Песни аутсайдера

Ах, для чего два раза Вы родились

По разным стилям, Господи Иисус?

За две недели до того допились,

Что сперма стала горькою на вкус.

А тут ещё ударили морозы

Под 25, да с ветром пополам,

И сколько брата нашего замёрзло

По лавочкам, обочинам, дворам.

Холодные и твёрдые, как камень,

Под пение рождественских каляд

Они в обнимку не с особняками,

А с гаражами рядышком стоят.

И из какой-то подзаборной щели

В подсвеченной, «Бабаевской» Москве

Зачем Петру работы Церетели

Я пальцем погрозил: «Ужо тебе!»

С тех пор, куда бы я, Емелин бедный,

Своих бы лыж в ночи не навострил,

За мной повсюду навигатор медный

Под парусом с тяжёлым плеском плыл.

Словно певец печальный над столицей,

Плыл командор, Колумб Замоскворечья.

Пожатье тяжело его десницы,

Не избежать серьёзного увечья.

И в маленькой загадочной квартире,

Где не сумел достать нас император,

Все праздники мы прятались и пили,

Метелью окружённые, как ватой.

И ангелы нам пели в вышних хором,

Приоткрывая тайну бытия,

И хором с ними пел Филипп Киркоров,

Хрипели почерневшие друзья.

Сводило ноги, пол-лица немело,

В ушах стоял противный гулкий звон,

И нервы, словно черви, грызли тело,

Закопанное в жирный чернозём.

Мне друг пытался влить в рот граммов двести,

Хлестал по морде, спрашивал: «Живой?»

Но мнилось мне — то выговор еврейский,

Пришёл меня поздравить Боровой.

Да что упоминать расстройство речи,

Расстройство стула, памяти и сна,

Но глох мотор, отказывала печень,

И всё казалось, вот пришла Она,

Безмолвная, фригидная зазноба,

Последняя и верная жена.

С похмелья бабу хочется особо,

Но отчего же именно Она?

Она не знала, что такое жалость.

Смотрел я на неё, как изо рва.

Она в зрачках-колодцах отражалась

Звездой семиконечной Рождества.

Играть в любовь — играть (по Фрейду) в ящик,

Её объятья холодны, как лёд,

Её язык раздвоенный, дрожащий

При поцелуе сердце достаёт.

Ах, кабы стиль один грегорианский

Иль юлианский, всё равно кого,

Тогда бы точно я не склеил ласты

На светлое Христово Рождество.