Глава 11

Я поднялся со стула.

— Вы хотели меня видеть?

— Как я рад всех вас видеть, — отозвался Донлон. Он поглядел на Ральфа Пэдберри, нахмурился и, наконец, произнес: — А ты кто такой, парень? Я тебя где-то видел.

— Это мой гость, — сказал я. — Кент, побудь с ребятами. Мы с мистером Донлоном пройдем на кухню.

— Вам известно, кто я?

— Мне на вас указали.

— И кто же?

— Джордж Пэдберри.

Его взгляд дрогнул, и он снова посмотрел на Ральфа Пэдберри.

— Вот на кого ты похож, — сообразил он.

Я прошел через гостиную со словами:

— Пойдемте. Мы можем поговорить на кухне.

— А почему бы нам не остаться здесь? — предложил он. — Не хочу прерывать вашу беседу. Продолжайте разговаривать о том же, о чем говорили до моего прихода. Что вы обсуждали, Фасс?

— Донлон, вы что — ищете приключений? — спросил я. Он взглянул на меня с насмешкой, изображая недоумение. Эта массивная челюсть, заросшая щетиной, которую не мешало бы побрить, сразу бросалась в глаза, как бы отвлекая внимание от его пристального, сообразительного взгляда. Он походил на упрямого быка, но только отчасти. Детектив был далеко не глуп и ничего не стал бы делать без причины.

— А в чем дело, Тобин? — удивился он. — Это дружеский визит, кстати, и ваши новые приятели тоже здесь собрались. Я к тому, что старыми друзьями их вряд ли назовешь, так?

— Простите, — сказал я и, обойдя его, направился к двери в прихожую.

— Куда же вы? А как же ваши хозяйские обязанности?

— Я позвоню капитану Дрисколлу, — сказал я. — Может, он объяснит мне цель вашего визита.

— Хватит, Тобин, — произнес он тоном, в котором явственно послышались стальные нотки.

Я, повернувшись, посмотрел на него.

— Вы находитесь у меня в доме, Донлон, — ответил я. — В своем доме только я решаю, когда хватит, с кем кому говорить и когда и кто приходит и уходит. Это официальный визит?

— Я уже сказал, что нет.

— Если вы хотите поговорить со мной, — продолжал я, — то мы будем беседовать наедине. На кухне. Идете? Или предпочитаете покинуть мой дом?

Ему это не понравилось. Он явно хотел произвести впечатление, и не столько на меня, сколько на остальных собравшихся в гостиной совладельцев кафетерия, а этого не получилось. Здесь тон задавал я, и это его раздражало, как досаждают, например, слишком узкие ботинки.

Но он не дал молчанию стать тягостным. Пожав плечами, Донлон улыбнулся и, глядя мне прямо в глаза, ответил:

— Что ж, хорошо, рад буду пройти с вами на кухню, Тобин. С остальными я могу поговорить и в другое время.

— Совершенно верно. Пойдемте. — Я снова повернулся и, выйдя из гостиной, направился по коридору на кухню, слыша, как за спиной раздаются его шаги. В гостиной воцарилась гробовая тишина.

У двери на кухню я отошел в сторону и пропустил вперед Донлона, затем последовал за ним и плотно затворил за собой дверь. Эту дверь, пожалуй, закрывали во второй раз за последние пятнадцать лет.

— Присаживайтесь, если хотите, — предложил я. Но ему было не до этого. Он повернул ко мне лицо, теперь вновь холодное и словно окаменевшее.

— Куда вы суетесь, Тобин? Что общего между вами и этими сосунками?

— Это что, допрос? — осведомился я.

— Вы и так уже достаточно наломали дров, — предупредил он. — Не лучше ли держаться в стороне?

— Что за муха вас укусила? — спросил я. — Разве вы не знаете, что Дрисколл сегодня вызывал меня к себе?

Для него это была новость. Его глаза сузились, а опущенные руки сжались в кулаки.

— По какому поводу, Тобин?

— По поводу моего заявления. Оно ему не понравилось, и мне пришлось его изменить.

Он не знал, как меня понимать, и настороженно спросил:

— Как это — изменить?

Пришлось пуститься в объяснения.

— Моя родственница Робин Кеннеди сообщила мне, что какой-то полицейский разговаривал с ее друзьями по поводу нарушений в «Частице Востока». Они не знали точно, что от них требуется, чтобы исправить положение, и Робин попросила меня переговорить с этим парнем и выяснить, что же им надо сделать.

Настороженность исчезла с его лица, он с облегчением улыбнулся и сказал:

— Так вот в чем дело! Он ведь именно этого хотел, да?

— Во всяком случае, точно такое заявление я ему предоставил.

— И оно его обрадовало?

— Скорее удовлетворило.

— Прекрасно. — Его улыбка стала шире, и он, кивнув, одобрительно заметил: — Вы очень разумно поступили, Тобин, очень разумно. Не стали без толку мутить воду.

— Я еще помню выучку, — сказал я.

Улыбка исчезла с его лица, сменившись хмурым выражением.

— Мне трудно понять вашу логику, Тобин, — сказал он. — Сначала вы очень благоразумно повели себя с Дрисколлом, а затем сморозили такую глупость.

— Какую?

— Да такую, что устраиваете у себя в гостиной это сборище. От них же только и жди неприятностей, Тобин. Тупицы. Недоросли. Богема недоделанная. Вы что — из них отряд бойскаутов хотите сколотить? Вы же знаете, что это за фрукты, сами небось на таких не раз когда-то обжигались.

Я знал, что он имеет в виду. Большой город, особенно такой, как Нью-Йорк, привлекает орды молодых людей, нигде не пустивших корней, покинувших дом в знак идиотского протеста против власти родителей — а скорее всего, как мне кажется, в силу протеста против необходимости думать о своем будущем, — и они, располагая избытком времени и не имея денег, изнывают от скуки и хватаются за все, что подвернется под руку. Будь то наркотики, секс, политические демонстрации или обыкновенная пьяная драка; многие из этих юнцов рано или поздно попадают в поле зрения полиции, а их отношения с копами как две капли воды похожи на отношение к дому и родителям. Полицейский наиболее прямо и непосредственно олицетворяет власть, ту самую, с которой эта молодежь уже находится в состоянии войны. Профессиональные уголовники доставляют полицейским при аресте меньше неприятностей, чем эти приверженцы культа бунтующей молодежи.

Но, если молодые люди, находившиеся в данный момент в моей гостиной, чем-то и напоминали подобный тип молодежи, если они и знались, а это несомненно, с некоторыми отщепенцами-бунтарями и даже если бы при попытке ареста повели себя как шпана, все же нельзя было закрывать глаза на то, что сами они отнюдь не были подонками. Вики Оппенгейм вполне бы, с небольшими изменениями в одежде и, возможно, с другим запасом слов, вписалась в чинный пикник любого благопристойного религиозного собрания. Эйб Селкин был слишком откровенен и достаточно умен, чтобы дать вовлечь себя в такую явную авантюру, как бунт против существующего порядка. Халмер Фасс, еще более целеустремленный, чем Эйб, жил своими интересами, в полной гармонии с самим собой и ни за что бы не позволил внешнему миру вторгаться к себе в душу. А Ральф Пэдберри — о нем и говорить нечего — никоим образом не подходил под определение «богемы недоделанной», как выразился Донлон.

Но прав был Донлон или нет, сейчас это было не главное и не имело абсолютно никакого отношения к делу, суть была в том, что их присутствие в моей гостиной его не касалось. Я и не замедлил разъяснить это, заявив:

— А вам-то что до них? Они вправе находиться там, где пожелают, а я могу принимать у себя в доме кого захочу.

— Вы же тут не просто посиделки устраиваете, — возразил он. — Они явно что-то замышляют, и вы им нужны неспроста. Я ведь прав?

— У страха глаза велики. Я ведь уже сообщил вам, что изменил свое заявление по просьбе вашего начальника. Вам нечего опасаться ни меня, ни этих ребят.

— Зачем же они тогда сюда явились?

— Это их личное дело.

— И мое тоже.

Я покачал головой, и мы стояли, глядя друг на друга в упор. Я испытывал к нему отвращение из-за его наглости и вымогательства, а он ненавидел меня, так как я представлял для него загадку, возможный источник неприятностей в будущем. Наконец Донлон пожал плечами и произнес:

— Ладно, не драться же нам. Я все равно своего добьюсь.

— Только держитесь от ребят подальше, — пригрозил я.

Он снова насмешливо посмотрел на меня с деланным недоумением.

— С какой стати вы решили, что я собираюсь пощипать их?

— Несколько таких типов, как вы, работали на моем прежнем участке, — ответил я.

Это его задело за живое. Ответ не замедлил себя ждать:

— Зато у нас, к счастью, нет таких, как вы, Тобин.

Подобные выпады меня уже не трогают, поэтому я спокойно повторил:

— Как бы то ни было, запомните: держитесь от них подальше.

— А если нет?

— Вам же хуже, сделаю все, чтобы жизнь вам показалась очень неприятным занятием.

Он нахмурился, видимо, уверенности у него поубавилось.

— Не переоценивайте своих возможностей. С вашим-то прошлым неужто вы полагаете, что в состоянии доставить кому-то неприятности?

— Не знаю. Но попытка не пытка. У меня еще остались кое-какие связи. Сделаю все, что в моих силах, чтобы в вашей епархии запахло жареным.

Он повернулся, с мрачным видом обошел кухонный стол и с минуту постоял напротив холодильника. Я услышал, как он прошептал: «Семь раз отмерь — один отрежь». Затем провел рукой по лицу, словно стирая усталость, и встряхнулся, словно собака, вышедшая из воды.

Дверь распахнулась, заставив нас обоих вздрогнуть, и на кухню вошел Билл с отсутствующим видом, поглощенный какой-то мыслью. Сделав несколько шагов, он остановился и, моргая, уставился на нас.

— Извини, папа, — сказал он. — Я не знал, что здесь кто-то есть. Я думал, что все в гостиной.

Донлон поглядел на Билла ласково, как на родственника, с которым давно не виделся.

— У нас тут с твоим отцом состоялся разговор по душам, сынок, — произнес он необычайно мягким голосом. — Но мы уже почти закруглились.

— Мне только нужно взять пару инструментов, — объяснил Билл, направляясь к ящику рядом с раковиной.

— Что-то мастеришь, а? — спросил Донлон.

— Да, сэр. — Билл достал из ящика кусачки и самую маленькую отвертку.

— Модель самолета? — продолжал допытываться Донлон.

— Нет, сэр. Что-то наподобие фонографа. Простите.

Донлон проводил глазами вышедшего из кухни Билла и сказал:

— Вот в этом возрасте они все хороши. Пока маленькие. Люблю детей. Вы случайно не состояли в Полицейской атлетической лиге?

— У меня никогда на это не было времени.

— Что ж, у вас есть свои дети. А у меня вот нет. Я годами грешил на миссис Донлон, но оказалось, что виной всему я сам. Доктор сказал, все дело во мне. — Он снова потер лицо, и после этого оно снова посуровело. — Но когда эти дети вырастают, то превращаются в подонков, — сказал он, — большинство из них. Вроде тех, которых вы взяли под крылышко. Когда дети маленькие, все они очень милы, но потом из них ничего путного не получается.

— Не из всех.

— Из тех, что в гостиной, — точно не получится. — Он секунду пожевал согнутый палец, затем качнул головой и сказал: — Ну, значит, по рукам, насчет того, другого?..

— Вы от них отстанете?

Он пожал плечами:

— Пускай себе гуляют. — Его глаза сверкнули.

Я не доверял ему — чувствовалась в нем какая-то непредсказуемость и коварство, но был уверен, что большего все равно мне от него не добиться, поэтому подтвердил:

— Ладно. Договорились.

— А теперь, — продолжил он, — пускай все разойдутся.

Это прозвучало не как угроза и не как приказ, а как нечто само собой разумеющееся.

Впрочем, это было вовсе не так.

— Вас забыли спросить? — сказал я, как отрезал.

На секунду он опешил, а затем снова насупился и ответил:

— Ладно, Тобин, продолжайте в том же духе. Но не вздумайте рыпаться.

— И в мыслях не держу.

— Попрощайтесь за меня со своими гостями, — закончил он и, обойдя меня, покинул кухню.

Я последовал за ним до самого входа, он сам открыл входную дверь и вышел, оставив ее приоткрытой. Я задержался, стоя в полутьме, и, держась за дверную ручку, наблюдал, насколько это было возможно в наступивших сумерках, как он проследовал к припаркованному у обочины черному «плимуту», хоть и плохо различимому, но не допускающему никаких сомнений в том, что машина служебная. А он использовал ее для неофициальной поездки.

Когда Донлон забрался в «плимут» и тронулся с места, я закрыл дверь и вернулся в гостиную.

Загрузка...