Введение

Около 11 лет — от 1906 — 1917 года — провели мы, русские эмигранты, в изгнании за границей.

Все эти годы мы жили на чужбине под неустанным наблюдением агентов царского правительства, которое окутало нас густой сетью шпионажа и провокации. Особенно сильно и мучительно проявлялось это в мировом центре культурной жизни — в Париже. Почти за каждым из нас ходили по пятам и французские, и русские филеры, на каждом собрании у входов и выходов и в самом зале мы встречали подозрительных субъектов, от которых за версту пахло охранкой и сыском; мы хорошо знали, что наша переписка перлюстрируется не только в центрах Российской империи и в ее пограничных пунктах, но и в столице Великой Республики, и на территории свободолюбивой Швейцарии; мы хорошо знали, что эта перлюстрация производилась русской политической полицией при тайном содействии местных полицейских властей, почтальонов и консьержей; мы хорошо знали все это — и ничего не могли поделать.

Не только русские эмигранты боролись с заграничной «охранкой», — против института заграничных полиций протестовали и во французской прессе, и с парламентской трибуны такие влиятельные политические деятели, как Жорес.

Когда глава французского министерства знаменитый Клемансо в ответ на ряд пламенных филиппик, произнесенных в палате депутатов Жоресом после разоблачения Гартинга-Ландезена, дал публичное обещание, что на французской земле отныне не будет иностранных политических полиций, мы знали, что данное обещание не воплотится в жизнь; и, действительно, филерская слежка за нами после этого нисколько не ослабела.

Но гораздо мучительнее и тяжелее для нас, русских эмигрантов, чем это «внешнее наблюдение», была та атмосфера недоверия и подозрения к своим товарищам, которая была порождена провокацией. После разоблачения Азефа подозрительность и взаимное недоверие приняли совершенно болезненный характер: подозревали чуть ли не всех, порой самых близких товарищей и друзей. Подозревали часто без всяких оснований, зря, но, с другой стороны, все же не принимали достаточных мер предосторожности для ограждения себя от провокаторов.

Как показало изучение, еще далеко неполное, архивов «заграничной агентуры» (так назывался центральный орган русской политической полиции за границей), через ее руки за период с 1905 по 1917 годы прошло около ста «секретных сотрудников» (провокаторов), в той или иной степени причастных к «внутреннему освещению» своих товарищей-революционеров, а иногда и к прямой провокации, — процент довольно значительный, если принять во внимание, что политических эмигрантов за это время в Западной Европе было не более четырех-пяти тысяч.

Понятно поэтому, что когда до Парижа в марте 1917 года дошли первые вести о Февральской революции, многие из эмигрантов обсуждали вопрос о том, что нужно захватить архивы политической полиции, которую эмиграция неизменно соединяла с консульством и посольством, и арестовать чинов «охраны». В силу разных обстоятельств, среди которых не последнее место занимало то, что в страстном желании попасть как можно скорее на родину и принять участие в работе «возрождения страны» многие видные революционеры не додумались войти в непосредственные сношения с таким ярким представителем старой власти, как посол Извольский, — и революционное выступление не состоялось.

Вопрос о захвате архивов политической полиции и об аресте ее чинов в Париже не обсуждался ни на общих эмигрантских собраниях, ни в партийных группах; дело заглохло, архив и «чины» остались неприкосновенными.

Но когда был организован, наконец, эмигрантский комитет по отправке политических эмигрантов в Россию, то нами был поднят вопрос о том, чтобы просить Временное правительство о допущении представителей комитета в опечатанное помещение заграничной агентуры для разбора архивов и для выяснения состава секретных сотрудников.

После трехнедельного ожидания мы все же получили от Керенского это разрешение, причем к нам был присоединен эмигрант, присяжный поверенный Е. П. Рапп. Почти одновременно с этой телеграммой Керенского Рапп получил предложение от представителя чрезвычайной следственной комиссии Муравьева организовать составление описи дел заграничной агентуры.

Таким образом, волею петроградского начальства во главе задуманного нами дела официально оказался Рапп; Комиссия по разбору архивов бывшей заграничной агентуры сформировалась в следующем составе: председатель — Рапп, члены: В. К. Агафонов, М. М. Левинский, С. Левицкий (Познер), М. П. Вельтман (Павлович) и М. Н. Покровский. Кроме того временно в Комиссии работали: Веллер, Л. П. Гомелля, С. И. Иванов, Биллит и Стружинский.

В силу телеграфного предписания в начале при наших работах присутствовал вице-консул Кандауров, но затем официальная бумага Муравьева, присланная на имя Раппа, освободила Кандаурова от этой обязанности. Вскоре затем нами был приглашен в качестве эксперта давно уже проживавший в Париже известный разоблачитель многих секретных сотрудников и вообще всей подпольной деятельности Департамента полиции бывший помощник делопроизводства Департамента полиции Л. Меньшиков.

На дверях заграничной агентуры, помещавшейся в нижнем этаже русского консульства в Париже, мы нашли печати консульства и личную печать заведующего агентурой Красильникова; сняв их и отомкнув двери, находившиеся на запоре под двумя ключами, не без волнения вошли мы в таинственную парижскую «охранку», состоявшую из двух относительно небольших комнат… Вот он, тот центр, откуда невидимая рука направляла свои удары в самое сердце русской политической эмиграции; здесь плелась паутина, окутывавшая нас и наших товарищей тысячью тонких, но крепких нитей; здесь, думали мы, совершались сатанинские искушения, и слабые или уже развращенные становились окончательно предателями…

Две небольшие комнаты — одна в два окна, другая в одно — за решетками; окна выходят на двор, общий для посольства и консульства. Первая комната — канцелярия; вдоль стен ее стоят высокие до потолка шкафы с делами; это и есть знаменитый архив заграничной агентуры; две шифоньерки с карточными каталогами, один шкаф со старыми делами, кипами «агентурных листовок» и альбомами фотографий революционеров, три письменных стола с пишущими машинками на них и массивный несгораемый шкаф — вот чисто деловая обстановка канцелярии заграничной агентуры.

Совершенно другое впечатление производила другая комната — кабинет самого Красильникова: великолепный письменный стол красного дерева с роскошными бронзовыми канделябрами и другими украшениями, диван, кресло, стулья красного сафьяна и два больших портрета царя и наследника… Здесь вырабатывались директивы и планы «внешнего» и «внутреннего» наблюдения за политическими эмигрантами, которые немедленно при посредстве состоявших в распоряжении Красильникова жандармского подполковника Люстиха или главы филеров — знаменитого Бинта передавались многим десяткам агентов внешнего наблюдения — «шпикам» — и так называемым секретным сотрудникам, — попросту провокаторам; директива начинала приводиться в исполнение, — и вы чувствовали это на себе, если были уже стреляным волком: увеличение числа подозрительных фигур при вашем выходе на улицу, усиленная любезность вашей консьержки, а затем и усиленное устремление в вашу сторону подозрительных «товарищей»; последнее улавливали, к сожалению, немногие — только особенно наблюдательные…

После внимательного осмотра этого таинственного убежища наших врагов мы сразу нашли в ящиках красильниковского стола и в бюро его помощника Мельникова несколько интересных бумаг: прошение на Высочайшее имя о помиловании известного в Парижской колонии художника Иванова, доклад Красильникова Департаменту полиции о переговорах с корреспондентом «Русского слова» Брутом-Беловым, просившимся в секретные сотрудники, два подробнейших доклада Бинта о переговорах с одним довольно известным парижским эмигрантом по поводу возможного поступления его в число секретных сотрудников заграничной агентуры и некоторые другие, менее интересные бумаги.

Понятно, что первые дни нашей работы в канцелярии заграничной агентуры прошли в довольно беспорядочном чтении бумаг, найденных нами в столах самого Красильникова, чиновников его канцелярии и в несгораемом шкафу; затем несколько дней было посвящено систематическому обзору всего «богатства», накопленного в этих двух комнатах.

Прежде всего наше внимание было привлечено двумя карточными каталогами — первый из них, печатный, заключал в себе около 15–20 тысяч карточек с фамилиями и приметами разыскиваемых и подлежащих аресту лиц, замешанных в революционном движении. Второй каталог, гораздо для нас более интересный, состоял примерно из 2–3 тысяч карточек, на которых чиновниками заграничной агентуры отмечались, конечно в алфавитном порядке, все лица, упоминавшиеся по той или иной причине в бумагах агентуры; помимо имени, а иногда и отчества, а также и кличек, революционной или агентурной, на каждой такой карточке отмечались номера входящих или исходящих бумаг, в которых упоминалось данное лицо. Просматривая этот каталог, каждый из нас, членов Комиссии, мог сразу увидеть, в какие годы его заграничного бытия и как часто заграничное и российское начальство обращало на него свое «благосклонное» внимание. Так, например, пишущий эти строки тревожил заграничную агентуру или самый Департамент полиции за все время своего 11-летнего изгнания не более ста раз.

Подобные автобиографические занятия показали нам, во-первых, что архитектура архива заграничной агентуры покоится на этом карточном каталоге и на системе исходящих (посылаемых заграничной агентурой) и входящих (получаемых ею) бумаг, и во-вторых, что среди этих бумаг отсутствует значительное их количество.

Из расспросов чинов заграничной агентуры нам удалось установить, что много наиболее секретных бумаг было вывезено из помещения агентуры жандармским подполковником Люстихом и чиновником Мельниковым еще до запечатывания посольством этого помещения; выяснилось также, что все зти документы находятся на квартире Мельникова. Узнав это, я ранним утром отправился на квартиру Мельникова, забрал девять пакетов бумаг и совместно с ним и вице-канцлером Кандауровым перевез их в помещение агентуры. Впоследствии оказалось, что все же многих бумаг в архиве недостает. Красильников «объяснял» это тем, что бумаги не являлись для него чем-то неприкосновенным, — для него прежде всего было важно «живое» дело, а некоторые документы могли и затеряться.

Системы «отдельных дел» в архиве заграничной агентуры не существовало, и только в исключительных случаях (запрос Департамента, необходимость в данный момент подробнейшей справки и т. п.) канцелярия заграничной агентуры составляла из соответствующих номеров входящих и исходящих бумаг временные «отдельные» дела; к входящим и исходящим в таких делах присоединялись и различные другие документы: письма, агентурные листки, различные справки, фотографические карточки.

Среди таких временных отдельных дел наше внимание остановилось на деле о Савинкове, о бунте на крейсере «Аскольд» и о военном шпионаже. Между прочим даже при беглом просмотре дела об «Аскольде» нам стало ясно, что бунт был организован не без участия провокации, и что в ней сыграл не последнюю роль некий Виндинг, имевший сношение с охранкой (см. список).

С жадным любопытством также перелистывали мы альбомы фотографических карточек, найденных нами в канцелярии заграничной агентуры. Альбомы эти были, во-первых, основные — для надобностей самой заграничной агентуры, заключавшие в себе фотографии нескольких сот революционеров, и маленькие альбомчики, специально предназначенные для агентов наружного наблюдения и вмещавшие лишь 20–30 небольших фотографий революционеров, главным образом террористического направления, особенно интересных бдительному полицейскому начальству.

При этом предварительном общем обзоре архивов заграничной агентуры мы вскоре поняли, что главная наша задача — разоблачение «провокаторов» представляется чрезвычайно трудной, так как ни в бумагах, ни в каталогах, ни в фотографических альбомах мы не нашли конечно каких-либо указаний на фамилии секретных сотрудников; только впоследствии при более подробном изучении архивов нам удалось извлечь несколько бумаг, в которых находились прямые или косвенные указания на настоящие фамилии сотрудников, но, увы, то были либо «герои» давно минувших времен, либо уже проваленные, либо выброшенные за борт самим начальством за ненадобностью — бывшие секретные сотрудники.

О действующем же составе сотрудников, о предателях, служивших до последнего дня и получавших свои тридцать серебренников до того момента пока их платили, мы нашли указания; но и в этих отчетах секретные сотрудники фигурировали лишь под специальными охранными кличками. Здесь мы впервые познакомились с «Гретхен», «Скоссом», «Россини», «Невером», «Люси», «Корбо», «Вебером», «Шарпантье», «Неем», «Пьером», «Сержем», «Американцем», «Шарни» и другими более или менее звучными именами…

Сравнение финансовых отчетов за разные годы и месяцы показало, что до самого последнего времени в заграничной агентуре работало не менее двадцати двух секретных сотрудников, получавших от 250 до 2500 франков в месяц; среднее жалование за последние годы было 500 франков; кроме того многие из сотрудников получали значительные суммы — от 200 до 1000 франков на разъезды и различные командировки, получали также наградные, пособия на лечение и вообще все богатые милости, как и остальные чиновники Российской империи. Ни одной расписки секретного сотрудника в получении им денег в архиве агентуры найдено не было. И немудрено, так как при Красильникове, например, все деньги, причитавшиеся секретным сотрудникам, выдавались под расписку подполковнику Люстиху, который и передавал их по назначению. Только два сотрудника: «Шарни» (Загорская) и «Ратмир» (Рекули), находившиеся в непосредственном ведении Красильникова, получали деньги лично от него.

Но конечно и финансовые отчеты не дали нам данных для разоблачения настоящих фамилий секретных сотрудников. Впервые блеснула перед нами надежда на это разоблачение, когда при более систематическом изучении входящих и исходящих бумаг архива мы заметили, что на многих бумагах последних годов, посылавшихся агентурой в Департамент, точнее на их «отпусках», то есть на копиях, оставшихся в архивах агентуры, имеются пометки из нескольких букв, которые обозначали охранную кличку секретного сотрудника, сообщавшего Люстиху приводимые в бумаге сведения и указания. Иногда на таких бумагах имелась не одна, а несколько таких охранных кличек, что конечно указывало на то, что сведения были сообщены несколькими сотрудниками. Для разоблачения настоящих фамилий предателей бумаги, которые с такими пометками относились к определенной охранной кличке, мы решили объединить в отдельное дело.

Благодаря такому приему можно было очертить сферу деятельности данного секретного сотрудника; так, например, были раскрыты «Скосе», оказавшийся с.-p., грузином Деметрашвили, и «Ниель» — Бротман (Эстер).

Затем большое значение в деле раскрытия охранных псевдонимов сотрудников оказали нам так называемые агентурные листки — оригиналы донесений жандармского подполковника Лю-стиха, ротмистра Лиховского и Литвинова, состоявшиеся на основании собеседований или писем секретных сотрудников, находившихся под руководством этих охранников. В агентурных листках проскальзывали различного рода интимные указания, очень важные для установления того или иного сотрудника и исчезавшие в официальных бумагах, — состоявшихся на основании этих листков для отсылки их в Департамент полиции. Так, например, в одном таком агентурном листке Люстиха с точной датой по обыкновению я прочел, что сотрудник «Гретхен» нездоров, что у него «гонят солитера», в другом, что тот же сотрудник давно не приходит на свидания, так как занят своими «мухоловками». Указания чрезвычайно характерные и достаточные для того, чтобы после целого ряда справок выяснить, кто скрывается под поэтическим названием «Гретхен» (Кокочинский). «Мухоловками» Люстих в целях конспирации, а может быть и краткости называл мастерскую Кокочинского для изготовления бумаги против мух.

Затем мне удалось найти черновики двух докладов Красильникова, в которых он сообщает Департаменту как о «проваленных», благодаря Бурцеву, секретных сотрудниках, так и о тех, положение которых поколеблено, так как относительно них у Бурцева имеются кое-какие подозрения; в этих черновиках над фамилиями всех этих лиц надписаны карандашом их охранные клички. Так было раскрыто восемь или девять псевдонимов секретных сотрудников Красильникова.

Эта кропотливая аналитическая работа была затем проверена и дополнена во время допросов чинов заграничной агентуры нашей комиссией во главе с Раппом и с прибывшим из России уже к концу нашей работы комиссаром Временного правительства г-ном Сватиковым. Были допрошены затем нашей комиссией и некоторые разоблаченные секретные сотрудники (Деметрашви-ли, Кокочинский, Стааль, Житомирский, Чирьев), а г-н Сватиков подверг такому же допросу секретных сотрудников, проживавших в Англии (Бротман, Гудин, Цукерман-Орлов), Италии (Вакман, Савенков), Швейцарии (Санвелов, Абрамов) и в Швеции (Коган-Андерсен).

Эти допросы «провокаторов» не дали ценного фактического материала, хотя большинство из них (за исключением Абрамова и Деметрашвили) не отрицали своей службы в заграничной агентуре. Все показания сознавшихся секретных сотрудников сводились почти всегда к одному и тому же: что они-де вошли в сношение с полицией вследствие тяжелых семейных и материальных обстоятельств, что они почти ничего не давали представителям заграничной агентуры и часто даже обманывали их сообщениями ложных сведений…

Члены нашей комиссии по изучению дел заграничной агентуры прекратили свою работу неодновременно; дольше всех пришлось проработать мне, но и я не в силах уже был оставаться в Париже, когда так тянуло в Россию. В сентябре я покинул Францию…

Заведование архивом заграничной агентуры и дальнейшая разработка его были оставлены в руках комиссии из трех лиц: М. Левинского, С. Левицкого (Познера) и Лазаркевича; экспертом при комиссии был оставлен Л. Меньщиков.

По возвращении своем в Петроград я не имел намерения приступить к немедленному изданию собранных мною материалов по истории заграничной агентуры, так как в это время многочисленная комиссия изучала колоссальный архив бывшего Департамента полиции, и я предполагал связать свою маленькую работу с тем громадным трудом, который должен был завершиться в конце концов изучением материалов Департамента. Но после октябрьского переворота работа по изучению архива Департамента полиции была прекращена, архив запечатан, и я счел невозможным откладывать далее опубликование результатов своей работы конечно в копиях, которые являлись прекрасным дополнением к данным, собранным мною в архивах заграничной агентуры. Приношу здесь свою сердечную благодарность А. А. Овсянникову, который передал в мое распоряжение находившиеся в его руках материалы.

Основу для объединения этих разрозненных фактов я почерпнул, с одной стороны, из своих собственных воспоминаний, с другой, — из бесед с некоторыми знатоками старого полицейского режима.

На основании всех этих данных я попытался дать, конечно весьма несовершенный и не полный, очерк истории заграничной агентуры с начала ее основания вплоть до наших дней; несовершенный и не полный, так как архивы заграничной агентуры изучены мною относительно поверхностно — и вследствие краткости времени, бывшего в моем распоряжении (четыре месяца), и вследствие специальной задачи, поставленной нами себе при изучении этих архивов (разоблачение провокаторов), а из архивных сокровищ Департамента полиции в мои руки попала конечно весьма незначительная часть материала, касающегося дел заграничной агентуры. Но в наше время, когда события бегут с такой головокружительной быстротой, а правительства сменяются в течение нескольких месяцев, я считаю более предусмотрительным издать мою работу хотя бы и в далеко несовершенном виде, так как никто не может поручиться, что материалы, необходимые для полной разработки нашей темы, останутся в неприкосновенности.

Небольшая книжка, которую я предлагаю вниманию читателя, распадается на две части: первая — исторический очерк заграничной агентуры, вторая — список и краткая характеристика большинства секретных сотрудников, «работавших» в этом учреждении.

В историческом очерке я придерживался документального изложения, то есть по мере возможности для характеристики событий и лиц приводил документы почти целиком; делал я это не только для того, чтобы сохранить «неподражаемую прелесть» языка и психологии авторов этих документов, являвшихся в то же время и действующими лицами нашей печальной эпопеи, но и потому, что в этих документах всюду встречаются факты и указания, в данный момент представляющиеся может быть малоинтересными и незначительными, но могущие дать в будущем, а для некоторых наших читателей вероятно и в настоящем нити для выяснения многих темных вопросов в области политического сыска и провокации.

Март 1918 г. Петроград. В. Агафонов.

Загрузка...