Побег генерала Корнилова из австрийского плена. Составлено по личным воспоминаниям, рассказам и запискам других участников побега и самого генерала Корнилова

Побег генерала Корнилова из австрийского плена Составлено по личным воспоминаниям, рассказам и запискам других участников побега и самого генерала Корнилова

После года заключения в казематах чрезвычайки, после сыпного и возвратного тифа, холеры, желтухи и цинги, которые мне пришлось перенести без врачебного ухода в кошмарных условиях жизни пленного белогвардейца, моя память, которой я так гордился когда-то, начинает слабеть. Многие даты событий, которым я был свидетелем и участником, более мелкие подробности и обстоятельства этих событий я начинаю уже забывать. Между тем в моей жизни были события и встречи, имеющие значение не только лично для меня, но представляющие безусловно исторический интерес.

Таким событием мне представляются мои отношения с генералом Корниловым, и то, хотя незначительное, участие, которое я принимал в организации его знаменитого, но в то же время малоизвестного, побега из австрийского плена.

И для историка этой эпохи, и для историка русской армии, который желал бы выяснить мало освещенный в военно-исторической литературе вопрос о русской армии в плену (так как по численности в немецко-австрийском плену была целая армия), и, наконец, для историка, изучающего жизнь, деятельность и взгляды одного из самых крупных деятелей нашего времени, каким, несомненно, был генерал Корнилов, мои воспоминания о его плене и побеге, мне кажется, могли бы дать материал для выводов, которые мне сделать не под силу. Не под силу не только как неспециалисту, но и просто как человеку, лично переживавшему те события, о которых я собираюсь писать, так как, при всем стремлении к полной беспристрастности и объективности, участнику каких-либо событий трудно произвести верную оценку их.

Единственно, что зависит от меня, – это избегать отражений моих личных взглядов и убеждений, симпатий и антипатий и записывать не те события и эпизоды, которые мне, может быть, хотелось, почему-либо оттенить, а все те, которые мне вспоминаются сейчас, когда я пишу, может быть, бессознательно останавливаясь дольше на том, что мне кажется более важным, но, во всяком случае, не умалчивая сознательно ни о чем, каким бы неосуществимым мне лично не казался тот или иной факт. Может быть, благодаря этому мой труд окажется излишне подробным, но эти «длинноты» представляются мне меньшим недостатком, чем отбор одних фактов и умалчивание о других. Это должно быть задачей историка, а не очевидца и участника событий.

Есть еще одно, чего я стремился бы достигнуть, – это передать все, чему я был свидетелем, не подвергая свои воспоминания литературной обработке и не гонясь за занимательностью их для читателя. Мне кажется, что даже при таком стремлении с моей стороны мои воспоминания могут показаться людям другого поколения, жившим в более спокойное время, несколько фантастическими, но это уже не моя вина, если действительная жизнь бывает иногда фантастичнее любого романа и написанный сухим канцелярским языком послужной список генерала Корнилова или Маркова[1], кажется, должен порою звучать как эпическая поэма.

О побеге генерала Корнилова из австрийского плена мне приходилось уже делать публичные доклады во времена Добровольческой армии[2], когда летом 1919 года, находясь в тылу армии на излечении в одном из лазаретов города Кисловодска, переполненного тогда недорезанной русской буржуазией, я читал лекции на эту тему в присутствии бывшего тогда главнокомандующим генерала Деникина[3], всех казачьих атаманов и высших начальствующих лиц Вооруженных сил Юга России[4], а также семьи покойного генерала Корнилова, вдовы генерала Алексеева[5] и В. Я. Колчака – двоюродного брата Верховного правителя[6].

Мне несколько раз тогда пришлось повторить эту лекцию по предложению отдела пропаганды, а по просьбе военного губернатора Терско-Дагестанского края[7] генерал-лейтенанта Невадовского[8] и начальника штаба скаутских организаций[9]Северного Кавказа барона де Лорг прочесть ту же лекцию для учащихся средне-учебных заведений края и бойскаутов, которые были специальными поездками доставлены на мою лекцию из Пятигорска, Железноводска, Ессентуков и Минеральных Вод. По просьбе генерала Шкуро[10] я читал те же лекции донским казакам его корпуса[11].

Но у меня остались только воспоминания о минутах триумфа, а все записки и заметки, набросанные для лекций и заготовленные для дочери генерала Корнилова – Натальи Лавровны Корниловой, пропали у меня в хаосе Гражданской войны.

Между тем полная картина становящегося полулегендарным побега Корнилова из плена мне более известна, чем кому-либо другому, даже принимавшему в побеге несравненно большее участие, чем я сам, так как я разыскивал и расспрашивал других участников побега, чтобы их воспоминаниями увеличить свои сведения о побеге, восполнить то, что не мог знать я лично. Таким образом отрывочные и разрозненные сведения систематизировались и пополнили друг друга.

Я один из всех участников в организации побега Корнилова, который после – в России – встретился с ним и слышал от него лично воспоминания о тех подробностях побега, которые могли быть известны только ему.

Перед публичным чтением мною лекций о побеге я предварительно читал их на дому дочери генерала Корнилова, которая их как бы корректировала и дополняла теми воспоминаниями, которые сохранились у нее от рассказов отца. Мне невольно вспоминается жаркий летний день, утонувшая в зелени вилла, идущая по золотой от солнца аллее жена Деникина с грудным ребенком на руках, а рядом со мною на веранде с распущенными длинными до колен волосами задумчиво слушает меня дочь генерала Корнилова, Наталья Лавровна – Наташа Корнилова, как ее звала за глаза вся Добровольческая армия – теперь жена генерала Шапрон дю Ларре[12], первого офицера, записавшегося в Добровольческую армию 2 ноября 1917 года…

И теперь, когда я стараюсь восстановить в памяти содержание читанных когда-то мною лекций, я пользуюсь записанными воспоминаниями и устными рассказами главного помощника Корнилова по побегу из плена – Францишика Мрняка, осужденного когда-то на смерть австрийским военным судом[13]. И в моей памяти невольно встают маленькие, бедно обставленные комнаты, плач грудного ребенка, улыбающаяся старушка-мать Мрняка с такими мелкими, уютными морщинками у уголков глаз, радушно провожающая меня до дверей…

И мне кажется, что моя обязанность рассказать все, что я знаю об этих людях, о трудностях того героического побега из вражеского плена, одним из организаторов которого пришлось быть мне самому.

Вряд ли кто из людей нашего поколения не помнил героической эпопеи обороны генерала Корнилова при его взятии в плен.

Оставленный прикрывать со своею дивизией отход наших армий при Горлицком прорыве[14], Корнилов отходил с последними нашими частями, выдерживая тяжелые арьергардные бои. Дважды раненный в руку и ногу в этих боях, но оставшийся в строю, он шел в последней цепи.

Немного людей было в этой цепи и немного было взято в плен австрийцами вместе с Корниловым, когда эта цепь была обойдена с флангов и окружена: начальник штаба дивизии – Генерального штаба полковник Кислов[15] (позже – председатель первого Всероссийского съезда инвалидов[16]), пять строевых солдат и один санитар. Как и сам Корнилов, все они (и санитар в том числе) были переранены и не имели возможности защищаться при их окружении и избегнуть плена: не имели патронов отстреливаться дольше, не имели и физических сил бороться холодным оружием.

Такой плен не был позорным. Лучшей оценкой доблести этих людей было то, что полковника Кислова, которому пришлось ампутировать раненую ногу, австрийское командование долго отказывалось признать инвалидом и отпустить в Россию по обмену, несмотря на неоднократные постановления нескольких врачебных комиссий.

Да полковник Кислов и без ноги, как и его товарищи по положению, оставался опаснее для противника, быть может, нескольких десятков вполне здоровых офицеров…

С первого дня плена Корнилов затаил мечту о побеге, но не скоро ее удалось осуществить.

Когда Корнилов оправился от ран, австрийское командование привело его в лагерь для военнопленных в замок Нейденгбах[17], близ Вены.

Лагеря военнопленных и условия жизни в них не всегда и не везде были одинаковы и это необходимо не упускать из виду, чтобы иметь ясное представление того, в каких условиях и обстановке совершился побег Корнилова из плена.

Если бы расспросить нескольких человек, или даже несколько десятков и сотен бывших русских пленных, находившихся в различных лагерях, то данные ими описания внутреннего распорядка жизни и вообще условий пребывания в плену получились бы очень различные, хотя каждый спрошенный не говорил бы ничего, кроме правды. Но как от свидетелей во французских судах берут присягу говорить одну правду и ничего, кроме правды, но не могут требовать от свидетелей сказать всю правду, так и каждый пленник неизбежно будет рассказывать только часть правды.

Находясь во время моего плена в нескольких госпиталях – в Сатмаре-Неймете[18], Бржезанах[19], Будапеште, Кенигрецце бей Эстергом[20], Кёсеге[21], Брюксе[22] и Лайтморице[23], я встречался в них со многими сотнями пленных из многих десятков лагерей, но и для меня было бы трудно обобщить все мною слышанное от них так, чтобы дать исчерпывающую картину, в которой было бы существенное и главное и не было излишних подробностей, не характерных для, если не всех, то хотя бы большинства концентрационных лагерей. Все же я попытаюсь сделать такое обобщение с тем, что когда мне придется говорить о том, или другом лагере, или госпитале, в котором находился за время своего плена генерал Корнилов, я буду попутно отмечать особенности устройства и жизни в этих лагерях, не характерные для всех лагерей вообще.

Еще в Германии, где лагерный режим и вообще быт пленных был строже регламентирован, он был более или менее одинаков; в Австрии же он менялся в каждом отдельном лагере в зависимости от личности командира лагеря и его произвола и от множества более мелких привходящих причин. Наконец и по своему устройству и оборудованию и по составу находившихся в лагере лиц лагеря были неодинаковы.

Были лагеря, помещавшиеся в замках частных лиц, и условия жизни в них были наиболее благоприятные, режим менее строгим, содержание и довольствие военнопленных по меньшей мере сносным; в этих лагерях размещали по преимуществу военнопленных штаб-офицеров, а из обер-офицеров – наиболее болезненных, или поправляющихся от ран. Солдат обыкновенно в таких лагерях не было вовсе, за исключением немногих вольноопределяющихся гвардейских полков, имевших какие-либо связи и знакомства в Австрии. После революции в эти лагеря стали переводить пленных, о которых было известно австрийскому командованию, что они близки с руководящими кругами Временного правительства, или состоят членами социалистических партий…

Были лагеря, помещавшиеся в специально устроенных бараках. Они также были неодинаковы. Одни из них были специально офицерскими, другие – солдатскими, третьи предназначались для пленных гражданских лиц, так называемых частных пленных, четвертые – были смешанными. Как общее правило, режим в лагерях последнего типа был суровее. В одних из лагерей русские военнопленные помещались с пленными других наций: офицеры с офицерами, солдаты с солдатами; в этом случае положение русских военнопленных было лучше, так как пленные других держав являлись привилегированными в сравнении с русскими.

На какие-либо репрессии или притеснения своих пленных граждан другие западноевропейские страны отвечали такими же репрессиями по отношению к пленным немцам и австрийцам, почему к пленным англичанам, французам или итальянцам лагерные власти не решались применять таких суровых мер, а иногда и жестокостей, как к русским. Об этих мерах мне придется еще говорить, пока же должен отметить, что из военнопленных других держав в одинаковом положении с русскими находились сербы, так как пленные, взятые сербскими частями находились на содержании и под охраной итальянского правительства, и сербское правительство было бессильно так или иначе реагировать на обращение со своими военнопленными гражданами. Различные же правительства России при всех сменах властей и переворотах, в общем, одинаково безучастно относились к судьбам своих граждан, находившихся в плену. Поэтому, если в лагерях со смешанным национальным составом русских не всегда возможно было выделить для применения к ним режима, отличного от общего, то в лагерях, предназначенных исключительно для русских или русских и сербов, в особенности, если в таком лагере офицеры помещались вместе с солдатами, положение русских военнопленных становилось очень тяжелым.

Из взысканий, применявшихся к военнопленным офицерам, наиболее распространенными были: заключение на гауптвахте, строгий арест в карцере на хлеб и воду с выдачей горячей пищи на третьи или четвертые сутки, крепостное и одиночное крепостное заключение в сырых и темных казематах, заключение со сковыванием в кандалах, причем правая рука сковывалась с левой ногой.

Мне известен также случай, когда одного русского полковника пытали жаждой, давая ему в пищу исключительно селедки и не давая совершенно ему пить, чтобы выпытать у него, где он спрятал укрываемое им по слухам полковое знамя[24]. К сожалению, я забыл сейчас этого полковника; кажется, он носил односложную, или, по крайней мере, очень короткую немецкую фамилию. Знамя удалось спасти: один офицер, художник, написал образ святого Александра, другие – сделали раму к образу, в которую и было, так сказать, замуровано полотнище знамени, а через объезжавшую концентрационные лагеря делегацию русских сестер милосердия образ удалось отправить в Россию в подарок от русских военнопленных офицеров государыне императрице Александре Федоровне.