2

Мне скоро исполнится сорок пять, по профессии я литератор, занимаюсь проблемами эстетики. Смею утверждать, что знаю Гегеля лучше самого себя и даже своей жены. Трудно познать самого себя, это удается лишь гениям. И, может быть, ничтожествам. Но если гении смиряются с нечеловеческим в себе, то ничтожества превращают его в свое оружие. Что же касается моей жены, то я просто избегаю думать о ней. Почему? Она такая хорошая, почти идеальная, что не хочется подвергать ее ненужной эрозии размышлений. Она врач, и отсюда все мои маленькие несчастья. Она умудрилась найти у меня первые признаки тахикардии. И для нее этого оказалось достаточно, чтобы вытащить сигарету у меня изо рта и начать ревниво считать каждую выпитую мною рюмку. Из всех моих увлечений и простительных слабостей, осталась, пожалуй, одна рыбная ловля. Есть такие властные женщины, которые целиком подчиняют себе мужчину вопреки представлениям о его независимости и самостоятельности. Скорее всего это проявление искренней любви и заботы о нем, но порой и откровенного эгоизма, чувства собственности и высшей формы властолюбия. Вот почему не надо чересчур хорошо знать ближнего, гораздо благоразумнее воспринимать только положительные его стороны.

Едва я переступил порог, жена сразу же догадалась, что что-то случилось. Она молчала, но я ловил на себе ее изучающий взгляд. Как все знакомые мне женщины-врачи, она терпелива, тактична и сдержанна. Она часами может молчать, укоризненно поглядывая на меня, пока я сам не выдержу и не выболтаю даже того, о чем она и не собиралась меня выспрашивать. Но на сей раз ее тактика была обречена на неудачу. Я готов был скорее броситься с балкона, чем сказать ей страшную новость. Когда мы сели ужинать, она не выдержала и сказала:

— Ты что-то от меня скрываешь!

— Ничего подобного, — ответил я сухо.

После ужина я включил телевизор, Но, поглощенный своими мыслями, почти не следил за происходившим на экране. Часов в восемь раздались частые нервные звонки— так звонят по междугородному телефону. Встревоженный, я снял трубку и услышал низкий голос полковника.

— Ничего нового не могу вам сообщить, товарищ Найденов… Мальчик нечаянно упал с берега и утонул.

В его расстроенном голосе я уловил и некоторое раздражение. Вероятно, ему был неприятен мой интерес к этому происшествию. На моем месте любой другой постарался бы о нем забыть.

— Вы сказали, что он упал с берега, — сказал я с недоверием. — Как вы это установили, товарищ полковник?

— Может, я не совсем точно выразился. А что еще можно предположить?

— Не знаю, но берег там низкий и мелко. Он не мог упасть и тем более утонуть.

— Есть и обрывы, — неуверенно возразил полковник. — В таких местах глубина пять-шесть метров. Неужели мальчик все время стоял на одном месте?

— А там, где его нашли, берег высокий или низкий?

— Низкий…

— Ну вот, видите!

— Что я должен видеть? — сердито спросил полковник.

Этот человек, похоже, решительно не понимал, какие у меня возникли подозрения.

— Выходит, это не несчастный случай.

— А что ж, по-вашему? Преступление? Кому и зачем убивать невинного ребенка? Разве вы не понимаете, что просто глупо предполагать убийство.

— Но все же такую возможность нельзя исключать заранее.

— Нет, это абсолютно исключено. Кроме персонала турбазы и родителей, никого на озере не было. И никто из них никуда не отлучался.

Проглотив застрявший в горле ком, я сказал:

— А если, представьте себе, он покончил самоубийством…

Я услышал, как на другом конце провода полковник засопел — вероятно, от возмущения.

— Самоубийством? Десятилетний мальчик? Не знаю ни одного такого случая.

— А я знаю.

Только теперь я сообразил, что жена внимательно слушает наш разговор. Ну и черт с ней! Секунду помолчав, полковник заговорил каким-то, я бы сказал, умоляющим тоном:

— Но, товарищ Найденов, ведь мы же все трое видели его незадолго до того, как он утонул. Разве похоже было, что он думает о самоубийстве?

Действительно, не было похоже. И когда я разговаривал с ним, он показался мне жизнерадостным. Но можно ли точно знать, что делается в душе ребенка? Пожалуй, легче угадать, о чем думает сфинкс.

— Ничуть, товарищ полковник, — сказал я примирительно. — Но этот случай меня и вправду расстроил… Как и вас, я полагаю…

— Да, конечно. Но должен вам сказать, товарищ Найденов, у нас в год тонут сотни детей… И при самых невероятных обстоятельствах. Иногда просто диву даешься, что они могут выдумать.

Тем и закончился наш разговор. Подняв голову, я увидел жену, прислонившуюся к дверному косяку. Конечно, она слышала весь наш разговор — от первого до последнего слова. И по тому, что говорил я, догадалась об ответах полковника. Лицо у нее было озабоченное. Но голос ее прозвучал, как всегда, спокойно и уверенно.

— Выбрось эту дурацкую мысль из головы, Геннадий! — сказала она.

— Какую мысль?

— Будто ты виноват в смерти мальчика.

Я был поражен. Именно эта мысль мучила меня, — что мальчик утонул, пытаясь оживить рыбу. Если бы я не подарил ему эту проклятую рыбу, он был бы сейчас жив! Недаром его отец так враждебно смотрел на меня.

— Это же чистая случайность! Неужели ты не понимаешь? — продолжала жена все так же уверенно. — Мало ли что взбредет в голову ребенку! В поведении детей часто нет никакой логики.

Чистая случайность!.. Как ни хорошо она изучила меня, в данном случае она выбрала неудачное слово. Для человека, окончившего два факультета, один из которых философский, это слово имеет более глубокое значение, чем для остальных людей. Жизнь человека состоит в основном из случайностей. Но они так же крепко связаны одна с другой, как железные кольца в кольчуге древних воинов. И то, что их связывает, зовется необходимостью.

— Это не случайность! — возразил я. — Он был на редкость умный мальчик. Скорее ты могла бы по-глупому утонуть, чем он…

— Спасибо! — сказала она и вышла.

Как все кабинетные ученые, я человек трудолюбивый. Но мое трудолюбие исчерпывается работой над книгами и рукописями. В обычной будничной жизни я совершенно беспомощен. Возможно, жена приучила меня к такому образу жизни за долгие годы нашего тесного общения, столь тесного, что я порой не отделяю себя от нее. Она охотно заменяет меня везде, где требуется проявить какое-либо неприятное усилие. Она и впрямь очень добра, хотя основательно подчинила меня себе. Оставшись один, я тяжело вздохнул и машинально сел за письменный стол. Это моя крепость, здесь я чувствую себя свободным и всемогущим. А сейчас мне были нужны силы, бесконечное терпение и упорство, чтобы пройти весь путь от начала и до конца. Я знал, что не успокоюсь, пока не узнаю правду, пока кольцо за кольцом не разберу железную кольчугу. Сознание вины, даже самой малой, невыносимо для меня. Я должен или снять с себя вину, или искупить ее.

В тот вечер я поздно лег спать. Чувствовал, что и жена не спит, но она была слишком горда, чтобы заговорить первой. Ждала, вероятно, когда заговорю я. Но я молчал, погруженный в раздумье. Теперь я знаю, что опоздал к этой странной сцене жизни. Занавес уже опустился, но его тяжелые складки еще колыхались. Публика сидела притихшая и недоумевающая. Я хочу только восстановить факты. Насколько возможно, не буду давать воли переполнявшим меня тогда чувствам. А как вы сами сможете судить, в этой истории нет ничего необыкновенного, кроме самого мальчика. Но если бы не он, истина никогда не открылась бы нам.

Загрузка...