Планета Харис

14 УИЛКИ САУТИ, КЛОУН И МИМ

Едва сойдя с самолета, я попал в объятия Уилки. Он мне обрадовался чуть не до слез. Вообще он мне показался каким-то подавленным, расстроенным. Отнюдь не таким уравновешенным, каким я знал его на Луне.

До его дома в пригороде мы добрались на его вертолете с автоматическим управлением.

Дом был большой, старомодный, очень уютный. Окна выходили в ухоженный сад, на лужайку с подстриженными газонами и кустами цветущих роз.

Миссис Уолт встретила нас на лестнице и приветливо улыбнулась.

— Муж мне столько о вас рассказывал! — заметила она. Джен оказалась гораздо красивее, чем на телевизионном экране, но тоже была озабоченной и грустной, и даже как будто испуганной. Близнецы купались в бассейне — их смех и визг доносились в открытые окна.

— Обед будет подан через десять минут, — сказала Джен и, улыбнувшись, ушла распорядиться на кухню…

Уилки провел меня в приготовленную комнату на втором этаже.

— Я должен просить у тебя прощения, — серьезно сказал Уилки.

— Почему?

— Ты просил сообщить тебе, если я найду своего двойника.

— Ты хорошо сделал, что позвонил мне. Спасибо.

— Да, но после того, как ты вылетел, события развернулись стремительно и грозно… И я узнал… Впрочем, поговорим после обеда.

— Только скажи, что с Саути? Я кое-что читал в газетах.

— Он в больнице, в Сан-Франциско. Я хотел забрать его сюда, но они не дали.

— Кто они?

— Товарищи его по коммунистической партии. Около него дежурят по очереди. Но я все равно заберу его к себе. Пусть дежурят здесь. Я не возражаю. Наоборот!

— Что с ним? Уилки передернуло.

— Ладно, Кирилл, потом… после обеда.

— Так скверно?

— Очень скверно, Кирилл.

За обедом разговор шел о другом. Вспоминали Лунную обсерваторию, общих знакомых. Говорили о предстоящем симпозиуме в Москве. Тема его — «Разумная жизнь вне Земли». Это должен быть отнюдь не съезд фантастов, а встреча наиболее выдающихся астрономов мира, астрофизиков, биохимиков, крупнейших специалистов по передаче информации между животными.

Симпозиум организовывали Академия наук СССР и Совет космических наук при Академии наук США. Уилки Уолт должен был выступить с докладом на симпозиуме, потому он и вернулся с Луны раньше, чем собирался. Руководителем сообщений наших представителей был назначен крупнейший советский астрофизик Николай Черкасов. В числе докладчиков была и Вика.

Джен очень заинтересовалась, чем занимается Вика, и я рассказал о ней.

Близнецы с интересом разглядывали меня и задали много вопросов о России. Это были чудесные девчонки, озорные и умненькие, похожие друг на друга, как два желтеньких цыпленка. Только им и было весело.

После обеда Уилки увел меня в свой кабинет — большую угловую комнату на втором этаже. Мы сели в кресла и закурили.

— Я должен просить у тебя прощения, — повторил Уилки.

— Почему?

— Уилки Саути — это не то, что интересует тебя. Я ведь понимаю! Это не мой двойник. Саути… мой родной брат. Боже мой! Боже мой!

Уилки вытер со лба пот.

— Уилки! Но как же…

— Я сам узнал лишь вчера утром. Неужели только вчера? Как много вместилось в эти сутки. Я рад, что ты приехал, Кирилл. Мне очень тяжело.

Ко мне приехал бывший домашний врач моей матери, теперь он известнейший биолог и генетик, лауреат Нобелевской премии профессор Харлоу.

От него я узнал, что я не сын своих родителей. У них никогда не было детей. История довольно обыкновенная. Им обоим очень хотелось иметь ребенка. Сына. Они обратились к мистеру Харлоу с просьбой достать им «подходящего» мальчика. Новорожденного.

У циркачки мисс Саути детей было более чем достаточно. И когда у нее родились близнецы, она за некоторую сумму (чтоб обеспечить других своих детей) отдала одного ребенка. Харлоу показал мне ее расписку… Она честно соблюдала договор и никогда не пыталась увидеть меня или… попросить еще денег. Та сумма быстро разошлась.

Лишь перед смертью она рассказала Уилки про меня. Понимаешь, Уилки Саути знал, что я его брат, когда мы с ним проговорили всю ночь. Ну почему он мне не сказал! Я мог бы помочь ему. Родители оставили мне большое состояние, Джен тоже принесла немалое приданое. Мне ничего не стоило ему помочь. Может, не случилось бы ничего, что произошло…

Я обрушился с упреками на мистера Харлоу, почему он не сказал мне раньше. Ты не представляешь, какой это циник! Как я понял, мы оба были для него подопытными кроликами.

Как выразился Харлоу, мы с Уилки идентичные близнецы. Наследственные признаки у нас совершенно одинаковые — набор хромосом так же одинаков, как в двух соседних клетках одного и того же человека.

У нас даже барьер тканевой несовместимости отсутствует. Мы с ним абсолютно тождественны. Один человек, повторенный дважды. Только судьба различная.

Вот это как раз и привлекло внимание уважаемого генетика. Как отразится на нас различие воспитания, образования, случайных болезней, различие возможностей для реализации личности… Социальные факторы.

Я спросил его, обращался ли он к моим родителям с просьбой помочь Уилки, хотя бы помочь ему получить образование… Вопрос был глуп. Конечно, не обращался. Ему было интересно другое. Впрочем, он помогал ему несколько раз в тех случаях, когда боялся утерять «подопытного кролика». Лечил его бесплатно в своей больнице.

Не знаю, по каким соображениям он рассказал мне все теперь. Может, опыт закончен. А может, хочет закончить его в других условиях, в другом варианте? Во всяком случае, спасибо, что хоть теперь сказал.

Уилки посмотрел на часы.

— Через полчаса еду в больницу. Если хочешь, поедем вместе.

— Благодарю, если можно, то поеду. Что же все-таки с Уилки?

— С ним сделали что-то страшное. Непонятно мне все это. Судороги перемежаются с полной потерей сознания.

— Но что с ним сделали?

— Какая-то обработка мозга.

— Мерзавцы! Но разве это возможно… ведь уже двадцать первый век…

— Не знаю. Значит, возможно.

— А где он был?

— Коммунистическая партия и прогрессивные ученые обращались к правительству… Им ответили, что государство не имеет к этому никакого отношения… Он был у гангстеров.

— Зачем он гангстерам? У него же нет ни копейки.

— Гангстеры бывают разные… Есть ученые-гангстеры, которые делают опыты на людях. Ужасно все это! Как хорошо, что ты приехал, Кирилл! До чего же у меня тяжело на душе!

Уилки Саути лежал в университетской клинике. К нему не пускали никого посторонних. Журналистам обещали организовать специальную пресс-конференцию, но они толпились у входа.

Уилки, как и прежде, отказался сообщить что-либо, тогда один из репортеров крикнул:

— Скажите только, мистер Уолт, правда ли, что Саути оказался вашим родным братом?

— Правда, — сухо ответил Уилки.

Мы вошли в клинику под восторженный гул репортеров. Я представил, под какими сенсационными шапками выйдет это сообщение в газетах.

Прежде чем войти в палату к больному, мы заглянули в кабинет дежурного врача. У него сидел румяный, добродушный по виду толстяк лет под пятьдесят в светлом летнем костюме. По тому, как Уилки стиснул зубы и неприязненно кивнул, я догадался, что это профессор Харлоу. Так оно и оказалось.

Молодой дежурный врач с великим почтением представил его нам.

— Выяснилось, что с моим братом? — резко спросил Уилки, обращаясь к молодому человеку. Но ответил за него Харлоу.

— Его только что осмотрел… (он назвал мировую величину), специально прибыл из Стокгольма. Был консилиум…

— Что сказал швед? Консилиум? — отрывисто спросил астрофизик.

Харлоу доброжелательно взглянул на молодого врача.

— Как там наш больной, взгляните, пожалуйста. Врач тотчас вышел.

— Манипуляции над мозгом. Трудно сказать, какие именно. Возможно, ничего страшного. Ему всего лишь хотели внушить надлежащий образ мыслей. Обычно это делается постепенно, начиная с беспечного детства. Вы не знали об этом, мистер Уолт? Ваш… брат знал и боролся против этого. Саути не так уж часто посещал школу, а может, просто приноровился к тому, чтоб не допускать в свой мозг посторонние силы. То, что с ним сделали сейчас, не так уж опасно для жизни — обычно не так опасно, но Саути слишком волевой человек. Даже не в этом дело, что волевой… Саути обладает редкой колоссальной силой внутренней сопротивляемости. Насильственное вторжение в его душу, попытка насильно заменить его мысли чужеродными не могла пройти для него бесследно… Вот почему он умирает.

— Умирает? — проронил Уилки. Он обратил ко мне бледное лицо — невольно мне припомнилась белая маска Петрушки: тот же трагический излом рта, бровей.

— Идем, Кирилл.

Я пошел за ним. Саути только что проснулся. Он узнал брата и обрадовался ему. Уилки представил меня ему.

— Русский! — улыбнулся Саути. Мы сели рядом. Больше в палате никого не было. Саути не казался умирающим, и я подумал, что, может быть, Харлоу ошибся… Лицо мима было ясно и спокойно, тик почти прекратился. Я взглянул на обоих братьев и подумал, что сейчас Саути более похож на того Уилки, которого мы знали в Лунной обсерватории, чем сам Уилки Уолт, потрясенный всем случившимся.

Уилки взял его за руку.

— Поедем, брат, хворать ко мне. Там тебя ждут не дождутся две озорные племянницы. Тоже близнецы, как и мы с тобой, и тоже похожие, видно, это у нас в роду. Моя жена Джен очень хочет, чтоб ты жил с нами. У нее никогда не было брата. У меня до сих пор — тоже.

— Спасибо, Уилки, после… если я… Еще одного такого приступа, какой у меня был вчера, я не вынесу.

— Не надо об этом. Не думай. Не старайся вспоминать. Давай лучше думать о будущем. Мы никогда больше с тобой не расстанемся. Мы будем работать вместе. Ты знаешь, мне предлагают пост директора Национальной радиоастрономической обсерватории Грин Бэнк. Это в Западной Виргинии. Я тебе не говорил, Кирилл? Я тебе не говорил об этом? Забыл…

Он опять обратился к брату. Голос его дрожал.

— Ты получишь место астронома. У тебя будут самостоятельные исследования. Ты сможешь осуществить все, чего не осуществил до сих пор. Уилки, брат мой, подумай только — работать вместе! Такое счастье!!!

— Это счастье, — согласился Саути. Он ласково смотрел на брата — так смотрят на младшего, бесконечно любимого брата, который еще многого не понимает.

— Но ведь я теперь… не смогу работать, — сказал Саути с усилием.

— Сможешь! Вот поправишься и сможешь. Ты прирожденный астроном. Даже на своем чердаке ты достиг чего-то, дружище. Ты ученый по призванию!

— Ты не понимаешь, Уилки. Теперь я уже не ученый… не артист, а главное — коммунистом настоящим я не могу быть.

— Но… ладно, Уилки, тебе нельзя волноваться. Ты просто болен, и это пройдет.

— Может быть, и пройдет, — неуверенно согласился Уилки. Рука его нервно теребила одеяло — тонкая выразительная рука.

— Конечно пройдет! Тебе тяжело говорить. Хочешь, Кирилл тебе расскажет о России? Ты никогда там не был.

— Я с удовольствием послушаю о России… потом. Я хочу, чтоб ты знал, что именно со мной сделали. И пусть русский узнает. Ничего, сейчас мне лучше. Слушайте.

Мне сказали, что я арестован. Было три часа ночи, и на них была форма полиции. Но привезли меня не в тюрьму, а в какую-то больницу. Может, в тюремную больницу?

Я был заперт, в двери волчок, ни одного окна, в потолке лампы дневного света, но это была не камера, а одиночная палата. Даже пахло больницей.

Никто меня не допрашивал, меня не били. Никакого видимого насилия. Снотворное мне дали с едой или питьем. Но в лаборатории я очнулся… Я лежал на столе, вокруг что-то делали врачи в обычных марлевых масках, какие надевают перед операцией. И хотя я буквально засыпал, я стал протестовать. Мне сказали: «Не волнуйтесь, вам не сделают ничего плохого. Вы убедитесь в этом потом».

— Что вы хотите со мной делать? — закричал я. — Я не разрешаю меня оперировать. Вы ответите за это!

— Но вас никто не собирается оперировать, — возразил человек в марлевой маске. Я почувствовал укол и уснул.

Я проснулся опять в своей палате, у меня ничего не болело. Я ощупал себя. Нигде ни следа операции. Я только ужасно хотел спать и уснул, несколько успокоенный.

Не знаю, где я был и сколько там был. Я не знал, что вокруг моего имени поднялся во всем мире такой шум…

Окончательно я пришел в себя в пригородной аптеке, куда меня доставили какие-то люди, по их словам подобравшие меня на дороге.

Я назвал свое имя, и через какие-нибудь десять минут аптеку заполнили взволнованные репортеры.

Сначала я чувствовал себя как будто ничего… Я только удивился, что вызываю такой интерес к своей персоне.

Мне стали задавать вопросы. Я рассказал то, что и вам, больше ведь я ничего не знал. А затем… было задано несколько вопросов. О моих взглядах на те или иные проблемы нашего времени, и я… почувствовал неладное.

— Уилки, милый, не надо об этом! — вскричал астрофизик с ужасом.

— Потерпи. Ты должен знать. Я чувствовал… я мыслил не так, как всегда. О! Как я был благодушен! Как миролюбиво настроен ко всему, что творится вокруг… Технократическая олигархия? Ее всевластие? Но они же пекутся о будущем Америки. Они знают, что делают. Они, право же, хорошие парни! Непонятно, почему я за них не голосовал… И вообще, мое дело сторона. Я маленький человек. Была бы работа да девчонка в придачу… Я ужасался своим словам!..

— Не надо, Уилки, прошу тебя!

— Уже все… Вот тогда со мной начался первый припадок. Меня доставили в клинику. Память мне пока не изменила. Но в глубине души я удивляюсь самому себе. Чего мне, собственно, нужно? Что я лезу на рожон? Я — маленький человек, клоун и мим. Как все, так и я. Разве мне больше всех надо? Ну, вступил в Коммунистическую партию США сдуру, по молодости лет, но не пора ли закругляться? Вот, дорогой брат, что у меня теперь на душе. Ты помнишь, что я говорил тебе в нашу первую встречу, когда мы с тобой проговорили всю ночь напролет. Тогда я рассуждал иначе, не так ли?

— Уилки! Родной мой!

— Подожди. Обещай мне, что вы, ученые, будете бороться, не дадите им… обесчестить науку…

— Обещаю. Даю слово! Вот в присутствии Кирилла.

— Будьте покойны, Уилки Саути, — заверил я, — мы оба выступим на пресс-конференции. Об этом узнают народы всего мира.

— Спасибо… Кирилл Мальшет, — Уилки пожал мне руку и слабо улыбнулся брату.

— Пожалуй, я посплю, — сказал он тихо и закрыл глаза. Уилки подоткнул ему одеяло, поцеловал его, и мы вышли на цыпочках.

Домой вернулись мы вместе. Но вечером Уилки уехал к брату в больницу, предупредив, что будет возле него всю ночь. Я предложил свои услуги, но Уилки сказал, что лучше не надо: все-таки я русский, и не надо зря дразнить гусей.

Вечер я провел с Джен и близнецами. Рассказывал по их просьбе о России и о Луне. Потом разошлись по своим комнатам.

Джен чего-то боялась и попросила садовника и механика-шофера ночевать в доме. Сама заперла все окна и двери.

Перед сном, лежа в постели, я думал об истории Уилки Саути. Беспокойство за судьбу мима не покидало меня. Как врач, я понимал, какой операции подвергли Уилки Саути, и восхищался его силой воли.

Потом мысли перекинулись на другое. Я вспомнил о доме. Рената… Почему я полюбил именно ее? Не Вику, например, которой я искренне восхищаюсь. То, что я знаю о ней, о Ренате, скорее могло помешать.

Я привык видеть людей, всегда торопящихся куда-то, часто нервничающих, с громкими пронзительными голосами. Возможно, причина этого — в чрезмерном шуме.

И вот я встретил человека совершенно другого. Удивительного! Словно стройная елочка на солнечной лесной полянке. Высокая, тоненькая, крепкая, дружив с ветром и солнцем. Как же возле нее легко дышится. Какие у нее светлые, ясные серые глаза, большой чистый лоб, русые блестящие волосы. И говорит и смеется она неторопливо, негромко. И от слов ее веет такой же ясностью, чистотой и миром, как от всего ее облика. У нее маленькие огрубелые руки, которые не боятся земли.

Если бы эта девушка стала моей женой, я бы назвал себя счастливейшим человеком. Только бы она не исчезла так же загадочно, как появилась!!!

Я не могу без нее жить.

На рассвете что-то разбудило меня. Словно ледяным ветром пахнуло. В дверях стоял Уилки в пальто и шляпе и смотрел не на меня, а куда-то в окно.

— Уилки! — вскричал я испуганно.

— Тише, тише, Кирилл, — остановил он, — разбудишь Джен. Он прошел в комнату и, сбросив пальто прямо на пол, присел в кресло. Шляпу он забыл снять. Галстук где-то оставил. В сумраке рождающегося утра лицо его казалось постаревшим и серым.

Передо мной словно сидел Уилки Саути и смотрел невидящим взором. Тогда я стал торопливо одеваться, сдерживая дрожь и путаясь от волнения в одежде.

Одевшись, я распахнул окно, сел рядом с ним.

— Уилки Саути умер, — сказал он как-то безжизненно. — В два часа ночи.

Долго мы сидели молча, подавленные бедой.

— Я любил своего брата, — тяжело проговорил Уилки. — Ты не представляешь, Кирилл, как я любил его. Будьте прокляты негодяи, убившие его!..

Он опять надолго умолк, глядя в окно. Там разгорался день — алый восток, алые снизу тучи, — будет сильный ветер.

— Скоро все проснутся в доме, пригороде, во всей стране и узнают, как и почему погиб мим Уилки Саути. Неужели они после этого будут жить, как жили?!

— Уилки Саути! Родился, рос, мужал человек и хотел только одного — отдать людям себя всего. Как нелепо! Как возмутительно нелепо…

У меня сжались кулаки.

— В Грин Бэнк я теперь, конечно, не поеду, — сказал Уилки. Как изменился его голос, как изменился он сам. — Директором обсерватории будет другой. Теперь я уеду навсегда из Америки. Куда-нибудь — в Англию, Швецию, Астралию, где найду приют как астроном. И буду оттуда говорить всему миру, что сделали с человеком. Буду говорить громко, как смогу, и так долго, как смогу, — пока буду жив и в здравом уме.

— А я буду говорить из России, — сказал я, — об Уилки Саути и о многом другом.

— Спасибо, Кирилл!

Уилки Уолт порывисто протянул мне руку, и мы обменялись крепким мужским рукопожатием.