Пикник и прочие безобразия

ВЫПУСКНИКИ ЧАСТНЫХ ШКОЛ

Венеция - один из красивейших городов Европы, и я часто посещал ее, однако задерживаться не приходилось. Каждый раз я спешил куда-то еще, а потому для настоящего знакомства не оставалось времени. И вот однажды летом, когда царила жара и я здорово устал от работы и ощутил охоту к перемене мест, решил я на неделю съездить в Венецию, отдохнуть и получше изучить город. Сказал себе, что спокойный отдых в такой обстановке - как раз то, что мне нужно. Редко мне доводилось так раскаиваться в принятом решении; знай я, чем все обернется, скорее улетел бы в Нью-Йорк, или Буэнос-Айрес, или Сингапур, чем отправляться в дивную Венецию.

Мой путь пролегал через Францию с ее бесподобными ландшафтами, через аккуратистку Швейцарию, через высокие перевалы, где на обочинах еще лежали безобразные серые сугробы, и дальше вниз, в Италию, к месту назначения. Погода стояла прекрасная до той самой минуты, когда я въехал на мост, соединяющий город с материком. Тут небо, как по мановению волшебного жезла, вместо синего стало черным, с прожилками ярко-голубых и белых молний, и обрушило на землю такие потоки, что никакие “дворники” не спасали и на дороге замерли длинные вереницы автомобилей, упираясь бамперами друг в друга. В обездвиженных ливнем машинах сотни итальянцев бились в истерике, отчаянно сигналя и облегчая душу отборной бранью.

Продвигаясь дюйм за дюймом вперед, я наконец добрался до гаража за мостом. Благополучно пристроив здесь машину, высмотрел дородного носильщика, и под сильным дождем мы понеслись галопом к пристани, где ждал катер, принадлежащий гостинице, в которой я забронировал номер. Дождь хлестал мои чемоданы, и к тому времени, когда мы достигли цели, я рассчитался с носильщиком и вместе с багажом очутился на борту катера, мой тонкий летний костюм больше всего походил на мокрые тряпки. Однако едва мы тронулись в путь, ливень сменился легкой летучей моросью, окутавшей каналы, точно батистовой тонкой вуалью, так что красновато-коричневые и розовые стены домов смотрелись совсем как на прекрасных полотнах Каналетто с их мягкими полутонами.

Быстро промчавшись по Большому каналу, катер пришвартовался к пристани у моей гостиницы. Смолк, поперхнувшись, мотор, в это время мимо нас проплыла гондола, довольно вяло управляемая промокшим насквозь гондольером. Два пассажира были защищены от ненастья большим зонтом, так что я не видел их лиц, однако в ту минуту, когда гондола свернула в боковой канал, ведущий к дому Марко Поло, из-под зонта до моего слуха донесся звонкий женский английский голос (несомненно, продукт Роудин-Скул, одной из ведущих привилегированных частных школ Англии).

- Ну конечно, Неаполь очень похож на Венецию, только воды там меньше, - пропела живая флейта.

Я остолбенел. Стоя на пристани и провожая глазами удаляющуюся гондолу, я говорил себе, что мне почудилось; между тем во всем мире не было второго такого голоса, к тому же способного высказать такое смехотворное суждение. Он принадлежал одной моей подруге, которую я не видел лет тридцать, а именно - Урсуле Пендрагон-Уайт, пожалуй, самой обожаемой изо всех моих подруг, что не мешало ей порой повергать меня в полное смятение.

Меня терзало не только ее безалаберное обращение с английским языком (это она однажды рассказала мне, что ее подруга решилась на промывание, не желая производить на свет неграмотного младенца), но и бесцеремонное вмешательство в частную жизнь ее многочисленных знакомых. Последний случай такого рода, запечатленный в моей памяти, - как она пыталась повлиять на своего друга, который, по ее словам, пил так много, что ему грозила девальвация.

Нет-нет, сказал я себе, не может быть. Урсула благополучно вышла замуж за бесцветного молодого джентльмена и поселилась вместе с ним в Гемпширской глуши. С какой стати ей оказаться в Венеции в такое время года, когда все прилежные фермерские жены помогают мужьям убирать урожай или организуют благотворительные базары в своей деревне. Как бы то ни было, сказал я себе, если это все-таки Урсула, не дай Бог снова войти с ней в соприкосновение. Я приехал в Венецию в поисках мира и покоя, а по прошлому опыту общения с Урсулой слишком хорошо знал, что ее присутствие начисто исключает и то и другое. Как человек, которому довелось во время исполнения творений Моцарта гоняться за щенком китайского мопса в битком набитом концертном зале, я мог немало рассказать о способностях Урсулы без особых усилий ставить людей в невыносимейшее положение. Нет, повторил я, это не Урсула, а если все же она - слава Богу, что не увидела меня.

Гостиница была роскошная, просторный и красиво обставленный номер с видом на Большой канал - весьма комфортабельный. Сбросив мокрую одежду, приняв душ и глотнув спиртного, я увидел, что погода переменилась и Венеция переливается нежными красками в лучах заходящего солнца. Гуляя по многочисленным переулкам, пересекая маленькие мосты над каналами, я вышел наконец на огромную площадь Святого Марка, окаймленную барами. В каждом из них играл свой оркестр, и в прозрачном воздухе кружили сотни голубей, пикируя на щедро рассыпаемую людьми кукурузу на мозаичной мостовой. Сквозь полчища голубей я пробился к Дворцу дожей, с картинами которого мечтал познакомиться. Дворец был набит туристами самых разных национальностей, от японцев, увешанных фотокамерами, как рождественская елка игрушками, до тучных немцев с их гортанной речью и гибких светловолосых шведов. Влекомый потоком человеческой лавы, я медленно плыл из зала в зал, любуясь живописью. Внезапно откуда-то спереди до моего слуха донесся певучий голос.

- В прошлом году в Испании я посмотрела все картины Грюера… такие мрачные, сплошные трупы и все такое. Тяжелое зрелище, не то что здесь. Право же, Канеллони - мой самый любимый итальянский художник. Высший класс!

Конец моим сомнениям - это Урсула. Никакая другая женщина не сумела бы так тесно переплести сыр, макароны и двух живописцев. Осторожно протиснувшись сквозь толпу, я рассмотрел ее характерный профиль, большие ярко-синие глаза, длинный утиный нос с плоским кончиком - очаровательный эффект - и шапку все еще черных волос, правда, с серебристыми нитями. Она была все так же прекрасна, годы милостиво обошлись с ней.

Урсулу сопровождал растерянный мужчина средних лет, с удивлением слушающий ее оценки, соединяющие живопись и кулинарию. По выражению его лица я заключил, что это какой-то недавний знакомый Урсулы, потому что всякий основательно знающий ее человек спокойно воспринял бы ее реплику.

Как ни хороша она была, я сознавал, что ради моего душевного спокойствия лучше не возобновлять знакомство, дабы какая-нибудь каверза не испортила мне весь отпуск. Неохотно покидал я Дворец, решив прийти на другой день, когда Урсула вдоволь насмотрится живописи. Вернувшись на площадь Святого Марка, выбрал кафе поуютнее, полагая, что вполне заслужил право выпить стаканчик бренди с содовой. Все кафе вокруг площади были битком набиты посетителями, и я надеялся, что это позволит мне остаться незамеченным. К тому же я был уверен, что Урсула не узнает меня, даже если увидит - я заметно прибавил в весе, поседел и отрастил бороду.

Итак, я спокойно наслаждался своим бренди под звуки прелестного вальса Штрауса. Ласковое солнце, приятный напиток и умиротворяющая музыка внушили мне ложное ощущение безопасности. Я забыл о присущей Урсуле способности (весьма развитая у большинства женщин, у нее она граничила с волшебством), войдя в наполненное людьми помещение и окинув его беглым взглядом, не только всех разглядеть, но и описать, в чем каждый был одет. Словом, мне вовсе не следовало удивляться, когда сквозь звуки музыки и гомон в кафе до моего слуха донесся ее голос.

- Дорогой! Дорогой! - кричала она, пробираясь ко мне между столиками. - Джерри, дорогой, это я, Урсула!

Я встал, готовый встретить свою погибель. Урсула бросилась в мои объятия, и губы ее слились с моими губами в долгом поцелуе, сопровождаемом стонущими звуками, какие (даже в наш век терпимости) обычно ассоциируются с альковными сценами. Я уже начал опасаться, что итальянская полиция вот-вот арестует нас за нарушение общественного порядка, наконец она с явной неохотой отступила на шаг, продолжая крепко сжимать мои руки.

- Дорогой, - ворковала Урсула, и в ее огромных синих глазах сверкали счастливые слезы, - дорогой… Я не верю своим глазам… увидеть тебя снова после стольких лет… это чудо… о, я так счастлива, дорогой. Как это здорово - увидеть тебя снова.

- Но как ты меня узнала? - спросил я, отдышавшись.

- Как узнала, дорогой? Глупенький, ты нисколько не изменился, - покривила она душой. - К тому же, дорогой, я видела тебя по телевизору, видела фотографии на обложках твоих книг, еще бы мне не узнать тебя.

- Что ж, я очень рад нашей встрече, - сдержанно произнес я.

- Дорогой, мы не виделись сто лет, - отозвалась она, - слишком долго.

Я отметил, что она рассталась с тем растерянным джентльменом средних лет.

- Садись, - предложил я, - выпей стаканчик.

- Конечно, любимый, с удовольствием. - Она элегантно опустилась на стул.

Я подозвал официанта.

- Что ты пьешь? - спросила Урсула.

- Бренди с содовой.

- Фу! - воскликнула она, деликатно передернув плечами. - Отвратительная смесь. Тебе не следует ее пить, это кончится испарением печени.

- Оставь в покое мою печень, - страдальчески вымолвил я. - Ты что станешь пить?

- Мне что-нибудь вроде Бонни Принц Чарльз.

Официант тупо воззрился на нее. Ему еще не доводилось слышать лексические упражнения Урсулы.

- Мадам желает рюмку дюбонне, - объяснил я, - а мне принесите еще бренди.

Я сел, и Урсула, наклонясь над столом, с чарующей улыбкой схватила двумя руками мою руку.

- Дорогой, разве это не романтично? - спросила она. - Мы встречаемся с тобой столько лет спустя в Венеции! В жизни не слышала ничего более романтичного, ты согласен?

- Согласен, - осторожно ответил я. - А где твой муж?

- Как? Разве ты не знаешь? Я развелась.

- Извини.

- Ничего, ничего. Это было даже к лучшему. Понимаешь, после ящура он, бедняга, был уже совсем не тот, что прежде.

Мне не помог даже прежний опыт общения с Урсулой.

- У Тоби был ящур? - спросил я.

- Да… ужасно, - произнесла она, вздыхая, - и он так и не пришел в себя.

- Еще бы. Но ведь ящур у людей - это, должно быть, большая редкость?

- У людей? - Она сделала круглые глаза. - Как тебя понимать?

- Да ведь ты сказала, что Тоби… - начал я, но меня перебил громкий смех Урсулы.

- Глупенький, - вымолвила она, хохоча. - Я говорила про его скотину. Все его племенное стадо, которое он выращивал годами. Ему пришлось всех зарезать, и это страшно подействовало на беднягу. Он начал водиться с недостойными женщинами, пьянствовал в ночных клубах, и все такое прочее.

- Вот уж никогда не думал, - сказал я, - что у ящура могут быть такие серьезные последствия. А Министерству сельского хозяйства известно про этот случай?

- Ты думаешь, это могло бы их заинтересовать? - удивилась Урсула. - Если хочешь, я могу написать им и рассказать.

- Нет-нет, - поспешил я возразить. - Я просто пошутил.

- Ладно. Теперь расскажи мне про твой брак.

- Я тоже развелся.

- Ты тоже? Дорогой, я же сказала, что это романтическая встреча. - Ее глаза затуманились. - Мы встречаемся с тобой в Венеции после расторгнутых браков. Совсем как в романах, дорогой.

- Вряд ли нам следует особенно зачитываться этим романом.

- А какие у тебя дела в Венеции? - спросила она.

- Никаких, - ответил я неосмотрительно. - Просто приехал отдохнуть.

- О, чудесно, дорогой, тогда ты можешь мне помочь! - воскликнула Урсула.

- Нет! - поспешил я ответить. - Это исключено.

- Дорогой, ты еще даже не знаешь, о чем я хочу тебя попросить, - жалобно молвила она.

- И знать не хочу. Все равно не стану помогать.

- Милый, мы столько лет не виделись, а ты сразу, даже не выслушав, так груб со мной, - возмутилась Урсула.

- Ничего. Я знаю по горькому опыту, на какие затеи ты способна, и вовсе не намерен тратить свой отпуск, участвуя в твоих ужасных махинациях.

- Ты противный, - сказала она, и губы ее задрожали, а синие, как цветки льна, глаза налились слезами. - Жутко противный… я тут одна в Венеции, без мужа, а ты не хочешь даже пальцем пошевелить, чтобы выручить меня в беде. Это не по-рыцарски с твоей стороны… ты гадкий… и… противный.

- Ну ладно, ладно, - простонал я, - выкладывай, в чем дело. Только учти, я не стану ни во что вмешиваться. Я приехал сюда провести несколько дней в мире и покое.

- Так вот, - начала Урсула, вытирая глаза и подкрепляясь глотком дюбонне. - Я приехала сюда, чтобы, можно сказать, совершить акт милосердия. Дело чрезвычайно трудное, возможны ослижнения.

- Ослижнения? - не удержался я.

Урсула осмотрелась кругом, проверяя нет ли кого поблизости. Так как поблизости было всего лишь около пяти тысяч веселящихся иностранцев, она посчитала, что может спокойно довериться мне.

- Ослижнения на высоком уровне, - продолжала она, понизив голос. - Это должно оставаться только между нами.

- Ты хочешь сказать - осложнения? - спросил я, желая придать беседе более осмысленный характер.

- Я сказала именно то, что подразумеваю, - сухо ответила Урсула. - Может быть, перестанешь меня поправлять? Эти вечные попытки поправлять меня всегда были одной из твоих худших черт. Это ужасно неприятно, дорогой.

- Извини, - произнес я покаянно. - Валяй, рассказывай, кто там, на высоком уровне кого ослизывает.

- Ну вот. - Она понизила голос так, что ее слова с трудом доходили до меня сквозь окружающий нас гомон. - Тут замешан герцог Толпаддльский. Я потому и приехала в Венецию, что Реджи и Марджери, да и Перри тоже доверяют только мне, и как герцог, разумеется, он просто душка, который страшно страдает от этого скандала, и когда я сказала, что приеду, они, конечно, сразу ухватились за эту возможность. Но ты не должен никому ни слова говорить об этом, дорогой, обещаешь?

- О чем я не должен говорить ни слова? - озадаченно справился я, давая жестом понять официанту, чтобы принес еще выпить.

- Но я ведь только что тебе сказала, - нетерпеливо произнесла Урсула. - О Реджи и Марджери. И Перри. И о герцоге, разумеется.

Я сделал глубокий вдох.

- Но я не знаю этих Реджи, Марджери и Перри. И герцога тоже.

- Не знаешь? - удивилась Урсула.

И я вспомнил, как ее всегда удивляло, что я не знаю никого из широкого скучного круга ее знакомых.

- Нет. А потому, сама понимаешь, я затрудняюсь понять, в чем дело. Могу только представить себе самые разные варианты - то ли все они заболели проказой, то ли герцога поймали на незаконном производстве спиртного.

- Что за глупости ты говоришь, дорогой, - возмутилась Урсула. - У него в роду нет алкоголиков.

Я снова вздохнул.

- Послушай, может быть, ты просто расскажешь, кто из них кому что сделал, учитывая, что я никого из них не знаю и, по правде говоря, предпочел бы не знать.

- Хорошо, - согласилась Урсула. - Перегрин - единственный сын герцога. Ему только что исполнилось восемнадцать, и он славный парень, несмотря на это.

- Несмотря на что? - растерянно спросил я.

- Несмотря на совершеннолетие, - последовал нетерпеливый и не очень вразумительный ответ.

Я решил не трогать очередную загадку.

- Продолжай, - сказал я, надеясь, что дальше все прояснится.

- Так вот, Перри учился в колледже Сент-Джонс… ну, ты знаешь, это жутко шикарная школа, про нее еще говорят, что она лучше Итона Харроу.

- Десять тысяч фунтов за триместр, не считая питание? Как же, слышал.

- Дорогой, туда принимают детей только самых видных родителей, - продолжала Урсула. - Это такое же изысканное заведение, как… как… как…

- Как универмаг “Харродз”?

- Что-то в этом роде, - неуверенно согласилась Урсула.

- Итак, Перри учился в колледже Сент-Джонс, - напомнил я.

- Ну да, и директор не мог на него нахвалиться. И тут вдруг гром среди ясного неба. - Она перешла на выразительный шепот.

- Гром? Что за гром?

- Среди ясного неба, милый, - нетерпеливо пояснила Урсула. - Ты отлично знаешь, и вообще, не прерывай меня, дорогой, дай досказать.

- Я только этого и жду. Пока что я услышал только про какого-то герцогского сынка, про гром и даже не понял толком, при чем тут небо.

- Так помолчи и послушай, я все объясню. Ты совсем не даешь мне говорить.

Я вздохнул.

- Хорошо. Молчу.

- Спасибо, милый. - Она сжала мою руку. - Так вот, значит. До этого грома Перри отлично успевал. Тут в его школу явились Реджи и Марджери. Реджи взяли на должность учителя рисования, он ведь здорово пишет маслом, и гравирует, и все такое прочее, хотя, на мой вкус, он несколько эксцентричен, я даже удивилась, честное слово, что его взяли в такое изысканное заведение, где не очень-то жалуют эксцентриков, сам понимаешь.

- Почему он эксцентрик?

- Ну, скажи сам, милый, разве это не эксцентрично - повесить над камином в гостиной портрет собственной жены в обнаженном виде? Я говорила ему - если уж непременно захотелось вешать ее на стену, лучше повесил бы в ванной, на что он ответил, что сперва подумывал украсить этой картиной комнату для гостей. Как иначе назвать его после этого, милый, если не эксцентриком?

Я не стал говорить ей, что заочно проникся симпатией к Реджи.

- Значит, роль грома исполнил Реджи?

- Да нет же, милый, громом была Марджери. Перри, как только увидел ее, сразу безумно влюбился, она ведь и впрямь хороша собой. Если тебе по вкусу женщины из Полинезии, которых рисовал Шопен.

- Может быть, Гоген?

- Возможно, - неуверенно отозвалась Урсула. - Во всяком случае, она очень мила, разве что малость глуповата. С Перри она повела себя очень глупо, стала его поощрять. И тут ударил еще один гром.

- Еще один гром? - Мужайся, велел я себе.

- Ну да. Эта дурочка, в свою очередь, влюбилась в Перри, а ты ведь знаешь, она ему почти в матери годится, и у нее есть ребенок. Ну, может, в матери и не годится, но ему-то всего восемнадцать, а ей уж точно тридцать, хоть она все время твердит, что двадцать шесть, но все равно, совсем неприличная история вышла. Естественно, Реджи совсем захандрил.

- У него был простой способ решить проблему - подарил бы Перри портрет Марджери, - предложил я.

Урсула укоризненно посмотрела на меня.

- В этом нет ничего смешного, милый, - строго заметила она. - Поверь мне, мы все были в полном смятении.

Я представил себе, какое это должно быть увлекательное зрелище - некий герцог в полном смятении, однако не стал развивать эту тему, а только спросил:

- Ну и что было дальше?

- Так вот, Реджи прижал к стене Марджери, и она призналась, что влюблена в Перри и у них был роман за гимнастическим залом - лучшего места не выбрали! Естественно, Реджи жутко возмутился и наставил ей синяк под глазом, чего, сказала я ему, вовсе не следовало делать. Потом он стал разыскивать Перри, чтобы, полагаю, и ему наставить синяк, но, к счастью, Перри уехал домой на уик-энд, так что Реджи его не нашел, и слава Богу, потому что Перри, бедняга, довольно щуплый, тогда как Реджи здоров как бык и жутко вспыльчив.

Теперь, когда сюжет стал проясняться, я поймал себя на том, что меня интересует продолжение.

- Говори же, что случилось потом? - сказал я.

- Потом случилось самое худшее, - выразительно прошептала Урсула.

Пригубив бокал, она воровато оглянулась, проверяя, не подслушивает ли вся Венеция, выбравшаяся из домов, чтобы опрокинуть стаканчик перед ланчем. Затем наклонилась вперед и потянула меня за руку. Я тоже наклонился.

- Они сбежали, - прошипела она мне на ухо и откинулась на стуле, чтобы лучше видеть, какое впечатление произвели на меня ее слова.

- Ты хочешь сказать - Реджи и Перри сбежали? - спросил я, изображая удивление.

- Балда, - рассердилась она. - Ты отлично понимаешь, что я подразумеваю. Перри и Марджери сбежали. Прошу тебя, перестань надсмеиваться, это очень серьезное дело.

- Прости, - ответил я. - Продолжай.

- Ну вот, - сказала Урсула, сменив гнев на милость. - Сам понимаешь, переполох был ужасный. Реджи пришел в ярость, потому что Марджери не просто сбежала, но и взяла с собой ребенка и няню.

- Прямо какое-то массовое бегство…

- Конечно, - продолжала Урсула, - отец Перри тоже страшно переживал. Каково-то было герцогу простить адюльтерацию своему единственному сыну.

- Но ведь в адюльтере обычно бывает повинен супруг, - возразил я.

- Мне все равно, кто повинен, - настаивала она. - Была адюльтерация, и все тут.

Я вздохнул. Проблема сама по себе выглядела достаточно сложной без того, чтобы Урсула осложнила ее своими интерпретациями.

- Так или иначе, - сообщила она, - я сказала Марджери, что это вроде как кровосмешение.

- Кровосмешение?

- Ну да, парень-то был совсем еще юный, а ей должно быть известно, что адюльтерация дозволяется только взрослым.

Я подкрепился хорошим глотком бренди. Было очевидно, что с годами Урсула отнюдь не исправилась.

- Знаешь что, - сказал я, - лучше доскажи мне все остальное за ланчем. Я тебя приглашаю.

- О, милый, в самом деле? Чудесно. Только мне нельзя долго задерживаться, я еще должна повидать Марджери, потому что не знаю, где Реджи и когда появится герцог.

- Ты хочешь сказать, - произнес я с расстановкой, - что все эти люди, о которых ты говоришь, находятся здесь, в Венеции?

- Ну, конечно, милый. - Ее глаза округлились. - Я потому и нуждаюсь в твоей помощи. Разве ты не понял?

- Нет, - признался я, - не понял. Но заруби себе на носу - я не намерен впутываться в эти дела. А пока пойдем, позавтракаем… куда бы ты хотела?

- Я предпочла бы “Смеющийся кот”, - ответила Урсула.

- Это где же?

- Не знаю, но мне очень хвалили этот ресторан, - сказала она, пудря нос.

- Ладно, я выясню.

Подозвав официанта, я рассчитался и спросил, как добраться до “Смеющегося кота”. Оказалось, что он расположен недалеко от площади Святого Марка, и мы быстро дошли до этого маленького, уютно обставленного ресторанчика; судя по тому, что большинство посетителей составляли венецианцы, следовало ожидать, что нас будут потчевать достаточно сытными блюдами.

Мы присмотрели себе столик на свежем воздухе, под тентом, и я заказал мидии в сметане и с петрушкой, а также приготовленную на корсиканский лад баранью лопатку с каштановым пюре. Мы уже принялись за тающую во рту молодую баранину и подумывали о том, чтобы заказать сыр и какие-нибудь фрукты, когда Урсула, глядя куда-то мне за спину, испуганно вскрикнула. Я повернул голову и увидел, как к нашему столику галсами, точно яхта, приближается могучего сложения пьяный джентльмен.

- О Господи, это Реджи, - вымолвила Урсула. - Как он узнал, что они в Венеции?

- Ничего, - подчеркнул я, - главное, что их нет здесь.

- Но они могут появиться с минуты на минуту, - простонала она. - Я договорилась встретиться здесь с ними и с герцогом. Что будем делать? Быстро, милый, придумай что-нибудь.

Как я ни противился, похоже было, что мне не избежать участия в этой нелепой истории. А потому, глотнув для бодрости бренди, я встал, встречая Реджи, который в эту минуту чудом добрался-таки до нашего столика.

- Реджи, милый! - воскликнула Урсула. - Какой приятный сюрприз! Что ты делаешь в Венеции?

- Привет, Урсула, - отозвался Реджи, покачиваясь, с трудом фокусируя взгляд и выговаривая слова. - Я в-в Вен… Венешии, штоб убить одну гряжную крысу… маленькую вшивую гряжную крысу, вот заччем я в Венешии… яшно тебе?

Реджи обладал не только богатырским сложением борца, владеющего всеми мыслимыми приемами, но и широким лицом питекантропа с клочковатой бородой и усами. Лысую макушку обрамляли длинные, до плеч волосы. Далеко не привлекательную внешность дополняли мешковатый грубошерстный костюм оранжевого цвета, красный свитер и сандалии. Тем не менее он явно был способен убить юного Перри, попадись тот ему под руку, и я начал подумывать над тем, как бы выманить его из этого ресторана, пока не появились другие действующие лица.

- Реджи, дорогой, познакомься, это мой друг Джерри Даррелл, - пролепетала Урсула.

- Раджнакомитша, - сказал Реджи, сжимая мою руку в пятерне величиной с добрый окорок.

- Выпьешь с нами? - спросил я и подмигнул Урсуле в ответ на ее предостерегающий взгляд.

- Выпить, - прохрипел Реджи, грузно опираясь руками на стол. - То што надо… выпить… как шледует… большой штакан… сотни штаканов… двойной вишки с содовой.

Я принес стул, он тяжело опустился на сиденье. Подозвав официанта, я заказал виски.

- Ты уверен, что тебе еще нужно пить? - неосмотрительно спросила Урсула. - Мне кажется, с тебя уже хватит, дорогой.

- По-твоему, я пьян? - зловеще осведомился Реджи.

- Нет-нет, - поспешила Урсула исправить свою ошибку. - Просто мне показалось, что не стоит больше пить.

- Я, - Реджи ткнул себя в грудь пальцем толщиной в банан, чтобы мы не сомневались, кого он подразумевает, - я шрезв как тудья.

Официант поставил на стол перед Реджи стакан с виски.

- Выпить, вот што мне надо, - сказал Реджи, поднимая стакан не очень твердой рукой. - Шмерть всем пар… парвшивывым дохлым ариш… ариштократичешким шутенерам.

Осушив стакан одним глотком, он удовлетворенно откинулся на спинку стула.

- Ешшо один, - весело объявил он.

- Как насчет того, чтобы прогуляться до площади Святого Марка и продолжить там? - небрежно предложил я.

- О! Да-да, отличная идея, - подхватила Урсула.

- У меня нет предрашшудков, - важно отозвался Реджи. - Мне вше равно, где пить.

- Отлично, значит - Святой Марк. - И я попросил официанта принести счет.

Однако не успел он выполнить мою просьбу, как нас (выражаясь словами Урсулы) поразил гром среди ясного неба. Она испуганно вскрикнула, я повернул голову и узрел рядом с собой аристократического вида длинного худого джентльмена, смахивающего на серого богомола в элегантном костюме и ботинках, явно шитых на заказ. Его облачение дополнял старый итонский галстук, а из грудного кармана пиджака торчал ирландский льняной платок величиной с кроличий хвостик. Серебристо-серая шляпа венчала голову с серебристо-серым лицом и серебристо-серым моноклем, вставленным в серебристо-серый глаз. Из чего я заключил, что перед нами герцог Толпаддльский.

- Урсула, дитя мое, ради Бога, извини за опоздание, но этот злосчастный катер сломался, - заговорил он, улыбаясь Реджи и мне и излучая отработанное обаяние в полной уверенности, что голубая кровь в венах всегда делает его желанным гостем, как бы он ни опаздывал.

- О, о… э… о, ничего страшного, - пролепетала Урсула.

- А кто эти твои друзья? - милостиво осведомился герцог, готовый обращаться со мной и Реджи как с представителями человеческого рода.

Не без удовольствия я заключил, что герцог и Реджи не знакомы друг с другом. Откинувшись на спинку стула, я улыбнулся Урсуле, которая смотрела на меня отчаянными глазами.

- Представь же нас, дорогая, - сказал я.

Отчаяние в ее глазах сменилось бешенством.

- Ну, - молвила она наконец, - это мой старый друг Джерри Даррелл, а это… это… э… это Реджи Монтроз.

Герцог оцепенел, и милостивое выражение на миг покинуло его лицо. Тут же он приосанился и вставил монокль покрепче в глаз, готовясь блюсти приличия.

- Хто этто? - вопросил Реджи, с трудом фокусируя взгляд на герцоге.

Урсула с мольбой поглядела на меня. Я пожал плечами. Предотвратить было не в моих силах.

- Хто эттот парень? - повторил Реджи, указывая на герцога банановым пальцем.

- Это… э… это… э… герцог Толпаддльский, - пропищала Урсула.

Затуманенное алкоголем серое вещество Реджи не сразу усвоило эту новость, но все же усвоило.

- Толпаззл? Толпаззл? Ты хошь шказать, это отец того маленького убблюдка?

- Вот что, - сказал герцог, неприметно озираясь, как озирается английский джентльмен, питающий ненависть к публичным перепалкам, - вот что, старина, нельзя ли поспокойнее? Не пристало так выражаться перед дамами.

Реджи тяжело поднялся со стула и покачал толстенным пальцем перед орлиным носом герцога.

- Только не учи меня, как выражаться, - воинственно произнес он. - И не давай мне шшоветов! Иди лучше со швоими шоветами к тому вонючему щенку, которого проижвел на швет, если только ты шам его проижвел, потому что, глядя на тебя, не шкажал бы, что, шпошобен проижвешти даже умштвенно отшталого чихуахуа.

С этими словами он, к моему облегчению, так же тяжело опустился обратно на стул, причем едва его не опрокинул. Пока Реджи с трудом восстанавливал равновесие, лицо герцога медленно наливалось кровью. Не очень-то приятно было знать, что Реджи, как ни дурно он себя вел, являлся истцом, а сын герцога - обвиняемым.

- Думаю, - сказал герцог, призвав на помощь отработанную в веках аристократическую выдержку, - думаю, нам следует сесть и потолковать в цивилизованном духе, не опускаясь до вульгарной брани.

В ответ Реджи громко и внятно послал его.

- Реджи, дорогой, веди себя прилично, - взмолилась Урсула.

- Кто? - проникновенно вопросил Реджи, словно обратился за ответом к мудрецу. - Кто он такой, этот старпер, а?

- Садитесь, сэр, присоединяйтесь к нам, - радушно произнес я.

Урсула наградила меня взглядом, который испепелил бы мою особу, если бы я не веселился так в душе.

- Благодарю, - холодно отозвался герцог, - но я не вижу свободного стула, и ваш приятель ясно дает понять, что я тут, мягко выражаясь, лишний.

- Сейчас будет стул, - любезно ответил я, подзывая официанта.

Тотчас явился стул, и герцог осторожно сел, точно боясь, что он сломается под ним.

- Что-нибудь выпьете, сэр? - спросил я, изображая заботливого хозяина.

- Выпить, - довольно вымолвил Реджи. - Чертовски большие стаканы… дешятки литроф, бочки мальвазии… беж вина голова не работает.

- Благодарю, - ответил мне герцог, - если можно… рюмочку хереса.

- Этот ваш щенок совсем не пьет, - вмешался Реджи. - Потребляет только кока-колу и материнское молоко… наштоящий шла… шла… шлабак… бесхрехребетный тип.

- Послушайте, мистер Монтроз, - нетерпеливо произнес герцог, барабаня холеными пальцами по столу. - Я не желаю препираться с вами. Мой приезд в Венецию вызван отнюдь не желанием причинить вам какие-либо неприятности. Если позволите, я постараюсь прояснить ситуацию и в какой-то мере успокоить вас.

- Единштвенный шпошоб ушпокоить меня - вытащить вашего паршивого щенка из постели моей жены, - громко возвестил Реджи.

Герцог в замешательстве окинул взглядом ресторан. Окружающие нас итальянцы, не привыкшие к таким откровенным разборкам среди англосаксов (особенно британцев), смотрели на нас с живейшим интересом.

- Именно для этого я и приехал в Венецию, - сообщил герцог.

- И што же ты хочешь шделать? Наушкать его ешшо на чью-нибудь жену?

- Я намерен серьезно поговорить с ним, - ответил герцог. - Мне эта связь противна так же, как вам, если не больше. И ей будет положен конец.

- Не шмей называть мою жену шва… шва… швязью. - Реджи побагровел до такой степени, что казалось - его вот-вот хватит удар. - Кто ты такой, черт дери, штобы называть мою жену швязью, а?

- Не вижу ничего пренебрежительного в этом слове, - холодно ответствовал герцог, - однако вы должны согласиться, что такое положение терпеть невозможно. Не говорю уже о разнице в возрасте. Это само по себе ужасает. Но если отставить это в сторону, вам должно быть ясно, что мальчик, как-никак, наследует титул герцога, а это обязывает его быть разборчивым в своих связях.

Реджи не сразу подобрал нужные слова для ответа.

- Клянусь, - сказал он наконец, - ты шамый большой кушок хо… ходячего коншкого навоза, какой я когда-либо видел.

- Реджи, дорогой, разве можно говорить такие вещи герцогу? - воскликнула шокированная Урсула.

- А почему нельзя? - рассудительно вопросил Реджи. - Ешли он щщитает, что моя жена неровня его паршивому щенку, тогда он без шон… без шон… шомнения самый большой и самый вонючий ходячий кушок коншкого навоза за пределами ипподрома Ашкот.

Спорщики сверлили друг друга свирепыми взглядами. И в эту самую минуту Урсула снова взвизгнула, потому что нас второй раз поразил гром среди ясного неба. В ресторан, держась за руки, вошли Перри и Марджери. Она - миловидная женщина, отдаленно похожая на девиц с полотен Гогена, он - стройный, гибкий, пригожий молодой человек в байроновском стиле. Не успел я сделать эти наблюдения, как Реджи, взревев, точно поранивший лапу лев с несварением желудка, поднялся со стула и дрожащим пальцем указал на влюбленную парочку, которая в ужасе замерла на месте, потрясенная внезапной встречей.

- Вот они - твой паршивый щенок и его швязь, - прокричал Реджи. - Сейчас я…

Черт дернул меня встать и положить руку на плечо Реджи, чтобы удержать его от опрометчивых действий.

- Постой, Реджи, - сказал я, - ты же в три раза здоровее его…

Я не успел договорить. Схватив отвороты моего пиджака огромной ручищей, Реджи поднял меня, как пушинку, и аккуратно опустил прямо на тележку со сладостями, которую весьма кстати катил мимо нас один из официантов. Мое приземление на тележке причинило непоправимый ущерб персикам с мороженым и ликером, роскошному клубничному торту, изысканному бисквиту со всякой липкой начинкой и великому числу сортов мороженого. Вид столь буйного проявления силы вывел Перри из оцепенения, он отпустил руку Марджери и обратился в стремительное бегство. Издав еще одно львиное рыканье, Реджи с поразительным для его сложения проворством помчался вдогонку, сопровождаемый по пятам Марджери, которая кричала: “Убийца, не смей его трогать!” Следом за ней бежал герцог, крича: “Если с его головы упадет хоть один волос, я подам на вас в суд!” Облепленный мороженым, бисквитом и клубникой, я сделал единственное, что мне оставалось, - швырнул на стол пачку банкнотов, схватил за руку Урсулу и побежал за нашими соотечественниками. Оказалось, что Перри несколько опрометчиво выбрал для бегства переулок, ведущий к площади Святого Марка. Держись он и дальше одних переулков, пожалуй, смог бы уйти от погони, но Перри выскочил, распугивая полчища голубей, на просторы огромной площади, где превосходство Реджи в скорости погубило беглеца. У Большого канала Реджи настиг его и схватил за шиворот. Когда мы, тяжело дыша, прибежали туда же, Реджи тряс Перри, будто куклу, осыпая бессвязной бранью. Конечно, мне следовало бы вмешаться, однако я уже испытал на себе реакцию Реджи на такие попытки и, учитывая непосредственную близость канала, посчитал, что мне больше подходит роль труса.

- Отпустите его, вы, громила! - прокричал герцог, запинаясь от недостатка воздуха.

- Отпусти его, отпусти, отпусти, он совсем слабенький! - визжала Марджери, колотя ладонями по широкой бесчувственной спине супруга.

- Дорогой, это все ты виноват, - тигрицей обрушилась на меня Урсула. - Сделай же что-нибудь!

Не успел я, однако, упрекнуть ее в вероломстве, как Реджи подтянул Перри к себе вплотную, сверля его взглядом.

- Меня тошнит от этого твоего паршивого папаши, и меня тошнит от тебя, - заорал он. - Так, значит, по мнению твоего вонючего родителя, моя жена недоштаточно хороша для тебя, а? Ладно, я вам покажу - вот ражведушь с ней, и можешь брать ее в жены, будь ты проклят!

Площадь Святого Марка - излюбленный аттракцион туристов, посещающих Венецию, а потому вполне естественно, что за нами с великим интересом следила многотысячная и многонациональная толпа.

- Что ты с-с-с-сказал?… - вымолвил побледневший Перри, по-прежнему сотрясаемый ручищами Реджи.

- Разведусь с женой, и можешь сам жениться на ней, черт бы тебя побрал, - прорычал Реджи.

- Браво! Вот это ход! - донесся из толпы голос какого-то француза.

- Можете не сомневаться, мой сын поступит как положено, - возвестил герцог, переварив слова Реджи. - Как-никак, он учился в привилегированной школе и знает, как следует вести себя джентльмену.

- Но я не хочу жениться на ней, - выдохнул Перри.

- Как? - сказал Реджи.

- Как? - воскликнул герцог.

- Как? - чуть не хором подхватили Марджери и Урсула.

- Странный народ эти англичане, верно? - обратился француз к окружающим его зевакам.

- Я слишком молод, чтобы жениться, - жалобно произнес Перри. - Мне еще только восемнадцать лет.

- Как, ты отказываешься вернуть моей жене звание достойной женщины? - осведомился Реджи, осмысливая услышанное.

- Я не женюсь на ней, если вы это подразумеваете, - с раздражением ответил Перри.

- И должен добавить, что я согласен с моим сыном. Совершенно неподходящая партия, - опрометчиво заявил герцог.

Смерив взглядом лицо Перри, Реджи повернулся к его отцу.

- Говнюки вы оба, - заключил он и, не давая нам опомниться, поднял Перри, словно младенца, и швырнул его в Большой канал.

После чего схватил герцога и отправил его следом. Должен сознаться, мне доставило искреннее удовольствие созерцать редкостное зрелище, когда герцог и его наследник вынырнули на поверхность, отфыркиваясь.

Два карабинера, которые до той поры спокойно, как и надлежит настоящим итальянцам, наблюдали происходящее, решили - с явной неохотой, - что как представители закона и порядка обязаны что-то предпринять. Элегантно, точно два павлина, они подошли к Реджи.

- Пардон, синьор, - заговорил один из них на безупречном английском языке, - у вас какие-то неприятности?

Для Реджи наступил ответственный момент, и я с восхищением смотрел, как он выходит из трудного положения.

- Вы очень любезны, но я не нуждаюсь в помощи, - ответствовал он гордо, хоть и не совсем внятно. - Мою жену соблазнил сын герцога. Я приехал сюда отвезти ее домой, пошкольку мне шдается, что теперь она излечилась от своей безрассудной страсти. Герцог и его сын перед вами - это та странная парочка, что затеяла плескаться в канале. Я не собираюсь подавать на них в суд. Пошли, Марджери, следуй за мной.

С этими словами он взял за руку покорную, растерянную Марджери и проложил себе путь через толпу, оставив меня в обществе мокрого и сердитого герцога с его отпрыском и двух учтивых, но любопытствующих представителей итальянской полиции. Два часа ушло у нас на то, чтобы объяснить, в чем было дело, кто такой герцог, кто такой Перри, кто такой я, кто такая Урсула, кто такие (на случай, если удастся их найти) Реджи и Марджери. Сверх того нам пришлось ответить на всевозможные дополнительные вопросы бюрократической машины, как то - год рождения каждого, не страдали ли наши бабушки куриной слепотой, и так далее. В конце концов, еле держась на ногах от усталости, мы с Урсулой простились с герцогом и его обиженным сыном и наследником, после чего нашли приют в уютном баре на краю площади Святого Марка.

- Милый, ты был просто великолепен, - нежно произнесла Урсула, гладя на меня своими огромными синими глазами. - Отделался от этих ужасных полицейских с таким аплумбом.

- Апломбом, - машинально поправил я.

- Все равно. Я так гордилась тобой.

- Спасибо. Что будешь пить?

- Граффити, если можно. Со льдом.

- Принесите мадам мартини со льдом, - перевел я официанту, - а мне двойной бренди с содовой.

- Я так рада, - сказала Урсула, - что мне удалось решить проблемы Реджи.

- Мне показалось, что он сам с этим справился.

- Нет-нет, дорогой, - принялась объяснять Урсула. - Если бы не я, и не герцог, и не твоя помощь, конечно, Реджи не знал бы, что делать.

- Почему бы тебе не перестать помогать своим друзьям? - спросил я. - Почему бы не оставить их в покое?

- Их никак нельзя оставлять в покое, - возразила она. - Только оставь их в покое, они такого натворят… Послушай, согласись - если бы я не вмешалась, Реджи и Марджери ни за что не поладили бы. В этом случае я сыграла роль катапульты.

- Катализатора?

- Милый, когда только ты перестанешь поправлять меня? Ты просто очарователен, но эта твоя привычка без конца поправлять меня действует мне на нервы.

- Ты в самом деле считаешь меня очаровательным? - удивился я.

- Я всегда считала тебя очаровательным, только не понимаю, какое это имеет отношение к Реджи и Марджери, - торопливо произнесла Урсула.

- Честно говоря, в данный момент мне совершенно безразлично, как сложится будущее Реджи и Марджери. По-моему, они достойны друг друга. По-моему, герцогу и его сыну не мешает найти себе жен, и, подводя итоги всей этой дурацкой истории, хочу сказать, что я приехал в Венецию поразвлечься, а ты прелестная женщина. Так почему бы нам не выбросить из головы этих скучнейших английских мелкопоместных дворянчиков и не поговорить о том, чем мы займемся сегодня ночью… причем предупреждаю, без секса не обойдется.

Урсула порозовела - отчасти от смущения, отчасти от удовольствия.

- Ну, я даже не знаю, - начала она, и я с радостью ждал продолжения. - Я собиралась сегодня лечь пораньше.

- Дорогая, ты не могла сделать лучшего предложения! - воскликнул я.

- Ты отлично знаешь, что я подразумевала, - дернула она уздечку.

- Теперь, когда ты решила весь комплекс проблем Реджи, Марджери, Перри и герцога, - возразил я, - почему бы тебе не расслабиться. Приглашаю тебя на безнравственный сексуальный ужин, а потом решишь, где тебе провести оставшиеся два дня в Венеции - то ли в твоем убогом пансионате, то ли в спальне величиной с бальный зал, с видом на Большой канал.

- О-о-о! У тебя спальня с видом на Большой канал… развратник!

- Давай так - ты возвращаешься в свою гостиницу и переодеваешься, я отправляюсь в свою, прослежу, чтобы в моем люксе навели надлежащий порядок, и в половине восьмого захожу за тобой. К тому времени, надеюсь, ты успеешь решить, стоит ли поменять твою жалкую обитель на одну из роскошнейших спален Венеции.

Ужин удался на славу, и Урсула была в ударе. Когда дошла очередь до кофе и бренди, я спросил, надумала ли она переменить жилье.

- Милый, ты романтичен, - игриво сказала она. - Совсем как Пасадубль.

- Кто? - удивился я.

- Ну, ты знаешь, тот великий итальянский любовник.

- Ты хочешь сказать - Казанова?

- Милый, ты опять меня поправляешь, - холодно заметила Урсула.

- Извини, - сказал я покаянно, - мне страшно лестно, что ты считаешь меня таким же романтичным, как Пасадубля.

- Ты всегда был по-своему романтичен, - сообщила она. - Скажи, твоя спальня в самом деле такая большая и из окна действительно видно Большой канал?

- Да - на оба вопроса, - горестно произнес я. - Должен, однако, сознаться, мне было бы куда приятнее, если бы для тебя мое личное обаяние было важнее, чем размеры и расположение моей спальни.

- Я же говорю - ты романтичен, - пробормотала Урсула. - Почему бы нам не отправиться в твою гостиницу, выпить по рюмочке и посмотреть на твой люкс?

- Блестящая идея, - горячо подхватил я. - Пошли?

- Милый, это не романтично. Лучше поплывем.

- Конечно, - сказал я.

Урсула предпочла катеру гондолу.

- Понимаешь, - она вздохнула с наслаждением, - я всего четыре дня как в Венеции, и каждый вечер выбирала гондольера.

- Никому не говори, - ответил я, целуя ее.

В пышном белом платье она была так хороша, что даже гондольер (деловой и циничный представитель млекопитающих) был восхищен.

- Милый, - сказала Урсула, принимая театральную позу в свете фонарей на пристани, - я уже предвкушаю наш роман.

С этими словами она шагнула внутрь гондолы, сломала каблук и плюхнулась в Большой канал. Зная, что она плавает, как выдра, я мог бы ограничиться минимумом джентльменских усилий, чтобы помочь ей выбраться из воды, однако пышное платье, намокнув, обмоталось вокруг ног Урсулы и потянуло ее на дно. Волей-неволей пришлось мне сбросить пиджак и ботинки и нырять следом за ней. В конце концов, не в меру наглотавшись воды, я сумел подтащить ее к берегу, где гондольер помог поднять ее на пристань.

- Милый, ты так храбро меня спас… Надеюсь, ты не очень промок, - выдохнула Урсула.

- Самую малость, - ответил я, подсаживая ее в гондолу.

Когда мы доплыли до гостиницы, ее била дрожь, и я велел ей принять горячую ванну. Когда она вышла из ванной, у нее поднялась температура. Сколько она ни твердила, что все в порядке, я настоял на том, чтобы она легла в постель в моей просторной спальне. К полуночи температура поднялась настолько, что я встревожился и вызвал врача - сердитого сонного итальянца, явно не знакомого с клятвой Гиппократа. Он дал Урсуле какие-то таблетки и заверил, что она поправится. На другой день я отыскал приличного врача и услышал от него, что у Урсулы воспаление легких.

Две недели я преданно ухаживал за ней, пока медики не посчитали, что ей можно ехать домой. Я проводил ее в аэропорт. Когда объявили посадку, Урсула обратила на меня полные слез, огромные синие глаза.

- Милый, это был такой чудесный роман, - сказала она. - Надеюсь, ты со мной согласен.

- Я ни на что не променял бы эти дни, - ответил я, целуя ее теплые губы.

Даже Пасадубль, сказал я себе, не мог бы проявить большего такта.