Отступники

– Зачем?! – вскрикнул Рем, хватаясь за кинжал.

– Скормишь их этим туземцам, чтобы они перестали насылать на нас… эй, это что такое, воздушные корабли?

Над нашими головами плыли странные устройства, похожие на продолговатые кожистые пузыри наполненные воздухом. К ним были привязаны маленькие коробочки. На коробочках были отверстия. В отверстия выглядывали аборигены. Они обстреливали нас из луков и сбрасывали десант, мягко планирующий на крохотных кусочках прозрачной пленки.

– Гениально, – прошептал я. – Они используют… Они использую теплые газы, чтобы поднимать в воздух пассажирские капсулы! Это ведь гораздо надежнее, чем полеты на летучих кошках. Это надо запомнить. Подумай только Рем, если мы запатентуем этакую безделицу, то озолотимся на ближайшей же войне Авторитета с Солеными варварами.

– Я могу калечить не только воинов. Кия!

– Есть простой способ заставить его заткнуться. Нужно всего лишь врезать ему по печени.

Предчувствуя расправу, я успел увернуться.

– Хватит тут все топтать! – сказал я.

– Что? – оторопел Рем.

– Олечуч, – продолжал я, – хватаешь Проглота и держишь его, пока мы не минуем первый этаж. Рем – садись мне на плечи. Так будет меньше шансов, что мы раздавим какой-нибудь детский дом или госпиталь.

– Думаешь, что дело в них? – усомнился Рем, затравленно глядя на воздушные корабли. С кораблей сыпались какие-то круглые шарики, которые лопались и искрили в волосах.

– Думаю, для Вохраса эти букашки многое значат, – уточнил я. – В любом случае попытка – не пытка, да?

– Грррхм, – нехотя согласился Олечуч.

Он подозвал Проглота, обхватил его за середину туши, и взвалил на плечи. Проглот не растерялся: его язык бродил по окрестностям, стирая город за городом.

– Я сейчас, – нашелся Рем. Он забрал у меня счастливую палку, погнался за языком, схватил его и быстро намотал на шест как пряжу. Потом затолкал этот моток в Проглоту в пасть и строго сказал: держи! Проглот тяжело вздохнул, но согласился.

Итак, сызнова миновав уже ненавистную нам лестницу, мы оказались в обновленном и нетронутом нашими космическими силами, мире козявок. Мы двигались филигранно, как человек в низкой обуви, попавший на скотный двор. О да, нас вряд ли можно было отличить от диких кошек. Мы почти не касались пола. Да что там говорить, мы начинали заново всего-то лишь девять раз. И на девятый раз, когда мы все-таки смогли пройти зал и не раздавить, кажется, ни одного аборигена, благодарный Рем склонил ко мне голову и восторженно прошептал:

– Если и на этот раз ничего не выйдет, я сверну тебе коленями шею.

Это очень меня тронуло. Вот что значит дружба.

И тут мы поняли, что, да – получилось! Потому что сверху на нас наскочил мерзкий скрежет, похожий на яростную борьбу двух ржавых лезвий. Огромных лезвий. Лезвий, похожих на лопасти мельницы.

– Слышали? – шепнул Рем.

– Похоже на лезвия размером с мельничные лопасти, – сказал я.

– Нашлось что-то, что можно убить, – истеричным шепотом просвистел Олечуч.

– Пойдем Престон, зарубим это чудовище, – сказал Рем, начав подниматься по лестнице.

– Точно, – сказал я, неуверенно.

Я следовал за его спиной, довольно быстро покрываясь липким холодным потом.

Скрие-е-е-е-апс-с-с-с-с-з, – донеслось из темноты.

Это просто какой-то механизм. Просто механизм. О, Первый, сделай так, чтобы это был механизм. Механизм, рассказывающий старые, но все еще смешные анекдоты про некуморка и дровосека. Ты ведь и сам наверняка любишь эти анекдоты!

– Рем… – выдавил я.

Бегущие в разные стороны высокие стены перегородок словно взял нас в тиски. «Лабиринты наступающих», вспомнилось мне. Карты планировки башни не существовало, во всяком случае, множеству компетентных людей не удалось ее найти, что означало то же самое. Но в книгах упоминались завуалированные намеки, очень многословные, но при правильном выпаривании литературы, можно было уловить истинный смысл. Этот лабиринт был построен с учетом того, что нападающие на башню враги, коли таковые найдутся, заблудятся в бесконечных переходах и тупиках, рассредоточатся, а сверху (потолка не было, над нами зияла пасть темноты), на них будет литься огонь и сталь.

– Рем, помнишь правило номер шесть? Пускай дураки работают.

Менадинец не ответил. Он медленно продвигался вперед, поправляя сползающую на глаза корону. Да это был лабиринт. Не особо изобретательный, но злоупотребляющий сальными шутками про тупики, зловоние, пугающие шорохи и атмосферу безнадежности.

«Будь ты проклят Виг», «Я вернусь», «Смерть не может найти нас», «Ты заплатишь, Дориан Виг», «Умри Виг, умри», «Я хочу жить», «Прости меня, Кэс».

Надписей были многие тысячи. Судя по почерку их написал один и тот же человек.

Они тлели на полу и стенах, как угли, покрывая их почти сплошным мерцающим налетом. Они шептали слова написанные несчастным затворником. Я приложил к символам ладонь и слегка отпрянул, увидев, что надпись просвечивает сквозь мою плоть как через бумагу. Зачарованный неразборчивым шелестом, который скребся в мое сознание, я прильнул ухом к одной из надписей, и она заговорила громче и яростнее, ибо давно уже не могла найти своего слушателя. «Прости меня Кэс…».

– Прости меня Кэс, – сказал я.

– Ну что ты, – ответила она рассеянно.

Она сидела у игривого ручья, на теплом валуне, болтая ножками. Ее левая туфелька сползла с ноги, и держалась сейчас только на большом пальце. Кажется Кэс ждала, когда же она все-таки свалится.

– Нет, ты должна сказать, что не сердишься на меня, – потребовал я, присаживаясь рядом с ней, спиной к спине. – Это очень важно, я не хочу, чтобы ты думала, что я бросаю тебя.

– Я так не думаю, – она шевельнулась. Раздался всплеск. Я посмотрел через ее плечо: туфля, кувыркаясь и ныряя носом, уносилась вниз по течению.

– Это всего на один нерест, – сказал я, повернувшись к ней и обхватив за округлившийся животик.

– К тому времени он уже будет ползать вовсю, – печально произнесла Кэс.

– Тогда нам и понадобятся деньги и положение, которые я приобрету, пройдя этот ритуал, – я поцеловал ее в шею. – Всего один нерест в этой башне и все вернется на круги своя. Со мной ничего не случится, там будет еще девяносто девять таких же маггов как я. Все будет хорошо. Ты веришь мне?

– У меня такое чувство, что мы расстаемся навсегда, – горько прошептала девушка.

– Это ложное чувство, – возразил я мягко. – Я вернусь.

И тут случилось нечто противное богу. Голова Кэс вдруг с отчетливым хрустом повернулась вокруг своей оси и на меня уставились забитые желтой известью глазницы.

– Тогда захвати мне на обратном пути кремовых эклеров! – взвизгнула безгубая пасть.

Я заорал, столкнул чудовище в ручей, а сам бросился опрометью через лесной кустарник, рыдая и хохоча одновременно.

Когда я проморгался и различил свет факела, Рем уже вовсю тряс меня, ухватив за ворот.

– Достаточно, – я клацнул зубами.

– Точно? – спросил Рем. – Может пощечину?

– Нет, я держу себя в руках. Что я делал?

– Ты пытался меня облапать и поцеловать, – сдержано поведал Рем. – А потом обхватил коленки руками и начал ныть в голос.

– Тут везде воспоминания маггов, – сказал я, потирая виски. – Я видел кое-что…

– Интересное?

– Не особенно. От нее пахло луком. О, кости Первого, почему бы просто не наслать на нас орду нежити? Между прочим, внизу я насчитал девяносто восемь скелетов, а в легенде их было что-то около двадцати. Интересно, где еще один не считая Вохраса?

Скре-а-апсз-з-з-с-с, – сказала темнота совсем близко.

– Знаешь, что бывает, когда задаешь такие вопросы? – спросил Рем напряженным шепотом.

Скре-а-апсз-з-з-с-с, – уже за дверным косяком.

Я вскочил, и мы с сухолюдом заняли глухую оборону за какими-то обломками, гниющими на полу. Я присел на одно колено и натянул лук, стрела хищно стрекотала в моих руках.

– Внимание.

– Ага…

Скреап-с.

Оно появилось в проеме.

Обычно я начинаю издалека, что вызывает у некоторых сухолюдов желание пнуть мне под коленку или дать по печени. Поэтому здесь я скажу прямо: это был глобус мира. Каркас его был выполнен из толстых надежных брусьев. На него были набиты пластины искусно выкованных Зрачкового континента и многочисленных Капиллярных островов с мельчайшей резьбой топографических обозначений. Я уже видел такой глобус в Гротеске, в Акте Террагонии и всегда неприятно удивлялся тому, как люди умудряются совершать столь великие географические открытия и одновременно верить в то, что единственное настоящее знание – это Инкунабула Первого.

Я приспустил тетиву.

– Может он тоже говорящий? – предположил Рем. – Катается здесь и точит зубы на мух, которые на него гадили. «Мухи! Как же я ненавижу этих тварей! Я не могу их прихлопнуть, а они этим пользуются!

– Кстати, где Олечуч? – я усмехнулся. – И Проглота неслышно.

Скре-а-апсз-з-з-с-с, – ответила темнота.

Я не успел выпалить очевидное и бесполезное: «о, Первый, это не шар!». Что-то сильно толкнуло его, и он не спеша покатился дальше по коридору, как по колее, обдирая бока о стены.

Оно во второй раз появилось в проеме.

На этот раз я не буду вас баловать и начну издалека. Когда-то в детстве я любил рисовать природу. Особенно мне удавались бескрайние лесные массивы, о, живая шкура нашего мира, непознанная и могучая… В общем леса в моем исполнении очень напоминали щетинистые шипы, которые росли на хребте этого существа. Внешне оно напоминало двухметрового гуманоида, с толстым обрубленным рогом, который каким-то образом заменял ему голову. Шкуры у этого существа не было, когда оно двигалось, слышно было как слабо тренькают натянутые лиловые мышцы, словно кто-то быстро-быстро перебирает струны. А мышцы у него были будьте-нате! Мой поясной ремень вряд ли сошелся бы на его бицепсе. И – гвоздь программы – безобразная металлическая дубина. Существо волокло ее за собой, ухватив рукоять когтями.

Наверное, что-то все-таки лопнуло у меня в мозгу от перенапряжения и залило все целые механизмы отработанной мыслительной кашей. От этого они застопорились, и я не заметил, как наступил на заплесневелые обломки какого-то ящика.

Чудовище вздрогнуло и повернулось к нам.

– Ведь могло же мимо пройти, – обескуражено пробормотал Рем. – Ведь могло же мимо пройти.

Чудовище явно решало некую задачу. Оно, то поворачивалось к нам, то снова возвращалось в направление укатившегося шара. Похоже ему очень не хотелось бросать свою любимую забаву, но чудовище обнаружило лазутчиков! На это нужно было быстро и точно среагировать, иначе эти проклятые авантюристы потеряют всякий страх! Вынесут все добро, а потом, быть может, даже приватизируют помещения и начнут водить экскурсии! Ну уж змея с два, пора подновить кровищу на дубине. О да! И чудовище боком полезло в наш коридор, потому что пройти прямо ему мешали плечи.

– Внимание, – сказал я.

На этом движение в моей голове остановилось окончательно. Маленький Трусливый Престон носился в полной темноте. Воинственно вскричав, я выпустил четыре стрелы подряд, но они лишь застревали меж грубыми волокнами и беспомощно извивались.

– Ведь могло же мимо пройти, – доносилось до меня откуда-то слева.

Позади нас была стена. Справа от нас – стена. Слева от нас, что бы вы думали, – тоже стена. В этот момент мой шлем забил золотыми крыльями и сорвался прочь. Не обратив на это внимания, я медленно пересчитал стены, я снова сказал:

– Внимание.

И, со страшным усилием воли, добавил.

– Насчет три.

– Что? – выдохнул Рем.

Тупик был относительно широким и длинным, затхлый глухой прямоугольник. Монстр шел к нам, вздымая мощными трехпалыми ступнями облачка праха.

– Бросаешь фосфорные орехи.

– У него же нет глаз!

– За то острый слух!

– О, кости…

Рем бросился на землю. Я швырнул в рогоголового сулицу, чтобы отвлечь и едва успел извернуться сам – дубина скользнула по плечу, разорвав его гранями.

– Три!

Я настолько ошалел от возбуждения и страха, что заметил травму немногим позже, а сейчас пытался проглотить пучок гвоздей, застрявший у меня в горле. И, обмирая, смотрел, как Рем выхватывает из поясной разгрузки два фосфорных ореха. Как он бьет их друг от друга, чтобы запустить детонацию. Как два этих маленьких засушенных снаряда летят в грудь монстра. Отчего-то все это происходило так томительно медленно, что я хотел крикнуть «быстрее Рем!», но вместо этого издал только призывное бычье мычание.

Хлоп!

Шарики превратились в два испаряющихся комка лучащегося света. Они трещали, свистели и потрошили тишину на сотни крохотных клочков.

– Бежим! – вскрикнули мы почти одновременно.

Монстр топотал, стремительно теряя ориентацию и свирепея, щелканье струн не замолкало, я словно оказался в трактире «Тяжелая Громовая Лютня». Монстр метался, пытаясь не дать нам выбраться из комнаты, слепо рассекая воздух, тараня стены, поднимая удушающую бурю пыли и пепла, плотную как холодец. Дышать в ней было практически невозможно. В общем, благодаря нашему блестящему ходу стало еще опасней, чем было.

– По-моему, стало еще опасней, чем было! – крикнул сухолюд.

– Да, я тоже об это подумал! – приветливо отозвался я. – Рем, чего ты ждешь?

– А ты?

– Когда ты прошмыгнешь у него между ног!

Ну, Рема никогда не надо дважды просить проскользнуть между ног здоровенного змей-пойми-кого. Сухолюд, прикрыв глаза, сработал точно, как шар для игры в крокет.

Моя очередь, подумал я, следя за эволюциями дубины. Момент. Еще момент. Я дрогнул, набрал полную грудь пыли, посинел, и ринулся вдоль стены, почти вслепую. Согнувшись углом, я проскользнул под взвизгнувшим о стену ноздреватым железом. Я не поверил своей удаче, и, разумеется, не напрасно: чудовище резко развернулось и хлестнуло меня хвостом по голове, да так, что я на время забылся.

Я смутно ощущал вокруг себя беспорядочное движение, словно группа селян ловила разбежавшихся свиней. Что-то щекотало мне ребра, маленькие, но крепкие руки силились придать моему телу некое положение, от которого мой вчерашний обед шел горлом. Все мои пять чувств, будто слились в одно тупое и размытое впечатление. Это был крик, но я мог видеть его – раскаленный сверкающий клин; чувствовал его режущую кромку; на языке он отзывался металлическим привкусом кинжала и пах гарью спаленных дотла городов.

Так я осознал истинную ненависть.

Ее продемонстрировал мне Олечуч, который, жутко рокоча под звенящие аккорды мышц чудовища, напоминал малоизученный природный феномен. Достойный того, чтобы его прогнозировали магги в своих метеорологических башенках.

Чудовищу приходилось туго. Оно не сразу оценило открывшуюся перспективу, к тому же тяжело перенесло вспышки света и шум фосфорных бомб. Кроме того, оно привыкло к беззащитному глобусу.

Олечуч правильно подстроился под брутальную манеру чудовища. Он не парировал удары, которые наносились ему сверху или под большим углом, а смещался в сторону, как подлая дубовая чурка, выпадающая из-под удара колуна. Сам он бил снизу вверх, словно поднимал высокую волну, резко, мощно, визжа и раскачиваясь.

Сначала я не мог понять, удаются ли ему удары, но потом начал машинально отплевываться от липкого, холодного и мерзкого на вкус. Оно плюхалось на меня веерными брызгами, и являлось, по-видимому, тем, что ранее плескалось внутри чудовища.

– Во, дает, – одобрительно гудело у меня над головой. – Кровищи-то, кровищи… Как на ристалищах.

Я молча искал по карманам платок. Попадались только какие-то стеклянные осколки. Я понюхал пальцы. Так и есть, раздавил флакончики с благовониями и цедами.

– Остерегись! – Рем сноровисто оттащил меня от стены. Чудовище, отчаянно размахивая оставшейся левой рукой, неуклюже понеслось туда, где я только что лежал. Ударилось о стену, скользнуло по ней дальше, и, вертясь вокруг собственной оси, грохнулось на пол. Прах столбом ударил вверх, дышать стало совсем уж невозможно, я замотал нижнюю половину лица найденным платком. От него невыносимо разило коктейлем из масел.

– Валим отсюда! – сдавленно прогундосил Рем, и потащил меня к развилке, крепко удерживая при этом за ухо. Я решил не спотыкаться и не отставать, потому что Рем сейчас вряд ли сбавил бы ход и уж точно не выпустил бы мое ухо. Ведь он был истым моим товарищем. О да-а-а, кости Первого.

Мы выскочили в коридор, и я распластался на стене, выкашливая легкие. С ненавистью выбросил платок. Меня согнуло пополам. Потом еще раз пополам.

Наконец я смог вздохнуть, и заорал как новорожденный, потому что у меня, вы не поверите, уже минут десять было разорвано в клочья левое плечо. Его толстой коркой покрывал кровавый песок.

– Плечо? – кашлянул Рем, усаживая меня на пол. Он выглядел лучше меня, сказывалась врожденная привычка дышать всякой гадостью вроде бонгора. – А ну не двигайся! Сильно болит?

– Меньше чем ухо.

– Извини, схватил за первое, что подвернулось под руку, змей подери! – проворчал Рем. – Мог бы и за яйца ухватить, так что не жалуйся.

Он достал флягу и полил водой на рану, смывая песок.

– Вечно тебе достается, белоголовый.

– Что, сильно он меня? – спросил я, сглотнув всухую. – Дай-ка водички.

– А то как же, – Рем дал мне флягу. – Разодрал тебе плечико как праздничный окорок. Будешь теперь придерживать руку, чтобы не отвалилась.

– Кости Первого, – булькнул я, глотая воду.

В этот момент что-то, глухо стукнув, упало слева от нас, покатилось, очерчивая круг. Это был рог. Вырванный как гнилой зуб из челюсти нищего. Следом за ним появился Олечуч. Он брезгливо держал свой меч на вытянутых руках, словно дохлого опоссума. С меча обильно капало. С Олечуча тоже. Он мелко дрожал, зловеще хихикая и подергивая плечом.

Послышался знакомый уже шелест, топот и хруст, и Проглот явился из сумрака как вездесущий призрак. Он оббежал вокруг чучела и неподражаемым движением вывалил язык. Олечуч, не задумываясь, протер им доспехи и лезвие меча.

– Кровь чудовища может быть токсична, – сказал я. – Кости Первого…

Тут же в меня ударил язык Проглота. Ощущение было такое, словно меня лупила сухой тряпкой оскорбленная служанка. Рем каким-то образом умудрился почти не запачкаться (каким, каким, конечно же он прятался за мной, когда хлестала кровь!).

– Что это? – Олечуч присел рядом. – Человеческая кровь? Как она прекрасна. – Он залюбовался. На его плече я заметил наживленное на шип запястье монстра, взятое как трофей.

– Правда же скверная рана? – повернулся к нему Рем.

– Очень хорошо получилось, – прохрипел Олечуч. – Это красиво. Когда человек так умирает.

– Держу пари, что заражение уже пошло, – безнадежно покачал головой Рем. – Видал я такие дыры, они опасней удара ножом в брюхо. Там хоть понятно, что сейчас помрешь. А тут… То ли через час окочуриться, то ли через минуту. Может день протянет…

– Ну, хватит вам! – воскликнул я нервно.

Олечуч захохотал. Так, наверное, хохочет чума, разгоняя свое тлетворное поветрие по городам и странам.

Рем мазнул по ране какой-то зеленоватой мазью, – у меня глаза оборотились внутрь черепа, – и замотал почти чистым бинтом.

– Жить будешь, – сказал он злорадно щерясь. – Эти несколько грамм своего мяса посвяти Первому.

– Я бы предпочел поставить свечку, – проворчал я, поднимаясь. – Эй, Олечуч! Ты убил его! Да?

– Да. Я убил.

– Кретин соломенный!

– Что?

– Кре-тин со-ло-мен-ный!

Олечуч посмотрел на Рема, как бы прося у него объяснения. Сухолюд пожал плечами.

– Знаешь, что ты наделал? Змей бы тебя подрал.

Олечуч молчал.

– В этой башне все взаимосвязано! – проговорил я отчаянно. – Неужели первый этаж вас ничему не научил? Там были во-о-от такие мелкие вошки, но нам пришлось сорок раз пройтись туда и обратно, чтобы заслужить возможность действительно миновать их. И что теперь?! Ты его верно на куски распилил!

Олечуч не шевельнулся.

– Он был огромен, – добавил я. – И вызовет такой же резонанс.

Под забралом раздалось ворчание, словно где-то далеко грызлась свора собак.

– А, пропасть, сам же и виноват. Ладно, Олечуч, не бери в голову. Просто теперь нам нужно держать ухо востро и посматривать назад. И, знаешь что? Ты неплохо сработал. Ты всякого верно, навидался, будучи обычным чучелом?

– В совершенстве я заучил только один стиль боя, – откликнулся Олечуч. – Он называется «бей». Очень эффективно. Кия!

Рем довольно гоготнул.

Далее мы решили не расходиться, и принялись вместе прочесывать второй этаж в поисках лестницы. Рем осведомился, почему у меня, женоподобного умника родом из Мягкоперинии, нет карты, раз уж я такой ошеломительно умный. Я объяснил ему, что проект башни был настолько секретным, что схем планировки не сохранилось. Возможно даже, что они существовали лишь в уме архитектора Бенастиана Кэгоса, который пропал без вести почти сразу после того, как Дориан перерезал красную ленточку. Потом Олечуч потребовал рассказать ему всю предысторию башни и раскрыть ее мифологию. Ужав все прочитанные мной исторические талмуды до размеров затянутой байки про злого колдуна и доброго властелина, я сделал и это.

Так, за увлекательными беседами, мы обнаружили нашу «лестницу».

Платформа подъемника была широкой, рассчитанной на несколько десятков спасающихся гвардейцев и напоминала корзинку с двухметровыми железными стенами, довольно тонкими, чтобы не создавать лишний балласт. Пол был сколочен из легкой и прочной древесины, обитой полосками того же железа. Впрочем, говоря «легкой и прочной» я лишь цитировал строителей, которые работали здесь больше трехсот нерестов назад. В действительности же платформа изрядно прогнила, и доски сварливо трещали под ногами. Вся эта конструкция относительно легко перенесла облучение, если не считать светящихся пузырей и колыхающихся колосков какого-то странного растения.

– Да, – сказал я, осторожно перемещаясь по щелкающим перекладинам. – Тут уж точно обошлось без маггии. Не знаю даже, к счастью или… Эй, Олечуч, потяни-ка тот рычаг.

Чучело оглянулось.

– Камень, который торчит дальше других, – подсказал я.

Олечуч снаружи ударил кулаком. Кмень послушно ушел внутрь. Некоторое время ничего не происходило, но потом за стенами послышался тихий шелест, словно сеялись вниз тонкие струйки песка.

– Ага, – сказал я. – Начал наполнятся противовес. Все на борт.

Олечуч зашел на платформу и тут же провалился по щиколотку в крякнувшую от ужаса древесину.

– Держись ближе к бортам, – предупредил я.

Рем удобно устроился в углу, присев на вещмешок. Запыхтел трубкой.

Потом, откуда ни возьмись, прискакал Проглот. Он принялся возбужденно хлопать пастью и негромко булькать, словно сетуя на что-то.

– Что это с ним? – пыхнул Рем. – Будто приведение увидал.

– Скорей уж что-то, что не влезло ему в пасть, – усмехнулся я, почесав вспотевшие бока.

Собственно я действительно сопрел, и только сейчас обратил внимание на то, что воздух становиться горячим, спертым, а из лабиринта накатывают волны сухой удушливой жары, словно кто-то открывает и закрывает пасть огромной домны.

– Что-то, jaram, жарковато становиться, – завозился Рем.

– Ты тоже заметил? – спросил я.

– Заметил? – переспросил Рем, расстегивая сюртук. – Конечно, раз уж с меня течет в три ручья! Как на старой доброй Менаде.

– Тихо! – сказал Олечуч привычным тоном. – Слышите?

Я честно прислушался, высунув голову наружу. Рем прочистил ухо мизинцем и тоже навострился как охотничий пес. Сначала я слышал только, как сопит Рем, да еще что-то шумно переваривал Проглот. Понимание пришло с новой волной сухости и жара; что-то потрескивало там вдалеке, среди беспощадных к путнику пересечений камня. Потрескивало, вздыхало, словно занималось пламя лесного пожара… И тут я увидел его: огромный язык кроваво-красного пламени взметнулся над стенами лабиринта, ничего не осветив, будто взметнулся не огонь, а шелковый парус. Он истончился, рванулся прямо вверх и исчез, но потом, – я снова облился потом, но на этот раз не из-за жары, – по широкой дуге пролетел обратно и упал где-то в лабиринте.

– Кости Первого! – прошептал я, еле ворочая разбухшим языком.

Олечуч, не мешкая, взялся за края дверной перегородки и несколькими рывками поставил ее на место, закрыв вход на платформу. Потом заскрежетал засовом.

– Правильно, – сказал я, маленькими глоточками опустошая свою флягу. – Змеева пыль. Видал, Рем?

– Ага, jaram blos! – прогундосил сухолюд сквозь намотанную повязку.

– Оно идет, – гипнотически прошептал Олечуч. – Оно велико!

– Кости Первого! – воскликнул Рем, глядя на слабо натянувшиеся цепи подъемника. – Почему мы до сих пор не поднимаемся?!

– Песочные сифоны забило за столько нерестов, – отрывисто сказал я. – Ну, точно. Слышишь, еле сыплется. Но вроде бы поток крепнет. Гляди, цепи уже натянулись.

Рем посмотрел на меня глазами полными искренним пожеланием скорой смерти от перелома задницы. И его можно было понять. Да, цепи натянулись… Но только две с правой стороны. Похоже, лишь половина сифонов прочистилась, и противовес наполнялся неравномерно.

Я снова выглянул в бойницу. На мгновенье мне показалось, что из коридора, переливаясь через стены, бурля и посвистывая, на нас неотвратимо катиться какая-то густая жидкость, вроде засахарившегося меда. Присмотревшись, я убедился, что это ползли сорвавшиеся со стен надписи. Бесконечный поток злобных, постоянно переговаривающихся букв. Они менялись местами, выкрикивая оскорбления и угрозы.

Вдруг снаружи кто-то постучал к нам в кабинку.

– Эй, есть там кто? – произнес потусторонний голос.

– А кто спрашивает? – спросил я замирающим голосом.

– Ну… Я не помню своего имени, – словно извиняясь, пробормотал голос. – Оно не имеет значения. Я лишь хотел поблагодарить того господина в черных латах. Если б не он, я просто раскромсал бы вас на части и продолжил угрюмо слоняться здесь. Это не тот образ жизни, который одобрила бы Кэс.

Рем одобрительно взглянул на Олечуча и толкнул меня плечом в бедро.

– Вот видишь?

– Убийца, – сказал вдруг Олечуч. – Проваливай, убийца.

– Теперь я могу уйти, – продолжал голос. – Я обещал Кэс вернуться, но, по-моему, сильно опаздываю. Надеюсь, она не будет сердиться. Наш парнишка, наверное, уже пасет коз…

Голос замолчал. Мне показалось, что призрак ушел, но тут он заговорил снова:

– Чуть не забыл. Сам я испытываю к вам только бескрайнюю благодарность. Но вот мои слова… Вы понимаете, я был очень зол, когда писал все это. Перечитываю и ужасаюсь: каким я был злобным дураком. И, что самое обидное, ничего уже не сотрешь. Вы знаете, но скорее всего мои слова убьют вас. Если вы, конечно, не поторопитесь. Спасибо еще раз. И прощайте.

Вот теперь он ушел окончательно.

А слова приближались.

– Вот видишь? – спросил я, толкнув Рема локтем в плечо.

И неодобрительно взглянул на Олечуча.

В ответ мне снова заскрежетал засов.

– Стой! – я подскочил к чучелу, схватил за плечо. Но только подался вперед, пальцы бессильно скользнули по наплечнику. Олечуч прошел с десяток шагов вперед и остановился. – Вернись внутрь! Это слишком опасно!

– И миллионной доли того времени, что я провел здесь, не изошло, пока мы идем вместе, – нервно прошелестел Олечуч. – А ты уже достал меня до последней песчинки в моей голове!

Больше он не сказал ничего. И не собирался. Он поставил перед собой меч, воткнув его в пепел острием вниз. Словно одинокий волнорез, стоял он теперь на пути неукротимой приливной волны. Его трясло. Но, вероятно, лишь от кровожадного предвкушения.

– Престон, – окликнул меня Рем. – Отстань от него. Каждый делает что может, так? Прикроем его отсюда, и все законы природы будут соблюдены. Запирай дверь, и посмотрим, как этот кусок козлиного войлока выкрутиться на этот раз! Snaka dam…

Я с трудом сдвинул перегородку, наваливаясь на нее всем телом. Рем смотрел на меня с неодобрением. Этот взгляд я хорошо знал. Он преследовал все мои благородные порывы, как воздушный змей, привязанный к шее буйвола. «Ты слишком мягок» – говорил он мне обычно. «Когда-нибудь тебе придется убить. Придется. Кто-нибудь приставит тебе нож к причиндалам, или нанесет оскорбление, которое можно будет смыть только кровью. Посмотри на себя, snaka dam, ты вонючий уголовник, тебе на роду написано занозить задницу Первого. Что с того, что ты только калечишь своих противников или убегаешь? Убить можно и косвенно. Вот ты спер золотые подвески у какой-нибудь тэнихи, а ее муженек после этого перерезает ей глотку в запале ревности, думая, что она потеряла их, кувыркаясь с любовничком. Или стянул у сайского купчины отцовские часы, а он от этого вскрывает себе нутро, ибо так им положено по чести. Всякое зло – зло! Ты преступник, Престон. Так веди себя как надобно».

Да, так говорил Рем. Почти дословно ему вторила моя рудиментарная совесть. Она вставляла мне палки в колеса, заставляла совершать противоречивые поступки. Я понимал, что это обрывки старого плаща, которые трепыхались еще поверх нового, грязного заскорузлого покрывала, что выросло у меня на плечах. Спутавшиеся нити подавленных желаний, гибрид юношеской наивности и злой жизненной иронии.

Я задвинул засов.

Перед Олечучом слова остановились. Они мерно покачивались, как водоросли в теплом течении. Меж ними перемещалась, опадая и вспархивая, волна пронзительного визга.

– Убью, убью, убью! Умри-и-и! Убью!

– Когда лифт начнет подниматься, запрыгивай на крышу! – крикнул я.

Олечуч не ответил.

Он ждал.

Я целился в них из инфузера.

Слова тоже чего-то ждали.

Между нами росло напряжение, словно давление под крышкой котла. Но чего-то не хватало, чтобы варево закипело. И тут я решил чуть сменить неудобную позу, подогнул под себя затекшие ноги, и непроизвольно сжал курок влажными пальцами.

Свинцовый шарик с хлопком вырвался на волю, кто-то кувыркнулся, взвизгнул, нарушая общий свербящий шум, и затих. Слова замерли. Послышалось чавканье.

Олечуч, не оборачиваясь, показал мне кулак…

…и тут же он уже сдерживал хлынувшую на него армию, орудуя мечом как щитом. Рем трубкой поджег пупырек первого хлопыша, и рогаткой пустил ее далеко вперед в тылы стаи. Там ухнуло, взметнулись разорванные в буквы выражения, по крыше лифта застучало, зашлепало. Олечуч, держа меч за лезвие, крутился на месте, слова отскакивали от его локтей. Снова поднялась проклятая пыль, Олечуча скрыло, я лишь видел его смутный танцующий силуэт.

Платформу опять тряхнуло, раздался треск. Рем вытащил провалившуюся ногу и, невнятно бормоча, выстрелил из своего наручного самострела в словосочетание «поганый овцелюб» желающее протиснуться внутрь лифта через бойницу. Дротик с тихим свистом пробил «овцелюба» насквозь, и в освободившееся отверстие хлынуло облачко пыли. По крыше лифта щелкали маленькие петельки, скрежетали крохотные знаки препинания.

Лифт тряхнуло в третий раз, – он почти вертикально накренился на правый бок. Я повалился на стенку, кое-как принял устойчивое положение, расставив ноги рогатиной. Чуть позади меня соскользнул Рем, за ним шлепнулся Проглот.

У меня закончились патроны.

– Олечуч! – крикнул я. – Прыгай!

Лифт качнулся в сторону. Металл застучал о металл. Олечуч вскарабкался на задирающийся горб левой стороны. Я услышал, как он принялся счищать с лифта шевелящуюся шкуру, чтобы она не перегружала едва тянущий нас механизм. Слова пытались продраться сквозь хлипкие доски, вклиниваясь в зазоры, как клювицы. Судя по тому, что я начинал видеть в ширящихся щелях, под нами, визжа, колтыхаясь и неистовствуя, повисла гигантская гроздь. Сами того не понимая, слова выламывали из основания опору, за которую цеплялись. Я с нарастающим ужасом наблюдал за тем, как с треском проседают половицы, а из крепежных прослоек вылетают заклепки.

Сообразив, что произойдет дальше, я взял язык Проглота, беребросил его через поручень и крепко перевязал себя в поясе, и заставил Рема сделать то же самое.

Противоположная нам сторона пола ахнула, резко нырнула вниз, мелькнули гигантские рваные трещины и…

…Мы покачивались на весу, соударяясь боками. Я, Рем и Проглот. Слава Первому, вместе с сухолюдом мы весили почти столько же как великий пожиратель.

Он недовольно сучил лапами.

Наверху скрипела искалеченная платформа.

Внизу, в сгущающемся сумраке, верещало и потрескивало.

Рем мрачно курил трубку.

Я прикидывал контекст, в котором можно будет вставить это приключение в мой роман.

– Эй! – грянуло сверху.

– Оу! – откликнулся я.

– Ты еще жив, гуммозный комок? – искренне удивился Олечуч.

– Да!

– А твой друг-карлик?

– Он в порядке!

– А что с Проглотом?

– Болтается рядом!

Олечуч замолчал.

Я озирался по сторонам, разглядывая часть каменного балкона, с которого, похоже, должен был вестись огонь по противнику. Меня все больше занимало то, сколько все же редчайшего метеоритного камня было изведено на эту постройку. Речи нет, нерестов четыреста назад найти его было легче, чем сейчас. Но и добыть сложнее! Без современных механизмов… А ведь он залегает обычно в мрачных безднах ущелий и неодолимых провалах. Можно представить, во что обходиться разведка, не говоря уж о добыче. Во что это обходилось тогда.

Была здесь какая-то чрезмерность.

Люди ли вообще построили эту башню? И для чего она в действительности служила?

Олечуч сбросил цепь. Нам пришлось некоторое время раскачиваться, подобно маятнику, перед тем как я смог ухватить ее, и намотать вкруг левого запястья.

– Тащи! – крикнул я.

Олечуч сноровисто потащил нас наверх.

Он перетащил нас через край площадки, и отвязал Проглоту язык. Тот благодарно ткнулся ему в бок и принялся заглатывать цепь, довольно свистя и чмокая. В этот момент за стеной что-то со звоном лопнуло и лифт, качнувшись в нашу сторону, – мы едва успели отскочить, – упал. Скрежетнул по полу и завалился в дыру, повиснув на двух цепях. Раздался еще один хлопок, и платформа, шелестя обрывками цепей, ринулась вниз. Грохнуло так, что эхо долго еще повторяло нам его последнее слово.

– Было бы недурно, – сказал Рем, облизывая сухие губы, – если бы он кого-нибудь раздавил.

Не ответив, я огляделся вокруг. Первое что, бросилось мне в глаза, а точнее ослепило ярким светом сквозь очки… Лампа.

– Лампа, – вымолвил я, сдвинув очки на лоб.

Она была не одна. Светящиеся шары уходили вверх по столбу винтовой лестницы, светясь через каждые три шага. Кроме этого узкого, открытого всем опасностям пути атакующим больше некуда было идти.

– Сейчас бы грога горяченького с корицей, – сказал Рем.

Я хотел ему поддакнуть, но меня перебил тонкий визг времясчета, который я завел на четыре утра.

– Что это такое? – спросил Олечуч нервно. – Какой ужасный звук!

Он весь был покрыт остывающими отпечатками ругательств. Я с содроганием подумал о том, что могло бы стать с нами.

– Остался час до последних петухов, – сказал я напряженно. – После этого к Вохрасу вернуться силы и змея с два мы заставим его осушить подвал.

– Тогда нужно идти, а не в штаны тут потеть, – проворчал Рем. – Эй, а где Проглот?

Я посмотрел по сторонам. Мешка с листьями нигде не было.

– Ушел, – сказал Олечуч коротко. – Где-то над нами.

– Как это «ушел?» – хмыкнул Рем. – Опять пролез в потайную щель?

– Это сейчас неважно, – буркнул Олечуч, раздражаясь и начиная повизгивать.

– Да, вот именно, – я подбил лямки вещмешка и закинул его себе на плечи. – Олечуч – ты впереди, Рем – за ним, я – замыкаю. Пошли.

На середине пути мы остановились.

– Слова, – сказал Рем.

– Что? – я остановился, развернулся на одной ноге.

– Слова же, змея мне в портки! – повторил Рем.

Из провала, пузырясь согласными, хлынули надписи.

Я почувствовал свинцовую тучу над головой.

Олечуч, не говоря ни слова, оттеснил меня к стене, лязгая подошвами, пробежал последние пятнадцать хвостов.

Мы с Ремом, подгоняя друг друга пинками, догнали его, ворвались в округлый зал. В глаза нам ударил яркий свет, упавший откуда-то сверху, мгновенно залепив глаза уже привыкшие к сумраку.

– Тут есть ворота, – сказал сухолюд.

Прикрывая глаза козырьком ладони, я помог ему захлопнуть две взвизгнувшие створки. Из-за наростов и поплывших граней они не сомкнулись, как следует, но пока мы с Олечучом плотно прижимали их друг к другу, Рем туго стянул уключины цепью и вбил вместо засова свой кинжал. Точнее, один из них.

В оставшуюся узенькую щель тут же протиснулся маленький коготок.

Створки слегка дрогнули, послышалась отчаянная толчея, визг и шелест.

Я объявил пятиминутный привал, пытаясь проморгаться и осмотреть зал. Глаза понемногу привыкали к свету. Я подался вперед и тут же угодил в кучу какой-то сухоты.

– Клянусь Первым!

– Хватит, – сказал Рем. – Хватит всуе упоминать Имя Его.

– Моя индульгенция действует до конца нереста, – возразил я, отчаянно барахтаясь в этом необъяснимом кожистом тряпье. – Да что это такое, змей подери?!

– Сейчас он тебе и ответит, – оседающим голосом проговорил Рем, хватая меня за шкирку.

– Что?

Рем выволок меня на выстланный стеклянной мозаикой пол. Мужественно кряхтя, я поднялся и с достоинством одернул хлебнувший приключений жилет. Заметив, что мои спутники сосредоточенно смотрят куда-то вперед, я тоже невольно взглянул на…

…Него.

Это действительно был Он. Тот чьего Имени боится пропитанная религией губка в голове каждого смиренного служителя Первого. Чей вид вызывает у святых сынов одно лишь отвращение (и страх, я бы сказал праведный и бесполезный ужас), а у порочных (я бы уточнил – нормальных) людей – желание впасть в неудержимую содомию, чревоугодие, праздность и коррупцию. Низкое продолжение высокого образа Первого Зверя, собственно его недостающая часть, что-то вроде осадка скопившегося на фильтре после процеживания всех мелких религий и язычества в идеальную концепцию праведности.

Хладнокровный.

Гигантский двухголовый змей.

Символ всего того, что может принести тебе удовлетворение не связанное с радостью заучить еще парочку строф, изречений и стихов из Инкунабулы Зверя.

Никогда не имел ничего конкретного против этого парня.

Статуя была целиком вырезана из огромной глыбы голубоватого кристалла. Хладнокровный стоял пред нами в центре куполообразного зала. Вокруг мрачно мерцали вечные фонари, похожие на дремлющие истины. Ростовые свечи распространяли еще запах ароматического жира, который за время былых церемоний расплылся вокруг них толстой коркой наслоений. Колонны стремились в одну точку над статуей, образуя что-то вроде конуса. Они слабо, но заметно вибрировали, разгоняя по храму странное воздушное напряжение. Словно тысяча маленьких ростовщиков тыкала тебя крохотными сабельками за огромные долги.

С потолка свисали золотые клетки, внутри которых угадывались сухие желтоватые мощи животных и людей.

Жертвы.

Одна из клеток шумно раскачивалась. Мощи давно вылетели из нее и разметались по полу сыпучим прахом. Проглот глухо урчал и сучил лапами. Цепь была толстой, прочной, однако кольцо, ввинченное в камень, начало поддаваться. Язык и вечный голод победили. Клетка с грохотом канула на пол, и мешок с листьями проглотил ее как клецку.

– Привет Прголот, – сказал я.

– ..? – удивился Проглот.

– Давайте осмотримся, – предложил я.

– Чего? – переспросил Рем, выглянув из-за кроваво-красной колонны, стоящей в двадцати шагах от меня.

– Я сказал, что нет ничего лучше здоровой инициативы!

– Иди к зм… – Рем подавился тем, что хотел сказать и поправился, – то есть, никому не нужно твое ворчание!

– Олечуч… – я повернулся к нему.

– ..? – все так же искренне удивился Проглот.

– Да нет, ничего.

Тепер сбежал наш телохранитель. Мне тоже следовало чем-нибудь заняться. Я нахмурился как прожженный змеелюб-сектант саном не ниже Совратителя, и отправился прямиком к статуе.

Чтобы случайно не обделаться от собственной бескомпромиссности, я нашептывал парочку знакомых мне еретических литаний. Я был предельно сосредоточен и все равно, мне почудилось, что это не я приблизился к статуе, а она надвинулась на меня одним незаметным движением.

Головы смотрели на меня.

Ледяные выпученные глаза.

На меня…

Острые как колья в волчьей яме…

Только на меня…

Волчья яма, в которую Я падаю…

Только…

Содомия, чревоугодие, праздность?

На…

Нет. Не сейчас. Ярость. Ярость!

Меня!

– Отойди, – тихо сказал Олечуч, закрывая мне глаза и отводя в сторону.

Я взбрыкнул как истеричный старикашка, и в приступе накатившего бешенства ударил его кулаком не глядя, не попал, махнул снова, разбил кулак о черный доспех, заорал не своим голосом и уселся на пол. Олечуч немного помог мне в этом.

– Сосредоточься на боли…

– Что?

– Думай о боли.

Когтистые пальцы сдавили мое раненое плечо.

– Ах, об этой боли, – прошипел я.

– В тебе много корма для Правой Головы, распутник. Она поедает твое сладострастие. А Левая Голова отрыгивает злобу. То, чего ты так боишься. Желание убивать. Он не может навязать тебе грех. Не может создать его сам. Но прекрасно лепит из того что есть. Лепит то, что наиболее опасно.

– Откуда ты это знаешь, Олечуч?

– Для него это место опасней всего. Я уведу его. Покиньте и вы этот храм. Поднимайтесь выше. Покиньте немедленно.

Олечуч выпрямился и пошел легкой, необычной для него походкой, куда-то за статую.

Я почувствовал присутствие за спиной. И приглушенный запах бонгора.

– Нашел что-нибудь? – я поднялся, осторожно поглаживая плечо.

– Там книжные стеллажи, – пренебрежительно отозвался Рем. – Куча книг в дорогих переплетах. Все пустые.

– То есть?

– Страницы пусты, – Рем сунул мне зеленоватый, обитый медью том. – Я проверил десятка два. Ничего. Престон, они, что, действительно поклонялись змею?

– Кто «они»? – я открыл книгу. Страницы из кожи. Пустые. Все до одной.

– Вот именно, кто? – сплюнул Рем. – Ваши славные древние правители. Этот Вориан Диг, или как там его… Они приносили здесь жертвы!

– Это точно…

– Тут везде шкуры! – воскликнул сухолюд, глядя на мое каменное лицо. – Ты угодил в них и даже не заметил! Sopido dam! Звери и люди! Идем скорей из этого проклятого места! Где Олечуч?

– Ты заметил, что тут почти нет радиации?