Парижский десант Посейдона

Глава двадцать пятая ИСТИНА В ВИНЕ

Будучи отозван из Калининграда в Питер, Никита Владимирович не ждал для себя ничего хорошего.

Ему предписали явиться в мундире. С полной, так сказать, выкладкой.

Мундир следователь надевал лишь по торжественным дням – преимущественно на разного рода закрытые собрания с участием президента, министра юстиции или директора ФСБ. «Разборы полетов», как правило, не требовали парадной формы одежды.

Никита Владимирович ожидал увидеть Клюнтина тоже облаченным в генеральскую форму, но генерал-майор встретил его одетым как обычно, даже немного неряшливо.

Он – вопреки обыкновению – не предложил ему сесть.

В последовавшей беседе Клюнтин ни разу не обратился к нему ни по имени-фамилии, ни по званию.

Никита Владимирович стоял навытяжку и поначалу обливался потом, но спустя какое-то время перестал. На него навалилось апатичное безразличие к происходящему.

Повесился подследственный – ну и что?

Пусть даже свежеперевербованный агент.

Такое случается.

Насколько понимал Никита Владимирович, хозяевам смерть Красавчика была даже на руку – еще один рот заткнется.

Последний, похоже...

Ну, комбинация накрылась, это да, – и что?

Тоже впервые?

В оперативной работе неизбежны проколы, а здесь даже не прокол – просто несчастливое стечение обстоятельств.

Все это так, если у руководства нет личного интереса. А он, очевидно, имелся, и Никита Владимирович уверялся в этом все прочнее.

– Куда вы смотрели? – негромко спрашивал генерал-майор, изучая собственные ногти. – Вам что, не хватает средств видеонаблюдения?

– Человеческий фактор, товарищ генерал-майор, – твердил следователь. – Я хорошо изучил старика. Он всеми правдами и неправдами цеплялся за жизнь. Сколько себя помнил. При этом он исходил из ортодоксальных религиозных воззрений. Его осматривали врачи – никаких признаков депрессии, чреватой суицидом...

– Что же вы мне мозги пачкаете всякой хренью, – сокрушенно отозвался Клюнтин. – Какие, к чертовой матери, религиозные воззрения? Может быть, нам привлечь к делу гадалок и колдунов?

– Возможно, и стоило бы, – с неожиданно прорвавшейся наглостью парировал следователь. Он сообразил, что терять ему нечего. – У нас, насколько я знаю, существует специальный отдел.

Клюнтин покачал головой:

– Не тем у вас голова занята...

– Он много говорил о своем Боге, с которым якобы общается напрямую, – с некоторой горячностью пояснил Никита Владимирович. – И Бог повелевал ему выживать, несмотря ни на что.

Генерал-майор поерзал в кресле, откинулся на спинку, ослабил узел и без того уже полураспущенного галстука.

– Вот как? Интересно. Человек напрямую общается с Богом – вас ничто не настораживает?

Следователь мгновенно понял свою ошибку, но было поздно.

– По-вашему, непосредственное общение с Богом – нормальное явление? – вкрадчиво спросил Клюнтин.

Риторический вопрос.

Все уже понятно.

– Какие врачи?! – взревел Клюнтин и ударил кулаком по столу – Где вы нашли этих медиков? Нормальный врач, когда он слышит, что человек напрямую беседует с Богом, укладывает его на койку, привязывает и колет химией, пока беседа не прекратится! И даже врачом быть не нужно – при минимальном количестве мозгов можно догадаться, что перед тобой сумасшедший! Как можно зевнуть такую очевидную вещь?

– Тем более незачем сокрушаться, товарищ генерал-майор, – не сдавался Никита Владимирович. – Если он был психом, так на кой он нам сдался? Зачем нам безумный агент? Даже хорошо, что все так разрешилось... Он мог набредить что угодно...

– Бред бреду рознь! Надо уметь отличать зерна от плевел! Когда мы вводим психотропные препараты, человек тоже сходит с ума, но в то же время дает нужные нам показания! Вы выплеснули ребенка вместе с водой!..

Следователь смотрел на генерала немигающим взглядом. Старый хрыч по уши увяз в каком-то дерьме, иначе не стал бы так разоряться.

– Что теперь? Кого и где нам искать?

– Он сообщил достаточно, чтобы можно было раскручивать, и этим уже активно занимаются.

– Какого черта! Вы загубили живца!

– Никто бы уже не поймался на него после того, как он побывал у нас...

– Это не ваша забота! Куда вы лезете? Впрочем, вы уже больше никуда и никогда не полезете...

Генерал-майор вдруг выскочил из-за стола, просеменил мелкими шажками к Никите Владимировичу. Тот невольно отпрянул, ожидая невиданного – мордобоя. Но никто не стал его бить.

Клюнтин сорвал с него погоны и отступил на шаг, словно любуясь содеянным.

– Что с вами разговаривать... убирайтесь. И оружие на стол! Поступайте в санитары, в дурдом... ума набираться. Глядишь, и в фельдшеры выбьетесь. Свободен!

Он вернулся за стол и уткнулся в бумаги, не обращая больше никакого внимания на Никиту Владимировича.

Тот повернулся совсем не по-военному и вышел из кабинета, ни слова не говоря. В коридоре снял изуродованный китель, перебросил его через руку. В таком вольном виде он миновал пост охраны, вышел на улицу, окунулся в уже почти осенний день.

За руль садиться не стал, охваченный бесшабашным отчаянием: нет погон – хрен тогда с ним, с автомобилем, пусть стоит, пусть рушится все остальное.

Прошел шагов двести; без колебаний, не замедляя шага, рысцой спустился в дрянной подвальчик-разливуху. На него уставился десяток мутных глаз: пускай без кителя, а все-таки власть. Бармен невольно съежился и чуть втянул голову в плечи.

– Двести и запить, – коротко уронил Никита Владимирович.

– Чем будете запивать? Минералка, сок, лимонад, пиво?

– Пиво. Двести коньяка, не водки, – поправил он бармена, видя, как тот взялся за литровую бутылку «Столичной».

– Лимон желаете?

– Не желаю.

Захватив стаканы, следователь прошел к липкому, изгвазданному столику, автоматически выбрав тот, из-за которого можно было видеть входную дверь. Маханул стакан в два глотка, отхлебнул пива, закурил и уставился в одну точку.

Ладно, товарищ генерал-майор. Коль скоро вам угодно рвать погоны за провинности, которые в худшем случае приводят к строгачу с указанием на неполное соответствие, то будь по-вашему. Что же вы такое натворили, если поставили все на слабоумную жидовскую рожу?

Никита Владимирович имел об этом некоторое представление.

И не собирался оставлять сегодняшние события без последствий.

В их работе кто не страхуется, тот абсолютный лох. Давно заподозрив неладное, он старательно собирал на Клюнтина компромат, дублировал в личном архиве каждый шаг, сделанный по распоряжению генерал-майора.

Следователь, возбужденный и одновременно успокоенный выпитым, обдумывал дальнейшие действия.

Месть или корысть?

Сейчас им больше руководило первое, но разум подсказывал действовать ради второго. Добиваться восстановления в прежнем статусе, пожалуй, глупо. Допустим, он застращает генерала шантажом, и погоны вернут. Но прощения ему не видать, и рано или поздно его сожрут – не за одно, так за другое.

Тогда деньги.

Тупой шантаж ради бабла.

По опыту работы Никита Владимирович знал, что, чем тупее и грубее ты поступаешь, тем труднее найти на тебя управу.

Если ты будешь вынашивать хитроумные планы в духе классического английского детектива с отравлением, то тебя обязательно вычислят. Всегда найдется кто-то поумнее. А вот если ты отправишься в спальный район и без всяких на то причин, просто так, приложишь первого встречного булыжником, тебя не найдут никогда.

Так что деньги на бочку, товарищ Клюнтин.

От мыслей его отвлек грузный выпивоха, тяжело опустившийся на скамью напротив.

– Григорий, – коротко произнес детина, протягивая ладонь.

Следователь помедлил.

Да пожалуйста, он уже не на службе!

– Никита, – он ответил на рукопожатие.

– Я возьму по сто пятьдесят, – объявил тот, не спрашивая, и снова встал.

Следователь с сомнением пожал плечами, и это было истолковано как согласие, которого, впрочем, никто не требовал.

Григорий прокосолапил к стойке, вернулся с двумя стаканами и двумя кружками. В его лапах они выглядели миниатюрными, почти наперстками.

Никита Владимирович недовольно поморщился:

– Я водку не люблю...

– Да ладно, – беззаботно отозвался тот. – Давай накатим за знакомство, а потом можно и по коньячку.

Он толкнул стакан следователю, легонько ударил своим.

– Будь здоров!

Твоими молитвами... Почему нет, черт возьми?

Следователь выпил, и Григорий вынул из кармана потертого пиджака надорванный уже пакетик с солеными орешками.

– Угощайся, друган. Чего бухаешь, случилось чего?

Никита Владимирович испытал желание все рассказать этому дебилу, как это бывает в путешествиях поездом, за бутылкой, но сдержался. Профессиональная осторожность взяла свое.

– Да так, на работе всякая хрень. Долго и неинтересно рассказывать.

– А у меня баба в загул ушла. С утра валялась в отрубе, я вышел за пивком – куда ей деваться, думаю. Возвращаюсь, а на столе записка, корявыми буквами. К фраеру какому-то навострила лыжи. Теперь на неделю пропадет, сука...

«Мне бы твои заботы», – подумал Никита Владимирович.

Он был холост.

– Повторим?

Следователь взглянул на часы: черт! Он не заметил, как пролетел целый час, а они едва ли, как ему казалось, успели обменяться парой фраз.

– Нет, – покрутил он головой. – Мне пора...

Он тяжело поднялся из-за стола. Все-таки перебрал – ну и черт с ним...

Детина по имени Григорий остался сидеть, сосредоточенно посасывая пятую по счету кружку. Он только на миг вскинул глаза, чтобы проводить Никиту Владимировича. И попытаться представить, как капелька яда путешествует по сосудам, как останавливается в мозгу и принимается за дело, начинает наращивать вокруг себя тромб.

Григорий любил свою работу, никогда не совал нос, куда не просят, и считался ценным работником. Поэтому тот факт, что двумя часами позднее его сбил грузовик, можно смело отнести к досадному стечению обстоятельств.

Глава двадцать шестая ВРАЗНОБОЙ

Выйдя на берег и все еще пребывая под покровом ночи – там, где сутками раньше останавливались Мина и Торпеда, – «Сирены» быстро переоделись в гражданское. Снаряжение спрятали в наскоро, но грамотно сооруженном тайнике; Посейдон не думал, что придется воспользоваться им снова. Пусть забирают местные резиденты, а его отряду не стоит больше рисковать и светиться.

Отряд готов был тронуться в сторону шоссе, но Посейдон покачал головой.

– Подождите, – сказал он. – Сперва нам следует разобраться с трофеями.

Он раскрыл лэптоп, включил, машина мигнула зеленой лампочкой.

Медуза нервно оглянулась:

– Командир, ты уверен? Там уже в курсе, что кто-то пришел по воде. Обыщут все побережье.

– Уверен, – кивнул Каретников. – Еще ничто не закончилось, нас могут ждать сюрпризы. Не хотелось бы лишиться добычи, так и не узнав, что же мы, собственно, приобрели.

– Руководство дало добро? – прищурился Мина.

– А сам ты как думаешь?

– Я думаю, что это импровизация, – Мина подмигнул.

– Я тоже так думаю, – Посейдон распаковал документы, вынул диск, вставил в лэптоп.

– Нам отойти? – осведомился Сильвер.

– Нет, зачем же... Никто не вечен. Если мне свалится на голову кирпич, вы разберетесь со строителями-гастарбайтерами...

– Меньше знаешь, крепче спишь, – заметил Мина.

– Ты, Мина, можешь не смотреть, если боишься.

– Я боюсь?! – оскорбился тот.

– Ладно, шучу. Магеллан, иди поближе – читай и запоминай. Это как раз для тебя работа.

Магеллан уже давно топтался в нетерпении, дыша Каретникову в затылок. Его чудо-память нуждалась в подкормке. До сих пор ему нечего было запоминать, кроме деталей унылого подводного ландшафта.

– Диск наверняка запаролен, – предупредила Медуза.

– Очень возможно. Тогда подгребай поближе, Магеллан. Это для тебя работка.

Тот с притворной застенчивостью поправил очки и улыбнулся.

Медуза была совершенно права: открыть диск оказалось не так просто.

– Что мог накрутить этот старый маразматик? – раздраженно пробормотал Каретников, слезая с пня и уступая место Магеллану.

– Брось, шеф, – отозвался Магеллан. – Я уверен, что Валентино понятия не имеет, как работать с компьютером. Тут потрудились мастера... ребята, гляньте-ка. Усекаете?

– Ты не томи, объясни, – пробурчал Посейдон.

– Вирусня, – Магеллан ткнул пальцем в экран. – И шибко злая. Если тронуть по-глупому, она и винчестер снесет...

Его длинные пальцы запорхали по клавиатуре.

– Справишься? – с сомнением спросил Торпеда.

– Еще бы. Я этот вирус хорошо знаю...

– Уже убивал?

– Я сам его и писал, – усмехнулся Магеллан.

Торпеда обменялся взглядами с Торпедой и покрутил пальцем у виска. Страсть Магеллана к написанию вирусов была нездоровой, общеизвестной и не раз вызывала нарекания.

Магеллан же всегда обладал отменной интуицией, как будто глаза у него были и на затылке.

– Лучше спасибо скажите, – посоветовал он, не оборачиваясь. – Видите, как удачно? Я написал, они применили. Сейчас мы его благополучно грохнем... Вот гады! Они его к паролю привязали. Пробьешь пароль – автоматически заработает вирус. Ну ничего, умники...

Он забыл обо всем на свете и колотил по клавишам, словно заяц по барабану. По экрану сплошным потоком бежали цифровые ряды.

– Ты там аккуратнее, – Каретников нервничал.

– Не боись, командир... Готово! Кушать подано...

Магеллан отвалился от клавиатуры и обвел товарищей победоносным взглядом. Спохватившись, он вскочил и освободил Посейдону место.

Каретников сел, всмотрелся в экран.

Сперва он ничего не понял.

Документы были на русском языке, но речь шла о каких-то микробиологических материях, в которых командир ничего не смыслил. Он сообразил, что выбрал диск-продолжение, хотя полной уверенности не было. Магеллан дышал ему в ухо, Магеллану было все равно, с какого места читать. Он впитывал информацию. Остальные тоже сгрудились вокруг Посейдона, пытаясь разобраться в терминологии.

Каретников уже хотел листать дальше, но вдруг замер на слове «Хюгенау».

С этого места он начал вчитываться очень внимательно. Пролистнул еще несколько страниц, неожиданно встал, засунул руки в карманы и отошел, пребывая в глубокой задумчивости. Он мрачнел на глазах. Магеллан продолжал просматривать документы. Трудно было сказать, понимает ли он прочитанное, – он, казалось, только фиксировал, чтобы уже потом разложить все по полочкам.

– Сворачиваемся, ребята, уходим, – приказал Посейдон по истечении пяти минут.

– Шеф, я еще не дочитал...

– Достаточно. Дело в целом понятное. Детали меня пока мало интересуют, для меня важнее суть. И она весьма неприглядна.

– Я поняла только, что наши проводили какие-то опыты над детьми, – голос Медузы звучал недоверчиво.

– Да, причем над теми, кого сами вызволили из нацистской лаборатории. Эсминец – плавучая лаборатория. Сначала над заключенными работали немцы, потом – свои, советские.

– И наработали, – подхватил Торпеда. – Оставили какую-то дрянь на борту, ее-то и спер этот гад.

– Все правильно, – кивнул Каретников. – Во всяком случае – вполне логично. О последних событиях в документах, я думаю, не говорится ни слова. Досматривать некогда: нам и вправду следует поспешить. Возможно все что угодно. Я понятно выразился?

– Яснее некуда, – отозвался Мина. – Клюнтин?

– Я этого не говорил, – отрезал Каретников. – Где же «яснее некуда»? Я повторяю: возможно все. Кто-то наверху отчаянно хочет завладеть этой документацией. Нас использовали и продолжают использовать, не обеспечивая поддержки ни разведкой, ни ударными силами.

Сильвер помогал Магеллану упаковать лэптоп и документы.

– А откуда вся эта хрень взялась у Валентино? – спросил он, не прекращая своего занятия.

– Понятия не имею. Судя по всему, у него имеются давние устойчивые связи с Россией. И я пока не могу сообразить, кто за ним стоит. Все! Обсуждение закончено. Главное вы знаете, и если со мной что случится...

Никто не стал возражать – дескать, брось, командир! Какие твои годы? Не каркай, плюнь через плечо, постучи себя по черепу.

Сам Посейдон испытывал острейшую потребность вторично пересечься с Маэстро. В голове у него прочно засели две фамилии: Остапенко и Красавчик. Он решил, что не стоит пока информировать группу об этих людях, один из которых – покойник.

Возможно, Красавчик еще жив, и было бы очень неплохо его разыскать.

И еще он отчаянно пожалел, что задержался на какие-то секунды, не успел взять Валентино живым. Доктор мог оказаться полезным, потому-то его и убрали с дороги.

«Шевроле» мягко затормозил на набережной.

Противоположный берег сверкал мигалками и озабоченно гудел; ветер гнал по реке клубы дыма, уже собрались многочисленные зеваки. Многие снимали происходящее на видеокамеры и мобильные телефоны. На машину, припарковавшуюся к дому, что позади, туристы и парижане не обратили никакого внимания.

Дверцы распахнулись, из салона выскользнули двое. Один чуть задержался, чтобы выволочь на божий свет какого-то бедолагу со связанными руками.

– Быстро, – прошипел Баз.

Уловив интонацию, узник перешел на трусцу.

Намер пристально посмотрел на него и пожал плечами.

– Что-то странновато, – пробормотал он, заходя вслед за Базом в подъезд.

Консьерж дремал, не замечая вошедших.

Это тоже показалось Намеру необычным.

– Что тебе странно? – Баз говорил шепотом.

– Больно резвый старик. Смотри, как чешет.

– Чтоб я так жил в его годы.

– Завидуешь? – Намеру было не до смеха, но он усмехнулся.

– Да, слюной исхожу. Все, замерли. Мне что-то не нравится здесь.

Баз придержал Гладилина за плечо, и тот остановился как вкопанный.

Намер прижался спиной к стене, обошел их и начал медленно подниматься, держа пистолет наготове. Одолев несколько ступеней, он обернулся и тихо спросил:

– Что тебя не устраивает? Мы говорили с Цефой десять минут назад.

– Я задницей чувствую. Почему этот идиот дрыхнет?

– Можно вернуться и спросить.

Баз немного подумал:

– Нет, не стоит. И без него шума много.

– Ты же не думаешь, что Цефа...

– Не думаю. И думаю. Я не знаю. Держи ухо востро.

Намер продолжил подъем.

На душе у него было отвратительно.

Улов не радовал – тем более что и сам этот улов казался ему все более подозрительным. Валентино под девяносто, если не больше; в таком преклонном возрасте люди ведут себя иначе. Возможно, причина в каких-то чудодейственных препаратах? Выяснять все это не было времени.

Кроме того, обоих мучила совесть.

Можно оправдываться чем угодно, но факт остается фактом: они бросили командира.

Поступок непростительный.

Даже если их действия будут признаны абсолютно правильными, даже если они благополучно доставят доктора к месту его неизбежного упокоения, на их репутации останется несмываемое пятно. «Ашан» расформируют, их раскидают по другим группам, где к ним отнесутся с понятным недоверием, и это навсегда. А то и вовсе переведут на канцелярскую работу. Или поставят инструкторами – но кому нужны такие инструкторы?

Двигались оба почти неслышно и понуждали к тому же своего пленника; «старец», к пущему удивлению бойцов, отлично все понял и старался идти тише.

Перед дверью все трое замерли, прислушиваясь к происходящему в квартире. Стояла мертвая тишина. Тогда Баз шагнул вперед и несколько раз постучал, всегда с разными интервалами. Когда щелкнул запор, он отпрянул и вскинул автомат.

Цефа, услышав такую последовательность ударов, не открыла бы никогда. Это был условный сигнал, предписывавший не приближаться к дверям.

Но Анна Манн, конечно, этого не знала.

Не знали и остальные семеро.

Поэтому юный Алоиз Кестнер, распахнувший дверь настежь, умер сразу: очередь, выпущенная из автомата База, прошила его аккуратно поперек, с боку на бок, едва не срезав торс начисто. Из-за падающего Алоиза, из темноты, брызнула струя нервно-паралитического газа, но израильтянин был начеку, успел увернуться и послал в черный коридор новую очередь. Одновременно Намер одну за другой метнул в квартиру две гранаты, швырнул связанного Гладилина на пол, перешагнул и вошел в прихожую, поливая огнем что ни попадя.

– Держите акустика! – Из дальней комнаты донесся необычно слабый голос Цефы.

Цефа пришла в себя уже полчаса тому назад, но старательно не подавала признаков жизни. Когда началась вакханалия, ее сил хватило лишь на нейтрализацию своего альтер эго. Вскинув ноги, она ловко захватила шею Анны Манн в «ножницы» и свернула единым движением.

Герхард Розенштейн одним движением сорвал наушники, отшвырнул их и, пригибаясь, поспешил к выходу.

Баз пошел вслед за Намером, не думая о пленнике, – тому некуда было деваться.

– Цефа! – заорал Намер. – Ты цела?

– Не светись! – крикнула в ответ Цефа, и вовремя: пуля свистнула совсем рядом, чиркнув База по уху – Их восемь, Намер!

– Шесть! – возразил Намер и возобновил пальбу – Пять, Цефа!

– Четыре тогда, – поправилась та, глядя на Анну.

Розенштейн, воспользовавшись этим диалогом, юркнул в коридор и на полусогнутых бросился к выходу, где сразу наткнулся на Гладилина, отчаянно пытавшегося освободиться.

За спиной его раздался громовой голос Фридриха фон Кирстова:

– Прекратить стрельбу! Это разведка Федеративной Республики Германия!

– Ну и что с того? – отозвался Намер, однако автомат опустил. – Хоть марсиане! Связались с Моссадом – пеняйте на себя!

К его ногам с грохотом упал пистолет. В темноте нарисовалась кряжистая фигура с поднятыми руками.

– Отставить, я сказал! Смотрите лучше за Валентино!

Баз и Намер переглянулись.

– Цефа! – позвал Баз, и Цефа, пошатываясь, выступила из темноты.

– Держи на мушке этого кадра. Дернется – пристрели. Мы сейчас вернемся.

– Не надо больше стрелять, – миролюбиво произнес фон Кирстов. – Я приказал моим людям прекратить огонь. Вы и так положили много наших.

– Помолчи. Не надо было лезть сюда, не спросившись.

Критически посмотрев на Цефу, Баз велел Намеру остаться тоже, и тот согласился – спорить было некогда и незачем.

Баз вылетел на площадку – с тем чтобы убедиться, что там никого нет.

...Герхард Розенштейн знал, что в докторе Валентино – его последняя надежда.

Ему никогда не простят того, что он не сумел изыскать возможность предупредить особняк о готовящейся атаке с воздуха. Он все время находился под пристальным наблюдением сотрудников BND, в ряды которых внедрился несколько лет тому назад.

Если он предъявит хозяевам доктора, живого и невредимого, то этим, возможно, заслужит снисхождение.

Розенштейн понятия не имел, как в действительности распорядились судьбой доктора пресловутые хозяева. И потому, наткнувшись на Гладилина, он волоком, со сверхъестественной скоростью стащил его вниз и затолкал в первую попавшуюся машину – тот самый, по иронии судьбы, «Шевроле», в котором капитана доставили на конспиративную квартиру.

Глава двадцать седьмая НЕ У ДЕЛ

Ситуаций, в которых командир Первой боевой группы мог бы вспотеть, было немного.

Но пред очами Клюнтина он вдруг вспотел – от беспомощной ярости. Его, как и Никиту Владимировича, тоже пригласили в официальной манере, и Маэстро надел мундир, который остро ненавидел. Погон с него не срывали, но разговор получился еще тот.

Клюнтин начал с ожидаемого нагоняя за беспредел в центре Питера. В этом он был отчасти справедлив, и Маэстро в известной степени терзали угрызения совести.

– Это не Чикаго! – кричал генерал-майор и грозил пальцем.

Маэстро подумал про себя, что у Клюнтина несколько отсталые воззрения на заокеанскую действительность и что современный Чикаго может несколько отличаться от традиционных о нем представлений.

– Ладно бы этот хирург, – не унимался Клюнтин. – Но прохожие! Ни в чем не повинные люди! Как вы допустили?

Объяснять, что в любой операции возможны накладки, было бессмысленно.

– Виноват, – лаконично отвечал командир. – Готов понести...

Все развивалось в границах разумного, но вдруг акценты сместились. Генерал-майор забыл о ни в чем не повинных людях и перешел к реально виноватым.

Здесь его недовольство утроилось:

– Кто дал вам право допрашивать задержанного? Маэстро чертыхнулся про себя.

Он никак не ожидал, что расколовшийся Мещеряков вздумает предъявлять претензии. Олег Васильевич замарался по уши, все его показания были записаны, и ему следовало бы держаться тише воды и ниже травы. Но он предпочел не то что занять оборону, а, пожалуй, даже перейти в наступление. Неужели он настолько наивен, что рассчитывает отказаться от своих слов? Он угодил в лапы к структуре, которой наплевать на процедурные вопросы. Закон здесь – понятие относительное, гибкое. Все решают интересы дела, и это негласно признается всеми же. И генерал-майор никак не должен пенять Маэстро за незаконные действия.

– Как вы посмели превышать служебные полномочия?

– Момент истины, товарищ генерал-майор. Я принял решение расколоть его, когда он находился в деморализованном состоянии.

– Не вешайте мне лапшу! Какое, к чертовой матери, деморализованное состояние, когда вам пришлось вводить ему спецпрепарат!

Генерал-майор в бешенстве рванул на себе ворот:

– Вы понимаете, что я в любую секунду могу отдать вас под суд за разглашение государственной тайны?

– Я ничего не разглашал, товарищ генерал-майор.

Маэстро догадывался, что никакого суда не будет.

Здесь какой-то личный интерес, а суд – всегда огласка. Если его и упекут за решетку, то совершенно по другому поводу. Повод же найти, конечно, нетрудно...

Больше всего он беспокоился за свой отряд.

И еще очень хотел увидеться с Каретниковым.

Это желание они испытывали синхронно: между ними установилась неосознанная телепатическая связь. Каждый знал что-то, чего не знал второй; сложить мозаику они могли только вместе.

Маэстро набрался храбрости, иначе говоря – наглости.

– В показаниях Кауфмана не содержится никакой государственной тайны. Он сообщил о существовании глубоко законспирированной неонацистской организации, пустившей корни по всему миру. И также поведал о стремлении этих людей завладеть биологическим оружием, до недавнего времени находившимся на затопленном эсминце...

– Это не ваше дело решать, что составляет тайну, а что нет! Исповедь Кауфмана слышал весь ваш отряд! Это ЧП, это беспрецедентная ситуация!

«Слава Богу, что слышал весь отряд, – подумал Маэстро. – Если бы слышал я один, было бы куда проще... а целую группу хрен ликвидируешь. Что же ты так разволновался, старый козел? Неужели ты с ними повязан? Но зачем тогда довел дело до силового задержания? Почему не предупредил Кауфмана – не убрал его, в конце концов? Почему вообще затеял это дело?»

Клюнтин неожиданно успокоился.

До сих пор он бегал по кабинету, теперь уселся за стол и спросил индифферентным голосом:

– О чем еще рассказал вам Мещеряков?

Вот в этом месте Маэстро и обнаружил, что вспотел.

– Полная запись передана в Управление, товарищ генерал-майор, – командир говорил чистую правду.

Клюнтин, однако, думал иначе.

– О чем еще рассказал задержанный? – повторил он тем же ровным, почти благожелательным тоном.

– Я могу лишь повторить то, что сказал.

– А я могу применить к вам те же меры воздействия, которые вы применили к Мещерякову.

– Это не более законно, чем «разглашение» мной государственной тайны, – парировал Маэстро. – Я подам рапорт, товарищ генерал-майор.

Клюнтин отреагировал мгновенно и предсказуемо:

– Ваша группа отстраняется от операции. Кроме того, будет проведено специальное расследование в связи с недопустимыми действиями в отношении задержанного.

– Какие же это действия? – не сдержался Маэстро. – И за что нас отстранять? Мы вышли на след Гладилина, он в Париже...

– На плас Пигаль захотелось? – недобро подмигнул генерал-майор. – Это уже не ваша забота. А действия... с ними все ясно, и я удивлен вашей непонятливостью. Речь идет о действиях, повлекших за собой смерть подследственного.

– Я вас не понимаю, – после недолгой паузы ответил Маэстро.

Он был готов поклясться, что различил в голосе Клюнтина торжество.

– Максимилиан Кауфман скончался сегодня утром в тюремной больнице, предположительно – от побоев, нанесенных вашими громилами. Можете идти. На всякий случай предупреждаю, что члены вашего отряда в данный момент изолированы и ждут аналогичной беседы. Не тратьте времени и сил на инструктаж.

Взвизгнули шины, «Шевроле» занесло на повороте. Розенштейн гнал машину не хуже лихого гонщика с престижного авторалли, едва ли не высекая из асфальта искры. Он очень спешил; какое-то время ушло на то, чтобы завести мотор, – ключа, естественно, не было, пришлось выдирать и замыкать провода. Доктор Валентино, лежавший на полу позади, дернулся и протяжно замычал.

– Потерпите немного, герр Баутце, – бросил Герхард через плечо.

Он не знал Валентино в лицо, и в спешке у него не возникло никаких сомнений насчет личности спасаемого. Розенштейн говорил по-немецки, Гладилин не понял ни слова. Мычание повторилось, на сей раз куда настойчивее.

Одной рукой удерживая рулевое колесо, другой Розенштейн нащелкивал номер Лютера. Лютер не выходил на связь, и акустик в сердцах отшвырнул телефон. Паника сходила на нет, к нему возвращалась способность рассуждать здраво. Без санкции руководства отправляться на ту или иную конспиративную квартиру было небезопасно – зачистка могла быть проведена не только в особняке на набережной Анатоля Франса.

Он сбавил скорость, свернул в кривую и узкую улочку, припарковался у старинного дома с темными окнами. Какое-то время сидел, решая, что делать дальше.

Мычание возобновилось.

– Минуточку, герр Баутце.

Герхард вышел из машины, отворил заднюю дверцу, сел на заднее сиденье и подался к капитану:

– Будет немного неприятно...

Он аккуратно подцепил скотч, которым был залеплен рот доктора, потянул.

– Я слушаю вас, можете говорить спокойно. Мы одни. Вам плохо?

Но и спокойно доктор не сумел вымолвить ни слова. Он яростно хватал ртом воздух, из горла вырывались шипение и свист.

Розенштейну стало не по себе.

Будучи полукровкой, он и так ощущал себя среди нацистов паршивой овцой, а уж о том, как поступал с ему подобными герр Валентино, был наслышан очень неплохо. Ему отчаянно хотелось понравиться доктору и заслужить доверие, которое наверняка пошатнулось после захвата особняка. Если Валентино по каким-то причинам лишился голоса или вообще дара речи, то поди угадай, чего ему нужно. А между тем старики капризны. Придется напрягать воображение; если доктор останется недоволен – ему будет достаточно всего лишь пошевелить пальцем, чтобы с Розенштейном было покончено...

«А может быть, мне самому пошевелить пальцем? – вдруг подумал Герхард. – Дело-то плевое. Старик дышит на ладан. Сказать потом, что отказало сердце, – и никто не подкопается...»

Ему стало страшно.

Он еще никогда никого не убивал – это, во-первых.

А во-вторых – подкопаются.

Нет, Валентино нужно вернуть целым и невредимым!

Старик тем временем извивался, отчаянно пытаясь освободиться. Розенштейн смотрел на это с изумлением, ибо никак не предполагал, что тот еще настолько силен. В голову закралось смутное подозрение, которое никак не удавалось сформулировать внятно. Однако страх перед могущественным ветераном взял свое.

– Сию секунду, герр Баутце, – пробормотал Розенштейн, вынимая нож.

Двумя неуклюжими махами он перерезал путы.

Профессионалом в этом смысле его никак нельзя было назвать. Доктор сразу сел, растирая запястья. Герхард, не отрываясь, рассматривал его перчатки.

К этому моменту капитан Гладилин напрочь утратил всякое понимание происходящего. Его несколько раз изуродовали, ограбили, разоружили; его несколько раз похитили, возили с места на место. Он остался ни с чем. Ему некуда было обратиться, не к кому пойти, не на что жить; у него не было документов, он был никем. Он знал одно: единственная возможность что-то исправить – перестать быть марионеткой, позволяя неизвестным кукловодам-садистам перевозить себя с места на место, как неодушевленный предмет. Да еще и калечить. Что им придет в голову в следующий раз? Он уже понял, что его использовали в качестве двойника. Интересно, когда им пришла в голову эта светлая мысль, – до событий на острове или уже после? И что они вырежут или отрубят ему в следующий раз?

Интеллигентного вида немца, который выкрал его в очередной раз, Гладилин воспринимал как некий инструмент, полезный лишь до поры. У него не было никаких оснований доверять избавителю, хотя он прекрасно понимал, что в доме, куда его доставили страшные мордовороты в масках, ему пришлось бы намного хуже.

Последним, о чем подумал Герхард Розенштейн, стала отчаянная мысль: это не Валентино. Если забыть о лице, то перед акустиком был человек в полном расцвете сил. И доказательство тому было предъявлено немедленно.

Два вытянутых пальца, совсем не старческих, вонзились ему в глаза. Аристократические перчатки мгновенно пропитались кровью. Розенштейн дико вскрикнул, отшатнулся и закрыл лицо ладонями. Он чуть выпрямился, и Гладилин ударил его ногой в живот. Герхард вылетел на тротуар, опрокинулся навзничь; капитан прыгнул, оседлал его и несколько раз что было силы приложил головой об асфальт. Хрустнула кость; в тускловатом свете фонаря кровь выглядела похожей на мазут.

Капитан торопливо обыскал труп: к своему великому удовольствию, он наткнулся на кобуру с револьвером магнум, к которому прилагались две запасные обоймы. Забрал документы, хоть и не видел в этом большой для себя пользы. Денег нашлось немного, около двухсот евро, но и это показалось неимущему Гладилину несметным богатством. Он вытер со лба пот и взглянул на перчатку: та заметно потемнела. Еще и грим, надо же!

Перчаток он решил не снимать, пусть они и в крови. Ему не хотелось оставлять отпечатки. Но вот от грима следовало по возможности избавиться.

Тело Розенштейна Гладилин оттащил в какой-то закуток, где оно не сразу бросалось в глаза, – во всяком случае глубокой ночью. Вернулся обратно в машину, мотор негромко рокотал. Спасибо немцу – не стал выключать... «Шевроле» рванулся и углубился в лабиринт мелких улочек, долго петлял, пока Гладилин не нашел место, показавшееся ему сравнительно безопасным.

Капитан пошарил в бардачке и, к своей великой радости, нашел бутылку с минеральной водой. Теперь он мог умыться. Процедура заняла несколько минут; к ее завершению из зеркальца на Гладилина смотрел уже не старик, а просто увечный, уродливый тип неопределенного возраста.

Слава Богу, зубы были на месте. Могли бы и остаться в стакане плавать.

А вот с голосом беда...

Гладилин в бешенстве ударил кулаком по приборной панели. Сволочи! Кем бы они ни были, он до них доберется...

Теперь он, крути не крути, вольный человек, гражданин мира. Он абсолютно свободен и может идти куда вздумается. Узнать его при встрече практически невозможно.

Он, как сказал классик, вооружен. И очень, хочется верить, опасен.

Гладилин оставил «Шевроле» на произвол судьбы и вскоре растворился в многолюдье Латинского квартала.

Глава двадцать восьмая НЕЖЕНСКОЕ ДЕЛО

Посейдон не зря задержался на побережье ради ознакомления с документами.

Он лишился их через полтора часа.

Когда «Сирены» добрались до базы на рю Риволи, Герман Миллер уже был полностью в курсе событий, развернувшихся в апартаментах израильтян. Фон Кирстов, говоривший с ним, был вне себя, поминутно отвлекался и орал на моссадовцев, указывая на погибших товарищей. Миллер слышал, как израильтяне не менее бурно огрызались в ответ, вполне справедливо обвиняя немцев как зачинщиков бойни. Он понял, что на него ложится основная доля ответственности. С доктором здорово прокололись – теперь было важно не проколоться с трофеями, какими бы они ни были. При израильтянах, по словам Фридриха фон Кирстова, не было ничего напоминающего таковые – наверняка он не знал, конечно; кто-то из моссадовцев мог отправиться в другое место, немцам не известное, и там предъявить добычу. Но сохранялась вероятность того, что в этот раз русским повезло больше.

Миллер давно уже принял решение не проникать в квартиру вперед «Сирен» и действовать, когда они соберутся внутри.

Русских лучше обезвредить снаружи.

Нейтрализовать чуткого Флинта возможности не было, и Миллер отчаянно нервничал, когда его спецы подводили к вентиляции газ. В вентиляционном ходе могло скрываться что угодно. Действовать с крыши было опасно; пришлось пробираться в подвал, да еще через канализацию – удовольствие еще то, да и там никто не был застрахован от случайностей.

Хорошо, что все удалось устроить еще до прибытия «Сирен». Руководство оперативно проанализировало информацию о событиях на острове Коневец и сочло высоко вероятным появление русского спецназа на берегах Сены. Газ подвели ко всем российским конспиративным квартирам, какие только были известны германской разведке.

Конечно, пострадают и жильцы нижних этажей, но тут уже ничего не поделаешь. Миллер искренне надеялся, что к моменту утраты сознания никто из этих жильцов не будет иметь дела с огнем. Усыпляющая отрава, естественно, не взорвется, но вполне возможен обычный пожар.

Если все пройдет гладко, никакого штурма не будет. Двух человек будет достаточно, чтобы войти в штаб-квартиру и спокойно изъять все, что представит интерес.

Но совсем гладко, увы, не получилось...

Посейдон, когда отряд вернулся в квартиру, выставил часовых – Сильвера и Медузу. Он поставил их перед входной дверью, на лестничной площадке.

Для случайных любопытных эта молодая пара должна была предстать влюбленными обормотами в состоянии легкого подпития. Обормоты будут сидеть на ступеньках, курить и посасывать дешевое вино из тетрапака. Гражданское платье, в которое «Сирены» одевались на выход, вполне соответствовало такому имиджу.

Мина попытался было возразить, указывая на неопытность и молодость избранников, но Медуза только рассмеялась ему в лицо:

– Строчить из АПС, от живота, веером – это мы опытные, а пообжиматься на лестнице – зеленые, да? Хорошо, Мина, можешь заменить Сильвера. Я согласная. Если он разрешит, конечно...

– А что? – приосанился Мина.

– Старый конь борозды не испортит, – кивнул Посейдон. – Но здесь, Мина, не наше стариковское дело. Посидим в тепле, выпьем по рюмочке, а молодежь пускай набирает очки...

...Генрих Миллер, разумеется, не мог знать, что кто-то остался за дверью. Он и его люди видели, как «Сирены», разбившись по трое, подошли к зданию поочередно с разных сторон, с интервалами в пять минут, и все зашли внутрь; обратно не вышел никто. Фон Кирстов предписал Миллеру действовать по обстановке и выдал полный карт-бланш, будучи увлечен пререканиями с моссадовцами. И Миллер дал отмашку своим подчиненным.

Каретников успел выйти на связь с Управлением и коротко доложить, что задание выполнено с минимальными эксцессами. Он не успел связаться повторно и сообщить, что поторопился с докладом, и все обстоит далеко не так радужно. Он грузно осел на пол, голова свесилась на плечо.

Флинт первым учуял недоброе.

Пошатываясь, он метнулся к дверям, но, не добежав каких-то двух-трех шагов, повалился на плетеную «дорожку».

Мина оказался крепче других; он успел добежать до двери и хрипло крикнуть, чтобы часовые не совались внутрь, после чего тоже отключился. Торпеда вырубился возле окна, которое пытался распахнуть. Магеллан, успевший со всеми удобствами расположиться в кресле, ибо поврежденная нога все еще давала о себе знать, так и не встал оттуда.

...Первым порывом Сильвера было ослушаться предостережения Мины и ворваться в квартиру, но Медуза придержала его за локоть.

– Стоять, – прошипела она. – Им уже не поможешь. Сейчас здесь будет жарко, приготовься.

У Сильвера была секунда, чтобы согласиться.

Снизу донеслись осторожные шаги, и он, в свою очередь, тоже схватил напарницу за локоть и потянул за собой.

– Поднимемся на пролет, – шепнул он почти беззвучно.

Они взбежали по ступеням, достали оружие. Сильвер осторожно выглянул за перила: двое. Лбы не лбы, но ребята здоровые. И тоже не с пустыми руками.

Он выкинул пальцы: беру первого, Медуза коротко кивнула.

Коренастый блондин, поднимавшийся первым, извлек из кармана связку отмычек. Сильвер усмехнулся про себя: могли бы и подготовиться. Эти замки никакими отмычками не возьмешь, нужно взрывать дверь, по периметру. Можно обойтись без стрельбы, захватить этих клоунов, пока будут возиться, и допросить с пристрастием.

Он посмотрел на Медузу, та подумала о том же.

Губы ее шепнули: «Достаточно одного».

Сильвер не стал возражать.

Когда блондин склонился над замком, а второй, бритый наголо, остановился сзади и принялся настороженно озираться, Медуза навела на него ствол.

Пистолет негромко кашлянул: бритый схватился за горло и, падая, задел напарника. Тот отскочил как ошпаренный; Сильвер уже шел на него, целясь в лицо. Блондин быстро поднял руки, отмычки выпали из пальцев.

Звук их удара о камень прозвучал как пушечный выстрел.

– Стоять, – негромко приказал Сильвер по-английски, других языков он не знал.

Может быть, взломщик понял, а может быть – просто догадался, но стоял не шевелясь.

– И куда его? – осведомилась Медуза.

Сильвер задумался.

Пленник был как обузой, так и щитом.

Отвести наверх и быстро выпотрошить?

Он уже собрался так и поступить, когда снизу донеслись звуки новых шагов. Миллер, не дождавшись от своих эмиссаров сигнала, послал подмогу.

Одновременно блондин резко выбросил правую ногу, из ботинка выскочило узкое лезвие и вонзилось Сильверу в запястье. Пистолет подбросило, он описал дугу и полетел в пролет.

Медуза выстрелила, блондина отбросило к стене. Глаза у него закатились. Внизу заспешили, теперь уже никто не таился. Крадущиеся шаги перешли в дробный топот. Сильвер, приглушенно матерясь и морщась от боли, тянул из-за пояса второй пистолет. Видя, что не успевает, он выдернул нож, который держал ближе, и с силой метнул его в незнакомца, фигура которого только что нарисовалась пролетом ниже. Нож угодил в висок; бросок был такой силы, что лезвие, пробив кость, вошло почти по рукоятку. Нападавший упал, а Сильвер вновь завел руку за спину; в ту же секунду две пули ударили его в левое плечо.

В глазах у Сильвера потемнело, он опустился на колени, зажимая рану рукой и понимая, что время безнадежно уходит.

Снизу надвигались пятеро, Медуза открыла огонь. Первый бежавший рухнул, второй споткнулся о его тело, третий подставил локоть, положил кисть с оружием на сгиб, прицелился и вышиб из Медузы жизнь: пуля вошла ей в лоб и засела глубоко в мозгу, чуть не дойдя до затылочной кости.

Сильвер, как не было ему плохо, отметил, что стрельба прекратилась, повернул голову, увидел тело. Медуза лежала навзничь, на ступенях; глаза ее были открыты, но не выражали ничего, остановившийся взгляд был абсолютно спокойным.

«Прямо мор на женщин», – не совсем кстати подумал лейтенант, вспоминая Чайку и вовсе не думая о Нельсоне.

А следовало подумать.

Череп его взорвался от удара ботинком – во всяком случае, так показалось Сильверу, буквально на мгновение. Прошел миг, и он потерял сознание.

...Нападавшие уже надевали противогазы, тянули шнур, крепили взрывчатку. Вспышка, глухой грохот – и дверь провалилась внутрь, обрушившись на бесчувственного Мину.

О Сильвере на время забыли; покуда гости рылись в вещах «Сирен» и паковали трофеи, тот пришел в себя, но старался не подавать признаков жизни. Убедившись, что никто за ним не следит, лейтенант подполз к мертвому блондину и быстро его обыскал. Он тут же нашел желаемое: противогаз в заплечном мешке. Странно, что немец не стал его надевать заранее. Ну, тем лучше.

Сильвер подпихнул маску и шланг под себя, улегся в прежней позе. Даст Бог, его никто не потревожит.

Его ожидания оправдались.

Прошло немного времени, и вся компания потянулась обратно.

То, что они уходили не с пустыми руками, было совершенно ясно. Они захватили тела товарищей, Сильвера и Медузу не тронули. Сильвер лежал, страдая от боли и слабея от кровопотери; ему не хотелось думать о том, что он увидит в квартире. Пятеро – с Медузой шестеро – мертвых товарищей – картина безрадостная.

Убийственная, хотя каламбурить не хочется.

Он нацепил маску, с трудом поднялся на ноги. Шатаясь, вошел в штаб-квартиру, где его ожидания подтвердились: повсюду неподвижные тела, пять штук. Но все были живы. Нападавшие не имели намерения перебить отряд, они преследовали другие цели.

Сильвер распахнул окна, уже нимало не заботясь о маскировке и вообще безопасности. По его мнению, все неприятное уже произошло. Потом вернулся на лестницу, перенес Медузу в гостиную. Он не мог оценить степени зараженности воздуха, но полагал, что через десять минут можно будет начинать приводить товарищей в чувство. В аптечках для этого имелось все необходимое.

Вот только не рассчитал, что через десять минут приводить в чувство придется его самого. Рана была достаточно серьезной, чтобы он вновь лишился сознания, так и не дождавшись отмеренного срока. Поэтому пробуждение началось чуть позже. Через двадцать пять минут Торпеда, лежавший ближе к окну, заворочался, встал и обвел помещение ошалелым взором. Бросился к командирской поклаже – пусто. Нет не только материалов, захваченных в особняке, но и лэптопа!

Потом он увидел Медузу и Сильвера.

Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: первая мертва, а второй рискует умереть, поскольку буквально истекает кровью. Торпеда спешно перевязал лейтенанта, радуясь, что пули прошли навылет, и их не нужно извлекать.

Но в этом был и минус: ничто не тампонировало рану.

Торпеда вколол Сильверу антибиотик и обезболивающее. От тонизирующих средств, подумав, решил отказаться.

– Что с ней? – Сзади послышался непривычно слабый голос Каретникова.

Поколебавшись, Торпеда ответил:

– Наповал, шеф.

Посейдон выматерился:

– Остальные живы?

– Дышат... С Сильвером нехорошо.

Проклиная себя, Каретников прикрыл глаза.

Это даже не черная полоса, это какой-то неумолимый рок. За всю его службу ему не случалось оказываться в ситуации, когда провал следовал за провалом, а удача дразнила, как будто давалась в руки и вскоре ускользала.

Материалы пропали, можно даже не проверять.

Кто же это подсуетился?

Неужели те же, что сунулись под руку в особняке?

Или подельники Валентино?

Нет, последние вряд ли, они бы не оставили живых.

Конкурирующая структура, здесь двух мнений быть не может.

Любая разведка – МИ-6, ЦРУ, Моссад, BND... да та же ФСБ.

В конторе царит бардак, разные силы могут иметь диаметрально противоположные интересы и действовать независимо друг от друга. Особенно если на кону – позорнейшая тайна, «государственный секрет».

Опыты над заключенными.

Он беспомощно опустился на стул, глядя, как Торпеда переходит от бойца к бойцу, возвращая отряд в чувство.

Теперь ему точно крышка.

Ни документов, ни Валентино, ни контейнеров.

Обитатели особняка разбежались как крысы, и теперь их ищи-свищи. Плюс два груза – 200 и 300. Не прошло и месяца, а он лишился двоих бойцов – возможно, что и троих.

Он мог надеяться только на чудо.

Каретников порылся в разоренном багаже, нашел диктофон. Магеллан крутил в своем кресле головой, пытаясь разобраться в происходящем.

– Магеллан, просыпайся, – обратился к нему Посейдон. – Просыпайся и соберись с мыслями. Пришел твой черед. Напряги память и надиктуй мне все, что запомнил из прочитанного!

Конечно, такая аудиозапись не будет являться документом и не возымеет никакой юридической силы. Но Каретников надеялся, что усмотрит в ней нить, за которую можно будет ухватиться.

Или хотя бы вооружиться против Клюнтина, доверие Посейдона к которому полностью улетучилось.

Глава двадцать девятая НОВЫЙ КУРС ДЛЯ МОЛОДОГО БОЙЦА

Свобода опьяняла Гладилина.

Он чувствовал себя все лучше и лучше, время от времени даже забывая о приобретенных увечьях. Он шел одетый в грязноватый плащ Розенштейна и глубоко погрузив руки в карманы; одна ощупывала купюры, вселявшие уверенность, другая сжимала рукоятку магнума, вселявшую уверенность еще большую.

Даже если ему совсем не попрет, и он загремит в полицию, никто и никогда не узнает его имени. Никто не расколет его, онемевшего.

Гладилин, не искушенный в шпионских трюках, понятия не имел о «клопе», вшитом в воротник его рубашки. Микроскопическое устройство, маячок и микрофон сразу. Спрятан в уголке, где его трудно прощупать. Устройство исправно работало, и перемещения капитана уже были взяты под контроль.

Он же, пребывая в настроении почти беспечном, завернул в первый попавшийся кабачок, взгромоздился на круглый табурет, щелкнул пальцами.

Запад нравился ему все больше и больше.

Гладилин выглядел сущим чертом, чудовищем; можно было подумать, что демону, им владевшему, стало мало капитановой души, и он решил продолжиться в его члены, что неизбежно повлекло за собой уродство. Но на Гладилина не обращали внимания – во всяком случае, не показывали интереса. Его наружность никого не заботила, здесь привыкли ко всякому. И это во Франции, которая сильна традициями, – а что было бы в Америке?

Серьезный бармен вырос перед Гладилиным по ту сторону стойки и почтительно о чем-то спросил. Капитан изобразил на лице сожаление и жестами показал, что не в состоянии говорить. Бармен ответил столь же почтительным участием. Капитан указал на бутылку «Столичной» и получил маленькую стопку, приведшую его в сильное раздражение. Даже скупая немка потчевала его куда щедрее. Он покачал головой и указал на бокал. На лице бармена не дрогнул ни мускул: бокал был наполнен. Это, к великому беспокойству капитана, влетело ему в большую копеечку. С такими аппетитами ему в этом городе долго не продержаться.

В следующую минуту, уже опрокинув в себя содержимое бокала, капитан успокоился. У него есть магнум, а потому без денег он не останется. Он был готов повести себя на манер спятившего рецидивиста, который прет на рожон и подсознательно хочет быть пойманным.

Он повернулся на табурете к стойке спиной, окинул помещение разморенным взором. Народу было не очень много; большинство увлеченно смотрело в экран большого телевизора: транслировали футбольный матч. Пили, в основном, пиво, никакого размаха. Гладилин вспомнил, как ему рассказывали про парижский ресторан под названием вроде бы... «Максим» – там якобы все а-ля рюсс, цыгане с медведями, балалайка, шашлыки и вообще полный Распутин. Вот бы куда попасть! Паноптикум, спора нет, но все же частичка родины. Он вдруг почувствовал укол ностальгии и неприятно удивился. Убогое существование в нищенском РУВД неожиданно показалось ему заманчивым и желанным.

Пара взглядов зацепила Гладилина и перепорхнула дальше, не задерживаясь. Удивительная терпимость – толерантность, как нынче выражаются. Ни тени ксенофобии.

Прошло еще немного времени, и капитану смертельно захотелось спать. Наркотическое забытье, в котором он так часто пребывал в последние дни, не могло считаться здоровым сном. Он встряхнул головой, и это мало помогло. Пора было подумать о ночлеге. Какой-нибудь мотель? Он совершенно в этом не разбирался. Ему попадались на пути богатые гостиницы, но соваться туда представлялось занятием бессмысленным. То ли дело Россия! Пришел на вокзал, а там уже маячат бабушки с коряво написанными объявлениями. Комната обеспечена.

К нему подрулил какой-то толстый не то араб, не то турок. В руках попрошайка держал бумажку, где было что-то написано убористым почерком – очень длинно. Гладилин показал ему: убирайся к черту. Черный ушел, а капитан вернулся к тревожным раздумьям. В конце концов, его не убудет, если он решит переночевать где-нибудь под мостом, в обществе клошаров. Можно изобразить не просто немого, а глухонемого и сойти за француза. Правда, глухонемые обычно владеют языком жестов, и покажется странным, что он не умеет объясниться на пальцах... Очень хотелось повторить, но тогда он просто рухнет прямо здесь.

– Вы неважно выглядите, Санта, – послышалось рядом. Говорили с сильным акцентом. – Но держитесь молодцом.

Гладилина словно обожгло.

Сон как рукой сняло, хмель выветрился. Он быстро сунул руку в карман и развернулся: Лютер, улыбаясь, сидел на соседнем табурете и тоже держал руку в кармане. Он успел раньше, и под тканью угадывался ствол, наведенный на капитана. Тот понял, что не успеет ответить тем же.

Старый знакомый народился будто из-под земли. Капитан мог поклясться, что взяться ему было просто неоткуда: только что не было – и вот он здесь.

– Заказать вам что-нибудь? – Лютер любезно улыбнулся.

Он сохранил прежний лоск, как будто не попадал в переделку, не удирал от «Сирен».

Гладилин понял, что свобода закончилась, так, увы, толком и не начавшись. Он вновь перестал быть хозяином своей судьбы. Почему бы и нет в таком случае?

Он кивнул на бокал, и Лютер притворно сделал большие глаза:

– Что русскому хорошо, то немцу смерть, – адъютант Валентино сделал бармену знак. Себе он взял рюмку ликера.

– Вы произвели на нас сильное впечатление, – сообщил Лютер, когда Гладилин маханул вторую дозу. Капитан смотрел мутно, и Лютер особенно не церемонился. – Не стану скрывать, что в наших планах было отправить вас на дно – к мертвецам, которых имели удовольствие наблюдать ваши соотечественники. Или сжечь где-нибудь в лесу. Вы до конца выполнили вашу миссию, и мы полагали, что надобности в вашей персоне больше нет. Но...

Он выдержал паузу.

– Что – но? – тупо спросил Гладилин.

Ему померещилось, что он спросил. Изо рта по-прежнему не вырывалось ни слова. Но гримаса его была столь прозрачна, что Лютер все понял.

– Вы просто чудеса творите, – признал Лютер. – Не каждому удается вырваться из лап Моссада. Немцы – тоже не подарок; подозреваю, впрочем, что вы воспользовались суматохой, но это тоже нужно уметь. И победителей не судят.

Капитан не знал, как передать, что бежал не сам, его вытащил неизвестный ему субъект, ныне покойный. В следующую секунду он решил, что это и хорошо, о таких вещах лучше умалчивать, коль скоро можно заработать очки и не отправиться на дно Сены.

– Прискорбно, что вы так жестоко обошлись с нашим человеком, – продолжил Лютер. – Но ваши действия понятны. Да и работник он был, прямо скажем, не самый ценный. Если бы не его халатность, вы могли бы и дальше наслаждаться уединенной и роскошной жизнью в нашей крепости.

Гладилин невольно усмехнулся.

Вот уж спасибо за такое счастье!

– В общем, наши люди пришли к выводу, что человек с такими бойцовскими качествами может нам пригодиться и в дальнейшем.

Капитан сдержанно кивнул. Это он уже слышал. Его уже один раз обманули, посулив карьеру киллера и готовя в уме совсем другую судьбу.

– Как вы переносите жаркий климат, Санта? – неожиданно спросил немец.

Тот пожал плечами.

Опыта пребывания в жарком климате у Гладилина не было.

«Южная Америка», – пронеслась у него в голове вполне предсказуемая мысль.

– А как вы относитесь к мусульманам?

Гладилин опять пожал плечами.

На самом деле Гладилин мусульман не жаловал. В его милицейскую бытность темпераментные до дикости выходцы с юга доставляли ему немало хлопот, и он составил свое мнение по вопросу, имеет ли преступность национальность или нет. Если уж быть до конца откровенным, то капитан являлся ярко выраженным шовинистом, а скорее даже – убежденным расистом.

– Мы предлагаем вам поездку в далекую и довольно агрессивную страну. Речь идет о Пакистане.

В устах Лютера это звучало не как предложение, а как констатация факта, с которым придется смириться. Гладилин не выказал никакого протеста. Пакистан так Пакистан. Люди живут везде.

– Хотите узнать, зачем?

Гладилин по возможности вежливо вскинул брови. В эту вежливость он из последних сил вложил издевку.

– Конечно, хотите! – хохотнул Лютер, вертя в пальцах рюмку – Но с разъяснениями придется обождать. В одном вы можете быть уверены: мы найдем вам дело по вкусу.

Капитан не сомневался, что его ждет очередная подлянка. Однако кто-то хранил его – Гладилин всерьез подумывал, что это ангел. Он почти угадал, только со знаком не разобрался и принял минус за плюс. Нисколько не заботясь о благополучии капитана, демон охранял его жизнь.

Может быть, этот гад и прав. Может быть, у него имеется редкий дар – выпутываться из безнадежных ситуаций. Сколько их было в последнее время? Гладилин уже сбился со счета. Он и в самом деле ушел ото всех – уйдет и от этих. Пакистан – это даже неплохо: в представлении Гладилина, там царил полный бардак, а в бардаке легко затеряться.

– Вы можете идти? – заботливо осведомился Лютер.

Гладилин состроил презрительное лицо. Но когда сполз с табурета, обнаружил, что ноги уже еле держат его. Мелькнуло даже подозрение, что назойливые друзья опять отравили его какой-то химией, что бармен с ними в сговоре, что все посетители бара – секретные агенты...

Лютер уже стоял рядом и подхватил его под руку. Пистолет в кармане был по-прежнему нацелен на Гладилина.

– В гриме вы выглядели гармоничнее, что ли, – заметил немец. – Красавцем не назовешь, согласен, но соответствовали легенде. А теперь – не пойми что. Садитесь в машину.

Он подтолкнул Гладилина, и тот покорно устроился на заднем сиденье. Лютер пристроился рядом. Водителя капитан не успел рассмотреть хорошенько. Автомобиль тронулся, и Гладилин устроил перед Лютером небольшую пантомиму.

– Бумагу и ручку? – понял тот. – Извольте.

Он полез во внутренний карман, извлек блокнот, выдернул листок, вручил капитану вместе с ручкой. Санта быстро написал несколько слов.

«Верните мне голос», – прочел Лютер.

– Напрасно вы просите, – покачал он головой. – Во-первых, это очень сложно и дорого – да вряд ли и возможно. А во-вторых, немота – в известной степени ваша страховка.

Лицо Гладилина на миг исказилось от гнева.

Лютер заметил это, но никак не отреагировал.

Ночь кончалась; «Ситроен» мчался по стремительно пустеющим улицам, держа курс на Северный вокзал.

Глава тридцатая ЗАЧИСТКА

Генерал-лейтенант Жаворонок никогда не здоровался.

Он имел обыкновение говорить так, словно продолжал только что начатый разговор, без предисловий. Однако сегодня эта его манера приобрела новый, зловещий смысл.

– Где документы?

Черт его знает как, но механический голос робота был полон угрозы.

Клюнтин, стоявший навытяжку, невидящими глазами глядел прямо перед собой.

– Вы доложили об успехе, – продолжил старец, не дожидаясь ответа. – Прошло немного времени, и успех обернулся полным провалом. Вы что, Клюнтин, в игры со мной играете? Что это за перепады? Хотите меня прикончить сменой декораций? Не дождетесь...

Клюнтин сделал глотательное движение. Во рту у него пересохло – похоже, разрегулировался возрастной диабет.

– По агентурным данным, акцию по изъятию документации провела германская разведка.

Жаворонок помолчал. Затем заговорил вновь, уже ровно:

– Вы понимаете, что это означает?

– Виноват, товарищ генерал-лейтенант, я не был посвящен в политические тонкости. А здесь речь идет, насколько я понимаю, о политике.

– О политике! – Жаворонок скорбно покачал головой. – Какое мне дело до политики? Хорошо, Клюнтин, я вам объясню. Израильтяне проводят операцию, цель которой – разоблачение военно-медицинских экспериментов над узниками лагерей. Они задумали это давно. На случай провала нацисты выработали линию защиты: запаслись документами, компрометирующими СССР, который, начиная с конца войны, продолжил их дело, занимаясь практически тем же. Они хотят свалить на нас все. Понимаете – все. Схожие цели поставлены и перед BND. Германская разведка стремится избавиться от участия в игре как жидовских спецслужб, так и наших. Немцы хотят наложить лапу на всю документацию и контролировать процесс защиты, если история все же получит огласку. Кроме того, все стороны заинтересованы в самом биологическом оружии, которое теперь находится вообще неизвестно где. Мне нет дела до того, как оно будет использовано, но это дополнительная улика. Вот вам вкратце расклад. Вы осознали, что натворили?

Для Жаворонка столь длинная речь оказалась утомительной. Он уронил руку с прибором, прикрыл глаза. Грудь его часто и тяжело вздымалась.

– Так точно, осознал.

Клюнтин ощущал себя мелким и ничтожным. Он, генерал-майор, не был посвящен в суть важнейших вещей. Он оказался пешкой, которой можно пожертвовать в любой момент. Пора мочить Жаворонка, пора вываливать компромат. Клюнтин искренне поблагодарил в душе покойного коллегу, передавшего ему материалы.

– У вас на даче проведен обыск, – сообщил Жаворонок. – Все, что вы со своим дружком нарыли против меня, изъято и уничтожено.

Колени у Клюнтина сделались ватными.

– Ликвидируйте группу, – сказал Жаворонок.

– Что? – автоматически спросил тот.

– Ликвидируйте группу. То есть я хотел сказать – обе группы.

– Это невозможно, – язык отказывался служить генерал-майору.

– Не мелите вздор. Авиакатастрофа. Авария. Что угодно – главное, чтобы всех чохом.

– Они полетят обычным пассажирским рейсом...

– И что с того? Организуйте захват самолета... Делайте что хотите. Мне вас учить на старости лет?

– Товарищ генерал-лейтенант, я не вижу необходимости...

– Я вижу необходимость! – заорало дырявое горло. – Что вы корчите из себя кретина?! И из меня его делаете! Думаете, ваши орлы не ознакомились с материалом? Вы-то сами как поступили бы на их месте?

Об этом можно было не спрашивать, вопрос риторический.

– Вы же не набираете в команду дебилов, – продолжал Жаворонок. – Вам отлично известно, что у них есть сомнения и вопросы. Они контактируют друг с другом и ищут ответы. Вы с самого начала знали, что их нельзя оставлять в живых.

У Клюнтина тоже имелся вопрос. Генерал-майор не хотел его задавать, но тот сам слетел с языка:

– Меня тоже, как я понимаю?

Жаворонок устало смежил веки.

– Идите к черту, генерал-майор. Исправляйте что напортачили – тогда у вас появятся перспективы... хватит впустую сотрясать воздух.

...На обратном пути Клюнтин утратил способность осознавать действительность. Он не помнил, как вышел за ворота; не помнил, как сел за руль и доехал до дома. Как он попал в квартиру – тоже не отложилось в памяти.

Какое-то время Клюнтин бесцельно шатался по пустым, затемненным комнатам; брался то за одно, то за другое. Все казалось ему бессмысленным и бесполезным.

Он снял телефонную трубку, чтобы отдать приказ о ликвидации групп Посейдона и Маэстро, но двумя секундами позже положил ее на место. Его люди исполнят любой приказ, но после акции такого масштаба ему не удастся выйти сухим из воды. Это приговор. Ему конец, даже если случится чудо, и акция увенчается успехом.

С отрешенным лицом генерал-майор уселся за письменный стол. Выдвинул ящик, достал именной пистолет. На рукоятке была выгравирована дарственная надпись, стояла подпись: «Андропов».

У генерала мелькнула безумная мысль: пистолет-то и есть сам Андропов. Это не личная воля Клюнтина, это беспощадный генсек дотянулся до него с того света своими холодными руками. Все вокруг наполнилось символами и знаками, приобрело новый смысл, о котором генерал никогда не подозревал.

Выстрел в висок очень часто, но не всегда приводит к желаемому эффекту. Дрогнет рука – и пуля не затронет жизненно важных центров. Чекистское провидение рассудило, что провинности Клюнтина слишком велики, чтобы даровать ему мгновенную смерть. Генерал нажал на спусковой крючок, ударил выстрел, но Клюнтин остался жив. Он повалился на пол, истекая кровью; скорее всего, он все-таки отправился бы к праотцам и пообщался с генсеком лицом к лицу, не явись домработница.

Она точно знала, что генерал-майор дома; своих ключей у нее, естественно, не было. Обеспокоившись, она вызвала подмогу. Клюнтина отвезли в ведомственную больницу, и там, в реанимации, врачи постарались на славу. Через несколько дней они объявили всем, кого это касалось, что жизнь генерала как таковая вне опасности, но он навсегда останется растением.

...Жаворонок, когда ему доложили о неудачной попытке самоубийства Клюнтина, не выказал никаких эмоций. Он просто связался с другими людьми, не менее прочно сидевшими на крючке, и перепоручил задание им.

* * *

Аэропорт Орли жил своей обычной жизнью: глухо бурлил, оглашался мелодичными голосами, объявлявшими посадку; залы были пропитаны запахами кофе и освежителей.

Когда посадка на рейс до Санкт-Петербурга закончилась, «Сирены» заполошно ворвались в зал, всячески изображая предельное отчаяние и потрясая билетами.

– Береженого Бог бережет, – сказал накануне Посейдон.

Вопреки всем инструкциям и приказам он решил задержаться. Отряд сделает вид, будто опоздал по не зависящим от него причинам. Начнется морока, волокита, но это они как-нибудь переживут. Если бы не четкий приказ, Каретников вообще предпочел бы ехать поездом, но сроки не позволяли. Хотя они и так будут нарушены...

Посейдон нутром чувствовал опасность.

Он понимал, что какие бы силы ни стояли за Клюнтиным, они вряд ли решатся организовывать «Сиренам» засаду или истреблять их поодиночке. Выйдет кровавая бойня с непредсказуемыми результатами, поднимется ужасный шум, и дело никто не сможет замять. Поэтому ему пришел в голову вариант, не раз использованный писателями-детективщиками. Если ты хочешь скрыть убийство – соверши его в составе целой серии убийств, спрячь. И пусть потом желающие гадают, кто был истинной мишенью убийцы.

Авиалайнер для этого – идеальная штука.

Заинтересованные лица наверняка в курсе, каким рейсом вознамерились лететь «Сирены». На захват самолета безумным «террористом» с последующим самоподрывом никто не пойдет. Эта затея требует очень долгой и тщательной подготовки. А вот заложить взрывное устройство куда проще.

Конечно, никто не застрахован от возможности того, что предатели подсуетятся и заминируют заодно и следующий самолет, на котором уже точно отбудут «опоздавшие» бойцы.

Но это уже куда менее вероятно.

Во-первых, времени будет немного – кто знает, насколько затянется волокита. С рейсом могут определиться в последний момент, незадолго до вылета. А во-вторых, две авиакатастрофы подряд – это чересчур... если, конечно, зарядом в первом самолете не будут управлять с земли, если там окажется обычный часовой механизм. Если заряд будет дистанционно управляемый, то за отсутствием на борту «Сирен» лайнер не тронут...

...Магеллан, извивавшийся у стойки, очень правдоподобно заламывал руки и выражал крайнее отчаяние.

– Как же нам быть?.. О господи!.. У нас срываются контракты... зачем я только сунулся в этот тур?

Мина, мрачно топтавшийся рядом, не менее убедительно матерился.

– Задержите самолет! – умолял Торпеда. – Плачу любые деньги...

Ему вежливо объяснили, что – увы! – самолет уже мчится по взлетной полосе и через считаные секунды окажется в небе.

Посейдон, вне себя от расстройства, с силой ударил себя кулаком в ладонь. Флинт свернул шею водочной бутылке и начал пить из горлышка, дабы убедить персонал в некоторых вещах – своей глубокой печали, верности русским традициям в зарубежном о них представлении, а также собственном кретинизме и, следовательно, невозможности быть хитроумным агентом спецслужбы. Сильвер изображал безуспешные попытки дозвониться до кого-то по мобильному телефону.

– Алло! – кричал он на весь зал. – Наташа? Я не слышу тебя!..

В том, что самолет уже мчался по полосе и даже начал отрываться от земли, в скором времени убедился весь аэропорт.

Взрыв был настолько мощным, что стекла вылетели в строениях, расположенных в полукилометровом радиусе. У многих заложило уши. Над взлетной полосой расцветал огромный огненный цветок; обломками машины побило технику и здания; погиб ремонтник, которому оторвало голову куском фюзеляжа.

Часть пассажиров попросту испарилась, останки других разметало по всему аэродрому.

Магеллан вдруг отошел от стойки и без сил опустился в пластиковое кресло.

Это не было инсценировкой.

Глава тридцать первая ТАКТИЧЕСКИЙ СОЮЗ

Нешера продержали в участке до утра.

То есть очень недолго.

Факт беспрецедентный: в центре Парижа задержан вооруженный до зубов иностранец, принимавший активное участие в массовом побоище с угрозой для жизни мирных парижан. По всем статьям его следовало переправить в контрразведку, и комиссар Дювалье, которого выдернули из постели по случаю ЧП, так и намеревался сделать. Но израильтянин убедил его дать разрешение на телефонный звонок.

– Независимо от того, в чем меня обвиняют, я имею на это право по закону, – настойчиво твердил Нешер.

– Я вижу, как вы уважаете наши законы, – буркнул комиссар.

Он пребывал в сомнении.

Что-то подсказывало ему, что этот звонок может пойти ему на пользу. Дело явно политическое, и если пленник подключит к происходящему сильных мира сего, то гроза пронесется над головой комиссара. Он пригнется и переждет, он слишком мелок, чтобы ввязываться в такие опасные истории.

– Звоните, – разрешил комиссар.

– Благодарю, – Нешер церемонно поклонился. Он уже полностью пришел в себя и очень тревожился за свой отряд.

Дювалье оказался прав в своих предположениях. Через пять минут после короткого разговора Нешера с невидимым собеседником (комиссар не понял ни слова) раздался ответный звонок. Звонили с уровня столь высокого, что Дювалье встал.

Он отвечал односложно и при каждом слове кивал; в итоге на лице его написалось плохо скрываемое удовлетворение. Положив трубку, комиссар одернул на себе пиджак и строго приказал жандарму, дежурившему при дверях:

– Снимите с этого господина наручники.

Без тени эмоций жандарм шагнул вперед, щелкнул замок. Дювалье уже протягивал пачку:

– Сигарету?

– Благодарю, – Нешер покачал головой. – Я не курю. Могу ли я считать себя свободным и покинуть ваше гостеприимное учреждение?

Возникла секундная заминка.

Приказ есть приказ, и в данном случае весьма желанный, но все существо Дювалье по укоренившейся привычке возражало против освобождения громилы.

– Можете, мсье, – комиссар вышел из-за стола и собственноручно распахнул дверь. Но моссадовец продолжал стоять.

– Ваши люди изъяли у меня спецсредства, – сказал он спокойно. – Мне хотелось бы получить их назад.

Дювалье сострадательно развел руками:

– Простите, но таких полномочий мне никто не давал. Спецсредства оформлены и могут быть возвращены только официальным путем.

Он городил вздор, но не мог допустить, чтобы Нешер покинул участок с оружием в руках.

Тот не стал возражать, пожал плечами:

– Хорошо, комиссар, я улажу формальности. Мы с вами еще увидимся.

Он повернулся к двери, и Дювалье, не сдержавшись, спросил:

– Прямо так и пойдете?

Моссадовец недоуменно обернулся:

– Что вы сказали?

– Прямо так и пойдете? – повторил комиссар. – Вот в этом... в том виде, в каком вы есть?

Он дернул подбородком, имея в виду одежду Нешера, которая мало чем походила на одеяние обыкновенного прохожего.

Тот криво усмехнулся:

– У вас тут люди как только не ходят. Не беспокойтесь за меня, господин комиссар.

– Я просто боюсь, что вас вскоре доставят обратно...

– А вы не бойтесь. Это маловероятно.

Тон Нешера свидетельствовал о глубокой убежденности.

Дювалье не стал спорить и приветливо помахал ему рукой. Когда израильтянин вышел, комиссар налил себе больше, чем обычно, и выпил залпом, не стесняясь присутствием жандарма, который продолжал стоять навытяжку и делал оловянные глаза.

Не имея возможности связаться с бойцами, Нешер томился неизвестностью. Добравшись до знакомой набережной, он сразу понял, что терзавшее его недоброе предчувствие не обмануло.

Консьерж продолжал спать подозрительно крепким сном. Чуткий нос командира мгновенно уловил всю гамму запахов: пороховой гари, крови и тех самых газоразбрасывающих спецсредств, которых Нешер, помимо прочего, лишился.

Ему было отчаянно неловко идти в квартиру безоружным. Он обыскал консьержа, нашел жалкий перочинный нож. В руках профессионала и осколок стекла бывает грозным оружием. Держа нож в отведенной за спину руке, Нешер крадучись двинулся по ступеням.

Тут же он услышал разгоряченные голоса. Дверь высадили, в апартаментах ожесточенно ругались. Его взору открылась дикая картина: несколько трупов, и люди, находящиеся в соседней комнате, ведут перебранку, тогда как должны были бы мочить друг дружку до полного взаимного истребления.

Ссорящиеся были настолько увлечены словесной баталией, что не сразу заметили Код-кода, остановившегося на пороге. Ругань стояла, похоже, уже не один час, и все заметно устали, так до сих пор и не придя к соглашению.

Баз, Намер и Цефа держали на мушке Фридриха фон Кирстова и двоих спецназовцев – все, что осталось от германского отряда.

– Вы не выйдете отсюда, – утомленным, уже механическим голосом повторял Баз. – Ваши утверждения бездоказательны. Пока мы не услышали ни единого убедительного довода и не можем вам верить. То, что вы немцы, лишь повышает возможность вашей принадлежности к неонацистской сволочи.

– Будь оно так, мы положили бы вас еще в особняке, – надменно возражал фон Кирстов. – На кой черт мне было бы распылять силы и устраивать засаду в этом вашем осином гнезде?

– Черта с два вы бы нас положили, – парировала Цефа. – Посчитайте лучше трупы.

– Других аргументов у вас нет?

– Вы сами напросились...

Щуря глаза, Нешер оценивал обстановку. Он сразу узнал фон Кирстова – конкурентов положено знать в лицо.

– Не ожидал я от вас этого, Фридрих, – изрек он доброжелательно.

Тот вздрогнул; пистолет прыгнул в его руке, перенацеливаясь на командира моссадовцев. В следующую секунду на лице фон Кирстова появилась гримаса – причудливая смесь раздражения, облегчения и стыда.

– Ах, это вы, Нешер, – произнес он с откровенной досадой. – Как, кстати, вас зовут на самом деле? Никогда не любил этой идиотской привычки к звучным псевдонимам.

– Может быть, прикажете вашим людям убрать оружие?

– Только на паритетных началах.

– Ребята, – распорядился командир, обращаясь к моссадовцам, – опустите стволы. Мы с господином фон Кирстовом старинные знакомые.

Намер и Баз перевели дыхание, а Цефа не смогла скрыть радости.

– Черт побери, Код-код! Мы тут уже решили, что лягушатники накачивают вас психотропами...

– Кишка тонка. Трусливая публика. Разрешили сделать звонок, и наши быстро прижали им хвост...

Обстановка немного разрядилась, хотя деваться от боевых потерь было некуда, и немцы явно жаждали отмщения.

– Посмотрите, Нешер, что натворили ваши головорезы!

Тот сухо сплюнул:

– Скажите спасибо, Фридрих, что до сих пор живы. Откровенно говоря, я никак не пойму, почему. Это наша территория, и вас сюда никто не звал.

– Код-код, они увезли Валентино, – вмешался Намер.

Нешер нахмурился:

– Вот даже как? Фридрих, доктора придется вернуть. Мы все равно его достанем – давайте обойдемся без кровопролития.

Самообладание стоило фон Кирстову немалых усилий, но в итоге он сумел совладать с собой и проявить благоразумие:

– Слушайте, Нешер. Мы знаем друг друга давно, и мы оба профессионалы. На сей раз ваша взяла, я не собираюсь это оспаривать. Вам придется поверить мне на слово: я понятия не имею, где находится Валентино. Я даже не успел на него взглянуть.

Баз нехотя кивнул:

– Это верно, Код-код. Мы оставили его скрученным на площадке, чтобы не задело раньше времени.

– Я скажу больше, – продолжил Фридрих. – Вместе с Валентино исчез мой сотрудник, акустик. Молодой парень. Он представлялся надежным, но теперь у меня возникли сильные сомнения.

– Можно все объяснить проще, – холодно ответил Нешер. – Вы поручили ему забрать этого гада, а теперь напускаете туману, вешаете на него собак.

– Ваши молодцы уже вошли в квартиру, – возразил тот. – Спросите у них, они подтвердят, что никто никому ничего не приказывал. Как я мог приказать, если вообще не знал, с кем или с чем вы явитесь?

– Да, командир, он сразу укрылся, контактов не было, – подал голос Баз. – Я сам в него четыре пули пустил, вон дырки, – он указал на четыре аккуратных отверстия в шкафу красного дерева.

Фон Кирстов чуть покраснел – в тон дерева. Больше от гнева, чем от неловкости.

– И что с того? Ваш сотрудник мог сработать на свой страх и риск.

Тот покачал головой:

– У нас строгая дисциплина. Никто не предпринял бы подобных действий без моего приказа. Послушайте, Нешер, у нас с вами общая проблема. Валентино нужен нам обоим – это раз. И у нас с вами общий неприятель – это два. Можно сказать, что даже два неприятеля.

– Неужели? Кто же второй?

– Тот, что доставил вам неприятности на набережной Анатоля Франса. Я буду с вами откровенен. Мы взяли в оборот не только вашу, но и русскую базу. Надеюсь, что там наши действия оказались более успешными – ваши люди не дали мне возможности выйти на связь со своими и узнать о положении дел. Надеюсь, что нам удалось получить от русских то, что может представлять интерес и для вас, и для нас.

– Вы намекаете на биологические материалы?

Фон Кирстов кивнул:

– В том числе. Но это маловероятно. Наши с вами страны крайне заинтересованы в них.

– И что вы имеете предложить?

– Я предлагаю сотрудничество, – сказал Фридрих. – Хотя бы временное. Тактическое, не стратегическое. Я закрою глаза на убийство моих людей. Вместе мы будем сильнее; порознь нас легче перебить – как русским, так и нацистам. Нам нужно разыскать Валентино, а также получить доступ к его архивам. Ну и биологические материалы – тут уж кому больше повезет.

Нешер подумал:

– Я ценю вашу инициативу, Фридрих. Вы понимаете, что сам я не вправе принимать такого рода решения. Это не мой уровень.

Цефу передернуло. Она хорошо помнила, как с ней обошлись, и ей претила мысль о союзничестве с этими мерзавцами. Ответный и несоразмерный урон, нанесенный германцам, ее не смущал.

Но она была дисциплинированным сотрудником и промолчала.

Нешер прошелся по комнате, развернулся на пятках, впился взглядом в лицо фон Кирстова.

– Свяжитесь с вашими людьми и выясните, что происходит с русскими.

– С удовольствием. Надеюсь, что ваши снайперы не побили аппаратуру...

Фридрих вызвал на связь Герхарда Миллера и получил мгновенный ответ: «Обеспокоен вашим молчанием, поставил в известность Центр. Русские нейтрализованы, документация у нас. Среди наших потерь нет, у противной стороны – один человек. Жду дальнейших указаний».

– Они ликвидировали кого-то из русских, – сообщил фон Кирстов окружающим.

– Ну все, – это вдруг прорезался голос у одного из его бойцов, до сих пор не вмешивавшихся в разговор.

На него никто не обратил внимания.

– Продолжайте наблюдение и ничего не предпринимайте, – распорядился командир и дословно пересказал Нешеру сообщение Миллера.

Это решило дело.

– Я все равно проконсультируюсь с руководством, – пообещал Код-код. – Но готов с вами согласиться: худой мир лучше доброй ссоры. Давайте объединим усилия. Так, пожалуй, будет лучше для всех.

– И хуже для некоторых, – кивнул фон Кирстов.

Глава тридцать вторая ЗА ДОБЛЕСТНУЮ СЛУЖБУ

Полковник Веретенников, временно назначенный исполняющим обязанности генерала-самострела, мрачно слушал доклад Маэстро. Неудовольствие его неуклонно росло. Веретенников сознавал, что история слишком темная; он не был уверен, что его самого используют какие-то злые силы, но догадывался, что руководство решило сделать его крайним, козлом отпущения, повесить на него всех собак. Как только дело завершится – так или иначе, разницы нет, – его отстранят. Отстранят либо с благодарностью, что вряд ли, поскольку для этого он должен быть назначен руководителем более высокого ранга, либо выгонят с треском – за чужие грехи.

Веретенников с тревогой увидел, что все операции с участием «Сирен» и Первой боевой группы замыкались на Клюнтина; вышестоящие лица имели лишь самое общее представление об их сути. В сочетании с очевидным стремлением генерала максимально ограничить число участников, все это приобретало зловещий смысл.

Полковник тяжело вздохнул.

Надо было принимать решение и нести за него ответственность.

– Разработка приостанавливается, – объявил он. – Зная вас, убедительно прошу – нет, приказываю – не предпринимать никаких новых действий самостоятельно.

Маэстро хорошо понимал полковника. Он и не ждал иного решения, но все-таки не удержался:

– Товарищ полковник, приказ мне ясен. Но позволю себе все же напомнить, что мы рискуем потерять время. Кауфман вывел нас на неонацистскую организацию, пустившую корни во многих странах, в том числе и в России. Я уверен, что они уже обрубают хвосты. По-моему, нужно ковать железо, пока горячо... И вот еще: как быть с биологическими материалами? Гладилин должен быть найден и обезврежен. Это сумасшедший.

Веретенников медленно покачал головой:

– У Гладилина, как я понимаю, уже никаких материалов нет, и он представляет для нас интерес исключительно в плане возмездия. Возмездие можно отложить, рано или поздно мы его возьмем. Вы не можете выступать в одиночку против целой организации, Маэстро. Необходимо привлечь дополнительные силы, а это требует времени, разведки и планирования.

– Вместе с «Сиренами» мы разнесем в щепки любую организацию.

Полковник помолчал. Он решил ничего не говорить Маэстро о парижских событиях.

– Нет. И я запрещаю вам всякие неофициальные контакты. Это приведет к авантюрам и самодеятельности. Переключитесь пока на другие дела – они, насколько я знаю, у вас имеются. Что у вас с Умаровым?

Маэстро пожал плечами.

Магомет Умаров торговал оружием и был фигурой не то чтобы крупной, но заметной. Тюрьма по нему уже давно плакала. Все его контакты были отработаны, а богатая квартира на Большой Московской находилась под постоянным наблюдением.

– Жду распоряжений. Его можно брать в любую минуту. Дома у него сейчас настоящий оружейный склад: не ровен час – весь квартал разнесет. Сегодня он встречается с Ломовиком, тот хочет взять партию.

Умарову было все равно, с кем вступать в товарно-денежные отношения – хоть с урками, хоть с сепаратистами. Оружие он в настоящее время получал от группы офицеров-предателей, служивших в воинской части под Выборгом. Это, конечно, был только один источник из многих. Ломовик же являлся криминальным авторитетом, а формально – успешно легализовавшимся бизнесменом, солидным гражданином и честным налогоплательщиком. Бизнес, конечно, нуждается в расширении, поэтому Ломовик после долгих проверок решил обратиться к Магомету.

– Вот и действуйте.

– Накрывать нужно всех, – предупредил Маэстро. – Понадобятся дополнительные силы. У меня целый список заказчиков, поставщиков и посредников.

– Подайте мне рапорт с указанием всех фигурантов и приложите расчет необходимых сил и средств.

– Все уже готово, товарищ полковник.

Маэстро раскрыл лежавшую перед ним папку, вынул два скрепленных скрепкой листа.

– Оперативно, – Веретенников оценил расторопность командира. – Тогда сосредотачивайтесь на Умарове, берите их обоих сразу во время контакта. Об остальных не беспокойтесь, я дам распоряжение. Никто не уйдет.

Веретенников был рад возможности руководить заведомо успешной акцией. Так он хоть что-то запишет себе в актив. Перспективы в отношении Гладилина и его хозяев виделись ему весьма туманными и неприятными.

...Отпустив Маэстро, полковник с жаром взялся за дело. За полчаса круг посвященных в детали предстоявшей операции существенно расширился.

* * *

– Вижу его, – негромко сказала Мадонна.

Она вела наблюдение из скромной «девятки», припаркованной напротив дома, где намечалась сделка.

Маэстро и остальные бойцы находились в спецфургоне, за ближайшим углом.

– Он один? – спросил командир.

– С ним еще трое, охрана. Входят в дом. Двое остались снаружи.

– Снимешь их, когда скажу.

– Поняла тебя.

– Приготовиться, – объявил Маэстро. Но это было простой формальностью – Киндер, Макс, Гусар, Томас, Прибалт и Профессор давно были готовы превратить подшефный объект в развалины.

Прибалт почесал переносицу:

– Их всего четверо будет, – хмыкнул он. – Бросили бы нас штурмовать ясли – хлопот побольше бы вышло.

– Ага, – скептически кивнул Маэстро. – Там достаточно спичку поднести – и все взлетит. Никакой стрельбы, повторяю. Ножи, удавки и все прочее.

Он говорил это уже в третий раз, хотя и знал, что стрелять, очень возможно, все же придется.

Маэстро посмотрел на часы:

– Готовность три минуты. Мадонна, готовность три минуты.

– Поняла готовность.

В фургоне воцарилось напряженное оцепенение. Командир, не отрываясь, следил за секундной стрелкой.

Ровно через две минуты и пятьдесят секунд стекло «девятки» отъехало вниз. При сильном желании можно было увидеть в темном салоне зрачок глушителя. Двух приглушенных хлопков никто не услышал – в том числе и люди Ломовика. Оба они молча повалились на тротуар с аккуратно продырявленными головами. В тот же миг из-за угла вырулил фургон; задние дверцы распахнулись, и Первая боевая группа высыпала наружу в полном составе. Мадонна уже бежала через улицу, чтобы присоединиться к ним. Немногочисленные прохожие бросились врассыпную, кто-то выкрикнул нечто нечленораздельное.

Магомет Умаров обосновался на четвертом этаже.

Стремительно взлетев наверх, Маэстро приготовился минировать дверь, но Киндер остановил его.

– Командир, – шепнул он на грани слышимости. – Смотри сюда...

В руке у него мигал красной лампочкой специальный датчик. Киндер развернулся вокруг своей оси, держа руку вытянутой перед собой. Оказавшись напротив соседней двери, датчик перестал мигать, и лампочка загорелась ровно.

Маэстро прикинул: обычная дверь, не чета умаровской. Он подал знак Гусару с Прибалтом; те выставили ее вместе с косяком двумя ударами кувалды.

...Помещение оказалось нежилым – пустые комнаты, грязь и запустение. В кухне же, куда вбежали Маэстро и Киндер, кое-что было: огромный газовый баллон. К нему крепилась небольшая черная коробка, заставившая сработать датчик.

Маэстро на миг застыл как вкопанный. В следующую секунду он скомандовал:

– Все вниз!

Прибалт и Макс, уже приладившие по периметру двери шнур, недоуменно оглянулись. Маэстро, более не таясь, во весь голос гаркнул:

– Вниз, я сказал!

Не дожидаясь разъяснений, Первая боевая группа посыпалась вниз. Бойцы успели вовремя: едва снаружи оказался Профессор, замыкавший цепочку, как целая улица, казалось, качнулась и вздыбилась от чудовищного взрыва. Четвертый этаж вымело начисто; пятый, крошась, с размаху уселся на третий, и вместе они вонзились во второй.

От арсенала Магомета Умарова, равно как от него самого и его друга Ломовика осталась пыль, которая не оседала еще несколько часов.