Перстень Матильды

ДВА «ЯГУАРА» В ОДНОМ КАПКАНЕ

Однажды в полночь в одной из московских квартир зазвонил телефон.

— «Ягуар-101»? — послышался в трубке мужской голос. — Говорит «Ягуар-102». Напоминаю: «Комета» стартует ровно в девять. «Кобра» все приготовила… «Амазонка» может отправляться налегке…

— Вас понял, — ответил «Ягуар-101». — Старт ровно в девять!

Об этом ночном разговоре мы могли ничего не знать, если бы не одно обстоятельство. Дело в том, что под кличкой «Ягуар-101» фигурировал один из нас, а под кличкой «Ягуар-102» — другой.

К эзоповскому языку и кличкам мы стали прибегать с тех пор, как одна из иностранных разведок занесла нас в свою картотеку. Какая именно эта была разведка — английская «Интеллидженс сервис», западно-германская служба безопасности или американское ЦРУ, мы еще не знали. Но поскольку сам факт не вызывал никаких сомнений, мы поспешили законспирироваться.

В эту одиссею нас втравил юный практикант Женя Лифанов. Женя был страстным собирателем марок и состоял в личной переписке с французским филателистом господином Леви.

Письма от господина Леви приходили каждую неделю. Иногда парижанин в знак внимания вкладывал в конверт небольшой презент — две-три пластинки жевательной резинки.

— Полезная штука! — отправляя в рот жевательную резинку, бравировал своими международными контактами Женя. — Ароматизирует полость рта… Развивает мышцы лица, предупреждает от преждевременных морщин!

Сотрудничество двух коллекционеров было плодотворным и, возможно, со временем могло обогатить мировую филателию. Но вот однажды Женя обнаружил в своем почтовом ящике письмо не из Парижа, а из Франкфурта-на-Майне. Адрес на конверте был написан незнакомым почерком.

В письме говорилось:

«Уважаемый коллега!

Ваш адрес я получил от Леви из Франции, с которым Вы обменивались марками. Я же не филателист (чем, вероятно, огорчу Вас), но могу Вам посылать некоторые новинки, выходящие в нашей стране.

Лично я интересуюсь современной художественной литературой и поэзией.

Если Вы интересуетесь еще чем-либо, кроме марок, то я охотно помогу Вам.

Вероятно, у нас найдутся общие интересы. А мне переписка на русском языке доставит большое удовольствие, так как знание этого языка я получил от матери и интересуюсь жизнью России.

Надеюсь на Ваш скорый ответ.

С приветом и уважением к Вам

Алекс Липперт».

Вывод напрашивался сам собой: господин Леви отказывался от дальнейшего сотрудничества с Женей. Юного филателиста охватило глубокое возмущение. Во-первых, французский филателист, денонсировав договор, даже не удосужился лично уведомить об этом коллегу. Во-вторых, в переписку представителей двух стран бесцеремонно вмешалась третья держава.

— Коллега! Какой я ему коллега?! — вскипел практикант. — Сам же говорит, что к филателии не имеет никакого отношения! Короче говоря, не хочу знать никаких Липпертов, и пошли они все к дьяволу!

— Не надо горячиться, — сказали мы. — Ты посмотрел на этот факт с одной стороны, а теперь посмотри с другой. Человек протягивает руку и ждет ответного рукопожатия. А ты?

— А я пошел сдавать экзамены! — отрезал практикант. — Его хобби литература, а мое марки! А если уж вы так хотите обучать этого немца русской литературе, то пишите ему сами!

Тоскливый зов пятидесятипроцентного россиянина, доносившийся с берегов Майна, затронул наши чувствительные души. Человеку, в котором заговорил голос крови, хотелось помочь. Но при этом мы рисковали оказаться в таком же положении, что и господин Липперт, вторгшийся в чужую переписку.

Эти сомнения легко разрешил все тот же Женя.

— А вы пишите ему от моего имени, — сказал он. — Считайте себя моими секретарями.

Охваченные благородным порывом, мы принялись сочинять первое письмо в западногерманский город Франкфурт-на-Майне. В ту минуту мы еще не догадывались, что сантименты господина Липперта — это всего лишь искусно расставленный капкан.

«О’КЭЙ» ИЛИ «ЗЕР ГУТ»?

Господин Липперт отрекомендовался коммивояжером торговой фирмы. Ему было сорок шесть лет, он состоял в браке и был любящим отцом двухлетней белокурой девчушки.

Коммивояжер держался бесхитростно, с подкупающей простотой.

«Дорогой Евгений! — писал он. — Разрешите, я буду обращаться к Вам по имени. И Вы меня можете называть просто Алекс…»

— Рубаха парень! — умилился один из нас.

— Поистине русская душа у этого немца! — воскликнул другой.

Письма из Франкфурта поступали непрерывным потоком. Коммивояжер вязал дружественные контакты крепким морским узлом.

— Давайте откровенно меняться мыслями, — предложил он. — Стихи Исаковского прочитал. Понравились. Что же касается «Анны Карениной», то, на мой взгляд, она не стоит затраченных на нее средств.

— Позвольте! — горячо запротестовали мы. — Но ведь это же Толстой!

— Возможно! — охотно согласился Липперт. — Но человек — существо мыслящее! И это очень плохо, когда он старается думать так, как это желательно официальной критике, а не так, как ему подсказывает совесть. По-моему, ради одного самоубийства не стоило писать такую толстую книгу! И вообще, присылайте мне только то, что я прошу, а не все то, что лежит на прилавках книжных магазинов!

С коммивояжером можно было поспорить. Но мы не стали этого делать, дабы господин Липперт не подумал, что мы заставляем его поступать так, как это угодно официальной критике. Возможно, у господина Липперта была своя собственная программа знакомства с нашей страной.

— Ну что ж, пожалуйста!

Коммивояжер благодарно кивнул головой.

— Да, — сказал он. — Я не прочь был бы почитать ваши газеты.

Но и в этом случае господин Липперт не желал идти по проторенной дорожке. Свое знакомство с нашей страной он предпочитал начать не с солидных столичных изданий, а с малоформатных многотиражных газет. Тем более, обосновывал он свою просьбу, что один его знакомый немец, прежде проживавший в России, интересуется событиями в когда-то родных ему местах.

Вслед за этим господин Липперт уточнял: газета могла быть не только из указанного района, но из любого другого. И даже из нескольких сразу. Чем больше, тем лучше. Вероятно, кроме знакомого немца, у господина Липперта была еще куча друзей, каждый из которых был не прочь скоротать вечер с вестником районных новостей из далекой России. Создавалось впечатление, что там, во Франкфурте, эти газеты даже читают вслух.

Представляете! Солидный немецкий бюргер усаживает в кружок своих домочадцев и, украсив переносицу роговыми очками, устраивает громкую читку. Все сидят затаив дыхание. Сообщение о трудовых успехах животноводов какого-нибудь рязанского села или лесорубов затерянного в сибирских лесах леспромхоза приводит всех в умиление. Растроганная бюргерша смахивает набежавшую на глаза слезу. Старший сын, двенадцатилетний Вилли, торжественно объявляет родителям, что все решено. Он будет трактористом!

Но в то же время господин Липперт отнюдь не отвергал все монументальные издания. К письму был приложен список книг, которые он хотел бы иметь в своей домашней библиотеке. Преимущественно это были трактаты по экономическому районированию СССР, линейному программированию и труды по электронике.

Заодно он просил прислать телефонные справочники как городского, так и внутриведомственного пользования.

— Телефонные справочники — это от бессонницы! — сразу же догадался один из нас. Впечатлительным людям рекомендуется перед сном просматривать прейскуранты и даже бухгалтерские отчеты…

Господин Липперт эту догадку подтвердил. По его словам, напряженный ритм двадцатого века и нервные перегрузки отрицательно действуют на его нервную систему. Поэтому, прежде чем заснуть, он долго ворочается с боку на бок.

Послать во Франкфурт какой-нибудь телефонный справочник было нетрудно. Но наш иногородний адресат упоминал о справочниках не в единственном числе, а во множественном. Мы прикинули на глазок, как бы выглядела такая посылка.

Справочники министерств, главков и ведомств! Предприятий бытового обслуживания и таксомоторных парков! В том числе справочник Генерального штаба, штаба ракетных войск и командования авиации стратегического назначения!

Получалась не посылка, а целый контейнер. Контейнер снотворного!

Сама собой возникла проблема равноценного заменителя. Неожиданно просветлев, один из нас хватил себя по лбу:

— Тюбик! Тюбик обыкновенного снотворного!

Прежде чем остановить свой выбор на том или ином патентованном средстве, мы решили выслушать рекомендации наших коллег, которые давно уже не ладят с Морфеем. На состоявшемся консилиуме крупнейших авторитетов в этой области было названо до десятка новейших препаратов.

— Все это не то, не то! — замахал руками один из участников консилиума, страдающий хроническим недосыпанием. — Пи-поль-фен! Вот средство!

Поскольку эта рекомендация не вызвала никаких возражений, мы тут же снарядили курьера Таню в аптеку.

Но вопреки предсказаниям авторитетного хроника апробированный пипольфен подействовал на господина Липперта возбуждающе.

— В следующий раз мне придется, вероятно, давать вам более безобидные поручения, — принялся отчитывать нас господин Липперт в ответ на наш дружеский жест с пипольфеном. — Давайте надеяться, что своим упорством и стремлением к лучшим взаимоотношениям и пониманию мы пересилим препятствия и косность…

Было очевидно, что бешеный ритм и нервные перегрузки века пагубно отражались на психике господина Липперта. Свое сумбурное послание он ни с того ни с сего заканчивал просьбой срочно сообщить ему техническую характеристику нашего радиоприемника.

Просьба была хотя и странная, но вполне выполнимая.

Вскоре из Франкфурта-на-Майне пришло еще одно письмо. Оно состояло из одного-единственного листка — графика передач зарубежных радиостанций, ведущих вещание на русском языке.

В установленный час мы настроили наш радиоприемник на заданную волну.

— Слушайте голос свободного радио! — донесся из динамика чужой далекий голос. — Сегодня в выпуске… Визит государственного секретаря Соединенных Штатов в страны Ближнего Востока… Сахарный бунт в Воронеже… Несколько интимных деталей из жизни Бриджит Бардо…

Отбарабанив скороговоркой «последние известия», диктор представил радиослушателям политического обозревателя Романа Редлиха.

— …Человек — шущештво мышлящее, — шамкая, провозгласил обозреватель, — и это очень штрашно, когда его штараютшя жаштавить думать так, как это желательно офичиальной критике. Об этом лишний раж швидетельштвует ражыгравшаяшя на днях трагедия в Воронеже. Когда гружовик ш шахаром подъехал к чентральному гаштроному, тышячная толпа…

Шамкающий радиообозреватель преподносил слушателям те же глубокомысленные выкладки, которые излагал в своих письмах франкфуртский коммивояжер…

Мы разинули рты. Шамкающий радиообозреватель преподносил слушателям те же глубокомысленные выкладки, которые излагал в своих письмах франкфуртский коммивояжер, добавляя к этому еще и несусветные небылицы.

Так кто же он? Роман Редлих или Александр Липперт? А может быть, просто у Алекса Липперта не одна фамилия? И не одно лицо?

Вот тебе и рубаха парень!

Мы дали понять господину Липперту, что теперь нам многое стало ясно. Расценив наше признание по-своему, коммивояжер радостно воскликнул:

— О’кэй!

Хотя как человеку с немецкой фамилией и перебивающемуся на боннских хлебах ему полагалось воскликнуть:

— Зер гут!

ЧАЕПИТИЕ С ПРОДОЛЖЕНИЕМ…

Скромный коммивояжер солидной западногерманский фирмы, оказывается, торговал не тем товаром, который рекламировал. Предлагая для всеобщего обозрения фирменный чемодан с образцами мирной продукции, он в действительности имел дело с бесшумными пистолетами, зашитыми в воротник ампулами и нашпигованными фальшивками подсадными радиоутками. Словом, это был джентльмен плаща и кинжала.

Как правило, джентльмены такого рода собственных плащей не имеют. Всю амуницию они получают по ведомству с какого-нибудь склада материально-технического снабжения, из рук своего хозяина. То, что Алекс Липперт состоял на довольствии в одном из таких складов, сомнений не оставляло. Мраком неизвестности пока было покрыто лишь то, кому этот склад принадлежал.

С одной стороны, Алекс Липперт, как истинный немец, не мог обойтись без традиционной кружки пива и отдавал дань сосискам. Но с другой — при любом удобном случае он старался щегольнуть английским словечком, которое более естественно прозвучало бы в Лондоне или в Вашингтоне…

Мы задумались: кому же все-таки служит Алекс Липперт? Но сам коммивояжер уже не делал из этого никакой тайны. В этом нас убедили последовавшие вскоре события.

В один из ближайших дней почта доставила загадочное письмо от какого-то неизвестного Андрея Липинского.

«Здравствуй, дорогой Евгений! — писал незнакомец. — Как ты поживаешь? Я так давно не имею от тебя писем, что и не могу вспомнить дату получения твоего последнего письма. Но не в этом самое главное. Главное заключается в том, чтобы ты был здоров. Дочка подрастает, и ей приходится уделять много времени, как на прогулки с нею, так и на занятия. Постепенно надо подготавливать к поступлению в школу. Начинаю учить ее английскому языку, она уже понимает такую фразу:

— The letter heat with an iron!

Ты ведь тоже изучаешь английский язык, так что поймешь и оценишь ее успехи в изучении иностранного языка.

В отношении музыкальных пластинок пока ничего нового. Я все-таки надеюсь, что ты не оставил своего желания и цели стать «рыцарем пера». Крепко жму руку. Твой Андрей».

— Какой-то бред! — сказал один из нас.

— Чушь! — воскликнул другой.

Повертев письмо и так и эдак, мы уставились друг на друга и стали нашептывать загадочную английскую фразу:

— The letter heat with an iron!

Дойдя до полного отупения, мы решили освежить мозги стаканом крепкого чая. Наполнив стаканы кипятком, один из нас впопыхах поставил горячий чайник прямо на загадочное письмо. И вдруг под воздействием горячего чайника на письме между строк, написанных фиолетовыми чернилами, стали проступать какие-то грязно-желтые буквы.

Письмо имело второй, скрытый текст, исполненный симпатическими чернилами. Внизу отчетливо проступала надпись:

«…Ваш друг, Алекс Липперт».

— Heat the letter with an iron! — осененный догадкой, прошептал один из нас.

— Утюг! — завопил другой. — Это значит: прогладь горячим утюгом!

В нашей редакции было все. Телетайпы, магнитофоны и пишущие машинки. Был телевизор, вентиляторы и круглый электрический рефлектор. Не было только утюга.

— Утюг? Какой еще утюг? — удивилась завредакцией.

— Обыкновенный электрический!

— Ну знаете ли, это уж слишком! — строго сказала она.

— Но это же в творческих целях!

— В таком случае, — последовала ироническая улыбка, — обратитесь в ателье за углом.

Мы хотели тут же последовать этому совету, но вовремя опомнились. Выручила нас старший курьер Мария Андреевна.

— А ну, Таня, — повелительно сказала старший курьер младшему. — Сбегай-ка ко мне домой за утюжком! Он у меня хоть и старенький, но греется хорошо!

Вооружившись утюгом Марии Андреевны, мы разложили письмо на подоконнике и принялись гладить. От бумаги пошел ядовитый дымок.

— Э-э, ребята! — всполошилась Мария Андреевна. — Вы так, чего доброго, подоконник мне испортите! А ну дайте-ка сюда утюжок!

Старший курьер сбрызнула письмо водой и поплевала на утюг. Затем она уверенно провела им несколько раз по письму, и сокровенные мысли господина Липперта полезли наружу, словно веснушки при первых лучах весеннего солнца.

Вот что хотел сообщить по секрету Алекс:

«Дорогой Евгений!

Это письмо пишет тебе твой друг по переписке Александр.

Я прибегаю к такому способу в нашей переписке для того, чтобы наиболее безопасным путем поделиться с тобой своими мыслями. Это письмо я пересылаю через одного туриста и надеюсь, что оно избежит контроля. Я хочу обеспечить тебя средством для надежной и безопасной переписки.

Должен тебе сообщить, что я являюсь членом Российской революционной организации НТС, которая ставит своей первоочередной задачей уничтожение коммунистической диктатуры на родине путем народно-освободительной революции. Это задача большой важности и трудности. Ты, имея знакомства в интернациональных кругах, мог бы оказать большую услугу нашему делу.

Для того чтобы наша переписка продолжалась успешно, я предлагаю пользоваться тайнописью. Открытый текст письма невинного содержания ты должен подписывать вымышленным именем. Отвечать на письма я буду тоже тайнописью. Для того чтобы прочитать такое письмо, его надо прогладить горячим утюгом. Письма в открытом тексте я буду подписывать «Андрей».

Я надеюсь, что ты ответишь на мое письмо тайнописью и сообщишь свое мнение по затронутым вопросам. Слушаешь ли ты радио?

Крепко жму руку, Александр».

…Мы вспомнили людей, идущих на штурм Зимнего, опоясанных пулеметными лентами, с поднятой гранатой в руке и неистребимой верой в глазах. Людей, которые отдавали жизнь за революцию.

Но при чем здесь Алекс Липперт?

При всей фантазии мы никак не могли представить среди сражавшихся на баррикадах франкфуртского «коммивояжера». Нет, нет, образ революционера с Алексом Липпертом никак не вязался!

Вообразить его в этой роли было тем более невозможно, что истинное лицо организации, членом которой он представился, довольно хорошо известно. Так называемый Народно-трудовой союз (НТС), от имени которого выступал Алекс Липперт, — это кучка одряхлевших белоэмигрантов, власовцев и других военных преступников, бежавших на Запад и оказавшихся на службе у иностранных разведок. Он ничем не отличается от какого-нибудь пансиона благородных девиц, под вывеской которого скрыта диверсионная школа, или общества покровителей африканского племени замбу-мамбу, в стенах которого функционируют спецкурсы по повышению шпионской квалификации.

Это самый обыкновенный филиал американской разведки, дислоцированный во Франкфурте-на-Майне. Его кодовое название «Шуба». Соответствующие клички носят и главари этого филиала: «Шуба-1», «Шуба-2», «Шуба-3»… Но вместе с тем это все-таки союз. Союз типа пресловутого «союза рыжих», который всю жизнь занимается запрещенным промыслом.

Когда-то, на заре туманной юности, эта, с позволения сказать, организация, усвоив несколько фраз по-польски, служила разведке буржуазной Польши. Вслед за тем она работала на японскую разведку. Потом добывала сведения для итальянцев и даже получала деньги от англичан…

Словом, натерпелась, пока не сошлась с богатым американским дядюшкой из ЦРУ.

Частая смена хозяев, разумеется, не могла не наложить своего отпечатка. Поэтому теперь, когда члены этого «трудового союза» собираются вместе, разговор между ними выглядит примерно так:

— Аната сигарета кундаса! — начинает один.

— Вечно ты побираешься, пся крев! — отвечает другой.

— Дона уна цигарета! — канючит третий.

— Да пошли вы все к черту! — взрывается обладатель сигарет.

— О’кэй! — огорченно восклицают все хором и расходятся по местам.

Вот эта разноязыкая компания и пытается обзавестись агентурой в нашей стране. Из этой затеи чаще всего, разумеется, ничего не получается. Однако американский дядюшка не намерен заниматься филантропией. Он хочет знать, за что платит деньги.

Для того чтобы перед ним отчитаться, приходится ловчить. Стряпать сенсации из критических заметок в районных газетах, добывать адреса и фамилии из телефонных справочников, заводить переписку под видом собирателей почтовых миниатюр и нумизматов…

Действовать приходится на авось. А вдруг кто-нибудь да клюнет. В данном случае объектом такой обработки оказались мы.

Господин Липперт совал свой нос во все дырки, нисколько не задумываясь над тем, что его могут прищемить. Бесшабашное обращение со своим собственным носом было достойно удивления. Красный и мясистый отросток, украшавший физиономию какого-нибудь агента 375–240, а может быть, 240–375, соблазнительно маячил перед нами. За него было удобно ухватиться. Не воспользоваться этой возможностью мы не могли.

…В тот же день курьер Таня опустила в почтовый ящик адресованное во Франкфурт-на-Майне ответное послание.

БОЛЬШОЙ ДЕНЬ В ЗОССЕНХАЙМЕ

До сих пор вся наша переписка с Франкфуртом-на-Майне носила ни к чему не обязывающий характер. Однако там каждое наше письмо являлось предметом пристального внимания и тщательного изучения.

На первом этапе его глубоко анализировал специалист, который пытался в тексте или между строк обнаружить какие-нибудь обнадеживающие намеки. Затем письмо передавалось одному греку, выдававшему себя за индийского астролога-графолога. Тот с помощью астрологических тайн проводил графологическую экспертизу, определяя перспективность работы с адресатом.

Неизвестно, кто именно дал благоприятное заключение, то ли специалист по намекам, то ли грек-астролог, но так или иначе агент, скрывавшийся под кличкой Алекс Липперт, решил, что игру в прятки можно кончать.

Отправив нам письмо с тайнописным текстом, он теперь с нетерпением ожидал результатов предпринятой акции. Его человек ежедневно проверял почтовый ящик на Центральном франкфуртском почтамте, куда поступала конспиративная почта «Шубы».

Наконец настал день, когда почтальон «Шубы» обнаружил в почтовом ящике долгожданное письмо. Торопливо сунув конверт в плоский металлический сейф-портфель, он быстро зашагал к автобусной остановке.

Путь почтальона лежал на окраину Франкфурта, в Зоссенхайм. Здесь в укромном местечке за высокой оградой возвышалось несколько невзрачных строений, торчали мачты радиостанции. По ту сторону глухих ворот стояла сторожевая будка, около которой прогуливалась служебная овчарка.

Это и была штаб-квартира «Шубы».

В тот момент, когда посыльный с походным сейфом, миновав проходную, ступил на огороженную территорию, там как раз царил революционный подъем. Сигналом к этому событию послужил телефонный звонок некой Натальи Ивановны Кунгурцевой (Трубициной) из франкфуртского центра американской разведки, официально именующего себя «Обществом американских друзей русской свободы».

— Тут для вас кое-что прибыло, — сообщила Кунгурцева. — Присылайте людей и автомашину…

Теперь эта автомашина стояла посреди двора. Над ней во весь рост возвышался один из активных революционеров по фамилии Матюков и по кличке Куркуль. Остальные, облепив машину со всех сторон, ему жадно внимали.

— Господа революционеры! — провозглашал Куркуль с высоты своего положения. — В адрес нашей организации поступили из Америки консервы мясные, сыр в банках и кое-что из одежонки!..

Посылка из-за океана в жизни революционно настроенных обитателей Зоссенхайма событие не такое уж и частое, и при дележке, как правило, возникали нежелательные инциденты, грозившие расколоть революционные силы на несколько непримиримых лагерей. Поэтому идеолог этой организации некто Поремский разработал специальную «молекулярную теорию». По этой теории всех обитателей резиденции разделили на группы из трех-четырех человек — «молекулы». Во главе каждой «молекулы» поставили старосту, которого здесь на немецкий манер окрестили фюрером.

Содержимое посылок между «молекулами» делили поровну, по принципу солидарности, отчего обитатели Зоссенхайма стали именовать себя солидаристами. После этого окрыленный успехом идеолог пошел дальше. Опыт Зоссенхайма он решил перенести на целые страны и народы и теперь носился с идеей создания солидаристического государства с «молекулами» и «фюрерами».

— Прошу фюреров стать в очередь! — объявил Куркуль. — Остальные пусть отойдут!

Получив причитающуюся долю, фюреры отводили свою «молекулу» в сторону и принимались делить продукты. Банка мясных консервов на двоих, банка сыра — на троих. Пальто, пиджаки и брюки после примерки каждый получал индивидуально. Это были не новые пальто, не новые пиджаки и бывшие в употреблении брюки. Но вполне годные для носки.

Заокеанские подарки таяли на глазах. Обеспокоенный посыльный, позабыв о своих обязанностях, бросился к автомашине и, расталкивая фюреров, полез вперед.

— Куда прешь без очереди? — заорал Куркуль. — Где же твоя революционная сознательность? А еще солидарист! Господа фюреры спокойно стоят, а ты прешь!

Получив причитающуюся долю, фюреры отводили свою «молекулу» в сторону и принимались делить продукты.

Подобное поведение посыльного не только противоречило правилам внутреннего распорядка, но и вступало в непримиримое противоречие со всей «молекулярной» теорией. Как член «молекулы» он должен был получить паек от своего фюрера.

Почтальон обиженно махнул портфельчиком и скрылся в дверях барака, где находилась канцелярия. Слева по коридору располагался «открытый сектор», справа — «закрытый». Прямо по коридору оперативный — «оперативка».

По заведенному порядку вся секретная почта немедленно вручалась одному из главарей организации, «Шубе-1». Под этой кличкой фигурировал некто Романов — рыхлый лысеющий толстяк, с округлыми женственными бедрами, которые были под стать любой представительной гранд-даме. Он громко именовался руководителем «закрытого сектора» и в отличие от других занимал отдельную комнату с зарешеченными окнами.

Вскрыв письмо, «Шуба-1» передал его для проявления в лабораторию. Она была оборудована по последнему слову техники. Помимо новенького утюга, имелась еще и универсальная гладильная доска, на которой можно было гладить как письма, так и предметы личного туалета.

Обнаруженная тайнопись явилась приятным сюрпризом.

В кабинет Романова поспешно вошли пожилой фат с угрюмым взглядом и помятой физиономией Поремский — «Шуба-2» и сухопарый, со скуластым приплюснутым лицом Околович — «Шуба-3».

Все три «шубы», можно сказать, были на одно лицо. Их послужной список был таким же извилистым, как и скользкий путь самой организации.

Кадровый агент «Интеллидженс сервис» Околович, позднее переметнувшийся к гитлеровцам, в годы второй мировой войны руководил группой провокаторов-подрывников в Смоленске и Орше.

Начавший свою карьеру клерком парижской уголовной полиции Поремский сотрудничал с французскими фашистами и немало порадел для гитлеровцев в роли осведомителя гестапо.

Теперь оба, так же как и Романов, входили в состав солидаристской верхушки.

Поступившая из самой Москвы тайнопись для всех троих была не менее радостным событием, чем машина с американским пайком для остального персонала «Шубы». До сих пор все предпринимаемые в этом направлении попытки ни к чему не приводили. И вдруг такая удача!

Это был поистине большой день в Зоссенхайме!

— Я должен, — засуетился Романов, — обрадовать наших американских друзей!

Для того чтобы доклад выглядел обстоятельным, понадобилось заслушать информацию сотрудника, обеспечившего успех операции.

— Пригласите, пожалуйста, мадам Ару! — высунулся за дверь Романов.

На зов явилась молодящаяся дама с фигурой, пышность которой не мог скрыть даже туго стянутый корсет. Она считалась непревзойденным специалистом по обработке юношеских умов, в чем ей немало помогал опыт собственной, бурно проведенной молодости.

Кроме всего прочего, дама являлась искушенным мастером по подделке почерков, владея сорока его разновидностями. Так, например, только нам она за короткий срок успела продемонстрировать три образчика своего искусства.

Это была Ариадна Ширинкина. Она же филателист Леви, коммивояжер Алекс Липперт и не назвавший своей профессии Андрей Липинский.

Информация Ширинкиной была довольно скудной и малосодержательной, но Романов нетерпеливо потянулся к телефонной трубке. Набрав известный ему одному номер небольшой фирмы по распродаже подержанной мебели, он попросил к телефону герра Крафта.

— Крафт слушает! — буркнул в трубку недовольный бас.

«Шуба-1» попросил назначить встречу.

— О’кэй, герр Крафт! — подобострастно заулыбался он. — Сенкью, сенкью!

Закончив разговор, Романов сообщил присутствующим, что встреча с господином Смитом состоится сегодня вечером в отеле «Рекс».

— Со Смитом? — удивился Околович. — Вы же говорили с Крафтом!

— Да, да, — раздраженно отмахнулся Романов. — Я говорил с Крафтом! Но он же и Смит! Он же… И вообще подлинное имя нашего американского друга Берка не известно никому. Я думаю, что оно неизвестно даже ему самому…

Желая убедить своих американских друзей в том, что жизнь главарей «Шубы» постоянно подвергается опасности, ехать в отель решили в сопровождении телохранителей. Романов, Поремский и Околович отправились к месту встречи в черном «мерседесе». За ним последовал дребезжащий «фольксваген», в котором один на другом сидело шесть субъектов в разномастных пиджаках из только что распакованной заокеанской посылки.

Беспрепятственно пройти в отель удалось только пассажирам «мерседеса». Перед телохранителями, которые в заморских нарядах казались друг другу вполне элегантными, швейцар поспешно захлопнул дверь. Отель «Рекс» имел безупречную репутацию.

Конспиративную явку мистера Смита, которая находилась в дорогом трехкомнатном номере отеля, верховоды «Шубы» покинули где-то около полуночи. Впереди, угодливо заглядывая американцу в глаза и что-то на ходу доказывая, семенил широкобедрый Романов. «Шуба-2» и «Шуба-3» следовали чуть позади.

Американец, пожелавший переговорить с Романовым с глазу на глаз, расположился в черном «мерседесе». Поремский и Околович, которым дали понять, что их присутствие при этой беседе нежелательно, с недовольными физиономиями втиснулись в «фольксваген».

— Вот увидите, — алчно сверкнул глазами Околович, — он выкачает из этого америкашки свой куш! Будьте уверены, своего не упустит! Подумать только, акция «Семинарист»!

Перегруженный «фольксваген», выпустив облако дыма, задребезжал по Брудергреммштрассе.

Так закончился большой день в Зоссенхайме.

«КОМЕТА» СТАРТУЕТ В ДЕВЯТЬ…

При встрече в отеле «Рекс» с мистером Смитом «Шуба-1» не пожалел красок, чтобы нарисовать картину назревающей революционной ситуации. При этом он размахивал письмом с тайнописью и оперировал громкими терминами, полными взрывной силы. Став в позу крупного политического деятеля, Романов рьяно доказывал, что коль скоро его организация сумела установить тесную связь с широкими студенческими массами, то все остальное уже не за горами и события могут последовать со дня на день.

Перегруженный «фольксваген», выпустив облако дыма, задребезжал по Брудергреммштрассе.

Мистер Смит со свойственной американцам деловитостью пресек эти разглагольствования.

— Конкретно! — потребовал Смит.

— Я к-конкретно… — осекся Романов.

— Я спрашиваю, — уточнил американец, — какую информацию вы можете предложить? Военную, политическую, экономическую? Не забывайте, мистер «Шуба», что вы находитесь в тесном кругу своих коллег, а не перед публикой!

Поскольку ни один из приглашенных на явку ничего определенного сообщить не мог, американец бесцеремонно перенес разговор на то время, когда у его агентов появится что-нибудь конкретное.

Таков был итог встречи в отеле «Рекс».

Неудивительно, что на другой день в Зоссенхайме был объявлен аврал. В кабинете Романова с раннего утра совещались специалисты по агентурной работе. Они уточняли детали готовящейся акции под кодовым названием «Семинарист». Из барака в барак носился взмокший связной.

Он то и дело выкрикивал:

— Господина Зайцева в «оперативку»!

— …Попандопулоса и мадам Ширинкину в «оперативку»!

Вахтер у ворот стоял принаряженный, все время поправляя сползавшую на глаза новую широкополую ковбойскую шляпу.

На случай, если возникнет необходимость заслать в Москву своих контролеров и связных, специальная группа проходила тренировку по переходу советской сухопутной границы. Макет границы был оборудован за бараком № 1 и состоял из четырех метров вспаханной полосы, двух рядов колючей проволоки и наблюдательной вышки. На вышке восседал тренер группы Куркуль, изображавший в то же время пограничника. Два солидариста — Скорина и Чикарлеев ползали на четвереньках взад-вперед, преодолевая полосу препятствий.

— Головы опустите ниже! Головы! — командовал с вышки Куркуль. — А то я как пырну штыком! Либо шашкой!

— У-y, черт, набрался с утра шнапса, — огрызался солидарист Скорина. — А ты сойди с вышки да сам попробуй, как оно на пузе носом землю пахать!

— Те тоже нажрались вчера с этим америкашкой, — присоединялся к бунту Чикарлеев. — А нам, телохранителям, и стопочки не поднесли.

— Р-р-разговорчики! — неслось с вышки.

По другую сторону вышки несколько других солидаристов, обряженных в одинаковые сатиновые трусы, зажав пальцами нос, один за другим прыгали в пожарный бассейн, имитировавший Черное море. Они готовились к переходу морской границы и высадке с подводной лодки где-то в районе Нового Афона или Очамчире.

О том волнении, которое вызвало в Зоссенхайме наше тайнописное послание, мы тогда еще не знали. Но то, что нами заинтересовались не на шутку и в расчете на нас строили далеко идущие планы, мы вскоре убедились.

Они готовились к переходу морской границы и высадке с подводной лодки…

Не прошло и двух недель, как на нашем рабочем столе появилось письмо со штемпелем Московского почтамта.

Какой-то неизвестный Кирилл ни с того ни с сего спешил известить нас о своем визите в Харьков.

«Там я посетил наших знакомых и недурно провел время в обществе местных дам, — откровенничал Кирилл. — Распили дюжину шампанского, вспомнили детские шалости. В отношении Мари ты был прав. Она просто душка и, главное, без предрассудков. В общем, я получил море удовольствия».

Под конец Кирилл спрашивал, как поживает Петр, и передавал привет от Мефодия.

Но никакие Кириллы и Мефодии уже не могли ввести нас в заблуждение.

— Надо гладить! — сказали мы Марии Андреевне. — А ну-ка, где утюжок?

Поднаторевшая на секретной работе Мария Андреевна разогрела утюг и вмиг вывела Кирилла и Мефодия на чистую воду.

Наш шеф мадам Ара, продолжавшая по-прежнему маскироваться под Алекса Липперта, сообщала:

«Ваш № 1 получил. Большое спасибо. К сожалению, прочитать удалось всего две-три строчки. Вероятно, у вас не хватает навыка. Недостающие пришлось восстанавливать по смыслу. В общем, все поняли. Прекрасно! Браво!..»

К письму повторно прилагалась подробная инструкция по тайнописи и конспиративный адрес мелкого швейцарского лавочника монсеньера Марселя. Желая создать нам все условия для плодотворного сотрудничества, мадам Ара высылала нам про запас несколько листков копирки. Что касается карандаша, которым мы должны были выполнять тайнопись, то шеф, подробно объяснив, как его затачивать, рекомендовала пользоваться карандашом из детского рисовального набора «Пионер», который мы должны были приобрести за свой счет.

По роду своей профессии нам приходилось иметь дело с копиркой. В нашем представлении это черная или синяя папиросная бумага, которая оставляет следы на пальцах. Копирка, присланная из Франкфурта-на-Майне, выглядела совсем по-иному. На этот раз мы держали в руках обыкновенный листок, как бы вырванный из школьной тетради. Он выглядел невинно и безмятежно. На самом же деле это была одна из подлинных шпионских принадлежностей.

Секретное послание мадам Ары венчал перечень первоочередных заданий, к выполнению которых нам предлагалось приступить немедленно.

1. Разыскивать и пересылать рукописи неопубликованных по тем или иным причинам литературных произведений (желательно «анти»).

2. Создавать революционные «молекулы», привлекая в них близких родственников (брат, сестра, жена, невеста, теща), которые должны способствовать росту революционного движения.

3. Регулярно собирать всевозможную, необходимую «нашему делу» военную, экономическую и политическую информацию.

4. Провести всенародный референдум о государственном переустройстве в СССР (парламентарная республика или конституционная монархия).

Мадам Ара взваливала на нас явно непосильную ношу. О том, чтобы справиться с таким обширным заданием вдвоем, нечего было и думать. Правда, у нас уже были два помощника — старший курьер Мария Андреевна и младший курьер Таня. Согласившуюся в конце концов приобрести электрический утюг завредакцией тоже можно было считать человеком, внесшим свою лепту в общее дело.

Итого пять человек. Для одной «молекулы» много, для двух мало. К счастью, редакционный столяр Петр Егорович тоже оказался человеком покладистым.

— А что? Я всегда! — сказал он. — Гвоздь там забить или крышку к посылке прибить! Это всегда можно!

На первом же конспиративном совещании, которое состоялось в малом зале редакции, стало ясно, что мы располагаем достаточными силами для создания целого боевого штаба «легкой кавалерии».

Два человека вошли в «закрытый сектор», два — в «открытый» и один в «оперативку».

Не получил официальной должности только Петр Егорович.

— По-вашему, раз столяр, так ничего не понимаю в оперативной работе? — оскорбился Петр Егорович. — Да я кого хошь объегорю! Раз я буду закрывать посылки, то самое мое место в «закрытом секторе»!

Пришлось согласиться. Взяли и Петра Егоровича в «закрытый сектор».

Как известно, любой знающий себе цену агент должен быть оснащен черными очками, отмычкой и иметь конспиративную кличку. Очки у нас были, вместо отмычек в кармане позвякивали ключи от квартиры. Зато с кличками пришлось попотеть.

Перед тем как стать «ягуарами», мы хотели назваться Антонием и Клеопатрой.

— Я буду Антонием, — сказал один из нас, — а ты Клеопатрой!

— Нет, почему же, — самолюбиво возразил другой, — почему это я, особа мужского пола, должен называться женским именем?

— Но ведь это даже лучше! — продолжал настаивать первый. — Все будут думать, что ты женщина, а ты мужчина!

— Великолепно! — воскликнул другой. — В таком случае ты будешь Клеопатрой, а я Антонием. И не сверкай глазами, как ягуар!

— Ягуары! Эврика!

Так мы стали «ягуарами». Жена одного из нас отныне именовалась «Коброй», а жена другого «Амазонкой». Таким образом, приведенный в начале повествования таинственный ночной разговор: «Комета» отправляется ровно в девять. «Кобра» все приготовила. «Амазонка» может отправляться налегке…» — ничего секретного не содержал. Он означал лишь, что наутро мы собирались совершить семейную прогулку на теплоходе «Комета», который отправлялся с Химкинского речного вокзала ровно в девять.

СЕКРЕТ ТУРЕЦКОГО СУЛТАНА

Прежде чем приступить к составлению первого донесения, надо было отыскать источник, из которого мы могли бы черпать нужную информацию.

Кое-какая военная информация была у нас под руками. Она представляла несомненный интерес и после небольшой обработки могла быть передана во Франкфурт-на-Майне. Эта информация содержалась в наших записных книжках и касалась секретных сооружений на территории Москвы. Мы ее получили из первых рук от одного знакомого водителя такси.

Однажды один богатый иностранец, прибыв в качестве туриста в Москву, поздно ночью отправился на Казанский вокзал и стал уговаривать водителей такси, чтобы они показали ему секретную стартовую площадку для запуска ракет.

— Площадку? — с готовностью отозвался один из таксистов. — Пожалуйста!

Услужливый московский водитель вмиг домчал иностранного гостя на Ленинские горы, туда, где, упираясь в небо, на берегу реки, возвышается лыжный трамплин.

— Вот это она и есть! — сказал водитель.

— О-ля-ля! — воскликнул иностранец и стал совать шоферу стодолларовую бумажку.

— С вас полтора рубля! — сказал шофер. — По счетчику.

Возможно, «военные сведения», которые раздобыл иностранец, могли бы как раз пригодиться и мадам Аре?

В то время как один из нас рылся в записных книжках, другой лихорадочно листал подшивку популярного дореволюционного журнала «Нива». Старый санкт-петербургский журнал оказался поистине неисчерпаемым кладезем самой разнообразной информации. В нем, например, из номера в номер печаталось сообщение о последней технической новинке — кабинетной пепельнице «Ка-ка». Агрегат, сочетавший в себе пепельницу с писсуаром, настойчиво рекомендовался на случай войны как для гражданских учреждений, так и для военных ведомств.

Страницы журнала пестрели сообщениями о студенческих волнениях в Москве и Казани, о голодных бунтах в Поволжье. Здесь же рекламировались новейшие средства от угрей, бальзам для ращения волос и ароматная фабра для усов. Во весь голос заявляли о себе еще не признанные и малоизвестные литературные таланты.

Возможность немедленно передать всю эту богатейшую информацию в швейцарский адрес была заманчивой, но многоопытная мадам Ара, которая прошла на шпионском поприще огонь, воду и медные трубы, могла что-то заподозрить. На первый раз мы решили действовать более осмотрительно.

Наш выбор пал на опубликованный в «Ниве» стишок малоизвестного поэта — барона фон дер Розена «Снежинки».

В аннотации к стишку говорилось, что его автор ушел из жизни семнадцатилетним юношей, так и не успев до конца раскрыть свое поэтическое дарование. Стихотворение взято из его семейного альбома.

Это лирическое излияние вместе с аннотацией мы и решили переслать мадам Аре как образец литературы, которая не находит издателя.

Но, кроме стихов, надо было снабдить шефа чем-либо более существенным. Для нас это тоже не составляло никакого труда. В той же «Ниве» была представлена подробная карта турецкого театра военных действий времен султаната:

а) Константинополь и его окрестности,

б) карта всей Турции,

в) Босфорский пролив.

Поскольку эти сведения носили сугубо военный характер, мы были вправе донести во Франкфурт, что располагаем ценной стратегической информацией и по первому требованию можем выслать турецкую военную карту.

Когда схема донесения в общих чертах определилась, мы решили обсудить ее на заседании оперативного штаба.

— Какие будут мнения? — спросил «Ягуар-101».

— Какие тут могут быть еще мнения, — сказала Мария Андреевна. — Полностью утвердить! Чего с этими шаромыгами лимонничать!

Петр Егорович в знак своего согласия стукнул молотком по столу.

— Точка! — сказал он. — И все!

Но едва мы разложили шифровальные принадлежности, как в дверях появился председатель месткома.

— Товарищи, товарищи! — укоризненно воскликнул он. — Все вас давно ждут, а вы тут заседаете! Давайте не срывать мероприятие! Оперативный штаб в полном составе попрошу в зал!

Впопыхах мы забыли, что наша операция включена в план работы месткома и зашифровку тайнописи мы должны были проводить на глазах у всего коллектива, чтобы наглядно продемонстрировать коварные методы иностранных разведок.

Оперативный штаб в полном составе отправился в зал. Впереди с электрическим утюгом шла Мария Андреевна, за ней следовала Таня, для которой мы раздобыли такой же металлический портфельчик, как и у почтальона «Шубы». Мы несли копирку и карандаш. Петр Егорович замыкал шествие.

Председатель месткома предоставил слово «Ягуару-101».

— Вот этот листочек из школьной тетради, — сказал он, — и есть копирка для тайнописи. Подлинная шпионская принадлежность. А это карандаш…

«Ягуар-101» взял листок гладкой бумаги и, действуя строго по инструкции, аккуратно расстелил его на середине стола. «Ягуар-102» наложил на бумагу копирку и вооружился карандашом из рисовального набора «Пионер». Для того чтобы копирка не ерзала по бумаге, Мария Андреевна придерживала ее пальцем сверху, а Петр Егорович прижал своим пальцем снизу. Таня стояла с портфельчиком наготове.

Когда все было готово, мы показали присутствующим бумагу с нанесенными на ней невидимыми письменами. Она сверкала незапятнанной белизной как первый снег, и только с помощью горячего утюга можно было вырвать доверенную ей тайну — стих юного барона и обещание выдать военную карту турецкого султана.

Тайнописное послание было вложено в конверт и вручено курьеру Тане, которая тут же, позвякивая железным портфельчиком, побежала на почту. И в этот момент всем присутствующим внезапно представилась возможность наглядно убедиться, какие превратности судьбы подстерегают на каждом шагу секретного агента.

Из экспедиции доставили новое письмо от мадам Ары. Вскрыв конверт, «Ягуар-101» попросил Марию Андреевну прогладить его и принялся читать вслух.

Шеф извещала, что швейцарская явка провалилась. Монсеньер Марсель оказался не тем, за кого себя выдавал, и нам следует соблюдать всяческую осторожность.

«Открытый текст писем старайтесь писать измененным почерком, — наставляла мадам. — В письмах не давайте никаких персональных данных о себе, ставьте вымышленного отправителя и вымышленную подпись. Передвигаясь по городу, опасайтесь слежки КГБ. Чаще меняйте транспорт, обращайте внимание на поведение лиц, с которыми вы сталкиваетесь на лестнице и в подъезде».

— Пропади он пропадом, этот швейцарский лавочник! — разозлились мы. — Придется теперь начинать все сначала!

Редакцию наш штаб покидал в полном составе. В подъезде мы столкнулись с каким-то человеком в дубленке и пыжиковой шапке.

— Вы видели, как он посмотрел на Таню? — всполошилась Мария Андреевна. — Как Серый Волк на Красную Шапочку!

Мы подняли воротники и, втянув головы в плечи, метнулись в разные стороны.

КОЗНИ ПОКОЙНОГО БАРОНА

Провал швейцарского конспиративного адреса сулил нам кучу хлопот. Это непредвиденное обстоятельство грозило на неопределенное время нарушить наши контакты с Франкфуртом-на-Майне.

К счастью, все обошлось благополучно. «Шубе» все-таки удалось где-то на полпути перехватить наше шифрованное донесение. Об этом мы узнали уже из следующего письма.

«Ваш № 2 получили, — сообщала мадам Ара. — Письмо говорит о том, что вы правильно поняли свои задачи. Все, что вы сообщаете, очень интересно. Рады, что вам удалось создать боевой оперативный штаб. Революционная ситуация назревает. Это, в частности, видно из присланного вами стихотворения. Мысли в нем интересные и в основном правильные. Стихотворение мы опубликовали. Правда, для этого нам пришлось основательно поработать».

К тайнописи была приложена вырезка из распространяемого «Шубой» листка. В опубликованной аннотации к стихотворению теперь говорилось:

«Автор «Снежинок», семнадцатилетний студент одного из московских высших учебных заведений, пал жертвой тирании. Не пожелав мириться с существующими в институте порядками, он покончил жизнь самоубийством, так и не успев до конца раскрыть свое большое дарование. Публикуемое стихотворение является его протестом и политическим завещанием. В Москве оно распространяется в списках и прислано нам членами нашей подпольной организации «Сокол».

Само стихотворение теперь выглядело так:

— Вот тебе и на! — удивленно воскликнули мы. — Этот покойный барон Розен оказался довольно каверзной личностью. Едва появившись за кордоном, он воскрес и ударился в политику. А затем еще раз поверг в горе своих близких, покончив жизнь самоубийством.

Поведение барона Розена в какой-то степени роднило его с бароном Мюнхгаузеном. Но мадам Ара, не давая нам вникнуть в суть этих превращений, перешла к делам более существенным. Ее интересовала военная карта Турции, которую она просила выслать незамедлительно в любой из двух адресов: синьориты Розанжелы в Италии или норвежского фермера Ганса Холлера.

Но в «Шубе» думали не только о делах. Там позаботились и о том, чтобы сделать нам приятный сюрприз. Оказывается, выслать карту нам предлагалось не безвозмездно, а за определенную мзду в размере десяти западногерманских марок, которые уже были переведены на наш текущий счет в одном из солидных иностранных банков. Помимо этого аккордного вознаграждения, нам сулили еще по полторы марки за каждую машинописную страницу донесения.

— Десять марок! — воскликнул «Ягуар-101». — Сколько же это процентов от тридцати сребреников?

— Сколько процентов, я не знаю, — сказал «Ягуар-102». — Но до сих пор мне казалось, что на подрывную работу там ассигнуют куда больше! Видимо, «Шубе» крепко подрезали финансы!

Деньги для обитателей Зоссенхайма всегда являлись предметом вожделения, были их больным местом. «Шуба-3» всегда подозревал, что его обманывает «Шуба-2». Тот, в свою очередь, недоверчиво поглядывал на «Шубу-1». Фунты, доллары и марки являлись тем самым яблоком раздора, перед которым оказалась бессильной даже «молекулярная теория».

Нам захотелось наступить «шефам» на любимую мозоль. Составив широкую программу нашего материального вознаграждения, мы отправили ее сразу в два адреса — итальянской синьорите Розанжеле и норвежскому фермеру Гансу Холлеру.

Ответ не заставил себя ждать.

— Ваши замашки достойны удивления! — восклицала мадам Ара. — Деньги — это еще не все. Главное — идея. И потом мы собирались выслать вам пачку жевательной резинки. И не местной, а настоящей — заокеанской! В общем-то гонорар, конечно, символический, но не в нем дело…

— Карта настоящая, а гонорар символический! — вертели мы носом.

— Тогда можем вам выслать еще модный клетчатый пиджак, — соблазняла нас мадам Ара. — Его можно носить с любыми брюками!

— Не хотим пиджака! — упирались мы. — Давайте говорить о банковском счете!

Наша несговорчивость явно ставила под удар репутацию непревзойденного мастера по обработке молодых умов. Даже державшийся в стороне от политики распорядитель финансов «Шубы», бухгалтер Вернгоф, к которому она обратилась за субсидией, не мог удержаться, чтобы не сделать в адрес Ширинкиной колкого замечания.

— Что-то вы в последнее время, мадам, — многозначительно глядя на нее поверх пенсне, сказал он, — все чаще заговариваете о деньгах. Сколько марок я вам вчера выдал?

— О майн гот! — оправдывалась Ширинкина. — Те деньги были на акцию «Епископ», а эти на акцию «Семинарист»…

— Знаю я эти ваши акции, — безнадежно махнул рукой умудренный жизнью бухгалтер. — Можете мне поверить, что этот юнгер герр с красной рожей никакой не епископ, а самый обыкновенный бабник. А теперь у вас еще и семинарист! И вообще вы, по-моему, чересчур ударились в религию!

Задетая за живое, Ширинкина взялась за дело с удвоенной энергией. Она старалась убедить нас, что их филиал существует исключительно на добровольные пожертвования. Поэтому все те, кто помогает организации, не только не думают ни о каком материальном вознаграждении, но и сами оказывают ей бескорыстную помощь. В подтверждение она приводила список лиц, которые, не жалея собственных средств, содействуют подготовке революционного взрыва:

«Баронесса О. Штромберг — 100 марок.

С. Бодягин — 50 марок.

В. Афендульев — 30 марок.

Свободный чех — карманные часы «Павел Буре».

Русский из Италии — 40 марок.

Сын казака — 5 марок и настоящую казачью папаху».

При этом мадам недобросовестно умалчивала о субсидиях, получаемых еще от одного жертвователя — Центрального разведывательного управления.

Подобное поведение Ширинкиной выглядело мелким, недостойным случая стяжательством. Но мы решили не давать ей спуску и принялись изображать из себя матерых хищников.

«Современный молодой человек, — писали мы, — это не какой-нибудь фон-барон, а здоровый волк. Ему нужны деньги, и об этом не следует молчать. Жаль, что вы этого до сих пор не поняли и ведете себя необдуманно и стихийно. В общем, занимаетесь какой-то самодеятельностью, которая никогда не приводила к успеху. Для того чтобы впредь нам действовать согласованно, давайте кончать разговоры и переходить к делу…»

Ощущавшие трепетное уважение к людям с волчьей хваткой главари «Шубы» восприняли такую постановку вопроса с одобрением.

— Мне эти ребята определенно нравятся! — объявил шеф «закрытого сектора» Романов. — Кстати, кто дал этой молекуле кодовое название «Сокол»?

— Я! — с английской чопорностью шаркнул ногой старый служака «Интеллидженс сервис» Околович!

— О’кэй! — одобрительно кивнул головой шеф «закрытого сектора».

Прошедший британскую школу Околович без лишних разглагольствований взял наш меморандум и принялся его препарировать. Вскоре в одном из очередных номеров невзрачного нелегального листка появилось сообщение. Оно гласило:

«Секретный корпункт «Сокол». От нашего московского корреспондента. Автору 20 лет.

Мы, современная молодежь, достаточно хорошо поняли, какие задачи ставит перед собой НТС и какие требования он предъявляет нам. Жаль, что пока все идет стихийно и неорганизованно и еще не привело нас к конечным успехам. Для того чтобы добиться успеха, надо кончать разговоры и переходить к действиям…»

Желая поощрить наше сотрудничество, «Шуба» вскоре уведомила нас, что наше продвижение по службе идет успешно. Теперь мы не только тайные агенты, но еще и секретные корреспонденты. На наш текущий счет в солидном иностранном банке начислен повышенный гонорар в размере пятнадцати марок. Кроме того, нам выслана ценная бандероль.

«Все остальное зависит от вас, — писала мадам, — постепенно ваши накопления будут расти, и со временем вы можете оказаться обладателями значительной суммы. А с деньгами на Западе можно сделать многое…»

В качестве вещественного доказательства тех благ, которые сулил Запад, перед нами лежали присланные из Франкфурта-на-Майне две пластинки с новейшими шлягерами, пачка жевательной резинки и портрет американской кинозвезды Одри Хэпбэрн.

Мы привычно схватили утюг и прогладили обратную сторону фотографии. Из-под утюга полезли знакомые грязно-желтые буквы.

«Постарайтесь найти какого-нибудь моряка, — вещал портрет Одри, — бывающего в зап. европейских (некоммунистических) портах, с которым вы могли бы передать карту. На этот случай даю телефон… Ваш посланец называет себя ИГОРЬ МИХАЙЛОВИЧ и просит передать АЛЕКСАНДРУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ, что прибыл, где находится, условия встречи и свои приметы».

Мы тут же составили ответ:

«Попали в поле зрения КГБ. Ощущаем постоянную слежку. Полагаем, что это результат вашей неосторожности со швейцарским лавочником. Связь временно прекращаем, переходим на нелегальное положение. «Сокол».

СРЕДЬ ШУМНОГО БАЛА…

Это утро в Зоссенхайме началось с того, что к почтальону «Шубы» были применены превентивные санкции. Исправного служаку, добросовестно дежурившего на франкфуртском почтамте в ожидании московской корреспонденции, внезапно вызвали в канцелярию, взяли подписку о неразглашении тайны и, намазав ему пальцы черной краской, сняли с них отпечатки.

— И смотри у меня, чтобы ни гугу! — строго предупредил шеф «закрытого сектора».

— Да какое может быть гугу? — обиделся почтальон. — Когда я нигуга не знаю. Мое дело доставить айн бриф и дальше хоть доннер веттер!

— Распишись! — сказал «Шуба-1». — Вот здесь… Теперь мы найдем тебя где угодно и тебе не поможет даже пластическая операция!

Но несмотря на все предосторожности слух о том, что московскую «молекулу» нащупало КГБ, все-таки распространился.

Первым опасность учуял всегда державший ухо востро Куркуль. Он незаметно пробрался в свою каптерку, где хранилось кое-что из заокеанских подарков, и стал готовиться к эвакуации. Набив до отказа два здоровенных чемодана пиджаками, штиблетами и почти новеньким бельем, он поволок их в кусты у забора.

Но в тот момент, когда каптенармус, крякнув, подхватил один из чемоданов, чтобы перебросить его через забор, задуманная им тайная акция была неожиданно пресечена. Охранявшая этот участок сторожевая овчарка впилась Куркулю в ногу своими острыми клыками, показав тем самым, что она не зря получает паек с американской базы «Друзей русской свободы».

Истошный крик Куркуля всполошил весь лагерь. Солидаристы Скорина и Чикарлеев, которые в эту минуту на четвереньках переходили «государственную границу», от страха зарылись в мягкую землю вспаханной полосы. Два аквалангиста, плававшие в бассейне, поспешно стали карабкаться на берег, а сидевшие на суше в ожидании очереди без команды попрыгали в бассейн.

Бегство Куркуля удалось предотвратить. Но это только усугубило положение. Теперь беспокойство охватило весь лагерь. Разбившись на кучки, солидаристы обсуждали тревожную весть:

— Что? Опять ЧК?

— Вот пся крев! В сорок пятом едва унес ноги, а теперь того и гляди здесь заграбастают!

— Это у них айн, цвай, драй — и в каталажку! Одного даже в Австралии прихватили!

— Да чего там в Австралии! Выглянул я вчера из проходной, а там двое стоят. Немцы не немцы. И конечно, в плащах… Я как увидел их — и назад!

Создавшаяся обстановка обеспокоила главарей «Шубы».

— Надо что-то срочно предпринимать, — сказал Романов. — А то они все до одного разбегутся!

— Да, но, может быть, эта депеша, всего-навсего инспирация КГБ? — с неуместным апломбом сказал Поремский. — А мы уже ударились в панику!

— «В панику»! «В панику»! — передразнил многоопытный Околович. — Да если это инспирация, то тем хуже! Значит, КГБ давно раскрыло московскую «молекулу» и все ваши фигли-мигли! Понимаете? Все!

— «Молекулярная теория» исключает всякий провал! — полез в драку Поремский. — Это возможно только в том случае, если наша организация инфильтрована агентами КГБ!

— Я вам дам инфильтрована! — подпрыгнул Романов. — Вы еще, чего доброго, ляпнете это нашим американским друзьям!

В тот же день всех солидаристов перевели на казарменное положение. Их отпустили по домам всего на один час — за тюфяками и подушками. В соответствии с разработанным планом охраны лагеря специальная группа особого назначения, вооружившись топорами и пилами, прошла вдоль всего забора и тщательно заколотила в нем все дыры. Сторожевых псов спустили с привязи. Эта мера должна была избавить отдельных I малодушных членов организации от искушения приобщиться к царившей за забором мирской суете.

Картину всеобщей боевой готовности венчал вахтер на проходной в стальной немецкой каске, которую ему выдали взамен ковбойской шляпы.

Однако суматоха, вызванная переводом лагеря на осадное положение, отвлекла солидаристов от мрачных мыслей всего на один день. Затем опять настроение испортилось. Прекратились тренировки на «погранполосе», и даже под угрозой карцера никто не хотел прыгать в пожарный бассейн с холодной водой.

Когда все административные меры были исчерпаны, пришлось пустить в ход такое испытанное средство, как «идеологическая закалка». Под этим термином в «Шубе» подразумевались коллективные вылазки в ресторан и рейды по ночным увеселительным заведениям.

Возглавлял эти походы Поремский. Несмотря на преклонный возраст, в груди «главного идеолога» жарко горел огонь пылкого тореодора, сохранившего вкус к соленому анекдоту и горячим чувствам.

Как правило, такие вылазки приурочивались к пасхе, масленице, благовещению и другим религиозным праздникам. Как раз приближалось рождество.

Для предстоящего бала арендовали отдельный зал в ресторане «Мазурка». У проходной вывесили объявление:

СЕГОДНЯ! ГРАНДИОЗНЫЙ! ВЕЧЕР!

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ

ЕЛКА

— танцы до утра

в ресторане МАЗУРКА

Франкфурт-на-Майне

(малый зал)

БУФЕТ — РОЗЫГРЫШИ — ИГРЫ

ВСЕХ МИЛОСТИ ПРОСИМ!

ВЕЧЕР

дружбы

— любви

взаимопонимания

народов России

захватывающий

концерт

при входе пожертвования принимаются с благодарностью Справки у господина В. Д. Поремского

В целях конспирации хозяину «Мазурки» сказали, что его гостями будут туристы из Турции, тяготеющие к христианству. Владелец заведения, желая подчеркнуть свое гостеприимство, вывесил у входа флаг с полумесяцем и вышел навстречу гостям в красной турецкой феске с кисточкой.

На рождественский антураж в виде нарядной елки, украшенной зайчиками, снежинками и стеклянными шариками, никто не обратил внимания. Все сразу полезли за стол и схватились за бутылки. Пропустив по паре стаканчиков, сумрачные солидаристы повеселели и принялись выкаблучивать кто во что горазд. Кто-то прошелся вокруг стола вприсядку. Кто-то бодро затянул «соловей, соловей, пташечка!..».

Поремский постучал вилкой по бокалу.

— Господа! — дожевывая кусок бифштекса, провозгласил он. — Сегодня за этим рождественским столом собрались наши лучшие силы! А наша сила — вера в идею, в ее силу и в свою силу…

— А я не боюсь! — неожиданно выкрикнул солидарист Чикарлеев, рванув на себе казенную рубашку. — Не боюсь ЧК, и все! Я в Белоруссии партизан не вешал! Я в Индокитае был! А вот ты!..

Чикарлеев обвел присутствующих взглядом, выбирая, на кого указать пальцем.

— Вот ты, гнида, — ткнул он в Куркуля. — Ты вешал! И стрелял! И ты, Околович, вешал! И ты, Поремский, тоже сиди со своей идеей!

Личный телохранитель «главного идеолога» Дзамболат, чтобы разрядить обстановку, включил на полную громкость радиолу и объявил конкурс на лучшее исполнение танго и твиста. Но даже мощная радиола не могла заглушить чей-то голос:

— Это у них айн, цвай, драй — и в каталажку! Одного даже в Австралии заграбастали!.. Вот выйдешь за дверь — а они тут как тут!

Пьяный Чикарлеев поднялся со стула, чтобы облобызать своего дублера по переходу границы Скорину.

Скорины за столом не было.

— Санька! — заорал Чикарлеев. — Санька, где ты?

— Что! Нету твоего Саньки? — сказал специалист по Австралии. — Нету? А я что говорил? Айн, цвай, драй и битте-дритте, майн либер!

Обследование всего ресторана, в том числе клозета и гардероба, ничего не дало.

Солидарист Скорина исчез бесследно.

Швейцар ресторана, краснощекий баварец, после настойчивых расспросов сказал, что он видел, как два каких-то господина вели под руки к автомобилю третьего. Но был ли этот третий турецкий гость Скорина, он утверждать не мог.

БУДУАР НА ЭЛЬКЕНБАХШТРАССЕ, 57/59

Глава солидаристов «Шуба-1» не любил задерживаться в Зоссенхайме. Казенные бараки и бродившие по лагерю угрюмые солидаристы вызывали в нем чувство брезгливости. Сын царского полковника, польский шляхтич Жура Островский, впоследствии принявший фамилию Романов, тяготел к роскоши. Все деловые встречи он проводил в уютном ресторане фешенебельного отеля «Рекс». Но чаще всего «Шуба-1» спешил в «мерседесе» через весь город в свою собственную квартиру на Элькенбахштрассе.

«Шуба-1-» облачался в шелковый домашний халат, несколько напоминавший дамский пеньюар, и, пододвинув атласный пуфик, располагался перед зеркалом.

Здесь Жура преображался. Он вешал в гардероб свой модный костюм из английской шерсти и проходил прямо в спальню. Комната была выдержана в розовых тонах и своим убранством напоминала не столько жилище старого холостяка, сколько будуар модницы XVII века. Порывшись в шифоньере, «Шуба-1» облачался в шелковый домашний халат, несколько напоминавший дамский пеньюар, и, пододвинув атласный пуфик, располагался перед зеркалом.

«Шуба-1» внимательно осматривал на своем лице каждый прыщик, растирал кремом морщинки под глазами и с помощью пинцета приводил в порядок брови. Иногда, в особых случаях, Жура слегка подкрашивал губы, отдавая предпочтение перламутровой помаде фирмы «Коти».

Если во время этого занятия раздавался телефонный звонок, «Шуба-1» поднимал трубку и томно, по-женски произносил:

— Я слушаю!.. Да, это я, Матильда!

Матильда — это было интимное имя «Шубы-1», которое, как и номер стоявшего в розовой спальне телефона, знали далеко не многие. Так его называли только очень близкие друзья, которых Романов не любил особенно афишировать. Среди них был даже один американский генерал, который однажды в память о своем визите преподнес хозяину дома изящный перстень с редким голубым камушком. И хотя перстень был дамский, Жура так дорожил вниманием высокопоставленного янки, что никогда не расставался с этим украшением и постоянно носил его на среднем пальце.

Рождественский вечер Матильда проводил в обществе своего ближайшего сподвижника по солидаризму Александра Артемова (Зайцева). Предоставив гостя на некоторое время самому себе, Матильда порхал по квартире, позвякивая рюмочками и столовыми принадлежностями. Из кухни доносился аромат жареного гуся с яблоками, собственноручно приготовленного Матильдой.

Через некоторое время Матильда выкатил сервированный на двоих столик на колесиках, в центре которого возвышалось серебряное ведерко с торчавшей из него бутылкой настоящего французского шампанского.

Интимный ужин был внезапно прерван резким звонком в передней. Романов на цыпочках подошел к двери и посмотрел в глазок. На лестничной площадке стояли взъерошенные Поремский, Околович и Ширинкина.

— Кто там? — не доверяя собственным глазам, спросил Романов.

— Мы, — послышался в ответ голос Поремского.

Романов лихорадочно сорвал с себя шелковый халатик и, поспешно стирая с губ помаду, принялся натягивать первый попавшийся под руки пиджак.

— Пароль? — стараясь оттянуть время, потребовал он.

— Здесь проживает фрау Шмит? — прошептал в замочную скважину Околович.

— Фрау Шмит переехала в соседний дом, — ответил Романов, — но здесь осталась ее племянница… Входите.

Увидев на лице Романова следы губной помады, Ширинкина не преминула пустить шпильку.

— О, простите! — воскликнула она. — У вас, кажется, дама?

Не ожидавший встречи со своими собратьями Зайцев заметался по комнате в поисках убежища. Но было уже поздно.

— Мы… тут как раз с Александром Николаевичем кое-что обсуждали, — неуверенно попытался объяснить присутствие Артемова Романов. — Так что вы как раз кстати…

Поремский и Околович, перебивая друг друга, рассказали о загадочном происшествии, случившемся в разгар бала в ресторане «Мазурка».

То, что исчез именно Скорина, Матильду ошеломило. Если уж на то пошло, то объектом похищения должен был стать он — «Шуба-1». Не исключено, что внимание к себе мог привлечь и старый служака «Интеллидженс сервис» Околович. На худой конец похитители могли остановить свой выбор на «главном идеологе».

Но жалкий, ничтожный Скорина! Это было не только необъяснимо, но в какой-то мере даже обидно!

Рядовой солидарист Скорина считался самым неквалифицированным сотрудником и использовался для мелких поручений. Он не только не имел постоянного угла, но даже постельных принадлежностей и собственной подушки. Единственным принадлежащим ему имуществом было хорошо отполированное полено, которое он, ложась спать, клал под голову.

И вдруг человек, на которого все давно махнули рукой, похищен!

— Похищение я исключаю! — убежденно сказала Ширинкина. — А вот то, что этот тип был к нам инфильтрован и теперь сбежал, вполне может быть!

Надо было немедленно ехать в Зоссенхайм, чтобы на месте произвести тщательное расследование. Романов взял из ящика письменного стола браунинг и, поставив его на предохранитель, сунул в задний карман. Околович вынул из кармашка металлическую коробочку с ампулами и протянул одну из них Поремскому:

— Возьмите на всякий случай!

— Нет, нет, — побледнел Поремский, — оставьте лучше для себя…

Когда главари «Шубы» прибыли в лагерь, там все уже крепко спали. Романов приказал вахтеру немедленно поднять дружка Скорины — Чикарлеева. Но сделать это оказалось не так-то просто. Вдребезги пьяный солидарист что-то нечленораздельно мычал и отпихивал вахтера ногами.

Потерявшие терпение представители администрации вынуждены были сами отправиться в казарму. Романов подошел к спящему Чикарлееву и своей холеной рукой довольно резко похлопал его по щеке.

— Солидарист Чикарлеев, встаньте!

Привести Чикарлеева в чувство удалось только с помощью ведра холодной воды. Но ничего полезного об исчезновении Скорины он сказать не мог. По его словам, Скорина все эти дни был спокоен и не высказывал за свою судьбу никаких опасений.

Кроме Чикарлеева, у исчезнувшего солидариста во Франкфурте был еще один человек, с которым он знался, — горничная Гертруда из небольшого отеля в Бад-Гомбурге.

Через несколько минут черный «мерседес» Романова, сопровождаемый стареньким, дребезжащим «фольксвагеном», в котором сидели разбуженные по тревоге телохранители, уже мчался по дороге в Бад-Гомбург.

В жилище Гертруды ночные гости ввалились бесцеремонно вместе со своими телохранителями.

Полусонная горничная, застенчиво перебирая пуговки на своем ночном халатике, стала уверять, что никаких солидаристов никогда не знала и знать не желает. Если же господа имеют в виду того русского, который выдает себя за часового мастера, то она не видела его уже больше трех недель.

Вся компания направилась к выходу. Но, перед тем как распрощаться с Гертрудой, кадровый служака английской разведки Околович подошел к кровати и как бы невзначай потянул за край перины. Перина сползла на пол, и взору присутствующих предстал свернувшийся калачиком сладко спящий Скорина.

— В чем дело? — недовольно забормотал Скорина. — Где это я?

Прямо из теплой постели Скорина был доставлен в Зоссенхайм и за нарушение дисциплины водворен на пятнадцать суток в холодный карцер.

Перина сползла на пол, и взору присутствующих предстал свернувшийся калачиком сладко спящий Скорина.

Положив под голову свое отполированное полено, рядовой Скорина продолжил прерванный сон.

ОПЕРАЦИЯ «ПЕРСТЕНЬ МАТИЛЬДЫ»

Эта акция началась в 18 часов 10 минут московского времени, в стеклянном вестибюле первого этажа дома № 14 по Бумажному проезду. В перечне заданий мадам Ары она значилась под номером четыре и была сформулирована следующим образом:

«Провести всенародный референдум о государственном переустройстве в СССР (парламентарная республика или конституционная монархия)».

Перед тем как приступить к этой акции, ей надо было дать кодовое название. Перебрав 189 наименований — от священной Брамапутры до солнцеликого Аменхотепа, мы так ни на чем и не остановились. Одни казались нам эффектными, но недостаточно загадочными. Другие — загадочными, но не особенно эффектными.

Опыт подсказывал, что если муза капризничала, то насиловать ее бесполезно. Акцию пришлось временно оставить безымянной.

Мы спустились в вестибюль, натянули пальто и, как обычно, раскланялись с вахтером.

— Будьте здоровы! — сказал вахтер.

— Кстати, — вдруг спохватился один из нас, — вот вы здесь дежурите!

— А то как же! — с достоинством подтвердил вахтер. — Через два дня на третий! По графику!

— Вот-вот! — уцепился второй из нас. — Два дня в полном вашем распоряжении! Значит, и отдохнуть можно и порыбачить! И подумать о том, о сем!

— Думать, оно нигде не возбраняется, — сказал вахтер. — Вот выпровожу сейчас всех, а потом сяду и могу себе думать сколько угодно!

— Так, так, — сказали мы, — а не задумывались ли вы над тем, что вам больше по душе — парламентарная республика или конституционная монархия?

— Это вы что, про царя, что ли? — прыснул вахтер. — Ну и шутники! Вас, фельетонистов, только послушай!

Было очевидно, что вахтер не склонен воспринимать выдвинутую нами проблему всерьез. Мы подняли воротники и выскочили на улицу. У стоянки маршрутного такси выстроилась очередь.

— Граждане пассажиры! — без всяких околичностей начал один из нас. — Мы проводим референдум о государственном переустройстве!

— Давайте говорить прямо! — подхватил второй. — Вы за что? За парламентарную республику или конституционную монархию?

Стоявший в хвосте немолодой мужчина в фетровых ботах и с пышными усами сделал шаг в нашу сторону и, придерживая очки, принялся нас внимательно разглядывать. Вполне возможно, что он собирался высказать свое мнение по затронутому вопросу. Но тут как раз подошел маршрутный «рафик», и очередь устремилась к автобусу. Мы ухватили гражданина за рукав.

— Вы чего привязываетесь?! — неожиданно громким басом рявкнул усатый. — Хулиганье!

— На вид как будто приличные люди, — заверещала дама в синтетической шубе под леопарда, спеша на всякий случай укрыться в автобусе. — А водкой от них так и разит! Так и разит!

— Безобразие! — гаркнул усатый в ботах.

— В вытрезвитель бы этих парламентариев! — высунулась из автобуса та же дама. — Вместе с их республикой!

Мы не успели и глазом моргнуть, как уже сидели в милицейском мотоцикле с коляской. Попутно, чтобы не терять времени понапрасну, мы продолжили референдум.

— Хорошо, хорошо, — сказал милиционер, — на месте разберемся. Там будет вам и республика, и монархия, и холодный душ!

Вытрезвитель оказался довольно уютным учреждением, где на окнах висели занавесочки, а весь обслуживающий персонал был одет в войлочные тапочки и белоснежные халаты. Симпатичная медсестра предупредительно усадила нас в кресла-коляски и подкатила к столу, за которым сидел суровый медик в высоком белом колпаке.

Он вручил нам по стеклянной, напоминающей сигарету трубочке и приказал:

— Дуйте!

Вскоре медик отобрал у нас трубочки.

— Проба Шинкаренко отрицательная, — негромко сообщил он сестре, — признаков опьянения нет. Вероятно, случай более трудный, чем можно было предположить.

Сестра развернула кресла на колесиках так, чтобы мы сидели лицом к свету, и суровый медик начал нас пристально изучать.

— Так что вас беспокоит, уважаемые? — ласково заговорил он. — Какая там у вас республика?

Мы выложили все как на духу.

— Значит, вы выполняете задание «Шубы»? — уточнил медик. — Очень хорошо! А не случается с вами, что у вас перед глазами будто прыгают чертики?

От чертей мы тут же открестились.

— Так, так, — кивнул головой врач, записывая что-то в карточку. — Тогда, быть может, кто-то из вас Наполеон, а кто-то Жозефина?

— Нет, нет! — стали уверять мы. — Это в самом начале мы хотели называться Антонием и Клеопатрой. А сейчас мы оба «ягуары»!

— Ах, ягуары! — радостно воскликнул врач, бросив победоносный взгляд на миловидную медсестру. — Так ведь это же великолепно! Типичнейший случай! Ягуары! А?!

Вполне возможно, что наше пребывание в этом учреждении не без основания могло несколько затянуться. Но, к счастью, наш оперативный штаб не дремал. Глубокие раздумья сурового медика были внезапно прерваны стуком в дверь, вслед за которым на пороге появились сотрудники «закрытого сектора» и «открытого сектора» во главе с Марией Андреевной.

Как только врачу стало известно, что мы состоим на службе у сатиры, он сразу заволновался.

— Я юмор, конечно, понимаю! — с упреком сказал он. — Но разве так шутят? Загнули о какой-то республике, монархии! Ярко выраженный признак параноидной шизофрении! Типичный случай! Ну знаете, такими вещами шутить нельзя!

Мы с чувством облегчения сели в ожидавшую нас у подъезда штабную машину и принялись ломать головы: как же все-таки назвать эту все еще безымянную акцию?..

В подобном же затруднительном положении пребывали в эту минуту и наши «шефы» во Франкфурте-на-Майне. Все три «Шубы» во главе с мистером Смитом на его конспиративной квартире в отеле «Рекс» тоже уточняли название акции, связанной с существованием нашей подпольной «молекулы».

Этому предшествовал подробный оперативный доклад «Шубы-1». После того как Скорина из теплой постели горничной Гертруды был благополучно переправлен в холодный карцер, тревога среди главарей «Шубы» несколько поулеглась. Однако наша последняя шифрованная депеша по-прежнему не давала им покоя, и они спешили поскорее реализовать скоропортящийся товар.

— Это широко разветвленная и хорошо вооруженная организация, — ловил золотую рыбку в мутной воде «Шуба-1». — Во главе с популярным среди молодежи студенческим вожаком.

— О’кэй! — кивал головой американец.

— Нам впервые удалось создать целый оперативный штаб! — захлебывался шеф «закрытого сектора». — Организация имеет доступ к военным документам и располагает данными о потенциальных союзниках и возможных противниках России в будущей войне! В частности, о Турции.

— О’кэй! — кивал головой американец.

— Но согласитесь, мистер Смит, что без денег… — пытался ухватить золотую рыбку за хвост «Шуба-1».

Как только речь заходила о деньгах, в душе деловитого янки просыпались те же сомнения, что у распорядителя финансов «Шубы» бухгалтера Вернгофа.

— Как вы назвали эту вашу акцию? — попросил напомнить он.

— Акция «Семинарист»! — веско сказал Романов.

Мистер Смит скорчил брезгливую гримасу.

— Незагадочно и неэффектно, — сказал он. — И вообще все ваши акции как две капли воды похожи одна на другую. «Семинарист», «Епископ», «Иеромонах»… Не хватает еще только «Паникадила»!

Смит уставился на Романова пристальным взглядом. Матильда принялся нервно вертеть на пальце памятный перстень, преподнесенный ему американским генералом.

— Кодовое название акции, — тут янки сделал эффектный жест, — в ваших руках, мистер «Шуба».

— Простите, — смутился Романов, — не понимаю вашего намека!

— «Перстень»! — сказал янки.

Так акция «Семинарист» получила свое второе крещение. Отныне она была делом не только «Шубы», но и ее хозяев. В картотеке франкфуртского «Общества друзей русской свободы» появился новый агентурный формуляр.

Однако, планируя акцию под новым кодовым названием, участники встречи в отеле «Рекс» не знали, что эта акция уже завершена. Ее последним этапом был референдум о государственном переустройстве, закончившийся для нас вояжем в вытрезвитель.

ТРИ ЗВОНКА НА ЗАПАД

Солидаристы, вступая в игру, всякий раз стремятся обеспечить за собой преимущество. Оно заключается в том, что им известно подлинное имя своего адресата, а адресат, думая, что он переписывается с каким-то Леви или Липпертом, на самом деле пребывает в глубоком заблуждении.

В данном случае все было наоборот. «Шуба» полагала, что ведет успешную работу со своей «молекулой», а в действительности она исправно поставляла материал сатирикам.

Когда этих материалов накопилось вполне достаточно, мы решили преподнести нашим «шефам» из Зоссенхайма небольшой сюрприз. Во-первых, рассеять их заблуждение насчет московской «молекулы». И, во-вторых, предоставить им возможность изложить свои взгляды открыто, не прибегая к тайнописи.

Мы вызвали по международной телефонной связи Франкфурт-на-Майне и соединились с квартирой Романова, главаря «Шубы». В трубке послышался испуганный голос, который с одинаковым успехом мог принадлежать как мужчине, так и женщине.

— Вам кого?

— Мы хотели бы поговорить…

— Его нет дома…

— Простите, а вы кто?

— Я?.. Это неважно… А в чем дело?

— Это из Москвы два журналиста!

— Позвоните завтра… в десять утра… Но я ничего не обещаю…

— Простите, а с кем мы говорим?

Наступила пауза. Потом на другом конце провода кто-то по-мужски кашлянул, и в трубке неожиданно прозвучал баритон:

— Называйте меня… Ольга Ивановна.

Но на другой день в условленное время квартира Матильды не ответила. Не то «Шуба-1» не брал телефонную трубку, не то он со своим тюфяком срочно перебазировался в Зоссенхайм. Нам не оставалось ничего другого, как позвонить в штаб-квартиру.

У телефона оказалась активный член организации Ирина Перекрестова. Услышав, что вызывает Москва, она поспешила объявить себя рядовой телефонисткой и заявила, что ни на какие вопросы отвечать не уполномочена.

После повторного звонка телефонную трубку снял один из завсегдатаев будуара Матильды, Артемов (Зайцев).

— Это Вашингтон? — радостно воскликнул он.

— Нет, Москва!

В трубке послышалось напряженное сопение. Судя по отдельным доносившимся с противоположного конца провода приглушенным голосам, у аппарата шло лихорадочное совещание.

— Что вы хотите? — откликнулся наконец Артемов.

— Нельзя ли пригласить к телефону Романова?

— Ого!

— Так можно или нельзя?

— Романова нет… Я за него!

— Скажите, на какие средства существует ваша контора?

— ?!

— Так на какие же все-таки?

— Видите ли, мы не склонны вести разговоры по телефону.

Нам казалось, что как члены одной из «молекул» мы имели право быть в курсе финансовых дел организации. Но Артемов о наших связях с НТС, по-видимому, ничего не знал. Поэтому мы решили представиться.

— Вы знаете Липперта? — спросили мы. — Алекса Липперта?! Это наш шеф. А мы «Ягуар-101» и «Ягуар-102»!

— Кого, кого?

— Алекса Липперта?.. Лип-пер-та!

Тут, видимо, до абонента дошел смысл нашего звонка.

— Липперт? Впервые слышу! — поспешил отмежеваться от своего коммивояжера дружок Матильды.

Выслушав слугу, мы были обязаны выслушать и его хозяина.

— Hallo! CIA?

— Ies!

Это был Вашингтон. Голос Центрального разведывательного управления США.

Москва. Мы хотели бы поговорить с кем-нибудь из отдела кадров или из отдела русской эмиграции.

Вашингтон. Один момент… (Пауза.)

Вашингтон. Алло! Это Хэлби.

Москва. С кем мы говорим?

Вашингтон. Это дежурный офицер безопасности.

Москва. Нас интересует организация НТС и люди, которые с ней связаны.

Вашингтон. НТС? По буквам!..

Москва. (Диктуем по буквам.)

Вашингтон. Угу. Видите ли, в данный момент здесь никого из этих людей нет… Может быть, я смогу ответить на ваш вопрос? Повторите его.

Москва. (Повторяем вопрос.)

Вашингтон. Вы можете обождать одну минуту?.. (Пауза.) Еще обождите… (Пауза.) Я тут переговорил кое с кем из одного нашего отдела, и их служба безопасности считает, что по затронутому вопросу вам нужно обратиться непосредственно к американскому посольству в Москве.

Москва. Итак, вы не хотите ничего сказать по этому вопросу, не так ли?

Вашингтон. Да. Вы должны обратиться в американское посольство у себя в Москве.

Москва. Благодарим вас.

На что именно намекал офицер безопасности ЦРУ, мы так и не поняли. Что в американском посольстве лучше осведомлены о деятельности НТС? А разве им не руководят из Вашингтона?

Так или иначе и хозяева, и их слуги постарались уклониться от прямого разговора. Да это и понятно. Чего еще можно было ожидать от людей, деятельность которых не терпит дневного света.

ДАМА С БИРЮЛЬКАМИ

Сатирический памфлет был написан и вскоре опубликован в журнале.

— Операция «Перстень Матильды» завершена! — объявил бывший «Ягуар-101» членам оперативного штаба. — Прошу приступить к выполнению своих прямых обязанностей. Благодарю за участие в операции!

Младший курьер Таня с готовностью положила портфельчик, в котором носила конспиративную почту, старший курьер Мария Андреевна взяла с подоконника утюжок. А мы стали готовиться к очередной командировке.

Мы полагали, что нам больше никогда не придется сталкиваться с дамами, украшающими себя мужскими кличками, и с мужчинами, предпочитающими женские имена. Но вот, возвратившись из командировки, мы обратились к ожидавшей нас почте и, вскрыв первый же конверт, наткнулись на знакомое имя: «Алекс Липперт». Что, опять мадам Ара? Слава богу, нет. Прочитав письмо от начала до конца, мы установили, что оно не содержит никакой тайнописи и исполнено обычными школьными чернилами. Это подтверждала и подпись, принадлежавшая одному из наших читателей — учителю армавирской школы О. В. Веревенко.

Учитель из Армавира сообщал, что шесть лет назад с ним пытался завязать переписку какой-то коммивояжер из Франкфурта-на-Майне, тоже Алекс Липперт. Ему, как и Липперту, упомянутому в нашем памфлете, было сорок шесть лет, он состоял в браке и был отцом двухлетней белокурой девчушки. Девочка изучала английский язык и умела членораздельно произносить английскую фразу, которая в переводе означала «прогладь горячим утюгом».

«Так не тот ли это прохвост, — спрашивал О. В. Веревенко, — который набивался вам в приятели и просил регулярно присылать телефонные справочники и районные газеты? Но тогда каким образом он за эти шесть лет нисколько не постарел и по-прежнему остался сорокашестилетним крепышом, а его дочь — все той же двухлетней девчушкой?»

Если бы учитель Веревенко знал, что подлинным автором писем и в том и в другом случае являлась все та же дамочка-агент, никаких недоумений у него не возникало бы. Женщине, как известно, столько лет, на сколько она выглядит.

«Теперь я предпочитаю не иметь дела с укрывшимися во Франкфурте любителями русской словесности, — писал Веревенко. — Русский язык и литературу я преподаю в школе. Продолжаю коллекционировать марки, видовые открытки, значки. И обогащаю свою коллекцию без помощи Липпертов».

В ворохе поступившей почты обращал на себя внимание самодельный конверт-великан, сделанный из толстой оберточной бумаги. Донецкий инженер Б. Оранский пересылал нам пачку писем, полученных им из того же Франкфурта. Так же, как и учитель из Армавира, он подвергся нападению среди бела дня. Стоило его фамилии появиться в болгарском журнале эсперантистов, как к нему тут же прицепился проживающий во Франкфурте-на-Майне Мариан Вихман.

«Здравствуй, дорогой Борис! — запросто обращался незнакомец. — Я, правда, не эсперантист, но уверен, что между нами завяжется дружба. Срочно прошу тебя сообщить, какие проблемы интересуют вашу молодежь. Какие из современных писателей пользуются у вас в народе и особенно среди молодежи популярностью… Я согласен на обмен книгами, журналами и другими вещами.

С дружеским приветом, обнимаю, твой Мариан». Письма от непрошеного друга стали приходить чуть ли не каждую неделю. Все они были написаны на один манер и одним почерком. Зато фамилия автора всякий раз претерпевала метаморфозу:

«…твой друг Мариан Вихман».

«…с приветом Марлен Бирох».

«…с наилучшими пожеланиями Мери Бирюкова».

«…шлю привет, целую. Мария Бирюлькина».

Но в последнем письме Б. Оранскому Мариан Вихман внезапно разоткровенничался и доверительно сообщил, что он не Марлен, не Мери и не Мария, а… Алекс Липперт.

Писем, авторы которых рассказывали о том, как с ними пытались заигрывать франкфуртские коммивояжеры, было сравнительно немного. Однако в каждой такой истории ясно проглядывали ушки конспиративной дамочки.

В поступившей почте обращали на себя внимание несколько конвертов со штемпелями зарубежных почтамтов. Авторы этих писем были эмигрантами, проживающими на Западе. Но они отнюдь не собирались разделять позиции людей с агентурными кличками и прозвищами. Наоборот, они спешили отмежеваться от тех, кто встал на путь профессионального предательства.

Я уже не один десяток лет живу на Западе, — обращался к нам соотечественник С. из Франции. — Не знаю, представляете ли вы, как это трудно — навсегда лишиться своей родины. Не хочется ворошить прошлое, но это большое несчастье, постигшее нас, и это чувство нас никогда не покидает.

Мы рады любому случаю, когда можно услышать родную речь или встретить земляка. Поэтому тем более отвратительно, когда некоторые русские вместо того, чтобы сохранять любовь к своей земле и всегда оставаться русскими, предают эту землю.

Не думайте, что таких много, но они есть. И не один уважающий себя русский не подаст им руки».

Мы целиком и полностью присоединились к мнению автора этого письма. Далеко не все, кого житейскими бурями забросило на чужбину, утратили чувство родины и пошли на службу к ее врагам. И их желание при удобном случае определить свои позиции вполне закономерно.

А вот еще один конверт — из Англии. Неизвестный доброжелатель вложил в него две визитные карточки, принадлежащие одному и тому же лицу — Чикарлееву.

Вот одна из них:

ПОСЕВ

ежемесячный общественно-политический журнал

ЧИКАРЛЕЕВ ЮРИИ ВАСИЛЬЕВИЧ

член редакционной коллегии специальный корреспондент

А вот и вторая:

АЛСКО — КОМПАНИЯ С ОГРАНИЧЕННОЙ

ОТВЕТСТВЕННОСТЬЮ

ОБСЛУЖИВАНИЕ ТУАЛЕТОВ ПОЛОТЕНЦАМИ

6 Франкфурт н. М. — Захсенхаузен

Нирштайнер Штрассе, 20

ТЕЛ. 61-20-27

ВАС ПОСЕТИТ

ГЕОРГ ЧИКАРЛЕЕВ

АЛСКО-отделения

в Австралии Южной Америке США Европе

Южной Африке

До сих пор рядовой обитатель Зоссенхайма Чикарлеев был известен тем, что исправно стоял в очереди за американскими консервами, а затем честно отрабатывал паек на макете погранполосы. А он, оказывается, еще и литератор! Но если поразмыслить, то ничего удивительного в этом нет. При том недостатке кадров, который испытывает НТС, неудивительно, что его сотрудники совмещают по две, а то и по три профессии. Да и дела «Посева», видимо, не так уж и хороши, если члены его редакционной коллегии вынуждены подрабатывать обслуживанием туалетов полотенцами.

А что, если совмещающий две профессии Чикарлеев, явившись к кому-нибудь по заданию АЛСКО, впопыхах вручит клиенту экземпляр «Посева»? Так пусть это не смущает потребителя. Товар, распространяемый компанией с ограниченной ответственностью, и журнал «Посев» — продукция одного, так сказать, профиля.

Кстати, вторая визитная карточка помогла понять, почему НТС так кичится своими международными связями и утверждает, будто имеет свои конспиративные явки во всех уголках земного шара. В этом, по-видимому, помогает им компания АЛСКО, которая обслуживает туалеты не только в Соединенных Штатах, но и в Европе, Южной Америке и Южной Африке.

ПРЕДАТЕЛИ НА ПИРСЕ

Было бы преувеличением сказать, что «Перстень Матильды» свалился на обитателей Зоссенхайма как снег на голову. Перед тем как обнародовать его, мы сделали три звонка на Запад: один в Вашингтон и два во Франкфурт-на-Майне. Мы официально представились своим оппонентам и не скрывали своих намерений. А раз так, то во Франкфурте имели все основания ожидать нашего отчета, и на этот раз не тайнописного; а гласного.

Но вряд ли это чтение доставило им удовольствие. Незамысловатые агентурные методы были раскрыты, клички расшифрованы, конспиративный адрес швейцарского лавочника мсье Марселя окончательно провален.

Мало того, достоянием гласности стало и то, как они морочили голову своему самонадеянному работодателю, выколачивая из него пухлые пачки долларов в обмен на тайны турецкого султана и мифические акции типа «Епископ» и «Семинарист».

Нет, с каким, спрашивается, видом они должны были предстать перед своим заокеанским боссом?! Скандал и все вытекающие из этого последствия!

Самое лучшее, что можно было придумать в их положении, это сесть и написать покаянный рапорт, в котором чистосердечно во всем признаться и торжественно пообещать, что подобного никогда не повторится. Но во франкфуртской штаб-квартире и на этот раз остались верны себе. Вместо покаянного письма они на деньги того же ЦРУ экстренно отшлепали листовку.

Судьба подобной макулатуры, как показывает практика, всегда одинакова. Запихнув весь тираж в рюкзак, эмиссар Матильды закидывает его за спину и отправляется в один из портов, где швартуются советские корабли. Стараясь не попасться на глаза постовому полисмену, он прячется среди штабелей портовых грузов до третьего пароходного гудка. Корабль вот-вот уже отчалит, а полисмен все не уходит. Что делать? Возвращаться с поклажей в штаб-квартиру? А что скажет начальство?

Как только с капитанского мостика раздается команда «Отдать концы!», эмиссар выскакивает из-за пакгауза и сломя голову мчится к кораблю. Приплясывая на пирсе, он с лихорадочной поспешностью высвобождается из лямок рюкзака, прижимает свою поклажу к груди… На мгновение рюкзак повисает в воздухе, а затем шлепается в воду, где присоединяется к плавающим на поверхности банановым коркам, бутылочным пробкам, окуркам и прочему мусору.

И концы, как говорится, в воду!

От всего тиража, как правило, остается два экземпляра. Один в бронированном сейфе НТС, второй — в архиве ЦРУ. Но на этот раз, кроме двух обязательных экземпляров, уцелел еще и третий, который нам любезно переслали из Франкфурта-на-Майне.

Стоило пробежать листовку глазами, как сразу же стало очевидно: единственно, что вдохновляло ее авторов взяться за перо, это хмурая физиономия заокеанского шефа и жажда реабилитировать себя в его глазах.

Перво-наперво они постарались продемонстрировать свою сообразительность и показать, что все сатирические козни им нипочем и, несмотря на коварные приемы со всякими там эпитетами и метафорами, им удалось докопаться до сути выступления журнала.

А суть его, как они и установили, вот в чем, цитируем:

«1. НТС — просто филиал американской разведки. 2. Члены НТС — все люди сумасбродные, психически больные, не способные к какой-либо толковой деятельности и склонные к половым извращениям. 3. Пропаганда НТС не находит в СССР никакого отклика».

Что ж, воздадим должное авторам этого откровения. Что правда, то правда. Именно это мы и хотели сказать. И они правильно расставили все точки над «и».

Но в то же время в листовке есть места — будем до конца принципиальными, с которыми нельзя согласиться.

«А если рассмотреть дело по существу, — говорится там, — то сатирический роман обращает на себя внимание прежде всего своей противоречивостью. Подумайте только: стала бы разведка одной из мировых держав возиться с ненормальными и неспособными людьми? Одно ведь исключает другое».

Нет уж, просим нас извинить. Во-первых, никакого противоречия тут нет, а во-вторых, мы прекрасно понимаем, чем вызвана такая постановка вопроса. Это ни более ни менее как льстивый реверанс в сторону мистера Смита. Не такой уж он, мол, профан, чтобы брать на службу всяких идиотов.

Но вот настойчивость, с которой авторы доказывают свою психическую полноценность, может и на самом деле показаться странной. Судите сами.

«Далее те же самые сатирики заявляют, будто они позвонили во Франкфурт, в штаб НТС, и получили дальнейшее подтверждение того, что мы все безнадежно «чокнутые» люди».

Вот видите, опять «чокнутые» и много-много слов по поводу того, что если бы это было действительно так, то… но поскольку… и так далее и тому подобное.

Но ведь все это только слова! А слова, как известно, к делу не подошьешь! Не вернее было бы, господа, пройти медицинское обследование, обзавестись соответствующей справкой и шлепнуть ее мистеру Смиту на стол?!

Итак, листовка, изданная на деньги ЦРУ и адресованная ему же, — не очень доброкачественный набор слов. И только. Факты, приведенные в памфлете, обойдены полным молчанием. А молчание, как известно, знак согласия. Следовательно, как принято говорить в таком случае, факты подтвердились.

Единственно, на что осталась в претензии штаб-квартира в Зоссенхайме, это то, что в памфлете не назван номер телефона, по которому мы вызывали Матильду.

Ну знаете ли, господа, это уж слишком. Мы не телефонная станция, не справочное бюро. Тем более что этот телефон никого не интересует.

Антисоветские потуги обосновавшихся во Франкфурте-на-Майне отщепенцев с их пахнущими ладаном враждебными акциями и надеждой сокрушить наш общественный строй с помощью жевательной резинки не могут не вызвать иронической улыбки.

Правда, Матильда и компания пытаются представить все несколько иначе. Если о нас пишут, доказывают они, следовательно, мы что-то значим. Но нам придется их разочаровать. Сами они интересуют нас не больше чем дивиденды держателей акций АЛСКО — компании с ограниченной ответственностью. Речь идет о другом.

На территории одной из стран в центре Европы открыто и не таясь расположились лагерем уголовные и военные преступники. Они разгуливают по городу с расстегнутыми кобурами, водят на поводке свирепых псов, выставляют в небо мачты радиостанций, извергающих клевету и инсинуации. Все это происходит среди бела дня на глазах у всех, а официальные власти делают вид, будто до всего происходящего им нет никакого дела.

Москвич Д. Лабовский, участвовавший в плавании вокруг Европы, рассказал нам, как в одном из греческих портов ему вдруг стал навязывать свое знакомство некий Константин Попандопуло. Советский турист, с полуслова поняв, с кем имеет дело, попытался тут же положить этому знакомству конец. Однако назойливый Попандопуло цепко ухватил Лабовского за пиджак и потребовал, чтобы тот до конца выслушал его политический меморандум.

К счастью, на помощь Лабовскому подоспел дежурный полисмен. Но действовал он так решительно отнюдь не по инструкции, а в силу своей симпатии к советским людям. Полисмену было известно, что выдававший себя за сына греческого подданного субъект был никакой не Попандопуло, а русский военный преступник, энтээсовец Константин Пухленко.

Люди, которые по всем юридическим нормам должны быть давно изолированы от общества, ведут себя нагло и безнаказанно. И это объясняется просто. Действуют они не на свой страх и риск, а выполняют задания заморского дядюшки.

Принцип такого сотрудничества довольно прост: деньги на бочку — и баста. Что ж, при такой постановке дела можно нанять сколько угодно всяких греков, липпертов и прочих отщепенцев, которые потом, сев в лужу, будут доказывать свою психическую полноценность.

Впрочем, подбор кадров для ЦРУ — это забота самого ЦРУ. Если оно считает необходимым содержать специальную организацию, которая поставляла бы материал для сатирических произведений, что ж, пусть содержит.

Давайте, господа, старайтесь!