Письмоносец

Они нагружают почтовую машину, и Руск вдавливает педаль газа до отказа. У него в глазах слезы, а Каспар блюет в полиэтиленовый пакет. Когда Каспар выходит из машины, горы колышутся. На какой-то момент он прислоняется к машине, в горле у него так сухо, что глаза слезятся. Каспар зачерпывает снег и набивает им рот. Зубы сводит.

Руск нашел какие-то лыжи, еще более старые, чем те, которые потерял Каспар. Он говорит, что они раньше принадлежали Фрицу-Маркину. Каспар варежкой стирает с них серую паутину и дохлых ночных мотыльков. Он натирает их воском и затягивает скрипящие кожаные ремни. Каспар возится, пыхтит и замечает, что у него плохо пахнет изо рта.

— Воды, — шепчет он.

Руск дает ему фляжку. Каспара тошнит, и на снег капает желтая желчь. В голове стучит, словно сердце бьется у него в горле.

На горе больше снега, чем вчера. Каспар смотрит только вперед, вперив глаза в спину Руска, передвигает лыжи, как робот. На снегу глубокие следы; Лэрке, наверное, уже дошла до поселка.

На пути вниз с горы к поселку он оступается и кубарем катится вниз вместе с комьями снега и камешками. Одна нога уезжает не в ту сторону. Дом Софии ближе и ближе, в ноге стреляет, словно там лопнула резинка. Он врезается в каменную ступеньку крыльца Софии.

Каспар не может встать, в ноге странное ощущение, она ослабла. Кровь сочится сквозь прореху в штанах, на снегу появляются розовые пятна. Он тяжело дышит, в воздухе сгущаются облака, как дым от вулкана. Руск садится на корточки рядом с ним, кладет ему в рот жвачку и прижимает губу пальцем.

Выходит София с санитарной сумкой через плечо.

— Надо бы вертолет, — бормочет Руск.

— Каспар может остаться здесь, — быстро отвечает София. — Мы здесь в поселке всегда справлялись со всем сами. Я на своем веку вылечила столько ягнят с поломанными ногами. К тому же сегодня здесь ни один вертолет не сможет сесть.

Она смотрит на небо, оттуда валит снег.

Каспара вносят в дом и кладут на диван в стиле рококо среди пахнущих лавандой больших подушек. София стаскивает с него штаны и ощупывает ногу. Каспар вскрикивает. Она обмывает его ногу, кладет ее высоко и обертывает пакетами с мороженым горохом.

— Всего-навсего растяжение, — говорит она и промывает ему царапины.

Руск долго смотрит на Каспара; язык во рту заплетается, у Каспара вырывается только хрип.

— Будь умницей, — бубнит Руск и похлопывает его по плечу.

Из окна видно, как почтмейстер переходит к дому Лэрке и стучится. Она открывает, но тотчас захлопывает дверь. Руск разворачивается, падает на четвереньки и ползет к горе.

— Хочешь что-нибудь посмотреть? — спрашивает София и бросает Каспару стопку глянцевых журналов.

Она падает как раз на больную ногу, он вскрикивает.

— Больно? — спрашивает она.

— Нет, — отвечает он и открывает журнал.

Король на этот раз швырял мраморные статуи в роялистов, которые в его день рождения собрались под его балконом, чтобы спеть для него.

В комнате Софии тепло, и Каспар снимает сперва фуражку, а затем и форменную куртку. На ужин у нее сушеная баранина Страдивариуса. Она странного красно-коричневого цвета, лежит на тарелке, а у Каспара нет аппетита. София помогает ему дойти до комнаты для гостей, там стены желтые и в ней еще жарче.

— Я сплю наверху, — говорит она. — Если что-нибудь будет нужно, зови.

Она долго стоит в дверях и смотрит, Каспар закрывает глаза и притворяется, что он уже спит.

Дождавшись, когда она уйдет, он пробует снять кальсоны, но каждое движение отдается в ноге острой болью. Пот катится с него, как тропический ливень. Наверно, так бывает, когда лежишь на пляже в жаркий летний день, думает Каспар. Он тяжело дышит, ему хочется снега. Наверху раздается грохот сапог. Подумать только: женщина — и так тяжело топает.

Горы плотным кольцом окружают поселок, вдали слышен камнепад. Не так далеко отсюда спит Лэрке.

Он снимает с нее шубу, шерстяную шляпу и длинные сапоги со шнуровкой выше колен. Он тонет в глубинах сна, поднимается из постели Лэрке, идет в ванную и улыбается своему отражению в зеркале. Тут гладкая поверхность трескается, и лицо меняется. Лэрке стоит за его спиной, видит, как шелушится его кожа и как из-под нее проступает чужое лицо. Он закрывает глаза руками, кричит, падает и просыпается от звуков собственного голоса.

Каспар пытается опять заснуть, но стоит ему закрыть глаза, как перед ним встает чужое лицо, как отпечаток на сетчатке. Он садится в кровати, смотрит на желтую стену, кашляет — так сухо у него во рту, — но не решается выйти в ванную и напиться воды.

Каспар просыпается от звуков выстрелов. Он садится на постели. Все тело у него болит, словно все кости отломили друг от друга, перетряхнули под кожей и поставили не на свои места. В дом вваливается София, на ней серая шуба, а через плечо — охотничье ружье. Каспар поднимает руки вверх и кричит: «Спасите!»

Раньше он никогда не видел Софию смеющейся, а сейчас она расхохоталась. Она корчится от смеха на полу, от нее пахнет ветром.

— Я тренируюсь, — говорит она, откидывая мокрые волосы со лба.

— Волки, что ли? — тихим голосом спрашивает Каспар.

— Когда я была маленькой, здесь водились волки, — говорит она, — зимой они подбегали к самым домам, и наша семья, и я съеживались от страха. И ведь не одни волки голодали. Иногда вопрос стоял о том, кто кого скорее съест. Вот это, — она расстегивает шубу, — мой отец сшил моей матери. Волк уже собирался запустить в мать свои когти, но отец его опередил. Шуба много лет лежала на чердаке, а я ее нашла, это просто шикарная зимняя одежда. Смотри, тут к рукавам пришиты волчьи когти, они до сих пор острые. Отец их там оставил, чтобы матери в случае чего было чем обороняться.

На лице Софии показывается улыбка.

— Сейчас я сготовлю обед, — говорит она.

Когда она поднимается, шуба вскользь задевает Каспара. От нее идет терпкий запах. Пока он доковылял до гостиной, София уже успела накрыть обильный стол: на нем и йогурт, и рыба, и суп, и фрукты, и свежевыпеченный хлеб. Серебряные приборы сияют, как зеркала.

— Давай поправляйся, — говорит она, подает ему блюдо с бараниной Страдивариуса и говорит, что это мясо еще не самого лучшего качества, но подходит для того, чтоб есть по будням. Каспар мотает головой и вместо него берет несколько кусочков маринованной селедки, украшенной свежим укропом.

— Ты сама ездишь в Форехайм за продуктами?

София смеется: зачем ей вообще мотаться в город, если на свете существует доставка на дом? Ей привозят заказы на вертолете раз в месяц. Чаще всего они не могут приземлиться из-за неправильного направления ветра или плохой видимости и просто сбрасывают товары вниз.

На улице раздаются звуки флейты.

— Ага, Лэрке уже вернулась от своей тетки, или к кому она там ходила в Форехайм, — говорит София. — Я наняла ее, чтоб она играла овцам во время еды. Это улучшает у них аппетит. После того, как у меня появился музыкант, я смогла поднять цены на мясо на десять процентов! Кстати, ты мою эмблему видел?

Она дает Каспару лист бумаги. Наверху напечатано маленькое стилизованное изображение девочки, которая, согнувшись, играет на флейте.

Он пробует встать, потому что ему нужно в туалет, но без посторонней помощи ему не обойтись. София стоит у него за спиной и, когда он со всем управился, подает ему туалетную бумагу. Зачем она ему? Каспар ложится на диван в стиле рококо. София садится в кресло-качалку и читает журналы. Картинки она вырезает и складывает в коробочку.

В одном из глянцевых журналов есть приложение под названием: «Проверь: вдруг в твоих жилах течет королевская кровь?» В него вложена тонкая бумажка с шероховатой фактурой. В маленьком целлофановом пакетике — иголка. В инструкции сказано: «Капни каплю СВОЕЙ крови на приложенную бумагу и дай просохнуть в течение двух минут. Потом сравни цвет с прилагаемой шкалой. Чем выше по голубой шкале, тем ТЫ в более тесном родстве с королевской семьей».

Каспар смеется, у Софии вид обиженный: очевидно, над ее журналами смеяться нельзя. Вдали блеет овца.

— Ага, это овцематка, — сухо говорит она, — она до сих пор тоскует по своему ягненку. Теперь она уже никуда не годится: у овцы, потерявшей ягненка, качество мяса снижается на шестьдесят процентов. Но конечно, гораздо хуже, что этот ягненок пропал.

Она так глубоко вздыхает, что шелковый платок на ее шее трепещет.

Позже, этим же днем, София поднимается и смотрит на гору.

— Руск идет! — кричит она.

Покинутое кресло-качалка бешено раскачивается взад-вперед.

Руск вносит в гостиную свежий и холодный воздух. Он вваливается туда, не сняв ботинок, и разносит по паркету черную грязь. Руск протягивает Каспару измятый букет и кидает почту на стол Софии.

— Ну, я пошел, — бубнит он и выходит из дома.

Руск разговаривает с Лэрке на улице. Его рот беззвучно открывается и закрывается, как у рыбы под водой. Лэрке отпихивает его прочь, упирает руки в боки и идет домой. Кончики жухлой травы высовываются из-под снега и гнутся под ветром. Вот Руск потерял равновесие и рухнул. Фуражка слетает, ветер раздувает отросшие волосы и бороду во все стороны. Каспар хочет выйти и помочь Руску, но нога подкашивается. Он скачет на здоровой ноге, но кровь отливает у него от головы, и он падает на пол.

— Выйди к нему, — шепчет Каспар.

Но София сидит сложа руки. Только после того, как Каспар некоторое время полежал на полу, маша руками и ногами, она приходит и поднимает его.

— Ты ужасно выглядишь, — говорит она. — Тебе ночью хоть глаза сомкнуть удалось?

— Мне всегда трудно заснуть на новом месте, — бормочет он.

— Да, — задумчиво произносит София и толкает его на диван. — Я об этом как-то читала в журнале. Сама я никогда не спала в других местах, только у себя дома, но говорят, когда спишь в чужом месте, снится много снов. Я пробовала спать и на этом диване, и в комнате для гостей, и в хлеву с овцами, но ничего не помогает. Мне снились сны только в молодости, а с тех пор — ни разу.

Она разворачивает букет и ставит цветы в вазу. В нем открытка от Ханса и Анны-Греты. Там написано: «Поправляйся! Ждем тебя с нетерпением!»

София садится на диван и долго смотрит на кальсоны Каспара:

— Тебе не пора их сменить?

— Они обычно выдерживают неделю. И потом, у меня нет с собой других.

Она стаскивает с него кальсоны и с любопытством рассматривает его. На ляжках у Каспара дыбом становятся бледные волоски. София не уходит и медленно складывает кальсоны семь раз.

Далеко-далеко Лэрке играет на флейте, звуки легки, как цветочная пыльца, и поднимаются все выше и выше, как птицы. Каспар видит перед собой ее маленький розовый рот, которым она сейчас дует во флейту. Она закрывает глаза, а он раздевает ее, пока не показывается горная вершина венерина бугра. Голая, она продолжает играть. Каспар ведет ее к ручью, чистому, как стекло. Они заглядывают в него, и он видит лицо Лэрке, а его собственное лицо уже изменилось. Каспар баламутит воду ногой, чужое лицо пропадает. Он глубоко вдыхает и вытирает лицо полотенцем. Но когда он бросает его в траву, оказывается, что чужое лицо отпечаталось на ткани.

Каспар просыпается от звуков собственного голоса. В гостиной полумрак, София сидит в кресле-качалке, горит лампа с круглым бумажным абажуром, она листает журнал «Дом и хозяйство».

— Это сон, — говорит она.

Каспар трогает себя за горящее лицо, но кожа на нем гладкая и прочная. Он ковыляет в свою комнату и падает на кровать.

— Если что — зови! — кричит ему София.

Он старается не закрывать глаза, но они сами закрываются. Приходит Лэрке, она долго смотрит на Каспара, и его лицо отражается в ее зрачках. Нос вырастает, лоб очерчивается четче. Он быстро садится на кровати, медленно опускает ноги и идет в туалет. Он мочится, не закрывая двери, брызгает в лицо холодной водой, не глядя в зеркало, и ковыляет обратно в комнату. В какой-то момент он все же наступает на больную ногу, и ему приходится засунуть в рот руку, чтоб не закричать. Наверху ходит София.

В коридоре висят фотографии, в основном на них овцы. Овцы в загоне, в горах, с ягнятами и без. У самой лестницы висят в ряд фотографии двух девочек. На первой из них они лежат в обнимку в колыбели, на другой сидят на скале вплотную друг к другу. Одна девочка красивее другой, она раскинула руки в воздухе, а другая жмется к скале. Позади них, очевидно, дом Софии до того, как его перестроили на современный лад. За ними еще несколько фотографий, где обе девочки также сидят рядом, но не касаются друг друга. Чем старше они, тем понятнее, что менее красивая — София. Последней в ряду висит фотография молодого почтальона… Ба, да это же Руск! Усы у него точно такие же, какие были у дедушки в молодости. Каспар усмехается.

Каспар забирается в постель с широко раскрытыми глазами. Девочки сидели так близко друг к другу, слишком уж близко. Как будто их руки были там, где они не могли быть, а платья были единым куском материи. Он засыпает, и ему снятся сны, потом внезапно просыпается и лежит с открытыми глазами. И так всю ночь, пока утро не вползает к нему сквозь шторы.

Каспар голоден, он ковыляет в гостиную, залитую голубым светом. София лежит в солярии. Каспар покашливает и прикрывается спереди рукой.

— Мои кальсоны еще не высохли?

— Э-э… — говорит она, — они висят в ванной.

Каспар минут десять сидит и смотрит на тело Софии, светящееся лиловым светом под длинной стеклянной трубкой. Солярий выключается, София накидывает на себя халат и вытирает пот с верхней губы, от чего черные усики совсем взъерошиваются.

— Мой работник и его жена иногда приходят загорать в моем солярии. Здесь в году почти не бывает солнечных дней, и когда солнце наконец начинает светить, мы все обгораем. Но если чуть-чуть подзагореть до того, тогда не обгоришь.

София завязывает пояс халата потуже.

— Солярий мне привезли на вертолете пятнадцать лет назад, а я его и не заказывала. Я хотела отправить его обратно, но он пришел на мое имя.

Она закрывает солярий и закатывает его под диван.

— А сейчас я сготовлю что-нибудь на завтрак, — говорит она.

Так проходят две недели в доме Софии, и время близится к Пасхе.