Печаль без конца

ГЛАВА 20

Элинор отошла от мертвого тела и вновь накрыла его полотном. За дверью часовни бушевал ветер, ударяя в стены с такой силой, словно и сама природа была возмущена до самых своих глубин страшным убийством солдата — Христова воина.

Повернувшись к сестре Анне, настоятельница произнесла с дрожью в голосе:

— Удивительно, какая сила была в руке, нанесшей все эти чудовищные удары.

— Доспех на убитом порядком обветшал, — отвечала Анна, — но все равно вы правы, миледи: понадобилась дьявольская сила, чтобы такое сделать. — Она содрогнулась. — Не удивлюсь, если тут поработал один из пособников нечистого.

— Моя тетя часто говорила мне, что князь тьмы совершает свои злые деяния с помощью нас, смертных, — продолжила разговор настоятельница. — Полагаю поэтому: убийцу следует искать среди существ из плоти и крови.

— А это?.. Что же это может значить?

Анна показала на кинжал, найденный в груди убитого.

В самом деле, означает ли оружие с арабскими письменами на рукоятке предупреждение христианнейшему королю Генриху и всем его подданным, что на их землю ступил противник, иноверец, с самыми коварными замыслами? Так подумала Элинор, но ответить на этот вопрос не могла.

— Вы что-нибудь знаете, сестра, о тех, кто называет себя «ассасины»? — спросила она.

— Очень мало. Но слышала, что члены этой секты не нападают на простых людей, к которым прежде наверняка принадлежал покойный.

Элинор кивнула.

— Тогда, возможно, это какой-то исключительный случай и убийство совершено в минуты особого душевного волнения, которому убийца не мог противиться. Под влиянием дикой злобы, например. — Она легко притронулась к груди убитого, словно хотела стряхнуть с него остатки чужого ожесточения. — Чем ты так его озлобил? Своего убийцу? — спросила она у трупа. — И что хотел он сказать тебе и всем нам, оставив в твоей груди этот нож?

Труп молчал. Анна негромко произнесла:

— Мне кажется, что одна эта рана в груди не могла его убить. Клинок не выглядит очень острым, да и вообще не похож на орудие убийства. Длина у него тоже недостаточная. Похоже, человек был сначала зверски убит, а уж потом ему в грудь воткнули нож.

— И кроме всего прочего, причина его смерти — не ограбление, — сказала Элинор. — Так считает Ральф… Но, возможно, убийца хотел, чтобы так подумали, и нож в груди тоже лишь для того, чтобы запутать тех, кто будет расследовать. Но Ральфа обмануть не так просто.

— Да, он хорошо разбирается в подобных делах, — согласилась Анна.

Элинор продолжала — раз уже начала — высказывать свои предположения о происшедшем, и Анне они казались весьма сообразными.

— …Итак, то, как свершилось убийство, не похоже на повадку грабителя. А если не грабеж, то что? Скорее всего, месть за что-то. Быть может, не менее ужасное, нежели эта расправа. Или предупреждение о чем-то, тоже страшном, что должно воспоследовать.

— Кинжал оставлен как бы напоказ, — предположила Анна. — Выходит, он что-то значил и для убийцы, и для жертвы.

— Верно, сестра! Возможно, этим убийством разрешен какой-то давний спор, исполнена какая-то клятва. Вспомните, когда шесть лет назад Монфор, граф Лестерский, погиб в битве с королевскими войсками, его тело тогда разрубили на куски и наш милостивый король отправил их по всей стране как знак окончания баронских раздоров и возвращения прежней власти во всей ее полноте.

— Но этот несчастный, миледи, — Анна кивком головы показала на труп, лежащий на козлах, — он же всего-навсего простой солдат.

— Простые люди могут точно так же вторгаться в жизнь друг друга, мучить и приносить несчастья, как и люди благородного происхождения.

— Значит, вы уверены, что убийца и жертва были знакомы?

— Скорее всего так. Но все равно мы ровно ничего не знаем: ни где и когда они встретились, ни что произошло между ними раньше.

После этих слов Элинор погрузилась в молчание. Слышно было только завывание ветра снаружи.

— Ночь кончается, — сказала наконец Анна. — Скоро утреня. Вы идете?

— Я останусь здесь ненадолго для молитвы.

Анна ушла, оставив Элинор возле трупа.

Угнетенная происходящим вокруг нее и в ней самой, Элинор преклонила колени на каменном полу часовни и молилась о чужих и своих грехах. О том, чтобы утих огонь, сжигающий ее душу, растаяла постоянная боль в груди. Теперь к этой боли прибавился страх. Она знала, что Ральф в конце концов найдет убийцу, верила в это и хотела этого, но боялась и думать о том, что может открыться в связи с этим.

Конечно, Ральф поступил правильно, задержав Томаса. Это наверняка облегчит расследование, а также, даст Бог, поможет коронеру удержаться в должности, что будет лучше и для него самого — ибо она догадывается, что его привязывает к Тиндалу, — и для жителей селения и монастыря, где его успели узнать и полюбить.

Что же касается брата Томаса, что сидит взаперти и пребывает в ужасном душевном состоянии, то при необходимости она сумеет освободить его в любое время: у нее есть на это право. Ральф об этом знает, хоть и не одобряет такие установления, но ему ничего не останется, как смириться с этим.

Конечно, она не святая, но и не настолько глупа, чтобы лезть на рожон и задевать самолюбие людей, которые не заслуживают этого. Она просто разумна. Во всяком случае, старается быть такой. Но что поделать, если это ей не во всем удается?..

Она еще ниже склонилась к полу, ее лоб коснулся каменных плит, она застонала. Слезы потекли у нее из глаз, она обернулась туда, где лежал изуродованный труп человека, чья душа взывала сейчас о справедливости. О мести, возмездии, наказании… О, Боже, так ли невиновен Томас, как верит в то ее слабое женское сердце, или…

Она в свое время совсем не интересовалась его прошлым. Не задумывалась о нем. Что привело его в монашество? Быть может, он незаконнорожденный? Церковь не слишком охотно принимает их в свое лоно: исключения бывают лишь для тех, чьи отцы — люди знатные. Но об этом ей стало бы известно от аббатисы из Анжу, когда его направляли сюда, в Тиндал. Однако та не обмолвилась ни словом.

Разумеется, Элинор могла бы досконально узнать о прошлом Томаса, но она считала недостойным рыться в чьих-то жизнях и душах без вящей необходимости, а только из любопытства. Для подобных вещей существуют исповедники. Однако не пришла ли сейчас та самая необходимость?

Мог ли он быть отродьем Сатаны, а она настолько незрячей от охватившей ее греховной страсти, что допустила его в стены монастыря? Или он обыкновенный человек, повинный лишь в том, что родился таким ангельски-красивым? Но разве красота — грех?

Она снова повернулась туда, где лежал труп, и прошептала:

— Но я должна… я обязана ради тебя узнать, спросить обо всем… Набраться духа и лицом к лицу поговорить с братом Томасом. Доискаться до истины и, если она окажется ужасной, содействовать, чтобы зло было наказано должным образом… — Она прервала свой страстный шепот не менее страстной молитвой, которую окончила словами: — Если же он невиновен, то укажи мне, Боже, что я должна сделать — оставить его в монастыре или расстаться с ним?..

Элинор поднялась с колен и вышла из часовни, чтобы присоединиться к сестре Анне и другим, отправляющимся на утреннюю службу в церковь.