Первые опыты

Шестое апреля

Лихорадка предстоящего школьного бала охватила школу с удвоенной силой. Я просто сойду с ума, если услышу, как еще один веселый голос скажет: «Оно розовое, длиной до колена, пышная юбка из шифона».

Ничего не хочу слышать об этом бале для десятых и одиннадцатых классов и не буду волноваться из-за него, так как я учусь в девятом классе. Но довольно большое количество девчонок из наших «элитных» классов собираются пойти со своими парнями из старших классов, поэтому я чувствую себя неудачницей. Ведь ни один старшеклассник не захочет напоить меня вином, чтобы затем заняться со мной сексом на заднем сиденье родительского автомобиля.

Бог мой! Что со мной не так?

Роб пригласил Хай. Она согласилась, затем взяла свои слова обратно, когда узнала от Сары, что он занимался онанизмом и кончил в пакетик из-под шоколадки Милки Вэй прямо в классе во время подготовки уроков в прошлом году. Отказ Хай шокировал всех, кроме меня. Если у кого и есть мужество отшить капитана суперсборной Пайнвилльской школы за его половые извращения, так это у Хай.

Несколько дней спустя ее пригласил один десятиклассник, с которым она посещает занятия по экономике. После того как она уточнила некоторые факты из его биографии (он тоже тер свой пенис на глазах у всех), она удивила нас всех, согласившись пойти с ним. Особенно меня.

— А Флай не будет ревновать? — спросила Бриджит.

— He-а, он все равно знает, что круче любого школьного коротышки.

— Что мне и правда хочется узнать, — начала я, — то зачем королеве бала из Нью-Йорка идти на какой-то отстойный бал в Пайнвилльской школе?

— Хочу посмотреть, что представляет собой такая грандиозная тусовка, как школьный бал в Пайнвилле, — ответила она, слегка раздраженно.

— Ну и ну! Неплохая причина, — пожала я плечами от удивления. — Но ты ведь всегда пренебрегала всеми мероприятиями в нашей школе?!

— Это потому, что мне не представился случай их оценить. — Хай улыбнулась. У нее белые, ровные зубы — само совершенство. — Я очень скучаю по вечеринкам своих друзей в честь их милых шестнадцати лет, поэтому мне надо куда-то выйти. Хочу, чтобы все офигели от моего платья.

Безмозглая команда тоже одержима этой же идеей. Они повторили слова Хай слово в слово, за исключением замечания о платье. Это довольно странно. Что баломания делает с людьми? Заставляет их думать, что кринолин и корсаж — одежда XXI века.

Бриджит идет с Берком. Они все еще вместе и ежедневно трутся у шкафчика Берка перед третьей парой химии.

Не могу поверить, что у них не было секса. Но я знаю Бриджит с рождения, она никогда не лжет. Если мы совершали какую-нибудь детскую шалость, например, оборвали все бутоны с призовых роз «Америкэн бьюти» в саду у старой мисс Вейнмейкер или съели за один присест коробку мятных пастилок, которую надо было отнести какому-либо спонсору отряда девочек-скаутов, купленную перед этим на его же деньги, Бриджит всегда признавалась, прежде чем я успевала придумать какое-нибудь алиби. Я не шучу. Думаю, что если бы Бриджит лгала, то она сразу же запуталась бы.

Во всяком случае, из-за того, что бал — это особое событие, Мэнда нарушила свое правило «только с выпускниками», согласившись пойти с Винни Карвелло, десятиклассником, оказавшимся старшим братом Пи Джея. Это чуть не заставило совершить младшего Карвелло харакири с помощью открывалки от бутылок. (О, итак, она решает опять подержать кое-что своим ртом?) Мэнда также идет на бал в Истлэнд с парнем, которого она знает сто лет. Это означает, что он тискал ее прошлым летом на набережной. Она страдает патологической баломанией. Для Мэнды это четвертый и пятый бал. Хождение по ним — это своего рода форма проституции для нее. Парень, с которым она идет, покупает всю одежду, платит за все. В ответ Мэнда ублажает его своим любимым способом.

Даже Скотти идет на бал. Его пригласила Келси Берни. Она одиннадцатиклассница, менеджер бейсбольной команды. Скотти сказал, что он собирается поступать в какой-то колледж в Северной Каролине, о котором я и не слышала. Думаю, что она не очень умна. У нее длинные всклоченные волосы, почти как у хиппи, словом мочалка. Как беспристрастный наблюдатель могу сказать, что он мог бы найти спутницу и получше.

Сара и я — единственные, кому нечем заняться в тот вечер, когда будет проходить бал. Но сейчас у нее настолько разбито сердце отсутствием известий от своего дружка из братства Каппа Сигма, что просто не осталось сил печалиться по другому поводу. Поэтому у меня есть еще время, чтобы придумать предлог, почему мы не сможем оплакать вдвоем нашу горькую долю — не приглашенных на бал.

Десятое апреля

Итак, день триумфа для везунчиков и унижения для неудачников.

Сегодня днем были соревнования. Они начались на полтора часа позже, потому что сломался автобус, который вез гостей. Я легко выиграла два забега, но не это важно в этой истории.

Так как у мальчиков соревнования проходили на другом поле и начались вовремя, то они вернулись в школу, когда эстафета 4 по 400 метров была в самом разгаре. Атмосфера соревнований была напряженной. Я не должна была участвовать в этой эстафете, потому что готовилась к забегам на 800, 1600 и 3200 метров. Но так как мы уже набрали двадцать очков, которые обеспечивали нам победу, тренер решил поставить меня на эстафету, как бы для тренировки перед своими забегами. (Стратегия всем сердцем была поддержана моим неофициальным тренером, сидевшим на трибуне.)

Дело в том, что при нормальных обстоятельствах Пол Парлипиано не должен был бы видеть меня на забеге. Но он не только видел меня, но и болел за меня. За меня! Когда я появилась из-за дальнего поворота под флагштоком, я услышала, как он кричал: «Давай, Пайнвилль! Шевели задницей!» Задница была как раз моя. Я бежала так быстро, что даже не видела его, но только слышала голос и знала, что это он. Когда передавала эстафетную палочку, оглянулась, просто чтобы убедиться, что я все это не придумала. Он все еще был там, стоял облокотившись о забор. Да, это был он.

Благодаря тому что я сделала огромный задел, три следующих бегуна должны были бы быть сражены полиомиелитом, чтобы проиграть эстафету. Это была совершенно незначительная победа в свете тех великих свершений, которые предстояли, но для меня это был один из величайших триумфов в жизни. Пол Парлипиано заметил меня, но я чуть все не испортила, едва не свалившись в обморок при звуке его голоса. Очевидно, я пользовалась успехом.

Но спустя полчаса произошла катастрофа.

Я вынимала вещи из своего ящичка, когда услышала, как группа старшеклассников обсуждала бал. Кэрри П. упомянула имя Пола Парлипиано. Я могла бы расслышать его имя, если бы его прошептали на стадионе с 10 000 орущими болельщиками, поэтому я спросила:

— Что там насчет Пола Парлипиано?

— Он идет на бал с Моникой Дженнингз. Они сидят за нашим столом.

Как гром среди ясного неба! Именно так.

— Ты же не собираешься впадать в это чертову депрессию, не так ли?

— Нет, — солгала я.

Моника Дженнингз вовсе не та блондинка с высокой большой грудью, которую вы так привыкли ненавидеть в кино. Она иногда красивая, иногда не очень. В классе для одаренных, но не в пятерке лучших. Она в команде по теннису, но не капитан. Она дружит с «Высшим светом», но ее приглашают не на все вечеринки. В общем, нормальная девчонка.

И это мне трудно воспринять. Это означает, что нет причины, по которой я не могла бы пойти на бал вместе с Полом Парлипиано.

Опустим тот факт, что для него я просто еще одна девчонка в форме Пайнвилльской школы, которая никогда ему в жизни не сказала ничего больше, чем: «Bonjour, mon ami» [8].

Двенадцатое апреля

Маркус и его последняя подружка, какая-то шалава из группы «Мочалок», целовались рядом с его шкафчиком сегодня утром. Я не знаю ее имени. Только видела сзади, поэтому не могу сказать, как она выглядит. Но как у большинства «Мочалок» у нее были перекрашенные и пересушенные волосы, она носила 12-й размер, думая, что носит 6-й.

Я прошла мимо, чтобы попасть в класс на перекличку, стараясь не смотреть на них. Но когда я очутилась в нескольких шагах от парочки, Маркус оторвал руку от ее большой, одетой в лайкру задницы и помахал мне. Глаза его смотрели на меня, а губы все время продолжали обсасывать ее рот.

Когда же через пару минут он прошел мимо моей парты, я для него не существовала.

Надо это прекратить.

Шестнадцатое апреля

На часах 4 часа 20 минут утра, а я как всегда не могу уснуть. Было очень тепло, градусов 25.

Я стала думать, что глупо торчать в своей комнате, уже полностью проснувшись, и ожидать восхода солнца. Почему бы не начать свой день, когда еще темно?

Я решила прислушаться к посланию от своих жаждущих движения мышц, говоривших мне: «Пойдем бегать». Хорошо. Гарантировано, что отец не последует за мной. Я надела шорты и футболку, завязала шнурки. Пробравшись на кухню написала записку: «НЕ МОГУ СПАТЬ. ПОШЛА БЕГАТЬ. 4 УТРА. НЕ СХОДИТЕ С УМА. ДЖЕСС».

Вышла на цыпочках с черного входа и, оказавшись во внутреннем дворике, потянулась. Воздух был напоен ароматом травы. Стрекотали сверчки. Листья шевелились на ветру. Луна была почти полной, не хватало лишь небольшого кусочка, поэтому не надо было беспокоиться о лунатиках. Я побежала.

В темноте все выглядело по-другому. Большие двухэтажные соседские дома, казавшиеся такими безопасными и предсказуемыми при свете дня, ночью выглядели какими-то таинственными и загадочными. Особенно один, в котором горел единственный огонек. Мучаясь бессонницей, я думала о людях, которые, может быть, тоже мечутся в постели, как и я.

После того как пробежала не знаю сколько миль я остановилась, чтобы подумать. Мне известны эти звуки, но тут все слилось в унисон: биение сердца и мое дыхание, полет ног, ритм дороги, взрыв цвета на все еще размытых очертаниях предметов. Я бежала так легко, что даже не остановилась, когда сделала круг. Продолжала бежать, словно мое тело приняло решение раньше, чем мозг имел возможность запретить делать это.

К тому времени, когда вернулась домой, солнце уже сияло розово-оранжевым светом на горизонте. Часы показывали 5 часов 45 минут утра. Я бегала больше часа, и непонятно почему совсем не устала. Более того, мозг тоже успокоился первый раз за долгое время. Больше часа я не думала ни о бале, ни о Поле Парлипиано, ни об отсутствии месячных, ни о чем, включая Маркуса Флюти.

Мое сердце сильно билось. Я осознавала, что жива и хочу жить. Как бы мне хотелось, чтобы жизнь всегда была такой, чтобы все мои страхи пропали, все встало на свои места.

Я была в таком оптимистическом настроении, что поклялась себе отныне и навсегда быть нормальной.

Первый логический шаг в направлении того, чтобы стать нормальной девятиклассницей, — пригласить Скотти на свадьбу сестры.

В этом есть здравый смысл. Скотти нормальный. Скотти веселый. Скотти может спать по ночам. Я слишком долго училась в обычной школе, чтобы купиться на революционную теорию Хай, но, может быть, она частично права. Если я буду встречаться с ним, часть из его позитивных флюидов распространится на меня. Может, смогу быть нормальной, возможно, даже популярной, при этом не потеряв себя. Никогда не знаешь заранее, что получится, если не попробуешь.

Поэтому, чтобы не потерять самообладания и как только привела себя в порядок после утренней пробежки, принесшей успокоение, я поехала на велосипеде к Скотти, чтобы пригласить его лично.

— У дома на подъездной аллее была припаркована какая-то незнакомая машина. К тому времени, когда я вычислила, кому она принадлежит, у меня возникло желание прыгнуть на велосипед и уехать обратно, но было уже поздно. Меня увидели Скотти и его подружка, которую он, похоже, стащил с постели.

— А, привет, Джесс, — приветствовал меня Скотти. — Ты ведь знакома с Келси Берни, не так ли?

Я кивнула в знак согласия и улыбнулась, она в ответ сказала: «Привет» и тоже улыбнулась. Мы все трое стояли и улыбались. Все было чудесно.

— Она подвезла меня домой с утренней тренировки, — объяснялся он.

— Да, мне как раз по пути, — сказала она.

— Чертовски… — проговорила я.

— Что?

— Чертовски… ну, потому чертовски, что рано вставать.

— А-а-а.

Вовсе не это у меня было в голове. Совсем другое. Мой первый шаг, чтобы стать нормальной девятиклассницей, оказался неудачным. Я проваливалась, проваливалась куда-то вниз, катилась кубарем, как в мультике про хитрого Койота.

— Ты хочешь зайти? — спросил Скотти.

Я все еще стояла перед калиткой.

— Да, — ответила я.

— А я все равно собиралась уходить, — сказала Келси.

Скотти встал и отворил калитку, выпустив ее и впустив меня.

— До встречи, — сказала Келси.

— До встречи, — ответил Скотти.

— Пока, — попрощалась я.

Мы со Скотти не сказали ни слова, дождавшись, пока Келси завела машину и свернула с подъездной аллеи, погудев и помахав рукой на прощание. Он сел рядом со мной на качели.

— Что случилось?

— Вы что, ребята, вместе спите?

Скотти выглядел шокированным.

— Кто — я и Келси? Нет. Ты что! — ответил он, словно он никогда не думал об этом. — Мы друзья.

— Думаю, она не так на это смотрит.

— Хватит подковырок. Прекрати.

Парни — настоящие идиоты.

— Скотти, да она ведь хочет тебя.

— Но я ее не хочу, — сказал он как отрезал.

— Ну ладно.

— Хорошо.

Я раскачивалась на качелях.

— Итак, зачем ты пришла сюда? — спросил Скотти.

Зачем я пришла сюда? О, да.

— Ты уверен, что вы не собираетесь спать?

Он улыбнулся:

— Думаю, я бы знал, если собирались бы.

Логично. Глубоко вздохнув, я спросила его:

— Ты знаешь, что Бетани выходит замуж?

— Неужели это наконец-то случится?

— Да. Дело в том, что мне нужен спутник на свадьбу. А то я буду сомнительной подружкой.

— Что?

— Ну подружкой на свадьбе, — исправилась я, чтобы не объяснять шутку. — Это очень заметная роль. И если я пойду одна, Бетани и мама скажут, что это будет выглядеть подозрительно, черт его знает, что это значит. Поэтому, мне хотелось бы узнать…

— Ты просишь меня, быть твоим бойфрендом на свадьбе?

— Ну не бооойфрендом, — сказала я, имитируя принятое у нас в школе отвращение к этому слову. — Просто парнем, с которым я приду.

— Ну когда ты преподносишь это в таком свете, как могу я сопротивляться?

— Ты знаешь, что я имею в виду.

Он остановил качели:

— Ну это как бал, только с бесплатной выпивкой.

— Да, и на мне будет по-настоящему уродливое желтое платье.

— Ооо, ты меня сейчас заводишь.

Мне нравится такой Скотти, и я могу также шутить. Скотти — единственный парень, с которым родители разрешают мне оставаться в спальне. Одним, с закрытой дверью. Не то чтобы я проверила это, приведя в дом много парней. Но однажды Пи Джей пришел ко мне работать над одним научным проектом, и родители настояли, чтобы он остался на кухне. Похоже на то, что родители хотели, чтобы я и Скотти занялись сексом, а они смогли бы поймать меня и наказать за что-то реальное, что может совершить подросток, а не за мое не совсем понятное человеконенавистническое поведение.

— Конечно, я пойду с тобой.

Затем мы обнялись. Я была счастлива. И я все еще была счастлива, когда я позвала сестру, чтобы сообщить ей эту новость. Удивительно, но мы продолжаем разговаривать друг с другом, словно забыв, что я обозвала ее сукой. А когда я рассказала это маме, она чуть не выскочила от радости из своей одежды.

Все, кажется, идет хорошо. Нормально.

Двадцать первое апреля

Я не удивилась, что Безмозглая команда была вне себя, узнав, что я пригласила Скотти на свадьбу.

— О мой бог! Ты должна рассказать мне все! — воскликнула Сара.

— Вот что мне нравится: женщина все берет под свой контроль! — сказала Мэнда.

— Мы можем ходить на свидания вместе, — предложила Бриджит.

— Да здравствует революция! — пошутила Хай, вызвав всеобщее замешательство Безмозглой команды.

В течение нескольких дней я ощущала себя одной их них. Вот почему то, что случилось сегодня, вызвало у меня неприятные ощущения в желудке.

— Когда заканчивается сезон тренировок? — спросила Мэнда после утренней переклички.

— В июне.

— И у тебя игры каждую субботу, верно?

— Соревнования, — поправила я.

— Соревнования, игры — какая разница, — продолжала Мэнда, махнув при этом рукой, словно прогоняя сделанную ошибку в сторону. Она явно устала от разговора, и неудивительно. Я начала объяснять ей все сложности моего расписания соревнований по легкой атлетике, когда вдруг прозвучал решающий вопрос.

— А в эту субботу у тебя есть что-нибудь?

— Да, у меня два старта в неделю плюс эстафета, приглашения на соревнования в другие школы или на чемпионат у нас в школе каждую субботу.

— О, — сказала Мэнда, взглянув на Хай.

— А что?

— Ну, я возьму их за покупками в город в эту субботу, — объяснила Хай.

— Чтобы поискать платья для бала, — продолжила Мэнда.

— Ну и другие штучки, — сказала Сара, словно защищаясь.

Я не могла поверить в это. После всех этих уничижительных слов о Безмозглой команде Хай с такой охотой продолжает общаться с ними? Мой мозг не мог этого принять. Конечно, я говорила о Безмозглой команде за их спиной, а потом ходила с ними куда-либо по выходным, но это потому, что мы уже давно вместе. Мне приходится это делать. Но у Хай нет таких обязательств.

Сначала мне было это безразлично. Помнишь, что ты не любишь ездить за покупками? И Нью-Йорк такое грязное, отвратительное и опасное место. Но когда мы вошли в кабинет истории и я увидела, что они изучают расписание движения транзитных автобусов через Нью-Джерси, мне стало так тоскливо, что даже заныл желудок. Я сказала Би Джи, что мне надо в комнату для девочек, бросая на него заговорщицкие взгляды и поднимая брови, что означало «женские проблемы». Учитель дал мне пропуск, не задав вопроса.

Я побежала в дамскую комнату. Я была так расстроена, что забыла произнести пароль, когда ворвалась в дверь. Ударившись об угол, я вдруг заметила трех «мочалок», рассекавших воздух своими лапами с длинными накрашенными ногтями, пытаясь разогнать клубы сигаретного дыма. Одна из них была подружка Маркуса, брюки неприлично обтягивали ее в промежности.

— Тьфу. Это «айкьюшница», — проворчала Кэмел Toy, увидев меня.

— Дерьмо! Я только что закурила, — выругалась ее подруга.

— Какого черта? — спросила третья, убивая меня своими черными стрелками. — Почему ты не произнесла этот чертов пароль?

— Извините, что забыла при входе сказать: «Прикольно». Пароль. Этот чертов пароль.

— Тебе бы надо чертовски сожалеть об этом, — сказала Кэмел Toy. — Ты заставила меня напрасно потратить сигарету.

Я не знала, какую ссору могут затеять «мочалки» из-за этой пропавшей сигареты, но и не собиралась выяснять этого.

— Извините, — сказала я, удирая со всех ног оттуда.

Их гогот и хихиканье эхом отдавались от стен и так громко, что я могла их слышать всю дорогу до кабинета истории.

Никогда не могу остаться одна, когда хочу.

Даже на следующей перемене я все еще кипела от злости. Поэтому решила встретиться с Хай лицом к лицу. Я последовала за ней к шкафчику, чтобы получить ответы на вопросы, пока она мазала губы блеском.

— Что происходит?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты знала, что у меня соревнования, но тем не менее запланировала поездку…

— Девочка, я просто должна путешествовать, — вставила она, когда переходила к окраске нижней губы. — Ты на меня не сердишься? Ведь просто не за что.

Я сердилась. Я была обижена. И сбита с толку. Не за что? С каких это пор я стала «ничем» в глазах Хай? С каких пор меня это стало беспокоить?

— Я не сержусь.

— Да, лучше не надо. Это такой пустяк.

Я наблюдала, как она смотрится в зеркало, и мной овладело странное чувство. Более странное, чем я когда-либо испытывала.

— Что-то не так? — спросила Хай.

Я сказала первое, что пришло в голову.

— Ты знаешь, что, когда ты смотришься в зеркало, на самом деле ты выглядишь не так? Это твое зеркальное отражение.

Хай улыбнулась, но это не был театральный деланый смешок.

— Девочка, ты даже половины всего не знаешь, — сказала она еле слышно, почти про себя.

Двадцать четвертое апреля

Сегодня вечером позвонил Скотти. Мы говорили друг с другом по телефону гораздо больше, с тех пор как я пригласила его на свадьбу. Но сегодняшний звонок был другим.

— Думаю, ты была права. Келси любит меня.

Не смешно. Боже мой! Как я устала!

— Она забронировала номер в отеле «Серф-сайд», чтобы поехать туда после бала…

В этом звонке чувствовалось, что он на меня напирает. Я знаю, что он любит меня. Поэтому ожидалось, что я должна воспринять его слова как нереальную угрозу, нечто, не идущее дальше разговоров? Нет, я так не думаю. Он делает это, чтобы заставить меня ревновать. Должна признать, что это сработало.

— Она хочет лишить тебя девственности, да?

— Да. Думаю, да.

Я так устала от этого и от всего другого.

— А ты позволишь ей покуситься на твою девственность? О, подожди. У парней же ее нет. Обычно именно парни лишают девушку девственности, а не наоборот. Как вы называете это, когда парень занимается этим первый раз? — Последние слова я буквально пропела.

— Звучит так, что это я собираюсь кое-что от нее получить?

— А ты не хочешь?

— Я сказал тебе, что не люблю ее.

— Взаимная привязанность — это не всегда необходимое условие, чтобы трахнуть кого-либо.

— Джесс, почему ты так на это смотришь?

— Ты сам об этом сказал, не я.

— Но я не так это сказал.

— Хорошо. Полагаю, если ты не можешь сказать про это, то ты не можешь и сделать этого.

Скотти вздохнул:

— Ты делаешь это нарочно.

— Я ничего не делаю, — сказала я нежным, невинным голоском.

— Нет, делаешь. Ты нарочно выводишь меня из себя.

— Я? Нет, это ты делаешь это нарочно.

— Делаю что?

Вот наступил момент. Мне представился случай сказать ему все, что я думаю, открыто:

— Ты пытаешься заставить меня ревновать.

Он стал что-то бормотать в трубку:

— Сссс какой стати мне вызывать твою ревность?

Готовься. Вот наступил нужный момент.

— Потому что ты любишь меня. Потому что ты хочешь, чтобы я снова стала твоей подружкой.

В ответ тишина.

— Ты правда думал, что Хоуп не расскажет мне?

Опять молчание. Едва различимый стон.

— От тебя у меня начались эти чертовы головные боли. До свидания. — Скотти повесил трубку.

Я так устала, устала, устала, устала.

Двадцать девятое апреля

Сегодня день поездки Хай с Безмозглой командой в Нью-Йорк Сити. Вопли радости.

Оказалось, что у меня нет соревнований. Тренер Килли снял нас с сегодняшних соревнований, чтобы дать отдохнуть перед более важными стартами. Я непреднамеренно соврала им. Но когда осознала ошибку, я не стала ее исправлять. Это так деморализует.

Сегодня утром я могла бы уже быть на пути в Нью-Йорк. Я выпила чашку кофе со своими любимыми хлопьями «Кэптон Кранч», пока мама болтала, как лучше украсить столы к большому дню. Как я устала от таких разговоров.

— Не напрягай меня, мама.

— Я устала от твоего плохого настроения, — сказала она.

— Это не моя вина, что у меня нет менструаций уже пять месяцев.

— Что?!

Мне пришлось сообщить ей, что с декабря у меня нет месячных. Вот когда она испугалась. Она бросила взгляд на мой живот, ожидая там увидеть признаки жизни.

Я громко засмеялась:

— Мама! Я просто не могла бы забеременеть.

Мама сказала, что хочет, чтобы я пошла к гинекологу, но я ответила, что мне не хочется лезть на гинекологическое кресло, пока не исполнится восемнадцать лет или не буду сексуально-активной. Давайте посмотрим правде в глаза, мы знаем, что из этого наступит первым. Поэтому она позвонила нашему семейному доктору Хейдену. Сказать по правде, я почувствовала невероятное облегчение. Пора бы узнать, что со мной не так.

Добравшись до кабинета врача, я вспомнила, почему так долго держалась от него подальше. Ненавижу комнаты ожидания перед кабинетом. Прежде всего в них полно больных людей, распространяющих вирусы повсюду. Сегодня мне особенно было досадно, потому что не чувствовала себя больной. Я получаю всю заразу, не отдавая ничего взамен. К тому же, меня тошнит от журналов. Полагаю, им казалось, что «Хайлайтс» удовлетворит вкусы двух противоположностей, пускающих слюни: детей и немощных пожилых граждан. Все, кто по возрасту между этими двумя категориями, могут просто умереть от скуки или от той болезни, из-за которой они пришли к врачу, потому здесь заставляют ждать чертовски долго.

После вечного ожидания меня в конце концов вызвали в смотровую.

— Ты хочешь, чтобы я пошла с тобой? — спросила мама.

— Не надо.

Сначала меня измерили (1 м 62 см) и взвесили (51 кг в одежде). Затем я надела халат, и мне измерили давление и температуру. Медсестра взяла анализ крови. Я сдала мочу.

Потом я ждала еще двадцать пять мучительных минут.

Доктор Хейден в конце концов с шумом вошел в комнату и сразу перешел к делу.

— Итак, Джессика, в чем проблема?

— Ну давайте начнем с той, что привела меня сюда. У меня нет менструаций пять месяцев.

— Понятно, Джессика. Я собираюсь задать тебе несколько щекотливых вопросов, на которые мне надо получить ответы. Ты можешь быть уверена, что я не скажу твоей маме.

— Я не занимаюсь сексом, если это то, что вы хотите узнать.

— Понятно, мне надо уточнить еще одну вещь.

Он взглянул на таблицу с моим ростом и весом.

— Ты очень худая. Тебе известны три болезни, подстерегающие женщин-спортсменок.

Боже мой! Мой собственный доктор думает, что я страдаю анорексией.

— Возможно, ты не ешь, слишком много занимаешься спортом и это способствует отсутствию у тебя менструального цикла…

— Аменорея, — закончила я его слова.

— Аменорея, — повторил врач, удивленный тем, что мне знаком этот медицинский термин, — которая с течением времени ведет к третьей проблеме…

— Остеопорозу.

— Верно!

То, с каким энтузиазмом мой врач это подтвердил, напомнило мне одновременно моего школьного психолога-консультанта, Бренди, и Регис, в раунде за тридцать две тысячи долларов в игре: «Кто хочет стать миллионером».

— Итак, тебе это известно.

— Да, я знакома с этим. Не только потому, что у меня было несколько месяцев подумать об этом, но мой тренер предупреждал нас всех об этом миллион раз. Но я знаю, что проблема не в этом, потому что я ем больше, чем любая другая девушка из тех, кого я знаю.

— Понятно.

— И меня также не рвет после еды, и это же я могу сказать о девочках, которые сидят со мной за одним обеденным столом. Только они не едят, а просто сидят и преклоняются перед моделями-анорексичками в журналах.

— Понятно.

— Я ненавижу их.

— Кого? Моделей в журналах?

— Нет, — сказала я, поглядывая на пластырь, который только что приклеила медсестра мне на локоть. — Моих друзей.

Пока я сидела там с голой задницей, видневшейся из-под бумажного халата, я рассказала ему, что перестала спать с тех пор, как уехала Хоуп. Затем я выложила ему все о Хай и о Безмозглой команде, в спешке уехавших в Нью-Йорк. Затем поведала о том, что мой папа одержим моей карьерой бегуньи, и о том давлении, которое он на меня оказывает, чтобы я выигрывала каждый забег. Упомянула я и об «Агонии Поражения Джебуки Дарлинг, часть первая». Затем рассказала о навязчивой идеи своей матери — предстоящей свадьбе сестры. Моя исповедь становилась все более личной, поскольку я дошла до того момента, когда пригласила Скотти на свадьбу и как Келси вешается на него. В завершение всего я рассказала ему о том, что у меня нет бойфренда, вероятно, из-за того, что мои мысли заняты парнем, который даже не подозревает о моем существовании.

Но по какой-то причине я остановилась как раз на том месте, когда хотела рассказать ему о Маркусе Флюти. Полагаю, мне показалось, что на этот раз информации достаточно. Я уже знала, что это от необходимости с кем-либо поделиться, от отчаяния и безумия мне пришло в голову выболтать все свои секреты врачу. Но он первый взрослый, который выслушал меня как взрослую. В отличие от моих родителей, он не пытался превратить все в банальность и с помощью разговоров убедить меня, что все не так на самом деле. Он просто молча сидел и позволил мне высказаться. Это я очень оценила. Все это было так странно.

Потом доктор Хейден вызвал мою маму в кабинет, чтобы они могли поговорить с глазу на глаз о моих проблемах. Какая досада. Но я знала, что он не будет вдаваться в подробности из-за существующего закона о конфиденциальности информации между врачом и пациентом. Через пять минут мама вышла из кабинета с натянутой улыбкой.

— Пойдем, — сказала она стиснув зубы.

— Пока, Джессика, — сказал доктор Хейден. — Хорошего тебе спортивного сезона. Я буду искать твое имя на спортивных страницах.

Я попрощалась. Затем спросила маму, что он обо мне сказал.

— Ничего, — ответила она.

— Разве это законно обсуждать мои медицинские проблемы без моего участия? У меня разве нет права все знать?

Мама вздохнула:

— Нет, пока тебе не исполнится восемнадцать лет.

— Итак, ты не собираешься рассказать, что со мной не так, пока не исполнится восемнадцать?

Должна сказать, что я предвидела это. Вот мое мнение непрофессионала: нарушение цикла вызвал у меня нервный стресс, но мне бы хотелось услышать подтверждение от специалистов.

— Доктор Хейден считает, что тебе принесут пользу мультивитамины.

Какое разочарование. Я думала, он и правда меня слушал. Да меня тошнит от взрослых.

— Он считает, что я должна тебя отвести к психологу.

Аллилуйя! Итак, мы хотя бы к чему-то пришли.

— Он считает, что я на грани шизофрении?

— Нет, — сказала она. — Он говорит, что ты слишком много волнуешься. Пристегни ремень.

— Я слишком много волнуюсь? Но я всегда слишком много волновалась, — возразила я. — Это что, самый лучший диагноз, который мы смогли узнать за сто долларов?

— Он говорит, что стресс отвечает за твое здоровье. Вот почему ты не спишь, и, вероятно, поэтому у тебя нет менструации. Пристегни ремень.

— Я с радостью проживу и без них.

— Пристегни ремень.

Я пристегнула.

Доктор Хейден дал ей фамилию хорошего подросткового психолога. Если бы я была психом от природы, то уже давно ударила бы своего тренера. Я сказала ей, что ничто не заставит меня пойти к психологу, тем более для того чтобы он меня успокоил.

— А ты хочешь мне что-нибудь рассказать? — спросила она искренне.

Хочу ли я рассказать ей о чем-нибудь? Конечно. Миллион раз я хотела рассказать ей обо всем. Но если бы я могла поговорить с ней, зачем мне было бы изливать душу перед доктором Хейденом. Ведь так? Но только из-за того, что маме захотелось доверительных отношений между матерью и дочерью, она не может стать в одночасье моей лучшей подругой, просто забыв о большом дне на пару секунд, которых ей хватило, чтобы задать вопрос. Я не доставлю такого удовольствия.

— Нет.

Она вздыхала минут десять.

— Я не собираюсь рассказывать твоему отцу об этом. Это только расстроит его, — проговорила она, прибавляя скорость на шоссе. — То, чего я не могу понять в первую очередь, так это о чем тебе приходится волноваться. И почему ты не хочешь, чтобы мы волновались вместе с тобой.

Мне нравится, что она все сказанное обратила против них с отцом, а не против меня. Вот когда я задумалась и стала прислушиваться к шуму, издаваемому шинами. Глядя на разделительную полосу, я укрепилась в своем мнении и решении держать отныне и навсегда язык за зубами.