По Семиречью

В отрогах Джунгарского Алатау

В начале апреля южное небо синее и без единого облачка. Солнце настойчиво разогревает остывшую за зиму землю, и, хотя еще желты поля и кое-где в ложбинах белеют остатки грязного снега, дружно поют жаворонки и так соревнуются друг с другом, будто оспаривают право приветствовать пробуждающуюся природу.

Позади город в синих горах Заилийского Алатау, прикрытых снежными шапками, и долгие городские хлопоты, впереди интересная работа, дали пустыни, как море с необъятным ровным горизонтом, слегка взборожденным небольшими волнами холмов.

Ровно и трудолюбиво гудит мотор, упругий весенний ветер бьет в лицо и забирается под одежду. До отказа груженая коляска мотоцикла слегка вздрагивает на неровностях шоссейной дороги. Умышленно выбрана маленькая сильная машина, в расчете на бездорожье, простоту ухода и ремонт.

В юго-восточной части Казахстана расположен хребет Джунгарский Алатау. В его западных отрогах, глубоко вдающихся в пустыню, в бассейне реки Или нам предстояло провести лето в изучении животного мира. Отроги Джунгарского Алатау многочисленны. В предстоящем путешествии нужно было обследовать главным образом горы Чулак, Калканы и Катутау, то есть местность, расположенную по правому берегу реки Или, вверх по течению, начиная от поселка Или^[1]. Она мало посещалась натуралистами, очень слабо населена, пустынна.

Промелькнули мимо желтые поля и зеленеющие посевы озимой пшеницы, несколько сел, участки степей с высохшей травой. Дальше ушли горы Заилийского Алатау, ближе придвинулась пустыня. Желтые травы сменились редкой серой полынью, растущей вперемежку с низкорослыми злаками. А когда закончилась последняя аллея и машина как-то сразу вырвалась на простор, справа на горизонте появилась нежная сиреневая полоска — горы Чулак.

Что ожидает нас на этом маленьком участке далекого горизонта?

Миллионы лет дождевые потоки и горные ручьи выносили землю из многочисленных горных ущелий и распадков Заилийского Алатау и отлагали ее, образовав равномерно покатую подгорную равнину. Уклон равнины хорошо ощущается на дороге, ведущей из города Алма-Аты на север. Здесь у реки Или, текущей почти параллельно Заилийскому Алатау, и кончается подгорная равнина.

Река вскрылась недавно. В ущелье Капчагай, по которому течет река, произошел затор льда и вода начала выходить из берегов. Медленно плывут голубые льдинки, и река, какая-то особенно тихая и потемневшая, беззвучно сносит эти остатки холода вниз, туда, где образовался затор. Отражаются в воде желтые пески, нагромоздившиеся вдоль берега гладкими барханами, красные камни утесов, рощицы тамарисковых зарослей. Далеко от берега, по самой середине реки между льдинками плавают стаи уток. Их темные четкие силуэты также отражаются в зеркальной воде. Иногда взлетит стайка, покружится и снова сядет на воду.

Вдоль берегов реки летает огромная стая скворцов. Она то взмоет кверху, то ринется вниз или помчится вдаль и растает в дымке горизонта. Одновременно, будто по команде, вся стая, состоящая из многих сотен птиц, совершает резкие повороты, виражи, подъемы, спуски. И никто не замешкается, не отстанет. Как без видимой команды скворцы могут так слаженно летать? Есть какие-то сигналы? Но какие?

Вдали от реки пустыня кажется мертвой. Но на желтом фоне редкой прошлогодней растительности кое-где уже пробивается зеленая травка, а на поверхности земли, между сухими былинками, кипит буйная, торопливая жизнь. Вот жук-навозник энергично толкает скатанный им шарик из конского навоза. Ему помогает другой. Не беда, что на пути ямка и так трудно вытащить из нее закатившееся туда лакомое блюдо. Глаза жуков поблескивают на солнце, усики-пластинки широко расставлены в стороны и трепещут от возбуждения, а черные лакированные панцири отражают нарядное весеннее небо. А как они упираются ногами, как напрягают тело! Еще отчаянное усилие — шар вытащен из ямки, и его спешно катят дальше.

Раздается звонкое жужжание, над трудолюбивой парой появляется новый жук, привлеченный запахом навоза. Он жадно усиками улавливает запах, но, убедившись, что из навоза уже приготовлен шар, взмывает в воздух.

На одном из навозников, катящем шар, можно заметить спокойную и безучастную к трудному делу жуков маленькую серенькую мушку. Она сидит на спинке жука, уцепившись за несколько жестких щетинок, и только иногда перебегает на другое место, чтобы не быть раздавленной шаром. Когда навозники закопают шар в землю и поместят в него яичко, мушка, улучив момент, тоже отложит свое яичко. Маленькой личинке мушки не надо много провизии, она, не помешает развиваться личинке жука. Родившаяся молодая мушка выберется из-под земли вслед за своим соседом — новорожденным жуком-навозником.

А сколько вокруг мечется мелких пауков-ликоз! Настоящие бродяги, не строящие себе никакого жилища, они вечно в движении, в поисках добычи, готовые каждую секунду к бегству от сильного, к нападению на слабого. Когда потеплеет, самки пауков-ликоз изготовят коконы с яичками и будут таскать их всюду за собой, пока из них не выйдет многочисленное потомство.

Медленно, плавными, неторопливыми движениями, степенно пробираются между сухой полынью большие жуки-чернотелки. Прикоснитесь к жуку — он высоко поднимет кверху брюшко и застынет в такой странной позе. А если жука продолжать беспокоить, то он выделит зловонную жидкость. Теперь попробуйте меня съесть, — кажется, говорит фигура застывшего жука, — какой я невкусный!

Пробуждаются от зимнего сна жуки-коровки. Они сверкают на солнце нарядными, разноцветными одеждами и, быстро семеня ногами, бегают по растениям в поисках своей пищи — тлей.

А вот и другие обитатели пустыни — крупные, стального цвета мокрицы. Они поспешно скользят во всех направлениях, часто забираясь в различные трещины почвы и норки. Пустынные мокрицы — сухопутные ракообразные — интересные животные. Они роют свои норки вертикально. В каждой норке живет самец, самка и многочисленные дети — маленькие мокрицы. К осени мокрицы-родители погибают, а подросшие дети разбредаются во все стороны.

Солнечное тепло проникло и до глубоких подземных муравейников, и их обитатели теперь заняты ремонтом своих бесконечных галерей. Как всегда, торопясь, муравьи спешно вытаскивают на поверхность комочки серой земли. У входа из этих комочков уже образовался валик. Когда пройдет весенний дождь, то валик спасет жилище муравьев от воды и жидкой гряди. Муравьев называют жнецами за то, что они растительноядны и питаются запасаемыми впрок семенами самых разнообразных растений. Вот и сейчас по тропинке, проложенной муравьями, ползут первые сборщики с зернами пустынных трав в челюстях. Муравьи выносят из своего гнезда комочки земли и какие-то блестящие шарики. Что это такое? Черные шарики, оказывается, головы муравьев. Но откуда они взялись, да еще в таком количестве? Возможно, муравейник голодал, не сумев запасти на зиму достаточно пищи, и муравьи стали поедать друг друга. Под землей, кроме того, муравьи гибли и от старости. Трупы погибших были съедены, и остались нетронутыми только одни головы, расколоть которые было не под силу челюстям их живых собратьев.

Просыпаются и пресмыкающиеся. Бесшумно скользит стремительная змея-стрела. Увидела людей, застыла на мгновение, высоко подняв переднюю часть туловища, и метнулась испуганно в сторону. Длинная и быстрая, она невольно привлекает внимание.

У змеи-стрелы есть ядовитые зубы. Но они расположены глубоко во рту и способны вонзиться только в маленькую заглатываемую добычу — ящерицу. Поэтому для человека и домашних животных эта змея совершенно безопасна.

В низинках между холмами, около входа в норы, после долгой зимней спячки греются на солнце сонные и осторожные степные гадюки. Сейчас гадюки вялы и беззащитны и опасаются далеко отходить от своих зимних убежищ, скрываясь в норы при первых признаках опасности. Гадюки ядовиты. Но сила их яда не столь велика, а укус никогда не вызывает тяжелого отравления у человека и домашних животных.

А вот и быстрая ящерица мелькнула между камнями и исчезла в трещинке земли. Она тоже грелась на солнце.

Проснулись и многие другие животные пустыни и принялись за свои дела.

В работе за наблюдениями, сборами коллекций незаметно бежит время. Потеплели ночи, стали жарче дни. Иногда появляются тучи, пройдет дождь, и вновь солнце старательно разогревает землю.

За рекой дорога, пересекая песчаную пустыню, круто поднимается в гору. Отсюда далекие горы Заилийского Алатау кажутся выше. Снежные шапки, растопленные солнцем, стали на них меньше. Вновь гудит мотор машины, весенний ветер бьет в лицо и теплыми струйками приносит запахи цветущей пустыни.

Тот, кто ожидает встретить здесь весной зеленеющую пустыню, ошибается. Холмы за холмами покрыты кумачом цветущих маков, и вся земля багрово-красная. Красны обочины шоссе, красен горизонт, сиренево-красны дали, и только местами кое-где пробиваются зеленые пятна травы. Низко над землей бесшумно плывет белый лунь, и от красной земли его снежно-белые крылья становятся розовыми.

Алые венчики маков с черными сердечками повернулись к солнцу и тянутся к его теплу. Нежные лепестки маков недолговечны. Тихо, один за другим, как осенние листья с дерева, падают они на землю. Но на смену отцветающим макам снизу тянутся и раскрываются все новые и новые, и они торопливо обгоняют друг друга. В каждом бутоне под тоненьким зеленым чехликом, как китайский бумажный фонарик, сложен красный цветок. Чуть побуреет зеленый чехлик, появится трещинка, и, расправляя чудесные лепестки, вспыхнет цветок, как зажженный фонарик.

Под ветром трепещут колосья пустынного злака — мятлика. Под ногами скрипят и стонут крупные листья большого зонтичного растения ферулы. А местами цветы пастушьей сумки отвоевали у маков клочок пустыни и пожелтили своими цветами землю.

В цветущей пустыне, напоенной ароматом растений, в этом празднике цветов, как-то особенно четко ощущается торопливый бег жизни пустыни. И наш путь кажется полетом над морем цветов, под синим безоблачным небом.

Рано утром, пока мой спутник, товарищ и помощник Николай, спит еще крепким сном, я спешу на разведку, перехожу с одного красного холма на другой и, выбирая повыше вершину, осматриваюсь. Утренний воздух чист и прозрачен. Солнце еще не взошло, но уже отовсюду несутся песни жаворонков. Далеко внизу узенькая полоска реки Или, за ней грядой высится Заилийский Алатау. Отсюда до него около 100 километров. Несмотря на это, в бинокль хорошо различимы округлые очертания его зеленых холмистых предгорий, пояс темно-синих еловых лесов и снежные вершины с острыми, зубчатыми скалами. Справа едва заметен поселок Ченгельды, где мы оставили шоссейную дорогу, слева — сиренево-розовые горы Чулак. Они совсем близко, и без бинокля хорошо различимы голые скалистые вершины. Где-то недалеко должен быть поворот в первое ущелье Караэспе.

Далеко над рекой, курлыкая, летят журавли, проносятся стаи уток. Сперва вспыхивают розовым цветом снежные вершины Заилийского Алатау, потом выглядывает солнце из-за горизонта пустыни. Утром сильнее ощущается запах цветов: накопленный за ночь нектар еще не успел испариться. Возвращаясь обратно, я едва нахожу среди низких холмов бивак. Склон холма, у которого мы остановились, еще вчера был покрыт сиреневыми цветами. За ночь будто сменили покрывало, и сиреневые цветы вытеснили красные маки.

Опять стремительный бег на машине с холма на холм среди цветов. Растут они так густо и сомкнуто, что нет места другим растениям. В этом царстве цветов кружится множество разнообразнейших мух, бабочек, жуков. Маленькие серенькие жуки-горбатки шныряют среди пестиков цветков. Черные жучки-пыльцееды собрались на цветках кучками и перепачкались желтой пыльцой. Мохнатые навознички-амфикомы с легкостью мух перелетают с места на место. Особенно много маленьких, коренастых пчел. Вот над маком повисла в воздухе муха-журчалка, застыла на одном месте, присела на секунду и ринулась к другому растению. Тяжелые и грузные жуки-нарывники, ярко-красные, с черными пятнами, медленно перелетают с цветка на цветок. На алом фоне маков они совсем незаметны. Жуки жадно объедают лепестки цветов. «Алла-гулек» называют жуков-нарывников скотоводы и очень не любят их. Животное, случайно заглотившее с травой жука, тяжело заболевает воспалением кишечника. Такое действие вызывается ядовитой кровью жуков. Если нарывника растереть на теле, то появится водянистый волдырь, нарыв. Отсюда и произошло название жуков. Вот почему они так вялы, ярки, медлительны, сидят открыто на цветах: им некого бояться.

Из-под ног во все стороны прыгают кобылки и кузнечики. Они еще малы, с большими головами и тоненькими ножками, недавно вышли из кубышек, спрятанных в землю с осени.

Незаметно солнце склоняется к горизонту. Между холмами появляются глубокие тени. Сиреневые холмы превращаются в синие, красные и фиолетовые. Один за другим смолкают жаворонки. На смену им заводят звонкие песни торопливые и неугомонные сверчки.

Над пустыней в потемневшем небе загораются крупные, яркие звезды.

В стороне от дороги бугор Куланбасы. За ним видны просторы пустыни, отороченные едва различимым в дымке хребтом Архалы. Еще ближе становятся горы Чулак. Вблизи все та же красная пустыня, дальше красный цвет гаснет и переходит в фиолетовый. Совсем далеко на горизонте земля синяя, как небо.

Недавно, лет 70–100 назад, в этих местах паслись табуны куланов — маленьких диких лошадей, славившихся неутомимым и быстрым бегом. Почти истребленные еще до Октябрьской революции, они ныне сохранились только в заповеднике Барсакельмес, кое-где в Туркмении да в глухих уголках южной Джунгарии и Монголии. Как воспоминание об исчезнувших животных, осталось старое название на карте — «Куланбасы», что значит «голова кулана».

Мягкая светло-серая пыль поднимается сзади за машиной и долго висит в воздухе светлой полоской, отмечая наш путь: мы проезжаем лёссовую пустыню.

Лёссовая пустыня, как и другие типы пустынь, оживает только весной, когда в почве сохраняется еще влага, и с наступлением лета выгорает и замирает до следующей весны. Жизнь большинства растений и животных приспособлена к этому суровому режиму.

За короткую весну растения успевают вырасти, отцвести и дать семена. Многие животные лёссовой пустыни активны только весной и с наступлением жары впадают в спячку или переходят жить в прохладные норы и глубокие трещины.

Серая полынь — типичное растение лёссовой пустыни. Ее своеобразный терпкий и приятный запах, которым напоен воздух пустыни, запоминается на всю жизнь. В жаркое время дня каждое растение как бы одевается оболочкой паров эфирного масла, предохраняя себя от губительного, высушивающего действия воздуха. Сейчас полынь закрыта цветущими маками и ее не видно.

С холма на холм вьется дорога, потом устремляется в узкую долину. На нашем пути начинают попадаться черепахи. Завидев машину, они прячут голову и ноги в панцирь или же спешат скрыться с дороги в одиночные и низкие кустики терескена. Иногда черепах очень много, почти на каждом шагу видны эти неуклюжие животные с некрасивыми змеиными шеями. Возьмешь черепаху в руки, она зашипит, как змея, и, размахивая сильными когтистыми лапами, старается уцепиться за руку. Потом внезапно начнет опорожнять кишечник. Кто брезглив, тотчас же бросит это животное. Черепахе это только и нужно. И спешит она на ходульных ногах подальше от опасности.

Весной, днем, когда тепло, черепахи энергично ползают, они очень прожорливы. Активная жизнь черепах, непродолжительна и в году измеряется всего двумя-тремя месяцами. Как только наступает лето и выгорает растительность, черепахи закапываются в землю и впадают в долгую спячку до следующей весны.

Своим мощным панцирем черепаха отлично защищена от врагов. Но, несмотря на это, ее мясом ухитряются лакомиться степные орлы. Схватив черепаху, орел поднимает ее в воздух и бросает. Если черепаха падает на камни, ее панцирь лопается на несколько кусков. После этого уже нетрудно добраться и до мяса.

Растет сухопутная черепаха медленно, живет долго. За долголетие и почитают черепаху в тибетской медицине, считая ее кровь целебной и предупреждающей старость.

Из узкой долинки дорога выходит на высокий холм, с которого открывается широкий распадок с густыми зарослями тростника. За ним виднеется какое-то глиняное строение и несколько раскидистых кустов колючего кустарника джингиля, или, как его еще называют, «чингиля». Откуда здесь в сухом распадке, посреди безводной пустыни могла оказаться вода и тростники? Но раздумывать не приходится. Наши запасы воды в бачке уже исчерпаны, а за несколько дней экономного пользования водой руки и лицо заметно потемнели.

К тростниковым зарослям с дороги вела едва заметная тропинка, заслоненная маками. На ней, видимо, ранней весной, когда земля была еще сильно влажной, верблюды оставили свои следы, и теперь машину подбрасывало по этим ямкам. Каково же было разочарование, когда выяснилось, что такие стройные и высокие тростники, которым под стать расти на берегу большого озера или реки, были на совершенно сухой земле без каких-либо признаков воды! Но среди тростника оказался колодец, старательно выложенный камнями, глубиной около 6 метров. Рядом с колодцем стояла хорошо сохранившаяся деревянная колода, из которой поят скот.

Вот почему здесь рос тростник! Растения добывали воду из-под земли, из водоносного слоя. Но как на сухом месте прижились первые тростники? Возможно, это произошло много лет назад в особенно влажную весну, когда на месте теперешних зарослей образовалось небольшое озеро.

Видимо, этот тростник с колодцем служил промежуточным пунктом при перегоне скота с весенних пастбищ на горные летние, так как кругом виднелись следы стоянки отары овец.

Не беда, что в сводах колодца оказалось несколько гнезд воробьев и белый помет падал в воду. Мы прежде всего умываемся холодной и прозрачной водой и расточительно ее расплескиваем.

Тут же у колодца мы разбили бивак. Пригревает солнце, становится жарко. Приходит пора проститься с последней булкой хлеба, которую решено поджарить ломтиками. Со следующего дня мы переходим на лепешки из муки, портативность которой особенно ценна в условиях путешествия. Но едва налито в сковородку масло, в нее падает оса, за ней другая и беспомощно барахтаются, не в силах выбраться из предательского плена. Злополучные осы выброшены из сковородки, но на смену им откуда-то сверху плюхаются новые и новые!

Война с осами продолжается долго, пока мы не догадываемся о причине столь странного их поведения. Блестящая поверхность масла, отражающая солнечные лучи, имитировала лужицу с водой, на которую и стали слетаться страдающие от жажды осы. В колодец они не догадывались спуститься. Пришлось прикрыть сковородку, наполнить колоду водой и устроить для ос водопой. Бедные осы! Как они страдали от жажды! За короткое время на этом водопое их перебывало много, и среди основных посетительниц, обычных ос, в колоду наведывались иссиня-черные осы-помпилы, истребительницы пауков, осы-аммофилы, охотящиеся за гусеницами бабочек, и многие другие.

Когда машина только что была остановлена у тростников, раздался тоненький, почти комариный писк множества мелких мушек. Они назойливо лезли в уши, садились на открытые части тела, но не кусались. Особенно настойчиво мушки крутились около глаз. Потом мушиный писк усилился, стал дружным, и нас облепил целый рой этих насекомых. Почти бессмысленно было обмахиваться: назойливые мушки, спугнутые с одного места, немедленно перелетали на другое. Оставалось только терпеть. Это были так называемые мушки слезоедки. Но откуда они могли взяться в таком большом количестве среди почти необитаемой пустыни? По всей вероятности, этот рой сопровождал отару овец и каким-то образом отстал от нее. Быть может, овцы были подняты с ночлега ранним утром, когда мушки еще спали, оцепенев от прохлады.

Вот и изволь расплачиваться перед маленькими мучителями за целую отару овец!

Строение, которое было замечено с холма, оказалось небольшой оградой с башенками и представляло собой своеобразный мавзолей, сложенный из глины. Внутри ограды рос бурьян, а у маленьких могильных холмиков зияли черные провалы. Все сооружение было очень старым.

Пока я рассматривал мавзолей, послышался своеобразный, неподражаемый гортанный крик. Быстрокрылые птицы величиной с крупного голубя стремительно пронеслись мимо и скрылись за холмом. Это были типичные птицы пустыни — чернобрюхие рябки, или, как еще их называют, бульдуруки. Небольшая стайка этих птиц опустилась недалеко от нашего бивака. У рябков мощная грудь, остроконечные упругие крылья, недлинный, резко суживающийся к вершине хвост и короткие ноги с грубой подошвой. Сверху они глинистого цвета, снизу брюшко опоясывает широкая черная полоса. Еще раньше мы встречали этих птиц, сидящих на земле. Завидев мчавшуюся машину, они сперва высоко поднимали головки и потом внезапно взлетали или, желая остаться незаметными, тесно прижимались к земле и буквально на глазах исчезали, сливаясь с окружающим фоном.

Чернобрюхие рябки ежедневно летают на водопой за много километров. Голос их негромкий, но настолько далеко слышен, что никогда нельзя определить по нему, как близко пролетают птицы.

Горы Чулак начинаются небольшими округлыми холмами. Затем рельеф изменяется, холмы постепенно переходят в горы, скалистые и обрывистые. Параллельно реке Или с запада на восток тянутся горы Чулак и смыкаются с горами Матай, за которыми следуют хребты Алтынэмель, Токсанбай и, наконец, могучий и далекий от нас Джунгарский Алатау. Горы расцвечены красновато-лиловатыми и голубыми тонами. В бинокль хорошо видны громадные скалы. В многочисленных ущельях лежат темные тени.

Дорогу в ущелье Караэспе мы, видимо, миновали. Сейчас оно оказалось значительно левее нас. После некоторого раздумья было решено ехать в ущелье напрямик. Вскоре стала реже растительность. Постепенно исчезали маки, вместо них появились изящные желтые тюльпанчики. Гладкая поверхность земли позволяла ехать сравнительно быстро. Чувствовался подъем. В одном месте из-за бугра неожиданно на пути показались маленькие светлые холмики. Наехав на них, машина внезапно осела и, забуксовав, стала садиться еще ниже. Недоумевая, я соскочил с седла и мгновенно почувствовал, как почва под ногами стала проваливаться. В этот момент в нескольких шагах от нас раздалось мелодичное посвистывание, которое, начавшись с низкой ноты, постепенно перешло на высокую. К первому голосу присоединился второй, чуть потоньше, затем третий, и понеслась стройная песенка. Вблизи от нас, привстав на задних ногах и вытянув мордочки, поблескивая черными бусинками глаз, стояли, насвистывая, небольшие зверьки величиной с крысу. Оказывается, мы попали в колонию одного из распространенных грызунов пустыни — большой песчанки. Вот у каждого холмика стали появляться еще зверьки. Теперь посвистывание раздавалось со всех сторон. Я взмахнул рукой, и ближние к нам песчанки молниеносно исчезли в норках, подняв маленькие облачка пыли. Но едва рассеивалась пыль, из нор появлялись любопытные мордочки.

Большая песчанка обходится совершенно без воды, несмотря на то что ее кормом, особенно летом, нередко бывают сухие стебли растений.

Выбраться из колонии песчанок оказалось не столь легко. После этого случая, увидев на пути маленькие холмики песчанок, мы сворачивали в сторону и далеко объезжали опасное место. Говорят, что колонии песчанок особенно неприятны для верхового. На бегу лошадь, провалившаяся по колено, ломает ноги.

Вскоре мы спустились в ближайший лог. Этот лог был началом ущелья. Показались одиночные скалы, между которыми по узкому ущелью полоской тянулось сухое русло ручья, кустики таволги, карликовая боярка, колючий джингиль и совсем маленькая, в прелестных розовых цветах пустынная вишня. Камни, покрывавшие дно ручья, были белыми от высохшего ила: видимо, совсем недавно здесь бежала вода.

Несколько крутых поворотов — и там, где дорога затерялась, под тремя развесистыми ивами, журчит ручеек с прозрачной водой, сквозь которую видны разноцветные камешки. Вокруг высятся мрачные скалы, красные, черные, с острыми вершинами. От самого ручья кверху по склонам ущелья тянется каменистая осыпь. Чем ближе к вершине, тем камни осыпи мельче. На стороне, обращенной к солнцу, камни черные, как смола, и блестящие, будто покрытые лаком.

Еще на подгорной равнине недалеко от гор поверхность пустыни была равномерно покрыта многочисленными мелкими камешками смоляно-черного цвета, с лаковым блеском. Стоило перевернуть камешек, как снизу он оказывался обыкновенным, светлым, с шероховатой поверхностью. Из ранее прочитанных книг вспомнилось о «пустынном лаке» и «пустынном загаре». Тысячелетиями ураганы и постоянно дующие ветры пустыни, несущие мельчайшие частицы почвы и песка, ударяясь о поверхность камней, постепенно полируют их. Так возникает «лак пустыни». Палящие лучи солнца, нагревая камни, вызывают на поверхности образование тончайшей оболочки марганцовистых и железистых окислов темного цвета. Так возникает «загар пустыни». Оба эти процесса тянутся очень медленно, десятками тысячелетий. Лак и загар пустыни образуется не на всех камнях.

На следующий день, взяв бинокль и фотоаппарат, я отправился осматривать ущелье. Всего лишь несколько десятков метров текла вода. Неожиданно появившись из-под камней, ручей также внезапно исчезал. Дальше ущелье было безводным, но вдоль сухого русла росли кустарники, ярче зеленела трава: по-видимому, вода проходила под камнями недалеко от поверхности земли.

Склоны гор поросли редкими кустиками небольшого кустарника-боялыча. Кое-где виднелись кустики эфедры с хвоеобразными темно-зелеными стеблями, лишенными листьев.

В ущелье тихо. Изредка далеко на вершинах закричит одинокая горная куропатка — кеклик. Иногда послышится тоненький посвист большой песчанки, и вновь все так затихает, что слышно биение сердца, шорох одежды, тиканье ручных часов.

У подножия горы по каменистой осыпи мелькнула лисица. Она скользила вверх легкой тенью. Сдвинутые камни со слабым звоном скатывались книзу. Теперь в конце весны на ее тонком теле висели длинные клочья шерсти, а хвост казался нелепо большим. Лисица неторопливо убегала, но любопытство взяло верх, и, обернувшись, она остановилась. Пока я переваливал через небольшой мысок, лисица внимательно следила за мной янтарно-желтыми немигающими глазами, и ни один мускул не дрогнул на ее застывшем теле. Завернув за мысок и делая вид, что продолжаю идти дальше, я повернул обратно, подполз к черному камню и, лежа на боку, вынул бинокль: интересно поглядеть на лисицу. В это время случайно мой взгляд упал на черный камень. На его поверхности видны какие-то странные знаки: ряд глубоких точек и подобие дерева, фигура козла и какое-то странное сооружение над ним. Рисунки старые совсем почернели и несомненно нанесены несколько тысяч лет назад.

Я много раз слышал о наскальных рисунках — этой своеобразной живописи давно живших народов. Неужели это они? Забыв про лису, я долго рассматриваю знаки и постепенно начинаю догадываться. Сооружение над козлом — западня. А то, что мне показалось деревом, оказывается, фигура человека, нарисованная кверху ногами^[2]. Точки могли изображать стадо животных, или войско, или еще что-нибудь. Теперь глаза невольно сами осматривают камни, и напротив через ущелье, в начале дайки^[3], вижу знаки и рисунки. Вот двое животных стоят головами одно к другому. По закрученным рогам нетрудно узнать горных баранов — архаров. Ниже их — вензель и, наверное, родовой знак, или, как его называют археологи, родовая тамга. Еще выше видны другие изображения животных: горбатый верблюд с неестественно длинной шеей, три горных козла и опять родовая тамга. А что там еще выше, на большом плоском камне?

Да их тут много, этих наскальных рисунков! Настоящий музей, отлично сохранившийся до наших дней. И, не чувствуя жары, усталости и сухости во рту, я карабкаюсь вверх с тетрадью и карандашом в руках, цепляюсь за выступы, перебираюсь над обрывами, на четвереньках переползаю осыпи, забыл обо всем, кроме рисунков, тороплюсь. Вот на большом камне целая композиция из высеченных оленей. Как грациозны и легки их тела, тонки талии, стройны ноги, изящны извивы рогов! Контуры тела нанесены сплошной линией, а пространство между линиями заполнено мелкими точками. Рисунки очень древние и напоминают искусство скифов. Здесь же на камне с оленями значительно позже выбита уродливая фигурка козла, а справа — фигурка оленя. Подражая прежним рисункам, художник хорошо скопировал позу оленя, но рога выполнил в другом, видимо модном в то время, стиле — елочкой.

И дальше видны рисунки. Ими заполнена вся дайка. Да тут богатейшая коллекция наскальных писаний (изображений), сокровищница искусства людей давно минувших веков, еще неизвестных науке!

Опять козлы, поднявшиеся на дыбы, рядом друг с другом, а вблизи них какой-то знак. А этот рисунок, хотя и очень стар, изображает настоящую домашнюю козу с толстым, неуклюжим телом и длинными рогами. Не к далекой ли заре скотоводства относятся рисунки?

А вот слон! Слон с поднятым хоботом выбит на скале! Рядом с ним стилизованный рисунок другого слона. Художник так нарисовавший слона, должен был его видеть собственными глазами, и наверное, бывал в Индии, а может быть, и сам родом оттуда. Еще дальше два человека дерутся, а сбоку от них третий стреляет из большого боевого лука. Рядом две странные человеческие фигуры. У обеих в руках длинные копья и какие-то молотки, на голове маски, сзади хвосты, между ногами силуэты колчанов. Здесь, возможно, ряженые воины изображают поединок, или, быть может, это встреча врагов. Но почему же молотки в руках? Да ведь это боевой чекан — оружие скифов! По оружию можно догадаться, что рисунок нанесен задолго до нашей эры.

На самой высокой части дайки, на большом и ровном камне, высечена картина охоты. Трех горных баранов (архаров) и горных козлов (тэков) окружили пешие охотники. В руках охотников не просто луки, а арбалеты с каким-то раздвоенным прикладом (может быть, с пусковым механизмом). Это хорошо видно по тому, что руки охотников не прикасаются к луку, а держат древко арбалета.

Арбалет в Азии — открытие, так как до сего времени он был известен только в Европе!

Охотник, нарисованный в левом нижнем углу, держит на привязи животное, очертания которого характерны: длинное тело, сравнительно короткие ноги, длинный хвост, закрученный на самом кончике, короткие уши. Длина животного примерно равна человеческому росту.

Другое такое же животное без привязи следует за охотником. Не показывая рисунка, перечислите эти черты специалисту-зоологу, и он, не колеблясь, скажет, что это может быть только леопард. В описаниях путешествия Марко Поло упоминается охота с прирученными леопардами. Вот почему у этого рисунка сравнительно свежи линии, слабо покрыты загаром и не отшлифованы пустынным ветром. Рисунку несколько сот лет: возможно, он относится к V–XII векам. Интересна еще одна деталь. Стрелы арбалетов не обычные, а особенные, с раздвоенными наконечниками, наносящими тяжелую рану. Вот как стара земля и вечен камень, сохранивший следы человека!

С немым восторгом я разглядываю рисунки и незаметно мысленно переношусь в далекое прошлое. Мне чудятся фигуры художников, согнувшиеся над камнями, в странных одеждах, со старинным вооружением. И тихое мрачное ущелье с красными скалами и черными дайками, с серыми горными курочками, любопытными лисами, со всем остальным живым миром тоже кажется старым и древним.

Вечером у костра мы долго обсуждаем рисунки, приводим в порядок коллекции, гербарии. В ущелье вечереет, небо кажется очень черным, и на нем ярко сверкают звезды.

Мимо костра пролетает крошечная совка-сплюшка, садится вблизи от нас на скалы и заводит долгую, заунывную песню. Завтра опять в путь.

Чтобы попасть в следующее ущелье, нужно спуститься обратно на дорогу, проделав около 10 километров лишнего пути по целине. Нам это невыгодно. Поэтому принимаем другое решение. У подножия хребта обнаружили старую, едва заметную дорогу, идущую в нужном направлении. Ею мы и воспользуемся.

После узкого ущелья и высоких отвесных гор особенно широки просторы пустыни и приятен вольный ветер. Здесь типичнейшая каменистая пустыня, покрытая мелким загоревшим щебнем. На ней растут коротенькие и редкие кустики солянок, между которыми расположены свободные от растительности голые участки почвы. Расти гуще солянки не могут, им не хватило бы влаги. Но в ложбинках, проделанных дождевыми потоками, ютятся уже небольшие кустарники. Всюду мелькают тюльпанчики, цветут пастушьи сумки, во многих местах зеленеют сплошные заросли лука и чеснока.

Едва заметная дорога то поднимается на отрог хребтика, то спускается в низинку. Иногда подъемы очень круты, и машина с трудом преодолевает их на первой скорости. В такие минуты мы поспешно соскакиваем, и, облегченный и подталкиваемый сзади, мотоцикл не останавливается в критическую минуту, а ворча и вздрагивая, послушно выполняет трудную работу. Таким путем нам удается преодолевать крутые подъемы, которые были бы недоступны автомашине даже с хорошей проходимостью.

Так же, как и Караэспе, ущелье Иргизень началось широким распадком с довольно крутыми склонами. Здесь наша едва заметная дорога круто сворачивала вниз, очевидно в направлении главной дороги. С правой стороны у начала ущелья был расположен громадный утес из красного камня. В ущелье не оказалось воды, только жужжали мухи и осы да из-под ног разлетались в стороны кобылки. Не было смысла продвигаться вверх, и мы раскинули бивак у самого входа ущелья.

Вдали на вершине распадка в бинокль была заметна большая черная дайка. Подобно стене замка, она шла у самых вершин гор и опоясывала их. Жгло солнце. Ни кустика, ни деревца, в тени которых можно спрятаться. Пришлось палаткой закрыть машину, а тент растянуть над землей. Под ним немного прохладнее, солнечные лучи, меняя направление, перемещали тень.

От нагретой земли струились испарения. Горизонт колыхался. В туманной дымке потонули дали. Камни стали горячими. Многие жители пустыни попрятались под камни, заползли в щели и норки. Отвернешь камень — и из-под него разбегаются юркие, блестящие жужелицы, медленно уползают чернотелки, и только скорпион спит, распластавшись в узкой щелке, потом вдруг очнется и, подняв над собой оружие — ядоносную иглу на конце хвоста — и вытянув вперед, как рак, клешни, помчится искать убежище. Здесь встречаются только два наиболее обычных вида скорпиона: бутус эупеус и бутус кавказикус. Они не столь ядовиты. Уколы скорпиона очень болезненны. Место, куда попал яд, припухает, краснеет и сильно жжет. Но, обычно через один-два дня все болезненные симптомы исчезают. Отравление ядом скорпиона для взрослого человека никогда не бывает тяжелым, тем более смертельным.

Обычно скорпион случайно забирается на спящего или запутывается в его одежде и жалит, когда его придавливают. Поэтому от скорпиона очень легко уберечься, если спать под марлевым пологом и туда же на ночь прятать одежду.

От отравления ядом нетрудно избавиться. Нужно тотчас же, не позже 10–20 секунд после укола, приложить к месту, куда был нанесен укол ядоносным жалом, головку спички и поджечь ее другой горящей спичкой. В месте укола возникает ограниченный очаг ожога, из которого всасывание яда будет происходить настолько медленно, что не вызовет почти никаких симптомов отравления. Этот простой и всем доступный способ, придуманный мной против укола скорпионов и каракурта, очень удобен в полевой обстановке и ныне широко распространился.

И здесь оказалась дайка, только к ней было не так легко добраться. С высоты гор открывалось обширное розоватое пространство пустыни. Тоненькая, извилистая черта реки Или ограничивала его с юга. За рекой тянулась зеленая полоса тугаев^[4] и орошаемых земель, примыкавшая к едва заметному Заилийскому Алатау.

Дайка была вся исписана изображениями козлов. Это настоящая «козлопись». Многие рисунки грубы, другие, наоборот, изящны, смелы и отображают характерные черточки этого животного: стройное туловище, мощные рога. Здесь и сценки нападения на козлов их злейших врагов — волков, и охота на оленей. Интересно изображение коллективной охоты. Пешие охотники в длинных одеждах окружили с собаками трех козлов и стреляют в них из маленьких охотничьих луков. Тут же загонщик. Подняв руки кверху, он гонит добычу на стрелков. А на одном камне выбита фигура, держащая арбалет.

Интересны громадные рисунки козлов, почти в натуральную величину. С одной стороны животных преследуют собаки, с другой — в звериных масках, подбоченясь, стоят на коленях три человека. В этой сценке показан религиозный обычай, быть может обряд охоты^[5]. Аналогичная сцена изображена в другом месте дайки. Здесь на голове одной из фигур человека отчетливо видны рога.

На другом рисунке воспроизведена встреча человека с волком. Высокие ноги, длинный хвост позволяют предположить, что на рисунке красный, или, как его еще называют, альпийский, волк, ныне очень редкий. Этот хищник значительно опаснее обыкновенного волка, бродит стаями высоко в горах, устраивает загоны на диких животных. Он очень дерзок и способен нападать на одиноких путников. Красный волк еще сохранился в Джунгарском Алатау.

Кое-где на дайке высечены различные знаки — родовые тамги, в виде якоря, кружочков со стрелами или ломаных линий.

Еще неделю назад, когда мы подъезжали по бездорожью к ущелью Караэспе, Николай что-то прокричал мне; из-за шума мотора я не мог уловить смысл, а взглянув в указанном направлении, ничего не заметил. При езде по бездорожью опасно оторвать взгляд от пути, так как машина могла в любую минуту попасть то на одинокий камень, то в какую-нибудь рытвину или застрять в колонии песчанок. Оказалось, что недалеко от нас из ложбины выскочило пять джейранов, постояли на холме, потрясли черными хвостами и помчались к горам. Потом на рассвете я заметил на вершине холма темные силуэты стройных животных. Джейраны шли на водопой, но, почуяв нас, быстро исчезли.

Джейран (по-казахски «каракуйрюк» — чернохвостый) — одно из распространенных парнокопытных пустынь Казахстана и Средней Азии. Он относится к роду газелей, ростом с недельного теленка коровы, изящен и строен, способен быстро бегать и проходить большие расстояния в поисках воды. Самки джейрана безроги, тогда как у самца имеются лировидно изогнутые рога с небольшими поперечными валиками. Джейранов я увидел впервые. Хочется посмотреть на них поближе. Быть может, удастся сделать фотоснимок. И проснувшись, я заметил неторопливо продвигавшееся из пустыни в горы небольшое стадо джейранов. Я поспешно схватил бинокль, фотоаппарат и, стараясь не будить товарища, побежал наперерез животным. Джейраны взобрались на холмы и скрылись из виду.

Осторожно подкрадываясь к вершине холма, я оглядываю открывающуюся перед глазами местность и снова иду до ближайшей вершины. Взошло солнце, и подул легкий ветер. Надо держать путь против ветра, иначе поиски станут бессмысленными, так как джейраны издалека почуют приближение человека. На сильно сглаженных вершинах пустынные горы покрыты щебенкой. Чем выше, тем больше камни, и там, на горизонте, виден многозубчатый каменный водораздел хребта. Джейраны, типичные жители равнин, не пойдут далеко в горы и пасутся где-то здесь, среди сглаженных вершин.

Пролетел пустынный ворон и проскрипел жесткими крыльями. Увидел человека, описал в воздухе осторожный круг, громко крикнул и скрылся за скалистым горизонтом. На одном месте невысоко над землей затрепетала пустельга: наверно, заметила пичужку, затаившуюся мышь или крупного жука. Вот она стала камнем падать на землю, но, не долетев до нее, взмыла кверху и вновь затрепетала крыльями.

На вершину скалы выскочила каменка — небольшая, величиной с воробья, птичка, черная сверху, белая снизу — и стала быстро кланяться, странно и церемонно приседая на тоненьких ножках.

Разглядывая каменку, краем глаза я неожиданно замечаю, как из ложбины в 50 шагах выскакивают легкими тенями джейраны и, едва прикасаясь к земле, проносятся мимо вниз, к пустыне. Раздается едва слышный шорох. Потом вновь тишина и покой. Джейранов нет и следа, а на вершину скалы опять садится каменка и начинает быстро кланяться.

Бегом я взбираюсь на вершину холма: на горизонте мелькнули джейраны и исчезли. Но вот один, отставший от стада, скачет неторопливо, останавливается, большими черными глазами смотрит назад, потом неожиданно высоко подпрыгивает и быстро уносится за своими соплеменниками.

Больше, сколько я ни бродил по горам, нигде не видел этих изумительно грациозных животных.

Ущелье Чулак-Джигде оказалось совсем близко. Дорога вначале привела в широкую долину, спускающуюся вниз, в пустыню, потом к низким холмам и, наконец, к довольно широкому ущелью, посредине которого, выбегая из густых тростниковых зарослей, тек прозрачный ручей. В одном месте ручей впадал в небольшую старую запруду, огороженную валом камней, из которого уже свободно продолжал свой бег дальше. По дну ущелья были разбросаны едва возвышавшиеся из бурьяна и сложенные из камней низкие курганы, а недалеко от начала ущелья, у подножия его левого склона, среди редкой, засыхающей растительности пустыни высился большой зеленый бугор. Высота его около 6–8, диаметр — 10 метров. На нем росла такая густая и высокая трава, что пройти по ней было трудно. Склоны бугра поросли густыми, раскидистыми, колючими деревьями — лохом со светло-зелеными серебристыми листьями. Среди ветвей лоха виднелось множество гнезд воробьев. Птицы, сидя на ветвях, громко чирикали. Ниже бугра сохранились небольшие и очень старые холмики кладбища. Здесь, видимо, когда-то жили люди.

Зелень среди сухой пустыни на возвышенном месте казалась загадочной. Она обильно снабжается водой. Но каким образом? Неужели родник выходит в центре основания бугра? Тогда как образовался такой большой и крутой бугор? Может быть, он насыпан руками человека на месте маленького родника, вытекающего из-под камня. По всей вероятности, здесь был родник. Возле воды росли трава и деревца. Но они постоянно засыпались песком и землей, приносимыми ветрами, и, борясь за жизнь, тянулись кверху. Так, постепенно вырос бугор, пропитанный корнями растений. Растущий в ущельях лох («джигда» по-казахски), по-видимому, послужил причиной названия этого ущелья.

На пологом склоне ущелья, вблизи бивака, оказалась большая колония песчанок, земля была изрешечена многочисленными норами и покрыта светлыми холмиками. Когда машина остановилась против колонии, нас вышло встречать все ее многочисленное население. Многоголосый хор долго продолжался, пока встревоженные зверьки постепенно не успокоились и не стали заниматься своими делами.

Внезапно из одной норы выскочила ярко-белая с черным каменка, налетела на одну песчанку, прогнала ее, затем кинулась на другую, третью, загнала их в подземные жилища и, усевшись на холмик, начала усиленно раскланиваться перед нами. Вскоре к пестрой птичке подлетела ее более скромно окрашенная подруга и скользнула в нору. В норе песчанок каменки устроили гнездо и не особенно церемонились со своими хозяевами.

И в этом ущелье оказались рисунки. Как и прежде, основной их мотив — горные козлы, горные бараны. Нарисованы они разными людьми в разное время. Вот козлы на низких ногах с длинными туловищами, бараны, с причудливо завитыми рогами. На одном баране сидит человек, держится за уздечку и погоняет нагайкой. Что это, шутка или, быть может, отражение редкого случая приручения животного? Зрелые самцы горных баранов бывают очень крупными. Один козел без головы — это, скорее, условный набросок; у другого несколько рогов и два хвоста. Одна фигурка козла очень грациозна: как будто стоит на маленьком каменистом уступе, сблизив ноги, спружинив тело, и смотрит вниз в далекую равнину. А вот и джейраны, легкие, в стремительном беге друг за другом. Безыскусно изображены верблюды, но, как ни странно, и здесь ощущается живой рисунок, передающий характерные черты этого животного.

Случайно, по легким теням, видным только сбоку под острым углом, удалось заметить другие рисунки верблюдов. Они были очень древние, так сильно закрыты пустынным загаром и лаком, что почти не отличались от остальной поверхности камня. Сколько тысячелетий назад нанесла эти изображения на камень рука человека!

Прошло полтора месяца нашего путешествия. За это время мы побывали в городе Алма-Ате и пополнили запас наших продуктов.

После жарких дней пожелтела пустыня, и только местами еще горели огоньками тюльпаны да дикий чеснок выкинул нежно-сиреневые головки. Вместо цветов на пожелтевшей растительности появились различные семена, и среди них больше всего самых разнообразных семян-колючек, которые цеплялись всеми способами за одежду. Они проникали сквозь носки и царапали ноги. Все еще голосисто заливались жаворонки, их было много, им будто не хватало места в пустыне, и некоторые из них пели над широкой долиной ущелья.

Однажды, присев отдохнуть, я заметил несколько растущих букетом тюльпанчиков. Ярко-оранжевая середина цветков была очерчена лимонно-желтыми краями лепестков. Едва выглядывая из-под земли, цветы порывисто покачивались от дуновения ветра. Не помню, что отвлекло мое внимание, но, когда через минуту я взглянул в том же направлении, тюльпанчики исчезли, а на их месте в глубоком гнездышке, тесно прижавшись друг к другу, лежали серенькие, начавшие оперяться птенчики жаворонка. Неосторожное движение, шорох одежды — и птенчики дружно подняли головки, раскрыли огромные рты с ярко-оранжевым зевом, лимонно-желтой оторочкой углов рта и кончиков клюва, стали покачивать головками, и передо мной вновь расцвел букет тюльпанчиков. Это чудесное превращение произошло, как в сказке, внезапно и было настолько неожиданным, что в течение нескольких секунд я не мог сразу сообразить, что случилось. Сходство раскрытых ртов птенчиков с тюльпанами было необыкновенное.

Ущелье Тайгак (в переводе на русский язык означает «скользкое»), по нашим расчетам, было недалеко, и поэтому можно было не торопиться с выездом.

Едва мы проехали по пустыне несколько километров, как на востоке на горизонте показались очертания гор. Это были горы Калканы. Несмотря на раннее время, воздух уже колебался струистыми потоками, и впереди то возникали, то исчезали своеобразные миражи, совсем как настоящие озера с поблескивающей поверхностью, отражавшей горы.

Иногда мимо машины шустро пробегали ящерицы с большой круглой головой и плоским телом. Это были такырные круглоголовки, хотя они больше характерны для каменистой пустыни. Почувствовав опасность, круглоголовка так сжимает свое тело, что сразу делается плоской. От этого исчезает тень от ее тела и вся она становится совсем как камешек.

Круглоголовка не прячется на ночь. Забравшись на камешек, немигающими глазами она смотрит на заходящее солнце. Наступает ночь, быстро стынет земля, замирают на камнях и маленькие круглоголовки. Рано утром медленно и вяло поворачиваются ящерицы головой к восходящему солнцу до тех пор, пока оно не согреет окоченевшее тело.

Начало ущелья Тайгак было обычным: широкая сухая долина, низенькие округлые холмы, потом каменистые осыпи и скалистые горы. Но вот долинку почти целиком перегородили громадные камни, каждый величиной с небольшой дом. Нетрудно было догадаться, что они скатились вниз во время землетрясения. Недалеко за первым валом оказался другой. Потом высокие скалистые горы, сложенные из розового гранита, обступили ущелье и закрыли небо. Ущелье еще более сузилось, и его почти отвесные стены образовали подобие коридора. С громким свистом пролетели мимо сизые голуби. Другие сорвались со скалистого уступа и понеслись вслед за первыми. Снова громадный обвал, ущелье целиком перегорожено камнями, из-под которых журчит ручей. Виднеются тростники, и вот уже кеклики громко кричат на все мрачное ущелье. Внезапно к этому присоединяется громкий, пронзительный звук, какой-то воинственный клич в быстром и бодром темпе. Отвесные скалы глухо повторяют звуки, как в большом, пустом здании. Воинственный крик приближается, и мы видим совсем маленькую серенькую птичку, немного больше воробья, бойко лазящую по камням. Это скалистый поползень.

На почерневших камнях четкими буквами выбита надпись. Я узнаю в ней распространенное заклинание, охранительную формулу, написанную на тибетском языке. Читается она так: «ОМ — МАНИ — ПАД — МЕ — ХУМ». Перевод ее следующий: «Привет, Драгоценность в цветке лотоса». Под словом «Драгоценность» подразумевается одно из нарицательных имен Будды. Поодаль от первой надписи другая такая же, а от третьей сохранился только конец, начало же отвалилось. И там, где мы остановились и собираемся разбивать бивак, тоже видна большая и четкая надпись. Как жаль, что больше ничего не написано, кроме этих слов!

Но почему надписи только в ущелье Тайгак?

Дальше, за тростниками, у ручья виднеются раскидистые ивы. Под ними глухая тень и прохлада, а рядом на скале опять охранительные надписи.

Высоко на обрывистых скалах слышна возня и тонкий скрежещущий писк летучих мышей. В воздухе реют маленькие, сероватого цвета каменные ласточки, на совершенно отвесной скале вылеплено их маленькое, в виде чаши гнездо.

Здесь, у ручья, растут небольшие деревья — каркас, или по-казахски таудаган. За крепость древесины их еще называют каменными. У воды всюду заросли крапивы и мяты. У подножия склонов голубеют цветы низенькой, сильно и своеобразно пахнущей богородской травы и пестреют шаровидные цветы такого большого дикого лука, размерам которого позавидовал бы самый искусный огородник. Но перья лука уже несъедобны, так как сильно огрубели.

Высоко над горами появляются силуэты двух больших птиц. Они плавно снижаются к нам. Вот один из пернатых пилотов сложил крылья и понесся камнем книзу, внезапно раскрыл их и взлетел кверху, совершив подобие незаконченной мертвой петли. Повторив несколько раз этот прием, птица садится на край обрыва, и по характерной фигуре, белой тонкой шее, крючковатому клюву и темным крыльям я узнаю белоголового сипа. По-видимому, замысловатые фигуры в воздухе выделывались сипом специально для своей подруги: у сипов разгар брачного периода. Вот и самка села неподалеку от самца. Посидев вместе, обе птицы улетели. Вблизи от места, где сидели птицы, в большой нише, заметно старое гнездо. С противоположного склона ущелья через бинокль видно, что гнездо сложено из толстых прутьев около метра высотой и двух метров в диаметре. Гнездо, видимо, уже много лет служило местом вывода птенцов. Около него валялись кости и отчетливо белел череп молодого горного козленка^[6].

Сидя у костра, мы обсуждаем события минувшего дня: день переезда обычно бывает самым интересным и богатым впечатлениями. Сегодня утром под брезентом, служившим подстилкой для спальных мешков, оказалось два скорпиона. Они забрались туда ночью. Третий скорпион нашел себе пристанище под передним колесом мотоцикла и выскочил оттуда, когда был заведен мотор. Эти встречи послужили для нас предупреждением, и с сегодняшнего дня было решено всегда спать в пологах, каждый вечер перетряхивать спальные мешки и подальше прятать одежду, особенно ботинки. И если этих предосторожностей было достаточно от укола скорпиона, то от укуса гораздо более ядовитого паука-каракурта, тенета которого повстречались недалеко от бивака, совершенно необходимы и обязательны.

Едва я заполз в спальный мешок, как почувствовал толчок в бок.

— Тэки, тэки! — возбужденно прошептал товарищ, показывая рукой вверх на обрывистую скалу напротив бивака. На темном фоне звездного неба смутно маячили какие-то силуэты. Казалось, что это были деревья. Но в бинокль можно было хорошо разглядеть фигуры трех козлов. Один из них спокойно пощипывал траву, другой чесал задней ногой за ухом, а третий застыл стройным изваянием. Было удивительно, как животные, не испугавшись запаха дыма, света костра, подошли на расстояние каких-нибудь 60–70 метров. Видимо, давнее «общение» с человеком научило считать его безопасным ночью в темноте.

Постояв еще несколько минут, тэки медленно пошли вдоль обрыва и исчезли в ночной тьме. Так вот наконец и вы, потомки древних обитателей неприступных скалистых вершин! Сменялись народы, появлялись и исчезали различные животные, изменялся климат и растительность, а вы остались такими же, как и ваши далекие предки, изображения которых высечены человеком на камнях еще в седой древности.

Еще в начале ущелья рядом с тропинкой на скалах нам встретились изображения родовых знаков, несколько рисунков горных козлов и баранов. Первая же прогулка вверх по ущелью дала богатый материал, тетрадь полевых записей за день была заполнена рисунками, а все запасные кассеты с фотопленкой израсходованы. На каждом шагу скалы были испещрены рисунками козлов: тонкими, стройными и толстыми, безобразными. Одно из изображений по характерной горбатой морде, без сомнения, запечатлело сайгу — второго после джейрана типичного представителя пустыни из парнокопытных.

Некоторые картинки на скалах особенно интересны. Горного козла преследует красный волк. За оленем с большими, раскидистыми рогами бежит маленький олененок, а справа громадный волк с разинутой пастью напал на тщедушного олененка и уже занес над ним свою лапу. Часть скалы, на которой нанесен этот рисунок, обвалилась, и волк оказался без хвоста. В другом месте высечен очень слаборазличимый рисунок человека с распростертыми руками, а под ним изображение козла и двух верблюдов.

В ущелье Тайгак чаще, чем где-либо, встречались рисунки оленей. Хорош рисунок, где самец высечен рядом с безрогой самкой. Звери как будто замерли в ожидании и осторожно заглядывают вперед. Выше этой группы маленькое, но искусно выбитое изображение козла в типичной позе. Ниже одного из рисунков оленей изображено непонятное животное — может быть, черепаха.

Иногда рисунки отражают сценки из жизни зверя. Два козла с громадными рогами сошлись друг с другом и вот-вот вступят в бой. Под защитой одного из козлов укрывалась самка. Очень хороши фигуры козлов, стройно шагающих друг за другом, а на рисунке рядом в каком-то извечном спокойствии застыли один перед другим фигуры козла и волка.

Способ изображения всадников довольно стереотипен. Лошадь и человек нарисованы в профиль. Левой рукой наездник держит повод, правой — нагайку. Ноги всадника свободно опущены вниз, без стремени. Пользуется нагайкой и всадник, едущий верхом на олене. В небольшом количестве олень, или, как еще называют обитающий в Азии его подвид, марал, и ныне живет в горах Заилийского и Джунгарского Алатау. Весьма возможно, что в давние времена, когда маралов было много, он мог забегать из Джунгарского Алатау и в горы Чулак.

А вот панорама коллективной охоты на козлов и марала. Тут и пешие и конные стрелки из лука, и собаки, преследующие раненого зверя, и безоружные загонщики. В другом месте стрелок целится с колена из засады, а загонщик стоит на спине лошади, чтобы видеть, куда бежит животное, и предупредить криками об этом стрелков. Аналогичный сюжет и на другом рисунке, с той разницей, что объектом охоты служит не козел, а марал.

Видимо, не обходилось и без курьезов на охоте, когда ловкие охотники добывали козлов арканами, о чем можно судить по другому рисунку. Иногда изображение носит умышленно комический оттенок. Таков козел с хвостом собаки или лошадь с горбами верблюда. Впрочем, быть может, художник так неумело нарисовал седло.

На большом плоском и загоревшем камне художник изобразил картину с многочисленными действующими лицами. Не кажется ли, что это вооруженная стычка между двумя неприятельскими отрядами? Один из археологов, впоследствии увидевший у меня копию этого рисунка, вначале принял его за изображение войны. И мне рисунок показался сначала таким же. Но первое впечатление оказалось ошибочным. То, что было вначале принято за войну, оказалось совершенно иным, а именно праздником. В левом углу, взявшись за руки, широко расставив ноги, танцуют мужчины, устроив что-то похожее на хоровод. Справа от этой группы стоят женщины, в широких шароварах. Они держат в руках луки, повернутые древком к себе и тетивой от себя. По натянутой тетиве-струне водят стрелой-смычком. Со всех сторон на праздник спешат, погоняя лошадей нагайками, гости. У художника, видимо, не хватило терпения или времени, и крайние правые фигуры музыкантов выбиты грубо, схематично, почти условно.

Наиболее замечательны в этом рисунке музыкальные инструменты. Собственно, это уже не луки, хотя и необыкновенно сходны с ними. От луков их отличает резкая изогнутость. Тон звука, по всей видимости, менялся нажатием на древко этой своеобразной скрипки. Ослабевая или натягиваясь, тетива издавала различные звуки, из которых и слагалась мелодия. В глухих аулах Казахстана и поныне у стариков можно встретить подобный инструмент, с той только разницей, что посредине древка, под тем местом струны, по которому водят смычком, пристроена маленькая коробочка-резонатор.

Так грубоватый рисунок в глухом ущелье Тайгак приоткрывает завесу над историей происхождения смычковых инструментов, родоначальником которых, весьма вероятно, могло служить оружие охоты, защиты и нападения — обычный лук. Но как сложен и длителен был путь от лука до современной скрипки, от песни охотника-дикаря до современной классической музыки!

Разглядывая рисунки, я незаметно дохожу до группы довольно больших диких яблонь. Они давно отцвели, и на ветвях видны завязавшиеся плоды. Из кустов карликового боярышника напуганный шумом шагов выскакивает на скалы и скрывается в глубокой расщелине небольшой серый зверек с пушистым хвостом и большими черными глазками. Я едва успеваю опознать в нем лесную соню. Каким образом типичный лесной грызун приспособился к жизни в почти голых горах? Не является ли он, как и рисунок маралов, признаком когда-то значительно более богатых древесных зарослей?

Еще выше в горах начинают встречаться отдельные куртинки высокогорного растения — арчи. Отсюда рядом вершины гор Чулак. Одна за другой толпятся вершины. Ущелья то сходятся вместе, то разбегаются в разные стороны. В скалах свистит ветер, воет в узких проходах. В густой сизой дымке видна пустыня. На горизонте, черная на светлом фоне неба, как изваяние, застыла фигура козла с большими ребристыми рогами. В далеком распадке промелькнула рыжая фигурка лисы. Совсем близко в воздухе проплыли, высматривая поживу, белоголовые сипы.

На некоторых вершинах стояли пастушеские столбы, сложенные из плоских плиток серого камня. Один из столбов казался особенно большим, но до него пришлось долго добираться. Он представлял собой что-то похожее на кибитку и был накрыт сверху несколькими большими плитами. Внутри столба (кибитки) можно было улечься, слегка подогнув ноги. Но сверху просвечивало небо, сквозь многочисленные щели в стенках свободно проникал ветер. Столб имел только старинное ритуальное значение.

Сумерки начинались звуками. Запевали сверчки и кузнечики. Потом, когда темнело, раздавались цокающие звуки и мимо костра бесшумно пролетала небольшая птица величиной с кукушку. Это был козодой. Маленькие ноги, крохотный клюв, большой рот и большие черные глаза выдавали в нем ночную птицу и охотника за летающими насекомыми. Садясь на камень, птица прижималась к нему всем телом и становилась совершенно незаметной. Вслед за песнями козодоя раздалась мелодичная и тоскливая песня совки-сплюшки. Но более всего привлекали другие звуки: едва слышимый звон камней, раздававшийся, вероятно, из-под копыт козлов. Животные бродили вокруг нас и были невидимы.

Перед тем как забраться под полог и залезть в спальный мешок, мы зажигали карбидный фонарь, а рядом клали сачок с морилкой для насекомых. На яркий свет бежали, ползли и летели многочисленные ночные гости, прятавшиеся днем в укромных, тенистых щелях и норках. Больше всего было ночных бабочек. Стремительно подлетая, они с размаху ударялись о фонарь, роняя золотистые чешуйки, покрывающие тело и крылья. Медленно приползали пауки. Бегали около фонаря уховертки и размахивали клешневидными придатками брюшка. Иногда прилетали сонные мухи. Редкими гостями были палочники. На длинных ногах-ходулях, осторожно и как бы нерешительно, покачиваясь, они медленно приближались к свету. Днем очень трудно заметить это оригинальное насекомое. Узкое длинное тело, длинные нитевидные ноги, вытянутые вперед и назад вдоль тела, буро-зеленая неприметная окраска делали этих насекомых необыкновенно похожими на сухую палочку, неразличимую среди засохшей растительности.

Изредка, трепеща разноцветными крыльями, на свет прилетали богомолы. Так же как и палочники, богомолы двигались медленно, покачиваясь на тонких ногах. Иногда незаметно подползали небольшие, совсем светлые сверчки — настоящие жители пустыни. Неприятным было посещение нашего бивака фалангами. Мохнатые, серо-желтые, с большой мускулистой головой, вооруженной темно-коричневыми челюстями, они всегда прибегали поспешно, будто куда-то сильно торопились, и начинали стремительно носиться вокруг фонаря. Впрочем, мы не особенно опасались фаланг, так как широко распространенное в народе мнение, будто эти паукообразные сильно ядовиты, оказалось ошибочным. Фаланги лишены ядовитых желез, а предположение, что на загрязненных челюстях этого хищника может быть трупный яд, якобы способный отравить при укусе человека, не имеет основания. Незаслуженная репутация ядовитого животного скорее всего возникла из-за того, что фалангу путали, да и сейчас путают, с другими ядовитыми пауками — тарантулом и каракуртом.

Фаланга смела, дерзка и храбро защищается, щелкая сильными челюстями о металл пинцета. Однажды крупная фаланга, несмотря на предосторожности, принятые против нее, успела ударить по пальцу острыми челюстями. Небольшая царапина вскоре зажила без каких-либо последствий.

Скорпионы на свет не шли, а если случайно во время ночного путешествия и попадали в полосу света, то останавливались и, поблескивая лакированным панцирем, ненадолго замирали в неподвижности.

И много различнейших обитателей пустыни появлялось на свет фонаря, обогащая наши коллекции. Нередко было так, что, собираясь перед сном почитать книгу, приходилось приниматься за ловлю ночных гостей.

Но однажды на свет фонаря прибежал небольшой зверек, величиной с крупную мышь, в бархатистой рыжеватой шубке из короткого меха, с коротким хвостиком, одинаково круглый как спереди, так и сзади, на маленьких ножках и с маленькими, как крошечные бисеринки, черными глазами, глубоко запрятанными в шерсти. Спереди у зверька торчали большие кривые зубы-резцы. В зверьке нетрудно было узнать жителя пустыни — слепушонку. Он прямо направился к фонарю, опрокинул его и наделал много хлопот. Почему этот исконно подземный житель оказался на поверхности? Видимо, иногда зверьки предпринимают ночные переселения, покидая старые места, почему-либо ставшие негодными.

Выехав из ущелья Тайгак, мы не узнали каменистой пустыни: всюду из-под ног с треском вырывались крупные кобылки. За каких-нибудь 10 дней, которые мы пробыли в ущелье, маленькие бескрылые личинки кобылок превратились в стройных, расцвеченных яркими цветами взрослых особей. С легким шорохом крыльев, вспыхивая алым огоньком, перелетает с места на место кобылка-гребневка. Охристо-желтая сверху, она внезапно преображается на лету, когда из-под невзрачных надкрылий показывается яркая вторая пара крыльев. Сверху на груди у этой кобылки большой, сжатый с боков листовидный киль, похожий на горб или гребень, от которого и произошло название, вспархивают затемненные пустынницы с ярко-черными и голубыми пятнами на крыльях, скальные пустынницы с черными и фиолетовыми перевязями крыльев. С громким потрескиванием взлетают в воздух самцы кобылки-мозера, с крыльями, окрашенными в нежно-лазурные тона. Совершив несколько сложных поворотов в воздухе, кобылка садится на землю и исчезает, совершенно сливаясь с окраской окружающих камешков. Мелькают большие с красными крыльями и широкой черной полосой перевязчатые пустынницы. Едва шуршит, вспыхивая нежными зеленовато-желтыми крыльями, горбатка пятнистая. А с маленького кустика солянки слетает, трепеща розовыми крыльями, саксауловая горбатка. Сядет горбатка на веточку солянки и скроется из глаз: до того похожа ее серая, в мелких крапинках одежда на веточку растения.

По расцветке крыльев кобылки легче распознают и находят друг друга. Яркий цвет, кроме того, сбивает с толку преследователя. Помчится какая-нибудь неопытная пичужка за ярким пятном крыльев летящей кобылки, и вот уже пора бы схватить ее, да спасающееся насекомое совершает несколько резких, зигзагообразных поворотов, садится на землю и становится сереньким и незаметным. Внезапное преображение приносит неизменный успех. Проверить это нетрудно на себе. Если с точностью до сантиметра не запомнить место, куда села кобылочка, на долю секунды отвести взгляд в сторону — насекомое бесследно исчезает. Приходится ощупывать руками землю, перебирая камешки, пока один из них внезапно не оживет и не выскочит из-под руки, сверкая расцвеченными крыльями.

Из ущелья дорога направилась прямо вниз к белевшей вдали реке и зеленым ее берегом. Только теперь было видно, насколько крута подгорная равнина, хотя и казалась почти горизонтальной, так как машина, несмотря на канавки, камни и выбоины, свободно катилась с выключенным мотором.

Широкая полоса пустыни между горами Чулак и рекой Или представляет собой типичную подгорную равнину, образовавшуюся от постепенного разрушения гор и выноса продуктов этого разрушения водой и ветром.

В долине реки Или властвуют два ветра: верхний, дующий по течению реки с востока на запад, и нижний, дующий против течения с запада на восток. Первый ветер, сухой и жаркий, приходит из Центральной Азии, далекой пустыни Гоби, приносит тонкую дымку лёссовой пыли, в которой тонут очертания горизонта. Второй ветер, более прохладный и влажный, приходит через Европу из омывающих ее морей. Когда дует этот ветер, воздух становится чище и прозрачнее, изредка выпадают осадки. Только летом ни один из ветров не способен донести до пустыни влагу, и дожди в это время необыкновенно редки.

Незаметно машина спустилась в пойму реки, в лицо ударил своеобразный запах буйной зеленой растительности водного простора и солончаков.

Два берега реки Или — два разных мира. Правый берег высокий. Тут на голой земле, покрытой черным щебнем, на некотором расстоянии друг от друга растут маленькие солянки, шныряют такырные круглоголовки, из-под ног во все стороны разлетаются кобылки с цветистыми крыльями, да вдали пронесется стадо джейранов, вздымая облачко пыли. Зной, нигде нет тени, тишина, прерываемая треском кобылок да посвистом большой песчанки.

Левый берег низкий, зеленый, с высокими тростниковыми зарослями, такими, что скрывают с головой всадника; с тихими развесистыми ивами, серебристолистным лохом и многими другими разнообразными растениями. Здесь вечерами кричат ярко расцвеченные фазаны, тревожно рявкают косули, зашумит в тростниках испуганное стадо диких кабанов.

Так и существуют один против другого два разных берега — два разных мира, разделенных рекой. Но случается, что река обходит стороной часть левого берега, и он оказывается прижатым к правому, пустынному. Тогда получается то, что здесь называют забокой.

Дорога по забоке идет через ослепительно белые и пухлые солончаки. Местами в углублениях выступает темно-коричневая вода и, подсыхая с краев, осаждается, как мороз на окнах, длинными, ветвистыми и причудливыми кристаллами. На белой поверхности засоленной почвы зеленеют солянки. На дорогу свисают сине-зеленые ветви тамарисков с нежными, розовыми кистями цветов. Напуганный звуком мотора, из-под куста срывается маленький серый заяц, свесив набок уши, отбегает в сторону и весь на виду останавливается, с любопытством оглядывая машину. Откуда-то рядом с ним появляется второй, а в стороне уже третий заяц бежит неторопливым поскоком.

Заяц-песчаник значительно уступает по размерам зайцу-беляку, обитателю более северных широт. Иногда заяц-песчаник бывает очень многочисленным и, возможно поэтому, как это бывает с каким-либо животным, когда оно становится многочисленным, не труслив.

Едва остановилась машина, как до слуха донеслось знакомое пение кукушки. И так странен был этот звук здесь, на виду суровых гор Чулак и опаленных зноем пустынных берегов реки. На тамариске распевает овсянка, из тростников раздается квакающая песня серенькой камышевки, на сухой вершине дерева, раскачивая длинным хвостом, скрипит сорока, и вот уже над рекой потянулась стайка уток, сделала плавный круг и рассеялась на зеркальной поверхности воды.

Дорога пересекает забоку, и у самого ее конца, там, где она поворачивает снова в пустыню, — широкая старица с пологими песчаными отмелями, высоким обрывистым берегом и застывшей водой. Густая роща тамарисков, тенистая и прохладная, подступила к самому берегу.

Высокая трава окружает наш бивак на берегу старицы. Странно видеть этот волнующийся от ветра простор зелени после горячего и черного щебня каменистой пустыни.

К вечеру поверхность старицы, как зеркало, отражает пылающий закат и сиренево-лиловые вершины гор Чулак. Всплеснет рыбка, пойдут во все стороны круги, шевельнутся отраженные горы, закивают вершины и снова замрут неподвижно. Раздается угрюмый крик выпи… Из густой травы забоки выбираются маленькие лягушата и отправляются на ночную охоту в пустыню.

На дальних островах стали перекликаться петухи-фазаны, созывая на ночлег осторожных сереньких курочек в самые непролазные колючие заросли, глухомань, куда не пробраться бесшумно дикому коту, лисе или человеку. Еще больше темнеет, и, заглушая песни сверчков, доносящиеся из пустыни, медленно нарастает тонкий звон комаров. Они толкутся в воздухе, гудят и беснуются у пологов не в силах проникнуть к спящему человеку. Тянет холодком и сыростью. Издалека доносятся всплески воды, слышны неясные шорохи, тихие шаги животных.

После восхода солнца, едва только комары спрятались в тенистые уголки, внезапно послышался отдаленный гул. Казалось, будто шел большой пароход или река вышла из берегов и побежала по земле шумными струйками. Вскоре гул стал явственнее и ближе, потом закачались деревья, пригнулась трава, зашелестел высокий тростник, и все пришло в суматошное движение вместе с тучей несущегося по воздуху песка. По поверхности воды старицы побежали волны и стали глухо ударять о берег.

К счастью, в пустыне, куда мы поспешили выбраться, ветер был значительно слабее и не было песка, так больно бьющего по лицу. Вскоре дорога повернула в нужном нам направлении к ущелью, почувствовался заметный подъем по сильно каменистой дороге.

С каждой минутой приближались горы, появилась обычная широкая долинка, по которой бежал ручеек, но входа в ущелье не было видно. Внезапно горы расступились, и две скалы красного цвета открыли узкий проход. Таким было начало ущелья. Оно называлось Кызыл-Аус — «Красный рот». В этом месте красные скалы действительно были подобны громадному зубастому рту.

Здесь совсем не ощущался ветер. Лишь редкие его порывы долетали в ущелье и свистели в камнях. Зато далеко внизу, закрывая реку, струились узкой полосой потоки песчаной бури.

Ущелье Кызыл-Аус по сравнению с другими оказалось самым многоводным, и ручей местами было даже трудно перейти, не замочив ноги. Иногда он, падая с небольшой высоты, образовывал что-то подобное водопаду. Ручей был окаймлен буйной зеленой растительностью. Высокие травы подступали к самому берегу, над водой склонялись ветви раскидистых ив. Немного поодаль росли боярка, железное дерево, значительно реже дикие яблоньки. Местами высокие кустарники хвойника или эфедры образовали труднопроходимые заросли. Колючий шиповник цеплялся за одежду. На нем зрели большие продолговатые красные плоды, а в тени чернели ягоды ежевики. Громко щелкали соловьи; летали, сверкая ярким оперением, сизоворонки; в густых зарослях шмыгали славки. В воздухе реяли стрекозы, порхали крупные желтые махаоны, жужжало множество разнообразных насекомых. У самого берега медленно ползали черные слизни и, встречаясь друг с другом, долго шевелили рожками. Здесь был чудесный оазис среди громадных скалистых пустынных гор, опаленных сухим зноем.

Наскальных рисунков здесь оказалось мало.

Недалеко от начала ущелья у самой тропинки на большом камне высечен рисунок охоты на козлов. Ниже этого рисунка изображен караван верблюдов.

В километре от начала ущелья от тропинки направо и налево отходят ответвления. Левая тропинка ведет через высокие, слегка сглаженные горы мимо громадных черных скал. Здесь на отдельно лежащем камне высечен в натуральную величину простой охотничий лук со стрелой. С другой стороны тропинки изображен охотник, поразивший стрелой сразу двух козлов, потом какой-то странный знак и олень. Неужели тропинка так стара и по ней много веков назад уже ходили охотники с луками?

Внезапно за поворотом открывается внизу ущелье с журчащим ручьем, тростниками, небольшими деревьями и полуразрушенной избушкой, сложенной из камней. Кверху ущелье просторнее, и горы расступились, образовав небольшую долину; внизу видны узкие проходы между скал. Но сколько здесь наскальных рисунков! Архары с завитками рогов, охотник, стреляющий на бегу в тэков из большого боевого сложного лука монгольского типа. Нарисована характерная с горбатым носом сайга с валиками на рогах, бегущий кулан, еще какие-то странные знаки и уже встречавшийся ранее родовой знак — тамга. Олень отдыхает с маленьким олененком, конный всадник ведет на поводу завьюченного верблюда, тут же бежит непременный спутник человека — собака. Между горбами верблюда перекинуты большие переметные сумы: система вьюка явно примитивная и ныне нигде не применяется. По этой детали можно судить, что рисунок относится к тому времени, когда верблюд только начал приручаться человеком.

Очень своеобразно большое изображение козла с маленьким человеком, едущим на нем. Толстые контурные линии, традиционные треугольники, не заполненные выбивкой, характерны для искусства скифов. Такого же типа и другое изображение козла.

Вскоре ручей исчезает под камнями, внезапно узкий скалистый коридор расступается в стороны, и открывается широкий горизонт пустыни. Здесь, у входа в ущелье, на больших камнях особенно много рисунков. Как искусно высечена фигура архара! Насколько верны, смелы и реалистичны линии бегущего животного! Рисунок около метра в длину и, видимо, отнял много времени у талантливого художника. Тут же, на этом камне, нанесенные в различное время (быть может, отделяемое между собой столетиями) изображения горных баранов и козлов, бегущего человека и типичная подбоченившаяся фигурка человека в обрядовой одежде для охоты. Рядом еще целая группа таких же фигурок с двумя козлами. Завершает многочисленные рисунки изображение двух музыкантов с инструментами, напоминающими современную домбру.

Правая тропинка далеко ведет из ущелья Кызыл-Аус — на высокий перевал, проходит через небольшие распадки, еще выше забирается, пока наконец путнику внезапно не открывается угрюмое ущелье с крутыми острыми скалами, черными каменистыми осыпями. Скатившись сверху, лежат в хаотическом беспорядке, перегораживая ущелье, громадные остроугольные камни величиной с двух-трехэтажные дома.

В ущелье одни голые камни и не видно растительности. Но внизу за поворотом показывается пятно сочной зелени, едва слышно журчит маленький ручеек и большим черным пятном зияет пещера, а на ближайшей вершине подобно изваянию из камня застыла фигура рогатого тэка. В бинокль хорошо различимо его стройное мускулистое тело, большие немигающие глаза, мощные рога, закинутые на спину. Отдыхая сидя на камне, более получаса разглядываю красавца тэка, и за это время он не шевельнул ни одним мускулом, не вздрогнул и не двинул ушами.

Откуда-то сверху внезапно падают черные птицы с красными клювами и, перекликаясь странными флейтовыми звуками, кружатся возле меня, кувыркаются в воздухе, издают громкие трели и потом садятся на вершину горы. Это клушицы — обитатели горных хребтов Европы, Северной Африки, Средней и Центральной Азии. Внешне они похожи на ворон. Звуки, которые издают клушицы, очень разнообразны, и, по-видимому, каждый из них имеет определенное значение.

В ущелье стояла глубокая тишина. Недалеко от входа в него виднелось четко выгравированное чудесное изображение горного козла. Линии этого рисунка так смелы, в них столько чувства формы и красоты! От камня с рисунком открываются выход из ущелья и синие дали пустыни.

Наконец ущелье позади, и только флейтовые звуки доносятся высоко с неба, где едва видны две черные точки планирующих клушиц.

Ущелье широко расходится в стороны, образуя долинку, поросшую разнообразной растительностью. Здесь изобилие саранчовых, громче, чем где-либо, хор сверчков и кузнечиков, летают стремительные мухи-ктыри, порхают бабочки. Здесь же в тенистых уголках под камнями или кустами виднеются похожие на трубу граммофона белые тенета паука-агалены. Тоненькая трубочка из плотной паутины ведет глубоко в тенистое укрытие, где в полутемноте сидит, поблескивая глазами, серовато-желтый паук средних размеров. Если на тенета паутинного жилища попадет кобылочка, то паук быстро выскочит из убежища. Молниеносный рывок, укус, скачок в сторону от добычи, и… считайте секунды: раз, два, три… кобылка мертва. Убедившись в этом, паук осторожно приближается к ней, схватывает ее и тащит в свое логово высасывать. Как быстро действует яд агалены на насекомых! Он вызывает почти молниеносную смерть. Но для млекопитающих, в том числе и человека, паук неядовит.

Не всегда у паука бывает удача, и, прежде чем он выскочит из логова, кобылка успевает убежать. Случается и так, что молниеносный укус приходится в заднюю ногу, тогда раздается щелчок, и отравленная нога отрывается, остается в тенетах, а кобылка выбирается из гнезда разбойника. Пожертвовав ногой, кобылка сохраняет жизнь. Иногда, в таких случаях, оторвав ногу, кобылка замирает. Не замечая хитрости, плохо видящий паук захватывает ногу и тащит в логово. Как только паук удалился, кобылка убегает из ловушки. Этот момент удалось запечатлеть на фотографии.

Там, где находятся логовища паука-агалены, почти обязательно обитает другой паук — каракурт. Места обитания этих двух пауков совпадают, но паутинные тенета второго незаметны для неопытного глаза. Беспорядочные, растянутые во всех направлениях, сравнительно редкие и блестящие нити тенет каракурта располагаются над самой землей. К тенетам примыкает небольшое, густо оплетенное логово, запрятанное в глубокую щель, норку, основание куста или другое теневое укрытие. В нем и проводит большую часть суток бархатисто-черная самка каракурта, известная своей ядовитостью. Биология этого паука довольно сложна. К осени самка погибает, оставив в логове несколько белых шариков — коконов, заполненных многочисленными паучками. Весной паучки прогрызают стенку кокона, выходят наружу и при помощи паутинок разлетаются по ветру в разные стороны. Приземлившись, они строят несложные тенета среди травинок и быстро растут. Паучки ярко окрашены, черные с белыми, впоследствии краснеющими пятнами. Как только начинается лето, самцы, небольшие, ярко расцвеченные, отправляются на поиски самок. Перелиняв последний раз, половозрелые крупные черные самки также отправляются путешествовать в поисках теневых укрытий для постройки постоянных убежищ. Во время путешествия самки протягивают на ходу особую двойную нить. По этой нити самцы находят самок. Брачный период бывает непродолжительным. Оплодотворенные самки пожирают своих супругов и принимаются за усиленное питание и изготовление коконов.

Каракурт — боязливый и робкий паук. Кусает он обычно спящего человека, случайно под него заползая и защищаясь, когда его придавливают. Лошадей, верблюдов и овец он кусает чаще всего в морду во время пастьбы, когда животное случайно придавливает паука. Отравление от укусов тяжелое, но смертью заканчивается редко. От укуса легко уберечься, употребляя при ночлегах в поле обычный марлевый полог. А если укус нанесен, необходимо немедленно воспользоваться спичкой, о чем уже говорилось ранее. Паук кусает в самые поверхностные слои кожи не глубже миллиметра, и его яд легко разрушается нагреванием. Этот простой и всем доступный способ особенно хорош в глухой степи, вдали от населенных пунктов и медицинской помощи, то есть как раз в местах, где чаще всего и происходят отравления. Нужно только иметь в виду, что употребление этого способа через 5 минут после укуса менее эффективно, так как яд успевает быстро рассосаться от места укуса.

Кобылку, попавшую в логово каракурта, хищник вначале осторожно облепляет жидкой паутиной, затем, подтягивая нити с одной стороны и ослабляя с другой, постепенно поднимает добычу на воздух, лишив ее опоры, и только тогда, трусливо приблизившись, кусает. Тут не придется считать до трех. Кобылка долго будет бороться со смертью и погибнет через 5–10 минут.

Чем объяснить такую разницу в действии яда каракурта и агалены?

В природе существует строгая специализация и редко встречается разностороннее совершенство. Яд агалены предназначен для умерщвления насекомых, преимущественно саранчовых, и совершенно не опасен для теплокровных животных. Яд каракурта слабо действует на насекомых, но зато смертелен для многих млекопитающих. Каракурт — исконный житель лёссовой пустыни, где почти единственным укрытием от солнечного зноя и сухости являются норы грызунов. В других типах пустынь он редок. Песчаной пустыни явно избегает. В борьбе за норы и приобрел каракурт свою ядовитость к их хозяевам — грызунам. Но новое качество развилось за счет ослабления ядовитости к своей собственной добыче — насекомым. Первое оказалось важнее второго. Почему же яд, если он губителен для грызунов, живущих в норах, действует и на человека? Грызуны в известной мере родственны человеку, относятся вместе с ним к классу млекопитающих и, следовательно, имеют в некотором отношении общую природу.

В соседстве с каракуртом и агаленой в маленькой долинке ущелья можно увидеть раскидистые тенета третьего вида паука — дольчатой аргионы. Они построены строго концентрическими кругами и представляют собой то, что принято понимать под паутинной сетью. По одному из радиусов сетей сплетена ярко-белая зигзагообразная толстая линия, значение которой пока что не разгадано. Распластав цепкие ноги в стороны, паук сидит в центре тенет брюшной стороной кверху. Его серебристое брюшко, обращенное к солнцу, хорошо отражает лучи и предохраняет от перегревания. На попавшую в сеть добычу паук моментально нападает и, захватив ногами, начинает ее быстро вертеть, опутывая широкой лентой паутинных нитей. За несколько секунд добыча оказывается в плотно спеленатой рубашке и не может сопротивляться.

Потревожьте паука — и он начнет раскачиваться на упругих тенетах, да так быстро, что контуры его тела исчезнут и паук станет невидимкой.

Три паука, три соседа, но какие разные повадки и образ жизни!

По едва заметной тропинке, по маленьким кустикам солянки-боялыча, через каменистые овражки, лавируя между большими камнями, мчится наша машина к ущелью Талды-Сай. Внимание напряжено до крайности, и нельзя ни на секунду отвести от пути взгляда.

Сзади что-то кричит товарищ, потом шлепает по плечу, указывая рукой в левую сторону. Мимолетный взгляд, и на горизонте будто растянулось цепью войско всадников и в атаке мчится наперерез нам. Выключено зажигание, мотор глохнет, и сразу становится тихо, как в комнате, в которой только что потушили примус. Черные всадники застыли на месте, и в бинокль видно, что это какая-то необычная большая черная ограда. Оставив машину на тропинке, мы идем к ней и через полчаса тщательно обследуем ее. Что же она собой представляет?

Ограда расположена в средней части подгорной равнины, протянута с севера на юг и имеет длину около 450 метров. Она отчетливо вогнута, и концы ее направлены к востоку. Все сооружение чрезвычайно напоминает очертания лука. Камни ограды сгруппированы в 45 отчетливо выраженных скоплений, расстояние между которыми 8–10 метров. Каждое скопление состоит из шести или восьми камней. Кроме того, на северном крыле ограды, чуть к востоку, расположено еще несколько таких же изолированных групп камней. В каждом скоплении камни поставлены так, что образуют форму замкнутого круга диаметром 3–4 метра. С западной стороны круга находится четыре округлых, слабо обкатанных валуна диаметром от 1 до 1,5 метра; с восточной — расположены плоские плиты шириной 1–2 метра, толщиной до 1 метра и высотой 2–3 метра, поставленные вертикально и слегка заостренные наверху. Издали они и показались нам всадниками. Чем ближе к середине сооружения, тем камни выше, больше и массивнее. Интересно, что по спидометру расстояние от подошвы гор до ограды 3,2 километра, а от конца ее до начала поймы реки — 3,3 километра. Таким образом, ограда занимает строго центральное положение в подгорной равнине.

Все сооружение носит следы значительной давности. Многие округлые камни были закрыты слоем почвы почти до половины. Большинство длинных камней упали на землю. Только некоторые камни хорошо сохранились. Многие же развалились на крупные куски или на груды обломков. Длинные камни специально откалывались строителями, им придавалась определенная форма. Они высечены главным образом из кремниевых и окварцованных песчаников и пиритизированных сланцев, имеющихся в ближайшем ущелье. На камнях оказалось только два изображения, по-видимому, нанесенные значительно позже постройки ограды. На одном из них нетрудно узнать кабана, на втором — джейрана.

Сооружение ограды, без сомнения, было результатом большого коллективного труда. По приблизительным подсчетам, на ее постройку ушло 350 крупных камней, каждый из которых имеет вес от 300 килограммов до 1–2 тонн. Все сооружение создает впечатление капитального, рассчитанного на долгие века.

Каким образом с гор, с расстояния не менее 4–5 километров, доставлялись такие тяжелые и крупные камни? Как их грузили и перевозили? И наконец, какое значение имела ограда?

В журнале «Туркестанский охотник» в 1924 году опубликована следующая легенда. Где-то в верхнем течении реки Или во времена Тамерлана разбился на охоте за куланами любимый его сын. Отец приказал построить громадную ограду, перегородил ею долину и, созвав большое количество охотников, в отместку за гибель сына устроил облаву на куланов. Животные большими стадами добегали до ограды, откуда им оставался единственный путь — к реке. Там они погибали, прыгая с высокого обрыва.

Правдоподобна ли эта легенда? Ближайший обрывистый берег расположен совсем в стороне, в 20 километрах. Кроме того, черная ограда значительно древнее времен Тамерлана и, по-видимому, сооружена до нашей эры.

Может быть, ограда имела оборонительное значение. Но кто и зачем стал бы ее строить посередине голой пустыни, вдали от поселений. Судя по всему, сооружение имело какое-то ритуальное значение. И все же небольшая доля истины кроется в народной легенде. Положение в центральной части равнины, линия полукруга, вне всякого сомнения, позволяли использовать сооружение для коллективной охоты загоном. Немного восточнее этого места, между горами Алтынэмель и Большими Калканами, расположен участок пустыни, где зимой почти не бывает снега, он не покрывает пастбищные растения, и животные могут пастись. Осенью джейраны перекочевывают с запада в эти давно излюбленные места, продвигаясь между рекой Или и горами Чулак. Весной животные переходят обратно на запад. Если осенний переход джейранов растянут и животные идут в одиночку или небольшими группами, то весной они кочуют большими стадами. На эти весенние перекочевки, по-видимому, и было рассчитано сооружение.

Картину охоты можно представить следующей.

Части равнины, свободные от ограды, занимали загонщики. При приближении стада джейранов загонщики пугали животных и направляли их к затаившимся стрелкам. Здесь подавляющее большинство джейранов истреблялось. Короткое расстояние между охотниками позволяло стрелять почти в упор из лука, бросать копья и добивать раненых дубинками.

Видимо, подобная охота на джейранов была большим родовым праздником. Пустыня оживала от ржания коней, крика погонщиков, расцветала множеством огней костров. Слышался говор, смех. Массовая охота, пиршества, состязания в ловкости и храбрости чередовались с песнями и плясками. Быть может, иногда у сооружения происходили кровавые столкновения враждовавших племен. А сейчас, всеми забытая, все еще стоит в жаркой пустыне черная ограда — свидетель давно минувших дней.

Пока мы осматривали черную ограду, подул низовой ветер и появились облака. И так было ярко солнце, светла пустыня, что тени от этих облаков казались темно-синими пятнами. Облака росли, темнели, принимали причудливые очертания и сходились вместе в свинцово-серую лохматую громаду. Вот от них протянулись книзу темные полосы дождя, но они постепенно таяли в воздухе, не доходили до земли. Потом серая громада облаков с вихрем пыли прошла над нами. Упало несколько крупных капель, случайно долетевших до нас. Остальные испарились на лету в жарком воздухе.

Вскоре облака ушли, и снова засветило горячее солнце. Таков был так называемый сухой дождь пустыни, заставший нас перед самым въездом в ущелье Талды-Сай.

Ущелье по сравнению с предыдущими было еще более скалистое и мрачное.

Карабкаясь по скалам на вершину горы, я только хотел ухватиться рукой за камень, как услышал отчетливое шипение, и инстинктивно отдернул руку. На камне, свернувшись в комочек, сидела коричневая змея и нервно постукивала кончиком хвоста. Это оказался щитомордник. Отравление ядом щитомордника бывает очень болезненным. Место укуса сильно опухает, из ранки сочится сукровица, сильная боль пронизывает тело. Иногда отравление сопровождается судорогами, бредом, временной потерей зрения.

Низовой ветер принес прохладный и влажный воздух, и небо к вечеру заволоклось тучами, а кое-где на горизонте засверкали молнии. Вечером было особенно душно. Неумолчно трещали кузнечики и сверчки, крутились в воздухе бабочки и бросались на огонь. В странном танцующем полете реяли большие, похожие на стрекоз самцы муравьиных львов. Тоскливо кричала сплюшка и цокал козодой. На случай дождя мы растянули палатку. Из-за духоты долго не спалось.

Ночью нас разбудили оглушительные взрывы грома. По палатке барабанили крупные капли дождя. Временами от блеска молний становилось светло, и за густой сеткой дождя на короткое мгновение из темноты вырастали блестящие, мокрые скалы. Дождь с каждой минутой усиливался и вскоре перешел в ливень. Сквозь шум послышалось громкое журчание ручья, сбегавшего с ближайшего ранее совершенно сухого распадка. Потом донесся отдаленный и странный гул.

«Сель!» — мелькнула догадка, и, едва одевшись, мы выскочили наружу. Гул становился явственнее. Ручей уже вышел из берегов и подступал к палатке.

Пока Николай спасал палатку с вещами, я завел машину и, разогнавшись, вывел ее на высокий мысок. Наше поспешное бегство было весьма кстати. На месте бивака уже катился поток жидкой грязи, перемешанной с камнями. Раскаты грома, шум грязевого потока, вспышки молнии продолжались долго. Мокрые, поеживаясь от прохлады, сидели мы, завернувшись в палатку, и дожидались утра. Время текло медленно, и как-то не верилось, что наступит день и, может быть, даже станет жарко.

Постепенно шум потока стих. Забрезжил рассвет, и взошло солнце. Основательно продрогнув, не дожидаясь, пока его лучи заглянут в ущелье, мы стали карабкаться на скалы, где уже было тепло и от мокрых камней поднимались теплые испарения. Напротив бивака, на гребне скалы, освещенные солнцем, расселись белоголовые сипы. Они раскрыли свои большие крылья, застыв в этой причудливо скульптурной позе: птицы тоже промокли и теперь усиленно сушили оперение.

Но какое безотрадное зрелище представляло дно ущелья! Местами щебень и вырванные кустарники намыло большими валами, перегородившими дорогу. К счастью, ночное происшествие прошло для нас без потерь, чему в значительной мере мы были обязаны тем, что в палатке был брезентовый пол. В ней, как в мешке, все вещи были благополучно дотащены до косогора.

Более половины дня ушло на то, чтобы выбраться из ущелья.

Внезапные ливни в пустыне — редкое, но не столь необычное явление. Массы воды, быстро скатываясь с голой поверхности гор, превращаются в грозные грязевые потоки, обладающие значительной разрушительной силой. Многочисленные овражки, прорезающие подгорную равнину, да и она сама обязана в значительной степени своим происхождением периодическому действию таких селей. Пережитый нами сель был не из больших.

Получив наглядный урок, все следующие биваки мы устраивали так, чтобы не подвергать себя возможной неприятности от селя, и, когда укладывались спать под открытым небом или под тентом, вещи старались держать в одном месте.

Ехать вдоль подошвы гор нельзя, очень глубоки сухие русла дождевых потоков, и, чтобы перебраться в соседнее ущелье, приходится спускаться почти до реки и вновь подниматься кверху.

На забоках появились маленькие рощицы туранги (каратуранги) — разнолистного тополя. Это замечательное дерево пустыни превосходно выносит засоленные почвы и сухой жаркий климат. В озеленении пустыни ему предстоит большое будущее.

В рощицах тополя оглушительно трещат цикады. Иногда земля изрешечена круглыми отверстиями, около которых валяются личиночные шкурки этих насекомых. Личинки цикад живут в земле, у них мощные крючковидные передние ноги и внешность, очень мало напоминающая взрослое насекомое.

С забоки отчетливо видны курганы. На нежном серовато-розовом фоне пустыни они четко вырисовываются почти черными пятнами.

Полчаса подъема — и перед нами громадные курганы, сложенные из крупных черных и блестящих камней. Только самый ближний к реке курган насыпан из мелкого щебня и крупного гравия. До ближайшего ущелья Челбыр, откуда, вероятно, добывались камни для курганов, около 4 километров. Немало труда ушло на постройку курганов!

Здесь семь больших, семь средних и два небольших кургана, образующих в общем сильно выгнутую к западу линию, слегка пересекающую наискось равнину. Среди курганов особенно выделяется своими размерами один, расположенный к востоку. Его диаметр более 200 метров, высота — около 30 метров.

Некоторые курганы окружены своеобразными сооружениями, похожими на оборонительные. Они наиболее мощны у самого большого кургана. Этот курган окружен небольшим рвом и насыпью. Время сильно сгладило их очертания. В 50 метрах от рва есть кольцо из бойниц-засидок, точно таких же, из которых состоит черная ограда. Только плитообразные камни засидок крупнее и выше. К кольцевой системе бойниц примыкает маленький курган, сложенный из камней и расположенный к югу от большого кургана. И наконец, кроме линии бойниц имеется еще дополнительная, охватывающая курган полукольцом с востока. Такие же рвы и кольца бойниц окружают второй, рядом расположенный курган. Третий большой курган имеет несколько иную систему укреплений. Тут засидки устроены с восточной стороны в два следующих друг за другом полукольца. И наконец, самый ближний к реке курган укреплен бойницами в виде прямой линии с западной стороны. Высокие фронтальные камни этой линии тоже обращены к востоку.

Все без исключения курганы разграблены. Следы работы грабителей сохранились отчетливо, будто раскопки произведены недавно. Они носили планомерный и обдуманный характер. Камни отбрасывались с одной стороны, с самого основания кургана (то есть раскопка велась не сверху, а снизу), пока подкоп не приближался к центру основания кургана, а сверху не образовывалась глубокая воронка. Раскопка курганов так же, как и их строительство, были по силам только значительному количеству людей.

Вокруг курганов открывалась величественная панорама пустыни. За рекой виднелась обширная подгорная равнина, справа за ней — Заилийский Алатау с мощными снеговыми вершинами, чуть левее от него горы Сюгаты, Улькунбогуты и Турайгыр с полоской Сюгатинской равнины у подножия; с правой стороны курганов — удаляющиеся к западу острозубчатые и скалистые вершины гор Чулак, с левой — продолжение этих гор, горы Матай, Алтынэмель и Токсанбай, смыкающиеся с самим массивом Джунгарского Алатау; прямо на западе синели горы Улькункалкан и за ними хребет Катутау. Пустыня задернута легкой дымкой, ее очертания нежны, без контрастных переходов, расцвечены нежными голубыми, сиреневыми и розовыми тонами. Здесь в молчании безлюдной пустыни живо представляются пышные похороны степных царей, вереницы обездоленных рабов, религиозные обряды и кровавые стычки у стен бойниц, и над всей этой картиной бог пустыни — неподвижно повисшее в небе горячее южное солнце.

Ущелье Челбыр, близ которого расположены курганы, оказалось неинтересным, безводным. Не нашел я там и наскальных рисунков. Только один рисунок, очень напоминающий толстого и пузатого каракурта, был высечен на камне, на большой скале, свалившейся с вершины в ущелье; какой-то путешественник поставил свои инициалы и дату: «1 мая 1913 года». Эта надпись свежа, совсем не загорела и будто нанесена только вчера. Что значит этот срок для жизни камня!

В ущелье Ащи-Су ехали неохотно, как всегда заполнив бачок до горлышка речной водой и зорко ее оберегая: название ущелья Ащи-Су — «соленая вода» — не предвещало ничего хорошего. Вот и само ущелье, с громадными скалистыми склонами, каменистыми осыпями и разбросанными по долине камнями. По склонам и в распадках небольшие тенистые рощицы диких яблонь. Но воды в ущелье, даже соленой, нигде не было.

На яблоньке громко стрекочет хвостатый кузнечик. Подлетает каменка, и кузнечик тотчас же смолкает. По каменистой осыпи карабкаются и квохчут кеклики. На краю камня большой богомол правильными рядами откладывает яички, окружая их пенистой, быстро затвердевающей на воздухе массой. Каменка упрямо крутится на ветке яблоньки, и, когда хвостатый кузнечик, не выдержав длительного молчания, разражается громкой трелью, на него тотчас же бросается птица. От удара клювом во все стороны летят длинные ноги и крылья.

Возвращается Николай. Ему пришла мысль проследить по кекликам, где находится вода. Но прекрасные бегуны — неплохие летуны: они за много километров удаляются от водопоя, и, кроме того, покидая горы, забираются и в пустыню, совершая там набеги на саранчовых.

Проходя по ущелью, я наталкиваюсь на едва заметную тропинку. Она ведет направо по перевалу. За перевалом в одном из многочисленных ответвлений, под большой красной скалой зеленеет полоска травы и доносится журчание маленького ключика. Вода в ключике совершенно прозрачна и без привкуса соли. Находка кстати. Но что интересно: вблизи ключика целые «альбомы» с каменными «страницами».

Вот опять странные знаки и первое изображение быка. Те же козлы, бараны и верблюды, комичные, с утрированно длинными шеями и высокими горбами; фигура из маскарадной охоты, но уже условная, стилизованная; стрелки из лука в различных позах; верховой, тянущий на аркане дикую или одичавшую лошадь; олень. Одно изображение непонятное: стрелки из лука, одетые в широкополые шляпы, держат луки древком к себе, тетивой от себя. От стрелка к добыче тянется нить. Что это? Условность или неизвестный нам способ охоты, допустим стрельба вместо стрелы гарпуном? Вообще говоря, таким способом можно стрелять в добычу из засады на близком расстоянии^[7]. Такая же нить видна и на рисунке, изображающем охоту на верблюда.

На небольшом камне выбиты несколько собак, по фигуре мало чем отличающихся от волков, и ряженый, едущий на быке. Рядом козлов и быков преследует охотник с луком. Фигуры быков весьма своеобразны. В грубой форме подчеркнуты характерные особенности животного: длинный тонкий хвост, узкий зад, могучая грудь и плечевой пояс и своеобразные рога, изогнутые и наклоненные книзу. Это несомненно так называемый древнерусский тур — животное, жившее несколько столетий назад и ныне исчезнувшее. До сего времени изображения древнерусского тура найдены только в Западной Европе. Теперь же, судя по рисунку, мы можем говорить о том, что когда-то область распространения этого животного была более обширной.

Дикие верблюды, ручные барсы, красные волки, волкообразные собаки, маралы, сайга и, наконец, древнерусский тур — сколько здесь материала, интересного не только для археолога, но и для специалиста-зоолога. По наскальным рисункам можно составить представление об изменении животного мира пустыни, о когда-то живших и ныне исчезнувших зверях.

Недалеко от ручья на отдельном камне высечено изображение козла. Оно исполнено с необыкновенным изяществом и поражает высокой художественностью.

Рано утром звон камней каменистой осыпи заставляет высунуть из полога голову: по склону горы бредет стадо молодых горных козлов. Некоторые козлята резвятся, на ходу бодаются, гоняются друг за другом. Они начали самостоятельную жизнь, отбившись от маток на время гона.

Едва исчезли козлята, как раздался звучный флейтовый крик ворона. Проснулись белоголовые сипы, выскользнули из ниш, разукрашенных белыми пятнами, и поплыли в воздухе навстречу солнцу.

Восточнее ущелья Ащи-Су, с того места, где горы Чулак переходят в горы Матай, по направлению к горам Улькункалкан тянется полоса лёссовидных суглинков, местами прерываемая щебнистой пустыней. По ней разбросаны маленькие оазисы, из зарослей ив, лоха, джингиля и других мелких кустарничков. Это и есть Мынбулак, или, в переводе на русский язык, «Тысяча ключей». Иногда на сухом месте близ ключей растут тростники и небольшие саксауловые заросли вперемежку с разнолистным тополем. Каждый оазис — маленький мирок, населенный своими обитателями. Сюда ночью приходят на водопой джейраны, из-под кустов выскакивают зайцы, на деревьях вьют гнезда миниатюрные горлицы, меж холмов мелькает рыжая шубка лисы, а по буграм всюду пестреют холмики многочисленных колоний больших песчанок. У одного из ключей и был раскинут наш бивак. Здесь предстояло много дел. Надо было познакомиться с миром насекомых оазисов и выяснить полезных и вредных для древесной растительности.

По утрам над ключом раздавались крики чернобрюхих рябков. Стремительные птицы описывали несколько кругов вокруг оазиса и, слегка планируя, садились на край лужицы. Несколько секунд птицы совершенно неподвижны, и только их головки осторожно поворачиваются в стороны, старательно разглядывая, нет ли чего подозрительного. Потом, семеня короткими шажками маленьких ног, подбегают к воде, жадно льнут к ней, быстро, не отрываясь, напиваются, взлетают и с чеканящим криком уносятся вдаль.

Иногда раздавался более мелодичный крик саджи — другой характерной птицы пустыни, похожей на чернобрюхого рябка. Ноги саджи почти без пальцев и напоминают маленькие копытца, из-за которых птицу еще называют копыткой. Если чернобрюхий рябок на зиму улетает к югу, то копытка остается на месте. В это время она собирается большими стаями, совершая перекочевки. Известны случаи, когда в годы массового размножения стаи копытки залетали далеко от родной пустыни в Европейскую часть СССР до Архангельска, в Англию, Данию. Кое-где, в частности на песчаных дюнах Дании, саджа пыталась даже гнездиться.

Иногда с гор прилетали сизые голуби. Они были более осторожны: долго летали вокруг оазиса, садились вдали от ручья, приближались к нему осторожно, тревожно поглядывая вокруг.

Переезжая с одного ключа на другой, мы однажды обнаружили в коляске мотоцикла мертвую домовую мышь. На стоянке привлеченный запахом продуктов грызун забрался в машину и отправился с нами путешествовать. По-видимому, на первом же ухабе размытой селем дороги наш пассажир был раздавлен вещами.

Домовая мышь обитает в степях и пустынях Советского Союза в диком состоянии и ведет независимый от человека образ жизни «вольного» животного.

Близ оазисов на земле часто белеют рога и кости джейранов — следы охоты волков. Один из занятых нами ключей, по-видимому, служил приютом для серых хищников, так как в первую же ночь с ближайшего холма раздался громкий вой волчицы, к которому присоединилось нестройное тявканье волчат.

Самый крайний ключ, различимый в бинокль, находится примерно посредине дороги к горам Калканам, недалеко от нас километрах в двадцати, и мы, не торопясь, выезжаем к нему после обеда, рассчитывая доехать до захода солнца. Но нас ожидала неудача: в покрышку вонзилась большая колючка от лоха и проколола камеру. Починка камеры отняла много времени, и, когда все было закончено, солнце уже спустилось за горизонт. Пришлось ехать со светом.

Обычно после жаркого дня в пустыне быстро наступает прохладная ночь. В полосе света вспыхивают яркими комочками ночные бабочки. В неподвижном воздухе маленькими искрами загораются, собравшись роем, комарики и ударяют в лицо, как мелкий песок, принесенный порывом ветра. Перебежала дорогу большая фаланга и, увидев машину, повернулась, встала в позу обороны, шевеля острыми челюстями. Иногда из-под колес вспархивают заночевавшие жаворонки и растворяются в темноте. Теперь понятно, почему на дорогах в пыли встречаются маленькие ямки. Оказывается, на ночь жаворонки на чистом месте выкапывают для себя небольшое углубление.

Потом, ослепленный светом, странно подскакивая кверху и меняя направление, запрыгал в замешательстве тушканчик, взмахивая, как белым платочком, длинным хвостом с кисточкой белых волос на конце. Зверек обладал весьма забавной внешностью и сильно напоминал кенгуру. Поймать тушканчика трудно, настолько он стремительно и неожиданно поворачивает в разные стороны. Хвост тушканчика — своего рода опора, третья нога, регулятор резких поворотов, и, наконец, хорошо видный в темноте обманчивый ориентир для того, кто вздумает погнаться за грызуном. Взмахнет «белый платочек» в одну сторону, а сам тушканчик свернет в другую.

Через дорогу перекатывается темный шарик. Это ушастый еж. Можно уверенно останавливать машину и идти его разыскивать. Он не станет спасаться бегством и, свернувшись в клубочек, застынет на одном месте. Ушастый ежик заметно меньше обыкновенного европейского ежа, обитателя леса. Большие ушные раковины свидетельствуют о том, что на открытых пространствах пустыни ежик пользуется для поисков пищи, (насекомых) не только обонянием, но и слухом. Колючки у этого вида, по сравнению с лесным ежом, не столь жесткие, а само животное так доверчиво, что через несколько минут пойманный ежик развертывается, показывая забавную остренькую мордочку с любопытными черными глазками-бусинками. На следующий день после поимки ежик становится совершенно ручным, но, сколько бы его ни держали в неволе, всегда спит днем, а с наступлением ночи поднимает в комнате громкий шум и возню.

В пустыне часто встречаются шкурки ежей, свернутые плотным шариком. Это следы охоты лисы и хищных птиц. Съев добычу, они оставляют только одну колючую кожу, мышцы которой, сокращаясь, сворачивают ее в клубок. Потом все это засыхает на солнце и, пока кожу не съедят жуки-кожееды, долго будет лежать, как живой свернувшийся еж. Каким образом лисица убивает ежа, неизвестно. Хищные птицы поднимают ежа высоко над землей и бросают его вниз: разбившееся животное уже нетрудно расклевать.

Через час пути впереди появляется темный оазис, и тут внезапно на фоне почти черного пятна древесной растительности вспыхивает множество ярких, зеленовато фосфоресцирующих огоньков: они вздрагивают, перемещаются, застывают на месте, потом плавно несутся в сторону и исчезают. Все это настолько необычно, что мы не сразу догадываемся, что это джейраны, легкие тени которых уже проносятся мимо машины и скрываются за холмом. Впоследствии, проезжая на автомашине, ночью в пустыне я много раз видел отблески глаз лисиц, волков и джейранов, удивлялся тому, насколько они ярки, но первое впечатление осталось на всю жизнь, как необыкновенное видение.

Издали Калканы похожи на двух гигантских черепах, замерших друг перед другом. Вблизи это сходство еще более усиливается, и, быть может, поэтому они, напоминая панцирь черепах, и названы Калканами — по-русски — «щиты».

Когда-то, много миллионов лет назад, на месте Калканов было большое озеро. Оно исчезло, оставив после себя толстый слой ярко-желтых, красных и белых глин, перемешанных с галькой. Потом на месте озера поднялась складка, обнажились материнские породы, складку размыло посредине водой, развеяло ветром, и возникли две горы — Малый и Большой Калканы, прикрытые с северной стороны, там, где было озеро, разноцветными глинами. Глины эти постепенно размыло, и образовались цветистые холмы.

Вначале дорога на Калканы вьется по ровному полю щебнистой пустыни, затем ныряет среди глиняных холмов. Калканы, серые, угрюмые и плоские, приближаются с каждой минутой. Внезапно в разрыве между ними показывается большой, остроконечный, яркий, почти оранжевый конус. Как пирамида раскаленного металла, он светится между серыми Калканами. Потом в ложбине открывается рощица туранги, за ней в самом разрыве другая, окруженная редкими кустиками саксаула^[8]. Оранжевый конус вырастает и становится громадной песчаной горой, закрывающей горизонт пустыни позади Калканов.

В рощице глубокая тень от разнолистного тополя, полоска густых тростников, маленький бесшумный ручеек с прозрачной водой. После жаркой пустыни здесь особенно остро ощущаются приятная прохлада и влажный воздух.

Иногда деревья густо обвиты плетями травянистой «лианы» — ломоносом с белыми шапками пушистых семян. А немного дальше от ручья, по направлению к громадному песчаному бархану, длинной полосой протянулся редкий саксаульный лес, с тоненькими тенями, молчаливый и тихий под палящим солнцем. Вдали от ручья, на вершине желтого глиняного бугра, также зеленеют тростники, окруженные турангами. Но здесь воды нет; она под землей; ее, видимо, мало, и старая туранга уже не выдержала борьбы за воду, засохла и стала похожа на ведьму с распростертыми в стороны корявыми, узловатыми руками. На ярко-желтой глади подошвы громадной песчаной горы виднеются зеленоватые пятна белого саксаула и другого, также безлистного, кустарника песчаной пустыни — джузгуна. Не видно никаких животных, не слышно птичьих голосов, и весь этот большой мир с громадными «щитами черепах», странной песчаной горой и зеленым оазисом застыл в немом молчании, будто притаился, завидев неожиданных для столь безлюдного места посетителей.

Высоко над горами в сторону реки проносится стайка чернобрюхих рябков, исчезает за песчаной горой, и снова все тихо в пустыне. Внезапно до нашего слуха доносится какой-то глубокий, вибрирующий гул. Он растет, ширится, и будто земля в такт ему слегка колышется под ногами. Это не ветер, так как деревья неподвижны, ни один листочек на них не дрожит, и тростники застыли. Вдруг гул смолкает. Потом кажется, будто и не было его и только эта странная музыка пустыни почудилась. Может быть, это шум парохода? Но до реки, судя по карте, не менее 10 километров.

Нам очень понравился оазис, и особенно заросли саксаула. Вот где можно будет ближе познакомиться с этим деревом пустыни и изучить животный мир солнечного леса! В густой тени туранги разбили бивак, из тростника устроили мягкую подстилку для постелей, из камней — все остальное: два стола, очаг, сиденья.

Вечером на свет карбидного фонаря прилетели два больших блестящих жука-носорога, возле пламени крутится несколько бабочек. Потом начинает дуть ветер, туранга и тростник шуршат, звуки сливаются в непрерывный шепот, и опять раздается этот странный, глухой, вибрирующий гул, растет, ширится и смолкает. Его нельзя сравнить ни с чем, и неясно, с какой стороны он до нас доносится.

Ночью сквозь сон опять слышался гул, но он был слаб, и нельзя было угадать, явь это или сновидение. Потом нас разбудили шорох и чьи-то тихие шаги.

Ночь выдалась прохладная, ясная, звездная.

На новом месте всегда хочется поскорее осмотреться, узнать, что вокруг находится. В первую очередь влекла к себе громадная песчаная гора, но она казалась такой безжизненной и голой, что было решено в первую очередь забраться на Большой Калкан.

Ночью прошел редкий дождик. Утром тучи опустились на горы и закрыли вершину Большого Калкана. Потом вершина горы очистилась и чуть посветлела.

От ключа Калкан начинается пологими холмами из серого камня, прикрытого пластинчатым, как чешуйка, щебнем. Небольшие ущелья прорезают во всех направлениях эту холмистую часть Калкана. Вскоре я натыкаюсь на несколько торных тропинок. Они идут с вершин к ручью по хребтикам водоразделов почти независимо одна от другой и выбиты в твердом камне. Сколько тысячелетий они протаптывались? Домашние животные, пасущиеся стадом, не делают таких тропинок.

Начинают встречаться лежки горного барана. На месте лежки — кучки помета, по размерам которого нетрудно догадаться о возрасте животного. Лежек мало. Ныне архар стал редок, но его тропинки, высеченные в скалистом грунте острыми копытами, так же сохранились, как и рисунки на скалах.

Чем выше, тем изрезаннее холмы. Появляются обрывистые скалы с округлыми нишами выветривания. Ветер сглаживает контуры скал, придает им причудливые формы. Все чаще и чаще встречаются эти своеобразные творения ветра. Один камень как исполинская черепаха, высунувшая из-под щита тупую голову, другой похож на колоссального быка: его мощная шея натужена, голова опущена книзу и все тело застыло в страшном напряжении. А вот совсем фантастическая фигура: какой-то колдун с дикими глазищами, космами седых волос и жилистыми, когтистыми руками, упертыми в землю. Тут будто музей древних изваяний, музей скульптур художника-ветра.

Скалы еще выше и круче. Кое-где они прорезаны черными блестящими дайками. Но руки художников не оставили на них никаких следов.

Потом горы неожиданно обрываются, переходят в пологие холмики, которые на самой вершине Калкана, сглаживаясь, становятся типичной равниной, каменистой пустыней, своеобразным плато, покрытым щебнем.

В одном месте глаза на мгновение улавливают несколько желтых движущихся точек, переваливающих за горизонт. Я не успеваю разглядеть зверей, но это, без сомнения, они, обитатели Калканов — архары, потомки многочисленных стад, несколько тысячелетий выбивавших в скалах тропинки, ведущие к водопою.

Раздается флейтовый крик ворона — и пара черных птиц, ловко планируя вокруг, внимательно осматривает человека и, удовлетворив любопытство, улетает.

Плато слегка понижается к центру; туда же ведут неглубокие промоины, они сбегаются в овражек, который уходит в зияющий между скалами небольшой проход. Он ведет в узкое и сильно извилистое ущелье. Его дно покрыто мелким гравием, по которому мягко и неслышно ступает нога. Это скорее галерея комнат, маленьких и больших, светлых и темных, громадных залов, узких мрачных коридоров, каменных лестниц и высоких порогов. Иногда ущелье внезапно обрывается над пропастью, совершенно отвесной и выглаженной водопадами дождевых потоков. Спуститься в пропасть можно, только обойдя ее по крутым скалам.

В одном месте пропасть глубиной более 100 метров. Над ней носятся сизые голуби, медленно планируют вороны. Каким-то образом на ее дно проникли большие песчанки и обосновали небольшую колонию.

Вóроны мне всегда кажутся необычными птицами. Они редки, осторожны. На всем Калкане живет только одна пара. На все горы Чулак — три-четыре! У этой птицы удивителен и разнообразен язык звуковых сигналов. Вот и сейчас, начиная полет снизу пропасти, планируя, они постепенно набирают высоту. Призывные песни повторяются каменными стенами отзвуками эха бесчисленное количество раз. Набрав высоту, полусложив крылья, птицы стремительно падают вниз, перевертываются на мгновение кверху брюшком и крыльями издают странный вибрирующий звук. Потом вновь поднимаются ради этой причудливой песни. Я слежу за птицами, и полет их в синем воздухе, ограниченный черной рамкой бинокля, кажется искусно выписанной картиной. Опустившись вниз, вóроны летят в пустыню к далекой реке. Их уже не видно. Но гортанные, флейтовые звуки все еще доносятся издали и повторяются пропастью.

Стайка голубей, взлетая со скал, сбросила несколько камешков, и они, падая в бездну, стали свистеть все громче и громче, в тысячных отзвуках эха. Сверху ринулся вниз в пропасть сокол-балобан и, сверкнув стеклянно-черным глазом хищника, прошумел крыльями. И этот звук повторила пропасть.

Отсюда хорошо видна безбрежная пустыня. Отражая солнце, золотистой лентой тянется река Или, одетая в оправу начавших желтеть лугов и деревьев. Дальше, за рекой, поблескивают смоченные дождем ровные площади такыров, еще дальше — фиолетовые горы Богуты, Турайгыр. Чуть выше их видны снежные вершины хребта Кетмень.

Долина реки между Калканами и горами Богуты и Сюгаты зовется пыльным местом. Здесь особенно сильно свирепствуют ветры. Они поднимают с речных отмелей тучи песчаной пыли. У Большого и Малого Калканов, стоящих под небольшим углом друг к другу, и верхний и нижний ветры встречают препятствие и, ослабев, оставляют песок, Так, возможно, выросла громадная песчаная гора, расположенная между Калканами.

Солнце клонится к западу. Пора спешить к биваку. Опершись на большой камень, я чувствую, как он, качаясь, сдвигается с места и, будто нехотя, медленно переваливаясь с боку на бок, ползет вниз. Потом начинает катиться, ускоряет бег, делает большой скачок, с размаху налетает на скалу и, увлекая за собой кучу мелких и крупных камней, мчится вниз уже лавиной. Из пропасти несется оглушительный грохот. Поднимается столб пыли. Из-за вершины утеса, покачивая рогами, выскакивает стадо баранов, несется по обрывистым скалам и скрывается в узком ущелье. А грохот продолжает расти, и в глубокой пропасти рождаются и умирают новые звуки, и, кажется, качаются горы и вздрагивают камни. А когда все смолкает, наступает удивительная тишина, и только издалека доносятся песни воронов.

Солнце садится за песчаную гору. На пустыню, открывая ложбинки, одна за другой ложатся тени. На холмах появляются едва заметные яркие точки, освещенные оранжевыми лучами заходящего солнца. Они легко передвигаются по буграм: то застывают на месте, то быстро движутся, скрываются в тенях ложбинок и внезапно появляются совсем в другом месте на гребнях холмов. Это джейраны поднялись с дневных лежек и потянулись на водопой к узкой полоске реки.

Дорога, которая привела нас на ключ между Калканами (этот ключ, не считая реки, до которой около 10 километров, был единственным на большом пространстве пустыни), продолжалась дальше к песчаной горе и терялась в ней. Проехать по дороге к реке было невозможно: всюду путь преграждал песок. Через несколько дней после приезда на Калканы Николай отправился к реке, рассчитывая найти бакенщиков и купить у них продукты. Возвратился он поздно вечером. На реке напротив нашего бивака жили два бакенщика. Дома их находились на самом берегу в зарослях туранги, и разыскать их удалось не сразу.

Вместе с продуктами Николай принес и множество разнообразных новостей. Когда все было рассказано, я спросил и про странный гул. По сообщению бакенщиков, гул происходит от песчаной горы, или, как они ее называют, Песчаного Калкана. Он возникает, когда песок осыпается по крутым склонам. Тогда стало понятно: Песчаный Калкан представлял собой поющие пески.

На земном шаре известно много участков с поющими песками. В общем они разделяются на речные и пустынные. Звуки первых тихие, более высокие, свистящие; звуки вторых — громкие, похожие на гул. В Советском Союзе поющие пески известны на Кольском полуострове, на побережье Байкала и на Калканах. Поющие пески с глубокой древности вызывали множество народных суеверий. В дошедших до наших дней легендах пение песков объяснялось деятельностью духов пустыни, фантастических животных, звучанием колоколов, погребенных городов, мощными, бушевавшими под землей реками и многими другими необыкновенными причинами. Путника, застигнутого ночью в поющих песках, якобы настигала немедленная гибель, болезнь или, если он оставался жив, всю жизнь преследовали несчастья.

Первое описание поющих песков было сделано китайцами еще более 1000 лет назад. В провинции Каньсу был известен холм поющих песков высотой около 150 метров. На вершине этого холма как будто находилось отверстие, которое не могло быть засыпано песком: настолько глубоко оно уходило под землю. В «пятый день пятой луны», в праздник дракона жители окрестных поселений взбирались на холм и скатывались вниз под пение песков, подобное грому. Необычайные звуки возникали на этой горе и сами по себе, без видимой причины.

В изящной и художественной форме о поющих песках говорится в «Арабских ночах». О предрассудках, порожденных поющими песками, упоминает также Марко Поло.

Описаны поющие пески и в Китайском Туркестане вблизи города Туванг. Перед началом песчаных бурь они издают звуки, похожие на барабанный бой, а если скатиться по склону бархана, то слышатся мощные звуки, исходящие как бы из центральной части бархана. На Перуанском побережье пески изучены еще Гумбольдтом, они также производят звуки, подобные барабану или моторной лодке. Индейцы считали это место заколдованным, остерегались его и обходили далеко стороной. Они были убеждены, что на горе пляшут мертвецы.

Звучащие песчаные барханы известны в пустынях внутренней Аравии. Там пение песков бывает столь громким, что арабы сравнивают его с грохотом пушек, из которых по вечерам стреляют духи пустыни. Несколько небольших участков поющих песков найдено в Египте, в Англии и в США.

О причинах звучания песков имеются самые разнообразные суждения. Гумбольдт объяснял их подземными водами. Было высказано предположение, что вследствие одновременного колебания песчинки попеременно расширяются и сжимаются, в результате чего происходит увеличение или сжатие промежутков между ними. Проникновение воздуха в эти промежутки и выход его обратно производят звучание песка. Существует теория, по которой звучание песков обусловлено особыми, так называемыми пьезоэлектрическими свойствами кристаллов кварца, который, как известно, входит в состав песка. Объясняют звучание песков сложным механизмом перемещения песка по «мгновенно возникающей системе поверхностей разрыва». Некоторые ученые считают, что звуки возникают от трения песчинок, покрытых тонким слоем соединений кальция и магния, по аналогии с движением смычка, натертого канифолью, по струнам скрипки. И наконец, один из ученых обнаружил, что каждая песчинка якобы пронизана тонким каналом, который является как бы резонатором звука при трении песчинок. Тщательное изучение поющих песков не обнаружило принципиальных отличий от песков обычных, ни одна из многочисленных теорий до сего времени не объясняет причину звучаний песков.

При перевозке пески перестают звучать и становятся немыми.

Песчаный Калкан тянется почти перпендикулярно Большому и Малому Калканам и представляет собой небольшой хребтик высотой около 300 метров и длиной немногим более 1,5 километра. Тем не менее среди песчаных холмов он настоящий великан. У него резко выраженный гребень с несколькими выдающимися вершинами. Склоны его круты и только в основании переходят в округлые песчаные барханы, поросшие редкими стройными деревьями белого саксаула и ярко-зеленого джузгуна. Остальная часть Песчаного Калкана совершенно лишена растительности. Здесь ветер свободно гуляет, поднимая струйки песка. Громадная песчаная гора среди каменистой пустыни кажется совершенно необычной.

Песок Калкана удивительно чист и однороден. Рано утром, пока еще не успел подняться ветер, под косыми лучами восходящего солнца на гладкой поверхности песка отчетливо видны узоры следов различных обитателей этого участка песчаной пустыни. Склоны Калкана очень круты, и забираться по ним тяжело. Ноги вязнут в песке, и он, потревоженный, ползет вниз струйками и начинает тихонько журчать каким-то особенно вибрирующим и тявкающим звуком.

Через десяток метров подъема мы понимаем, что выбрали неудачное место, спускаемся вниз и находим пологий подъем. Здесь песок более тверд, идти по нему не столь трудно. Вот и вершина. Внезапно в лицо бьет ветер, и струйки песка попадают в уши, нос и волосы. Вершина Калкана острая, как конек крыши высокого здания. По ней идти можно, только балансируя руками и туловищем. Все время не покидает ощущение, будто вот-вот сорвешься и покатишься по крутому склону вниз и там ударишься о твердую почву каменистой пустыни. Вместе с тем острый хребет Калкана создает впечатление какого-то воздушного полета над пустыней.

Отсюда открывается красивая панорама окружающей местности. На юге видна тонкая полоска реки, фиолетовые горы Сюгаты и Богуты, за которыми выглядывают с белыми вершинами хребты Кетменя. С запада горизонт закрывает южная обрывистая сторона Большого Калкана, с востока — Малого. А на севере за ними видна сиренево-голубая гряда отрогов Джунгарского Алатау, горы Чулак, Матай и Алтынэмель. У их подножия раскинулась пепельно-розовая подгорная равнина, изрезанная тоненькими полосками сухих русл дождевых потоков, или, как их называют, водомоин. Эта картина порождает чувство необыкновенного простора. Кажется, можно часами смотреть на нее, не ощущая, как бежит время, как быстро склоняется к горизонту солнце, как на поверхности песка с каждой минутой появляется изумительно четкий и правильный узор ряби, как глубокие тени захватывают ложбины песчаных барханов. И все здесь необычно: синие дали, простор и безмолвие пустыни, легкий посвист ветра, таинственные звуки.

Спускаться мы решаем сидя, прямо вниз по одному из самых крутых склонов. И вот тут начинается необыкновенное: мы уподобляемся древним жителям провинции Каньсу, тысячу лет назад катавшимся по поющей горе. Мы несемся вниз, будто по снежной горе на салазках, и с нами катится лавина песка. Песчаная гора громко гудит и дрожит в такт своей странной музыке. Увлеченные необыкновенным спуском, буйством ревущего песка, отталкиваясь руками, мы ускоряем спуск по трясущейся, как в лихорадке, песчаной горе. Между тем гул все увеличивается, и дрожание горы ощущается все сильнее и сильнее. Спуск закончен, все внезапно смолкает, и в глубокой тени подветренной стороны Калкана царит безмолвие. В рукавах рубашки, в ботинках, в полевой сумке — всюду песок.

Почему же песчаная гора поет? Два ветра, с востока и запада, постоянно ударяются о песчаную гору. То один налетит на нее, разомчится по склону кверху и наметет целый вал песка с подветренной стороны острого гребня, то с другой сделает то же самое. Вал нанесенного песка некоторое время держится, потом начинает катиться вниз полосами. В это время и раздается громкая песня Песчаного Калкана. Вот почему Калкан, как правило, поет после сильного ветра и молчит в периоды длительного штиля. Молчит гора и после дождя, хотя бы даже с ветром, так как мокрый песок неподвижен.

Какова же все-таки причина возникновения звуков? Мне кажется правдоподобной следующая догадка. В любом бархане на небольшой глубине всегда имеется слой уплотненного, влажного песка. Весной, после обильных дождей, горизонт влажного песка смыкается с поверхностью. В это время Калкан не может петь. Летом, в жару, влажный слой песка опускается глубже, чем когда-либо, и тогда, чтобы до него добраться, приходится копать яму не менее полуметра глубиной. Колеблется и толщина влажного слоя, но под ним всегда располагается тоже сухой песок. Происхождение влажного слоя неясно. Возможно, он возникает еще и по каким-то физическим законам конденсации влаги из воздуха. Влажный слой, закрытый сверху сухим, подвижным песком, как чехол, одевает всю громадную гору Песчаного Калкана. Когда течет лавина песка, то верхние слои, испытывая меньшее трение, обгоняют нижние слои: возникает своеобразная, хорошо заметная волнистость поверхности. Она передается периодическими толчками на слой влажного песка, и он, как дека музыкального инструмента, резонирующая от колебания струны, начинает вибрировать, издавая звуки. Отсюда и пульсирующий шум, и ощущение колебания горы. Весьма вероятно, что этому способствует однородность, чистота и некоторые другие особенности передуваемого ветром песка.

Постоянен ли в своей форме Песчаный Калкан? В книге русского ученого И. В. Мушкетова, путешествовавшего по Туркестану почти 80 лет назад, я обнаружил превосходную фотографию Поющей горы. И. В. Мушкетов прожил возле этой горы всего лишь один день. Песчаная гора заинтересовала геолога. Но пения он не слышал и непосредственно на горе не побывал. На отчетливом снимке, сделанном со стороны реки Или, хорошо видно, что Песчаный Калкан был раньше заметно ниже и намного короче. На одной из его вершин гора сильно выросла к востоку. Другие вершины поднялись на 10–15 метров. Изучив снимок И. В. Мушкетова и подсчитав объем появившегося на северном конце песка, можно определить и возраст Песчаного Калкана. Он приблизительно равен 3000—

рицы называются крючкохвостыми круглоголовками. Хвосты с нижней стороны ярко-белые, с черными поперечными полосками. Ящерицы замечают меня; раскрутив хвосты, прижимаются к песку, щурят глаза, мгновенно становятся незаметными и исчезают. Как жаль, что так быстро прервано знакомство! Я спешу на гребень бархана: быть может, ящерицы еще не убежали. Но на бархане нет крючкохвостых круглоголовок, и странно, нигде нет продолжения их следа. Машинально я опускаю руку в то место, где кончился след, и отдергиваю от неожиданности: из-под песка выскакивает ящерица и стремглав уносится в сторону. Вторая ящерица, выскользнув из песка, отбегает на десяток метров и, сделав два-три боковых движения телом, мгновенно погружается в песок.

Среди обнаженных корней джузгуна я замечаю степного удавчика. Увидев меня, он за короткое мгновение тонет в песке, оставив на месте погружения едва заметную шероховатость поверхности. Говорят, что эта небольшая змейка закапывается в песок, выставив конец морды. Подкараулив добычу, она бросается на нее и, обвив кольцами своего тела, душит. Хвост удавчика тупой и издалека сходен с головой. Это породило среди местного населения рассказы о якобы двухголовых змеях.

Стало еще жарче, и над песками послышались нежные потрескивания крыльев небольшой кобылочки-песчаночки. Серая окраска ее удивительно точно воспроизводит рисунок песка. Заметив преследование, кобылочка делает два-три движения задними ногами подобно курице, разгребающей навоз, и, полузарывшись в песок, лишается предательской тени от своего тела — единственное, по чему можно заметить это насекомое на песке. Ноги кобылочки-песчаночки вооружены длинными шпорами. С одной стороны, шпоры помогают зарываться в песок, с другой — прыгать по зыбучему грунту. Самки этой кобылочки очень осторожны и еще более старательно прячутся в песке.

По песку быстро носятся крупные черные муравьи-бегунки с презабавно поднятым почти вертикально кверху брюшком. За свою странную фигуру и некоторое сходство со старинным экипажем этих муравьев называют фаэтончиками. Приподнимая брюшко, муравей предохраняет себя от перегревания. Другой муравей, песчаный бегунок, настолько светлый и так сливается с песком, что заметить его можно только по тени. Это типичный житель песчаной пустыни. Движения его быстры, почти молниеносны. Где-нибудь у кустика или травинки находится едва заметная норка — вход в муравейник. Ветер постоянно задувает этот вход песком. Но муравьи, встав шеренгой, быстро перебрасывают песок друг другу подальше от норки. Конвейер работает отлично, даже во время песчаной бури.

В одной из ложбинок между барханами созрели зерна маленького песчаного злака, и сюда, к редким засохшим былинкам растения, уже протянулась вереница муравьев-жнецов. Иногда дует ветер, и тогда, чтобы не быть снесенным порывом ветра в сторону, кто с ношей — замирает на месте, распластав пошире ноги и крепко сжимая в челюстях свой груз, а кто порожняком — цепляется за маленькие палочки, камешки и за все что придется. Увидишь, как несколько муравьев ухватились за обломок веточки саксаула, и не сразу сообразишь, что происходит.

Внезапно над вершиной дальнего бархана показалась летящая крупная кобылочка. Трепеща крыльями и свесив книзу большие, кривые, с голубыми голенями ноги, отороченные ярко-красным, она промелькнула мимо и уселась на куст саксаула. Незнакомая кобылочка оказалась очень осторожной. Она едва подпускала к себе на 3–4 метра и улетала метров за двести. Для поимки кобылки сачок оказался непригодным орудием. Может быть, кобылка скоро устанет?

Прошел час преследования, а кобылка по-прежнему бодро взлетает в воздух, легко уносится далеко в сторону. Остается позади Песчаный Калкан, и преследование происходит уже в каменистой пустыне. Я устал от быстрого бега, поцарапался о колючки. Захватив пригоршню мелких камней, я с силой бросаю в неутомимого летуна. Несколько промахов, потом удача, и насекомое бьется в моих руках.

Кобылочка оказалась большой горбаткой, совсем необычной для этих мест. Она известна только значительно южнее — в Узбекистане и Таджикистане. Видимо, предгорья Джунгарского Алатау являются северной границей ареала этого насекомого. А на границах своего распространения вид обычно редок и осторожен.

Катутау в переводе на русский язык означает «мрачные горы». Черные, скалистые, с глубокими ущельями и каньонами, совершенно безводные, они действительно производят мрачное впечатление. Отсюда река километрах в двадцати и видна едва заметной полоской. Здесь, глядя на воду, можно умереть от жажды. Напрасно я брожу по горам, прислушиваясь к крикам кекликов: воды нигде нет. Может быть, где-нибудь в тесном ущелье из-под камня выбивается маленькая струйка воды, поящая и птиц и зверей. Но горы издавна слывут безводными.

Царит тишина, подчеркивающая угрюмую безжизненность гор. Но вот раздается легкий звон камней — и по дальнему склону деловитой и размеренной рысцой, как лошади по хорошей дороге, семенят горный козел и небольшой козленок. Видимо, они возвращаются издалека, с водопоя. Затих стук камней, крикнул поползень, и вновь наступила тишина.

По сухим руслам ущелий, далеко врезающимся в каменистую пустыню, тянутся редкие саксауловые заросли. Отдельные кусты саксаула по ущельям забираются высоко в горы. Необычно видеть среди скал это дерево равнинной пустыни. Саксаул добывает воду, текущую где-то глубоко по каменистому ложу, скрытому селевыми наносами. Когда-нибудь здесь, быть может, будут найдены полезные ископаемые, появятся колодцы, местность оживет, и исчезнет такая глубокая тишина.

Вот и рисунки на скалах: козел, олень и охотник, преследующий с собакой горных козлов. Похоже, что одна из ног переднего козла попала в западню. У самого подножия горы на большом камне высечено изображение козы. Кругленькое тельце, полный живот, мохнатые ноги и нежные рога отчетливо подчеркивают в рисунке домашнее животное — козу, основное достояние скотоводов-кочевников.

Катутау — конечный пункт нашего путешествия, и немного обидно так рано уезжать отсюда из-за воды, не посмотрев гор и саксауловых зарослей. Но вечером, когда выпита последняя кружка, начинает накрапывать дождик. Наш большой легкий тент пропитан парафином. Почему бы его не расстелить, сделав углубление посрединке?!

Дождь усиливается, и через час, таким образом, бачок полон дождевой воды, вымыты руки и лицо, полны воды вычищенные котелки, миски и кружки, а в тенте еще озерко. Теперь у нас не менее чем недельный запас воды, и в следующее утро я собрался в поход и бодро вышагиваю по сухому руслу селевого потока, поросшего саксаулом, подбираюсь к выходу в обрывистое ущелье и… невольно останавливаюсь: у подножия горы зияет черное отверстие пещеры.

Настоящие пещеры в отрогах Джунгарского Алатау неизвестны, и только местами имеются ниши выветривания, неглубокие и открытые. У входа пещеры находится большая, сглаженная временем насыпь из мелкого красноватого щебня, а стенки пещеры, освещаемые скудным светом, имеют правильное четырехугольное сечение. Пещера, без сомнения, сделана руками человека. В коридоре можно свободно пройти не сгибаясь.

После яркого солнца странно в полумраке. Сзади светлое окошко входа с кусочком голубого неба и желтой пустыни, впереди — совершенная темнота и неизвестность. Глаза с трудом различают контуры стен. Они вырублены слегка волнистой линией, образуя как бы маленькие, немного выступающие на поверхность колонны. По-видимому, эта черта обусловлена техникой вырубки скал. На полу пещеры земля, перемешанная со щебнем, а потолок весь черный от давней копоти костров. Направление пещеры строго с запада на восток.

Куда приведет пещера, идущая в глубь горы? Может быть, снять с плеча ружье и быть готовым ко всяким неожиданностям?

Вот пройдено около 20 метров. В пещере глубокая темнота. Вдруг впереди тончайшая кисея поблескивающих искорок. Переливаясь, они перепрыгивают с места на место мерцающими огоньками. Еще шаг — и нога внезапно проваливается, и колено ударяется об острый камень. Какая неудача! Посреди круглая, глубиной в полметра яма. И надо же было так неосторожно оступиться, заглядевшись на мерцающие огоньки!

Теперь в глубоких сумерках виден конец пещеры. Он немного выше и шире коридора хода пещеры и может быть условно назван комнатой. Трещины в камне заполнены кристаллами гипса. Кроме того, тонкий налет этих кристаллов покрывает все стены и потолок. Они ярко загораются при свете зажженной спички, мерцают красными блестками и гаснут.

Местами на стенках комнаты видна темно-коричневая глиняная штукатурка, очень твердая и почти окаменевшая. Она только на глубоких трещинах и неровностях, нарушающих прямизну стен и потолка. Кое-где можно заметить, что штукатурка многослойна и, по-видимому, наносилась несколько раз в различное время. Но она сбивалась кем-то, причем иногда вскоре за нанесением, так как следы ударов инструмента (по всей вероятности, лопаты или топора), а также отпечатки конического конца кирки хорошо сохранились на штукатурке и тоже окаменели. Эти следы говорят о том, что пещеру несколько раз тщательно обследовали: наверное, в поисках потайного хода или запрятанного клада.

На полу комнаты высечены канавки. Начинаясь небольшим углублением у конечной стенки, канавка спускается к выходу и впадает в яму, в которую я провалился. В двух местах канавка пересечена двумя более широкими неглубокими поперечными канавками. Все же сооружение составляет отчетливую фигуру креста. Откуда здесь, в глубине Азии, мог оказаться крест? Яма и канавки тщательно вымазаны серой, сильно зацементированной глиной, на которой сохранились отчетливые следы пальцев человека. Для чего все это сделано?

Возможно, у верхнего углубления закалывалась жертва, и ее кровь стекала по канавке в яму. Перед входом в комнату горел жертвенный огонь, и, может быть, для того, чтобы попасть в конец пещеры, нужно было пройти через него, очистившись от грехов и злых духов, мучивших охваченное недугом тело. Или во влажное время года, когда по трещинам в скалах просачивалась вода, отложившая всюду кристаллы гипса, она собиралась по канавкам в нижнюю яму.

Сколько пещере лет? На этот вопрос нелегко ответить. По-видимому, она относится к давнему патриархально-шаманскому культу урочищ, служивших зимой убежищем скотоводам. Впоследствии пещера могла использоваться для разнообразных целей.

Живо представляется, как полуголые люди с большими кирками вырубали пещеру, как, задыхаясь в пыли, вытаскивали наружу щебень, как перед жертвенным огнем в нем закалывалась жертва и как с чувством страха и почтения входили в нее простые, доверчивые полудикари, издалека приезжающие в этот глухой уголок безводной пустыни…

После темной пещеры пустыня, освещенная солнцем, слепит глаза. Я с удивлением оглядываюсь: рядом с пещерой — развалины очень старой постройки. И как только я сразу их не заметил! От нее остались полуразрушенные стены, сложенные из камней. Но самое интересное в том, что постройка возведена на таком же, даже большего размера, выбросе мелкого красного щебня, какой находился и напротив пещеры.

Откуда мог появиться этот выброс мелкого красного щебня?

Не было никакого сомнения, что рядом с первой пещерой находилась вторая. Но вход ее прикрыт стенками постройки, забросан обвалившимися камнями. Возможно, когда-то постройка сообщалась с пещерой.

Давно ли была закрыта эта вторая пещера? Что там в ней находится сейчас? Вот бы ее раскопать и разгадать тайну обеих пещер, построенных очень давно в этой глухой, необитаемой и пустынной местности.

С каждым днем холоднее ночи и особенно свежо по утрам при восходе солнца. Теперь вечерами не поют уже сверчки и кузнечики и тихо роняет на землю золотые листья туранга. Разгорится костер, и вблизи него от тепла пламени оживает жизнь: вылезает на траву кобылка-пустынница и, прогревшись, бодро прыгает в сторону; проснется оса и начнет энергично чистить свое блестящее тело и расправлять усики; промчится паук-ликоза, которому стало жарко. Так же, как и ранней весной, утром на солнце ползают ночные жители пустыни: большие жуки-медляки, мокрицы, фаланги и многие другие, кому стало жить невмоготу ночью из-за холода.

Чаще стали перепадать дожди, и кое-где, как весной, зазеленела коротенькая травка, а в ложбинах разукрасился розовыми цветами кустарничек-курчавка.

Постепенно угасает жизнь. Смолкли песни кобылок-пустынниц. Большинство из них отложили яички в землю и, закончив заботы о потомстве, погибли. Но в ложбинах еще скачут кобылки-прусы, светлокрылые тиосциртусы, типичные для осени. Днем, как только пригреет, незаметные и маленькие, в траве шмыгают несуразные, как лягушки, личинки кобылок-тметисов, остроголовые пиргоморфы и многие другие.

Муравьи-жнецы поспешно забивают свои кладовые урожаем. Скорпионы заползли под камни и уже больше не показываются наверх. Хвостами, вооруженными шипами, они постепенно вырывают узкие норки, собираясь в них провести долгую зиму. Многие насекомые уже давно попрятались в норы, трещины, в каменистые осыпи или остались в яичках переживать долгую зиму.

Появились большие стаи скворцов и стали носиться над пожелтевшими забоками. Собрались в стаи чернобрюхие рябки и начали готовиться к отлету. Летают над пустыней большие стаи саджи и, будто что-то потеряв, мечутся от холма к холму, от горизонта к горизонту.

Над рекой потянулись к югу водоплавающие птицы.

Мы сидим на берегу реки напротив черных больших курганов. Осень раскрасила забоку. Ярко-желтыми кострами полыхает листва туранги, багрово-красными — барбариса, нежно-желтыми — ивы. Побурела трава. Тростники склонили мохнатые метелки, и река затихла, будто остановилась, и стала как зеркало. Остались позади мрачные горы Катутау, голубой полоской видны Калканы. Совсем рядом, параллельно нашему обратному пути, тянутся горы Чулак. Кое-где на вершинах гор уже белеют пятна снега.

Наступает вечер. На подгорной равнине, в пустыне, появились освещаемые заходящим солнцем светлые точки — джейраны. Постепенно светлые точки блекнут и тают в наступающих сумерках. Над притихшей рекой раздаются птичьи голоса. Далеко в тугаях надрывисто и страшно кричит косуля.

Большой костер бушует пламенем. Искры летят кверху, к темному небу, и тихо гаснут. И когда затихают звуки осенней ночи, раздается громкий крик фазана, хлопанье крыльев и свист торопливого полета. Крик этот, неожиданный и резкий, прорезает тишину. Еще слышны крики и взлеты птиц: где-то на ночевку фазанов забрался дикий кот и переполошил уснувших птиц.

Ранним утром воздух наполнен свистом крыльев, гоготом гусей, криками фазанов. Розовый от лучей солнца, пролетает со стаей кряковых уток одинокий, отставший от своих лебедь.

Налетел на бивак баклан и, увидав людей, взмыл кверху. Флегматичная цапля медленно летит над рекой, но, заметив замешательство баклана, торопливо сворачивает в сторону.

Утро с упругим, прохладным воздухом, пахнущим снегом далеких горных вершин, с прозрачными далями блещет яркими красками осени.

Вдали справа краснеет вход в ущелье Кызыл-Аус, потом пологие холмы Чулак-Джигде. Черной полоской виднеется дайка Иргизеня — музея наскальных рисунков. Темно-лиловые скалистые горы постепенно уходят назад и блекнут. Промелькнула каменистая пустыня с кустиками солянок, потом серая полынь прикрыла лёссовую почву. Вот и узкая, извилистая долинка, и мы мчимся мимо тростника в пустыне. Еще несколько холмов, и на горизонте появляется зеленая полоска поселка Ченгельды. А за ним асфальтовая дорога. Все ближе и ближе горы Заилийского Алатау, мелькают мимо села, и вот уже вдали город Алма-Ата.

Я бросаю взгляд в сторону. Слева, далеко на горизонте, едва заметной голубой полоской еще видны горы.

Прощайте, отроги Джунгарского Алатау!