Месть Кацуно

I

Мужчина и женщина перешептывались в тусклом свете прикрытой абажуром лампы в углу дальней комнаты, разделенной надвое кустом унохана, белоснежные цветы которого сияли в лунном свете. Тишину ночи нарушали кваканьем только лягушки в соседнем заболоченном пруду.

Мужчину звали Сакума Ситироемон, а служил он советником при коменданте замка Ивакура по имени Ода Нобуюки, проживавшем в провинции Овари. Пятидесяти двух лет от роду, наделенный мощными мышцами и украшенный роскошными седыми бакенбардами, он отличался бурным нравом. Надменный, вспыльчивый и очень ревнивый к чужим успехам, он считался деспотом среди своих вассалов, а представители его собственного клана питали к нему вполне естественную в таких случаях тщательно скрываемую ненависть. Собеседником его была женщина примерно того же возраста, служившая попечительницей фрейлин при господине Ода, по имени О-Тора-но-Ката. Ее отличали жесткость характера, хитрость и жадность ведьмы, и придворные девицы боялись ее до отвращения. Считались собеседники, что называется, одного поля ягодами. Она прокладывала свой путь в жизни через благосклонность Ситироемона, служившую укреплению ее положения при дворе; а он, в свою очередь, наставил ее на слежку за действиями своего господина, а также своих коллег и вассалов.

– Как же так, Тора-сан? – спросил Ситироемон, заливаясь алой краской ярости. – Вы хотите сказать, что наш господин собирается назначить этого зеленого юнца из рода Хатия через мою голову своим главным советником?

– Я только повторяю то, что слышу: все фрейлины только об этом и толкуют…

– Тьфу! Как же я ненавижу этого Хатия – презренного выскочку, сына хлебороба! Откуда он вообще взялся?! И выглядит он как женоподобная лицом бледная поганка! Как ловко он обольстил нашего господина своим краснобайством! Он не участвовал ни в одном сражении; какая польза от такого книжного червя в наши дни военных испытаний? И тем не менее этого неопытного подростка собираются назначить главным советником! Гм, что за безумная затея! Ха, ха, ха!

– Решение пока не принято. Оно еще до конца не созрело. Не кипятитесь. Хворост еще не подожгли.

– Да! Не кипятитесь! Нет дров?

– Ха, ха! – произнесла О-Тора с противной ухмылкой. – Я припасла кое-что, способное распалить ваши эмоции.

– Не надо испытывать мое терпение, – произнес он с досадой. – Излагайте быстрее все, что знаете!

– Мне стала известна самая большая тайна. Я готова… ну-у-у-у… продать ее. – Она говорила медленно, с упором на слово продать.

– Какая вы понятливая! Ну, раз так, я куплю вашу тайну вот за это. – Произнося такие слова, Ситироемон вынул из-за пазухи пакет с деньгами и швырнул его на циновку.

Старая ведьма молча его подобрала с хитрой ухмылкой на губах.



– Сакума-сан, ни в коем случае не теряйте бдительности.

– Что вы имеете в виду?

– Ну… вам следует ее уступить.

– Что! Уступить кому-то Кацуно? – воскликнул он, пораженный такой новостью. – Чего ради? Отвечайте немедленно!

– Не удивляйтесь, сударь. Нашему господину понравится, если он выдаст ее замуж за Хатия.

Кацуно была фрейлиной супруги Ода Нобуюки и пользовалась у нее большой симпатией. Эта девица, встретившая уже девятнадцать весен, служила воплощением женской красоты, изящества и свежести, соединенного в ней с исключительной тонкостью и достоинством. Несмотря на свои преклонные годы, Ситироемон влюбился без ума в эту неземную девушку; и при всех его попытках ухаживания за нею с помощью О-Тора она на его проявления страсти не реагировала никак.

– Хатия смог наладить какую-нибудь связь с Кацуно? – с тревогой в голосе спросил Ситироемон.

– Да куда там! Вы знаете, что они, благородные тупицы, слишком глупы для этого. Даже при наличии такого намерения у них не получилось бы пройти мимо моего бдительного глаза. Мимо меня сам черт не проскочит незамеченным!

– Тогда все дело в распоряжении нашего господина?

– Именно так. Сегодня наша госпожа сказала мне: «Хатия больше неприлично оставаться холостяком; Кацуно у нас красивая и исключительно благонравная девица, в награду за верное служение я в скором времени собираюсь выдать ее замуж за Хатия!» Да, именно так наша госпожа мне и сказала.

– А вы, случайно, не лукавите? – засомневался Ситироемон, насупив брови и засверкав глазами, отражавшими клокочущую в глубине его души ревность. – Вы говорите о выборе в пользу этого желторотого сына хлебороба Хатия! Покажется большим скандалом назначить его начальником над человеком моих способностей и боевого опыта, и того скандальнее выглядит его женитьба на Кацуно. Какое посмешище они нам устраивают! Какое падение нравов моей эпохи! Смотреть противно! Не будет мне покоя, пока что-нибудь не предприму против моего заклятого врага Хатия! Я буду мстить со всей своей страстью! И пусть он не ждет от меня пощады!

Самурай произносил свою речь с настолько неистовым напором, а лицо его светилось таким дьявольским настроем, что старуха просто перепугалась.

– Причину вашего гнева я вполне понимаю, сударь; но вы ведь знаете, что гнев несет потери. Вам следует спокойнее обдумать все дело.

– Вы что-то можете предложить от себя?

– Ну… конечно же прежде всего к Хатия нужно подослать наемного убийцу, и потом под благовидным предлогом вырвать Кацуно из рук нашего господина; как раз этим я займусь сама.

– Я же займусь улаживанием еще одного дела! Но проявите должную осторожность, сударыня Тора!

В этот момент в комнату ворвался порыв прохладного ветра и погасил пламя в лампе, на том их совещание и закончилось.

II

Стоял прекрасный осенний день; в садах замка Ивакура в полной мере можно было полюбоваться красотой пылающих крон кленов и разноцветными хризантемами.

Наступила годовщина кончины отца Нобуюки, поэтому все обитатели замка с самого утра занимались отправлением религиозных обрядов и посещением склепа покойного; вечером для всех самураев устраивали поминальную трапезу.

Время близилось к четырем часам после полудня, и несколько фрейлин, удалившихся в личные покои, чтобы передохнуть между запланированными мероприятиями, увлеченно болтали о всяких пустяках.

– Ну что вы за трещотки, сударыни! Чирикаете как воробьи, – донесся голос О-Торы, как раз вошедшей в покои и не удержавшейся от сварливого замечания, после которого веселый девичий щебет, естественно, прекратился. Когда она уселась, одна из девушек, особа весьма дерзкая при всей своей молодости, рискнула с самой невинной улыбкой произнести:

– Но, сударыня, женщины трещотки по своей натуре, разве не так? «Соловьи залетают в кроны цветущих слив», а «воробьи и тигры посещают ложбины, заросшие бамбуком»; вот мы и чирикали как воробышки в надежде на то, что госпожа Тора (то есть тигр) соизволит к нам заглянуть.

После такого дерзкого выступления остальные фрейлины залились смехом, и даже ворчливая дуэнья не смогла удержать кислой ухмылки.

– Твои слова о воробьях напомнили мне о Таканэ (японская белоглазка), – сказала она. – Мне кажется, что эта птица за весь день не издала ни звука. Ее кормили?

Девушки принялись оправдываться: мол, весь день были настолько заняты, что совсем позабыли уделить внимание упомянутой птице, числившейся драгоценным питомцем их господина, который получил ее вместе с другими подарками от сёгуна в знак признания его ратных заслуг. Нобуюки нежно любил свою птицу, за ее чудесное пение, тем более что дорожил ею как подарком своего господина.

Не на шутку перепугав своих подопечных, О-Тора отплатила им за свой позор такими вот ехидными словами:

– Вы бы, никчемные девчонки, занимались пустопорожней болтовней только после того, как исполните все свои обязанности.

– Стыдно должно быть вам за то, что позабыли вы о несчастной птичке! – высказала свой упрек Кацуно, прибывшая в сопровождении своей свиты. – Бедняжка, как же она должна была проголодаться! Пойду-ка я сейчас к ней и задам немного корма.

Спустившись в сад, она проследовала к старой сливе. Там протянула руки, взяла искусно оформленную птичью клетку и сняла ее с ветки, на которой та висела. В этот момент крюк, на котором висела клетка, соскочил, все сооружение полетело на землю, дверца распахнулась, а маленький затворник с радостным щебетанием полетел прочь. Тревожно зовя на помощь, девушка бросилась вдогонку, но куда там! Освободившаяся от неволи птица уже проскользнула сквозь кроны деревьев и теперь парила в синем небе, оглашая все вокруг восторженной песней свободы.

– Что же ты натворила, Кацуно?! – кричала с веранды О-Тора. В глубине души ликующая выпавшему ей такому прекрасному случаю для выполнения своего коварного замысла, заключавшегося в лишении Кацуно милости ее господина, она все-таки ловко скрывала свою радость под личиной якобы посетившего ее страха и ужаса. – Увы! Ты выпустила Таканэ на волю. Боже милостивый, какая же ты оказалась небрежная, девчонка! Как же у тебя все это получилось?!

Кацуно, наблюдавшая за стремительно исчезавшей вдали птахой, казалась буквально оглушенной всем случившимся. После слов О-Торы она вроде бы пришла в себя, но тут же осознала все возможные последствия своего проступка, зашаталась и с воплем ужаса упала на землю. Ее юные спутницы, стоявшие на веранде, издали возгласы изумления, но ни одна из них не поспешила к Кацуно на помощь и не попыталась ее утешить.

– Что ты теперь собираешься делать, Кацуно? – продолжала выспрашивать старая ведьма, к тому времени она подошла к месту, где лежала несчастная девушка, и схватила ее за воротник платья. – Ты прекрасно знаешь, что Таканэ считается не простой птицей, а свято хранимым подарком от его высочества сёгуна. Ты отдаешь себе отчет в том, что совершила, выпустив ее на волю?! Разве можно искупить такой тяжкий проступок всего лишь пустыми девичьими слезами? Чем ты собираешься искупать нанесенную мне душевную рану, так как меня же во всем и обвинят, с меня спросят за беду, которую ты на нас накликала! Ну-ка, вставай, девчонка, что ты можешь мне сказать в свое оправдание?

– Прощайся с жизнью, Кацуно!

От громкого и сердитого голоса все содрогнулись. Узнавший о случившемся в саду вспыльчивый Нобуюки поспешил на место происшествия и теперь с мечом в руке стоял над распростершейся девушкой, сгорая от подступившего едва сдерживаемого гнева. В этот критический момент послышался голос еще одного человека.

– Сударь, мой господин, остановитесь! – Голос принадлежал новому главному советнику сёгуна Цуда Хатия, который рискнул вмешаться в ход событий. – Успокойтесь, мой господин, умоляю вас. Вы разве забыли, какой сегодня день? Разве мы не скорбим по кончине вашего легендарного отца, оставившего нас ровно год назад? Как можно омрачить нынешнюю торжественную годовщину кровавой расправой, совершенной из-за воспылавшего гнева? Угомонитесь и поручите это дело мне. Я обо всем позабочусь.

Гнев Нобуюки прошел так же скоро, как и возник, а свою роль при этом сыграло его обычное здравомыслие. Поддавшись уговорам своего любимчика, он вложил меч в ножны и удалился на веранду.

К этому времени в замке собрались практически все приглашенные на поминальную трапезу ратники стражи сёгуна, а слухи о происшествии только добавляли живости мероприятию. Среди них как раз находился Ситироемон, и под шумок возникшей суматохи он приблизился к своему сообщнику, чтобы шепнуть:

– Не воздать ли нам должное моей госпоже Кацуно? – И тут же принялся раздавать распоряжения: – Действуй мудро, чтобы не причинить смерти своими собственными благородными руками, но как бы оправдываясь перед его высочеством сёгуном и подавая пример всему клану в необходимости воздаяния. Просто девушка должна понести заслуженное наказание.

– Однако… – Нобуюки колебался; затем, поворачиваясь к Хатия, сказал: – Каково ваше мнение, Хатия? Следует ли мне поступать, как говорит Ситироемон?

– Нет, мой господин. Из истории нам известно, что давным-давно при правлении императора Такакура в одно лютое морозное утро кто-то из беспечных садовников отпилил несколько веток красивого клена, считавшегося любимым деревом молодого императора, и сжег их, чтобы подогреть себе саке. Сановник, отвечавший за это дерево, по имени Фудзивара Нобунари, потрясенный проступком садовников, приказал связать преступников по рукам и ногам, а потом сообщил о происшествии императору. Великодушный монарх, однако, отнесся к сообщению с полнейшим спокойствием и миролюбиво сказал:

– Один китайский поэт написал так:

В лесах собрали мы кленовых листьев

И сожгли их, чтобы подогреть саке.

Интересно, где эти простые садовники приобрели такой утонченный вкус? Какая поэтическая идея пришла им в голову!

Таким манером император объяснил поведение легкомысленных садовников. Вот вам одна из причин того, почему императора Такакура восхваляют как великого монарха даже сейчас, по прошествии многих веков. Итак, я надеюсь и молюсь Богу, что мой господин окажется таким же великодушным человеком, как тот император, и проявит снисходительность к юной девушке, которая по совершенному недоразумению стала жертвой нынешнего несчастного случая.

– Уймись, Цуда-сан! – прервал его речь Ситироемон. – Никто не сомневается в том, что ты у нас великий ученый и весьма красноречивый человек, но предлагаемое тобой попустительство может послужить недобрым прецедентом на будущее. Ты всегда выражал женщинам добрые и нежные чувства, но в нынешнем случае это неуместно. Так можно докатиться до прощения преступника, который поджигает замок, и тот сгорает дотла просто потому, что им оказывается женщина, причем всего лишь допустившая оплошность! Где же здесь справедливость?

– Ваш аргумент звучит нелепо, – высокомерно возразил его оппонент возрастом гораздо моложе. – Вы говорите так, будто на самом деле считаете жестокость достойным принципом в управлении государством. Пусть вы правы, тогда почему цари Древнего Китая Чжоу и Цзинь, а также самураи кланов Таира и Асикага в нашей собственной стране так скоро оказались у разбитого корыта? Вспомните, что сегодня мы отмечаем годовщину кончины отца нашего господина, и поэтому вполне можно предположить, что именно наш господин пожелал освободить белоглазку ради успокоения боготворимого духа покойного. Своим непреднамеренным проступком Кацуно совершила еще и человечный поступок – освободила томившуюся в неволе несчастную птицу. Я где-то прочитал такие вот строки:

Притом что кто-то любит пение сладкоголосой птички,

Кому из нас известна печаль ее сердечка в заточении?

По-моему, Кацуно ничего предосудительного не совершила в прямом значении этого слова, а, наоборот, поступила совершенно правильно.

Все присутствующие, за исключением Ситироемона и О-Торы, слушали речи Хатия в защиту Кацуно с замиранием сердца. Эта злонамеренная парочка настаивала на изгнании провинившейся девушки из замка, но их аргументы Нобуюки пропустил мимо ушей и решил дело замять. Кацуно, все это время простоявшая коленопреклоненной, теперь уже буквально молилась на своего избавителя со всей искренностью своей целомудренной души.

III

Цуде Хатия уже исполнился тридцать один год. Он родился в семье простого земледельца, а вырос красивым, прекрасно образованным юношей. На шестнадцатом году жизни его взяли мальчиком-слугой в дом Нобуюки, хозяин которого в скором времени стал относиться к нему с большой симпатией. Хатия посвятил все свои часы досуга дальнейшему изучению классической литературы и совершенствованию искусства боевого единоборства. И поскольку этот юный самурай быстро проявил незаурядные управленческие способности, весьма редко обнаруживавшиеся у умственно не совсем развитых самураев тех дней, он стремительно взлетел по служебной лестнице на самый верх и к нынешнему моменту, будучи еще совсем молодым человеком, получил назначение на пост главного советника. В статусе наместника сёгуна он пользовался огромной властью. Но при всем его высоком положении и широчайших полномочиях, способных вскружить голову любому настолько молодому вельможе, на публике и в личной жизни Хатия отличался непритязательностью. При этом он служил своему господину с предельной верностью и высочайшим усердием, заручившись обожанием со стороны буквально всех представителей правящего рода за свой добрый нрав и многочисленные достоинства.

Однажды вечером Хатия предстал перед своим господином, вызвавшим его в самом срочном порядке.

– Хатия, – безо всяких предисловий начал Нобуюки с ласковой улыбкой, – я так считаю, что твой час пробил, разве не так?

– Прошу прощения, мой господин, но я вас не понимаю, – произнес Хатия с явно озадаченным видом.

– Для одного важного, касающегося тебя дела.

– Для важного, касающегося меня дела? – эхом отозвался молодой человек, еще более озадаченный, чем прежде.

– Ха, ха, ха! Какой-то ты сегодня недогадливый! Надо что-то решать с Кацуно!

Хатия не находил, что ему сказать. Нобуюки, страстно желавший женить Хатия, уже не в первый раз пытался выступить в качестве свата своего верного сановника с ходатайством перед Кацуно. Всей душой одобрявший предложенную ему кандидатуру невесты, Хатия не скрывал своего пламенного расположения к этой девушке, но даже здесь, однако, его благоразумие брало верх, и он вспоминал поговорку «полнолуние всегда сменяется полным затмением». Его назначение главным советником сёгуна через головы вельмож значительно старше уже считалось поводом для больших обид при дворе; а если он женится на признанной первой красавице правящего рода Кацуно, разве он не подарит своим врагам массу новых оснований для зависти и неприязни? К тому же он прекрасно знал о бешеной привязанности Ситироемона, и ему совершенно не хотелось вызвать у него очередной приступ негодования; поэтому под всевозможными предлогами он из месяца в месяц выкручивался перед своим господином, желавшим ему только добра, но соглашавшимся ждать.

– Ты снова говоришь «отложим до следующего месяца»? – угрюмо промолвил Нобуюки, так как молодой человек продолжал молчать. – Даже не пытайся снова обмануть меня таким образом!

Хатия ничего не ответил, склонив голову в знак почтительного внимания.

– Отвечай мне немедленно! Что молчишь?.. Скажи мне, тебе не нравится эта девушка?

– Совсем наоборот, мой господин, но я боюсь услышать от нее отказ!

– В этом вся причина! Оставь свои сомнения на сей счет; я все о ней выведал. Несчастная девочка! С того самого случая, когда она упустила белоглазку, ее недуг только усугубился, и она совсем исхудала!



Наблюдательный и питающий к нашей девушке большое сочувствие Нобуюки обнаружил, что Кацуно сгорает от любви к Хатия.

– Не терзайте меня, мой господин! Я назову вам истинные причины моих сомнений.

После такого предисловия Хатия перечислил свои аргументы, каждый из которых его господин возрастом постарше сопроводил кивком одобрения.

– Остается только восхищаться твоим природным благоразумием и благоприобретенной предусмотрительностью, – промолвил он, когда Хатия закончил изложение своих соображений. – И заруби себе на носу: ничего толкового ты никогда не добьешься, если будешь слишком много внимания уделять чувствам других людей. А воспылавшего безнадежной любовной страстью старину Ситироемона бояться не стоит. Я решил позаботиться о твоем семейном счастье. А я никогда не останавливаюсь на половине пути. К тому же у меня появилось желание воплотить в жизнь мечту Кацуно. Но поскольку приближается окончание года, мы отложим свадьбу до празднования наступления Нового года, и тогда уже я больше не стану слушать твои отговорки. Да, да, именно так все произойдет, Хатия.

Произнося все это, Нобуюки вызвал служанку и тихим голосом отдал ей некое распоряжение. Тут же внесли кувшинчик саке и несколько чашек. Затем фусума[2], отделявшая соседнюю комнату, беззвучно съехала в сторону, и появилась красивая молодая женщина в ярком утикаке, или кимоно, полная изящества, вставшая на колени у порога перед присутствующими мужчинами. Все узнали в ней прекрасную Кацуно.

– Что пожелаете, мой господин? – спросила она, почтительно поклонившись по очереди сначала Нобуюки, потом Хатия.

– Ах, да это же Кацуно?! Я хочу, чтобы вы прислуживали нам и подливали саке. Садись ко мне поближе, Хатия; иди сюда и давай немного выпьем.

– Простите меня великодушно, мой господин. Сдается мне, что меня ждут дома; к тому же уже поздновато. С вашего милостивого разрешения пойду-ка я лучше домой.

– Нет, нет; не торопись, Хатия. Притом что уже поздно, я так понимаю, никакой любимый человек не ждет твоего возвращения. Ха, ха, ха! Иди сюда, никаких возражений не принимается. Кацуно, налей-ка нам по чашечке саке!

Кацуно от робости просто остолбенела, но, когда Нобуюки повторил свое распоряжение, она взяла кувшинчик и дрожащей рукой до самых краев наполнил чашечку Хатия. Их взгляды встретились, и лица одновременно зарделись от любви.

– Когда выпьешь, передай чашечку Кацуно, – приказал Нобуюки.

– Но я должен возвратить чашечку вашей светлости.

– Нет, я выпью после нее. Передай чашечку Кацуно.

У Хатия не осталось выбора, кроме как поступить в соответствии с указанием господина. Итак, он долил саке и предложил чашечку фрейлине, которая, поборов стеснение, взяла ее и едва пригубила.

– Дайте теперь свои чашечки мне.

Нобуюки выпил до дна саке из трех чашек и произнес с коварной усмешкой:

– Я безмерно рад, что вы таким образом обменялись винными чашками помолвки! Ха, ха, ха! Примите мои самые сердечные поздравления!

Молодые влюбленные простерлись ниц в знак глубочайшего признания его покровительства, но в этот момент послышался громкий звон. Этот сигнал тревоги нарушил тишину ночи и заставил прислушаться.

– Что это может быть?! – воскликнул Хатия, раздвигая сёдзи[3], чтобы выглянуть наружу. Все сразу стало ясно: пылающее небо, стремительно разгорающиеся языки пламени и ливень падающих искр наглядно показывали, что чей-то дом объят огнем!

– Пожар, мой господин! И не больше чем в пяти тё[4] за соснами на берегу рва. Я должен идти без промедления!

– Понятно, что начался пожар, – сказал Нобуюки, тоже выглянувший наружу. – Не рядом ли с твоим домом полыхает?

– Позвольте мне вас покинуть, боюсь, что все именно так, как вы говорите!

– Тогда не теряй даром времени! Я сам дам необходимые указания начальнику пожарной охраны.

Поспешно выразив благодарность и попросив прощения у своего господина и Кацуно, Хатия покинул покои сёгуна и со всех ног бросился к своему дому. Мощный ветер поднялся и свистел в ветвях высоких старых сосен; все громче и громче доносился лязгающий звон тревожного колокола.

Его опасения оправдались в полной мере: когда он примчался к своему дому, тот уже был полностью охвачен! Пристройка, где он обычно занимался учебой, к тому времени превратилась в золу, и огонь переместился на главное здание. Деревья в саду тоже полыхали, и ветер разносил по окрестностям тучи сияющих искр, слетающих с их веток. Многочисленные самураи и огнеборцы, вооруженные шлангами и баграми, делали все, что могли, ради обуздания пламени, но в борьбе с мощным пожаром, раздуваемым сильным ветром, их усилия приносили совсем мало пользы. Хатия невольно сделал глубокий вдох отчаяния, но времени на эмоции у него не оставалось. Необходимо было придумать, как проникнуть в горящее здание и спасти, если это только возможно, важные документы и родовые сокровища, а также кое-какие очень ценные подарки, полученные им от своего господина.

Когда он бросился к дому через парадные ворота, из тени большой сосны возникла темная фигура человека, ударившего его мечом в бок. Прежде чем Хатия смог вынуть из ножен свое оружие, злодей нанес ему удар прямо в сердце, и молодой советник сёгуна рухнул на землю без признаков жизни.

Обугленное тело нашего несчастного самурая обнаружили в золе его спаленного дома.

IV

Узнав о смерти Хатия, Нобуюки стиснул от ярости зубы, а Кацуно была вне себя от горя.

Рядом с телом покойного нашли кинжал превосходной работы мастера Масамуне. При одном взгляде Нобуюки все сразу стало ясно, и он удовлетворенно хлопнул себя по бедру: это оружие его старший брат правитель Овари по имени Нобунага подарил старшему брату Ситироемона Гемба Моримаса, служившему советником у этого брата. Кроме Моримаса носить данный кинжал мог только Ситироемон; поэтому Нобуюки, осведомленный об отношениях между двумя своими последователями, прекрасно осознавал, что его любимый советник пал жертвой завистливой злобы человека, который преисполнился зависти к счастливому сопернику. Вдобавок ко всему человек, задержанный по подозрению в ночном поджоге усадьбы Хатия, в ходе сурового допроса признался в том, что на преступление его подстрекал Ситироемон.

При наличии таких полновесных доказательств вины Ситироемона, к нему на дом отправили нескольких судебных исполнителей с задачей арестовать злодея; но коварный негодяй заранее почувствовал грозящую ему опасность и пустился в бега. И только после тщательных поисков его обнаружили скрывавшимся в соседней провинции Мино в замке Инаба, принадлежащем Сайто Досану.

О-Тора-но-Ката исчезла примерно в то же самое время, и поползли слухи, будто бы она теперь находится в особняке Гемба Моримаса.

Наступило седьмое января, и практически весь народ праздновал наступление Нового года. Но праздники совсем не радовали Нобуюки; его все еще занимали мысли о трагической кончине Хатия. Погруженный в грустные размышления, он не заметил, опершись на подлокотник, как вошла Кацуно. Все еще бледная и изнуренная трагедией, она встала перед ним на колени.

Загрузка...