Плоть молитвенных подушек

Глава третья Толстый мотылек

За дверью, в коридоре, им преградили путь двое немых. Третий, увидев, что они вышли из ледовой каморки, скрылся в дальнем конце коридора. Вскоре он вернулся с визирем. Визирь заговорил, прежде чем Орхан успел раскрыть рот:

— Вот ты и узрел пред собою брата, как и было обещано. Обещания здесь всегда исполняются. Увы, они почти никогда не исполняются так, как того ожидают. Однако, продемонстрировав брата, тебе хотели оказать любезность.

— Любезность!

— Да, тебя хотели недвусмысленно и наглядно предостеречь. Думаю, это сродни вскармливанию львят. Как всем известно, львята всегда рождаются мертвыми, но любящая львица заботливо облизывает эти бесформенные комочки, и через несколько дней они оживают. И все же бывает порой и так, что рождается детеныш, которому невозможно придать надлежащий вид.

— Ты хочешь сказать, что мой брат убит по приказу старшей валиде?

— Чтобы мать убила родного сына! А ведь она приходится матерью и тебе! Как ты мог подумать такое о родной матери?! — Казалось, визирь и вправду глубоко возмущен. Однако он продолжал: — И все же поразмышлять об обычаях животного царства всегда полезно. Человек проницательный может многому научиться у зверей, живущих в пустыне и джунглях.

— А чему я могу научиться у тебя? Кто убил Барака?

— Абсурдными домыслами цели не добьешься. Барак был подобен человеку, идущему в снежную бурю по краю отвесной скалы. Потом он посмотрел вниз, а посмотрев вниз, потерял самообладание, а потеряв самообладание, потерял точку опоры, а вместе с нею — и жизнь. Лучше всего вообразить твоего брата незадачливым скалолазом. В качестве альтернативы можешь вообразить своего брата человеком, который непринужденно сидит и лакомится яствами на пиру. И тут появляется Смерть-виночерпий с горькой чашей. Брат твой хватает чашу и жадно пьет из нее. Да, возможно, так лучше — вообразить твоего брата человеком, уходящим с пирушки.

Внезапно Орхан вспомнил об Анадиль. Ему хотелось, чтобы она помалкивала о том, что произошло в ледовой каморке, да и о его теперешнем разговоре с визирем. Он повернулся к ней, намереваясь приказать немедленно взять ее под стражу, но ее уже и след простыл. Тогда он опять повернулся к визирю:

— Та девушка, Анадиль, что была со мной… Я хочу, чтобы ее взяли под строгий арест и чтобы ее сторожили глухонемые.

— Я исполню твое повеление не теряя времени, о султан! — с задумчивым видом сказал визирь. — Значит, она тебе не угодила? Я ведь предчувствовал, что было бы лучше, сойдись ты с дурнушкой. Все дело в том, что с дурнушками требуется больше времени для достижения…

— Не рассказывай сказок! Следующая твоя задача — созвать министров на срочное заседание.

— Этим я тоже займусь не теряя времени. Министры жаждут насладиться блеском твоей недавно взошедшей звезды. Но они разбрелись по всему городу, и потребуется время, чтобы их привести, к тому же ты наверняка проголодался. Да, конечно, пора поесть, ведь ты не ел с тех пор, как вышел из Клетки. Я распоряжусь, чтобы тебе принесли еды.

— Ну что ж, позаботься об этом, а также о созыве министров и об аресте девушки. Пора заняться делом. Я уже теряю терпение.

— Да, ты похож на брата.

Затем визирь отвел Орхана в другую маленькую комнатку. Большая часть пола была завалена подушками, среди которых стоял низкий столик. Введя туда Орхана, визирь поспешил было выйти, но тут ему пришла в голову запоздалая мысль.

— И последнее: ты случайно не позволял гадюке пить в «Таверне парфюмеров»?

— Разумеется, нет, — раздраженно солгал Орхан. — Понятия не имею, о чем ты.

— Тогда, возможно, пока все благополучно.

Несколько минут спустя появились немые с огромными серебряными подносами, уставленными снедью. Орхан поел и задремал. Потом кто-то тряс его, пытаясь разбудить. Над ним склонялся взволнованный визирь:

— Тебя хочет видеть старшая валиде. Я пойду с тобой и подожду, чтобы потом проводить тебя от ее августейшего величества в зал заседаний, где соберется совет министров.

И вновь они направились через сад к фарфоровому павильону. На сей раз, войдя туда, Орхан счел возможным сделать только пару шагов. Почти весь фарфоровый пол павильона был устлан большим ковром — «Ковром Веселья», — а на нем металась и корчилась цела гора вопивших и хихикавших молодых женщин, демонстрировавших при этом те части своих тел, которые не принято было открывать на людях. На эту груду, дождавшись своей очереди играть в кости, то и дело бросались новые женщины. От положения брошенных костей зависело то, куда, в какие клетки ковра, следовало поместить руки и ноги. В глубине груды извивающихся тел раздавались голоса женщин, тщетно моливших выпустить их, чтобы они смогли повторно бросить кости и принять более удобное положение.

Из глубины помещения на все это снисходительно взирала старшая валиде. Завидев Орхана, она указала на разделявшую их груду женщин и предложила:

— Не желаешь к ним присоединиться, Орхан?

Он решительно покачал головой.

— Но, по-моему, где-то там и твоя подружка.

В ответ на эти слова из шевелящейся массы платьев, рук и ног показалась голова сияющей от радости Анадиль. Хотя она лучезарно улыбалась Орхану, на Анадиль и ее подруг, резвившихся на «Ковре Веселья», он смотрел с отвращением. Он думал о застывшем во льду Бараке.

Старшая валиде, казалось, не обращала ни малейшего внимания на неприязненные чувства Орхана. Она спокойно сидела, откинувшись на подушки, и лениво улыбалась. Чтобы перекричать повизгивавших и хихикавших молодых женщин, ей пришлось повысить голос:

— Бедняжке Анадиль сегодня не очень везет на ковре. Зато, как я слыхала, утром, в играх с тобой, ей улыбнулась удача. Я слыхала, что вы с ней немного позанимались борьбой — и она зажала твою голову захватом ногой. В борьбе это равносильно победе, правда? Так какой же ей полагается приз?

Орхан хотел сказать, что Анадиль заслуживает по меньшей мере ареста и сажания на кол, но в том положении, в котором он оказался, под взглядами старшей валиде и этой толпы смеющихся женщин, высказать подобную мысль казалось почти невозможным. Он колебался. Затем ему пришло в голову, что он как-никак султан. Тогда он глубоко вздохнул и сказал это:

— Она заслуживает по меньшей мере смерти. Анадиль возьмут под стражу, а этому безрассудству будет немедленно положен конец.

С пола раздались испуганные крики.

— Значит, всем запрещается смеяться, а Анадиль должна умереть, лишь бы не пострадала твоя ничтожная гордость! — воскликнула старшая валиде. Она больше не улыбалась. — Красивую женщину в расцвете лет надо убить, потому что мой принц не в духе!

Орхан не потрудился ответить. Он поспешил за дверь и в гневе натолкнулся на визиря, который с волнением ждал.

— Презренный раб, я же велел тебе арестовать Анадиль!

— Увы, мой султан, я и вправду презренный раб, ибо евнухи по моему приказу всюду ее искали, но так и не сумели найти.

— Она в павильоне, играет в нелепые игры с остальными наложницами. Немедленно арестуй ее, — и еще я желаю, чтобы старшую валиде проводили в ее покои и взяли под строгий арест. Она ни с кем не должна общаться.

— Я исполню твои повеления не теряя времени. Полечу, как стрела, пущенная из твоего лука. Стану словами твоих приказов, подхваченными дуновением твоей воли, ибо исполнение воли твоей есть венец всех наших желаний. Не соблаговолишь ли теперь пройти в зал заседаний совета?

Визирь дернул Орхана за рукав. Пока они удалялись от фарфорового павильона, визирь продолжал тихо, невнятно бубнить — как если бы говорил сам с собой:

— Есть врата, куда никогда не стоит входить. Есть особые ключи, которые не подходят ни к одному замку. Есть потайные места в обиталищах женщин, небезопасные для мужчин. Есть особые коридоры, куда мужчине не стоит совать свой нос. В этом дворце есть двери, через которые мужчина может покинуть сей мир… Однако ты уверяешь меня, что гадюка не вползала в «Таверну». Это, по крайней мере, неплохо.

— Говори яснее или молчи, — приказал Орхан.

Визирь сурово посмотрел на Орхана:

— Ну что ж, я вижу, что придется сказать тебе правду в глаза. Ты должен понять, что тягостная праздность обитательниц Гарема порождает грешные мысли, и поэтому девицы совершают всевозможные поступки, каковых совершать не следует. На клумбе скуки родятся цветы зла. Едва ли не самая отвратительная выходка наложниц состоит в том, что они тонким слоем наносят себе между бедрами особый состав, вызывающий привыкание, и мужчина, заглянувший куда не следует и отведавший дурманного зелья, каковое подается в «Таверне парфюмеров», вскоре приобретает пагубную привычку. Этот мужчина в конце концов будет стоять перед девицами на коленях и, высунув язык, вымаливать еще. Ничто не будет казаться ему более важным, чем разрешение снова отведать зелья. Так обитательницы Гарема могут превращать своего господина в раба. Все это — часть гнусной истории с Молитвенными Подушками.

— Что это за история с Молитвенными Подушками?

— Ах, вот и зал заседаний! Наверняка скоро соберутся министры. Как твой визирь, советую не спрашивать о том, что тебя не касается, дабы не услышать того, что тебе не понравится.

Зал заседаний совета оказался просторной деревянной беседкой на одном из низких холмов дворцового сада. Внутри она была расписана сценками охоты, пикников и флирта. Даже будучи уютным, помещение казалось не совсем подходящим для ведения государственных дел. Визирь, вероятно, не горевший желанием выслушивать новые вопросы о неких молитвенных подушках, поспешно отвесил поклон и удалился. Орхан уселся на одну из снабженных подушками низких скамеек, стоявших в беседке, и стал ждать.

Долго ждать не пришлось — вскоре кто-то вошел. Оказалось, это не министр, а женщина, которая извиваясь вползла по полу на животе и стала ползком подбираться к Орхану. На сей раз это была не Анадиль, ибо покачивавшийся зад, обтянутый тесным черным платьем, принадлежал женщине постарше и покрупнее. Она не поднимала головы и не произносила ни слова, но, едва добравшись до скамейки, на которой сидел Орхан, тут же принялась лизать его ступни и посасывать пальцы ног. Временами она стонала — от наслаждения или от отвращения, было неясно.

Орхан был так поражен, что некоторое время позволял ей делать с его ногами все что вздумается, после чего опомнился и отдернул ноги.

— Поди прочь, глупая женщина! — велел он ей. — Мне сейчас не до ваших гаремных забав. Это помещение для работы, а не для развлечений. Убирайся отсюда, пока не пришли министры!

— Однако, о мой господин, я пришла по делу. Я — первая из султановых просителей. Смиренно падаю ниц пред тобою, ибо пришла просить помиловать мою госпожу, Анадиль. Меня зовут Перизада, что значит «Рожденная от феи».

И только тут она подняла голову. Орхан вдруг узрел заплаканное пухлое лицо. Нос у Перизады был слегка крючковатый, а губы — толстые. Ее массивные груди туго натягивали тесное черное платье. Пока Орхан глазел на них, она тоже опустила к ним взгляд и улыбнулась:

— Я смиренно роняю свое достоинство. В твоей власти поступать со мной как заблагорассудится. Я — молитвенная подушка султана. Делай со мной все, что пожелаешь. Прошу тебя, прости Анадиль. Если ты не простишь мою госпожу, она на меня рассердится.

— Ошибаешься. Она вовсе не рассердится, а умрет.

Перизада задумалась. Однако эти слова ее, по-видимому, не убедили.

— Но ты должен пощадить Анадиль.

— Слово «должен» — не из тех, что следует употреблять, обращаясь к султану. Анадиль — моя рабыня, и я поступлю с ней так, как сочту нужным.

— Это правда, Анадиль — твоя рабыня, но в первую очередь она — рабыня своего тела. Как, впрочем, и каждая из нас. С момента рождения все мы плаваем в огромном океане желания, чьи сексуальные приливы несут нас к незнакомым берегам, хотим мы того или нет.

При этих ее словах Орхан фыркнул, но Перизада продолжала:

— Разумеется, ни одна из нас не свободна. Мы все смиряемся перед Судьбой. Судьба — безумная сочинительница, которая пишет истории нашей жизни на наших телах. Она пишет на нашей коже, оставляя на ней свой почерк — морщины, прыщики, вены, веснушки и опухоли.

— Так ты, Перизада, философ? — Орхан невольно улыбнулся.

— Я — прачка, о султан. Стираю белье Анадиль и других наложниц. Она молода, и ты молод. Если минувшей ночью она вела себя глупо, это была всего лишь детская игра, к тому же она, возможно, веселилась последний раз в жизни. Ты — султан, а мы — твои рабыни, но мы тоже человеческие существа. Анадиль — не игрушка, чтобы ее рвать на куски и выбрасывать, если она тебе не понравится. Подумай как следует. Пощади мою госпожу, и я дам тебе все, чего пожелаешь.

— Как ты, прачка рабынь, сможешь дать султану то, чего у него еще нет?

— Я могу принести тебе удачу.

— Что? Разве ты рабыня-талисман или нечто в этом роде?

— Нечто в этом роде. Предсказываю судьбу. Я — фалломантка.

Она с недвусмысленным намеком облизала губы и продолжала:

— Покажи мне свой член, и я предскажу тебе судьбу.

Поднявшись с колен, она встала над Орханом так, что ее груди нависли у него над самым лицом, и нетерпеливо дернула его за халат. Орхан, желавший узнать свою судьбу, сопротивляться не стал. Обнажив его член, который мгновенно сделался жестким, Перизада принялась лизать его.

— От этого проступают вены, — объяснила она, прежде чем вновь сосредоточиться на гадании ртом.

Она медленно провела губами от основания к кончику. Кончик она особым образом отхлестала языком. Затем, держа набухший член большим и указательным пальцами, она отодвинулась, чтобы как следует разглядеть плоды своего труда.

— Султан и лавочник — на первый взгляд, они очень похожи друг на друга. В своей работе гадалка использует лишь незначительные различия в венах. — По одной из вен она провела пальцем. — Это, например, линия сердца, а вот здесь — линия деторождения… Кроме того, в гадании важен вкус, — доверительно сообщила она. — Я бы сказала, что ты — человек добрый, но тебе всегда недоставало ласки. А вот это необычно! Линия Судьбы у тебя пересекает и линию Марса, и пояс Венеры. Как интересно!

— Что это значит?

— Я мокну при одной мысли об этом. Это значит, что ты полюбишь и женишься, а к тому же, если я правильно истолковала эти линии, наши судьбы и наши сексуальные субстанции сольются воедино, ибо я и есть та счастливица, на которой ты женишься и которую сделаешь дамой своего сердца!

Орхан разразился лающим смехом.

— Нет, это правда, — настаивала Перизада. — Устами гадалки глаголет Судьба. Но если ты мне не веришь, можешь сам убедиться. Подобно тому как Судьба оставила свои письмена на твоем члене, так и моя участь написана у меня на влагалище. Вульваскопия — наука очень древняя. Разве не говорят, что вокруг пизденки каждой женщины написаны имена мужчин, которым суждено туда проникнуть? Ну же, скорее, давай, посмотри внимательно! — потребовала она, задергавшись.

Не без труда Перизада задрала подол платья повыше бедер. Потом она легла спиной на подушки и раздвинула ноги. Невольно заинтригованный, Орхан опустил голову в промежуток между ее округлыми ляжками.

— Мою судьбу ты прочитаешь на складках возле самого клитора. Быстрее скажи мне, стану ли я твоей дамой! — Вкрадчивый некогда голос просительницы сделался властным.

В отличие от Анадиль у Перизады не было гладко выбрито между ног. Орхан уставился на складки вульвы, не совсем понимая, что именно хочет найти. Ему почудилось, будто он вглядывается в вещие уста. Казалось, они невнятным шепотом велят ему приблизиться. В полуобморочном состоянии он неожиданно для себя действительно придвинулся ближе. Он уже решил было, что эти странные уста и в самом деле имеют право ему приказывать. Но тут, в самый последний момент, ему вспомнилось предупреждение визиря о том, что нельзя позволять гадюке ужинать в «Таверне парфюмеров», и он отпрянул.

— Зачем ты это сделал, глупец? — В голосе Перизады прозвучали визгливые нотки. — Я хочу узнать свою судьбу. Правда, я и без того знаю, что мне суждено стать твоей дамой.

Орхан, ничего не ответив, встал на колени и уставился на груди и бедра Перизады. Анадиль он запомнил девушкой, чья плоть была молодой и здоровой, хотя и в некотором смысле безжизненной. Однако мягкое, массивное тело Перизады было совсем не таким. Оно, казалось, делилось с Орханом воспоминаниями о прожитой жизни — о великом множестве съеденных яств, просиженных ковров, соблазненных мужчин, — и потому было безмерно желанным. Орхан должен был немедленно ею овладеть, как бы сильно ни пришлось жалеть об этом впоследствии. (Он был совершенно уверен, что пожалеет.) Вновь он придвинулся к ней и положил руку ей на бедро.

— Что ты делаешь?! — Она тщетно попыталась снова натянуть платье на ляжки.

— Я хочу тебя, Перизада.

— Такого не должно было случиться!

— Такова твоя судьба, — отрезал Орхан.

В конечном счете вместо гадюки в дверь «Таверны парфюмеров» протиснулся одноглазый мужчина. Орхан тяжело навалился на прачку, нимало не беспокоясь о том, что причиняет ей боль. Перизада лежала с каменным лицом, обливаясь потом. Она ни разу не шевельнулась, чтобы ему помочь, но тело ее сотрясалось от его тычков, как наполненный водой матрас. Перизада неслышно плакала. Покоряться она не хотела, но в конце концов покорилась, а в последний миг обхватила Орхана руками и крепко стиснула в объятиях.

Орхан долго лежал на ней, целуя ее и слизывая с ее щек слезы. Когда же он наконец скатился с нее и, поворочавшись, улегся рядом, его мгновенно одолела послекоитусная дремота. Проснулся он, испугавшись таинственного и страшного сна, в котором у него на лице примостилось нечто неподвижное и тяжелое — быть может, некое исполинское существо, — мешавшее ему дышать. Потом он осознал, что это не сон и что у него на лице в самом деле сидит Перизада. Он с трудом услышал, как она мурлычет от удовольствия. Собравшись с силами, он сбросил ее с себя и столкнул на пол. Однако, хотя с инкубом он разделался быстро, своевольная гадюка все-таки успела еще разок выпить в «Таверне парфюмеров».

Так и не одернув задранного выше бедер платья, Перизада вновь опустилась на колени у ног Орхана, однако в ее покорности сквозило самодовольство.

— Теперь, когда ты стал испытывать влечение ко мне, я знаю, что ты простишь Анадиль и сделаешь меня своей дамой.

— Ошибаешься, ведьма! Ты разделишь ее участь! — И, закутавшись в свой халат, Орхан стремглав выбежал из беседки.