Письмо с вулканического острова

ПОЛОСАТАЯ ПАЛКА

му все сходило с рук. Разбитые стекла, вывинченные лампочки, сорванные уроки, драки. К его матери вечно приходили учителя и милиционеры, родители обиженных ребят и возмущенные общественники. Мать молча выслушивала их и виновато опускала глаза. Можно было подумать, что она была участницей его проделок. А он стоял в стороне, словно его это не касалось.

— Что вы думаете с ним делать? — спрашивали у матери.

Она пожимала плечами. Потом дрогнувшим голосом говорила, что он отбился от рук, что она не в силах с ним совладать. И начинала тихо плакать. Он привык к этим сценам, заранее зная, чем они кончатся, и переносил их, как горькое, но необходимое лекарство. Когда к нему очень приставали, он давал обещание исправиться. Лишь бы отвязались.

В школе ему грозили исключением, в милиции — колонией. Но угрозы не пугали его: он хорошо знал им цену.

— Нет такого закона, чтобы человека выгоняли на улицу. Всеобуч! Обязательное восьмилетнее образование! — не моргнув глазом, отвечал он учителям.

— В колонию берут преступников. А я не преступник. Я разболтанный, — объяснял он в милиции.

И действительно, ни в какую колонию его не отправляли и в школе продолжали держать. Он удивительно точно нащупывал слабые места взрослых и пользовался этим с большой выгодой для себя.

В какой-то книге он прочел, что лучшая оборона — наступление. Эти слова пришлись ему по вкусу, стали его девизом. И будь у него герб, он написал бы на нем свой девиз золотыми буквами.

Когда дворник застал его за вывинчиванием пробок на лестнице и огрел пониже спины метлой, он не бросился бежать, а ринулся в наступление.

— У нас нет телесных наказаний! — крикнул он дворнику. — У нас за это — в тюрьму!

Дворник нерешительно опустил метлу, выкатил глаза, сплюнул и пошел прочь от греха подальше. А он стоял на месте и провожал дворника насмешливым взглядом.

Таким был этот Мишка из девятой квартиры.

Обычно он расхаживал по двору, засунув руки в карманы. Руки были сжаты в кулаки, и брюки топорщились, как будто в карманах у него лежало по камню или по яблоку. На этот раз он появился во дворе с палкой. Большая гладкая палка была раскрашена поочередно в белый и черный цвета. Она была похожа и на милицейский жезл, и на шлагбаум, и на шкуру зебры. И это приводило Мишку в восторг. Сперва он прошелся палкой по деревянному штакетнику сквера — и по всему двору рассыпался сухой треск. Потом поддал, как хоккейную шайбу, банку из-под килек — и она с жалобным звоном покатилась в подворотню. Потом он огрел зазевавшегося малыша, и тот разразился ревом. А Мишка шел дальше, помахивая палкой, как булавой.

На пути ему попалась старуха с внучкой. Не надо было останавливаться и вступать с ней в разговор. Тогда было бы все в порядке. Но Мишку подвело любопытство.

— У вас дома кто-нибудь ослеп? — спросила старуха, прикрывая собой внучку от свистящей в воздухе палки.

— Никто и не думал слепнуть! — пробурчал Мишка и стукнул себя палкой по ботинку. Но он уже попался на этот вопрос, как на крючок, и спросил: — При чем здесь слепые?

— С такими палками только слепые ходят.

— Ну да, слепые! — выпалил Мишка и хотел уйти прочь, но цепкий крючок не пустил его.

Напрасно он выпаливал слово за словом:

— Мне нравится, я и хожу! Кто мне запретит?

В глубине души его подмывало выяснить, при чем здесь слепые. И старуха, хотя ее никто об этом не просил, стала объяснять:

— Если человек видит на оба глаза, он с такой палкой не пойдет. Это слепой нащупывает палкой дорогу. Она для него как глаза. А черные и белые полосы для того, чтобы шоферы и вагоновожатые знали, что улицу переходит слепой.

Внучка закапризничала и стала тянуть бабушку. Она тянула ее, как маленький буксир тянет большую баржу. И бабушка поплыла за внучкой.

Старуха ушла, но ее слова не оставляли Мишку в покое. Как крючья, они вцепились в его мысли и тащили на шумный городской перекресток, где полчаса тому назад в шагающем потоке людей он увидел неподвижную фигуру человека. Человек стоял на углу, на пути потока, и смотрел в небо. Его острый подбородок был поднят, а козырек выгоревшей кепки целился в облака. Тонкая дужка очков зацепилась за желтоватое ухо. Человек что-то разглядывал в небе. Он мог бы отойти в сторонку, чтобы не мешать людям переходить улицу, но, видимо, боялся упустить что-то в небе. Мишка тут же заинтересовался небом. Он задрал голову и стал шарить глазами по облакам. Но, не обнаружив ничего интересного, опустил голову и увидел в руке человека необычную полосатую палку.

Мишка сразу забыл о небе. Палка манила его, звала, притягивала, дразнила своими резкими цветами. Он нетерпеливо повел плечами, а рука его сама по себе стала тянуться к черным и белым полосам. Вот она коснулась палки. Вцепилась в нее… Зазевавшийся прохожий не успел сообразить, что произошло, а Мишка уже мчался по улице, прижимая к себе полосатую палку.

Незнакомец не закричал, не кинулся вдогонку. Напротив, когда Мишка на бегу оглянулся, он увидел, что тот по-прежнему смотрит в небо, словно не заметил пропажи…

Человек был слепым! Об этом Мишка догадался только после слов старухи, а тогда он сам себе говорил: «Ничего страшного. Купит себе другую палку. Не будет в другой раз глазеть в небо и мешать людям переходить улицу!»

Палка, похожая и на милицейский жезл, и на шлагбаум, и на шкуру зебры, сейчас стала для Мишки обузой. Своими жирными черными полосами она перечеркнула все хорошее настроение. Мишка решил немедленно избавиться от палки. Пусть она не напоминает о случае на перекрестке. Надо забросить ее на соседний двор или спрятать под лестницей. Его изобретательный ум стал прикидывать, как избавиться от палки.

А если слепой все еще стоит на краю тротуара, подняв незрячие глаза к небу, и не может сделать шагу без своей полосатой палки?

Нет, он не забросил палку и не спрятал ее под лестницу. Он досадливо скривил нос и поплелся к воротам. Ему не хотелось возвращаться к перекрестку. И он ни за что бы не пошел, если бы его посылали. Но его никто не посылал, он сам себе велел вернуться на перекресток и отдать палку хозяину. Палка мешала ему. Она как бы сообщала всем встречным, что вырвана из рук слепого. Мишка попробовал засунуть ее в рукав. Но рукав был мал и узок для такой палки.

Чем ближе он подходил к перекрестку, тем противней становилось на душе. Если бы палку вырвал не он, а другой, можно было бы крепко всыпать тому. А самому себе не всыплешь. Несколько раз он порывался повернуть обратно. Он уговаривал себя не ходить, требовал, угрожал. Окончательно рассорился сам с собой. Но перед ним возникал человек, который в ожидании стоит на углу и незрячими глазами смотрит в небо и не может сдвинуться с места.

На перекрестке слепого не оказалось. Он каким-то образом ушел без палки. Наверное, пионеры перевели его на другую сторону. Мишка остановился на том месте, где стоял слепой, и стал думать, что делать дальше. Он мешал потоку, и спешащие люди толкали его, задевали плечами. А может быть, прохожие принимают его за слепого и сейчас кто-нибудь вызовется перевести его на другую сторону? Он не стал дожидаться и перебежал дорогу сам. Под носом у машин. Он уже не размахивал палкой, а волочил ее за собой, словно она была неповоротливой и тяжелой.

Вспыхивали и гасли огни светофора. Люди спешили перебраться на нужную сторону. Это были счастливые люди: руки у них заняты сумками, портфелями, зонтами. Никто не держал полосатую палку. Мишка сердито поглядывал на людей и шел по перекрестку, от угла к углу, в надежде найти слепого. Но вокруг были только зрячие люди.

Женщина, переходившая рядом с Мишкой дорогу, торопливо делилась со своей спутницей новостями:

— Здесь, на перекрестке, только что человека задавили.

— Насмерть?

— Кто его знает.

Мишка похолодел. Он почувствовал, что у него слабеют руки и ноги. Это наверняка был его слепой. Если бы он шел с палкой, водители знали бы, что он слепой, и не рассчитывали на то, что человек видит. Он продолжал идти за женщинами. Ему хотелось спросить, был ли человек, попавший под машину, слепым. Но у него не хватало мужества подойти к ним.

Надо попытаться найти слепого. Может быть, это не он попал под машину. Если он жив, то наверняка блуждает по городу, беспомощно выставив вперед руки. Без полосатой палки он ни за что не найдет дорогу домой. Ведь палка — его глаза, его проводник, его неизменный друг.

Мишка шмыгал по улицам, заглядывал в лица прохожих. Он искал поднятый подбородок, козырек кепки, нацеленный в облака, серебристую дужку за желтоватым ухом. Палка оттягивала Мишке руку. Она не знала, что попала к зрячему человеку, и по привычке стучала о камень железным наконечником, подавала сигналы: шагай смелей, шагай смелей…

Один раз ему попался слепой человек, но это был не его слепой. У этого никто не вырывал палку, и она, как маятник, ритмично постукивала по тротуару: шагай смелей… Увидев слепого, Мишка покраснел. Словно слепой все знал о нем и осуждающе смотрел сквозь темные очки. Мишка спрятал похищенную палку за спину и, прижимаясь к стене, проскользнул мимо. Но тут же подумал, что какой-нибудь пацан вроде него может вырвать палку и у этого слепого. И он решил охранять его.

Мишка проводил слепого до дому и снова остался один на один с тяжелой полосатой палкой. Эта палка мешала ему жить. Если бы можно было разбежаться и перебросить ее через крыши домов, чтобы она улетела в другой город или, лучше, в другую страну. Но палка словно приросла к его руке.

Нет, полосатые палки выдают не слепым, а преступникам, чтобы весь город знал, что это идет преступник, а не просто разболтанный двоечник. Безжалостный буравчик сверлил его сознание, заставлял думать о человеке, для которого на земле всегда ночь и не помогают ни фонари, ни звезды… А Мишка видит все. И дома, которые, как в реке, отражаются в мокром асфальте. И бабочку, которая по ошибке залетела в город. И листья, и облака. И солнце бьет ему в глаза. Но какая от этого радость, если из-за тебя погиб человек?

Раз его нигде нет, значит, это он попал под машину. А может быть, он бредет по какому-нибудь далекому кривому переулку, заблудился и ждет, когда Мишка вернет ему полосатую палку?

Еще есть надежда, и надо спешить. Надо спешить.