По вине Аполлона

Глава 17

Картины, мелькавшие за окнами машины, напоминали кадры из фильма ужасов, и, даже закрыв глаза, я продолжала их видеть. Люди пробирались по улицам, неся детей, чемоданы, птичьи клетки. Некоторые толкали перед собой небольшие тележки или детские коляски, в которых лежали буханки хлеба, одеяла, семейные фотографии. Все направлялись в сторону порта, и путь из города превратился в кошмар наяву. Каждый раз, когда людские пробки вынуждали Натаниэля останавливать машину, я делала снимки его фотоаппаратом. Чувствовала я себя при этом циничным репортером какой-нибудь бульварной газетенки – охотником за сенсациями, однако историк во мне понукал меня запечатлевать сам процесс истории.

К югу от Слота бушевал пожар, который медленно, но верно приближался к центру города. Отовсюду доносились плач и молитвы, перекрывая сухой треск пламени. Дым ел мне глаза, обжигал горло. Взглянув на Натаниэля, я увидела, что голова и плечи у него засыпаны пеплом, который дождем падал на город.

Толпы бездомных горожан заполняли улицы, вынуждая Натаниэля ехать боковыми улочками и переулками. На Маркет-стрит трамвайные рельсы выглядели так, будто чья-то гигантская рука оторвала их от мостовой и,, скрутив, бросила. Из поврежденной трубы на мостовую вытекала драгоценная вода и бессмысленно стекала в переполненные сточные канавы. Театр «Мажестик» лежал в руинах. Изнутри некоторых якобы «огнеупорных» кирпичных домов валил дым.

В центре куполообразная крыша ратуши покачивалась на оголившихся балках, вздымавшихся над остатками фундамента и слоями известки. При виде прикрытых грязными лохмотьями переломанных рук и ног, торчащих из обломков, к горлу у меня подступила тошнота.

– Бродяги, – проговорил Натаниэль, качая головой. На его лице читалась жалость. Он сжал мне руку, желая утешить, но почему-то его прикосновение расстроило меня, вместо того чтобы успокоить. – Бедняги, должно быть, спали на ступенях ратуши, когда она обвалилась.

Невдалеке я увидела пару бродяг, пытавшихся отобрать шелковый вышитый кошелек у молодой китаянки с тремя детьми. Самый младший был привязан к матери, а двое других испуганных ребятишек цеплялись за ее юбку. Натаниэль остановил машину и, выпрыгнув из нее, сбил с ног одного из нападавших, который даже не успел понять, в чем дело. Второй выпустил кошелек и исчез в толпе.

Натаниэль заговорил с женщиной на китайском, который он, видимо, выучил во время своих поездок на Восток, показывая на машину. Сказав что-то в ответ, она забралась на заднее сиденье, крепко прижимая к груди малыша. Старший ребенок сел рядом с ней, а среднего Натаниэль поднял и посадил мне на колени.

– Она говорит, что муж погиб во время землетрясения, – объяснил Натаниэль, садясь за руль. – Я сказал, что мы едем в порт, и предложил подвезти их к месту посадки на суда. Она хочет уехать к сестре в Окленд.

Женщина с любопытством на меня посмотрела, но если ее и удивил мой мужской костюм, она ничего не сказала. Впрочем, и скажи она что-нибудь, я бы все равно ничего не поняла. Я утратила всякое представление о времени, пока мы еле-еле продвигались вперед. Малыш ерзал у меня на коленях. Он прильнул ко мне, испуганно похныкивая, и я принялась гладить шелковистые черные волосы, бормоча что-то утешающим, как я надеялась, тоном.

Краем глаза я перехватила взгляд, брошенный на меня Натаниэлем, – какой-то тоскливо-мечтательный, – который немало меня озадачил. Никогда прежде я не замечала в себе материнского инстинкта, но сейчас, чувствуя тепло детского тельца у себя на коленях, я вдруг испытала сильное, до слез желание иметь ребенка… ребенка от Натаниэля. Я вытерла глаза, надеясь, что другие подумали, будто мне в глаза попал пепел.

На берегу царила еще большая неразбериха, чем в центре.

– Длинная пристань, она разрушена! – воскликнул Натаниэль, останавливая машину. Мы вылезли и ошалело уставились на сваи, полузатонувшие в бухте. Несколько тонн угля, принадлежавшего Южной Тихоокеанской железнодорожной компании, оказались в воде, и по поверхности расползалось омерзительное черное пятно.

Китаянка сказала что-то Натаниэлю, оглядываясь через плечо на клуб черного дыма, приближавшийся к порту. Натаниэль кивнул и, взяв старшего ребенка, посадил его себе на закорки и весело улыбнулся, успокаивая малыша, точно так же, как поступил бы по отношению к собственному сыну любой любящий отец. Сглотнув ком в горле, я взяла среднего ребенка и вслед за Натаниэлем и китаянкой влилась в толпу людей, пробирающихся к причалу.

Подойдя к причалу, мы обнаружили, что вход на него закрыт. Сотни людей стояли перед воротами, кричали и стучали в них кулаками. Некоторые толпились под причалом. Неожиданно служащий отпер замок и распахнул ворота. Толпа хлынула на причал с ревом, напоминавшим рев раненого животного. Натаниэль пропустил меня и китаянку вперед, защищая нас своим телом как щитом от стены людей, напирающих сзади. Запах пота и сажи был так силен, что, казалось, я вот-вот задохнусь. С ужасом я увидела, как какой-то мужчина упал, а толпа продолжала двигаться вперед, топча его. Крики, издаваемые несчастным, перешли в булькающие хрипы, потом смолкли. Я схватилась за живот и тут же почувствовала теплое тело Натаниэля, прижавшееся к моей спине.

– Не смотри, – проговорил он.

Но я не могла. Это ужасное зрелище напомнило мне об одной виденной мной когда-то передаче теленовостей. В ней показывали заснятый на месте событий репортаж о каком-то ненормальном, совершившим акт самосожжения. Я не хотела на это смотреть, но не могла отвести глаз от экрана.

Солнце и лезущий в нос и глаза пепел измотали нас, пока мы, казалось, целую вечность, ждали, когда же наконец толпа вынесет нас к месту посадки. В какой-то момент я испугалась, что нас столкнут в воду, но крепкая рука Натаниэля на моем плече помогла мне быстро справиться с паникой. Китаянка достала из своего шелкового кошелька горсть монет и на ломаном английском стала просить портового служащего продать ей билет до Окленда.

– Извините, но для китайцев мест нет, – ответил, ухмыляясь, служащий.

Натаниэль выступил вперед и сунул пачку банкнот в руку мужчины.

– Надеюсь, это заставит вас передумать, – сказал он с таким видом, будто с удовольствием оторвал бы ему голову. Спрятав деньги в карман, тот согласился продать билеты.

Я сняла накидку и протянула ее женщине.

– Ваши дети смогут использовать ее вместо одеяла.

Переводя взгляд своих темных глаз с меня на Натаниэля, она бормотала слова благодарности на своем языке и совала ему в руку свои жалкие монетки, которые он конечно же отказался взять.

Женщина с детьми помахала нам на прощание и взошла на борт. Я ткнула Натаниэля в бок.

– Смотри.

Энрико Карузо, знаменитый тенор, которого мы слушали накануне в опере – неужели это действительно было лишь накануне? – прокладывал себе путь в толпе, отталкивая стариков и беженцев с детьми. Размахивая над головой фотографией Теодора Рузвельта с его автографом, он кричал своим мощным голосом, который и прославил его:

– Это же я, великий Карузо, – он сунул фотографию в руку одному из служащих. – Сам президент подарил мне эту фотографию со своей подписью. Я отдам ее любому, кто предоставит мне место на этом судне.

У Натаниэля вырвалось ругательство, которое, как я до сих пор считала, не было в ходу в 19О6 году. Затем он обнял меня за плечи и повел прочь от этой сцены, лавируя в толпе.

Наконец, запыхавшись, мы выбрались на улицу.

– Сюда, – взяв меня за руку он подвел меня к деревянному зданию с вывеской «Уэст шипинг».

Заметив знакомого докера, Натаниэль отвел его в сторону.

– Мои корабли, о них что-нибудь известно? Что слышно о «Пасифик Сан»?

Грубое лицо докера расплылось в улыбке.

– Приятно видеть, что с вами все в порядке, сэр. «Пасифик Сан» как хорошая потаскуха…

Натаниэль прервал красочное описание.

– Значит, вы получили известие от Антонио?

– Да. На рассвете он прибыл в Монтеррей и послал сюда весточку с пароходом, направляющимся на север. Мы только что ее получили. С вашей сводной сестрой все в порядке. Правда, Антонио пишет, что она ужасно бушевала, узнав, что пропустила все захватывающие события сегодняшнего утра.

– Захватывающие события, как же, – Натаниэль вздохнул с облегчением. – Однажды этот чертенок как пить дать попадет в беду, но на сей раз я перехитрил ее ради ее же блага.

Я потянула Натаниэля за рукав. Он наклонился и я прошептала ему на ухо:

– Пожары… очень скоро все здесь загорится.

Лицо его превратилось в застывшую маску. Повернувшись к докеру, он принялся отдавать приказания.

– Собери сколько сможешь крепких мужчин. Заплати им как следует. Я хочу, чтобы все из конторы и со складов было погружено на суда, стоящие на причале. Они должны будут отплыть через… – он взглянул на меня.

– Через час, – подсказала я, глядя на приближавшуюся дымовую тучу.

Проследив направление моего взгляда и увидев искры, вылетающие из грозной черной тучи, находящейся всего в нескольких кварталах от порта, Натаниэль стиснул челюсти.

– Через час.

– Хорошо, – ответил докер. – Может, собрать команду для тушения пожара?

– Не нужно. Воды все равно нет. Водопровод вышел из строя.

Глаза мужчины широко раскрылись.

– Нет воды? Но мы не можем бороться с таким пожаром без воды. Господи, спаси и сохрани нас.

Следующие сорок пять минут Натаниэль и я трудились вместе с его людьми, спасая все что можно, пока жар от пожара не стал слишком сильным. Мы выбежали из конторы, держа в руках стопки документов и кое-какие вещи, и увидели, как на крышу посыпался дождь искр. Бросив свою ношу, Натаниэль ухватил меня за локоть и почти понес к пристани. Оглянувшись, я увидела, как пламя охватило стены конторы и в тот же миг расположенный неподалеку склад превратился в оранжевый шар.

– Корабли! – крикнул Натаниэль докеру с грубым лицом. – Забирайте всех, кого хотите, из этого ада на борт самого быстроходного судна и плывите на юг в какой-нибудь безопасный порт. И еще одно – возьмите с собой мисс Джеймс.

– Мисс? – докер удивленно поднял лохматые брови.

Я повернулась лицом к Натаниэлю, чувствуя так, будто меня ударили.

– Я не уеду без тебя, – проговорила я, с трудом распрямляя затекшую спину и пересиливая боль.

Я не могла заставить себя бросить его на произвол судьбы. Что если с ним что-то случится, что-то, чему я с моим знанием будущего могла бы помешать? Изменив историю, я странным образом стала чувствовать себя ответственной за него.

– Может, ты перестанешь упрямиться и прислушаешься к голосу разума? – Его лицо пылало от жара, исходившего от горящих зданий. – Это ради твоей же безопасности.

– Мне все равно. Я прыгну за борт. Я…

Прежде чем я договорила, к Натаниэлю подошел мужчина в черном костюме.

– Натаниэль Стюарт?

– Это я, – ответил Натаниэль.

У меня сжалось горло. Неужели этот человек принес плохие вести?

– Мэр Шмиц просит вас прийти в здание суда, – громко проговорил мужчина, стараясь, чтобы его было слышно за треском пламени. – Он создает комитет ответственных граждан для борьбы с обрушившимся на нас бедствием.

– Шмиц! – Натаниэль, похоже, был готов взорваться. – Все знают, что этот хорек берет взятки у Руфа. Готов спорить, ему приказано изыскать способы нажиться на несчастье других.

Я кашлянула. Сделав знак посыльному подождать, Натаниэль взял меня за руку и отвел в сторону, где нас не могли услышать.

– Ты не прав в отношении Шмица.

– Да он же бесхребетный человек.

– Иди на это собрание и ты убедишься в обратном. Руфа туда даже не пригласили. Шмиц порвал с ним. В конце концов Шмиц предстанет перед судом за взяточничество и даже будет приговорен к тюремному заключению. Но это землетрясение изменило его. Он хочет войти в историю как герой.

– Из всех твоих предсказаний это мне принять труднее всего. Но я пойду и выслушаю хорька.

– Мы его выслушаем, – поправила я.

– Тейлор, – он обхватил ладонями мое лицо и приподнял его так, что я смотрела прямо в его сверкающие глаза, – видит Бог, за последние несколько дней я проникся к тебе уважением, как к человеку, равному мне по уму, а не только как к женщине, способной доставить мне удовольствие.

Лицо мое вспыхнуло при воспоминании об этих удовольствиях, а потом меня бросило в жар, но не только от близости горящих зданий, а и от потрясения, в которое повергли меня слова Натаниэля. Натаниэль Стюарт, человек, воспитанный в эпоху, когда к женщинам относились как к мебели, недвусмысленно признал, что в интеллектуальном плане считает меня своей ровней.

– Но несмотря на это, – продолжал он тем временем, – женщине ни за что не разрешат присутствовать на закрытом совещании общественных деятелей города.

– На случай, если ты не заметил, я одета как мужчина, – возразила я. – Никто и не поймет, что я женщина.

Он бросил взгляд на кое-какие выпуклости моей фигуры, которые не смогла полностью скрыть мужская рубашка, и губы его тронула улыбка.

– Я заметил. Должен сказать, что ты самая несносная из всех женщин, которых я когда-либо знал. Но не могу же я допустить, чтобы ты утонула в бухте.

– Значит, мне можно пойти с тобой?

– Если ты выпустишь рубашку и ничего не будешь говорить, возможно, тебе удастся всех обмануть. Я представлю тебя моим кузеном Джеймсом.

Я должна была бы испытать благодарность. Но все что я чувствовала, глядя в его покрасневшие от дыма глаза, было острое до боли желание, да сосущая пустота, которую, как я опасалась, я уже не смогу заполнить ничем и никем. И еще у меня возникло тревожное предчувствие грядущих более ужасных бед.

– Пожары разрушают город, – мэр Юджин Шмиц в помятом, с пятнами пота после своего похода по горящим улицам костюме стоял с угрюмым видом перед двадцатью пятью членами комитета безопасности, собравшимися в освещенном свечами подвале здания суда – единственном помещении, уцелевшим после землетрясения. – Ратуша в руинах, несколько заключенных, ожидающих суда, оказались на свободе, когда обрушилась тюрьма. Начальник пожарной команды мертв, погиб во время землетрясения, – продолжал он. – Тысячи людей лишились крова, и число это быстро растет. По всему городу вышел из строя водопровод, и мы остались без воды, запасы в цистернах начинают иссякать. При нехватке воды и продуктов весьма велика опасность возникновения какой-либо эпидемии.

Тишина воцарилась в подвале, когда до собравшихся дошел смысл слов мэра.

– Какие шаги предприняты в целях восстановления порядка? – спросил Натаниэль. В мерцающем свете свечей морщины у него на лбу словно бы стали глубже, а вокруг глаз, казалось, залегли темные круги.

– Я телеграфировал в Вашингтон, прося оказать нам помощь, и вызвал солдат армии США из близлежащего форта для поддержания порядка в городе и борьбы с пожарами. Хотя борьба с пожарами сейчас равносильна попытке остановить пугачом набросившегося на вас быка. Полиции и солдатам отдан приказ расстреливать мародеров на месте, и я распорядился закрыть все салуны вплоть до дальнейшего уведомления.

– Хорошее начало, – Натаниэль одобрительно кивнул.

– Что еще? – спросил кто-то.

– Отключены электричество и газ во избежание возникновения новых пожаров, впрочем большинство линий электропередач и газовых труб вышли из строя во время землетрясения. Я ввел в городе комендантский час с захода солнца и до рассвета. Но все эти меры не способны накормить бездомных людей на улицах или согреть их с наступлением ночи.

Заговорил Рудольф Шпреклз, давний противник Шмица.

– Чего вы хотите от нас?

– Чтобы вы позаботились о каждом оставшемся без крова мужчине, женщине и ребенке Сан-Франциско. Для начала нам нужны продукты, одеяла и тому подобное. Кроме того, я прошу вас дать гарантии, обеспечивающие обязательства городской казны, на случай если в ней не останется денег.

– Рассчитывайте на меня, – сказал Шпреклз. – Хотя половина банков в городе уже охвачена огнем и, возможно, к завтрашнему дню мы все окажемся нищими.

Все остальные тоже дали подобные обязательства, включая Натаниэля, который поручился и за меня. После этого Шмиц раздал уведомления о введении комендантского часа и инструкции о мерах по поддержанию порядка добровольцам, вызвавшимся распространить их в городе.

Присутствующие перешли к обсуждению вопроса о том, как предотвратить возникновение эпидемий, но я по-прежнему должна была сидеть, держа рот на замке.

Вытирая пот со лба, Шмиц возобновил свою речь.

– С сожалением вынужден проинформировать вас, что городская больница обрушилась уже при первом толчке. Погибли врачи, медсестры, пациенты.

Послышались потрясенные возгласы, ругательства. Повысив голос, мэр продолжал:

– Если кто-нибудь знает безопасное место, куда можно было бы переправить оставшихся в живых больных, прошу сказать мне об этом.

Я чуть не выпрыгнула из своего кресла, однако Натаниэль удержал меня, толкнув локтем в бок.

– Стюарт-хауз не пострадал во время землетрясения, – сообщил он Шмицу, опережая меня. – Доктор Грили, мой сосед, утром оказал в нем помощь одной женщине, получившей травму во время землетрясения. У нас имеется перевязочный материал и кое-какие медикаменты. Все, кто нуждается в медицинской помощи, могут идти в мой дом.

– Но нам понадобятся антибиотики, – выпалила я. – Чтобы предотвратить инфекции…

Шмиц повернулся ко мне, и у него отвисла челюсть.

– Боже мой! Да вы оказывается женщина.

Не обращая внимания на то, что Натаниэль впился пальцами мне в руку, я продолжала:

– Ну и что? Я немного разбираюсь в медицине. Вам нужны пенициллин, стерильные растворы, наркотические средства для обезболивания…

– Не понимаю, что вы там бормочете, девушка. Но мы собрались здесь для решения важных вопросов, и я настаиваю, чтобы вы замолчали, или мне придется выкинуть отсюда вас и вашего «кузена».

– Она соображает не хуже любого из присутствующих здесь мужчин, – вступился за меня Натаниэль. – Конечно, если у вас достанет широты взглядов выслушать ее.

Не успел Шмиц ответить, как по лестнице в подвал сбежал посыльный.

– Вам лучше уйти отсюда, пока это возможно! – прокричал он. – Дома на другой стороне улицы загорелись, и огонь может в любую минуту перекинуться сюда.

Натаниэль вскочил на ноги и потащил меня за собой наверх. Шмиц поспешно распустил собрание, и члены комитета безопасности устремились следом за нами вверх по лестнице, и вот уже все мы выбежали навстречу творившемуся наверху кошмару.

Из окон коммерческого банка Пратвелла вырвалось пламя и с ревом и свистом взвилось вверх, превратив все здание в пылающий факел. Пожарные, пытавшиеся сбить пламя одеялами и грязью, отступили, сдав банк огню.

У меня стеснило в груди, когда я узнала мужчину, бросавшего мешки с деньгами в фургон, припаркованный перед банком.

– Феннивик, – выдохнула я, прикрывая рот рукой, чтобы не наглотаться дыма. – Должно быть, он сбежал, когда обрушилась тюрьма. А вон отец Пруденс. Но о чем это он спорит с Феннивиком? И зачем они оба побежали в горящее здание?

– Затем, без сомнения, чтобы забрать содержимое сейфа. Или, если говорить о Феннивике, чтобы ограбить его, – губы Натаниэля защекотали мне ухо; он притянул меня к себе, прикрывая от обжигающего жара.

– Но это безумие. Здание того и гляди обвалится.

Пронзительный крик прозвенел в воздухе. Мортимер Пратвелл покачиваясь вышел из банка, держа в руках пакеты с деньгами. Одежда на нем горела. На воздухе пламя вспыхнуло с новой силой, и Пратвелл упал в фургон, бросив деньги на те, что уже лежали там.

Натаниэль и я одновременно бросились вперед. Я не могла стоять и смотреть, как человек, пусть даже совершавший в прошлом неблаговидные поступки, сгорает заживо. Видимо, Натаниэль тоже не мог. На бегу он сорвал с себя пиджак и набросил его на отца Пруденс, но огонь уже добрался до плоти, крови и костей Мортимера Пратвелла.

Я схватила обгоревшее одеяло, брошенное кем-то из пожарных, и рванулась вперед. В этот момент несколько искр попали на деньги, сложенные в фургоне, и те загорелись. Огонь опалил мне руки, когда я набросила одеяло на Пратвелла, но, увы, было слишком поздно. Мортимер Пратвелл зашелся в агонизирующем крике, перешедшем в хриплый стон, и через мгновение все было кончено. Огонь убил его.

Феннивик выбежал из горящего банка со стопкой облигаций в руках и побежал к фургону. Он заметил Натаниэля, оттаскивавшего от фургона обгоревшее тело Пратвелла, но сразу перевел взгляд на деньги в фургоне, пожираемые огнем. На долю секунды наши взгляды скрестились. В его глазах я увидела ту же ненависть, что и тогда, когда он пытался столкнуть меня с крыши дома Натаниэля.

Натаниэль бросился ко мне, преграждая путь Феннивику. Судя по злобному выражению их лиц, оба были готовы убить друг друга.

– Ну давай, подонок, – выкрикнул Натаниэль, закатывая рукава. – Только попробуй тронуть ее, и я с удовольствием сверну тебе шею голыми руками.

В руке Феннивика сверкнул нож. Страх обжег меня, будто к телу прикоснулись раскаленными каминными щипцами. Глаза Феннивика сузились, и воображение тут же нарисовало мне ужасную картину: Натаниэль лежит окровавленный, объятый пламенем.

– Нет! – закричала я, хватая его за рукав. – У него нож. Он убьет тебя.

Глаза Феннивика блеснули. Он стоял, не двигаясь, разрываемый между жаждой мести и жадностью. Затем резко повернулся и, подбежав к фургону, стал выхватывать из него пачки денег и запихивать в карманы и за пояс.

– Ваши руки! – Слова сорвались у меня с губ помимо воли, когда я увидела, что Феннивик, не заметив, схватил пачку тлеющих банкнот, почерневших и загнувшихся по краям. Струйка дыма показалась у него из-под пиджака, и я поняла, что пиджак загорелся.

Натаниэль побежал вперед.

– Деньги! Ради Бога, брось деньги! – кричал он, сложив руки рупором у рта, чтобы его было лучше слышно.

Глаза Феннивика остекленели. Он попятился к задней части фургона, все еще сжимая в руках горящие банкноты. Он неистово ударял ими о ботинки, но добился только того, что поджег носок. Пламя побежало у него по ноге, потом по спине. От воротничка и манжет повалил дым. У него вырвался полузадушенный крик, и он упал лицом в пылающую кучу украденных им денег, ставших его погребальным костром.