мадам, умоляю. Вам нечего волноваться. Я сыт.

Речью граф владел уже плоховато, и фраза прозвучала довольно гнусаво.

— Ну хорошо.

Клодия прикрыла рукой глаза и прошептала встревожившейся племяннице:

— Ничего, дорогая, через минуту все будет в порядке. Я… я, наверное, устала больше чем думала, и любая мелочь расстраивает меня.

Слова и тон графини только усилили тревогу Мадлен:

— Тетушка, дорогая, что происходит?

— Я просто сделала очередную глупость, — нервно махнула рукой Клодия. — Пустяки. Возьми себе немного телятины. Или свинины. Если мы не съедим все это, то разобьем сердце Онфредо. — Она, не глядя, ткнула рукой в поднос. — Он очень чувствителен. Отправить обратно то, над чем он весь вечер трудился, будет просто несправедливо, Жервез. Зачем мы платим ему такое высокое жалованье, если ничего не едим?

Она не ожидала ответа, да его, впрочем, никто и не собирался давать.

Мадлен, стараясь отвлечь внимание Клодии от супруга, воскликнула с затаенным лукавством:

— Ах, тетушка, но нельзя же так трепетно относиться к самочувствию повара! В конце концов, он ведь просто слуга.

Она скромно потупилась, ожидая взрыва, и потянулась к подносу, решив, что горох в сырном соусе определенно неплох.

Клодия медленно выпрямилась, глаза ее заблистали.

— Мадлен, ты меня огорчаешь. Как ты можешь так говорить?! Онфредо не просто повар, он — искуснейший кулинар! Все его родичи — отец и два дядюшки — готовят для высочайших особ. И он бы готовил, но ему претят указания сверху. Он хочет выдумывать, создавать что-то новое, он хочет творить. И я в том нисколько ему не мешаю. Меня восхищают его новые блюда А он — из уважения и благодарности — дает им названия в мою честь. Салат а ля Клодия! Как тебе нравится? Звучит, по-моему, очень неплохо. Таких блюд уже три.

Она кинула взгляд на супруга, и лицо ее стало беспомощным — Жервез опять наполнял свой бокал. Графиня повернулась к Мадлен и продолжила с преувеличенным оживлением:

— Разумеется, он страшно нервный и вспыльчивый. Что поделать — все гении таковы. Мы терпеливо сносим его капризы, зато наслаждаемся прекрасным столом.

— Я слышала, — подхватила Мадлен, не давая тетушке времени на раздумья, — что однажды он даже угрожал покончить с собой. Когда лакей не принес ему с рынка какую-то травку.

Клодия издала звонкий смешок.

— Да, наш Онфредо таков. Как-то он пришел в страшную ярость, когда гостивший у нас аббат вздумал ему объяснить, что подают по пятницам, а что — нет. Он ухватил за ножки молочного поросенка…

Она покосилась на мужа и увидела, что тот встает из-за стола.

Жервез, покачиваясь и пряча глаза, заявил воинственным тоном:

— Мадам, я ухожу! — Язык графа основательно заплетался. — Передайте мои наилучшие пожелания вашему братцу-ханже. Вам будет на ком сорвать свое раздражение, а меня ожидает Жак Шатороз. Мы едем в отель «Де Виль» — там намечается большая игра Что делать, приходится вас оставить, я в полном отчаянии, мадам…

Он шутовски раскланялся и зашагал к дверям, небрежно помахивая зажатой в руке бутылкой. Вино выплескивалось из горлышка, оставляя лужицы на полу.

После его ухода в столовой опять воцарилась мертвая тишина. Потом Клодия закрыла лицо руками и разразилась рыданиями, которых ничто уже не могло удержать.

Мадлен, выждав минуту, поднялась и выскользнула за дверь, благо остановить ее было некому. Она взяла льняную салфетку, лежавшую на притулившемся к стенке комоде, и окунула ее в вазу с цветами, стоявшую тут же. Убедившись, что салфетка намокла, девушка отжала ее и вернулась в столовую, предусмотрительно щелкнув дверной задвижкой.

— Тетушка, — произнесла она твердо, — вам следует успокоиться. Я принесла салфетку. Приложите ее к глазам. Скоро придет батюшка Что он подумает, найдя вас в таком положении?

Графиня покорно кивнула и позволила Мадлен отвести себя к одному из кресел, стоявших возле камина. Сотрясаясь всем телом, она крепко держала племянницу за руку.

— Тетушка, умоляю. Я знаю, каково вам приходится, но, право, не стоит так себя изводить. — Мадлен нагнулась и принялась промакивать лицо графини салфеткой. — Перестаньте, у вас Покраснеют глаза Вы растеряете всю свою красоту.

К ее удивлению, рыдания вдруг прекратились. Клодия несколько раз судорожно вздохнула и, отобрав у Мадлен салфетку, принялась приводить себя в порядок сама.

— Ах, дорогая, это случилось невольно, я вовсе не собиралась вести себя так. — Она заставила себя выпрямиться и вздохнула еще раз. — Но иногда становится очень уж горько. Бедняжка, тебе приходится возиться с заплаканной теткой, беде которой ты все равно не можешь помочь! Однако… довольно истерик. Я не хочу, чтобы о моих семейных нескладицах узнал еще и Робер. Хотя мне, возможно, и стоило бы обратиться к нему за советом…

— Ах, тетушка, нет! — вырвалось вдруг у Мадлен.

— Что? — удивленно вскинулась Клодия.

— О, ничего. Я только хотела сказать, что батюшка — человек несомненно хороший и честный, но, мне кажется… ему несвойственна житейская мудрость. Иное дело… граф Сен-Жермен. Он так много видел и такой рассудительный… впрочем, вы сами знаете, что для вас лучше… — Склонив голову, девушка прислушалась. — Похоже, кто-то идет. Пожалуйста, дорогая тетушка, вернитесь за стол, давайте продолжим трапезу как ни в чем не бывало. А там вы сами поймете, как вам поступить.

Клодия уже стояла возле стола.

— И в самом деле, — сказала она решительным тоном. — Уж и не знаю, что на меня нашло. Ты абсолютно права, моя дорогая. Открой дверь Роберу. Мы будем беспечны и веселы, как парочка шаловливых подружек.

Мадлен оттянула задвижку и улыбнулась стоящему на пороге отцу.

В своей старомодной одежде он смотрелся довольно нелепо: полы камзола до неприличия узкие, карманы подняты чересчур высоко. Но скроен был этот костюм, безусловно, изрядным мастером, а сизый цвет рубчатой ткани вовсе не выглядел мрачным. Он усмехнулся:

— Я тронут. Девочка оторвалась от трапезы, чтобы встретить отца.

Мадлен взяла его за руки.

— Мы с тетушкой, вас поджидая, считали минуты и почти не притрагивались к еде.

Она посторонилась, приглашая отца войти.

Брат и сестра замерли, всматриваясь друг в друга, ведь расстояние, их разделявшее, измерялось годами. Графиня, неуверенно улыбаясь, присела в весьма церемонном поклоне. Маркиз, спохватившись, ответил ей в той же церемонной манере.

— Ах, Робер, — наконец произнесла Клодия и подошла, чтобы поприветствовать гостя по-родственному. — Сколько лет прошло, сколько зим…

Брат сдержанно обнял сестру, затем отступил и склонил голову набок.

— Прошло, — согласился он, внимательно ее оглядев. — Но годы были милостивы к тебе, Клодия. Я бы никогда не поверил, что тебе все тридцать семь. Ты выглядишь не более чем на тридцать.

Клодия благосклонно приняла комплимент и проводила Робера к столу.

— Прошу вас присесть и разделить с нами наш ужин. Конечно, вам сейчас принесут то, что вы заказали, но от этого нежного, протушенного в винном соусе мяса не отвернулся бы и король.

Робер сел, но выглядел несколько скованно.

— А где же, Клодия, ваш супруг? Я надеялся возобновить с ним знакомство.

Клодия оказалась на высоте и ответила с восхитительной легкостью:

— Ах, Робер, Жервез, такой бестолковый. Он, не посоветовавшись со мной, дал какие-то обязательства на этот вечер еще неделю назад и был просто в отчаянии, что ничего не может переиначить. Прошу, не судите его слишком строго. Надеюсь, он вскоре освободится и прибудет сюда.

Робер склонил голову, принимая ответ к сведению. Он не видел сестру много лет, а потому и не понял, что она думает вовсе не то, что говорит.

— Что ж, понимаю. Взятые на себя обязательства следует исполнять. Не беспокойтесь, сударыня, я ничуть не задет и с удовольствием побеседую с ним немного позднее.

Он улыбнулся двум женщинам, а те ответили ему взглядами, полными нежной любви.

Отрывок из письма маркиза де Шеню-Турея к маркизу де Монталье.

ГЛАВА 3

Парадные двери особняка д'Аржаньяков были призывно распахнуты, в холле коридором выстроились лакеи, принимающие плащи и шляпы гостей. Приглашенные начали прибывать, когда часы пробили девять. Все помещения первого этажа дома сияли, всюду — в дополнение к люстрам — установили напольные канделябры, источавшие мягкий мерцающий свет.

Мадлен стояла рядом с графиней, улыбаясь входящим. Щеки девушки порозовели от возбуждения. Ее роскошное платье со смелым вырезом и прошнурованными до локтей рукавами имело цвет платины, драгоценные камни, его осыпавшие, вспыхивали мириадами крошечных огоньков. Искусная вышивка, покрывавшая каждую пядь парадного туалета Мадлен, изображала морские волны и резвящихся в них тритонов и нимф, нижняя юбка из светлого атласа была отделана жемчугами. Локоны в два ряда обрамляли прелестное личико юной красавицы, шею ее облегало великолепное ожерелье, набранное из сапфиров и турмалинов.

Пышное темно-синее платье графини чуть колыхалось и очень ей шло. Впрочем, три ряда кружев, украшавших его корсаж, странно напоминали о модах прошлого века. Точно такие же кружева шли по краю нижней юбки владелицы дома, они же мерцали и в ее напудренных волосах, охваченных плотной сеткой. Из драгоценностей на ней были лишь золотые браслеты с крупными бриллиантами безупречной огранки.

Маркиз де Монталье находился тут же. Бархатный, красновато-коричневый, хорошо пошитый костюм сидел на нем очень недурно, однако делал его похожим на ментора. Впрочем, лицо маркиза лучилось от удовольствия, что с лихвой возмещало консервативность наряда.

Гости все шли и шли непрерывным потоком и часам к десяти заполонили весь дом. Клодия удовлетворенно вздохнула и улыбнулась Мадлен. Девушка улыбнулась в ответ и тихо о чем-то с ней заговорила, но вдруг, прервавшись на полуслове, повернулась к дверям.

— Сен-Жермен! — воскликнула непроизвольно она и, спохватившись, присела в озорном реверансе.

Граф глубоко поклонился девушке, поймал в поклоне ее руку и с безупречной учтивостью запечатлел на ней вежливый поцелуй.

— Дорогая, нельзя быть такой красивой. У меня перехватывает дыхание, я восхищен. Мадлен просияла.

— Вы и сами выглядите просто отменно. Эти лягушки на вашем плаще очень милы.

В ответ на дерзость граф улыбнулся.

— Я всего лишь старался вам угодить.

— И двойные подвязки! Полагаю, они войдут в моду, — сказала девушка, откровенно любуясь гостем. В своем черном наряде он был безусловно хорош. Волосы, равномерно напудренные, уложены волнами, ложные петли на широких манжетах отделаны серебром. Крошечные фигурки фениксов, возрождающихся из пепла, покрывали камзол Сен-Жермена, по черному полю его жилета мчался к охотнику темно-красный единорог. Но особенной похвалы в этом костюме заслуживали, несомненно, подвязки. Двойные и серебристые, они выгодно контрастировали с черным шелком чулок графа, их рубиновые застежки пылали, как вишенки, перекликаясь с волшебным свечением большого рубина, утопавшего в кружевах, драпирующих грудь. Темные глаза графа остановились на Мадлен, и сердце ее замерло, чтобы через секунду заколотиться в бешеном ритме.

Но граф уже поворачивался к маркизу де Монталье. Он почтительно поклонился и произнес:

— Я граф Сен-Жермен. Имею ли я честь обращаться к отцу мадемуазель де Монталье?

— Да, сударь, это я, — ответил маркиз. Наружность нового гостя располагала к себе, но… не чересчур ли свободны его манеры?

— Рад нашей встрече. Я много лестного слышал о вас. Для меня большая честь познакомиться с человеком, пользующимся таким уважением среди своих близких.

Маркиз озадаченно глянул на собеседника.

— Вы очень любезны, сударь, но, боюсь, я не совсем понимаю, что вы хотите этим сказать.

Сен-Жермен мысленно усмехнулся. Провинциал вовсе не глуп, но разумом косен, если его настораживает простой комплимент.

— Нередко случается, что людей, которых превозносит молва, вовсе не хвалят те, кто их знает получше. И потому истинного почтения достоин лишь тот, о ком даже домашние отзываются с уважением.

Робер де Монталье поклонился и в мыслях решил, что граф безвреден. Болтун, иностранец, космополит, и к тому же — немолод. Мадлен, конечно, смотрит ему в рот, но большой беды в этом нет.

— Всем людям свойственно ошибаться, — ответил он — Но, согласен, хула со стороны близких нам людей неприятней, чем любая иная.

— Я не потерплю на своем празднике околофилософских дискуссий, — громко заявила Мадлен. — Скоро мы все отправимся танцевать. Думаю, граф Жервез не откажется вести меня в первом танце. — Она обернулась к Сен-Жермену. — А на какое время назначена опера?

Маркиз вытаращил глаза, изумленный бесцеремонным поведением своего чада, но Сен-Жермен лишь усмехнулся:

— Мы начнем ровно в полночь, так что не беспокойтесь, мадемуазель, наше домашнее представление танцам не помешает.

Глаза Мадлен вспыхнули.

— Ах, я уже умираю от любопытства! Вы ничего не хотите мне рассказать?

— Если графу и угодно сносить твои дерзости, милая, то я, признаться, от них не в восторге, — обрел наконец дар речи Робер и обратился к Сен-Жермену. — Даже добрые урсулинки, обучавшие эту негодницу, порой сетовали на ее порывистость и упрямство.

— Будь у меня дети, — возразил Сен-Жермен с деликатной улыбкой, — я бы желал, чтобы их отличала та живость, что свойственна мадемуазель де Монталье.

Маркиз облегченно вздохнул. Граф, оказывается, бездетен. Вот почему, собственно, его и тянет к Мадлен.

— Благодарю, — произнес он, поворачиваясь к дверям, и застыл как пораженный громом. К ним подходил еще один припозднившийся гость.

Холодные выпуклые глаза ощупали ошеломленного Монталье. Гость усмехнулся.

— Прошу прощения за опоздание, но приглашение графа я получил только сейчас.

Сен-Себастьян склонился к руке Клодии.

— Мадам, клянусь, я очарован.

Весь его облик, казалось, дышал высокомерием и презрением. Крикливый, расшитый золотой нитью камзол слепил всем глаза, в нем читался открытый вызов. Небрежно поклонившись потерявшему дар речи маркизу, барон обмахнулся кружевным носовым платком.

— Уверен, что на правах старого знакомого могу считать этот случай удобным для возобновления прерванной дружбы.

Клодия бросила на брата взгляд, полный муки, потом повернулась к Мадлен.

— Барон Сен-Себастьян… — заикаясь произнесла она. Пригласить на прием человека, из-за которого Робер покинул Париж, было верхом бестактности со стороны ее муженька. Жервез просто рехнулся.

— Нет нужды представлять меня, дорогая, — осклабился Сен-Себастьян. — Мы уже виделись с мадемуазель, правда при других обстоятельствах, впрочем не помню, знакомили нас тогда или нет. Но как бы там ни было, давняя дружба моя с ее батюшкой была столь продолжительной, что в моей душе поселилось чувство глубокой симпатии к ней.

Он взял Мадлен за руку.

— Убежден, что еще до окончания года мы сумеем узнать друг друга получше.

Девушка отстранилась.

— Я не уверена, что мне удастся выкроить время.

— Увы, Париж чересчур многолюден, барон, — спокойно заметил молчавший дотоле граф.

— А, Сен-Жермен! — воскликнул Сен-Себастьян, обернувшись. — Я слышал о вашей дуэли. Игорные залы мало пригодны для схваток, впрочем вы — иностранцы — весьма эксцентричный народ.

Мадлен побледнела. Какая дуэль? Сен-Жермен с кем-то дрался? Ему угрожала опасность?

— Тогда все кончилось миром. А сейчас, представьте себе, — продолжал Сен-Себастьян, — противник ваш мертв. Любопытно, не правда ли? Мир так трагичен. Не могу только сообразить, какая вам выгода от кончины мальчишки? Поверьте, я много о том размышлял. — Он осекся в притворном смущении. — Тысяча извинений, графиня! Я думаю вслух — и делаюсь неучтив.

Он отвесил глубочайший поклон, затем еще раз взглянул на Сен-Жермена.

— Вы должны извинить меня, граф, но, признаюсь, я был удивлен. Боврэ описывал мне вас по-другому. Мне почему-то казалось, что вы не очень-то расположены, а может быть, даже и не способны защищать свою честь.

Сен-Жермен, склонив голову, произнес с любезной улыбкой:

— Удивляюсь, сколько выводов делают люди на основании россказней всяких болванов, барон.

— И то правда, — согласился Сен-Себастьян и поднес к носу платок, словно бы ощутив скверный запах. Глаза его сошлись в щелочки, он отвесил всем общий поклон и, повернувшись, проследовал дальше.

Робер де Монталье взглянул на сестру. В лице его не было ни кровинки.

— Что происходит, Клодия? Как он осмелился здесь появиться? Вы же знаете мои обстоятельства? Это что — заговор против меня?

Графине хотелось кричать.

— Я ничего не знала, Робер! Поверь! Жервез пригласил его сам. Я не подозревала…

— Его появление — знак! Страшный знак, предвещающий нам несчастье! Он прикоснулся к моей дочери, Клодия! Он ее осквернил! Он оскверняет все, чего ни коснется!

Вспышка гнева прошла, плечи маркиза поникли, и стало заметно, что руки его дрожат.

— Матерь Божия, это моя вина! Что я наделал!

— Все не так плохо, батюшка, все не так уж и плохо. — Мадлен бросилась к де Монталье, ее душили слезы. — Не позволяйте этому ужасному человеку испортить мой праздник! — Она умоляюще посмотрела на Сен-Жермена. — Помогите мне, граф! Успокойте отца, он страшно расстроен…

Пристальный взгляд человека в черном остановился на лице девушки, но что в нем таилось, прочесть было нельзя.

— Ну-ну, Мадлен, успокойтесь! — Граф обратился к маркизу. — Я должен идти к музыкантам. Не хотите ли прогуляться со мной?

— Нет, благодарю вас, — холодно ответил маркиз. Сен-Жермен отреагировал на это спокойной улыбкой.

— Пойдемте, де Монталье. Когда вам еще представится случай познакомиться с великим Омбразаличе? В мире мало кастратов, способных соперничать с ним.

Робер де Монталье словно его не слышал. Он стоял как истукан, что-то обдумывая, потом схватил Мадлен за руки и возбужденно заговорил:

— Ты не понимаешь, что я наделал! Я должен был запретить тебе ехать в Париж. Почему я поддался на твои уговоры? Я ведь знал об опасности. Ты понимаешь, я знал! Знал, но притворялся, что ее словно бы не существует. А Сен-Себастьян почуял поживу, иначе зачем бы он заявился сюда? Зачем он здесь, если не ради тебя?

Лицо Мадлен исказила гримаса испуга.

— Замолчите, сейчас не время, — гневно зашептала она, отталкивая отца. — Нечего поверять всему свету наши семейные тайны! Позже у нас найдется минутка все это обсудить.

Маркиз, ошеломленный таким отпором, смолк, и его молчанием тут же воспользовались. Сен-Жермен деликатно тронул де Монталье за плечо.

— Маркиз, ваша дочь совершенно права. Вещи, о которых вы говорите, приличнее обсуждать с глазу на глаз. Идемте и взглянем-таки на музыкантов. А потом я, возможно, вам что-нибудь подскажу.

Маркиз сделал шаг в сторону и раздраженно бросил:

— Вы — человек посторонний. И ничего не можете знать о наших делах!

— Однако, надеюсь, вы меня просветите, — граф улыбнулся, увлекая маркиза к библиотеке. — А пока, умоляю вас, оставьте волнения, если не ради себя, то ради собственной дочери, — добавил он, открывая тяжелую дверь.

Мужчина с задумчивым взглядом и мягкой линией подбородка шагнул навстречу вошедшим.

— А, Сен-Жермен, — произнес он приятным, звонким, как у мальчика, голосом.

— Всем добрый вечер, — граф обернулся к спутнику. — Могу ли я представить вам, дорогой маркиз, несравненного Аурелио Омбразаличе? Аурелио, это маркиз де Монталье, отец девушки, в честь которой устроен прием.

По группе музыкантов прошел шепоток. Женщина с некрасивым, но весьма подвижным лицом вышла вперед и сделала реверанс.

— Это мадам Инее Монтойя, она будет петь Персефону. Надеюсь, история Персефоны и повелителя преисподней не кажется вам неподходящей темой для нашей маленькой оперы?

Маркиз, исподлобья смотревший на музыкантов, сделал неопределенный жест.

— Она не хуже любой другой. Впрочем, если не ошибаюсь, — нахмурившись, добавил он, — речь там идет о похищении, не так ли?

Сен-Жермен ослепительно улыбнулся, в глазах его вспыхнули огоньки.

— Я попрошу исполнить для вас главную арию героя-любовника, и, если вы найдете в ней что-либо предосудительное, мы немедленно ее уберем.

Он быстро обернулся и сказал:

— Аурелио, сделайте это. Конечно, я понимаю, что вам не стоит лишний раз напрягаться, но все же.

Певец грациозно поклонился.

— Я с удовольствием пропою эту арию, она очень красива.

— Спасибо, мой друг. Я высоко ценю вашу отзывчивость.

Сен-Жермен усадил маркиза на диван у стены и с непроницаемым лицом встал возле него, ожидая, когда музыканты настроят свои инструменты. Ария была прямым обращением графа к Мадлен, но он не думал, что Робер де Монталье сумеет это понять.

— Эта ария, маркиз, состоит из двух частей — очень медленной и несколько убыстренной. Господа, вы готовы?

Краткое вступление в ре-миноре завершилось двумя пиццикато. Аурелио Омбразаличе встал в позу подле камина, дождался момента и запел сильным, высоким голосом:

Музыка приобрела мажорное звучание, темп ее стал нарастать. Сен-Жермен покосился на отца Мадлен и понял, что того все это песнопение нимало не занимает. Он кивнул, и Омбразаличе приступил ко второй, более трудной части своей партии:

Скрипки подхватили последнюю фразу и соскользнули в минор. Аурелио Омбразаличе умолк и, скептически покосившись на слушателя, сказал:

— Жаль было бы расставаться с этим, маркиз. Ария хороша.

— Она… довольно оригинальна, — помолчав, произнес Робер де Монталье. — Правда, я не слишком-то хорошо разбираюсь в законах, по каким строятся подобные вещи…

— Я взял за основу древнегреческие мотивы, — пояснил Сен-Жермен и мысленно усмехнулся, припомнив афинские ночи и принимавших в них участие афинянок. — Сюжет также греческий, но я его самонадеянно переиначил. Впрочем, если вы находите все это неподобающим…

Граф замолчал, игнорируя гнев, проступивший на лице Омбразаличе.

— Нет-нет, я не вижу тут ничего, что могло бы смутить Мадлен, — поспешил возразить де Монталье. — Уверен, что она будет глубоко польщена, — добавил он, поднимаясь.

— Задержитесь на секунду, маркиз, я вам составлю компанию, — произнес Сен-Жермен.

Не дожидаясь ответа, он отдал несколько распоряжений внимательно выслушавшим его музыкантам и поспешил к выходу.

— Теперь, маркиз, — заявил он уже в холле, — я хочу вам сообщить, что знаю о ваших неприятностях с Сен-Себастьяном. — Граф взмахом руки остановил собеседника, попытавшегося что-то сказать. — И, насколько это возможно, хочу, чтобы вы поверили, что можете располагать мной в любое время.

Маркиз де Монталье вновь обрел суровый и чопорный вид.

— Благодарю вас, граф, но не могу представить, чтобы некоторые неурядицы в моей семье требовали чьего-то вмешательства.

— Ну разумеется.

Когда они подошли к входу в большой зал, Сен-Жермен приостановился еще раз.

— И все же, если вам вдруг потребуется помощь, можете смело обращаться ко мне. Я почту за великую честь сделать для вас все, что в моих силах.

Робер де Монталье сухо кивнул, но тут ему в голову пришла интересная мысль, все расставляющая по полкам.

— Так у вас, граф… э-э… тоже имеются нерешенные дела с бароном?

Сен-Жермен усмехнулся.

— Да, маркиз. У меня есть должок, который я давно хочу оплатить.

— Понимаю, — кивнул де Монталье. — Я буду помнить о вашем предложении.

Он еще раз поклонился, повернулся и затерялся в толпе гостей.

Празднество шло своим чередом, и до его окончания они не сказали более друг другу ни слова.

— Потрясающий успех, Клодия, — шепнул Сен-Жермен графине, склоняясь к ее руке. Несмотря на поздний час, он выглядел по-прежнему безупречно.

Лицо женщины осветила признательная улыбка.

— В этом и ваша заслуга, граф. «Персефона» всех потрясла, она явилась украшением бала.

— Благодарю, графиня, но, боюсь, вы преувеличиваете достоинства этой вещицы.

Он, очевидно, не был настроен на детальный разбор своей оперы и явно стремился побыстрее свернуть разговор. Но графине как раз этого и не хотелось.

— Я получила истинное удовольствие. Что до Мадлен, то она просто в восторге!

— В самом деле? — едва заметно улыбнулся Сен-Жермен. — Тогда я вполне вознагражден.

Маркиз де Монталье, появившийся возле них, счел нужным добавить:

— Боюсь, девочка теперь еще выше задерет свой и без того слишком уж высоко вскинутый носик. Но музыка, граф, всех безусловно очаровала.

— Я передам ваши слова музыкантам, маркиз. Это их старания оживили мои сочинения.

Он дал знак лакею принести его плащ, напомнив:

— Черный, бархатный, с рептилиями у горла.

— Я помню, ваша милость, — ответил лакей и вскоре вернулся, горя желанием помочь господину одеться.

— Нет, благодарю вас, любезный. Дождь, кажется, прекратился. Я понесу его на руке. — Граф отобрал у лакея плащ, затем обратился к Роберу де Монталье: — Скажите, Сен-Себастьян уже убыл? Я, признаться, так и не видел его.

— Не знаю, — встревожился де Монталье, но Клодия перебила брата:

— О, барон был настолько тактичен, — засмеялась она, — что с первыми звуками увертюры почел за лучшее покинуть наш особняк.

Сен-Жермен засмеялся также.

— Что ж, без его критических замечаний я как-нибудь обойдусь.

Все еще улыбаясь, он обратился к графине:

— Умоляю, передайте Мадлен мой поклон и скажите, что мы с ней увидимся в оговоренное время. Я полагаю, она все еще в танцевальном зале. — Сен-Жермен повернулся к маркизу: — Рад был познакомиться с вами, де Монталье. Помните, я всегда к вашим услугам, и это совсем не пустые слова.

Не дожидаясь ответа, он зашагал к двери и выскользнул в ночь.

Менее чем через час Медлен услышала стук за окном своей комнаты и поспешно его отворила.

— Сен-Жермен? — прошептала она, увидев узкую руку, вцепившуюся в подоконный карниз. — Здесь же третий этаж, отвесные стены… Это опасно.

Она чуть посторонилась, позволив ночному гостю забраться повыше.

С легким шорохом Сен-Жермен соскочил с подоконника и вступил в спальню Мадлен. Сейчас в коричневатом камзоле и бордовых чулках он совсем не напоминал элегантного щеголя высшего света. Его волосы, уже ненапудренные, были схвачены простой темно-красной лентой. Граф, морщась, стянул с рук перчатки.

— Там довольно прохладно, — заметил он, глядя в сторону.

— Тогда садитесь к огню.

Мадлен указала графу на стул, дождалась, когда гость сядет, затем опустилась рядом с ним на пол, подогнув ноги и уткнув подбородок в колени. Только ночная рубашка индийского шелка облегала ее стройное тело. Они долго сидели так и молчали, пока Сен-Жермен не тронул девушку за плечо.

— Что беспокоит вас, дорогая?

Она ответила не сразу.

— Ваша дуэль. Вас могли убить.

— Убить? — Сен-Жермен усмехнулся. — Чтобы убить меня, нужно сломать мне спину. Меч, кол, возможно, одна из новейших пуль. Все, что способно перешибить хребет, для меня представляет угрозу. Одного из моих собратьев завалило в Риме обломками рухнувшего строения, и он погиб. И огонь — я могу сгореть, я не феникс. Но дуэль? Этот вспыльчивый, но весьма неудачливый молодой человек не мог повредить мне ничем.

Граф задумчиво посмотрел в окно.

— Желал бы я знать, кто его убил.

— Почему? — спросила Мадлен, ощутив сердцем его беспокойство.

— Потому что тогда стало бы ясно, кто хочет моей смерти.

Он надолго умолк, потом пробормотал:

— Конечно, у меня есть определенные подозрения.

— И потому вы не в черном?

Она вызывающе посмотрела ему в глаза.

— Да-да, я все вижу. Не думайте, я не слепая.

Сен-Жермен тихо рассмеялся.

— Я знаю, у вас есть глаза. Но у других — тоже. Всем прекрасно известно, что граф Сен-Жермен носит только черное с белым, так что человек в темно-коричневом и темно-красном — не он. Мне не хотелось бы, чтобы слух о нашей связи достиг ушей моих недругов.

Мадлен склонила голову набок.

— Но если этот человек не Сен-Жермен, то кто же тогда посещает меня?

Тон был шутливым, но глаза говорили другое.

— Граф Сароцци, если вам будет угодно, — я откликался на это имя при Швальбахе. Или лорд Уэлдон. По-моему, так меня звали в Лейпциге и в Милане. Или граф Салтыков — я был им в Генуе и Ливорно. Есть еще имена. Вы можете выбрать любое.

Мадлен нахмурилась, покачав головой.

— Перестаньте, прошу вас Мне не нравятся шутки этого толка. Я начинаю боятся, что имена эти вас переменят и что, перестав быть Сен-Жерменом, вы забудете и меня.

Она отвернулась, теперь он видел только ее профиль.

В его голосе послышалась грусть.

— Неужто вы всерьез так думаете, Мадлен? — Он протянул руку и погладил ее блестящие волосы, красноватые от бликов огня. — Разве вас возможно забыть?

— Вы будете жить долго, — тихо произнесла она. — Вы будете жить много дольше, чем я. Со временем вы перестанете помнить и имя.

Граф опустился перед ней на одно колено и замер, как рыцарь, дающий обет.

— Мы связаны навсегда, вы и я. Клянусь, это правда.

В тоне его было больше суровости, чем страсти.

Мадлен уклонялась от его глаз; лицо ее запылало. Кажется, в Ветхом Завете говорится, что любовь подобна армии, развернувшей боевые знамена. Скрытый смысл аллегории поражал.

— Что-то нам с вами несладко, не правда ли, Сен-Жермен? — произнесла она глухо. — Всю жизнь я полагала, что наступление — дело мужчин, а капитуляция — привилегия женщин.

— А теперь вы желаете наступать? — спросил он, придвигаясь ближе.

Она неуверенно кивнула.

— А затем я пугаюсь, и все вокруг кажется мне ужасным.

Ее пальцы сжались вдруг в кулачки, и на графа обрушился град ударов.

— В свете так много красавиц. Я слышу, что они болтают о вас; я вижу, какими взглядами они вас провожают, и хочу их всех растерзать. Я умру, если вы меня бросите, хотя это признание не делает мне чести.

Сен-Жермен не сопротивлялся.

— Мадлен, вы ревнуете, но в том нет нужды.

— Разве? Вот уж не знаю! Мысль о том, что я могу вас вдруг потерять, меня просто бесит. Вы займетесь науками, вы устанете от меня, вы уедете на край света. Чтобы сделаться там русским царем или арабским математиком. С вас ведь станется, да?

Сен-Жермену захотелось рассмеяться, но он удержался и взял Мадлен за руки.

— Разумеется, время от времени я буду куда-нибудь уезжать. Вскоре, например, мне предстоит отправиться в Англию. Я обещал Мерэрбо. Но я непременно вернусь. И буду возвращаться всегда. Я не оставлю вас всю вашу жизнь — и не покину после. Любовь не для слабых, дорогая. Вы должны быть отважной.

Его темные глаза запылали.

— Око за око, Мадлен. Для меня покинуть вас также невозможно, как перейти без обуви через Сену. Даже если кровь нас не свяжет, это сможет сделать любовь.

Она улыбнулась, чувствуя, как в ней разгорается жар, и встряхнулась.

— Но кровь для вас — часть любви, разве не так?

Граф помолчал.

— Кровь для меня все, дорогая. Став вампиром, я утратил определенные жизненные способности, не ощущая при том каких-либо неудобств. Но теперь мне хотелось бы их вернуть, чтобы любить вас со всем пылом телесной страсти.

Мадлен, привстав на коленях, всем телом прижалась к нему.

— Это не важно. Нет, не возражайте. Моя девственность тут ни при чем. Даже имей я соответственный опыт, обретенный в связях с дюжиной кавалеров, это ничего бы не значило.

— Надеюсь, что так, — тихо сказал он, целуя ее блестящие волосы.

Мадлен резко вздохнула, словно пробуя воздух на вкус. Он сдерживается, он ждет ее знака.

— Я умираю от счастья, — пробормотала она и заглянула ему в лицо. — Вы не позволите мне попробовать вашей крови?

Голос его был нежен, но тверд.

— Нет, дорогая. И если вы в своем безумии все же решитесь…

Она уже стащила с него жилет и взялась за пуговицы рубашки. Граф гладил ее лицо, ее плечи, потом отстранился.

— Пойми, Мадлен. Я боюсь за тебя.

— О, помолчите, пожалуйста, помолчите, — она опрокинулась на толстый, лежащий перед камином ковер и потянула его за собой. Падая, он заметил, как бьется на ее горле голубоватая жилка.

Пальцы ночного гостя совсем недавно извлекали мелодию из клавесина, теперь же его инструментом стала та, для кого он играл. Глаза девушки затуманились, она лежала перед ним обнаженная, ее шея, груди, талия, бедра пламенели в отсветах, исходящих от очага. Сен-Жермен начал с лица, покрыв его поцелуями, затем губы графа скользнули ниже. Мадлен застонала.

Она трепетала всем телом, его прикосновения сделались дерзкими, сильные пальцы завладели ее бедрами, каждый нажим их причинял сладкую боль. Боль все усиливалась, копилась, и когда прорвалась, девушка вскрикнула, взмывая к вершинам восторга, чтобы тут же низвергнуться в бездну, задыхаясь от спазмов. Когда все кончилось, она тихо заплакала и благодарно прижалась к нему. Чем отдарить его, как объяснить, что ничего подобного с ней никогда еще не случалось!

Теперь он казался ей ближе, чем что-либо на свете. Мадлен замерла, когда ощутила укус. Лицо ее озарила торжествующая улыбка. Она запрокинула голову и закрыла глаза.

Письмо алхимика Ле Граса барону Клотэру де Сен-Себастьяну.

ГЛАВА 4

Маркиз де Шеню-Турей предложил руку Мадлен и отступил в сторону, пропуская ее в свою карету. С достоинством наклонив голову, он дал пройти и Кассандре, служанке Мадлен, которая заискивающе ему улыбнулась. Затем маркиз обернулся к кучеру. Его голос был тих и спокоен.

— Анри, нас ожидают не ранее чем через час Правь аккуратнее и не гони лошадок.

Щеголеватый малый, сидевший на козлах, кивнул, и Шеню-Турей с выражением предупредительного внимания на лице занял свое место в карете.

— Если вы готовы, мадемуазель, мы можем отправляться.

Мадлен пренебрежительно повела плечами. Ей не нравился этот изысканный хлыщ — с кукольным личиком и порочной улыбкой.

— Как вам будет угодно, маркиз.

— В таком случае едем.

Он стукнул в потолок тростью, отделанной янтарем. Она хорошо гармонировала с бледно-коралловыми цветами его наряда. Послышался свист хлыста, и карета тронулась в путь, покинув двор особняка д'Аржаньяков.

Сложная система рессор смягчила толчок, не причинив никакого беспокойства пассажирам. Выезды, снабженные подобной защитой, были практически неуязвимы для любых дорожных ухабов. На дверных панелях кареты, окрашенных в светло-оливковый цвет, красовались гербы с горностаями. Родословная Шеню-Туреев уходила корнями к Филиппу Августу.[16]

Все было безукоризненно — и четверка бледно-коричневых лошадей с выбеленными гривами и хвостами, и стоящий на запятках лакей в зеленой ливрее, и салон, обитый желтым атласом вкупе с бархатом цвета морской волны, и замечательно мягкие подушки сидений.

— Маркиз, я в восторге, — проронила Мадлен после продолжительного молчания. — Ваш выезд просто великолепен.

Она недовольно поморщилась, ибо сказала неправду. На деле тут многое было слишком уж чересчур — взять хотя бы беленые гривы лошадок.

Однако Шеню-Турей отнесся к сказанному как к должному.

— Благодарю, мадемуазель. Я хочу, чтобы меня окружало все самое лучшее, и тешу себя мыслью, что это мне удается.

В его последних словах явно проглядывал осторожный намек. Маркиз наклонился и словно случайно коснулся руки соседки.

Мадлен отстранилась и уткнулась в окно. Ей сводило скулы от скуки. Идея этой прогулки изначально не слишком-то радовала ее, но она все же не думала что само предприятие будет настолько тоскливым. Минуты шли, молчание делалось затяжным, и наконец, девушка заговорила, словно бы размышляя:

— Вот парадокс: в нашем распоряжении так мало времени, а мы его совершенно не ценим. Наша небрежность порой простирается столь далеко, что мы проводим все свои дни в развлечениях, а жизнь уходит впустую.

Шеню-Турей глубокомысленно закивал.

— Истинная правда, мадемуазель. Я и сам подмечал, что уделом утонченных натур волей-неволей становится скука.

Мадлен с изумлением воззрилась на спутника.

— Что-что?

Истолковав ее реплику как приглашение к дальнейшему развитию темы, маркиз любезно прояснил свою мысль:

— В свете это обычное дело, мадемуазель. Наслаждения и развлечения порой вызывают у нас пресыщение. Нам приходится принимать приглашения праздных друзей, хотя сами мы больше всего мечтаем об одиночестве!

Он неуверенно улыбнулся, надеясь, что все сказанное вызовет одобрение собеседницы.

Слова его определенно подействовали на Мадлен, но совсем не так, как хотелось бы Шеню-Турею.

— Боже мой, вы хоть сами-то понимаете что несете?

Крепко сжатыми кулачками она стукнула себя по коленям.

— Я говорю о быстротечности жизни, маркиз. Мне девятнадцать, и все эти годы пролетели впустую. Пройдет еще десять лет, и что же тогда?

Хотя вопрос был явно риторическим, Шеню-Турей счел нужным заметить:

— Надеюсь, я могу выстроить кое-какие прогнозы.

— В течение этих лет, — безжалостно продолжала Мадлен, — я самым обыкновенным образом выйду за кого-нибудь замуж и буду растить самых обычных детей, проживая один пустой день за другим…

— Думать, что ваши дети будут походить на других, большая ошибка, — снисходительно пробормотал Шеню-Турей, вновь попытавшись коснуться ее руки. — Кроме того, дети, преданность мужа, религия — разве этого недостаточно?

— Конечно же нет! — Мадлен давно игнорировала предостерегающие взгляды Кассандры. — В мире столько достойных занятий. Медицина, наука, дальние путешествия служение Господу, наконец. Если бы у меня было к тому призвание, я осталась бы в монастыре, а там, как знать, возможно, передо мной открылись бы новые горизонты. Но женщине трудно сделать карьеру миссионера, а мой отец, к сожалению, не дипломат.

Она помолчала с минуту, затем продолжила:

— Я знала одну девушку по имени Ренегонда Шамлисс, мы вместе учились. Ее отец — граф Этендани. Она побывала с ним во многих местах: в Турции, в Риме, в Стокгольме и даже в России. После учебы отец повез дочку в Индию. Добрые сестры ахали над ее несчастной судьбой. А я ей завидовала, да и сейчас продолжаю!

Не заметив опасных искорок во взгляде Мадлен, Шеню-Турей рассудительно произнес:

— Естественно, сестры правы. Граф Этендани всегда слыл оригиналом. Верх легкомыслия — таскать за собою ребенка, особенно если долг призывает тебя в дикие или глухие края. Болезни, грязь и прочие неудобства. Поверьте, во всех этих экзотических землях отсутствует элементарный комфорт.

— Вы, сударь, шутник, — усмехнулась Мадлен. — Что значит какой-то комфорт перед возможностью повидать дальние страны?

Маркиз ответил довольно сухо:

— Полагаю, мадемуазель, туда незачем ездить. Вполне можно удовольствоваться общими сведениями о жизни в этих краях. Но вам, конечно, виднее. Я никому не навязываю ни свое мнение, ни себя.

Обида, прозвучавшая в голосе спутника, казалось, развеселила Мадлен. Откинувшись на спинку сиденья, она рассмеялась.

— Ну вот, вы уже пытаетесь воздействовать на меня. А все потому, что и сама я пытаюсь оставаться примерным ребенком и не выходить из воли отца. Кстати, он сообщил, что вы хотите на мне жениться и ждете решительного ответа. Что ж, я отвечаю: это невозможно, маркиз.

— Вы разбиваете мое сердце, — процедил сквозь зубы Шеню-Турей.

Мадлен покачала головой.

— Нет. Подумайте. Что меня ждет в браке с вами? Какое-то время вы будете искать моего общества, потом вернетесь к своим развлечениям и любовницам, а я сделаюсь предметом жалости и насмешек, как множество жен. О нет, подобная перспектива мне попросту ненавистна!

Казалось, маркиза ничуть не расстроил отказ. Для человека с разбитым сердцем он выглядел очень самоуверенно.

— Прекрасно, мадемуазель. Поскольку мое предложение вас не прельщает, придется вам побеседовать с другими людьми, преследующими куда менее благородные цели.

Он испытующе заглянул ей в глаза и с мрачным удовлетворением обнаружил в них первые признаки беспокойства.

— Возможно, брак со мной и не сахар, но кто поручится, что вам уготован лучший удел? Не будем гадать, мадемуазель, и попробуем это проверить.

Маркиз постучал тростью в потолок кареты.

— Что вы делаете? — удивленно спросила Мадлен.

— Меняю свои планы. — Он окликнул кучера: — Я передумал, Анри. Везите меня в первый адрес.

— Что это за адрес? И что вы задумали, сударь?

Шеню-Турей неприятно улыбнулся.

— Я отвезу вас к тем, кто давно претендует на вас.

— К кому? — костяшки пальцев Мадлен побелели, болезненный страх сжал ее сердце холодной рукой. Ей почудилось, что она вновь находится в ночных окрестностях Сан-Дезэспора.

— К барону Клотэру де Сен-Себастьяну и его хорошим друзьям. Они обещали мне… определенное вознаграждение, если я привезу вас к ним. Я сказал, что сделаю это только в том случае, если вы мне откажете. Вы сами избрали свою судьбу, мадемуазель.

Маркиз расположился поудобнее, скрестил свои красивые ноги и принялся вертеть в руках трость.

Мадлен почувствовала, что слабеет, и с немалым усилием попыталась собрать свою волю в кулак.

— Это, во-первых, подло, а во-вторых, очень глупо, маркиз. Мы сейчас не где-нибудь, а в Париже. Если я закричу, мне немедля помогут. Перестаньте шутить. Отвезите нас с горничной в дом моей тетушки, и я тут же забуду обо всей этой неприглядной истории.

Она понимала, что лжет, она знала, что первым делом непременно расскажет обо всем Сен-Жермену.

— Вы можете кричать, мадемуазель. Если, конечно, не боитесь огласки. — Маркиз сделал быстрое движение рукой, и из рукоятки его трости выскочило тонкое лезвие. — Но мне почему-то кажется, что вам не захочется кого-то там звать.

Мадлен стиснула зубы. Мерцание стали ее странным образом успокоило. Итак, ей вздумали угрожать! Она взглянула на побелевшее лицо горничной и сказала:

— Ничего он не сделает, милая. Думаю, я сейчас с ним договорюсь.

С невольной гордостью девушка ощутила, что голос ее совсем не дрожит, и окинула Шеню-Турея изучающим взглядом.

— Могу я узнать, зачем вы это делаете? Какую награду предполагаете получить?

Шеню-Турей покачивал тростью, наслаждаясь опасной игрой.

— Да не все ли вам это равно, дорогая? Самовлюбленный болван! Как же тебя обмануть, как сыскать к тебе ключик?

— Но… почему именно я? Сен-Себастьян меня даже не знает. Я слышала, что у него есть какие-то счеты с отцом…

— Вот именно, счеты. Сен-Себастьян имеет право на вас.

Маркиз запустил свободную руку в карман камзола, вытащил из него плоскую фляжку и вежливо протянул Мадлен.

— Позвольте почтительно предложить вам выпить вина.

— Благодарю, — отказалась Мадлен. Маркиз рассмеялся.

— Если вы не осушите эту посудину, я убью вашу горничную. Идет?

Он вскинул клинок. Лицо пожилой женщины помертвело.

— Пейте же, не упрямьтесь, Мадлен!

— Не надо, девочка, — белыми губами шепнула Кассандра, но Мадлен уже подносила горлышко фляжки к губам.

— Вино низкого сорта, маркиз. Она вернула фляжку хозяину.

— Для моих целей сойдет. Наркотик скоро подействует, дорогая.

Мадлен вздернула подбородок.

— Что ж, хорошо. По крайней мере, я избавлюсь от вашего общества. Мне надо было сразу же вам отказать. Но вы втерлись в доверие к батюшке, а я не осмелилась ему возразить. Теперь я сомневаюсь в его здравомыслии. — Она обернулась к Кассандре: — Я не буду устраивать сцен. Тебе ничто не грозит. Не беспокойся, когда я потеряю сознание. Шеню-Турей заманил нас в ловушку. Нам просто не повезло.

Горечь в ее словах заставила маркиза крепче сжать трость.

— Поплачьте, милая, возможно, я и разжалоблюсь…

— Что? Вы, кажется, сомневаетесь, хорошо ли оплатят ваш труд?

Она сама поразилась звучавшей в ее словах злости.

Хотя ответный взгляд Шеню-Турея свирепо блеснул, в душе он не ощущал враждебности к дерзкой девчонке. Кинься она ему в ноги, он, возможно, еще подумал бы, отвозить ли ее к Сен-Себастьяну. Гордячке, пожалуй, стоит напомнить, кто она есть.

— Сен-Себастьян имеет право на вас. И ваш отец это знает. Я не совершаю несправедливости, отвозя вас туда.

Встревоженная Кассандра, видя, что девушка засыпает, принялась растирать ей платком запястья и лоб. Она тормошила Мадлен, но та в полусне отталкивала ее руки.

— Не пугай меня, моя девочка, — в ужасе шептала служанка.

— Никто не имеет прав на меня, — удалось наконец выговорить Мадлен. Преувеличенная четкость ее речи указывала, что наркотик начал свою работу.

— Но вы ошибаетесь, мадемуазель. Есть документ — я сам видел его. Ваш батюшка расписался в нем собственной кровью.

Маркиз легко подцепил шнуровку ее корсажа острием своего клинка, и мягкая материя беззвучно распалась, обнажив девичий торс, защищенный теперь лишь корсетом. Он увидел, как неловко она пытается отшатнуться, и испытал злобную радость.

— Этот документ, счастье мое, ваш отец подписал еще до того, как вы появились на свет. Находясь в материнской утробе, вы уже принадлежали барону.

В глазах Мадлен потемнело, но осознать слова негодяя она все же смогла и ощутила глубокое отвращение.

— Отец… отдал… меня?..

Все закружилось в ее голове, все понеслось и повалилось куда-то. Мадлен уже не чувствовала прикосновений Кассандры и не видела вялой усмешки Шеню-Турея, наблюдавшего, как она теряет сознание.

Записка алхимика Беверли Саттина к князю Францу Иосифу Ракоци, написанная по-английски.

ГЛАВА 5

Сен-Себастьян обернулся к Ле Грасу, развалившемуся на парчовом диванчике возле огромного книжного стеллажа Он говорил вяло, с какой-то ленивой скукой.

— Может статься, я ограничусь всего лишь внушением, если вы перестанете водить меня за нос, Ле Грас. Просто признайтесь: чего вы хотели добиться? Он встряхнул двумя пальцами мятую, покрытую неровными каракулями бумажонку.

Ле Грас помотал головой, не то отрицая свою причастность к письму, не то пытаясь протрезветь после недавнего возлияния. Он потер небритый подбородок и пробормотал:

— Это не так… барон. Вы… вы не так меня поняли…

— Вы думаете, Ле Грас? — негромко произнес Сен-Себастьян, похлопывая письмом по карману халата. — Вы ведь угрожаете мне. Нет, — резко сказал он, видя, что Ле Грас собирается возразить, — не отрицайте. Что значит весь этот вздор о человеке в черном и белом? Для чего вы придумали всю эту чушь?

— Но я ничего не придумал!

— Лучше бы вам не упорствовать, любезный Ле Грас.

Сен-Себастьян подошел к диванчику сзади, наклонился и положил руку на спинку. Бархат его халата коснулся щеки Ле Граса, и тот задрожал.

— Или вы настолько тупы, что решились меня шантажировать, не имея к тому никаких оснований?

— Я говорю вам, это был тот человек! — Ле Грас отшатнулся от Сен-Себастьяна, но длинная рука ухватила мага за ворот и закрутила жесткую ткань.

— Покайтесь, Ле Грас! Вы же знаете, ложь мне глубоко отвратительна.

Маг стал задыхался, хотя хватка барона была не слишком-то сильной.

— Я человек нетерпеливый, Ле Грас. Предупреждаю, ваше упрямство лишь многократно усилит мой гнев.

Лицо мага пошло багровыми пятнами, он вцепился обеими руками в обруч, перехвативший ему глотку.

— Но это был он!

Сен-Себастьян обреченно вздохнул.

— Ладно, Ле Грас. Поскольку правды от вас все равно не добиться…

Он вдруг выпустил из рук воротник, и тот мгновенно перестал быть орудием пытки.

Приятно удивленный такой переменой в своем положении алхимик попытался подняться, однако спокойный, полный ханжеского участия голос одернул его:

— Не двигайтесь, мой дорогой. Я не давал вам разрешения встать.

— Но как же тогда…

— И позволения говорить вы тоже не получали. Барон обошел вокруг дивана и, оказавшись наконец в поле зрения мага, мягко сказал:

— Я не закончил, Ле Грас. И потому вынужден просить вас задержаться.

Тонкий длинный хлыст, незаметный дотоле, вдруг ожил в его холеных ухоженных пальцах.

Ле Грас ощутил холодок в районе желудка.

— Барон, — маг отполз в угол дивана. — Клянусь, я ни в чем не солгал.

— А я вам не верю! — Сен-Себастьян придвинулся ближе, наслаждаясь страхом, охватившим алхимика в воздухе внезапно остро запахло потом.

— Поверьте! Разве я виноват, что этот Ракоци по-другому представился вам?

Маг вжимался в диван, руки маркиза ласкали хлыст, запах пота усилился.

— Бедный Ле Грас, — мурлыкал Сен-Себастьян. — Такой неумелый лжец и такой дурачок — впрочем, кое для чего он еще пригодится…

Внезапно он резко взмахнул хлыстом. Кончик его рассек надвое подбородок Ле Граса. Движение было таким быстрым, что маг ничего не успел понять и лишь пронзительно взвизгнул.

— Я приобрел этот замечательный инструмент у одного бывшего работорговца, — сообщил Сен-Себастьян, отступая на шаг. — Он изготовлен из кожи африканского носорога. Хлыст пропитали маслом и вытягивали до тех пор, пока кончик его не стал тверже стали. Но вы уже поняли это, не так ли?

Барон с мечтательным блеском в глазах поигрывал орудием пытки, которое вилось по полу кольцами, напоминая змею.

— У того почтенного господина было множество нерасторопных рабов. Каждый день перед обедом он брался за этот хлыст и забавлялся с растяпами. Временами я пытаюсь прикинуть, сколько же крови выпила эта вещица.

Рука маркиза взметнулась вверх, и на плечах Ле Граса лопнула кожа.

Алхимик взвыл, пытаясь уйти от серии жалящих точных ударов, но они снова и снова настигали его. Обезумев от боли и ощущая во рту привкус желчи, Ле Грас рванулся к дверям, но лишь повалил диван и упал на пол сам.

Грохот мебели внес в происходящее свою лепту: двери библиотеки открылись и на пороге воздвигся Тит, камердинер Сен-Себастьяна.

— Господин, у вас все в порядке? — обеспокоенно спросил он.

Сен-Себастьян пожал плечами.

— Не беспокойся, Тит, я невредим. А вот нашему другу Ле Грасу немного досталось. Уведи этого дурачка и позаботься, чтобы его раны оставались открытыми. Я еще не закончил с ним. Он так и не сказал то, что мне хотелось услышать.

Отрывистая речь барона выдавала его возбуждение. Он все еще держал в руке хлыст, но теперь длинная зловещая полоса кожи была неподвижна.

Тит подошел к скрючившемуся Ле Грасу. Спина мага была залита кровью, глубокая рана на подбородке выглядела ужасно и кровоточила все сильней. При виде слуги алхимик захныкал и попытался встать, цепляясь за стену и оставляя кровавые отпечатки на дорогой ткани обивки.

— Отведи его на конюшню. В ту комнату, знаешь?

К Сен-Себастьяну возвращалось спокойствие. Шелковым душистым платочком он отер со лба пот и бросил хлыст на пол. — Запомни, я подойду в течение часа.

Огромные лапы Тита мертвой хваткой вцепились в алхимика.

— В ту комнату? Как прикажете, господин.

Лакей двинулся к двери, таща за собой жертву. Его совершенно не волновали стоны, которые испускал бедняга Ле Грас.

Барон поправил кружевное жабо и посмотрел на мага с блаженной улыбкой.

— Хм, полагаю, я им попользуюсь сам. Круг получит кого-то другого, а этот пусть будет мой. Можешь лгать мне или открыть всю правду — это уже не имеет значения, мой милый Ле Грае. Посмотрим, как ты умрешь для меня. Мне всегда интересно, следить, как меняется лицо человека, когда он лишается главных признаков своего естества.

Смертельный холод дохнул на Ле Граса; он онемел, перестав что-либо соображать.

— Идите через террасу, — приказал Титу Сен-Себастьян. — Не думаю, что другим слугам надо его видеть.

Тит кивнул и подошел к французскому окну, занимавшему всю обращенную к улице стену библиотеки. Осенний дождь заливал стекла мутным потоком. Тит распахнул высокие створки, по помещению прошелся сквозняк.

— Комната на конюшне, — пробормотал он, выталкивая на террасу огромную куклу, лишь отдаленно походившую на сильного самодовольного человека, которым еще недавно был злосчастный Ле Грас.

— Какое дивное утро, — сказал себе Сен-Себастьян, изучая открывавшуюся за окном панораму. Думать ему ни о чем не хотелось, он просто стоял, мечтательно улыбаясь, завороженный монотонным шумом дождя.

Из этого приятного состояния его вывел внезапно раздавшийся стук колес. Особняк огибала какая-то большая повозка. Сен-Себастьян пригляделся и довольно осклабился: он узнал карикатурные очертания новой кареты Шеню-Турея. Ощутив мощный прилив энергии, барон вернулся в библиотеку, аккуратно закрыл за собой окно и позвонил в колокольчик.

Через минуту в дверном проеме возник молодой лакей в темно-синей с красными кружевами ливрее. Не поднимая головы, он замер в ожидании приказаний.

— Похоже, у нас гости, Морис? — с удовлетворением сказал Сен-Себастьян. — Мне показалось, что прибыл маркиз де Шеню-Турей. Надеюсь, его приняли как подобает?

— Да, господин барон. И маркиза, и его спутниц.

— Он привез дам? Прелестно, прелестно. — Сен-Себастьян кивнул и небрежным жестом повелел лакею приблизиться. — Я хочу, чтобы вы отправили кое-кому записку. Однако не сию же минуту. Она должна быть доставлена в особняк д'Аржаньяков не ранее девяти часов вечера. Но дам я ее вам сейчас. Потом мне некогда будет этим заняться.

— Все будет исполнено в точности, господин.

— Не сомневаюсь. Безоговорочное послушание весьма упрощает нам жизнь, не так ли, Морис? — Барон наклонился и поднял хлыст с пола Молодой лакей побледнел. — Нет-нет, мой дорогой, не сегодня. Сегодня у меня есть чем заняться. Но лишний раз напомнить о себе не мешает.

Он провел пальцами по рукояти хлыста и со вздохом шагнул к секретеру.

— Я не слишком задержу вас, Морис. Мне ведь надо подумать, как встретить гостей. Кстати, где вы их разместили?

Морис, запинаясь, пробормотал:

— Одна… совсем юная дама… она была обмороке… и маркиз… он… он… приказал отнести ее в ваш кабинет.

Произнеся это, лакей испуганно съежился. Сен-Себастьян отвлекся от письма.

— В мой кабинет? Что ж, неглупо. Есть ли с ними кто-то еще?

— Нет, их только трое. Маркиз, прихворнувшая мадемуазель и ее компаньонка, совершенно обезумевшая от волнения.

— В самом деле? — озабоченно спросил Сен-Себастьян. — Печально, печально. Надо бы успокоить бедняжку. Вскоре я этим займусь. Но сейчас главное — это записка.

Минут через двадцать он закончил водить пером и, улыбаясь, стал посыпать песком два сплошь исписанных листа дорогой бумаги. Каждый из них был украшен тиснением, исполненным с помощью печатки, доставшейся барону еще от гроссмейстера ордена тамплиеров[17] в те времена, когда церковь наносила храмовникам последний удар. В память об этих событиях тиснение изображало древо, каждая ветвь которого являла собой аллегорическую фигуру. Сверху располагался козел, сидящий на троне, под ним помещалась чаша в виде черепа, ниже шла перевернутая свеча, пламя которой переходило в корешок мандрагоры, а подпирал всю конструкцию инквизиторский высокий колпак.

Сен-Себастьян долго смотрел на эту эмблему, попутно размышляя о том, как был бы поражен инквизитор, обнаружив, что еретические, богохульные знания, которые он так сурово клеймил, будут использовать в своих целях его прямые потомки. Вспоминая некоторых достойных прелатов, усердно скрипевших перьями на допросах подозреваемых в ереси, барон припомнил и то, что ему довелось видеть все эти пытки своими глазами, и сладостная волна восторга омыла его существо.

Мысли барона вернулись к Мадлен. Он с наслаждением подумал о мучениях, которые принесет это послание Роберу де Монталье. Поначалу Сен-Себастьян собирался лишь сообщить маркизу, что его дочь в западне, но, поразмыслив, решил описать свои планы в подробностях.

Барон посмотрел на лакея, застывшего в ожидании, и, широко улыбнувшись, запечатал пакет.

Письмо барона Клотэра де Сен-Себастьяна к маркизу де Монталье.

Вручено адресату вечером 4 ноября 1743 года.

ГЛАВА 6

Сен-Жермен пробудился от непонятной тревоги. Он обвел взглядом альков, где стояла его спартанская койка, но ничего неприятного не обнаружил. Граф потер ладонями веки, чело его рассекла морщина раздумья. Затем он кивнул, словно подавая себе знак, и встал. Полы египетского халата тихонько зашелестели, когда владелец этого роскошного одеяния прошел в кабинет.

Это было то самое помещение, где состоялось его первое объяснение с Мадлен. На мгновение ему показалось, что гранатовое колье девушки все еще валяется на полу. Воспоминание о том, с какой решимостью маленькая упрямица запирала секретную дверь, заставило его улыбнуться, но вскоре оно померкло, вытесненное дурными предчувствиями.

На каминной полке горела одна свеча. С ее помощью Сен-Жермен затеплил остальные светильники. В кабинете, залитом вечерними сумерками, сразу стало светлее, но беспокойство не проходило. Сен-Жермен дернул за шнур звонка и в задумчивости уставился на астролябию, словно та могла дать ответ на волновавший его вопрос.

— Хозяин? — окликнул его вошедший в комнату Роджер, склоняясь в поклоне.

— Да? — Сен-Жермен обернулся. — Закройте дверь поплотней. То, что я хочу сообщить вам, не назначено для чьих-либо досужих ушей.

Роджер выполнил распоряжение и в ожидании замер. Через одну его руку было перекинуто полотенце, другой он прижимал к себе тазик для умывания.

— Думаю, мне лучше принять ванну, — сказал Сен-Жермен и принялся расхаживать по кабинету. — Ванна, затем — простая одежда. Пожалуй, льняные или шерстяные чулки. И рубашка из Персии, с вышивкой в русском стиле. И ботинки с тупыми носами. Проверьте, чтобы каблуки и подошвы были прочны. Я чувствую, сегодня защита не помешает.

— Как будет угодно хозяину, — поклонился слуга.

— Еще приготовьте плащ из лосиной кожи. Мне необходимо уйти.

Увидев лежащее на каминной полке письмо, граф резко остановился. Он развернул сложенный вдвое листок, быстро пробежал по тексту глазами, и лицо его помрачнело.

— Доминго-и-Рохас видел Ле Граса, а Ле Грас видел Доминго, — сухо произнес Сен-Жермен, поднося бумагу к огню. Он держал ее в руке до тех пор, пока пламя не стало лизать его пальцы.

— Когда?

— Нынешним утром. Саттин полагает, что этому негодяю не известно, где находится гильдия, но это слабое утешение. Ле Грас обнаружил, что его бывшие сотоварищи находятся в городе, и может доставить нам немало хлопот.

Граф быстрыми движениями развязал пояс халата.

— На этом пока все, — сказал он, но вдруг передумал: — Кстати, Роджер, направьте ко мне Эркюля. Я должен дать ему кое-какие инструкции прямо сейчас.

Сен-Жермен нагнулся, чтобы поправить поленья в камине, и засмотрелся на языки пламени. Ему вдруг почудилось, что на него смотрит Мадлен. Не обращая внимания на жар, он подался вперед, едва не опалив ткань распахнутого халата.

Дверь снова открылась, и в комнату несколько неуклюже вошел Эркюль.

— Хозяин? — промолвил он, ибо граф не оборачивался.

— Эркюль, — задумчиво произнес Сен-Жермен, — завтра ты мне, пожалуй, понадобишься.

— Вот как? Что ж, хорошо.

Сен-Жермен оттряхнул ладони и выпрямился.

— Сегодня вечером мне оседлают бербера, но завтра будет нужна карета. Не согласишься ли ты ею править?

Эркюль растянул губы в улыбке.

— Я поведу карету хоть в ад, только бы взять в руки вожжи.

Ответной улыбки кучер не получил.

— Возможно, именно это от тебя и потребуется. Подумай, прежде чем соглашаться. Если ты подведешь меня, я — мертвец. Причем ты тоже можешь погибнуть.

— Скажите, — спросил Эркюль, помедлив мгновение, — угроза исходит от Сен-Себастьяна?

— Да.

— Понятно.

Кучер пристально посмотрел на графа. Когда он заговорил, слова его были тверды.

— Если вам угрожает Сен-Себастьян и я могу что-то против этого сделать, то я сделаю это, даже ценой своей жизни или души. А если вы не позволите мне принять в этом участие, я буду считать, что вы меня подвели.

Сен-Жермен кивнул. Он, в общем-то, и не ожидал иного ответа.

— Мне понадобится дорожная карета, Эркюль. Поручаю тебе ее подготовить. Снаряди полную упряжь. Нам предстоит далекое путешествие.

— Насколько далекое, господин граф?

— Мы отправляемся в Англию. Мой друг Мер-Эрбо хочет, чтобы я доставил в Лондон несколько писем. Разумеется, тайно. Никого не удивит мой внезапный отъезд. А это даст нам возможность уладить два дела одновременно.

— Кто еще едет? — спросил Эркюль, освежая в памяти дорогу на Кале. — Я хочу подготовить смену лошадей по пути, но не знаю, сколько людей будет в карете.

— Полагаю, попутчики наберутся, — медленно сказал Сен-Жермен. — Роджер поедет следом — в другой карете, но это не касается ни тебя, ни меня. Возможно, я прихвачу с собой пару алхимиков — из тех, что трудятся под нами, в подвале. Им неблагоразумно здесь оставаться.

Эркюль кивнул. Сен-Себастьян мстителен. Всякого, кто останется, настигнет его рука.

— Я помогу им скрыться, — сказал он. — Располагайте мной.

— Хорошо. Роджер скажет, где ожидать и в котором часу. Точно следуй его указаниям, повинуйся ему как мне самому.

Он помедлил, затем продолжил.

— Я также поручаю тебе лично озаботиться тем, чтобы под полом кареты был настелен свежий слой земли. Подходящую землю ты найдешь в особой клети на конюшне. Роджер тебе покажет, убедись, что она не просыплется в щели, прежде чем мы тронемся в путь. Это самое главное.

Смущенный таким необычным требованием, но не осмеливаясь пускаться в расспросы, Эркюль послушно повторил:

— Это самое главное. Я прослежу, чтобы все было сделано, — добавил он.

— Не подведи, ибо эта земля защищает меня и дает мне новые силы. Они мне очень понадобятся, у нас грозный противник.

Эркюль поклонился.

— Не беспокойтесь, хозяин. Я прослежу.

Граф замолчал. Побежали минуты. Кучер в нерешительности топтался на месте. Сен-Жермен, казалось, совсем о нем позабыл.

— Вот еще что, Эркюль, — наконец произнес он, после долгих раздумий. — Предупреди Саттина и других прямо сейчас. Пусть собираются, они должны быть готовы. Скажи им, что существует подземный ход, выводящий к реке. Он прорыт монахами монастыря, некогда здесь стоявшего. В северо-западном углу третьего погреба имеется люк, ведущий в потайную часовню. Туннель начинается там. Пусть воспользуются этой дорогой, ибо другие пути могут быть перекрыты.

— Значит, нам придется бежать?

— Не знаю, Эркюль. Мне надо еще разобраться, что мы должны делать и как. Если завтра до заката вы не получите от меня известий, оставайтесь на месте несмотря ни на что. Ждите, но карета должна быть готова Кстати, погода довольно ненастная, так что бросьте в нее пару ковров.

— Нам понадобятся форейторы и верховые?

— Одного верхового будет достаточно. Найди кого-нибудь понадежнее. Нам нужен не болтун и не трус. Если я не вернусь к послезавтрашнему рассвету, значит, Сен-Себастьян победил. В этом случае разыщи кардинала Футэ в Чемборде. Расскажи ему, что тебе известно о Сен-Себастьяне. Скажи ему также, что Сен-Себастьян вместе с Боврэ и другими служили мессу плоти на теле Люсьен де Кресси, которая бежала от них и сейчас пребывает в Бретани, в монастыре Милосердия и Справедливости. Она предоставит ему свидетельства их вины. Смотри же, Эркюль, — голос графа сделался очень серьезным, — будь предельно внимателен. Попавшись в лапы Сен-Себастьяна, ты погубишь не только себя. От твоего молчания зависит теперь очень многое.

Он поднял голову, ибо дверь распахнулась и в комнату вошел Роджер.

— В чем дело?

— Ванна ждет, — сказал Роджер. — Я приготовил флакон со святой водой и вашу дарохранительницу. Возможно, они вам пригодятся.

Сен-Жермен кивнул.

— Спасибо, Роджер, — сказал он. — Я скоро закончу.

Он снова повернулся к Эркюлю:

— Помни, что я сказал. Если ты веруешь, зайди сегодня же к исповеднику.

Губы кучера побледнели, но ответ его был спокоен:

— Я повидаюсь со священником в течение часа, В Сен-Сюльпис или в Сен-Жермен-де-Пре.

— Хорошо. Но не открывай там больше, чем должно. Ты не можешь просить за Сен-Себастьяна.

— Я будут просить лишь за себя, — уронил Эркюль и неуклюже заковылял к выходу.

Когда он ушел, в комнате воцарилось молчание. Роджер демонстративно разглядывал потолок, Сен-Жермен смотрел на огонь, теребя своей узкой рукой кружева на поднятом вороте египетского халата.

— Ты, похоже, полагаешь, что с моей стороны неблагоразумно так доверяться Эркюлю? — спросил наконец граф.

— Боюсь, да.

— Я однажды доверился тебе, Роджер, еще не зная тебя.

— И правильно сделали.

Сен-Жермен поднял брови.

— Ты сомневаешься в Эркюле? Но почему?

— Хозяин, Эркюль — слуга Он всегда служил Сен-Себастьяну. Барон обидел его, это так. Но существует опасность что, увидев своего бывшего господина, слуга инстинктивно вернется к своим обязанностям и примется ему угождать.

— Может, и так, — мягко сказал Сен-Жермен. — Но, видишь ли, я все же считаю, что он нас не предаст. Думаю, ненависть в нем сильнее застарелой привычки. Обиды в душах пылают дольше, чем дрова в очаге.

Роджер покорно кивнул, но было заметно, что сомнений своих он не оставил.

— Ладно, пошли, — сказал граф, встряхиваясь. Пляска языков пламени чуть было вновь не заворожила его. — Сначала ванна, потом принесешь дарохранительницу.

Роджер отступил в сторону, давая господину пройти.

Письмо аббата Понтнефа маркизу де Монталье.

Отправлено 4 ноября и возвращено аббату графиней д'Аржаньяк 17 декабря 1743 года.

ГЛАВА 7

В уютной столовой особняка д'Аржаньяков всяческие предлоги для поддержания беседы были давно исчерпаны. На своем конце стола Жервез открывал вторую бутылку бордо, не обращая никакого внимания на рыбное филе с грибами и свежим омаром, проваренным в масле. Ни это изысканное блюдо, ни два овощных салата, один из которых был приготовлен по-генуэзски, не могли отвлечь его от соблазнительного напитка. Он покосился на буфет, заставленный ожидавшими своей очереди закусками, и шумно вздохнул.

— В чем дело, Жервез? — спросила Клодия, бросив короткий взгляд на брата, сидевшего возле нее.

— Ничего, ничего…

Он поднял свой бокал и повертел его в пальцах, любуясь цветом вина.

— Просто время в хорошей компании идет чересчур быстро. Пробило девять, а я договорился с Ламбогаренном на десять. Пожалуй, покончить с ужином вам придется уже без меня. Уверен, брату с сестрой есть о чем поболтать с глазу на глаз. А если все уже пересказано, Клодия, что ж… вы можете перемыть мне косточки сызнова. Жалуйтесь на меня, если хотите, говорите, какой я черствый и вздорный… короче, делайте что угодно — мне все равно.

Покачиваясь, он стал было подниматься из-за стола, но непослушные ноги плохо его держали. Ему пришлось сесть, когда в помещение быстрым шагом вошел лакей и направился прямо к столу.

— В чем дело? — грозно потребовал объяснений Жервез.

Лакей, запинаясь, промямлил:

— Тут… принесли письмо, господин. Его… ведено передать лично в руки.

— Я прочту его в желтом салоне, — недовольным тоном сказал Жервез, припоминая проигранное пари. Шесть тысяч луи — высокая ставка. Лицо его стало мучительно багроветь. Откровенно говоря, спор вышел дурацкий. — Гусь должен был победить, — пробормотал он, восстанавливая в памяти гонку зайца с гусем. — У гуся ведь есть крылья.

— Дорогой? — произнесла Клодия с беспокойством.

— Прошу меня извинить, — осмелился прервать хозяев лакей, — но письмо не для графа. Его велено вручить маркизу де Монталье.

Робер с удивлением обернулся.

— Мне?

Сердце его испуганно екнуло. Не случилось ли чего плохого с Мадлен? Но что с ней может случиться в гостях у Шеню-Туреев?

— Спасибо, любезный.

Он протянул за письмом руку и взял плотный конверт, раздумывая, куда бы его положить. Верх неприличия — заниматься почтой во время трапезы.

— Нет-нет, Робер, прошу вас, прочтите его, — Клодия повернулась к лакею. — Кто принес письмо?

— Слуга в темно-синем и красном, — ответил лакей. — Я не разбираюсь в ливреях.

Но Робер де Монталье разбирался. Его лицо стало мертвенно-белым, а руки вдруг задрожали. Разбирался, видимо, в них и Жервез, ибо резко качнул головой. И дернуло же его пригласить на именины девчонки барона! Неприятностям теперь не будет конца.

— Похоже, это от Сен-Себастьяна, — заявил он с независимым видом, показывая тем самым, что с него взятки гладки.

— От него, — тихо ответил Робер. Пятилистник, оттиснутый на воске, запечатывавшем конверт, подтверждал его худшие опасения. — Вы не против? — спросил он сестру, затем сломал печать, развернул вложенные друг в друга листки и углубился в чтение, водя по строчкам глазами так медленно, словно ему приходилось переводить содержание загадочного послания с трудного иностранного языка.

— Ах, Матерь Божия! — вскрикнула Клодия, увидев, как исказилось вдруг лицо брата и каким яростным сделался его обычно спокойный и чуть опечаленный взгляд. — Неужто что-то стряслось с Мадлен?

— Стряслось, дорогая. Вы правы.

Робер медленно скомкал оба листка и внезапно с проклятием отшвырнул их от себя. Он вскочил со стула так резко, что опрокинул бокал, и огромная лужа бургундского залила белоснежную дамасскую скатерть.

— Но при чем же тут Сен-Себастьян? — озадаченно спросил Жервез. — Она ведь уехала к Шеню-Туреям. Что в ней Сен-Себастьяну?

Робер стиснул зубы.

— Барон — мой заклятый враг. Он похитил Мадлен. Он пишет… нет, я не смею вам повторить, что он тут пишет…

— Здесь какая-то ошибка, — сказал Жервез, но без особой, впрочем, уверенности. Он приосанился, отхлебнул вина из бокала и вытер губы рукой. — Слушайте, де Монталье, я знаю Сен-Себастьяна Он как-то мне говорил, что хочет возобновить вашу дружбу, и потому, наверное, уломал Шеню-Турея завезти к нему вашу дочь. Он любит пошутить, наш барон, но пусть это с толку вас не сбивает…

— Любит пошутить?! — воскликнул Робер, сжав кулаки. — Хороши ж его шутки! В этом… в этом проклятом письме он сообщает, что вознамерился принести мою девочку в жертву!

Он вдруг умолк, увидев глаза графини.

— В жертву? Робер, что за бред?

— Это не бред, — глухо отозвался маркиз. — Сен-Себастьян намеревается возложить плоть и кровь Медлен на алтарь сатаны. — Он прижал ладони к лицу. — Его надо остановить!

Жервез, вновь приложившись к бокалу, попытался всех успокоить.

— Жертвоприношение сатане? Ха! Когда это было? Последний случай был зафиксирован во времена мадам Монтеспан. Полиция навсегда покончила с этим.

— Помолчите, Жервез! — взмолилась Клодия.

— Нет, не покончила, — сказал Робер, цедя слова так, будто их из него вытягивали клещами. — Это стало невидимым, тайным, схоронилось в провинции, но не ушло. И сейчас Сен-Себастьян опять возглавляет парижский круг. Я это знаю, знаю! — Он заговорил торопливее, ибо Жервез вновь попытался что-то сказать. — Я знаю это, потому что и сам когда-то был членом подобного круга. И знаю, почему он выбрал Мадлен. Я отдал ему все права на нее еще до ее рождения.

Его голос пресекся, по щекам побежали слезы.

— Да простит меня Бог, я был молод тогда! Я не думал, что все так обернется!

Клодия встала и обняла брата за плечи. Она с неудовольствием посмотрела на смущенно молчащих слуг, но в достаточной мере овладела собой, чтобы отдать им несколько кратких приказов.

— Полэн, мне нужно немного бренди. Не стой как чурбан. Суссэ, ступай на конюшню, вели запрягать дрожки. Эгиль, убери со стола и унеси закуски на кухню. Скажи повару, что его искусство выше всяких похвал, но мы получили печальные известия и потому прерываем ужин.

Она отвела волосы с лица брата и заглянула в его глаза.

— Мы отыщем ее, — сказала она с уверенностью, которой не ощущала. — Мы отыщем ее и перевезем в безопасное место. Полагаю, вам лучше заняться этим прямо сейчас. Жервез едет с вами.

— Но Ламбогаренн? — заикнулся Жервез.

— Полагаю, Эверо Ламбогаренн с тем же успехом ограбит вас завтра. Отправьте ему свои извинения.

— Но это всего лишь недоразумение, дорогая!

— Тогда чем скорее вы сопроводите Робера к барону, тем скорее все разъяснится, и Ламбогаренн успеет взять с вас свое! — Она обернулась к маркизу: — Ты найдешь ее, мой дорогой брат. Ты найдешь и спасешь ее, верь мне!

— О, кровь Христова! — простонал де Монталье с нарастающим ужасом.

— Ступай и составь петицию королю. Я прослежу, чтобы ее тотчас доставили ко двору, и, если понадобится, сама дам разъяснения. Его величество тут же велит взять наглецов под арест…

Клодия мало верила в то, что говорила, но ей хотелось вырвать брата из власти жутких видений.

Маркиз, опустив глаза, пробормотал:

— Я испортил твою прекрасную скатерть.

— Не думай об этом, — мягко сказала она. — И одень плащ поплотней. Ночью ожидается буря. Жервез едет с тобой. Я уверена, вам все удастся!

С этими словами она отстранилась от брата и обратилась к мужу.

— Вам тоже надо одеться теплее, Жервез.

— О да, дорогая, — буркнул Жервез. — Маркиз, через четверть часа я к вашим услугам. Вот только пошлю кого-нибудь к Ламбогаренну. Эй, слуги! — резко воскликнул он, поднимаясь, однако, с большой осторожностью. Но все обошлось — ноги не подвели.

Когда граф ушел, Клодия переключила внимание на Робера.

— Где она?

— В особняке Сен-Себастьяна, я полагаю. Письмо послано им. Он помедлил.

— Там сказано, что меня убьют, если я начну поиски, как убьют и всякого, кто осмелится мне помогать. Я не стану особенно возражать, если граф Жервез откажется от этой затеи.

— И позволит вам отправиться в одиночку к этим ужасным людям? — Клодия усмехнулась. — Жервез, наверняка, знает многих из них. Они не причинят ему зла. Они знают, что он игрок и любит выпить. Жервез им не опасен. Вы — опасны, с вами другой разговор. Простой, надо сказать: вас не знают в Париже и вашего исчезновения никто не заметит. Жервез — дело иное. Пять вечеров в неделю он непременно проводит либо в особняке «Трансильвания», либо в отеле «Де Виль». Попробуй мой муженек туда не явиться, об этом заговорит весь Париж.

Горечь, прозвучавшая в этих словах, сказала Роберу о многом.

— Вы с ним несчастны? — вопрос прозвучал очень тихо.

— Нет, конечно же нет. Ну разве чуть-чуть, — усмехнулась она, затем добавила с болью: — Я думаю, все дело в том, что у нас нет детей. Мужчина, который не имеет наследников, к будущему равнодушен.

Графиня встряхнулась, сводя свои мысли с бесплодной дорожки.

— Он составит вам неплохую компанию, брат. Хотя бы в роли посредника. Возможно, понадобятся деньги…

— В этом я сомневаюсь, — криво усмехнулся Робер.

— …Или любой другой выкуп — он будет уплачен.

Она прошла через комнату к мраморному камину и только там ощутила, насколько замерзла.

— Я хочу посоветовать тебе кое-что, и надеюсь, что ты воспримешь мои слова с пониманием.

— Говори.

— Обратись к Сен-Жермену.

Она заметила огонек неприятия, вспыхнувший в глубине глаз маркиза и заторопилась.

— Выслушай меня, прежде чем сказать нет, Робер. Сен-Жермен не француз, и скандал совершенно не может ему повредить. Граф, возможно, не производит впечатления сильного человека, но недавно стало известно, что он страшен в бою. Поединок, блестяще им проведенный, поразил всех наших задир. Кроме того, он… влюблен в Мадлен, я уверена, ее участь его взволнует.

Робер взял себя в руки и ответил сестре нарочито вежливым тоном:

— Сударыня, для меня мучительно уже то, что в это гнусное дело будет втянут ваш муж. Я лучше умру, чем позволю, чтобы к нему примешался еще кто-то сторонний. Нравится вам это или не нравится, но вопрос решен.

Он провел языком по губам, словно снимая с них что-то.

— Прости меня за резкость, сестра, но сейчас я сам не свой, а время уходит. Я должен попасть к Сен-Себастьяну вовремя. Молись, чтобы мне это удалось!

— Всеми силами души моей, брат!

Ей отчаянно захотелось броситься к нему и разрыдаться. Усилием воли она заставила себя остаться на месте, лицо ее даже не дрогнуло.

— Я буду молиться. Ступай и верни нам Мадлен.

— Я сделаю это.

Робер секунду помедлил, затем кивнул сестре и выбежал в дверь.

Теперь можно было не сдерживаться, и, рухнув на стул, Клодия дала волю рыданиям — бурным, отчаянным, разрывающим грудь. Горе жгло ее, слезы не несли облегчения. Мадлен! Мадлен, что мы наделали! Мы сами толкнули тебя в лапы врага! Она сознавала, что лицо ее пошло красными пятнами и что затейливая прическа, на укладку которой ушло около часа, безвозвратно погибла, — но это не имело значения. Ничто уже не имело значения. Графиня не слышала, как от дома отъехали дрожки, не слыхала она и как через какое-то время на улице зазвучал приближающийся топот копыт.

Она очнулась, когда чей-то голос в дверях произнес:

— Могу я войти, графиня?

Клодия подняла искаженное горем лицо.

— Сен-Жермен?..

— Я должен просить прощения. Мне следовало позволить лакею объявить обо мне. Но я боялся, что вы не решитесь меня принять.

Он уже шел к ней через комнату. Графиня заметила, что его костюм для верховой езды был более прост, чем обычно.

— Я… мы… мы недавно получили дурные известия.

— О Мадлен? — Вопрос заключал в себе утверждение.

— Да. Она… нездорова. Ей сделалось плохо в гостях… и брат поехал ее выручать. Ну, и Жервез с ним, разумеется… Сожалею, что вам не удалось их застать.

— Я тоже.

Граф сел и придвинулся к ней вместе со стулом.

— Если бы Мадлен попросту занедужилось где-то, туда незачем было бы ехать двоим. Ну-ну, дорогая, не плачьте. Скажите мне прямо, что же произошло?

— Робер не хочет…

— Ваш братец-зануда еще больший глупец, чем я полагал! — Сен-Жермен взял Клодию за руку. — Дорогая, поверьте, я ни за что не стал бы во все это вмешиваться, если бы маркиз мог самостоятельно справиться с тем, что угрожает Мадлен. Но ему это — увы! — не под силу. Они решили убить ее, так? Сен-Себастьян и его прихвостни?

Графиня беспомощно махнула рукой.

— Я не знаю. Робер получил письмо…

— Письмо? Где оно? Он его взял с собой?

— Я не…

Клодия подняла взгляд.

— Нет. Он отшвырнул его. Оно должно быть… — Она осмотрела пол. — Там. Под вторым канделябром.

Сен-Жермен встал и, подобрав с полу скомканные листки, повернулся к свету. По мере того как он читал, его лицо становилось все более и более мрачным Закончив, граф вручил отвратительное послание Клодии. — Сожгите это, — кратко сказал он. — Не читайте, просто сожгите.

Он прошелся по комнате, зрачки его глаз делались все темней.

Клодия покорно протянула письмо к языкам пламени, лижущим поленья камина.

— Это серьезно, граф?

— Боюсь, что так.

Он остановился и посмотрел на нее изучающим взглядом.

— Сен-Себастьян собирается ее умертвить. И это еще не самое худшее.

Клодия вскинула руку к губам.

— О Боже! Но как же…

— И если вы ей хотите помочь, вам предстоит кое-что сделать.

Она кивнула, слегка напуганная властными нотками, прозвучавшими в голосе Сен-Жермена. Граф никогда еще не говорил с ней так. Обычно он был безукоризненно вежлив, но теперь за приятным фасадом прорезалась сила, которая доселе была не видна.

— Говорите, граф. Для моей девочки я готова на все.

— Хорошо. Прежде всего отправьте посыльного на Рю Экуле-Ромэн к врачу по имени Андре Шенбрюнн. Он искушен во всех областях медицины, а также очень предусмотрителен и не болтлив. Предупредите, чтобы он приготовился нанести вам визит, и можете не волноваться о том, что по городу поползут слухи.

— Вы думаете, Мадлен понадобится врач?

— Весьма вероятно. Ей может также понадобиться священник. Кто ее духовник?

— Аббат Понтнеф. Он наш кузен. Сен-Жермен нахмурился.

— Я слышал о нем. Она его недолюбливает, он может проговориться. Нам нужен кто-то другой. Я оставляю это на вас. Подыщите священника, предпочтительно молодого, храброго и молчаливого. Из таких, на каких держится церковь.

Клодия покорно кивнула.

— Священник, — повторила она.

Граф остановился, чтобы застегнуть плащ.

— Я не могу больше здесь оставаться. Каждая минута промедления чревата непоправимым. Если мне повезет, мы с Мадлен, маркизом и графом вернемся еще до полуночи. Если возникнут сложности, вы, возможно, не увидите нас до рассвета или… Впрочем, не станем загадывать. Ждите до девяти утра и, если никто из нас не появится, снеситесь с моим слугой Роджером. Он получил от меня указания и знает, как дальше быть.

— Я все сделаю, — твердо сказала Клодия. Она вдруг почувствовала, что верит этому человеку. — Бог в помощь вам, Сен-Жермен.

Граф поднял брови.

— Бог в помощь? Почему бы и нет?

Дверь закрылась, и до недвижно сидящей на стуле женщины донесся звук быстрых удаляющихся шагов.

Письмо врача Андре Шенбрюнна графине д'Аржаньяк.

ГЛАВА 8

По мере того как к Мадлен возвращалось сознание, каждое ее ощущение только усиливало нарастающий в ней страх. Покалывание в руках и ногах сообщило ей, что с конечностями у нее все вроде в порядке, но, попытавшись пошевелить ими, девушка поняла, что запястья ее и лодыжки нуты веревками и что она лежит на спине в чудовищно неудобной и непристойной позе, привязанная к чему-то плоскому и холодному, похожему на каменную плиту. Во рту Мадлен было ужасающе сухо, мысли путались, но в то же время ее затуманенный мозг постепенно освобождался от остатков наркотического дурмана. Она открыла глаза и тут же зажмурила их.

— Итак, вы очнулись, — вежливо произнес ненавистный голос. — К моему облегчению.

Мадлен почувствовала, как кончики его пальцев пробежались по ее животу. Она вновь вскинула веки и, еле ворочая языком, но все же довольно отчетливо, произнесла:

— Если вы сделаете это еще раз, меня стошнит.

Сен-Себастьян мерзко хихикнул.

— Вам не следует говорить со мной так.

Он снова дотронулся до нее, проведя острым ногтем по изгибу ребра.

— У вас на удивление крепкое тело. В нем много здоровья и силы. Оно уже волнует меня.

Барон кончиком языка облизал губы.

— Нет, — сказал он негромко, словно бы сам себе. — Нет, не так скоро. Сейчас в ней лишь гнев, а она должна наполниться ужасом еще до того, как все совершится. Она должна поприветствовать своих истязателей и пережить предвкушение своего унижения.

Мадлен понимала, что он говорит для нее, что Сен-Себастьяну хочется насладиться ее страхом. Она дернулась и сглотнула слюну, внезапно обильно смочившую ее горло. Движение было напрасным, путы держали крепко.

— О, дорогая, — пробормотал Сен-Себастьян, — не надо так напрягаться. Иначе я все-таки не смогу устоять.

Он сделал паузу, чтобы еще раз провести ногтями по ее телу — от впадинки над ключицей до мягких складок в паху.

— О нет, нет, пока что не время. Прежде должно проделать еще кое-что.

Внезапно он ущипнул ее. Потом еще и еще раз. Глаза Мадлен наполнились слезами и гневом.

— Будьте вы прокляты! — выдохнула она Сен-Себастьян осклабился, беззвучно смеясь, и изобразил на лице величайшее изумление.

— Я? Но почему же, Мадлен? Вы обращаете свой гнев не по адресу. Ваш отец непременно за это бы вас пожурил.

— Нет!

Мадлен сжалась, как от удара.

— Ага, значит, вам кое-что все же известно! — ухмыльнулся Сен-Себастьян. — Ах болтуны! Я ведь велел им держать язык за зубами.

— Известно о чем?

Уловка была неуклюжей, и Мадлен это знала. Сердцем она уже приняла страшную правду, открытую ей Шеню-Туреем, но ее разум отказывался эту правду принять.

— О том, что вы — моя собственность, дорогая. И стали ей очень давно — до того как родились.

Он по-хозяйски положил ей руку на бедра и небрежно пошевелил пальцами, раздвигая нежные складки.

— Ваш отец отдал вас мне, Мадлен, так что гневаться на меня просто глупо.

С последними словами он грубо подал руку вперед. Мадлен вскрикнула, пытаясь сжать бедра, и забилась в своих путах, не имея возможности препятствовать омерзительному вторжению.

— Ну-ну, дорогая. Не надо, уймитесь. Мне просто кое-что нужно проверить.

Барон стиснул пальцы, и боль пронзила ее. Она вновь вскрикнула, он рассмеялся.

— Завтра я получу вашу девственность, завтра, а не сегодня. А после меня будут другие. И по мере того как ночи потекут за ночами, все богаче начнут становиться наши фантазии. Думаете, сейчас вам больно?

Он вновь пошевелил пальцами и ухмыльнулся, услышав вскрик.

— Это просто невинная ласка, Мадлен. Помните же об этом.

Сен-Себастьян отошел от стола, оставив ее задыхающуюся, покрытую каплями пота, дрожащую от холода и стыда.

— В этот раз мы не долго побудем вдвоем, — продолжил он ласковым тоном. — Скоро придут остальные.

Барон оглядел свой кабинет, и явно нашел все вокруг очень приятным.

— Остальные? — прошептала девушка с отвращением.

— Их немного. Узкий дружеский круг. Вы почти со всеми знакомы.

Он шагал по комнате, с удовольствием наблюдая, как глаза ее следуют за его поворотами.

— Те, кого вы отвергали, получат свое. Те, кого вы презирали, возвеселятся. Следующие сорок ночей лишат вас остатков всего человеческого. А когда вы обратитесь в ничто, умрет ваше тело. Оно обратится в прах во имя сил сатаны, для которого разрушение является удовольствием.

Он дернул за шнур звонка, и почти в ту же секунду дверь отворил широкоплечий верзила в сине-красной ливрее — с полным лицом и мутным масляным взглядом.

— Это Тит, мой слуга, И ваш страж, дорогая. Не думайте, что ваша юность или страдания смогут вызвать в нем жалость. Он находит удовольствие в муках других.

Тит кивнул, жадно пожирая Мадлен глазами.

— Пятеро прибыли, — сообщил он хозяину, не отрывая от девушки взгляда. — Когда я ее получу?

— Завтра же ночью, Тит. После меня. Она будет твоей, ты сделаешь с ней все, что захочешь.

Он сказал это так, будто обещал ребенку конфету.

— Веди сюда остальных. И не забудь о служанке.

С поклоном, исполненным наглости и раболепия, лакей отступил за дверь.

Сен-Себастьян мгновение постоял в раздумье, затем подошел к огромному сундуку, стоявшему у дальней стены. Он откинул тяжелую крышку, покопался в недрах укладки и снова закрыл ее, прежде чем повернуться к Мадлен. Вокруг одной руки барона теперь был обмотан бич, а в другой он держал короткий предмет, который выглядел как метелка, связанная из тонких бамбуковых прутьев. Сен-Себастьян повертел в пальцах этот предмет.

— Думаю, это лучше всего, — сообщил он Мадлен словно бы по секрету. — Кожу не разрывает, но производит отменный эффект.

Мадлен ощутила, что ее вновь охватывает волна гнетущего ужаса, и разозлилась сама на себя. Она ведь почти поборола свой страх, нельзя поддаваться на штучки этого негодяя. Но ужас не проходил, а мраморный стол, казалось, сделался еще холоднее.

— Хорошо, — одобрил Сен-Себастьян. — Было бы жаль, если бы вы слишком скоро сломались. Именно ваше сопротивление придает ощущениям пикантную остроту.

Он легонько стукнул метелкой себя по руке.

Дверь снова открылась, и в комнату стали входить мужчины. Мадлен задохнулась от унижения и стыда. Первым вошел де Ла Сеньи с выражением похотливого предвкушения на лице, за ним следовал усмехающийся Шатороз. Эшил Кресси одарил Мадлен презрительным взглядом и повернулся к Боврэ, возле которого словно приклеенный топтался де Ле Радо.

Шатороз прошествовал прямо к мраморному столу и поклонился Мадлен.

— Рад встрече, мадемуазель, — приветствовал он ее с величайшей учтивостью. — Вы не представляете, как я восхищен, увидев вас в таком положении.

— Мы все рады видеть вас в таком положении, — согласился де Ла Сеньи. — И смиренно надеемся познакомиться с вами поближе.

Шевалье тоже подошел к столу и наклонился, чтобы получше все рассмотреть.

— Нет, это просто очаровательно! — развязно заявил он.

Мадлен промолчала, но лицо ее запылало.

Сдавленный крик у двери заставил ее обернуться. Тит втаскивал в комнату бедняжку Кассандру.

— О, Боже всемилосердный и все святые! — причитала она.

— Тит, — крикнул Сен-Себастьян, — да заткни же ей рот!

— Да, господин, — отозвался Тит и ребром ладони ударил Кассандру по шее. Удар был тяжел: пожилая служанка мешком рухнула на пол и осталась лежать.

Мужчины столпились вокруг мраморного стола. Они хранили молчание, напоминая школяров, ожидающих учительских наставлений.

Долго им ждать не пришлось. Сен-Себастьян, шевельнув ноздрями, томно произнес:

— Полагаю, нам следует перевернуть нашу красавицу. Этим, — он показал метелку, — лучше всего обрабатывать зад и ляжки. Вы, Донасьен, возьмите ее за руки, а вы, мой дорогой барон, — он коротко поклонился Боврэ, — за ноги. Остальные отвяжут ее и снова привяжут. Действуйте осторожнее, она может и укусить.

Эшил с любопытством смотрел на бамбуковую метелку, лицо его выражало явственный интерес.

— Это тот самый гребень, Сен-Себастьян?

— Мне неприятно разочаровывать вас, Эшил, но гребень не будет использоваться еще несколько дней. Нет, это совсем другое. Как оно действует, я вам сейчас покажу.

Мадлен извивалась, брыкалась, пыталась кусаться, но все это ей нимало не помогло. Ее со смешками, словно большую куклу, перекатили со спины на живот и вновь привязали. Теперь голова девушки свешивалась с края стола, а ноги, опять широко разведенные в стороны, вдруг жутко заныли. Она заскрипела зубами, когда Сен-Себастьян, деловито ощупав ее лоно, приступил к обещанному уроку.

— Это делается так. Бить надо быстро, но очень легко, не распаляясь, а просто постукивая, — объяснял он, нанося удары. — Ерунда, скажете вы. Но подождите. Через пару минут вы увидите, как эффективно это китайское изобретение. Я всегда находил, что китайцы — гениальный народ.

Мадлен уже начинала в том убеждаться. К местам, раздражаемым легкими прикосновениями бамбуковых прутьев, прихлынула кровь. Она струилась все жарче, и ягодицы девушки на глазах у затаивших дыхание зрителей покраснели. Кожа на них стала натягиваться, чувствительность ее возрастала с каждым новым ударом.

— Вот видите? — спросил Сен-Себастьян, опуская метелку. — Еще десять минут в том же духе, и попка нашей милой Мадлен увеличится вдвое. Она начнет испытывать жуткие муки даже от касания перышка или капли воды.

— Мы это проделаем? — алчно спросил Боврэ.

— Пока, думаю, нет. Но определенно попробуем это, прежде чем с ней покончить. Повышенная чувствительность ее ягодиц лишит нас множества удовольствий. Согласитесь, что развлекаться с особой, поминутно теряющей от боли сознание, довольно-таки скучно. Отложим китайскую плеть на потом.

Он собрался продолжить лекцию, но ему помешали. Французское окно, выходящее на террасу, с грохотом распахнулось, и в помещение ворвался Робер де Монталье. По полу веером разлетелись осколки стекла и обломки выбитых рам.

— Стоять! — крикнул Робер де Монталье, приставив мушкет к плечу и твердой рукой прицелившись в Сен-Себастьяна. Из-за его плеча с любопытством поглядывал на собравшихся граф Жервез д'Аржаньяк.

Мужчины, стоящие возле стола, пришли в явное замешательство, а Шатороз в испуге присел. Одного Сен-Себастьяна, казалось, ничуть не смутили новые обстоятельства — он, судя по искоркам, мелькнувшим в его глазах, даже развеселился.

— Добрый вечер, маркиз, — сказал барон, убедившись, что Робер не намерен спустить курок тут же. — Вижу, вы решили к нам присоединиться.

— Отойди от нее, негодяй!

— Ну уж нет. — Сен-Себастьян указал на Мадлен. — Ваша дочь — моя собственность, милый. Вы передали все права на нее мне, так что я могу делать с ней все, что угодно.

— Ты не можешь так поступать с ней, подлец! В глазах Робера полыхнуло безумие, голос его сорвался на крик.

— Почему? Потому что тебе самому этого хочется? — Барон обвел рукой своих компаньонов. — Уверен, эти господа подождут. Ты получишь ее… после меня. Право, Робер, удовольствия я тебе не испорчу.

Он игриво подшлепнул Мадлен, шлепок отозвался в ней болью. Она вскрикнула, Монталье задрожал.

— Отпусти ее, Клотэр, — хрипло сказал он. — Отпусти ее, и я останусь. Не важно, что вы потом будете делать со мной и как много времени это у вас займет. Я останусь.

— Конечно останешься, — любезно согласился Сен-Себастьян и в притворном удивлении склонил голову набок. — В самом деле, уж не думал ли ты, что тебе позволят уйти? Я полагаю, в письме все сказано ясно. Ты лучше других должен знать, что мои слова не расходятся с делом.

Жервез, по дороге успевший основательно приложиться к бутылке, подслеповато прищурился и вышел вперед.

— Боже святый, — с трудом выговорил он. — Что это вы тут творите?

— Готовим жертву к обряду.

Сен-Себастьян пренебрежительно отмахнулся от графа, что, впрочем, нимало того не смутило. С настырностью алкоголика, достигшего воинственной стадии опьянения, Жервез забубнил:

— Законами Франции возбраняется совершать такие обряды. Барон, позволяя себе подобные действия, вы можете оказаться в пренеприятнейшем положении. Немедленно развяжите ее.

— Уймитесь, Жервез, — огрызнулся Сен-Себастьян. — Сейчас говорят не с вами.

— Ах, сукин сын! — рявкнул вдруг д'Аржаньяк, выкатывая глаза. — Если все вдруг примутся раздевать благородных барышень, привязывать их к столам и пороть, до чего докатится наше общество? — В приступе праведного негодования он обвел взглядом присутствующих. — Согласитесь, нас ждет анархия, господа!

Не обращая внимания на нудеж перебравшего графа, Сен-Себастьян сказал:

— Я человек нетерпеливый, Робер. Чем дольше ты будешь продолжать всю эту мелодраму, тем менее я буду с тобой любезен.

— Отойди от моей дочери, — ледяным голосом произнес де Монталье.

— И не подумаю.

Сен-Себастьян, не оборачиваясь, приказал:

— Тит, если этот глупец застрелит меня, я поручаю тебе расправиться с ним, но не сразу. Способ убийства можешь избрать сам. Остальным повелеваю повиноваться распоряжениям Тита.

Он дал слуге знак выйти из зоны прицела.

— Убийства, — заявил Жервез, хотя на него никто не смотрел, — подлежат разбирательству магистрата. — Он с достоинством повернулся и, хрустя битыми стеклами, двинулся к пролому в стене. — Задержите их, Робер. — Граф приостановился, покачиваясь и заложив руки за пояс. — Я погляжу, нет ли поблизости караульного офицера. Час, правда, поздний, но должен же кто-нибудь…

Сен-Себастьян, разматывая бич, произнес:

— Встаньте в сторону, господа.

Бич взвился в воздух как что-то живое и хищное, его тонкий кончик впился в горло Жервеза. Граф икнул и откачнулся назад, кровь залила его кружевное жабо. Сен-Себастьян подался вперед, словно рыбак, вываживающий крупную рыбу, затем резко дернул свое орудие на себя. В тишине, воцарившейся в комнате, раздался звук, похожий на треск сломанной ветви. Словно марионетка, у которой обрезали нити, Жервез рухнул на пол и там затих.

На мгновение все замерли. Затем с губ Робера сорвался вопль:

— Умри же, злодей!

Дуло его мушкета грозно качнулось. Раздался оглушительный грохот, порох взорвался, но пуля ушла в потолок, ибо проворство барона было ошеломляющим. Кончик его бича вырвал из рук Робера ружье, и оно с сильным стуком врезалось в шкаф со старинными музыкальными инструментами.

— Хватай его, Тит! — повелел Сен-Себастьян, свивая свое смертоносное орудие в кольца.

— Сейчас, господин, — отозвался Тит, подступая к Роберу. Мадлен, предупреждая отца об опасности, закричала.

Маркиз де Монталье отступил на шаг, нашаривая на поясе шпагу. Клинок с легким лязгом покинул ножны, маркиз сделал выпад, и острая сталь вошла в грудь звероподобного холуя.

Тит взвыл, схватившись за лезвие, но по инерции продолжал наступать. Его натиск непременно смял бы маркиза, однако ноги слуги зацепились за тело Жервеза, и гигант повалился на пол, успев лишь свободной рукой хлестнуть противника по лицу.

Робер потерял равновесие и, поскользнувшись на залитых кровью осколках стекла, упал на одно колено, но тут же поднялся.

— Очень впечатляюще, — пробормотал Сен-Себастьян. — Что ты хотел доказать этим, Робер? — Небрежно поигрывая бичом, он смотрел на маркиза. — Неужто ты и впрямь полагал, что сможешь мне помешать?

— Проклятье…

Маркиза охватило отчаяние. Выбегая из дома сестры, он нимало не сомневался, что сумеет вызволить дочь. Разве могут вырождение и порок противостоять силе отцовской любви? Стоит лишь взять негодяев на мушку, как зло вострепещет и обратится в ничто. Только теперь до него дошло, насколько был глуп этот план.

— Бедный Робер, такой добродетельный и наивный! — Сен-Себастьян жестом пригласил остальных мужчин полюбоваться на незадачливого маркиза. — Видишь, чем все закончилось? У меня была лишь она, а теперь есть и ты.

Он помолчал и спросил:

— Полагаю, вы сообщили супруге графа, куда направляетесь? Но… бедная женщина, кажется, овдовела. Вопрос мой неделикатен, прошу меня извинить, — барон повернулся к своим приспешникам. — Господа, не хочет ли кто-нибудь отвести его в комнату на конюшне? Там у меня прохлаждается и Ле Грас, правда сейчас компаньон из него никудышный. Впрочем, вы ведь, Эшил, наверняка найдете способ развлечь нашего гостя, пока я не придумаю, как с ним поступить.

Глаза Эшила де Кресси загорелись.

— Маркиз весьма привлекателен, благодарю. Надеюсь, вы мне позволите провести с ним какое-то время?

Де Монталье побледнел, догадавшись, что его ожидает.

— Он не хочет!

Эшил пришел в полный восторг.

— Когда я с ним разберусь, он утратит строптивость.

— Не сомневаюсь, — кивнул Сен-Себастьян, подталкивая безгласного де Монталье к де Кресси. — Но для начала свяжите его… во избежание лишних сюрпризов.

Эшил захихикал.

— А может, заняться им прямо здесь — у нее на глазах?

— Мы это сделаем, но не здесь и попозже.

Барон протянул руку и сорвал с плаща Робера плетеные галуны.

— Вот. Вяжите покрепче. Не сопротивляйтесь, мой милый, иначе вашей дочурке несдобровать.

Маркиз покорно завел за спину руки. Убедившись, что пленник надежно связан, Сен-Себастьян сказал:

— Здесь становится горячо. Нам следует перебраться в другое местечко.

Эшил надулся.

— Сколько у меня времени?

— Возможно, час. Но не больше.

— Прекрасно. Мне этого хватит, — де Кресси потащил пленника к выходу. — Я всегда ношу с собой небольшое шильце, маркиз. Вы поразитесь, узнав, для чего оно служит.

Мерзко хихикнув, он вытолкнул Робера из комнаты.

— Зачем нам перебираться куда-то, Клотэр? — спросил недовольно Боврэ. — Я не люблю прерываться.

— Я тоже, барон, — медленно сказал Сен-Себастьян. — Вот почему мы и уходим. В одну потайную часовню, служившую секретным прибежищем еще для маркизы де Монтеспан. Там нам никто уже не помешает. — Он повернулся к столу и взглянул на Мадлен. — Думаю, вы, я и она поедем в карете. Остальные последуют за нами верхом.

— Но, дорогой друг, — возразил де Ла Сеньи, — вы обещали дать нам какое-то время…

Сен-Себастьян кивнул.

— Да, обещал. И оно у вас есть. Я должен написать несколько писем. Позабавьтесь с ней, но осторожно, не причиняя большого вреда Мучить и бить ее я запрещаю. Отвожу каждому по четверть часа. Сначала вы, де Ла Сеньи, потом Боврэ, затем Шатороз. И помните: ей надлежит оставаться девицей.

Он повлек сотоварищей к выходу, с улыбкой бросив расплывшемуся в улыбке красавцу:

— Развлекайтесь.

Мадлен услышала, как захлопнулась дверь, и задержала дыхание. Лежа лицом вниз, она увидела, как туфли молодого аристократа переступают через валяющихся на полу мертвецов, и содрогнулась от отвращения.

— Де Ла Сеньи, — спросила она, стараясь говорить как можно спокойнее, — зачем вам все это? Неужели в вас нет ни капли стыда или сострадания? Подумайте, что с вами станется, когда эта история получит огласку?

Она ощутила жар, исходящий от ищущих рук, и услышала хриплый от нарастающего возбуждения голос:

— Огласки, моя дорогая, не будет. Не пройдет и недели, как все позабудут о вас. Кроме того, вы — часть испытания. И, надо отметить, весьма приятная часть. Расслабьтесь, милая, вам тоже будет приятно.

Бесстыдные пальцы насильника впились в тело Мадлен. Де Ла Сеньи тяжело задышал, она не сопротивлялась. Все бесполезно, все безысходно, бороться уже ни к чему. В глаза ей бросилась скорченная фигурка Кассандры. Где Сен-Жермен? Почему он медлит, почему не идет? Девушка застонала и закусила губу, тщетно силясь забыться. Спасти ее уже попытались двое мужчин, но один из них теперь плавает в луже собственной крови, а второй захвачен и отдан во власть развратного негодяя. Медлен зажмурилась и со всем жаром своей измученной и отчаявшейся души стала молить небеса ниспослать ей сумасшествие.

Отрывок из письма барона Клотэра де Сен-Себастьяна к одному из своих сообщников.

Не датировано.

ГЛАВА 9

Часы на отдаленной колокольне пробили час, когда впереди замаячило огромное мрачное здание. Сен-Жермен пришпорил берберского жеребца, на скаку изучая темнеющую громаду. Ворота, должно быть, заперты, подходы к ним, скорее всего, охраняются сторожами. Несколько окон светятся, это уже кое-что, одно — французское — кажется, даже открыто.

Граф придержал коня, обдумывая, не стоит ли ему воспользоваться этим окном, как вдруг завизжало железо. Створки ворот распахнулись, в темном проеме появились два всадника. Они пришпорили лошадей и поскакали к Парижу. Сен-Жермен, весьма довольный, что пребывает там, где находится, прижал своего бербера к кустам окружавшего здание парка.

Всадники промчались мимо него, в одном из них граф признал Шатороза. Дурное предчувствие, охватившее его в момент расставания с Клодией д'Аржаньяк, шевельнулось в нем с новой силой. Он хорошо знал людей этого типа. Объяснить их странное бегство могло только неожиданное изменение планов.

Пока он размышлял, еще один всадник возник в воротах и поскакал в другом направлении.

Сен-Жермен не хотел рисковать, он не знал, сколько еще верховых может выплюнуть в ночь этот двор. Граф повернул жеребца к кустам и заставил его углубиться в парк, благо в живой изгороди обнаружилась достаточная лазейка. Почувствовав, что с дороги его теперь не увидят, он спешился и привязал поводья к какому-то деревцу.

Свет в доме погас. Граф увидел мерцание фонаря — две, возможно, три темные фигуры направлялись к конюшне.

Он низко пригнулся, передвигаясь во тьме с почти нечеловеческой ловкостью. Когда фигуры исчезли в конюшне, Сен-Жермен побежал и остановился, лишь заскочив на террасу. Там он выждал какое-то время, прикидывая, последовать ли ему за людьми или войти в дом через французское окно, которое, как он теперь видел, было разбито.

Раздался шум, из конюшни выкатилась большая дорожная карета, влекомая четырьмя серыми лошадьми. Пятилистник на дверцах явственно говорил, что выезд принадлежит Сен-Себастьяну, на то же указывала и светлая масть лошадей.

Сен-Жермен побежал по террасе и пробрался через пролом в темную комнату. Он поскользнулся на чем-то липком и чуть не упал. Чувства его тут же воспламенились — это была кровь. Граф наклонился и оглядел валявшихся на полу мертвецов, в одном из них он опознал Жервеза.

Сен-Жермен замер в недвижности, затем осенил крестным знамением лоб злополучного игрока. «Глупец, о, глупец! Зачем ты меня не слушал?» Пора уходить, тут все ясно. Граф отступил к окну.

Из угла послышался шорох. Он повернулся, готовый убить всякого, кто решится на него напасть, но тьма не атаковала. Приглядевшись, граф увидел женщину, лежащую у стены. Она с трудом шевелилась, пытаясь сесть.

— Дитя… О, мое дорогое дитя…

Это была служанка Мадлен Кассандра, и, стараясь придать своему голосу самые дружелюбные интонации, Сен-Жермен произнес:

— Сударыня, я ваш друг. Теперь все в порядке. Злодеи ушли, и я хочу вам помочь.

Перепугавшись, Кассандра могла замкнуться, поэтому ее следовало как можно скорей успокоить.

— Я хочу помочь и Мадлен. Расскажите мне все, что знаете, и я обещаю вам ее разыскать.

Слезы хлынули из глаз служанки, она делала тщетные попытки сдержать их.

— Мадлен… Моя девочка… Они ее увели…

Бурные рыдания не давали ей говорить.

— Нет-нет, мадам, — мягко увещевал бедняжку Сен-Жермен. — У нас ничего не выйдет, если вы будете плакать.

Он выждал еще пару невыносимых минут, пока Кассандра не нашла в себе достаточно сил для разумного разговора.

— Мне уже лучше, сударь, — едва слышно сказала она. — Но я умираю от страха. Барон… — Женщина затряслась, однако сумела взять себя в руки. — Сейчас, господин, я сейчас. Барон… он забрал с собой и Мадлен, и ее достойнейшего отца. Он сказал, где-то есть место… часовня… но… раз этот изверг ее посещает, она, должно быть, посвящена сатане, господин.

— Да не иначе, — угрюмо кивнул Сен-Жермен.

— В этой часовне он хочет убить Мадлен и маркиза. О моя девочка! За что тебе это, за что?!

— Он говорил о часовне еще что-нибудь?

Кассандра подавила рыдания.

— Он говорил, что ее использовала мадам Монтеспан.

— А где она расположена, он говорил?

— Нет, — губы Кассандры кривились от напряжения, крупные слезы текли по морщинистому лицу.

Сен-Жермен почувствовал, как занемела рука, на которую он опирался, и переменил позу. Пока он это проделывал, его осенила новая мысль.

— Здесь есть еще кто-нибудь? Какой-нибудь слуга или пленник, который может знать, куда отправился Сен-Себастьян?

Кассандра молча раскачивалась из стороны в сторону, морщась и еле слышно постанывая.

— Нет… они все ушли… хотя… подождите… Конюшня… Маркиза увели на конюшню… Там может быть кто-то еще…

— Хорошо. Вы очень помогли мне, мадам. Сен-Жермен взял руки Кассандры в свои, отметив их неестественный холод.

— Теперь я хочу, чтобы вы меня выслушали. Мне необходимо уйти, чтобы не упустить время. Вы останетесь здесь, но за вами придут. Вам не нужно бояться.

Он наклонился к ней.

— Сейчас вы отдохнете мадам, ведь вы так устали. Вы уснете спокойно и будете спать, забыв о своих страхах. Теперь спите.

Граф положил ей на веки свою небольшую ладонь, и те покорно закрылись. Когда он встал, чтобы уйти, дыхание женщины сделалось ровным. С ней все будет в порядке, пора задуматься о другом.

Сдернув с окна пару вельветовых штор, Сен-Жермен накрыл ими останки Жервеза и малого в ливрее слуги.

Соблюдая все меры предосторожности, он прокрался к конюшне. Ворота ее были открыты, лошади нервно топтались в стойлах. Сен-Жермен положил руку на бок большого чалого мерина. Животное перебирало ногами, прижав уши к холке и выворачивая белки перепуганных глаз. Все попытки его успокоить оказались напрасными. Чалый не унимался, косясь на приоткрытую дверь кладовой.

Едва увернувшись от удара копытом, граф поспешил туда.

В небольшом помещении, озаряемом слабым светом единственного светильника, вкусно пахло седельной кожей. Сен-Жермену всегда нравился этот особенный аромат. Но отдать ему должное сейчас было никак невозможно. Мешало недвижное тело, свисающее с оглобли, переброшенной через потолочные балки. Граф беззвучно присвистнул и зашагал к несчастному, надеясь, что тот, вопреки всяческой логике, все еще жив.

Лицо пленника, искаженное смертными муками, было лицом Ле Граса.

Маг шевельнулся, в горле его что-то забулькало, оглобля качнулась. Многочисленные ожоги на изувеченном теле сказали графу о многом, из страшных ран сочилась темная кровь.

Сен-Жермен замер посреди кладовой. Маг, кажется, испугался. Пусть успокоится, иначе от него ничего не добьешься.

— Ле Грас, — сказал он через минуту. — Вы меня узнаете, Ле Грас?

Ле Грас захныкал.

— Ле Грас, куда они подевались? Где Сен-Себастьян?

— Я все сказал… не надо меня больше мучить…

— Вас больше не тронут, — морщась, пообещал Сен-Жермен. — Ле Грас, я — князь Ракоци. Вы меня узнаете? Отвечайте же, где Сен-Себастьян?

Ле Грас уставился на стоящего перед ним человека. В глазах его промелькнула искорка узнавания.

— Сен-Жермен, — шепнул он одними губами. — Найдите их… Сен-Жермен…

Шепот его перешел в хрип, и маг потерял сознание. Тело страдальца обмякло и словно бы стало длинней.

Сен-Жермен постоял с минуту, сжимая в бессильной ярости кулаки. Ждать было нечего, маг уже не очнется. Сен-Себастьян выиграл, ушел, ускользнул. Он повернулся и зашагал к выходу из кладовой, пытаясь смириться с горечью поражения. Ле Грас его явно узнал, он мог бы успеть что-то ему сказать, если бы вдруг не расхныкался так некстати. Сен-Жермен… Найдите их… Сен-Жермен…

Стоп! Тень, продвигавшаяся к воротам конюшни, внезапно застыла на месте. Ле Грас несомненно узнал его, но ведь он не знал его светского имени! Он видел перед собой князя Ракоци, а вовсе не Сен-Жермена! И значит, шепот его означал что-то другое, указывая не на имя, а на название. Пятачок между церковью Сен-Жермен-де-Пре и одноименным бульваром назывался Ле Фобург Сен-Жермен, а самым удивительным в этом открытии было то, что отель «Трансильвания» располагался именно там.

Граф помедлил мгновение и побежал к парку, где ожидал его застоявшийся берберский скакун.

Письмо графа де Сен-Жермена к своему слуге Роджеру, написанное по латыни.

Доставлено в 2 часа пополуночи.

ГЛАВА 10

Своды туннеля были влажны, ноги идущих скользили по слизи, в ноздри им ударяла жуткая вонь.

— Не уроните его! — крикнул Сен-Себастьян.

Эшил де Кресси, подпиравший плечи недвижного пленника, тяжко вздохнул:

— Зачем вы дали ему наркотик? Можно ведь было просто связать его, а шел бы он сам.

— И попутно нашептывал вам комплименты на ушко?

Голос барона сделался ядовито-слащавым.

Эшил расхохотался.

— Вы бы послушали его в кладовой. Теряя свою невинность, маркиз весьма сокрушался! И проклинал, представьте, больше себя, чем меня!

Де Ле Радо, державший маркиза за ноги, заметил с неодобрением:

— Кое-кому хорошо хвастать своей удалью, особенно когда она никому не видна.

Он поскользнулся на ошметке какой-то тины и чуть не упал.

— Повнимательнее! — рявкнул Сен-Себастьян.

— Он чертовски тяжел, — капризно откликнулся де Ле Радо.

— Тем больше у вас причин смотреть себе под ноги, а не вступать в глупые перепалки!

Де Ле Радо вполголоса выругался, однако ухватил свою ношу покрепче и весь остаток пути угрюмо молчал.

В подземном склепе воздух сделался чище и суше, поскольку Сена была уже далеко. В нишах, вырубленных в каменной толще, валялись частично мумифицированные останки монахов, усопших веков пять назад. Люди, пришедшие сюда после, надругались над ними. Они вырвали из иссохших пальцев распятия, заменив их деревянными фаллосами, и вывели сатанинские знаки на пожелтевших от времени черепах.

Сен-Себастьян поднял факел повыше и быстро прошел через усыпальницу к тяжелой двери в древней стене. Она явно выглядела моложе окружавших ее камней и была сплошь покрыта непристойными барельефами, недвусмысленно сообщавшими, в каких целях использовалось укромное помещение, находившееся за ней.

Заглянув внутрь часовни, Сен-Себастьян облегченно вздохнул и пропустил вперед покряхтывающих от напряжения спутников. Цели они достигли, дальше все обещало пойти как по маслу. Слежки за ними вроде бы не было, да и сюда, кажется, никто посторонний в последнее время проникал.

Сен-Себастьян прошел вглубь часовни, освещая факелом грубые фрески, изображавшие действа, свершаемые приверженцами сатанинского культа над их жертвами. Он улыбнулся, разглядывая какой-то особенно мастерски выписанный фрагмент, затем подошел к алтарю и обратился к угрюмо помалкивавшим мужчинам.

— Вот мы и на месте. Разденьте его и свяжите. Мне не хотелось бы снова его усмирять.

Де Ле Радо, глядя в сторону, раздраженно пробормотал:

— Этим опять займусь, конечно же, я.

Он свирепо посмотрел на алтарь, на Сен-Себастьяна, на недвижного человека, прислоненного к каменной глыбе. Все это как-то не очень сходилось с тем, что ему говорилось. Похоже, и впрямь его дядюшка изрядный враль и дурак. Наобещал с три короба разных разностей. Грандиозные церемонии! Изощренные удовольствия! Абсолютная безнаказанность! Беспредельная власть! А на деле приходится от кого-то таиться, перетаскивать непомерные тяжести, дышать вонью и сыростью да еще пресмыкаться перед лупоглазым бароном, который ведет себя так, словно он король или архангел, а ты — распоследний мужлан. Хуже всего, конечно, эта мерзкая слизь. Прощай атласный камзол, прощайте парчовые туфли и чулки из белого шелка. Де Ле Радо вздохнул и в десятый раз пожалел, что не оделся попроще.

Крякнув, он подхватил со своей стороны тело де Монталье и взгромоздил его на алтарь, утешаясь тем, что и де Кресси вряд ли приходится легче. Вдвоем они принялись совлекать с маркиза одежды, что оказалось, к их удивлению, делом весьма непростым.

Сен-Себастьян тем временем бормотал заклинания, обходя все углы часовни и зажигая светильники и факелы. В подземелье стало гораздо светлее, но освещение было неровным, и роспись на стенах словно бы ожила. Барон усмехнулся, находя этот эффект довольно забавным.

Тут за дверью раздался какой-то шум. Сен-Себастьян прокричал пароль и прислушался. Отзыв был правильным, и барон откинул крючок.

На пороге стоял Жуанпор с Мадлен на руках. За ним в полумраке угадывались другие фигуры.

— Куда мы ее поместим?

Сен-Себастьян окинул безвольное тело изучающим взглядом.

— Думаю, мы должны привязать ее там, где ей все будет видно.

Он подошел к огромному перевернутому распятию, висевшему на стене.

— Оно не очень надежно, — сказал Жуанпор. — Она станет дергаться и может сорваться.

— Пожалуй, вы правы.

Сен-Себастьян еще немного подумал и указал на деревянный тяжелый щит, закрывавший угол, заваленный всяческим хламом.

— Отсюда она сможет беспрепятственно за всем наблюдать, а мы сможем поглядывать на нее. Лучшего, согласитесь, нельзя и придумать.

— Да, дерево прочное, — кивнул Жуанпор. — Отлично. Надеюсь, тут где-нибудь найдутся веревки?

— За алтарем. Возьмите их там.

Жуанпор снова кивнул и пошел к каменной глыбе. Там все еще возились де Ле Радо и Эшил де Кресси, опутывая веревками уже обнаженного пленника. Эшил трудился с прохладицей, игриво похлопывая лежащего, лицо его раскраснелось.

— Мы можем перевязать ему и еще кое-что. Я уверяю, это будет забавно.

Де Ле Радо бросил на сотоварища неприязненный взгляд.

— У вас в голове только похоть. Дело есть дело, ведите себя поскромней.

Де Кресси захихикал. Смех этот сбил с мысли барона, перебиравшего в памяти наиболее трудные заклинания. Раздувая в ярости ноздри, он обернулся.

— Эшил, немедленно замолчите. Иначе я вас прогоню.

Эшил надулся, пожал плечами и неохотно вернулся к работе.

Новый стук в дверь, новый обмен паролями.

На этот раз пришел де Ла Сеньи. Он прищурился, нашарил взглядом Мадлен, усмехнулся и поставил на пол тяжелую сумку.

— Я принес облачения, мой барон. Вам остается только произнести ваше заклятие.

Сен-Себастьян начертил в воздухе пентаграмму и произнес несколько странно звучащих слов. Затем он хлопнул в ладоши и негромко сказал:

— Господа, вы можете переодеться. Позаботьтесь, чтобы на вас не осталось светских вещей.

— Я сейчас.

Де Ла Сеньи шагнул в полумрак боковой ниши и через пару минут выскользнул из него переодетым в облачение круга. Оно напоминало сутану, но чересчур липло к коже и имело глубокий — от шеи и до лодыжек — разрез, открывавший при движениях тело.

— Я отложил ваше платье. То, красное с кружевами. Я правильно поступил?

— Да. И если вы возьмете на себя труд установить этот факел у алтаря, я тоже переоденусь. Браслеты на месте?

— Два серебряных и один из черного стекла. Они завернуты, как вы повелели.

— Рад слышать. Вам это зачтется.

Де Ла Сеньи усмехнулся.

— Меня сейчас манит только одно. Могу я надеяться на какие-то льготы?

Он небрежным кивком указал на Мадлен, притянутую веревками к доскам.

— Возможно. Раз Тит мертв, это вполне возможно.

Сен-Себастьян величаво кивнул и зашагал к нише.

Когда он вернулся, все члены круга уже ожидали его. Только подвыпивший Шатороз все еще продолжал возиться с одеждой.

— Узники пробудились?

Барон прошел к алтарю. Теперь он был просто великолепен. Полураспахнутый красный шелк облачения открывал взорам собравшихся стройное, мускулистое тело атлета, почти не затронутое годами. Властность, являвшаяся его главной чертой, вышла сейчас на передний план, ибо ее уже не скрадывал лоск светского одеяния. На груди главы сатанинского круга поблескивали зловещие символы: пентаграмма и перевернутый крест.

— Еще нет, но девушка просыпается.

— Их надо взбодрить. Через четверть часа мы начинаем.

Сен-Себастьян отвернулся, казалось совсем не заботясь, выполнят его повеление или нет. Он был уверен, что выполнят: вокруг узников уже хлопотали.

Боврэ приосанился и, подступив к приятелю, развязно спросил:

— Ты доволен, Клотэр?

Сейчас этот низенький человечек вовсе не выглядел тем франтоватым глупцом, за какового многие его принимали. Облачение из черного шелка переменило шута, в маленьких глазках светились жестокость и злоба.

— Я еще не вкусил ее. Но скоро. Скоро.

— Что насчет Робера? Ты подумал о нем?

— Ну разумеется, я подумал.

Сен-Себастьян рассеянно потеребил пентаграмму.

— Тебе это понравится, мой дорогой.

— Я надеюсь.

Боврэ придвинулся к собеседнику и еле слышно сказал:

— Этот мой племянник — он изрядный осел.

— Мне тоже так кажется, — промолвил Сен-Себастьян, склонив голову набок. — Создается впечатление, что он слишком глуп, чтобы жить.

— Совершенно с вами согласен.

Боврэ поклонился и отошел. Сен-Себастьян повернулся к узникам, которые все еще спали. Он вознамерился выбранить своих подчиненных, но не успел. Несчастных уже поливали водой из кувшина. Девушка всхлипнула, маркиз замычал.

— Ну хорошо, господа. Время не терпит.

Он сделал два шага и хлестко ударил Мадлен по груди, потом, усмехнувшись, отвесил ей пару пощечин. Девушка вскрикнула и открыла глаза. На лице Сен-Себастьяна появилось довольное выражение.

— Да, дорогая моя, — сказал он тихо и вкрадчиво. — Это опять я. Я никуда не ушел, и ты от меня не сбежала.

Мадлен охватил ужасающий холод, способный, казалось, обратить в лед стекающие по ней струйки воды.

— Сен-Жермен, — прошептала она в отчаянии. — О, Сен-Жермен…

Сен-Себастьян изобразил на лице величайшее изумление.

— Ты тоскуешь по этому лживому щеголю? — Он поднял руку и ударил ее по лицу. — Теперь я твой хозяин! И зовут меня Сен-Себастьян.

Барон ущипнул пленницу за сосок, высокомерно выпятил челюсть и неспешно прошествовал к алтарю.

— Он тоже очнулся, — подобострастно хихикая, забормотал Эшил Кресси. — Стоит к нему притронуться, как он тут же шипит. Вот, поглядите!

Он ткнул пленника пальцем.

— Великолепно, Эшил. У вас будет возможность поучить его хорошим манерам.

Барон усмехнулся и возложил свою руку на холодные гениталии узника.

— Как грустно, мой друг, что я не могу предложить тебе одеяло. Но я обещаю, тебя скоро согреют. Не сомневайся и чуточку потерпи.

Он резко сжал пальцы, маркиз заскрипел зубами и плюнул. Сен-Себастьян отшатнулся и раздраженным движением отер со щеки слюну.

— Ты пожалеешь об этом, Робер.

Глава круга повернулся на каблуках и, вскинув руки, обратился к сообщникам.

— Мы собрались здесь с именем сатаны на устах, чтобы провозгласить хвалу силе его и величию. Дабы воссоединиться с повелителем нашим во власти, могуществе и одержимости, мы приносим ему эти жертвы!

— Эти жертвы, — эхом отозвались все.

— Кровь вырождения обагрит твой алтарь!

— Кровь вырождения!

Конечности Мадлен затекли, душа ее обмирала от ужаса. До сих пор мучители только глумились над ней, а к настоящим пыткам еще и не приступали. Неужели прямо сейчас все и начнется? И потом растянется на сорок долгих ночей? Мадлен не могла в это поверить. Кто-то должен прийти, кто-то должен спасти и ее, и отца — она знала, кто это будет. Но она боялась даже мысленно обратиться к нему, чтобы волна отчаяния, охватившая все ее существо, не загасила слабую искру надежды. А жуткое пение становилось все громче.

— Тот, кто предал тебя, лежит пред тобой!

— Лежит пред тобой!

— Он понесет наказание за свое двоедушие! Сен-Себастьян вскинул кривой кинжал, его лезвие мрачно блеснуло.

— Понесет наказание!

Кинжал опустился. Барон точным движением вырезал на груди пленника пентаграмму.

— Он отмечен печатью твоей, сатана!

— Он отмечен!

Вопль торжества заглушил стоны несчастного.

— Ибо сила и власть принадлежат тебе одному!

— Сила и власть!

Медлен затрясла головой, но вопли не умолкали. Она не смела взглянуть на отца, душа ее разрывалась от сострадания.

— Да вострепещет он перед гневом твоим!

— Да вострепещет!

Сен-Себастьян взмахнул ножом и вскинул над головой кровавый трофей — ухо Роббера. Сатанисты завыли. Дикий вой нарастал, как волна, Сен-Себастьян поднес ухо к губам и слизнул с него кровь. Беснующаяся толпа качнулась вперед, она была близка к истерии. Барон знаком призвал всех к молчанию и вновь поднял кинжал.

Однако ожидаемого эффекта не получилось. Он был разрушен сторонним вмешательством.

— Рад, что я вовремя, джентльмены, — с легким пьемонтским акцентом произнес граф Сен-Жермен.

Облегчение, которое испытала Мадлен, ослабило ее так, что она обмякла всем телом и повисла в своих путах. Слезы, ничем уже больше не сдерживаемые, хлынули из глаз девушки, грудь пронзила острая боль, словно в нее вошел кинжал Сен-Себастьяна.

Собравшиеся обернулись, на лице каждого появилось выражение глупого изумления, какое частенько наблюдается у людей, пробудившихся от глубокого сна. Движения многих сделались неуверенными, сатанисты поеживались, переступая с ноги на ногу и опуская глаза.

Воспользовавшись минутой всеобщего замешательства, Сен-Жермен прошел к алтарю. Теперь никто не признал бы в нем недавнего утонченного сибарита, В неспешной походке графа проглядывала стать человека, побывавшего в переделках и готового ко всему. Эту решимость словно бы подтверждали тупоносые простые сапожки, кожаная широкая куртка и русская косоворотка, заправленная в черные бриджи. У него не было ни шпаги, ни иного оружия, и он был один.

Сен-Себастьян встретил незваного гостя яростным взглядом прищуренных глаз. Кивком головы барон повелел своим приспешникам отступить на два шага.

— Князь Ракоци, — прошипел он, — а я все не верил. Я просто вас не узнал…

Сен-Жермен наклонил голову.

— Я говорил вам, что внешность обманчива.

— Но это было лет тридцать назад.

Барон подался вперед, сжимая в руке кинжал.

— Да неужели? Вы можете в том поклясться?

Если граф и подозревал, что ему угрожает опасность, то ничто в его поведении о том не говорило.

— Значит, это был ваш отец?

Сен-Себастьян чуть ослабил колени, готовясь к броску.

— Неужели я так изменился?

Сен-Жермен уже понял, куда он попал, как понял и то, что ему придется разбираться с врагом на его собственной территории. Он дотронулся до небольшой, похожей на медальон коробочки, висевшей у него на груди.

Барон уже завел кинжал за спину и метнулся вперед, но не встретил сопротивления. Сен-Жермен изогнулся, пропуская противника, и, ухватив его за плечо, рванул на себя, чтобы швырнуть на груду скамеек, наваленных у задней стены.

Убедившись, что враг, основательно приложившись к скамейкам, затих, граф внимательно оглядел сатанистов. В глазах его замерцали темные огоньки.

— Как вы все же нелепы, — сказал он насмешливо, — как жалки в своих непотребных нарядах! У ваших птенчиков слишком хилые клювики, но вы все равно выставляете их напоказ. Вы не боитесь, что они могут слететь с насиженных мест?

Толпа обиженно заворчала. Граф выждал с минуту и, когда неприязненный ропот утих, заявил:

— Вы глупцы. Неужели вам и впрямь кажется, что эти сборища способны вас чем-нибудь наделить? Могуществом, властью, сверхъестественной силой? Знаете, кто от всего этого выиграет? Только Сен-Себастьян! Именно его могущество возрастает, когда вы вершите мрачные ритуалы. Именно ему достаются обещанные вам богатства и власть. Он — господин, вы — чернь, вы — рабы. Попытайтесь вдуматься в это.

Глазки Боврэ свирепо блеснули.

— Глупцы вовсе не мы, глуп тот, кто осмелился прийти сюда безоружным. Жизнь ваша не стоит теперь и гроша.

Сен-Жермен взял в руку цепочку, свисавшую с его шеи.

— Да неужели, барон? Тогда взгляните на это. Вера, которой вы изменили, к вам не вернется, но память ваша все же должна хранить какие-то вещи. Это дарохранительница. Узнаете, Боврэ? Лучше оружия против вас нельзя и придумать.

Толпа, по которой пробежало волнение, вновь замерла.

— Вы спрашиваете себя, настоящая ли она? Подойдите и проверьте.

Он поднял дарохранительницу на уровень глаз.

— Если хотите, вы можете ее даже потрогать. Ожоги, я думаю, неизбежны.

Граф усмехнулся, заметив, что мужчины, к нему подступавшие, поспешили замешаться в толпу.

— Вижу, вы кое-что начинаете понимать…

Внезапный шорох, раздавшийся за спиной, заставил его вздрогнуть. Граф обернулся и проклял себя — Сен-Себастьян не расшибся. Кинжала, правда, при нем уже не было, но он стоял возле Мадлен, намереваясь воткнуть ей в горло обломок доски.

В этот момент сомнамбулический транс, удерживавший толпу от каких-то шагов, словно прорвался, и сатанисты с жуткими воплями кинулись на Сен-Жермена.

Отрывок из письма аббата Понтнефа к своей кузине графине д'Аржаньяк.

ГЛАВА 11

Эркюль плотно закрыл филенчатую дверцу дорожной кареты и удовлетворенно кивнул. Он выполнил все распоряжения графа, и у него еще оставалось время, чтобы помочь колдунам. Повозка, в которую они загружались, стояла на заднем дворе. Он обошел вокруг кареты, в последний раз проверяя упряжь, и нашел, что уздечка у правой пристяжной слишком туго затянута. Эркюль ослабил ее, похлопал серого в яблоках коренного и шумно вздохнул. Ему не терпелось поскорее взяться за вожжи, чтобы опять пережить щемящее чувство восторга, которым всегда щедро наделяли его стук колес, бегущие впереди лошади и ветер, бьющий в лицо. Кучер двигался неуклюже, словно вставший на задние лапы медведь, но… без костылей! С растяжками, которые даровал ему Сен-Жермен, Эркюль больше не был калекой. Он кликнул конюха. Меньше чем через минуту на его зов явились два молодца.

— Осмотр карет не входит в мои обязанности, — холодно сказал им Эркюль. — Но все же я озаботился этим. Теперь ваш черед совершить что-нибудь дельное. По крайней мере, я хочу быть уверен, что кто-то присматривает за лошадьми.

Один из конюхов поклонился, другой просто кивнул и тут же съежился под грозным взглядом Эркюля.

— Время от времени я буду возвращаться, чтобы убедиться, что все тут в порядке, — предупредил он их и, раскачиваясь из стороны в сторону, поковылял к дверце в воротах конюшни. Ночь темная, думал он, наверняка вскоре пойдет дождь — о том явственно говорило поскуливание в поврежденных коленях. Граф сказал, что это поскуливание теперь останется с ним навсегда Что ж, и суставы здоровых людей с возрастом начинают реагировать на погоду. Однако сегодня ночью ему особенно не хотелось испытывать какое-либо недомогание. Он нужен графу, им предстоит решительный бой. Кучер расправил плечи и зашагал к повозке, стоявшей у черного хода особняка.

— Добрый вечер, — приветствовал он Ифигению, пытавшуюся управиться с двумя поместительными корзинами, набитыми коробками самых разных размеров.

— Если бы кто-то действительно желал мне добра, — хмыкнула та, — он бы мне просто помог.

Втайне польщенный, что к нему обращаются как к полному сил человеку, Эркюль влез в повозку и втащил за собой корзины.

— Их лучше бы привязать. Иначе все эти коробки окажутся на дороге.

— Вот вы их и привяжите.

Он сноровисто справился с этой работой, затянув веревки тугими узлами.

— Что еще у вас будет?

Мадам Лэрре вздохнула и устремила на него недоверчивый взгляд.

— У нас еще несколько тюков и таких же укладок, ну и, разумеется, тигль. Старый мы оставляем, но новый…

Эркюль слез с повозки.

— Мне нельзя уходить от конюшни, но все, что вы принесете, я уложу, — ему очень нравилась эта властная, хотя и не слишком приветливая мадам. — Скажите вашим приятелям, что наверху я справлюсь без них.

Но мадам Лэрре отнеслась к этой идее с сомнением.

— У нас очень сложное оборудование. Вы можете обойтись с ним… неправильно.

Эркюль улыбнулся.

— Я кучер, мадам. Я могу не разбираться, что там у вас к чему, но я лучше, чем кто-либо другой, знаю, как загрузить повозку.

Этот довод показался мадам Лэрре довольно веским. Она внимательно осмотрела бравого добровольца и дважды кивнула.

— Что ж, действуйте как находите нужным, дружище Эркюль.

— В таком случае расскажите мне, что из ваших вещей потребует особого обращения.

— Там много керамики и стекла, — сказала она медленно, — но опаснее всего тигль. Понимаете ли, внутри его жуткий жар. Процесс невозможно остановить, поскольку в нем начали зарождаться алмазы. Он и снаружи страшно горяч. Князь снабдил этот тигль особой защитой, но все же…

Внезапно она осеклась, как видно решив, что и так наболтала много лишнего.

— Вы принесите мне… этот… ну, как его… а я разберусь, куда его поместить.

Эркюль произнес это уверенным тоном, хотя на деле не знал, как поступит, если штуковина и впрямь горяча.

— Вот и прекрасно, — ответила Ифигения, но тон ее был скептическим.

Когда она ушла вниз, Эркюль снова забрался в повозку и пребывал там, пока из темного дверного проема не вынырнул Роджер, влача три объемистых чемодана.

— Карета готова?

— Готова, — ответил Эркюль. — Можно ехать в любую минуту. — Его застали не там где надо, и он был слегка смущен. — Кудесники попросили меня присмотреть за их скарбом.

— У них теперь не хватает ни глаз, ни рук. После смерти Сельбье они совсем потерялись, — Роджер кивком указал на темное тело особняка. — Он странновато выглядит без освещения.

Эркюль посмотрел на темные окна и вслушался в тишину.

— Словно огромный склеп, — пробормотал он.

— Интересно, что с ним теперь станется?

— Что бы ни сталось, я дал слово дождаться графа — и дождусь, даже если сам дьявол сюда заявится и попробует меня припугнуть.

— Это весьма благородно, — сказал Роджер, покосившись на кучера. — Но лучше бы дело до этого не дошло.

Он иронически поклонился и потащил чемоданы к конюшне.

Через какое-то время Роджер вернулся и снова принялся вглядываться в безмолвную громаду особняка.

— Жуть берет, — прошептал он, зябко двинув плечами.

Эркюль услышал и отозвался:

— Он словно чего-то ждет.

— Вот именно… ждет.

Роджер опять поежился, стараясь прогнать неожиданный приступ уныния.

Кряхтение англичанина, поднимавшегося из подвала, вселило в него бодрость.

— Вам помочь? — спросил он с облегчением.

— Спасибо сэр, это было бы кстати. Беверли Саттин, тяжело дыша, свалил со своих плеч поклажу.

— Двадцать семь ступеней, — сказал он, отдуваясь. — Пришлось-таки попотеть.

— Сейчас мы одолеем последние шесть.

Роджер спустился к нему и подхватил огромный мешок.

Саттин поблагодарил его и волоком потащил остальное.

Когда этот груз был привязан, в царившую вокруг тишину вторгся звук, напоминавший гул несущегося в теснине потока. Мужчины вздрогнули и, охваченные неприятным предчувствием, повернулись к особняку. Звук стих, он стал походить на негромкое жужжание пчел.

— Это идет из отеля, — шепнул Эркюль.

— Из подвала!

Беверли Саттин дернулся и побежал вниз по ступеням.

— Ты ведь не думаешь…

Эркюль, осекшись, умолк.

— Я думаю, лучше бы тебе, кучер, взобраться на козлы. Если это хозяин, мешкать будет нельзя.

Эркюль, не задавая лишних вопросов, слез с повозки и поспешил к конюшне.

Роджер остался на месте, пытаясь сообразить, что происходит. Звук не усиливался, не затихал, но по спине от него бежали мурашки. Что это? Отголосок жестокой битвы, идущей в толще земли? Он постоял с минуту, потом кинулся к лестнице и, скатившись по ней, ворвался в лабораторию магов.

Доминго-и-Рохас тревожно вскинулся, мадам Лэрре вздрогнула Она как раз заворачивала в солому какую-то керамическую посудину и чуть было не уронила ее.

— Саттин, — произнесла Ифигения раздраженно, — тут у нас что, проходной двор?

Но Беверли Саттин, корпевшей над связкой увесистых манускриптов, лишь отмахнулся.

— В чем дело, Роджер? — обеспокоенно спросил он.

— Вы разве не слышите? — воскликнул Роджер в ответ.

— Не слышим чего?

Доминго-и-Рохас ткнул сапогом носилки, на которых уже стоял новехонький тигль.

— Этот шум. Этот звук. Здесь он громче, — Роджер уставился в пол. — Вы должны ею слышать.

Алхимики замерли, затем Доминго-и-Рохас сказал:

— Этотигль.

Но в голосе его звучало сомнение.

— Посторонний шумок вроде бы есть, — неуверенно подтвердил Саттин. — Но это не тигль.

— Тут должен быть ход в катакомбы, — сказал Роджер, прислушиваясь к звуку. — Где он? Вы знаете? Отвечайте скорей!

— Князь что-то такое нам сообщал, — пробормотал Саттин, пытаясь собраться с мыслями. — Через Эркюля… Да, кажется, через Эркюля. Речь шла о каком-то люке в полу. В северной… Да, кажется, в северной части подвала.

— Так покажите же мне его! — закричал Роджер. Он уже был сам не свой, в нем разрасталась тревога.

Мадам Лэрре демонстративно вернулась к паковке.

— Вы можете искать что хотите, любезный, но у нас, простите, имеются дела поважнее. Нам нужно, чтобы все это оказалось в повозке, и чтобы мы еще до рассвета успели отсюда убраться. Даже и не пытайтесь нам помешать.

Она раздраженно схватила обмотанный соломой кувшин и запихнула его в корзину.

— Но вы должны мне помочь, — простонал Роджер. — Хозяин в беде. Ему угрожает опасность. Беверли Саттин отложил в сторону книги.

— Я вас провожу, — пробурчал он, не глядя на Ифигению, и извиняющимся тоном добавил: — Это не займет много времени, и к тому же князь Ракоци так много сделал для нас.

— Ладно, ступайте, — смягчилась мадам Лэрре. — Надеюсь, у вас все получится.

Роджер растроганно взглянул на нее.

— Храни вас Господь, мадам.

И, сопровождаемый Беверли Саттином, он растаял во мраке подвала.

Отрывок из письма герцога Мер-Эрбо графу Сен-Жермену.

ГЛАВА 12

Кинувшись на Сен-Жермена все разом, служители сатаны устроили жуткую толчею, размахивая руками, вопя и мешая друг другу. Граф с легкостью отбивался от них, но не мог прорваться к Мадлен.

Девушка сжалась, готовясь к роковому удару, который должен был с ней покончить — в одно мгновение и навсегда Страха не было, она ощутила лишь сожаление. Зачем Сен-Жермен берег ее, зачем не сделал вампиром? Тогда у нее имелись бы шансы вернуться и отомстить.

Однако судьба и без того явила ей милость. Сен-Себастьяна толкнули, и он, споткнувшись, упал. Обломок доски ударился об пол и отлетел в сторону. Барон взвыл, глаза его бешено завращались. Чтобы не задохнуться от ярости, ему нужно было немедленно кого-нибудь растерзать.

Но это не представлялось возможным: Робер де Монталье, сползший с каменной глыбы, мертвой хваткой вцепился в лодыжку недавнего своего истязателя и со свирепым упорством тащил барона к себе. Вырывая руки из пут, маркиз до костей ободрал с них мясо, но хватку не ослаблял. Кровь, вытекавшая из обрубка ушной раковины, превратила его лицо в багровую маску.

Сен-Себастьян, пытаясь освободиться, отлягивался свободной ногой. Резкие, сильные беспорядочные удары обрушивались на израненные предплечья маркиза, но Робер их словно не замечал. Он лишь вздрагивал, плотоядно облизывая кровавые губы, и закричала лишь однажды, когда на него набросился де Ван-дом.

Через миг юный герцог валялся у алтаря с перекошенным от изумления личиком. Руками он двинуть уже не мог. Сен-Жермен двумя быстрыми движениями вывернул ему оба предплечья. Стопы молодого распутника также были размозжены: по ним прошлись тяжелые каблуки Сен-Жермена. Все, что мог де Вандом, это смотреть на Робера де Монталье, который, словно чудовище с полотна «Искушение Святого Антония»,[19] тянул к себе Сен-Себастьяна, и каждое движение его изуродованных рук сулило барону смерть.

Де Ла Сеньи ухватил графа за волосы, запрокидывая его голову, чтобы ребром ладони перешибить противнику горло. Через секунду в руке шевалье осталась лишь пустота, а его локти попали в стальные капканы. Их заводили за спину — все дальше и дальше. Раздался хруст, де Ла Сеньи завопил. Сен-Жермен пинком заставил блестящего кавалера встать прямо и резким ударом колена сломал Донасьену хребет.

Сен-Себастьян напрягал все свои силы, но страшные руки Робера де Монталье неотвратимо подтягивали его к каменной глыбе. «Он перекусит мне глотку!» — подумал барон, безуспешно пытаясь цепляться за неровности пола.

— Сейчас я убью тебя, — медленно и отчетливо пробормотал маркиз, словно бы прочитав его мысли, и барон содрогнулся. Он вдруг с леденящим ужасом осознал, что гибель практически неизбежна, он понял, что чувствует жертва, влекомая к алтарю.

Жуанпор сорвал со стены два факела и выставил их перед собой наподобие коротких мечей. Вооруженный таким образом, он резво пошел в атаку. Перед лицом графа заплясали сгустки огня. Хрипы, вопли и брань неожиданно смолкли. Сатанисты отпрыгнули в стороны и замерли, наблюдая за поединком.

Сен-Себастьян воспользовался минутой затишья. Он дернул ногой и, собрав все силы, которые в нем еще оставались, отчаянно закричал:

— Да помогите же мне наконец!

На крик обернулись де Ле Радо с Шаторозом. Они бросились к алтарю и, упав на колени, навалились на Робера де Монталье.

Мадлен наблюдала за схваткой с пугающим равнодушием. Как видно, страшное напряжение, не отпускавшее ее в последние сутки, превысило некий допустимый предел. Все чувства в ней словно бы отказались работать. Ей приходилось убеждать себя, что все вокруг происходит взаправду, а не во сне, однако это не помогало. Из странного транса девушку вывело внезапное появление Эшила де Кресси. С тяжелой железной жаровней в руках он спешил на подмогу людям, насевшим на яростно от них отбивавшегося маркиза де Монталье. Мадлен вдруг страшно заволновалась и резко рванулась, проверяя на прочность свои путы. Потом рванулась еще и еще раз.

После третьей попытки она заметила, что левый край щита, к которому ее привязали, слегка подается. С мрачной решимостью она сосредоточила все усилия на том, чтобы расшатать подавшуюся доску.

Эшил Кресси пинком отшвырнул Шатороза, потом ударил де Ле Радо коленом в лицо. Вскинув над головой тяжелый железный ящик, он с безумным хохотом крикнул:

— Ты никому не достанешься, кроме меня!

Крик, несомненно, был адресован маркизу, после чего череп несчастного смяло в лепешку обрушившимся сверху железом, и Робер де Монталье окончил свой жизненный путь.

Сен-Себастьян мрачно кивнул.

— Отлично, Эшил. Полдела сделано.

Он взглянул на Сен-Жермена и указал на него рукой.

— Я хочу, чтобы прикончили и его.

И снова круг сатанистов начал сжиматься, но граф сохранял абсолютную невозмутимость, увертываясь от факелов, которыми все еще продолжал орудовать Жуанпор.

— Не давайте ему дергаться, и я его подпалю!

Гибель отца вновь ввергла Мадлен в состояние транса, но этот крик заставил ее встрепенуться. Сен-Жермену грозит опасность! Он ведь беспомощен перед огнем! Стоило ли проживать столь долгую жизнь, чтобы погибнуть так глупо? Девушку потрясла эта мысль, и она с новыми силами возобновила попытки освободиться.

Сен-Жермен отступал в угол, уходя от роняющих искры огней, но его ретирада была всего лишь маневром. Когда его плечи коснулись стены, он внезапно бросился на пол и покатился к врагу. Проскользнув у противника между ног, граф толкнул его под колени и покатился дальше, а Жуанпор стал падать и всей своей тяжестью навалился на факелы, издавшие отвратительное шипение, один из них острым концом проткнул ему бок. Яркое пламя охватило края шелкового облачения, раздался пронзительный вопль.

— Мадлен! — шепнул Сен-Жермен, вставая. — Мадлен!

— Сен-Жермен! — она заторопилась, освобождаясь от пут.

— Вы способны самостоятельно передвигаться? — спросил он, не спуская глаз с членов круга, которые вновь начинали подбираться к нему. Однако теперь перемещения их были весьма вялыми и скорей походили на имитацию наступления, чем на решительную атаку.

— Думаю, да.

— Соберите все силы. Вам надо отсюда уйти.

Граф ударил кулаком по щиту в том месте, где путы еще держались, — и дерево раскололось. Он поспешно снял с себя ладанку и надел ее на шею Мадлен.

— Вот дарохранительница. Они к ней не притронутся.

— Но что будет с вами? — встрепенулась она. Граф нетерпеливым жестом отмел ее возражения.

— За нами в маленькой нише есть дверь. Она ведет в подвалы отеля. Оттуда по лестнице можно выбраться к черному ходу. Уходите, Мадлен.

— А вы?

Сен-Жермен посмотрел на нее, и на мгновение его темные глаза потеплели.

— Я никуда не денусь и скоро приду. Даю вам в том слово.

— Но Сен-Жермен, — пролепетала она, дрожа всем телом, и вдруг ощутила, что на ней нет ни нитки одежды, но это ничуть не смутило ее.

Он сделал губами движение, словно бы посылая ей поцелуй.

— Ступайте.

Голос графа звучал еще мягко, но во взгляде его уже прорезалась сталь. Он обернулся к подступающим все ближе врагам. Помедлив всего лишь мгновение, Сен-Жермен кинулся к ним.

Сатанисты испуганно отшатнулись, Эшил Кресси взвизгнул.

Мадлен, спотыкаясь, побрела на предательски непослушных ногах вглубь часовни. В нише было темно, и обнаружить заветную дверцу не удавалось. Девушка ощупью металась туда-сюда, придерживаясь за стенку. В ней нарастал испуг.

За ее спиной происходило нечто невероятное. Впервые за время схватки граф продемонстрировал нападающим свою исполинскую силу. Будучи человеком худощавым и невысоким, он поднял грузного Эшила в воздух, взяв того наперевес, словно бревно, и этим импровизированным тараном двинул Боврэ в лицо. Ошеломленный барон отлетел к стене. Эшил пронзительно завизжал. Граф вскинул его над головой и с размаху ударил об пол. Визг оборвался, что-то чавкнуло, Эшил затих.

— Поберегите себя, олухи! — проревел Сен-Себастьян.

Сатанисты охотно повиновались. После всего случившегося их боевой дух улетучился. Они прятались друг за друга, плохо соображая, что им теперь предпринять.

Мадлен, продолжавшая бесплодные поиски, от ужаса и бессилия уже готова была разрыдаться, когда рядом послышался тихий скрип и непроглядный мрак рассекла световая полоска. Через мгновение дверь отворилась. На пороге стояли Роджер и Беверли Саттин.

— Слава Богу! — выдохнула Мадлен, падая в объятия англичанина.

В часовне воцарилась мертвая тишина, прерываемая только негромким еканьем, исходившим от тела Эшила де Кресси.

— Хозяин, — невозмутимо сказал Роджер, — думаю, ваша карета уже готова.

— Спасибо, Роджер, — ответил Сен-Жермен, восстанавливая дыхание, ибо беспутный муженек злополучной Люсьен оказался все-таки тяжеленек. — У меня еще есть тут кое-какие дела.

Роджер поклонился, потом показал пальцем на валявшегося в стороне Жуанпора:

— Тот господин, у которого загорелась одежда, он, кажется, устроил пожар.

Действительно, огромная груда скамеек, наваленных возле хода, ведущего в катакомбы, уже занялась, и пламя веером расходилось по обшитым деревом стенам. Головы всех находившихся в часовне мужчин повернулись к огню.

— Как видите, — заметил Роджер, хотя ситуация в комментариях не нуждалась, — выйти там теперь невозможно. Уйти можно лишь здесь…

Он сделал шаг в сторону.

Сен-Жермен кивнул.

— Я понял. Будьте добры, проводите мадемуазель до кареты. Я скоро приду.

Сен-Себастьян обернулся к Боврэ.

— Задержите их, дурень!

Боврэ, прихрамывая, побежал к двери, но та успела закрыться, и барону пришлось повозиться, прежде чем он сумел нащупать ее и вернуть в прежнее положение.

— Что ж, — зловеще пробормотал Сен-Себастьян.

Он воздел руки и принялся творить заклинание. Пламя забушевало с удвоенной силой, переметнувшись на потолочные балки. Сен-Жермен осторожно двинулся к двери, но замер. Балки стали потрескивать. То ли от пассов барона, то ли от сквозняка, тянувшего из открытой двери, огонь распространялся с ужасающей быстротой. Взглянув на потолок, Сен-Жермен понял, что тот может обрушиться в любую минуту.

То же самое, как видно, пришло в голову и де Ле Радо, ибо он пискнул, съежился и проворно, как заяц, метнулся через все помещение к лестнице.

Если Сен-Себастьяна и покоробило столь трусливое поведение сотоварища, он ничем этого не выдал. Продолжая выкрикивать что-то зловещее, барон взмахнул рукой, словно бы рассекая объем часовни на две половины, затем сдвинул брови и повелительным жестом указал на Сен-Жермена.

Между дверью и графом с ревом взметнулось пламя. Шатороз, изрыгая проклятия, едва успел отскочить.

— Весьма жаль, но нам придется покинуть вас, дорогой граф, или князь, или кто вы там есть! — подал голос Сен-Себастьян, пытаясь перекричать рев огня. — Боюсь, исход нашей встречи уже предрешен. — Он ласково улыбнулся. — Уверен, у вас еще есть в запасе пара минут. Подумайте, каково придется вашим друзьям, когда мы их переловим.

Он отвесил издевательский поклон и направился к лестнице, дав Боврэ и Шаторозу знак следовать за собой.

Дверь захлопнулась, завизжал тяжелый засов. Сен-Жермен стоял недвижно, глядя на пламя. Оно пожирало убранство часовни, легко расправляясь с вещами, которым, возможно, было не менее тысячи лет. Жар обжигал легкие, не позволяя дышать; граф чувствовал, что его брови трещат, завиваясь в колечки.

Трещало и наверху. Времени на раздумья не оставалось. Отступив к алтарю, граф вскочил на него, присел и, сильно толкнувшись ногами, прыгнул вверх и вперед. Тело его сгруппировалось чуть ли не в шар и, сделав в воздухе пару переворотов, перелетело через стену огня. Он приземлился на ноги, упал на колени, но тотчас вскочил, кашляя и отплевываясь, чтобы освободить от едкого дыма легкие и гортань.

Послышался предупреждающий скрежет, часть потолка осела, на этом месте образовалась дыра. Свежий воздух, ворвавшийся внутрь горящей часовни, принес ему облегчение, однако жадное пламя забушевало втрое сильней. Сен-Жермен постоял, прикидывая, есть ли у него шанс пробиться к подземному ходу, но со всех сторон на него надвигались дым и огонь. Медлить более было нельзя.

Заметив, что одну из рухнувших балок еще не тронуло пламя, Сен-Жермен приставил ее почти вертикально к стене и, перебирая руками, начал подниматься по ней. Жар становился невыносимым, от дыма слезились глаза, но он продолжал карабкаться вверх, понимая, что в этом его единственное спасение.

Оказавшись в подвале отеля, он услышал шум за стеной и понял, что опередил сатанистов. Сен-Жермен глубоко вздохнул и побежал на звук, надеясь перехватить их.

Ему повезло, он распахнул дверь лаборатории алхимиков в тот самый миг, когда туда с другой стороны входили Сен-Себастьян, Боврэ и Шатороз. Помещение было уже пустым, маги забрали с собой практически все, кроме двух тиглей, топка одного из которых ярко светилась.

— Куда же вы, господа? — сказал Сен-Жермен. — Партию на середине игры не бросают. Ее следует довести до конца.

Шатороз замер, вытаращив глаза. Лицо его приняло выражение человека, в ужасе пробудившегося от ночного кошмара и обнаружившего, что реальность гораздо чудовищнее того, что он видел во сне.

Боврэ присел и вскинул руку к лицу, словно защищая глаза от вспышки нестерпимого света.

Но Сен-Себастьян улыбался.

— Я так не думаю, — сказал он и ринулся к ближайшему тиглю.

Что он собирался с ним делать, так и осталось тайной, поскольку, ухватившись за раскаленные кирпичи, глава сатанинского круга с воплем отпрянул и опрокинул печь. Раздался приглушенный треск. Стенки перевернутого тигля раздулись, потом выгнулись, расходясь и крошась, и все это странное сооружение внезапно со страшным грохотом взорвалось. Из раскаленного добела металлического сосуда хлынула огненная субстанция, основной составляющей которой была сложная комбинация углерода с азотом. Хищные язычки пламени отмечали путь зазмеившихся во все стороны ручейков.

В глазах Шатороза, на платье которого попали капли горящего вещества, засверкало безумие, в уголках его искаженных жуткой ухмылкой губ проступила пена. Дико вскрикнув, он пустился бежать в том направлении, откуда пришел. Навстречу ему катился огненный вал, и точно такой же вал вздымался за спиной Сен-Жермена. Пожар, вырвавшийся из катакомб, стремительно разрастался.

А в центре лаборатории пылал свой костер. Огненная субстанция, вылившаяся из тигля, воспламеняла вокруг все, что способно гореть. Там же, где на ее пути встречался камень или металл, она застывала, быстро светлея. Эти похожие на капли морской соли образования, тускло сияли в ласкающем их огне.

— Алмазы, — пояснил Сен-Жермен, обращаясь к Сен-Себастьяну. — Умирая, подумайте, в чем тут секрет. Возможно, вы его и раскроете.

Он уже направлялся к лестнице, ведущей наверх.

Стены лаборатории начинали обугливаться, комната наполнялась дымом. Боврэ, стоявший у дверного проема, поглотившего Шатороза, вздернул нос и сказал:

— Алмазы? В чем дело, Клотэр? Ты никогда не говорил мне о них.

Он закашлялся, прикрыл рот рукой, и его вырвало.

Сен-Жермен, успевший подняться на пару ступенек, остановился. Удовлетворенным взглядом окинув пылающее помещение, он пожал плечами и произнес:

— Вам, полагаю, все это должно нравиться. Единственное, чего мне жаль, так это Веласкеса. Досадно, что лучшие произведения гения погибнут из-за таких ничтожеств, как вы.

Сен-Себастьян, изрыгая проклятия, побежал сквозь огонь, чтобы вцепиться насмешнику в горло. Языки пламени расступились и вновь сомкнулись — уже за его спиной. Они трепыхались, словно гигантские крылья.

Сен-Жермен расстегнул ворот рубашки и, сунув руку за пазуху, извлек оттуда небольшое золотое распятие, вдруг воссиявшее в его пальцах как маленькая звезда.

— Оно недавно освящено, — предупредил он нападавшего.

Но тот уже не атаковал. Барон как вкопанный замер на месте, заслоняя глаза рукой.

— Так-то верней, — кивнул Сен-Жермен. — В преддверии жизни вечной не следует суетиться. Прощайте, барон. А точнее, идите к дьяволу! Лучше тут, пожалуй, не скажешь.

Он пятился вверх по лестнице, держа распятие перед собой и осторожно нащупывая каблуками ступени. Сен-Себастьян шел за ним. Стены узкого хода дымились и вспучивались, с них падала штукатурка.

Рев пламени нарастал, пожар прорывался выше. Двое мужчин, не сводящих друг с друга настороженных взглядов, хорошо понимали, что и над их головами уже бушует огонь. Отель «Трансильвания» был обречен, но Сен-Жермен оставался спокойным. Казалось, его ничуть не заботило, удастся ему спастись или нет. Достигнув последней ступени лестницы, граф толкнул спиной дверь и, выскользнув в коридор, щелкнул задвижкой.

Обнаружив, что сияющее распятие ему больше не угрожает, Сен-Себастьян рванулся наверх, перескакивая через ступени. Схватившись за дверную ручку, он взвыл. Кожа с его ладони моментально сошла, и раскаленный металл зашипел в мякоти плоти.

Боврэ внизу коротко заскулил, отмахиваясь от пламени, загнавшего его в угол. Царапая горло руками, он захрипел, но дым сгустился, и хрипы вскоре смолкли.

Сен-Себастьян, изрыгая проклятия, все стоял возле запертой двери, вокруг него одна за другой расцветали гигантские огненные розы. Волосы главы сатанинского круга начинали дымиться, скручиваясь в мелкие завитки. Внезапно все его одеяние вспыхнуло и запылало. К огненным розам, заполонившим собой всю лестничную площадку, добавился еще один пляшущий яркий цветок.

Издав жуткий вопль, в котором уже не было ничего человеческого, Сен-Себастьян повернулся и с дьявольским хохотом покатился по лестнице вниз, полыхая и уменьшаясь в размерах, словно пылающая планета, погружающаяся в раскаленные недра превосходящего ее по размерам светила.

Эркюль и Роджер стояли возле кареты, наблюдая за набирающим силу пожаром. Они видели, как первые языки пламени показались в нижних окнах особняка. Они слышали грохот, с которым обрушился потолок подземной часовни, а потом их потряс вырвавшийся из глубины здания нечеловеческий крик. Коротко переглянувшись, мужчины не сказали ни слова. Произнести что-то означало убить надежду, и они продолжали молчать.

Пожар поднимался все выше. Ни одно существо из плоти и крови не могло выжить в этом аду.

Мадлен стояла рядом со слугами. Черный плащ Сен-Жермена был великоват для нее, и она обернулась им дважды. Девушка как завороженная смотрела на горящее здание и тоже молчала.

Четверть часа назад мимо них пробежал де Ле Радо, потом — Шатороз. Платье его пылало, он пересек набережную Малакэ и бросился в Сену, однако что там с ним сталось, никто не пошел смотреть. Ждали другого, но тот почему-то медлил.

Огонь охватил игорные залы. Эркюль кашлянул и выдвинул подбородок вперед.

— Я обещал ему быть наготове и не сойду с этого места.

Роджер кивнул, повернув к кучеру осунувшееся лицо.

— Ты бы лучше завязал лошадям глаза. Иначе их не удержишь.

Эркюль ответно кивнул и пошел к нервничающим животным. Когда он их успокоил, пламя объяло верхние этажи. Мужчины снова переглянулись. Мадлен молча заплакала, не стесняясь своих слез.

— Может быть, вы войдете в карету? — осторожно спросил Роджер.

— Нет, благодарю.

Эркюль взобрался на козлы.

— Я должен быть наготове. Вот — я готов.

Два огромных окна лопнули, и огонь заревел, торжествуя победу… Но победил не он.

С гребня крыши слетела веревка, по ней заскользила вниз какая-то маленькая фигурка, уворачиваясь от языков пламени с ловкостью, невероятной для человеческого существа. И все же это был человек. Граф спрыгнул на землю, выпрямился и зашагал к карете.

— Хозяин! — вскричал Роджер, хватая его за руку.

— В дорогу, дружище! Стража скоро поднимет тревогу, нам надо с ней разминуться. Впереди у нас дальний путь.

Сен-Жермен взглянул на Эркюля, слезавшего с козел, чтобы развязать глаза лошадям.

— Вы молодчина.

Эркюлю хотелось ответить кратко, но вышло не так.

— Я всего лишь следовал вашим распоряжениям, сир. И повел бы карету в огонь, если бы в том возникла нужда.

Он помедлил.

— Сен-Себастьян?..

Сен-Жермен иронически поклонился.

— Боюсь, ваш прежний хозяин скончался.

Брови Эркюля сошлись к переносице.

— Я хотел помочь ему в этом.

Граф улыбнулся.

— К великому сожалению, он обошелся без вашей помощи. Но чего же мы ждем? Мадлен, дорогая! Почему вы здесь, а не в карете? Вам следует отдохнуть.

Мадлен в испуге отпрянула в сторону, боясь прикосновением или словом разрушить волшебный мираж. Граф здесь, он цел и говорит с ней — но это ведь невозможно! Это слишком прекрасно, чтобы оказаться реальностью. Пусть дольше продлится сон.

— Сен-Жермен? — прошептала она.

Он взял Мадлен за плечи и заглянул в ее заплаканные глаза.

— Со мной все в порядке, счастье мое. И с вами, похоже, тоже.

— Сен-Себастьян мертв?

Сен-Жермен оглянулся. Отель «Трансильвания» пылал как огромный погребальный костер.

— Полагаю, да, — он мягко подтолкнул ее к дверце кареты. — Садитесь же. Нам пора.

Она покорно вошла в салон и там затихла. Граф, встав на подножку, крикнул Эркюлю:

— Особняк д'Аржаньяков!

Он махнул рукой Роджеру, уже гарцевавшему возле кареты на рослом выносливом жеребце.

— Я думала, Роджер повезет ваш багаж, — сказала Мадлен тихо.

— Я тоже так думал. Но это сделает Саттин.

Он закрыл дверцу кареты.

Какое-то время они молчали, но дорога делала свое дело. Карета мирно покачивалась на ухабах, и стена отчужденности, возведенная между ними событиями этого ужасного дня, постепенно разваливалась, уступая место чему-то иному. Наконец Мадлен решилась заговорить.

— Это было, наверное, не очень приятно?

Сен-Жермен повернулся к ней.

— Да.

— Понимаю.

Она внимательно оглядела свои ладони. Потом, не поднимая глаз, спросила:

— Так вы уезжаете?

— Как я и говорил вам, на время. Я в мае вернусь.

— Понимаю, — снова сказала она, едва удерживаясь от слез.

— Идите сюда.

Девушка не шелохнулась. Он пересел сам и обнял ее за талию, мысленно порадовавшись тому, что она не отталкивает его.

— В чем дело, Мадлен?

— Меня осквернили. Я вам отвратительна, — ее всхлип походил на стон.

— Это не так!

— Они ничего не успели.

— Я знаю. Но это не важно.

Руки его скользнули под плащ, в который была завернута девушка, и там затихли. Он понимал, что ей пришлось пережить. После того, что с ней проделали эти развратники, в Мадлен могло поселиться стойкое омерзение к ласкам любого рода. Напряжение, вновь ее охватившее, нужно было немедленно снять.

— Что бы там ни было, обряд очищения совершен. Сен-Себастьян и его прихвостни понесли наказание. Они мертвы, но это тоже не важно. Ничто не может изменить мои чувства к вам. Ничто в целом свете.

Она пробормотала что-то неразборчивое и лицом неловко ткнулась в его плечо. Он нежно гладил ее под плащом, также шепча что-то невнятное и неслышное. Наконец она вновь подняла глаза.

— У вас все волосы опалены. И брови.

— В самом деле?

Он осторожно коснулся пальцами ее щек.

— Даже ресницы.

Она опять прижалась к нему.

— Я чуть вас не потеряла.

— Ну-ну, Мадлен. Все уже позади.

Он поцеловал ее, ему ответили поцелуем.

— Моя храбрая, моя стойкая, моя единственная Мадлен.

Она, судорожно вздохнув, вдруг отпрянула от него, глаза ее засияли как звезды. Он отстранился в недоумении, его удержали. С бесцеремонной решимостью, которую он в ней так любил.

— Вы сказали, что позволите мне кое-что перед вашим отъездом. Вы уезжаете, чего же мы ждем, Сен-Жермен?

Он испытующе посмотрел на нее, она не смутилась. Нет, это уже не походило на детский каприз. Израненная, измученная Мадлен не собиралась сдаваться. Ее стремление было осознанным и шло из глубин существа. Она твердо знала, чего хочет, и вознамерилась своей цели добиться. Право на это давали ей только что пережитые кошмарные испытания, от которых он, как ни старался, не сумел ее оберечь. Сен-Жермен кивнул.

— Подберите ноги.

— Что?

Мадлен помрачнела Странное требование наводило на мысль, что ее вновь решили оставить с носом. Она встрепенулась, готовая настоять на своем.

— Подберите ноги, Мадлен. Я не шучу.

Девушка нехотя покорилась и привалилась к стенке кареты, поджав под себя босые ступни. Граф, встав на четвереньки, дотянулся до противоположного сиденья и потянул его на себя. Сиденье скользнуло вперед и уперлось в диванчик, на котором они находились, в то время как спинка его опустилась и заняла горизонтальное положение.

Мадлен вдруг почувствовала, что к ней возвращается хорошее настроение, и рассмеялась, не сдерживая себя. Надо же, такой серьезный и сдержанный человек вдруг снабжает свою карету столь забавным устройством! Похоже, она совсем не знает его.

— Я часто сплю в дороге, — объяснил он, регулируя высоту подушек.

Мадлен с любопытством улеглась на это ложе и нашла, что составленные вместе диванные подушки представляют собой весьма удобный матрас. Она расправила плащ, накрылась им как одеялом и всем телом приникла к своему спутнику.

— Этим нельзя заниматься в спешке, — сказал он мягко. — Подождите, Мадлен.

Он вынул из шейной повязки булавку с рубином, и сел.

Она провела пальцем по гладкой поверхности камня и спросила с благоговением:

— Что я должна делать?

— Потерпите чуть-чуть.

Граф снял с себя обгоревшую рубашку и отшвырнул ее прочь. Ночной воздух овеял его смугловатую кожу, по ней пробежала волна дрожи, однако причиной тому был вовсе не холод. Он осторожно вложил рубин в пальцы Мадлен и сжал их в своей руке. Взгляды встретились, острие булавки коснулось груди Сен-Жермена. Он улыбнулся и усилил нажим.

— Я не хочу причинять вам боль! — вскрикнула девушка, но опоздала. Дорожка темной крови уже выступала там, где прошлось острие.

— Мне вовсе не больно, — успокоил ее Сен-Жермен. Полуприкрыв веки, он откинулся на подушки.

— Вот все, что у меня есть. Возьмите все, дорогая.

Тон его голоса, глубокий и низкий, подсказал ей, чего от нее ждут.

Мадлен склонилась и припала губами к порезу, чувствуя сладкое замирание в области живота. Его руки не дали этому спазму улечься, но быстрыми обжигающими движениями вызвали к жизни череду новых упоительных содроганий. Мадлен затрепетала от натиска узких ладоней, она подалась всем телом навстречу ливню дерзких касаний, а те все убыстрялись, нагнетая в ней жар. Наконец, когда, казалось, сам воздух кареты загудел от вибраций, произошло желанное извержение, оно длилось вечность, другую, третью, однако Мадлен не прервала поцелуя, она не могла насытиться, она пила и пила. Он входил в нее глоток за глотком — его жажда, его одиночество, его вечный поиск понимания и тепла… Солоноватая струйка все не кончалась, но это… Мадлен вдруг вскинула голову и замерла… Это была всего лишь односторонняя связь.

Она откатилась к стенке кареты, он потянулся за ней.

— Мадлен, что случилось?

Она промолчала, Сен-Жермен задрожал. Внезапно его охватил ужас. Значит, кошмар для нее не развеялся, значит, душевные раны девочки глубже, чем он полагал? Ей неприятны его объятия, она содрогалась от отвращения, но по своей доброте терпела их сколько могла…

Затем он увидел, что Мадлен подносит булавку к своей левой груди. Быстрым движением девушка рассекла кожу. Глаза ее вспыхнули, она рассмеялась и, передвинувшись выше, прижалась к избраннику своего сердца. Сен-Жермен облегченно вздохнул: его не отвергли. Его побуждали к дальнейшему, предлагая себя…

Ни грохот колес, ни окрики ночных патрулей, ни ночной холодок, залетавший в вентиляционные щели кареты, не могли оторвать любовников друг от друга. Тела их сплетались и расплетались, изнемогая от сладких конвульсий, пережитое было забыто, в целом мире существовали только они и окрыляющий их души экстаз.

Когда наконец карета подъехала к воротам особняка д'Аржаньяков, позвякивание упряжи показалось Мадлен похоронным боем колоколов.

Он чувствовал, что она готова заплакать, и снова обнял ее.

— Мадлен, не грустите. Когда я вернусь, мы повторим все это несчетное количество раз.

Шепот его звучал как ночной ветерок в летней листве.

«Дай же тысячу сто мне поцелуев, снова тысячу дай и снова сотню», — вспомнилось ей.

— Простите, хозяин, — сказал Роджер извиняющимся тоном, наклоняясь к окну кареты. — Мы не можем долее здесь оставаться.

— Я знаю, — кивнул Сен-Жермен.

Он сел, стараясь не смотреть на Мадлен, и принялся приводить сиденья в прежнее положение. Справившись с этой задачей, граф глухо сказал:

— Ступайте, Мадлен. Ступайте. Я буду писать вам часто и отправлять письма с нарочными. Мы увидимся в мае. Это не так далеко.

— В мае, — повторила она.

Роджер уже открывал дверцу кареты. Девушка поплотнее закуталась в плащ, но не из стыдливости: ей хотелось унести в складках одежды частицу его тепла. Она подняла взгляд и протянула к нему руки.

— Я рада тому, что мы это сделали. Теперь вы во мне.

Он в сильном волнении сжал ее пальцы.

— Я тоже счастлив, Мадлен. Разлука пройдет быстро.

Она спустилась с подножки на мокрую мостовую.

Ночное небо было усыпано звездами, ее волосы шевелил предутренний ветерок.

— В мае, — сказала она еще раз.

Сен-Жермен наклонился, не выходя из кареты, и крепко поцеловал ее в губы. Потом двумя легкими поцелуями коснулся ее глаз.

— Теперь ступайте, Мадлен. Я больше не в силах выносить эту муку.

Мадлен кивнула и сошла на обочину, одной рукой придерживая полы плаща, а другой посылая прощальный привет. Она улыбалась, провожая взглядом карету, скачущего рядом с ней Роджера и сидящего на козлах Эркюля, покуда выезд не скрылся за поворотом и не пропал из виду.

Отрывок из письма графини д'Аржаньяк к маркизе де Монталье.

ЭПИЛОГ

Письмо Мадлен де Монталье к графу де Сен-Жермену, написанное на ломаном арабском и доставленное ему лично английским ученым Беверли Саттином.