Под черными знаменами

ГЛАВА 23

В один из августовских вечеров 1919 года, неспешно шлепая по воде колесами, пароход, следовавший из Семипалатинска, причалил к Верхней пристани Усть-Каменогорска. Среди прочих пассажиров, где преобладали военные, сошла и женщина средних лет с осунувшимся усталым лицом и котомкой за плечами. Рядом с ней топтались двое детей, мальчик лет восьми-девяти и девочка постарше. На их худых нездорового вида лицах также лежали, как печать усталости от долгой дороги, так и признаки продолжительного недоедания. К пассажирке подошел дежуривший на пристани казак.

- По какой надобности и к кому приехали?- сурово вопрошал блюститель здешнего порядка, подозрительно оглядывая женщину с детьми.

- Я жена, а это дети Павла Петровича Бахметьева. Он здесь служит агентом в страховой канторе...

Нелегко далась дорога Валентине Андреевне, еще тяжелее перенесли ее дети. Целых полтора месяца на случайном транспорте, а то и пешком путешествовали они от Екатеринбурга. Валентина, как только узнала, где осел муж и что там нет голода, так почти сразу снялась с детьми с обжитого места, где над ними домокловым мечом висели угрозы, либо умереть голодной смертью, либо попасть в колчаковскую контрразведку, как семья большевика... И вот, наконец, долгожданная встреча. Павел Петрович был и рад и обеспокоен приездом семьи. Да, здесь они рядом с ним и сыты. С другой стороны на главном фронте идет мощное наступление Красной Армии против Колчака, вот-вот белых выбьют с Урала и боевые действия переместятся в Сибирь. В таком случае лично ему и дальше проявлять пассивность становилось небезопасно. Это означало, что ему теперь придется чаще отлучаться, ездить по уезду, напоминать о своем существовании, как руководителю подпольного большевистского центра. И главное, становилось очевидным, что больше нельзя медлить с организацией действенного партизанского движения, надо брать "под уздцы" все эти мелкие самодеятельные и никому не подчиняющиеся отрядики, болтающиеся в горах и тайге, объединить в один крупный, под крепким большевистским руководством. Так, что семья приехала не совсем ко времени.

Когда в первый день по приезду легли в постель... это была их первая ночь после полуторагодичной разлуки. Они, конечно, были уже не молоды, но еще далеко не старики. Ощутив тело жены, почти утратившее за это время некогда довольно объемные формы... Он уже привык видеть здесь в этом сытом краю, особенно в казачьих станицах, много женщин с ненавязчивым достоинством "носивших" свои "гладкие" тела. Ему стало до боли сердечной жаль жену, он чувствовал себя виноватым перед ней.

- Что... совсем плохая стала? Паша... ты не думай... это я с дороги такая... с тела сошла... не бойся... на здешних харчах я отъемся... Пашенька,- Валентина вдруг испугалась, что муж, увидев острые плечи, выпирающие ребра и ключицы, уже не сможет ее любить как прежде.

Но Павел Петрович тут же рядом с кроватью упал на колени и запричитал как богомолец молитву:

- Прости... прости меня Валюша. Я клянусь тебе, ты больше не будешь голодать, и дети не будут! Я все для этого сделаю. Клянусь!...

Тихон Никитич и без уговоров Степана осознавал, что если игнорировать распоряжения руководства отдела о беспощадной борьбе с большевиками-агитаторами, это еще куда ни шло, то невыполнение аналогичных приказов Анненкова, действительно может обернуться "игрой с огнем". Ничего не оставалось, как бросить в пасть льву "кусок мяса", сдать коммунаров, в надежде, что удовлетворившись этой жертвой, молодой неофициальный "генерал-губернатор" оставит Усть-Бухтарму и весь Бухтарминский край в покое. Вместе со Степаном, Щербаковым и прочими членами станичного Сбора долго уточняли, где и в каком количестве осели после разгона коммуны питерцы. В конце концов порешили арестовывать не всех, а лишь председателя и тех, кто поселился в Снегирево, ибо именно рядом с Грибуниным обосновались в основном коммунисты. Тихон Никитич настоял, чтобы ни жен, ни детей коммунаров не трогать, имущество и деньги не отбирать. Осуществление ареста возложили на казаков из милиции под командой Щербакова, а уж из станицы в Усть-Каменогорск, в крепость, арестованных погонят анненковские атаманцы во главе со Степаном.

Лето в 1919-м выдалось необычно жарким, такое в верховьях Иртыша случается раз в семь-восемь лет, когда урождаются и вырастают до больших размеров даже арбузы, ну прямо как в южном Семиречье или Астрахани. Уродились они и летом 19-го. После сытного обеда семья Грибуниных как раз и лакомилась арбузами, когда в дверь уверенно по-хозяйски постучались казаки.

- Бывший председатель питерских коммунаров Василий Грибунин?- хмурясь, спросил начальник усть-бухтарминской милиции Щербаков.

- Да... был председателем,- с дрожью в голосе поднялся из-за стола Василий, отирая губы.

Лидия ахнула и стала бледнеть, сыновья застыли с перепачканными арбузной мякотью лицами.

- Вас приказано доставить в станицу на допрос.

- Допрос... какой допрос... я ж... мы же ничего... Я уже давно не касаюсь политики, я занимаюсь только токарным, слесарным и столярным делом...- растерянно лепетал Василий...

В Снегирево и в двух близлежащих деревнях взяли под стражу и препровождили в Усть-Бухтарму двадцать восемь бывших коммунаров. Лидия сразу сообразила, что в деревне ей без мужа делать нечего, и в отличие от прочих жен арестованных, она на следующий день наняла телегу, погрузила самые необходимые вещи, детей и тоже поехала в станицу. В Усть-Бухтарме коммунарам объявили, что их приказано этапировать в усть-каменогорскую тюрьму на суд за большевистскую агитацию и самовольный захват земель "его императорского величества". На ночь их заперли в сарае, на территории станичной крепости. Лидия стала обивать порог станичного правления, встретилась с атаманом Фокиным. Но тот лишь развел руками:

- Этот приказ исходит от вышестоящего начальства, мы лишь исполнители.

Лидия выяснила, что арест инспирирован прибывшим от самого Анненкова сотником Решетниковым из местных. Узнав, где находится дом Решетникова, она побежала туда. Во дворе дома ее облаял огромный цепной пес, и на крыльцо вышла молодая женщина с признаками ранней беременности. Она показалась Лидии чем-то отдаленно знакомой. По всему это была хозяйка, она приказала батрачке загнать собаку в будку, а сама подошла к калитке.

- Позвольте вас побеспокоить. Здесь живет сотник Решетников? У меня к нему важное дело...

Так могла обращаться только образованная женщина. Таковые тогда, особенно на окраинах России, встречались не часто. Глаза хозяйки выразили понятное удивление. И тут Лидия, обладавшая хорошей зрительной памятью на лица, вспомнила, где она видела эту женщину. Больше года назад первого мая восемнадцатого года, когда коммунары сгружались на пристани Гусиной, эта женщина стояла рядом с молодым, видным казачьим офицером и потрясла ее своей красотой и нарядом, дорогими, сшитыми явно на заказ платьем и шляпой. И не только нарядом, но и счастливым, беззаботным выражением лица запомнилась тогда Лидии эта красавица. Сейчас женщина была одета как обычная казачка, в кубовое платье, уже заметно круглившееся на животе. Но по лицу... казалось, она стала старше за этот год лет на пять-шесть и старила ее не столько беременность, сколько само выражение лица. В нем уже не было и намека, на веселую беззаботность, счастье, лучившееся из глаз, что тогда так неприятно поразило измученную долгим путешествием Лидию.

- Зачем вам нужен сотник?- спросила Полина

- Я жена бывшего председателя коммуны Василия Грибунина. Я хотела бы узнать, что ждет арестованных. Вы, наверное, жена сотника?

- Нет, я жена его брата... Я не советую вам сейчас обращаться к нему. Он, видите ли, сейчас... Вам лучше прийти в другой раз... завтра...

До Лидии не сразу дошло, что сотник со товарищи хорошо выпили и женщине, тем более жене большевика, лучше к нему сейчас не подходить... Но на другой день разговаривать было уже поздно. Местных казаков, караулящих коммунаров, сменили другие, одетые так... Так наверное царские лейб-гвардейцы не одевались: фуражки с малиновой тульей и синим околышем, вместо кокарды зловещие "адамовы головы" - череп и перекрещенные кости, гимнастерки синие с красными погонами, на рукавах красовался вензель "А.А", подпоясаны кавказскими наборными поясами с металлическими бляшками. Завершали этот наряд малиновые шаровары с широкими двойными генеральскими лампасами и высокие, чуть не по колено, сапоги. Такова была летняя форма у казаков атаманского полка, любимого и потому особо лелеемого Анненковым. За этот живописный вид атаманцы пользовались особым успехом у женщин. Степан был обмундирован так же за исключением гимнастерки, вместо нее анненковским офицерам полагалась "ермаковка", особый вид верхней части офицерского мундира сибирских и семиреченских казаков с лацканами, газырями, стоячим воротником и серебряными галунами по краям...

Сотник Решетников объявил, что дает родственникам десять минут на прощание... Лидия кинулась к мужу, за ней дети...

- Не бойся, не плачь... нас в крепость посадят. Ничего, переживем. Деньги у тебя с собой... где спрятала?- тихо, чтобы никто кроме жены не услышал, спросил Василий.

- В пояс зашила,- так же чуть слышно отвечала Лидия.

- В Снегирево больше не возвращайся, там бабы с тебя эти деньги требовать будут, чтобы между семьями всех арестованных разделить. Ты с ребятами где-нибудь здесь пристройся, дождитесь парохода и езжайте в Усть-Каменогорск. Там узнай, где живет агент уездной страховой конторы Бахметьев. Ты должна его помнить, он к нам этой зимой приходил, он должен помочь вам там устроиться. Про меня ему все расскажи, пусть вызволяет. Но про деньги и ему ни слова, на них ты с ребятами жить будешь, и мне передачи носить. Все обойдется, не впервой...

- Ты там, Вась, осторожнее. Боюсь я этих цветных-расписных с черепами, рожи у них у всех бандитские. Уж лучше бы вас местные конвоировали,- боязливо косилась на зловещие кокарды анненковцев Лидия.

- Все, кончили проводы-расставания!- провозгласил Решетников и тут же атаманцы дружно оттеснили родственников.

Арестованных построили в колонну по два, окружили верховые анненковцы и погнали по старой дороге уже более века связывавшую Усть-Каменогорскую и Усть-Бухтарминскую крепости. Вскоре колонна скрылась за большим холмом, после которого была впадина, и вновь начинался сначала пологий, потом все круче и круче подъем, потом уже в горах дорога делала петлю-серпантин под названием "Тёщин язык"...

В казачий поселок Александровский этап прибыл только к концу дня. Измученные почти сорокаверстным переходом, не кормленных арестантов заперли в кошаре, где нестерпимо пахло. Степан же уединился с поселковым атаманом Злобиным, и сообщил ему:

- Есть тайное предписание этих большевиков пустить в расход без всякого суда.

- А что же тогда в станице-то, в Усть-Бухтарме их не расстреляли?- спросил Злобин.

- Ты же знаешь Фокина. Он все кровь здесь пролить боится. Кругом в ней уже по колено ходят, а он запачкаться не желает... Да черт с ним, ты то как, за сына своего расквитаться не хочешь? Его же большевики убили...

Злобин раздумывал минуты две.

- Ну что ж, я не Тихон Никитич, мне чистым на свете не для чего жить, одного сына германцы убили, второго красные. Значит и мне их убить позволяется, Бог велит. Говоришь, приказ атамана Анненкова на это имеется?

- Конечно, и не только, есть и распоряжение Усть-Бухтарминской милиции. Щербаков Егор Иваныч не испугался, подписал, а ваша поселковая милиция к нему в подчинение входит, значит и вы должны выполнить его приказ,- Степан с готовностью достал из полевой сумки бумаги...

На следующий день собрали большой сход казаков Александровского и Берёзовского поселков, зачитали приказы Анненкова и Щербакова. Расстреливать порешили там же в Александровском ущелье, чуть в стороне от поселка... Кто выбирал место для того поселка? Ох, и мрачная картина: со всех сторон высоченные отвесные скалы, по дну ущелья течет речушка, в скалах две щели-прорехи. В одну уходила дорога на Усть-Бухтарму, во вторую - на Усть-Каменогорск, через речушку перекинут мост, и уже третья дорога карабкалась по серпантину на деревню Пихтовку, и далее к берегу Иртыша на пристань Серебрянку. Расстреливать вызвались в основном родственники погибших от рук красных казаков...

Василий не понимал, что происходит. С утра их накормили, и повели куда-то. Зловещее предчувствие до боли сжало сердце, все поплыло перед глазами: толпа казаков и пожилой атаман, зачитывающий приговор. До него не сразу дошел смысл происходящего: их сейчас расстреляют прямо здесь, на берегу этого весело журчащего ручья. Раздалась отрывистая команда: "Раздевайсь!".

- А ты что, не слыхал!? Скидай барахло!- к Василию шел словно ангел смерти анненковец с жуткой кокардой на фуражке.

У бывших коммунаров осознание близкой смерти вызвало не одинаковые чувства. Кто-то фаталистски-равнодушно стал снимать одежду, кто-то закричал:

- За что!? Я не коммунист, я ни разу ни в кого не стрелял, у меня четверо детей!... Братцы, помилосердствуйте Христа ради!

Но нашлись и те, кто перед смертью посылал проклятия... не казакам, Грибунину:

- Ты нас сюда привез, на погибель!... Караваи с изюмом обещал, сука! Вот он изюм твой, сейчас досыта наедимся!... Пианину с собой пер для бабы своей, барами здесь жить собирались!!

Бросавший эти обличения коммунар с перекошенным от злобы лицом кинулся на Василия, схватил за горло, свалил на землю... Казаки его оттащили. Василий тяжело дыша остался сидеть на земле, с помутневшим взором, оглядываясь... Со всех сторон скалы, чуть в стороне поселок, поодаль свежеубранное поле со стогом соломы. Ему стало жарко, он совсем не ощущал утренней холодящей свежести уже наступавшей осени. Его с ног до головы согревала, обжигала, пронизывала не умещавшаяся в мозгу мысль: жить, жить любой ценой!!! К нему подошел рослый широкоплечий казак, взял под мышки, поставил на ноги и подтолкнул к остальным.

- Братцы... братцы... товарищи... я же... не надо, я все, что хотите... Передайте вашему начальнику милиции, я знаю, я покажу где оружие спрятано... И еще, я много, очень много знаю, про подполье... я все расскажу... я знаю, кто главный подпольщик... только не убивайте...

У Василия подгибались ноги, его тащили уже два казака. Ему казалось, что он говорит громко, но горло перехватило спазмом, и получался лишь невнятный с хрипом шепот. Не прислушиваясь, казаки подтащили его к уже выстроившимся в шеренгу остальным коммунарам. Стенания, мольбы и проклятия прервал залп, второй... Потом пошли добивать раненых...

В документах расстрелянных Степан обнаружил пятьсот рублей керенками, из которых выдал на рытье могил 225 рублей и 50 заплатил нарочному, посланному с донесением в штаб Отдела в Усть-Каменогорск, чтобы оттуда незамедлительно телеграфировали атаману Анненкову о выполнении его приказа.