Отравленный памятью

9. Арчи

Резкий свет бьёт по глазам, и я не сразу понимаю, что вообще происходит. Голова гудит, словно кто-то отстукивает сумасшедший ритм барабанными палочками по моему несчастному черепу. Поймать бы этого барабанщика за яйца да на заборе повесить. Пытаюсь раскрыть слипшиеся веки, но получается это далеко не с первого раза.

Стараюсь повернуться на другой бок, но что-то навалилось сверху, мешая движениям. Наверное, очередная баба уснула на моём плече, но в памяти зияет огромная дыра, в которую провалилось всё, что было вчера. Неужели мог забыть, что с кем-то сексом занимался? Кто-то явно вытащил, пока я спал, мой мозг и плотно набил образовавшиеся пустоты стекловатой. Во рту пылает пожар, горло пересохло — даже слюна испарилась. Нужно подняться, пока в обезвоженную мумию не превратился, но девушка, что навалилась на грудь, так внушительно тяжела, что не могу пошевелиться и вдохнуть полной грудью. Интересно, когда это меня на настолько увесистых девушек потянуло? Точно, допился до ручки — уже тащу в пастель всех и каждую.

— Крошка, поднимайся. — Всё ещё не открывая глаз, пытаюсь погладить девушку по голове, но то, что я нащупал вмиг приводит в себя. — Кто ты, твою мать?!

Ещё раз, для надёжности, провожу ладонью по голове соседки, и снова ощущаю лысый, что коленка новорожденного, череп. Значит, я не только на полных переключился, так ещё и на бритоголовых.

— Арчи, заткнись, дай поспать. — О, этот голос ни с чем не перепутаешь. От сердца отлегло. Значит, мы просто уснули с Брэйном в повалку после вчерашней попойки. Помнить бы ещё, по какому поводу сабантуй организовывали. — И так все бока намял мне своими коленями.

— Слушай, отвали, — прошу его, пытаясь спихнуть массивную тушу со своей груди. — Я сейчас богу душу отдам, если воды не выпью, поэтому лучше встань по-хорошему. Потом можешь дальше спать, сколько твоему хрупкому организму влезет.

Брэйн что-то ворчит себе под нос, но всё-таки приподнимает своё гигантское тельце, что позволяет выскользнуть на свободу. Ну, как выскользнуть? Скатиться с кровати на пол, но это уже кое-что — во всяком случае, этот бугай меня не расплющит.

— Принеси и мне попить, раз встал, — хрипит Брэйн, не разлепляя глаз. — А ещё лучше выпить — там, на кухне, что-то ещё должно было остаться.

— Нашёл себе буфетчицу, — говорю, кое-как поднимаясь на ноги. В голове бушуют северные ветры, а во рту выжженная пустыня. — Ладно, принесу, не ной.

Вестибулярка постепенно востанавливается, а взгляд обретает способность фокусироваться на деталях. Теперь вижу, что мы дома у Брэйна — человека, который так нагло завладел моим личным пространством, пользуясь узостью единственного в его доме дивана. Везде, напоминанием о недавнем кутеже, валяется всякий хлам — пустые бутылки, смятые пластиковые стаканчики, коробки из-под пиццы. Замечаю спящего, запрокинув рыжую голову на спинку высокого кресла, Роджера. Повязка сползла с глаза, являя миру зашитое веко опустевшей глазницы. Никто точно не знает, что стало причиной его травмы, да и не спрашивали никогда — мы не из любопытных. Если не рассказывает, значит, не хочет, а желания друзей нужно уважать.

Оглядываюсь по сторонам в поисках брюнетистой макушки Филина, но бесполезно. Неужели его здесь нет? Память постепенно проясняется, и я, хоть смутно, но припоминаю, что он точно начинал пить с нами. Ну, да хрен с ним, главное сейчас — вода.

Зайдя на кухню, вижу там не меньший бардак, чем в комнате. Помимо прочего, на столе лежит рабочая атрибутика Брэйна: тату машинка, баночки с краской, какие-то эскизы, планшет. Неужели, кто-то вчера собирался тату бить? Хотя, чему я удивляюсь? Обычно, идеи обзавестись новым рисунком и приходят в разгар пьянки, когда мозг постепенно отключается, а тело переполняется желанием творить всякую дичь.

Открываю широкий шкаф, служащий хозяину баром, и достаю бутылку коньяка, а в холодильнике нахожу пакет с лимонами. То, что нужно, если кто-то захочет опохмелиться. Правда, у самого от мысли об алкоголе комок к горлу подступает. На нижней полке холодильника стоят пачки сока и пара бутылок минеральной воды.

Хватаю одну из пластиковых ёмкостей — прохладную, запотевшую — и, отвинтив к чертям крышку, восполняю дефицит воды в организме. Вкуса не чувствую, зато на душе становится значительно легче.

— Дай сигарету, — просит возникший на пороге Роджер. — Сейчас вспухну, если не покурю, клянусь бородой.

— Держи. — Достаю из заднего кармана смятую пачку, удивительно уцелевшую после экстремального сна, и протягиваю одну сигарету Роджеру. Тот пытается пятернёй придать своей огненной растительности на лице опрятный вид, но борода дыбится во все стороны, отчаянно сопротивляясь хоть какой-то укладке. — Да оставь ты её уже в покое, и так красивый.

Роджер смеётся, потом принимается кашлять, когда дым попадает "не в то горло". Тоже закуриваю, открыв перед этим форточку, потому что в комнате точно можно повесить не только топор, но и всю оружейную палату. Свежий ветерок проникает в кухню, рассеивая дым и спёртый запах перегара.

— Ты помнишь, какого хрена мы так напились? — спрашивает Роджер, смахивая с голого плеча упавший пепел. — У меня сейчас голова лопнет, честное слово.

— Мы набухались, потому что чёртовые алкаши, — сипит Брэйн, входя в комнату. Он такой огромный, что любой на его фоне может показаться карликом. Даже довольно высокий и габаритный Роджер достаёт татуировщику разве что до скулы. — И потому, что я собираюсь на тату фест за победой, а вы решили, что лучшей поддержки не найти, как накачать меня спиртным до самого мозжечка.

— Точно, вспомнил! — восклицает Роджер, хлопая Брэйна по плечу, покрытому разноцветными узорами, от которых в глазах рябит. — Зато ты теперь ни о чём не волнуешься.

Брэйн хмыкает, открывает шкаф и находит там упаковку пластиковых стаканчиков, один из которых мгновенно наполняется коньяком. Татуировщик одним глотком выпивает содержимое "бокала" и смотрит на Роджера, выпускающего в воздух струйку сизо-серого дыма.

— Да я и до этого не боялся, — усмехается Брэйн. — Только если мои руки будут трястись, и из-за этого не выиграю, то пеняйте на себя, поняли?

— Так до мероприятия ещё почти месяц, протрезвеешь, — говорю, открывая бутылку минералки. — Так что не ссы, победа всё равно твоя. Ну, кто ещё лучше тебя может воплотить в жизнь чьё-то безумие и самые смелые мечты? Ты лучший — все об этом знают.

— Твои бы слова да в масть, — ёжится от сквозняка полуобнажённый Брэйн. Из одежды на нём только чёрные боксеры, которые на его массивном теле смотрятся почти как стринги на стриптизёрше.

— Слушай, ты бы хоть штаны надел, — говорю, туша окурок в жестяной банке. — Стыдоба стыдобушка в таких труселях перед людьми ходить. Как не совестно? Я думал, ты приличный человек, а ты...

— Пошёл на хрен, — склабится Брэйн, показывая мне жестами, куда я могу сваливать отсюда и какой маршрут для этого лучше выбрать, чтобы быстрее и не так хлопотно. — Я у себя дома. Как хочу, так и хожу. Могу вообще с голой задницей на своей кухне коньяк пить, никого спрашивать не буду.

— Это ты, значит, такой красивый Аполлон меня во сне тискал? — спрашиваю, глядя, как Роджер багровеет от подступающего хохота. — Знаешь, что я придумал? Если на фесте возьмешь первое место и тебе вручат медальку или что в таких случаях вручать принято, то я тебе в честь такого успеха подарю сатиновые труселя, чтоб аж по колено. Специально посмотрю в Википедии, какие габариты филейной части у слона и подберу подходящего размера. Тебе в ромашку или в подсолнух ткань выбирать?

Уворачиваюсь от пущенной точно мне в череп серебряной зажигали. Она отскакивает от стены и с громким хлопком падает на пол.

— Ладно, я снова спать, а вы как хотите, — говорит Брэйн, зевая. — Можете остаться и продолжить бухать, я не против. Если надумаете уходить, дверь знаете как закрыть.

И удаляется из кухни, на ходу поигрывая мускулами, которые выпирают из-под кожи буграми. Мы провожаем его громким хохотом, от которого сотрясаются стены, а Брэйн на прощание бросает своё любимое: "Собаки бешеные". Это веселит нас ещё больше, потому что по-другому не получается, когда мы собираемся вместе.

— Я только не понял, а где Филин? Я точно помню, что вчера мы были вчетвером.

— О, к Арчи память вернулась, — смеётся Роджер. — Значит, не так много мы и выпили вчера.

Делаю резкий выпад и хватаю Роджера за бороду, отлично зная, как его это раздражает.

— Что же ты, Старик Хоттабыч, весёлый такой, да ещё и с самого утра? Раздражаешь своей солнечной харей мои хрупкие нервы.

Роджер делает захват, крепко прижимает мою шею к своей широкой, покрытой узорами на морскую тематику, груди. Мне ничего не остаётся, как отпустить бороду, но в следующий момент мы валимся на пол и принимаем бороться. Мы часто так делаем, когда мозги после пьянки дают жёсткий крен и их требуется немедленно прочистить.

— Хорош, — хрипит, прижатый к полу моим коленом, Роджер, — слезай с меня! Сломаешь мне что-то — пришибу, ты меня знаешь.

Откатываюсь в сторону, освобождая пленника, и с трудом принимаю сидячее положение — перед глазами всё кружится, и тошнота подступает к горлу.

— Так, я всё ещё жду ответа на свой вопрос. — Сижу, привалившись спиной к пыльным нижним шкафчикам, пытаясь восстановить дыхание. Роджер поднимается с пола, красный как рак, и садится рядом. — Где Филин-то?

— Уехал, — отвечает, беря у меня из руки сигарету. — Вчера вечером Птичка позвонила, что приезжает из командировки, вот он и помчался.

— Странно, что я этого не помню.

Роджер смеётся, поглаживая ещё более помятую бороду.

— Это потому, что ты по телефону трепался, аж дым из ушей шёл. Ничего вокруг не замечал.

— Да-а? — протягиваю, тоже закуривая. От табачного дыма, скопившегося клубами в воздухе, трудно дышать, в горле с каждой затяжкой ещё больше першит, но и остановиться невозможно, пока сигарета не стлеет до самого фильтра. — Всё ещё не помню, но в одном я уверен.

— Что тебе лечиться нужно? — усмехается Роджер, хлопая меня по плечу. — Согласен.

— Уверен, что Фил — счастливый сукин сын. Хотя и того факта, что мне нужно лечиться никто не отменяет.

Признаться, сначала я не верил, что у Филина и Птички всё может оказаться серьёзно. Я знал его лучше, чем самого себя и понимал, что надолго Фила не хватит. Обязательно приключится какая-нибудь ерунда, и всё полетит к чертям на бешеной скорости. Потом ещё эта история с Киром, которая здорово вымотрала нервы нам всем, но и тут друг не отступился, а, кажется, влюбился в свою хрупкую маленькую Птичку ещё сильнее.

— Знаешь, а ты прав. — Роджер потирает плечо с ещё не до конца зажившей татуировкой с изображением рулевого колеса в обрамлении морской пены. — Мы столько лет знакомы, что страшно вспоминать, но никогда раньше я не видел, чтобы Филин любил какую-то девушку сильнее, чем любит Агнию. И ты ведь прекрасно понимаешь, что это всё до чёртиков взаимно.

— Это да, — соглашаюсь, следя за тем, как ярко-красный уголёк на конце сигареты подрагивает и будто танцует. — В общем, я рад за них.

— А ты? — Друг смотрит на меня жёлто-коричневым глазом. — Что у тебя?

Этот вопрос, на который у меня нет ответа. Не понимаю, зачем раз за разом все они спрашивают о том, не встретился ли мне кто-то на пути.

— Родж, я, как всегда, лучше всех, ты же сам прекрасно знаешь.

— Знаю, — кивает Роджер, продолжая буравить меня глазом-одиночкой. — Просто будь осторожен, хорошо?

— Что ты имеешь в виду?

— Арчи, не делай из меня дурака, — вздыхает друг. — Мы знакомы с того момента, как вам стукнуло по пятнадцать. Ты и Фил — два трогательных тонкошеих подростка, которые стремились научиться всему, что могли вам дать мастера с опытом. Вы чинили мотоциклы, забив на весь окружающий мир, без сна и отдыха. — Речь его плавным потоком уносит меня в те времена, когда ещё всё было хорошо, и не мучила моё сердце проклятая боль, не отравляла изнутри память. — И очень скоро у вас стало получаться. И всё это время рядом с вами был я. Понимаешь теперь, насколько вы мне дороги?

Киваю, в шаге от того, чтобы пустить скупую мужскую слезу. Или вообще разрыдаться, как последняя девчонка. Просто Роджер именно тот, кому можно доверить не только секрет, но и слёзы.

— Я всё понимаю, и тебя понимаю, только, что ты от меня хочешь?

— Я хочу, чтобы ты взялся за ум. Знаю, как тебе тяжело после смерти Наташи, но это не повод превращаться в самое распоследнее дерьмо и конченого человека, понимаешь? Нужно стряхивать с себя всё то, что тянет назад, и смотреть по сторонам. Не только в поисках тех, кого можно хорошенько трахнуть, а на утро забыть, как их зовут.

— Ты требуешь от меня невозможного.

— Да что ты говоришь? — усмехается Роджер, вставая. — Просто ты не ищешь. Никогда не поверю, что вокруг нет тех, с кем захочется чего-то большего, чем просто трах-тибидох и трусы на люстре. Хорошие бабы всегда есть. И вообще, завязывай уже бухать, словно тебя прокляли. Когда-нибудь будем отскребать лысую тушу с асфальта, помяни моё слово. И вот, поверь, если мне скажут, что ты разбился, будучи пьяным, я приду на твои похороны только для того, чтобы плюнуть в твой гроб. Ты меня понял?

— Понял-понял, за кого ты меня принимаешь?

— За того, кто уже окончательно на себя наплевал, вот за кого. — Роджер хмурится, наливая себе немного коньяка. — Я ничего от тебя не требую, Арчи, просто хочу, чтобы ты немного остановился и подумал, а не гнал по этой жизни со смоляным факелом в руке.

— Ладно, уговорил.

— Просто обещай себя беречь, хорошо?

Смотрю на этого сильного рыжего мужика, который дорожит нашей многолетней дружбой, ценит меня, и второй раз за последнее время убеждаюсь в том, что я чертовски везучий гадёныш.