По ту сторону тысячелетия

Проповедник дьявола

Прошло почти четыре недели, прежде чем Деа начала осознавать, что значит быть дочерью и спутницей Готена.

Четыре недели — раньше для нее это были бы пустые слова. В Гибельштайне не знали календарей: их можно было найти только в монастырях да при королевских дворах. Странствующие монахи и другие благочестивые путники извещали деревенских жителей о том, в каком году пребывает сейчас весь мир и сколько лун миновало со дня его сотворения. Большинство гибельштайнцев этим совсем не интересовались: они отмеряли свое бытие по хорошим или плохим урожаям. И только когда стало известно, что наступил год 999 от Рождества Христова, кое-кто начал прислушиваться и проявлять нешуточный интерес к загадочной штуке, называемой «календарь». Но даже тогда не было и речи о неделях или о названиях отдельных дней. Всему этому Деа научил Готен. Он многое ей рассказывал, старался пробудить у нее интерес к учению и любознательность, и эти уроки доставляли Деа огромное удовольствие. Она узнала столько всего о вещах, раньше ей абсолютно чуждых, — именах, странах, диковинных словах. И чем больше отец рассказывал, тем больше хотелось ей узнать, тем любопытнее она становилась.

За эти четыре недели она узнала больше, чем за предыдущие двенадцать лет своей жизни. При этом она почти не сомневалась, что ее мать — Деа все еще продолжала называть так свою кормилицу и не хотела бы изменять этой привычке — также обладала обширными знаниями. Но она утаивала их от Деа, наверное, из опасения, что девочку, как и ее саму, будут считать ведьмой. А на самом деле мать Деа была просто намного умнее всех остальных гибельштайнцев.

В конце четвертой недели, в сильный снегопад, Деа и Готен добрались до одного города. Такого большого поселения Деа никогда в своей жизни не видела. До этого она ни разу не выезжала из Гибельштайна и даже не могла себе представить, что бывают места, где домов гораздо больше, чем тридцать или сорок.

Это был город с огромными домами из камня, высокими зубчатыми стенами и башнями, на которых развевались вымпелы и флаги. На крышах посверкивали белые снежные шапки. У городских ворот стояли часовые в кожаных панцирях, меховых плащах и с мечами; они проверяли каждого входящего в город и выходящего из него. Узнав Готена, воины побледнели и поспешили дать ему дорогу.

В течение прошедших недель отец и дочь проехали множество деревень, но нигде Готен не исполнял своих обязанностей судьи и охотника за ведьмами. Они останавливались в гостиницах, спасались от февральских холодов, греясь у каминов, и спали на тюфяках, набитых соломой, точно так же, как и другие путешественники. Но повсюду люди затихали и робели, узнав, кто сидит здесь, рядом с ними. Однако Готен ни над кем не вершил суд, хотя к нему обращались много разных мужчин и женщин с доносами на своих знакомых. Готен отсылал всех прочь.

Но в этом городе — Деа сразу почувствовала — охотника за ведьмами ждала работа. Казалось, что это не отбросы и открытые клоаки в переулках распространяют дурной запах. Дыхание зла повисло между домами, подобно легкому туману. Явственно пахло смертью и обреченностью.

Виной всему этому были, прежде всего, сами люди. Они довели свой город и свои дома до страшного запустения. Страх перед ожидаемым концом света свирепствовал здесь больше, чем во всех других селениях, через которые проезжали Деа и Готен. Никто больше не заботился о поддержании порядка, чистоты и исправности, ибо все без исключения думали, что не переживут следующий год. Кому в день Страшного суда нужны прекраснейшие и чистейшие улицы, если ты сам будешь сметен с лица Земли Божьим гневом, как и все остальные?!

Повсюду громоздились целые горы отбросов и нечистот. От большинства людей так отвратительно пахло, что невозможно было пройти мимо них. Порванная одежда давно не приводилась в порядок. Болезни распространялись, так как никто не лечился. Все устремились к скорому и неизбежному концу.

Снова и снова на пути возка Готена попадались толпы людей, собиравшихся совершить паломничество в Святую землю. Они покидали родину, надеясь обрести спасение у стен Иерусалима. Фанатичные горлопаны, величавшие сами себя проповедниками, сеяли в народе панику и отчаяние. Почти ежедневно, как узнали Деа и Готен от воинов городской гвардии, все новые потоки пилигримов устремлялись на юг, бросая не только свои дома, но даже семьи.

Дело было плохо, гораздо хуже, чем сам Готен мог себе представить.

— Если не Бог нашлет на нас конец света, то люди сами позаботятся об этом, — ругался Готен и предостерегал Деа, прося ее не поддаваться всеобщему унынию и подавленности.

Но опасался он напрасно. Деа не испытывала ничего, кроме презрения к людям, позволившим так себя одурачить. Презрение, но отчасти и сострадание. Именно «проповедники», стоявшие на каждом углу и жуткими голосами выкрикивавшие свои зловещие предсказания, являлись источником всех бед. Они сеяли панику, они подстрекали людей покидать родные места и уходить на чужбину. Уже давно настала пора положить конец их разрушительным делам.

Как вскоре выяснилось, именно эта причина привела Готена в город. И не его одного. В городской цитадели[2] состоялось собрание судей и охотников на ведьм, на котором они должны были решить, как пресечь зло, исходившее от странствующих проповедников. Могущественнейший из всех гонителей ведьм был приглашен на это собрание, человек, подчинявшийся только Папе. Готен упоминал его имя, но какое, Деа уже забыла.

Да и зачем? Она все равно не собиралась знакомиться с этим ужасным человеком. Вместо этого девочка решила наведаться в город.

Готен высадил ее у подножия цитадели и еще раз напомнил, как следует вести себя в этом городе и чего надо остерегаться. Потом направил своего коня к воротам крепости. Деа осталась одна на площади.

Она внимательно огляделась по сторонам. Городская суета все еще сбивала ее с толку. Сколько же людей! Сколько голосов, звучащих разом!

Снег на площади был затоптанным и грязным. Люди кутались в меха и длинные льняные плащи — по крайней мере те, кто мог себе это позволить. Но были тут и нищие, и больные, лежавшие, как полумертвые, вдоль стены, с посиневшими от холода лицами и отмороженными пальцами.

Деа всегда воображала, что города — это чудесные места, полные роскоши и великолепия, однако здесь перед ней предстала картина ужасающей бедности и нищеты. Даже богатые, которые проходили мимо замерзших, не обращая на них ни малейшего внимания, вызывали жалость своим безразличием ко всему на свете.

Немного неуверенная, но и захваченная новым для нее зрелищем, Деа отправилась в путь. На ней были теплые сапожки, длинная фуфайка, достававшая почти до колен, и теплая меховая накидка, которую Готен купил для нее. Он очень заботился о ней, и она замечала, что он изо всех сил старается быть для нее настоящим отцом. Многое из того, что делал Готен, выполняя свои отцовские обязанности, получалось у него неуклюже, но именно это и выдавало девочке, насколько серьезно он к ней относится.

У Деа иногда возникало ощущение, что отец и сам не ожидал, насколько привяжется к ней. Ответственность за дочь была для него чем-то совсем новым и непривычным. Но он старался изо всех сил, и уже одно это трогало ее. Конечно, случались и такие дни, когда он становился строгим и даже ворчливым, но Деа была не из тех людей, которым постоянно нужен какой-нибудь собеседник. Если она замечала, что у Готена плохое настроение, то просто оставляла его в покое, рылась в сундуках с книгами, стоявших в повозке, или рассматривала нарисованные от руки картинки в богато украшенной Библии. Она еще не умела читать сама, но училась этому очень старательно. Готен обещал ей, что если она и впредь будет такой же прилежной, то к лету освоит великую премудрость чтения.

Но теперь Деа думала не о книгах, а пыталась на свой страх и риск узнать что-нибудь о том неведомом мире, который окружал ее сейчас. От площади перед цитаделью она свернула в один из переулков. Девочке бросилось в глаза, как мало здесь детей. Те немногие, что встречались на пути, выглядели очень бедными и заброшенными. Некоторые угрожающе поигрывали ножами и палками, будто только того и ждали, чтобы напасть па какого-нибудь богатого купца.

Наконец она вышла па широкую площадь, куда больше той, что перед цитаделью. По краям площади стояли рыночные палатки, большей частью пустовавшие. В центре собралась огромная толпа. Люди окружили деревянный помост, на котором, возвышаясь над всеми и глядя поверх голов, стоял некто и громким голосом произносил речь.

«Еще один проповедник», брезгливо подумала Деа.

Лицо этого человека скрывала густая тень, которую отбрасывала его широкополая шляпа. Тем не менее Деа сумела рассмотреть, какими до странности узкими были черты этого лица. Издалека казалось, что у него вовсе нет губ, совсем как у рептилии.

— В Святой земле вас ожидает прощение Господа! — мощным голосом кричал он в толпу. — Вам отпустятся все грехи, если вы присоединитесь к моему паломничеству. В Судный день Господь узнает, кто был его верным слугой, но ему станет ведомо и то, кто предпочел остаться дома, испугавшись тягот Божьего пути. Да и страшны ли эти тяготы по сравнению с тем, какие муки ожидают вас, грешников, на том свете? Уже раздувают демоны адский огонь, уже раскалены орудия пыток, которыми они будут терзать вас.

Ропот ужаса прошел по толпе. То, что проповедник вслух высказал затаенные страхи людей, только усилило эти страхи. Казалось, все собравшиеся готовы немедленно последовать за ним в Святую землю.

Деа обратилась к стоявшей рядом с ней и внимательно слушавшей молодой женщине:

— Кто этот человек?

— Люди называют его «Белый», — ответила женщина, не отрывая глаз от проповедника. — Он принесет всем нам спасение.

— Просто «Белый»? Разве у него нет имени?

Женщина неприветливо взглянула на Деа:

— Что значит какое-то имя в преддверии конца?

— Но ведь не бывает… — Деа оборвала себя. Не имело никакого смысла разубеждать эту женщину — во всяком случае, не здесь. Девочку бы просто высмеяли — если не что-нибудь похуже. Вместо этого она спросила женщину: — А ты пойдешь с ним?

Ответ последовал сразу, и в нем звучала снисходительность:

— Конечно.

— И ты не боишься долгого пути в Святую землю? — Деа не имела ни малейшего представления о том, как долго в действительности нужно туда идти. Она знала только, что на пути странников встают высокие горы, им приходится переплывать моря…

— Белый наверняка поведет нас так, как нужно, — сказала женщина без тени сомнения. — Тому, кто забудет о своих собственных суетных стремлениях и желаниях и последует его слову, ничто не может угрожать.

Деа была потрясена той властью, которую может возыметь над людьми какая-то пустая речь. С другой стороны, тот, кто боялся, наверное, и впрямь верил почти всему, что ему рассказывали, — до тех пор, пока рассказчик одновременно сулил спасение.

Она решила пробраться чуть поближе к помосту оратора. Люди были так подавлены его речью, что едва замечали, когда Деа толкала или отодвигала их.

Через некоторое время она подошла уже на достаточное расстояние, чтобы взглянуть Белому прямо в лицо. Она думала, что, рассмотрев его поближе, обнаружит нечто вызывающее почтение и даже благоговение. Быть может, глаза, внушающие доверие, или дружелюбная, ободряющая улыбка. Однако ничего подобного не было. Совсем напротив: Деа показалось, что Белый производит впечатление злого и коварного человека. Ни за что на свете она не доверилась бы ему. Как странно: люди боялись ее отца и в то же время толпами следовали за такой отталкивающей личностью, как этот Белый!

Проповедник все говорил и говорил, но Деа почти не слушала его речей. Она не отрываясь вглядывалась в это мрачное, ящероподобное лицо.

Чем дольше она смотрела, тем отчетливее понимала, что голова Белого действительно похожа на голову ядовитой змеи. Девочка напряженно прищурила глаза, сосредоточившись на облике оратора. Пропади все пропадом! Разве его зрачки не узки, как щели? А зубы не так же остры, как змеиные?

Боже великий, его лицо и вправду изменилось! Оно все больше и больше искажалось, превращаясь в ужасающую, отталкивающую морду некоего чудовища — не ящерицы, не волка, а чего-то абсолютно неведомого, от чего по спине Деа побежали мурашки.

Она в полном смятении огляделась вокруг. Почему же, ну почему никто, кроме нее, не замечал этого?! Толпа все еще почтительно слушала заманчивые слова проповедника. Никто, кажется, не видел того, что отчетливо бросалось в глаза Деа, некую тварь, которая могла называться кем угодно, но только не человеком!

И тут взгляд Белого упал на нее.

Это был не тот случайный рассеянный взгляд, каким оратор время от времени окидывал толпу, скользя по лицам и ни на ком надолго не задерживаясь. Нет, казалось, он намеренно выхватил девочку из всей этой людской массы и холодно уставился на нее. Деа почувствовала, как что-то вонзается в ее сознание и будто сверлит его — что-то острое, как хрустальный клинок. И такое же убийственное.

Но вдруг случилось нечто странное.

Белый вздрогнул. Его речь стала бессвязной, он начал запинаться. Постепенно колющая боль в голове Деа прошла; казалось, невидимое оружие этого монстра натолкнулось на какое-то препятствие, заставившее его отступить.

У Деа не было времени раздумывать об этом. Она круто повернулась и бросилась бежать. Не обращая ни на кого внимания, она продиралась сквозь толпу, наступая на ноги и пиная всех подряд. Она слышала, как Белый снова заговорил, и была уже почти готова к тому, что сейчас он натравит на нее своих слушателей.

«Держите ее! — звучал у Деа в голове его истошный крик. — Не дайте ей уйти!»

Но Белый не сказал ничего подобного. Он просто продолжил свое воззвание и больше не обращал на Деа никакого внимания. И все же, когда она оглянулась, то заметила, что проповедник украдкой следит за ней. Она безошибочно чувствовала, как он запечатлевает в своей памяти ее лицо. Ее тело. Ее движения. Он смог бы ее найти, смог бы узнать ее, смог бы…

Толпа осталась позади, и Деа постаралась прогнать от себя всякую мысль о демоне на помосте.

Единственное, чего она сейчас хотела, это как можно скорее увидеть отца. Готен решит, что надо делать и как поступить. Возможно, он еще успеет спасти несчастных, собравшихся на рыночной площади, прежде чем они последуют за Белым в его «Божий путь», который наверняка окончится для них совсем не в Святой земле.

Деа как одержимая мчалась по переулкам, минуя дома, пересекая улицы, пока не очутилась наконец перед цитаделью. Она, конечно, пробежала бы через открытые ворота прямо во внутренний двор, если бы один из охранников не задержал ее.

— Куда? — грубо спросил он, хотя по выражению его лица было ясно, что он не пропустит девочку, что бы она ему ни ответила. — Я хочу к моему от… — начала Деа, но тут же поправилась: — К моему учителю. К Готену, охотнику за ведьмами.

Никто не должен был знать, что она его дочь, и, если бы она заявила об этом здесь, ее тут же, без промедления, вышвырнули бы из города.

— К Готену? Так-так, — повторил охранник с самодовольной ухмылкой. — И чего же ты от него хочешь?

— Попросить его отдать приказ, чтобы с тебя содрали кожу живьем, — выдохнула она в бешенстве, изо всех сил наступила стражнику на ногу и промчалась мимо внутрь цитадели. За своей спиной она услышала громкие крики охранника, к которому тотчас присоединились и другие солдатские глотки.

«Просто замечательно, — думала она. — И каков же твой план? Ты даже не знаешь, где собрались охотники за ведьмами! Ты его здесь никогда не найдешь!»

Деа пронеслась мимо человека, который, широко раскинув руки, пытался поймать ее, нырнула под вытянутое копье другого, хотевшего ее остановить. Молнией помчалась она к арке ворот, ведущих в главное здание цитадели. Где же и быть собранию, если не здесь?

Ход, наклонно ведущий от ворот в глубину крепости, был, к великому облегчению Деа, совершенно безлюден. Где-то здесь, вероятно, должен быть боковой вход. За собой она все еще слышала вопли охранников, громыхание их доспехов и пронзительный скрежет клинков, выхваченных из кожаных ножен. Деа отчетливо понимала, что погибнет на месте, если солдаты доберутся до нее. Отец был сейчас ее единственным спасением!

Впереди себя она вдруг увидела женщину, появившуюся из боковой двери и несущую целую стопку простыней. Стопка была так высока, что скрывала лицо женщины. Она с трудом балансировала под тяжестью своего груза и не заметила Деа.

Деа подставила ей ножку. Женщина споткнулась и с криком упала, уткнувшись лицом в свои простыни. Когда она вновь приподнялась и огляделась, Деа уже стояла над ней, сжимая рукоятку своего тупого ножа, полученного когда-то в подарок от деревенского кузнеца в Гибельштайне. Девочка смотрела на служанку, стараясь придать своему лицу как можно более грозное выражение; та, скуля и хныча, поднялась и, высоко подняв руки, убежала.

Деа спрятала нож, собрала белье и понесла его перед собой на вытянутых руках. Теперь ее лицо было надежно спрятано, и она следила за тем, чтобы как-нибудь не высунуть его.

Неся свой груз, она дошла наконец до комнаты с высоким потолком, где множество служанок занимались разной работой. Почти все переносили что-то с места на место. Среди них Деа ничем не выделялась.

Скоро в дверях помещения столпилось около полусотни вооруженных солдат. Они озирались, явно выискивая кого-то. Не найдя, охрана побежала дальше. Они не узнали Деа за грудой простыней. Впрочем, это был только вопрос времени: испуганная служанка наверняка доложит о своей неприятной встрече кому-нибудь из стражи. И тогда уже ни простыни, ни что-либо еще не спасут Деа.

Она снова бежала, углубляясь все дальше в мрачную цитадель, пока наконец не увидела через распахнутые двери одного из залов множество мужчин. И среди них — она с трудом верила своему счастью — был и Готен!

Совещание, видимо, не началось, так как большинство мужчин медленно расхаживали по залу, а кресла, расставленные вокруг огромного стола в центре, пустовали. Там было человек двадцать, а может, далее и больше — так показалось Деа. Готен одиноко сидел на углу стола. Его дочь знала, что он невысокого мнения о других охотниках за ведьмами и не стремится к общению с ними.

Она глубоко вздохнула, бросила наконец на пол простыни и направилась прямо к Готену.

Он увидел ее, лишь когда она подошла совсем близко. Но и другие служители церкви заметили девочку: разговоры смолкли; иные из собравшихся от неожиданности отступили в сторону.

— Деа! — вырвалось у Готена. Она впервые видела его таким изумленным. — Что ты…

Она прервала его, с трудом переводя дыхание:

— Меня преследует стража… И служанка… И вообще все и каждый в этой дурацкой развалине. Они…

Готен вскочил и потащил дочь в сторону, пока она не переполошила всех охотников за ведьмами.

— Всего-навсего моя помощница, — объяснил он тем, кто стоял поблизости, потом завел Деа за толстую колонну, скрывшую их от любопытных взоров.

— Деа, ты с ума сошла?! — гневно зашептал он. — Ты имеешь хоть малейшее понятие о том, куда попала? Детям здесь нечего делать. Эти люди не любят шутить, когда кто-то нарушает закон.

Деа внимательно посмотрела на отца: — Это звучит так, как будто ты боишься своих собственных единомышленников.

— Боюсь за тебя, Деа, — тихо возразил он. — И эти люди вовсе не мои единомышленники.

Она еще раз глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться, и рассказала ему обо всем, чему была свидетельницей. О сборище на площади, о проповеднике в белом. И о том, как его лицо на ее глазах превратилось в мерзкое обличье демона.

Готен внимательно слушал ее, и девочка с благодарностью и гордостью отметила, что он ни на миг не усомнился в ее словах. Он воспринимал ее всерьез, и это был самый драгоценный подарок, какой отец мог сделать своей дочери.

Когда она закончила рассказ, Готен сказал:

— Хорошо, что ты пришла ко мне. Я не знаю, почему именно ты сумела разглядеть то, что было скрыто от остальных, но не сомневаюсь: мы имеем дело с настоящим демоном. Теперь наша очередь познакомиться с этим Белым.

— Прямо сейчас?

— Прежде чем он ввергнет всех этих людей в пучину несчастий. — Готен выпрямился, потом вышел из-за колонны. — Подожди здесь, — сказал он Деа. — Есть кое-кто, кому я обязан сообщить о случившемся.

Деа смотрела, как отец спешит к дальнему концу огромного стола.

Там, на более высоком стуле, чем остальные, сидел широкоплечий мужчина с окладистой белой бородой, которая раздваивалась на груди. Голова его почти облысела, и только затылок обрамляли волнистые седые волосы, ниспадавшие на капюшон рясы. Очень темные, глубоко посаженные глаза внушали страх, но, сколько ни смотрела на него Деа, он оставался обычным человеком. Никаких изменений и превращений в нем не происходило. Если ее способность распознавать зло под скрывавшей его личиной еще сохранилась, то она могла быть уверена по крайней мере в том, что глава охотников за ведьмами — не замаскированный демон.

«Замаскированный демон», — повторила Деа про себя. Теперь в каждом, кто встречался ей, она была готова заподозрить исчадие ада. Но все-таки у этого человека очень жестокие глаза, и она предпочла бы никогда не иметь с ним дела. Наконец-то она вспомнила его имя — Абакус!

Готен остановился рядом с ним, наклонился и что-то прошептал ему на ухо. Лицо главного охотника посуровело. Он поднялся со своего стула. Все разговоры в зале мгновенно смолкли.

— Мой друг Готен только что передал мне сообщение чрезвычайной важности, — с достоинством изрек Абакус.

По залу пронесся шепот, и не один завистливый взгляд устремился на Готена. Многие здесь мечтали о том, чтобы Абакус называл их друзьями.

— Простите, если мы еще немного отложим начало нашего совещания, — продолжал Абакус. — Готен и я скоро вернемся к вам.

С этими словами он вышел из-за стола и поспешил к небольшой двери в конце зала. Готен поманил Деа, та тотчас подбежала к нему и вместе с отцом последовала за Абакусом. За собой они оставляли взволнованное перешептывание и множество удивленных физиономий.

Повозка доставила Абакуса, Готена и Деа к той площади, где Белый читал свою проповедь. Охотников за ведьмами сопровождала сотня всадников в полном вооружении, с острыми клинками наготове.

Деа вела себя очень тихо и скромно, стараясь не встречаться взглядом с главой охотников за ведьмами. Абакус не сказал ей ни единого слова, он вел себя так, будто девочки здесь вообще не было. Только один раз Деа заметила, что он украдкой рассматривает ее. Уж не догадался ли этот человек, что она — родная дочь Готена?

Казалось, что Абакус знает все, что для него не существует никаких секретов и никто не сможет ничего утаить от него. Никто. Даже суровый Готен. Хотя они очень походили друг на друга и ростом, и мрачной внешностью, Готен явно держался как подчиненный. Деа это немного удивляло: таким отчужденным и замкнутым она своего отца еще никогда не видела.

На площади по-прежнему толпились люди. Наверху, на помосте, Белый простирал обе руки, точно желая привлечь к себе на грудь всех собравшихся. Многие мужчины и женщины глядели на него как зачарованные, будто там стоял не какой-то тщедушный проповедник, а сам Спаситель.

Абакус посмотрел поверх людских голов на Белого, затем кивнул. Впервые он прямо взглянул на Деа.

— Ты права, девочка. Я не знаю, почему именно ты сумела распознать его, но ты и в самом деле права. Там, наверху, не человек.

Готен одобрительно кивнул Деа.

Абакус подал знак солдатам. Они соскочили с лошадей и незаметно смешались с толпой. Абакус и Готен дождались, пока воины займут позиции вблизи помоста, после чего слезли с повозки.

— Ты останешься здесь, — шикнул Готен, когда Деа тоже хотела спуститься.

— Но ведь я его разоблачила!

— Ты останешься!

Абакус сзади подошел к Готену и положил ему руку на плечо:

— Это необычная малютка. Пусть идет с нами.

Готен удивленно взглянул на него, потом тяжело вздохнул и кивнул. Деа видела, как ему не хотелось уступать. Он действительно боялся за нее. При этой мысли у девочки закружилась голова.

— Ты все время будешь держаться позади меня, понятно? — сказал он. — Что бы ни случилось.

Она кивнула и четко, по-солдатски ответила:

— Как прикажете, мастер Готен!

Абакус улыбнулся, точно его позабавила эта сцена, а морщины на лбу Готена обозначились еще резче и глубже. Деа подумала, что он, наверное, только теперь начинал понимать: иметь дочь — значит не просто время от времени покупать ей обновки. Ему придется привыкать и к ее настроениям, и к непослушанию. Бедняга Готен! Такого в его жизни и впрямь никогда раньше не бывало.

Народ с неохотой расступался, когда Абакус и Готен рядом шли через площадь. Деа спешила за ними, опасаясь, как бы толпа не оттеснила ее.

Они прошли уже половину пути до помоста, когда Белый вдруг прервал свою пламенную речь. Он заметил обоих охотников. Его руки безвольно опустились. Он оскалил зубы, как дикий зверь, готовый к борьбе не на жизнь, а на смерть.

К удивлению Деа, Абакус и ее отец сохраняли полную невозмутимость. Такое поведение демона не произвело на них никакого впечатления; казалось, нечто подобное они наблюдали бессчетное количество раз.

Из-за спин охотников за ведьмами ей почти не был виден помост. Тем не менее она рассмотрела, как солдаты Абакуса со всех сторон приближались к проповеднику. Громкий ропот и перешептывания волной прокатились по людскому морю. Некоторые мужчины и женщины, казалось, стряхнули с себя дьявольское наваждение, но большинство только в полном смятении вопросительно глядело на адского проповедника. Некоторые стали читать молитвы, кто-то запел псалмы…

По жесту Абакуса ловушка захлопнулась. Внезапно со всех сторон на помост хлынули вооруженные солдаты. Демон громко взвыл, схваченный множеством рук. Его облик сразу утратил все человеческое, хотя Деа подозревала, что никто, кроме нее, не видит этого превращения. Насчет Готена и Абакуса она не была уверена, но из толпы никто не мог понять, что же происходит, даже солдаты, схватившие демона.

Абакус, Готен и Деа подошли к помосту. За ними слышались причитания и жалобы людей, обманутых в своих надеждах на прощение и отпущение грехов. Только присутствие солдат и вид их сверкающего оружия удерживали самых храбрых из приверженцев Белого на своих местах.

Демон с ненавистью зашипел, когда Абакус подступил к нему. Однако потом взгляд его узких, змеиных глаз остановился на Деа.

— Я узнаю тебя, — послышался шипящий голос. Он звучал так, словно говорили одновременно несколько мужчин, один злее другого. — Мне следовало приказать моим сторонникам разорвать тебя на куски!

Абакус вскочил на помост и наотмашь ударил исчадие ада по лицу. Удар был так силен, что голова демона резко качнулась в сторону. Но он продолжал смотреть на девочку.

— Я провижу твое будущее, человеческое дитя. — Тварь разразилась отвратительным, мерзким хохотом, в котором слышалось ликование. — Я вижу много горя и великую печаль. Я вижу нескончаемую череду роковых событий, уготованных тебе судьбой. О да, дитя человеческое, ты будешь страдать! И за каждый свой триумф, за каждую победу ты будешь расплачиваться десятью поражениями. На твоем пути будет много потерь, больше, чем у любого другого человека. Ты увидишь, как умирает каждый из твоих друзей — все, кто был верен тебе. И так до тех пор, пока ты не останешься в полном одиночестве. Совсем одна!

Абакус выхватил меч у одного из солдат и одним мощным ударом снес голову демона с плеч. Безобразный череп с глухим стуком упал на помост и покатился в толпу. Свидетели этой жуткой сцены отскочили в стороны, подальше от мерзкой пасти, ощерившейся длинными тонкими зубами.

Деа остолбенела. Нескончаемый рок? Много горя и печали? Почему демон сказал ей такое? Была ли это только месть за то, что она разоблачила его? Или ее будущее действительно пронеслось у него перед глазами?

— Идем. — Готен положил руку ей на плечо и повел прочь от помоста, прочь от зловонного трупа бестии.

Люди вокруг них, казалось, пробуждались от сна. Неожиданно все заспешили, каждому хотелось как можно скорее покинуть площадь.

— Что он имел в виду? — спросила девочка безжизненным голосом.

Готен смотрел прямо перед собой.

— Дьявол — весьма искусный лжец. И его служители стараются не отставать от него.

— Ты полагаешь, он все это выдумал?

Готен помолчал несколько мгновений.

— Да… да, я уверен, что он лгал.

Деа на ходу взглянула на отца, пытаясь встретиться с ним глазами. Но он упрямо смотрел вперед и ничем не выдавал своих истинных мыслей и чувств.

«Лгал», — думала девочка, стараясь подавить озноб. Да, конечно. Вопрос только в том, кто и кому здесь солгал. И кто от кого что-то утаил, и кто о чем-то умолчал.