Пожилая дама в Голландии

В почтовом ящике лежало письмо, от сына! Этого, откровенно говоря, я не ожидала. Выходя из дома, я обычно заглядываю в почтовый ящик. Всегда жду писем, хотя, убедившись, что их нет, не унываю. Мой сын – это нормальный взрослый ребенок, который пишет мне только тогда, когда у него есть какая-то просьба, когда он хочет, чтобы я ему что-то устроила, или, что случается реже, вдруг вспоминает, что обязан же когда-то написать. Однако от меня он требует регулярных посланий, потому что, по его выражению, «приятно получать письма».

В тот день у меня была договоренность о встрече в издательстве, которое опять не выдержало срока издания моей книги, и я дала себе слово устроить там скандал. Опоздать я не могла, поскольку секретарь издательства с радостью воспользовался бы этим предлогом, чтобы увильнуть от свидания со мной. Я сунула письмо в сумочку и побежала на автобус.

Однако устроить скандал по-настоящему не смогла. У меня просто не было времени, ведь я хотела как можно скорее прочитать письмо от сына. Выйдя из издательства, я вошла в первое попавшееся кафе и сразу же углубилась в чтение.

В этот раз в письме не было никаких просьб, как не было и извинений за долгое молчание. В конверте лежало только официальное, заверенное в польском посольстве в Голландии приглашение на двухмесячное пребывание. К приглашению прилагалась карточка, в которой мой единственный ребенок приказывал мне немедленно уладить формальности с паспортом, так как 28 числа сего месяца он смог бы приехать за мной на машине в Утрехт, на что позднее у него уже не будет времени. И если я не управлюсь до этого срока, мне придется самой тащиться из Утрехта с двумя пересадками. Упоминал он также, что будет рад моему приезду, как и Эльжбета, у которой на шее Крысь и весь дом.

После прочтения этого письма меня долго обуревали самые разные чувства. Не оставалось сомнений, что сын не жаждет видеть меня исключительно как гостью. Упоминание о доме, «висящем на шее» невестки, было достаточно красноречивым. Мне ничто так не противно, как кухня и готовка. И уж если бы я мечтала о какой-то ожившей сказке, то, несомненно, это была бы сказка о скатерти-самобранке. Но ведь я не видела сына и его семью уже больше года!

Я еще раз пробежала глазами приглашение. Формуляр был заполнен каракулями моего ребенка, который собственноручно подтверждал, что «доктор Войцех 3., научный сотрудник факультета атомистики в N., стипендиат правительства Ее Королевского Величества», обязуется покрыть все расходы на мое содержание, в том числе на медицинскую помощь, в период моего пребывания в Королевстве Голландия.

От указанного в письме срока приезда меня отделяло две недели и три дня. Более поздний срок меня не устраивал, и это независимо от упоминания о двух пересадках. Багажные услуги пассажирам относятся к забытым прелестям жизни XIX века. В том незаслуженно недооцениваемом столетии уважающая себя женщина ездила с сундуками, чемоданами и картонками, но не она их переносила. Между прочим, я не люблю ездить с маленьким чемоданом, хотя именно это обстоятельство, не знаю почему, является предметом амбиций всех моих знакомых. Я охотно прихватила бы с собой полдома.

Мне не оставалось ничего другого, как позвонить отцу моего ребенка. С тех пор как он перестал быть моим мужем, я очень полюбила его, объективно оценила его достоинства, а недостатки мне уже не мешали. При своих разнообразных занятиях он идеально умеет планировать время. Я никогда не слышала, чтобы ему не удалось что-то сделать или не хватило времени на удовольствия. Он никогда не спешит и никогда не опаздывает, чего я не могу сказать о себе. Поэтому, если я все-таки хочу через две недели и три дня оказаться на вокзале в Утрехте, мне абсолютно необходим Анджей.

К счастью, в гардеробе кафе был телефон, и мне удалось застать Анджея. Я сказала ему, что мне нужно с ним немедленно встретиться, так как возникло неожиданное дело, и назвала адрес кафе. В ответ я услышала, что через двенадцать минут он приедет и может уделить мне полчаса.

Он появился в точно указанное время, можно было не смотреть на часы, и сразу же достал бумажник.

– Сколько нужно?

– Мне нисколько не нужно, – удивилась я. – Что это тебе пришло в голову?

– Как только ты позвонила и сказала, что находишься в кафе и чтобы я немедленно приехал, я подумал: ты, как всегда, забыла деньги, но уже успела выпить кофе и съесть пять пирожных.

– Ну, знаешь! – возмутилась я. – Если что-либо подобное и случалось со мной раз или два в жизни…

– Скажем, не раз и не два, а пятнадцать или двадцать, но это не имеет значения. В таком случае какое у тебя ко мне дело, не терпящее отлагательства?

Я показала ему письмо Войтека.

– Ни для кого другого, кроме тебя, – сказал он, прочитав приглашение, – выполнение формальностей за такой срок не было бы невозможным.

– Почему ты считаешь, что я должна быть исключением?

– Потому что для того, чтобы уложиться в этот срок, тебе пришлось бы вставать в восемь утра.

Безусловно, я была права, разойдясь с ним.

– Разумеется, если нужно, я сумею вставать рано! – возмутилась я.

– Никогда этого не замечал прежде, должно быть, ты очень изменилась. Однако, поскольку ты считаешь, что тебе действительно удастся в течение этих двух недель вставать так же, как и другим людям, то я могу составить для тебя график. У тебя есть куда записать?

Он должен был удивиться, так как я вынула из сумочки и записную книжку, и шариковую ручку, но он даже глазом не моргнул. С календариком в руке он продиктовал мне по очереди, что, где и когда я должна сделать, после чего сказал, что на последней стадии моих хлопот, при сдаче паспорта и получении виз, он может предоставить в мое распоряжение себя и свою машину.

Разведенный муж – это образцовый мужчина. Если бы я продолжала оставаться его женой, он бы наверняка не предложил мне помощь.

Те две недели перед отъездом я вспоминаю с ужасом. Ежедневно вечером я заводила будильник и ставила его у кровати на расстоянии вытянутой руки. Когда в семь утра раздавался его отвратительный стрекот и выбрасывал меня из постели, моя материнская любовь несколько угасала. Трудно мне было тогда думать о моем ребенке иначе как о «самолюбивом мальчишке». Однако меня поддерживало чувство героического самопожертвования ради него. Хотя, возможно, важную роль играло желание доказать Анджею, что у него обо мне абсолютно неправильное мнение.

Все эти дни я бегала по учреждениям, выстаивала в очередях, страдала, заполняя бесчисленные анкеты, умоляла фотографов сделать фотографии быстрее, моталась по магазинам в поисках подарков, а вечерами стирала и гладила. Ко мне приходили мои приятельницы. Начинали они с восклицаний:

– Ну и повезло же тебе!

– Поездка на Запад – это великолепно!

– Представляю, как ты радуешься!

– Наконец-то отдохнешь и месяц будешь жить как человек!

– Только подумать, ты там сможешь все купить!

После чего удобно усаживались в ожидании чая и сообщали мне номера своих бюстгальтеров, цвета красок для волос, помад, тушей и т. п.

Анджей, видимо пораженный моей самоотверженностью в выполнении составленного им графика, предложил отвезти меня на вокзал. Конечно, увидев мои баулы, он охотнее всего отказался бы, но было уже поздно, поэтому он ограничился только глупым вопросом:

– Зачем ты берешь с собой столько вещей?

Так как он забыл, что я никогда не ездила только с одной сумочкой, значит, сам виноват и пусть теперь все это тащит.

Географические познания, оставшиеся у меня от школы, ограничивались сведениями о том, что в Голландии морской климат, и, хотя у нас холоднее, я положила в чемодан осеннюю кофту и коричневую шляпку с полями от дождя. Я купила ее когда-то по сносной цене в частном магазине. Ее фасон напоминал обычную шляпку, но, возможно, она была непромокаемой. Убедиться в этом мне не пришлось, так как ходила я в ней, когда дождя не было, а когда он начинался, открывала зонт. Если ветер сбрасывал ее с моей головы в лужу или грязь, достаточно было ее отряхнуть – и можно было надевать снова. Я очень полюбила эту шляпку.

На вокзале приятельницы были уже в полном сборе и образовали оживленную группку перед окном моего купе.

– У тебя впереди чудесный отпуск! Если не будет туши «Нина Риччи», купи «Макс Фактор»!

– Отлично отдохнешь! Не забудь купить пепельную краску для волос!

– Сразу же напиши! Не забудь о картофельной муке и «Бурде»!

Анджей, который не любил зря терять время, приехал точно к отходу поезда. Приятельницы тут же замолчали и начали махать платочками. Только тогда я заметила, что поезд тронулся. Я чувствовала себя подавленной и усталой, мне трудно было поверить, что я наконец еду. Однако, когда поезд миновал Западную Варшаву, сомнений не оставалось – я ехала!

И сразу же с меня спали напряжение, усталость и нервозность последних дней. Я забыла о предвыездных хлопотах. То, что я еду в Голландию, показалось мне вполне естественным, хотя еще три недели назад такая возможность вряд ли пришла бы мне в голову.

Я посмотрела на попутчиков.

Напротив меня сидела супружеская пара: муж толстый и лысеющий, жена в кофте грубой вязки, «вечной», бордовой, едва застегивающейся на внушительном бюсте. Я с удовлетворением отметила, что громоздящийся над ними багаж на полке в три раза больше моего.

На той же стороне, у двери, сидел молодой блондин в очках, который, едва поезд тронулся, начал дремать, вытянув перед собой ноги. Одет он был довольно неряшливо: заношенные джинсы, бурый свитер с высоким воротником на два номера больше, чем нужно. На вешалке за его спиной висела куртка из темно-зеленого тика.

Место рядом со мной было свободно, на следующем сидела элегантная на вид дама. Джерсовый костюм пепельного цвета и плоские каблуки туфель в своем единстве создавали ансамбль в старом, так называемом английском стиле. Казалось, она не обращает никакого внимания на окружающих, занятая осмотром каких-то вещей в большой спортивной сумке. Если бы не седеющие волосы и полное отсутствие малейших признаков косметики на лице, она бы выглядела значительно моложе. Тоненькие, но резкие морщины вокруг глаз и рта свидетельствовали о том, что их владелица не знает даже косметического крема. Прежде чем я решила дилемму – объясняется ли это гордостью, достоинством при встрече с приближающейся старостью или, наоборот, рабской покорностью времени, – поезд прибыл в Познань.

В коридоре началось движение. Люди, нагруженные багажом, сразу же загромоздили проход и создали еще большую суматоху.

Вдруг дверь нашего купе открылась, и в купе стремительно вошла женщина в лисьей шапке, украшенной сзади хвостом этого же животного. За женщиной вошел мужчина с двумя чемоданами. Женщина посмотрела на номер свободного места возле меня и сказала:

– Здесь.

Мужчина молча начал заталкивать чемоданы на полки, уже сильно забитые вещами.

Лицо женщины показалось мне знакомым. Худая, не безобразная, но и не особо красивая, сильно накрашенная, неопределенного возраста. «Где я ее видела, откуда ее знаю?» – ломала я голову.

Разместив чемоданы, мужчина сказал «до свидания» и вышел. Женщина сняла лисью шапку и положила ее на полку рядом с моей шляпкой от дождя.

И тогда я ее вдруг вспомнила. Ну конечно, это была та самая скандальная баба, которую я видела в голландском посольстве, только тогда на ней не было лисьей шапки с хвостом. Она пришла позже меня и встала в очередь за мной. Мы ждали подписания виз у секретаря, которого не было, и ожидание становилось бесконечным. Мне ужасно хотелось выпить кофе. Выяснив у служащей посольства, что секретарь явится не раньше чем через полчаса, я предупредила в очереди, что отойду минут на двадцать, и побежала в ближайшее кафе. Когда я вернулась и хотела занять свое место в очереди, эта самая мадам заявила с каменным спокойствием, что она меня не помнит и ни в коем случае не позволит встать перед собой. Я была вынуждена встать в хвост очереди, что стоило мне целых два часа потерянного времени.

Второй раз мы встретились в посольстве ФРГ. Сотрудник посольства выдавал визы, называя фамилии. Когда он вызвал Янину Голень, то ею оказалась та самая мадам из голландского посольства. И вот теперь, как назло, я вынуждена ехать с ней и к тому же еще сидеть рядом. Хорошенькая перспектива на двадцать часов езды!

Женщина в бордовой кофте еще перед Познанью начала вытаскивать из сумки какую-то еду. Ее толстый муж называл ее «мамочкой». Когда он собрался расправиться со второй половиной курицы, я вышла в коридор покурить.

Вернувшись в купе, я обнаружила, что лед молчания тронулся. «Мамочка» в бордовой кофте рассказывала попутчикам, что ее дочь вышла замуж за голландца, у нее трехлетний сын, а месяц назад родилась дочка. Теперь она едет повидать внучку, так как к внуку ездила уже три раза.

Я тоже разоткровенничалась и сказала, что еду к сыну и что моему внуку уже скоро семь.

– Вы не смотритесь на такого внука, у вас фигура как у девушки, – подарил мне комплимент толстый муж.

Я приняла его спокойно и с достоинством, ответив со вздохом:

– К сожалению, наши дети, – это ходячие метрики и не дают ничего скрыть. Раз уж бабушка, то ясно, что немолодая…

Понятно, что это высказывание не соответствовало моим истинным мыслям. По моему убеждению, нет ничего более смешного, чем быть бабушкой, когда старость кажется еще далекой, а ведь бабушки, насколько я помню с детства, всегда были старыми. Между тем стать бабушкой в сорок с небольшим соответствует всем законам природы.

– А вы тоже к детям и внукам? – Вопрос был адресован моей соседке. Мой закусивший визави был явно в хорошем настроении.

Вопрос как будто захватил ее врасплох. Прошла минута, прежде чем она ответила.

– Да-а-а, тоже еду к внуку, – не совсем уверенно протянула она.

– Он большой? – поинтересовалась теперь бабушка внучки.

– Н-нет… Ему два года…

– Вы, конечно, едете не в первый раз? – не отставал толстый муж.

– Не в первый. – В ее тоне было откровенное раздражение. Дав понять, что желает закончить разговор, она вынула из сумки какой-то иллюстрированный журнал и углубилась в чтение.

Чтобы сгладить неприятное впечатление от этой нелюбезной женщины, я сказала толстяку:

– А я еду в первый раз. Мой сын – стипендиат, и в Голландии я никогда не была.

– Ну, тогда вы насмотритесь, увидите все, чего у нас нет.

И супружеская чета в два голоса начала расписывать мне великолепно снабжаемые продовольственные магазины и торговые лотки. Не было сомнения в том, что критерием их оценки Голландии является снабжение продуктами питания ее магазинов.

– А я по просьбе сына везу ржаной хлеб и творог. При этих словах моя нелюбезная соседка подняла голову над журналом и изучающе посмотрела на меня.

– Нормального творога там не могут сделать, у них молоко не скисает, а сын любит творог, – объяснила я. – А черного хлеба у них вообще нет.

– Зато у них есть другое. В магазине прямо у вас на глазах автомат запакует хлеб, чтобы не засох, – с похвальной поспешностью поторопилась защитить голландские хлебобулочные изделия бабушка польско-голландских внуков.

От этих разговоров я почувствовала голод и вытащила бутерброды, а супруги принялись уплетать яблоки.

Перед границей атмосфера в купе претерпела заметную метаморфозу. Толстяк и его жена замолчали. Элегантная дама снова начала нервно осматривать свои дорожные сумки. Только молодой блондин в очках и дальше продолжал спокойно дремать. А моя соседка вдруг заинтересовалась моей особой и разговорилась. Спросила, в частности, куда я еду. Я не отважилась ответить молчанием, хотя она этого заслуживала за выходку в голландском посольстве. Ответила, что выхожу в Утрехте. Непонятно почему она восприняла этот ответ с энтузиазмом и сказала, что тоже там выходит. Потом она предложила мне выйти в коридор, где стала настойчиво предлагать «Марлборо». Мне с трудом удалось убедить ее, что я предпочитаю мой более дешевый «Ориент». Она явно старалась быть любезной. В какой-то момент она спросила:

– Вы действительно едете к внуку?

– К сыну, внуку и невестке, – уточнила я.

Она смотрела на меня с недоверием и молчала, как бы раздумывая.

– Если бы я не была бабушкой, зачем бы призналась в этом так откровенно? – засмеялась я. – Само слово «бабушка» связано со старостью…

– Вы молодо выглядите…

– Вы тоже, – отблагодарила я ее тем же, – а ведь и вы едете к внуку.

Сколько ей лет, я затруднялась сказать. Могло быть и сорок, и пятьдесят. Но в нынешние времена, видно, старые только прабабушки.

Поезд приближался к пограничной станции, и мы вернулись в купе.

После проверки паспортов, в ходе которой спящий блондин наконец проснулся и оказался иностранцем, в купе вошли таможенники. Они спросили, нет ли у кого чего-либо, облагаемого пошлиной. Все ответили, что нет. В первую очередь они осмотрели багаж сидевшей напротив меня супружеской четы. Один из их чемоданов был заполнен обеденными тарелками.

– Вы должны уплатить пошлину, – заявил таможенник.

Объяснения, что они везут тарелки для дочери, не помогли, таможенник был неумолим. В конце концов красный, фыркающий от избытка эмоций толстяк заплатил требуемую сумму.

Впрочем, тарелки были самыми обычными, некрасивыми, а Голландия славится красивым фаянсом. «И зачем они тащат с собой эти черепки?» – удивилась я про себя.

Потом пришла моя очередь. Меня спросили, что я везу. Я ответила: одежду, предметы личного пользования, подарки, в том числе ржаной хлеб и творог. Они проверили только один чемодан и сумку.

– Вы можете уже пойти покурить, – шепнула соседка.

Предложение было хорошим, и я вышла. Я спокойно курила, смотрела в окно, когда проходивший по коридору человек в форменном кителе заметил мне, что во время досмотра из купе выходить нельзя.

– Мой багаж уже осмотрели, – объяснила я.

– Таковы правила, прошу вернуться на свое место, – сурово сказал таможенник.

Раздосадованная, я загасила недокуренную сигарету и повернулась в сторону открытых дверей купе как раз в тот момент, когда таможенник закрывал одну из моих неосмотренных сумок. Мне это не понравилось.

– Если у вас есть желание осмотреть остатки моего багажа, прошу вас, – сказала я усаживаясь.

– Вы хотите прибавить нам работы? – засмеялся один из них.

Теперь они осматривали багаж элегантной дамы.

– Почему вы не заявили в декларации, что везете грибы? – почти застонал второй таможенник, держа в руке пластиковый пакет с сушеными грибами. – Сколько их здесь?

– Не знаю, эти грибы я сама собирала.

– В следующий раз помните, что грибы облагаются пошлиной. На этот раз мы возьмем с вас льготную пошлину как за сто граммов.

– Нужно было положить грибы в сумку с продуктами, каждый так возит, – стала поучать жена толстяка разнервничавшуюся элегантную даму после ухода таможенников.

– Ужасно дорого обошлись вам эти тарелки, – в свою очередь выразила я сочувствие супругам.

– Голландские значительно дороже, – с удовлетворением ответила женщина.

У меня возникло желание спросить, сколько лет своей супружеской жизни ее дочь обходилась без тарелок, но я вовремя прикусила язык.

Поезд шел уже через территорию ГДР, но элегантная дама все еще не могла успокоиться. «Чтобы еще и за собственноручно собранные грибы платить», – жаловалась она.

– У вас, кажется, не было хлопот с таможенниками? – обратилась я к Голень.

– А почему это они должны у меня быть? – Ее тон снова стал грубым, как в голландском посольстве. – Я везу такие же вещи, как и вы, тоже ржаной хлеб и творог.

Это «тоже» было сказано почти со злостью. Смутившись, я замолчала и поклялась себе до конца поездки не обращаться к ней ни с какими вопросами. Совершенно ясно, какая это отвратительная, антипатичная особа!

Молодой блондин выдвинул вперед сиденье и на пальцах показал сидевшей напротив него элегантной даме, чтобы она сделала то же самое, после чего вытянулся на обоих во весь рост, оставив ей слишком мало места, чтобы она могла поместиться. Супружеская чета, удобно устроившись, пыталась задремать.

– Не стоит спать, – неожиданно обратилась ко мне Голень. – Сейчас начнется волынка в Берлине.

В соответствии с данным себе обещанием я промолчала. Переезд через Берлин длился действительно ужасно долго. Все мы очень хотели спать, кроме блондина, так как он уже выспался.

После Западного Берлина состав пассажиров нашего вагона сменился. В коридоре и купе слышалась немецкая речь. Вскоре в наше купе заглянул высокий плечистый парень, долго и внимательно разглядывал нас и наш багаж, после чего молча ретировался.

На одной из первых станций в ФРГ блондин вышел, и элегантная дама с явным облегчением вытянула ноги.

– Теперь до самой голландской границы будет спокойно, можно немного поспать, – сообщила жена толстяка и убавила освещение.

Несмотря на утомление, спать мне больше не хотелось, беспрерывное сидение надоело. Я вышла прогуляться по коридору. Во всех купе горели уже только голубые ночники. Мне показалось, что я единственная не сплю в этом вагоне. Но, вернувшись в купе, я увидела, что эта противная Голень тоже не спит, хотя, заметив меня, она тут же закрыла глаза, притворяясь спящей. «Неужели эта идиотка думает, что у меня появится желание разговаривать с ней?» – обозлилась я.

Около семи утра мы проехали голландскую границу. Никто уже не спал, во всех купе слышалось движение, люди ходили в туалет. А я только теперь почувствовала непреодолимое желание спать. У меня всегда самый крепкий сон около семи утра. Я втиснулась в свой угол у окна и тут же уснула.

Проснулась от того, что кто-то теребил меня за плечо. Надо мной склонилась женщина в бордовой кофте.

– Проснитесь, уже выходим.

Я пришла в себя в одно мгновение. Ее толстый муж снимал с полки багаж. Кроме них в купе никого не было.

– Проехали Утрехт? – испугалась я.

– Утрехта еще не было, но мы выходим на следующей станции, поэтому я разбудила вас.

– А вы уверены, что не было, ведь та женщина, – я показала на место рядом со мной, – должна была выйти в Утрехте, как и я.

– Она вышла на первой или второй приграничной станции. Вы ошиблись, наверное. Утрехта еще действительно не было, мы выходим перед ним. До свидания, счастливого пути.

Толстые супруги вышли из купе.

Успокоившись, я достала сигарету. Поскольку я осталась в купе одна, то могла курить не выходя. За окном было бледное серое утро. Только теперь я посмотрела на часы: почти половина девятого. Согласно расписанию через двадцать минут я должна приехать в Утрехт.

Все оставшееся время ушло у меня на приведение в порядок своей внешности. Я заботливо старалась скрыть следы бессонной ночи. Не хотелось, чтобы мой ребенок, увидев меня, тут же воскликнул: «Как ужасно ты выглядишь!», что не раз с ним случалось. К сожалению, я воспитала его жутко правдивым.

Когда поезд подъезжал к станции, я открыла окно и высунулась. Мой сын, оглядываясь, стоял на перроне.

– Войтек! – крикнула я.

Он увидел меня и вскочил в вагон. Я не успела даже поцеловать его, а он уже быстро выносил мои баулы.

Вдруг я с удивлением обнаружила, что на полке нет моей коричневой шляпки от дождя. Вместо нее там лежала лисья шапка с хвостом. Зачем эта мадам оставила свою шапку и взяла мою шляпку? Однако у меня не было времени задумываться над этим, так как Войтек, выставив вещи на перроне, вбежал в вагон, крича: «Чего ты ждешь, поезд уже отходит»! В руке у меня была только набитая дорожная сумка. Я открыла ее, но шапка в нее не помещалась. С незакрытой сумкой и торчащей из нее лисьей шапкой я послушно поспешила из вагона.

Мой ребенок стоял у кучи баулов и смотрел на них с явной досадой.

– Прежде чем я затолкаю все это в машину, придется трижды возвращаться. Зачем ты набрала столько вещей?

– Ты абсолютная копия своего отца, – ответила я сухо.

Войтек занялся перетаскиванием. Огромный перрон пустел. Недалеко от меня стоял мужчина, высматривая кого-то в редеющей толпе пассажиров. Человек, которого он ждал, видимо, не приехал, так как, когда Войтек перенес все узлы, на перроне уже никого не осталось. Проходя мимо, мужчина бросил на меня острый, неприятный взгляд, будто я была виновата в том, что стала свидетелем его напрасного ожидания.

Когда мы уже разместились в машине и Войтек застегнул на мне ремень безопасности, он заметил в сумке, лежащей у меня на коленях, лисью шапку с хвостом.

– О Боже! – воскликнул он. – В чем это ты ходишь?

– Что тебе пришло в голову? Это не моя шапка, а попутчицы, которая вышла раньше.

– Тогда зачем ты ее взяла? Нужно было оставить.

– Но она взяла мою шляпку от дождя. Может, мне удастся ее найти, тогда отдам ей ее шапку, а она вернет мне мою шляпку.

– У тебя есть ее адрес?

– Откуда? Но я знаю, как ее зовут. Янина Голень.

– И как ты думаешь ее найти?

– Не знаю, – призналась я откровенно.

– Вечно ты ввязываешься в какие-нибудь истории…

– Но ведь это она взяла мою шляпку, а оставила свою шапку!

– Знаю я тебя. Потеряла свою шляпку еще по дороге на Гданьский вокзал, если вообще не забыла дома.

– Исключено. Она была у меня на голове, когда я садилась в поезд.

– Тогда наверняка она лежит под полкой в купе.

– В таком случае зачем она оставила свою шапку? Он пожал плечами:

– Просто хотела избавиться от этой дряни.

При выезде из Утрехта движение стало более интенсивным. Перед нами двигались высокие чудовища – грузовые машины. Войтек, злой от того, что не может их сразу обогнать, ругался себе под нос. Когда он был маленьким, то уверял меня, что склонность к плохим словам пройдет у него с возрастом.

– Обязательно нужно обгонять? – спросила я его.

– Обязательно. Я ужасно хочу спать. Вчера до трех ночи мы были в гостях у соседки. Но самое ужасное то, что Эльжбета застигла меня, когда я целовал хозяйку дома. Конечно, она разозлилась и чувствует себя оскорбленной…

Хорошенькое начало!

– Ты плохо воспитан, – сказала я. – Чужих женщин не целуют в гостях, если пришли туда с собственной женой.

– Но это же ничего не значит! Меня даже угрызения совести не мучают.

– Тем хуже, – огорчилась я. – Угрызения совести свидетельствуют о том, что игра не стоила свеч или же удовольствие было сомнительным.

– И ты против меня? – обиженно посмотрел он в мою сторону. – Я спал всего три часа, чтобы тебя встретить…

– А я спала полтора из двадцати двух часов, которые толкалась в поезде, чтобы дать тебе возможность встретить меня. Может, все-таки сочтешь, что мы квиты, и перестанешь обижаться?

Не подлежало, однако, сомнению, что моему ребенку плохо и ему нужно помочь.

– Ты принимал аспирин? – спросила я с материнской заботой.

– С чего бы это я стал его принимать? Я не простужен.

– С похмелья аспирин очень помогает. Мне нужно было сказать тебе об этом, когда я тебя воспитывала.

– А что помогает от плохого настроения жены? Ну и вопрос!

– Любящий муж, – ответила я неуверенно. Не могла же я ему сказать, что ничего.

Автострада бежала по местности, гладкой, как стол. Мимо проносились поселки, ветряные мельницы, пастбища, пестревшие коровами, но я совершенно не обращала на все это внимания, глядя с мягкой грустью на любимый профиль моего страдающего с похмелья ребенка.

Наконец мы доехали до N., что, впрочем, не значило нашего прибытия на место. Оказалось, что они живут в Голландском Урсынове,[1] который отличается от нашего тем, что находится гораздо дальше от центра и состоит не из одинаковых многоэтажек, а из одинаковых небольших коттеджей. Мы кружили по безымянным мини-улочкам, застроенным с одной стороны и настолько похожим одна на другую, что я удивилась, когда Войтек наконец отыскал свой дом.

В передней на дверях висела большая надпись: «Приветствуем Шистика!» Этот «Шистик» сокращение от «Пушистика». Мой ребенок называет меня так с тех времен, когда я читала ему вслух сказки Мильна.

Эльжбета встретила меня очень сердечно, Крысь радовался и скакал. Забыв о бессонной ночи, я целый день купалась в милой семейной атмосфере. Естественно, наметанный глаз бывшей жены сразу заметил, что все ответы и взгляды невестки адресуются мне или Крысю, минуя Войтека. Но если учесть, что он натворил, то она вела себя великолепно.

Войтек рассказывал о Голландии и голландцах по-своему, то есть все критиковал. Водя меня по дому, он показывал только недостатки, повторяя с удовольствием: «Посмотри, та же самая халтура и недоделки, что и у нас». У меня сложилось впечатление, что здесь он брюзжит еще больше, чем дома. Думаю, если бы он вдруг оказался в Утопии или в раю, то так же не отказал бы себе в удовольствии покритиковать. К сожалению, дети не наследуют от нас одни достоинства.

Их дом, как они объяснили, – это типичный голландский дом. На втором этаже находятся спальни и ванная с туалетом. Весь нижний этаж занимает гостиная, к которой примыкает столовая, отделенная от кухни полузастекленной стеной. Мебель стандартная: мягкие кресла, диван, стеллажи. Ковровая дорожка на полу. Во всех углах неимоверное количество цветочных горшков и ящиков с цветами типа фикусов, олеандров и тому подобных. Цветами заставлен и низкий подоконник огромного окна, которое соединяется с застекленными дверями, ведущими в миниатюрный садик. К моему удивлению, хотя температура на улице была не более 8—10 °C выше нуля, трава в саду приятно зеленела, цвели анютины глазки и маргаритки – все это, вероятно, благодаря морскому климату.

Когда под вечер, объевшаяся и сонная, я начала наконец мечтать о постели, оказалось, что дорогие дети приготовили мне сюрприз в виде поездки на балет. Напрасно я просила их ехать одних (а я, мол, с удовольствием останусь с Крысем, что было же, конечно, маленькой хитростью) – они ни в какую не хотели принять эту мою жертву. Они заставили меня одеться, убедились, что я достаточно элегантно выгляжу, и я поехала с Войтеком.

Несмотря на кошмарную сонливость, мне все же удалось заметить, что балет ничуть не напоминает «Лебединое озеро» и действительно великолепен.

В антракте сын повел меня в буфет, угостил апельсиновым соком и кофе, благодаря которому я немного пришла в себя. Во всяком случае настолько, что среди публики смогла узнать того типа с перрона, который безуспешно встречал кого-то. Он был в компании мужчины, которого я тоже где-то видела, но не могла вспомнить, когда и где, а этого я очень не люблю. На выходе после спектакля я столкнулась с ними еще раз. Приятель типа с перрона отодвинулся, давая мне пройти, наши взгляды встретились, и я вспомнила его! Это он в ФРГ заглядывал в наше купе и, увидев, что все места заняты, осмотрел также полки. Видно, был без места и хотел хотя бы где-то приткнуть багаж. Наверняка тот тип на перроне ждал его и прозевал, но все-таки они встретились.

– Что за дыра эта ваша Голландия! – заявила я, усаживаясь в машину. – Я здесь всего несколько часов, а уже умудрилась встретить двух человек, которых видела раньше. Через месяц я буду знать в лицо все население Голландии.

К моему удивлению, Войтек не разозлился.

– Точно, – сказал он. – Даже Амстердам – большая деревня.

Утром меня разбудил громкий голос Войтека. Он напоминал Крысю, чтобы тот вел себя тихо, так как приехала бабушка, и поторапливал Эльжбету. Я сошла вниз и застала готовую к уходу невестку, которая, стоя у стола, что-то писала.

– Я как раз писала тебе записку. Мы с Войтеком уезжаем. Он подбросит Крыся до школы, а я сделаю покупки в N. Вернусь около часа. Еда в холодильнике, Крысь уже в машине.

Я набросила пальто и выскочила, чтобы поцеловать Крыся на прощание. Увидев меня, Войтек застонал, что опоздает на работу. Я быстро выкарабкалась из машины и вернулась в дом. Было около половины девятого, а это как раз самое время для сна.

Не знаю, уснула ли я или еще только засыпала, когда услышала какое-то жужжание. Оно продолжалось некоторое время, прежде чем до моего сознания дошло, что это сигнал телефонного аппарата на первом этаже. Но пока я вставала, телефон, к моему удовольствию, замолчал. Я прислушивалась некоторое время, не раздастся ли еще звонок, но он не повторился.

Я попробовала спать дальше, но сонливость уже прошла, хотя, впрочем, не настолько, чтобы у меня возникло желание встать. Голландская кровать оказалась очень удобной. Я нежилась в полудреме с приятным ощущением оправданной лени, когда внезапно очень отчетливо услышала в холле шаги и приглушенные мужские голоса, ни один из которых не был голосом Войтека. Я непроизвольно хотела крикнуть «кто там?», но быстро сообразила, где нахожусь. Я была слишком потрясена и испуганна, чтобы припомнить английские слова.

Я босиком выскочила в коридор и, наклонившись через перила лестницы, посмотрела вниз. У меня перехватило дыхание. Я сразу его узнала. Внизу стоял тип, которого я видела на перроне в Утрехте, а потом в театре в N. Второй, должно быть, стоял дальше, так как сверху его не было видно. Они вошли в гостиную, тихо закрыв за собой дверь. Я почувствовала себя в ловушке.

Что могло означать это вторжение в чужой дом в отсутствие хозяев? Воры? Мне показалось это маловероятным: воры знают, где красть, и идут наверняка. Вряд ли они стали бы рисковать, проникая в жилище иностранца, живущего вместе с семьей на стипендию, ведь его имущественное положение они могли определить без труда хотя бы по машине, которую Войтек купил подержанной и сейчас без зазрения совести приканчивал. А кроме того, разве воры, обкрадывающие квартиры, ходят в театр? Но если это не воры, то кто? Ясно – полиция! И самая худшая, тайная. Тип с перрона появился в театре не случайно. Они следят за моим сыном! Утром видели, как он уезжал. Думали, что в доме никого не осталось (ведь и я на какое-то время садилась в машину поцеловать Крыся). Потом удостоверились в этом по телефону, а я как раз не подошла.

Во мне проснулась львица, детенышам которой угрожает опасность. Я вернулась в свою комнату, надела халат, сунула ноги в шлепанцы, схватила сумочку. Первое, что я ткну им в нос, будет мой паспорт, и я начну объяснение на повышенных тонах. С полицией так лучше всего. Пообещаю им вмешательство посольства. Как смеют они таким способом врываться в дом иностранца! Хотя я отдавала себе отчет в том, что моего английского не хватит, чтобы выразить все, что я хочу им сказать, а их голландского бормотания я не понимаю, – тем не менее я была уверена, что скручу их в бараний рог, они у меня получат!

Я тихонько вышла из комнаты, не закрыв за собой дверь – сейчас я должна была стать для них неожиданностью, – дошла до лестницы и… остановилась. Ведь я должна, сойдя в гостиную, изобразить удивление в связи с их появлением, иначе почему я не среагировала сразу, когда услышала, что они входят в дом? Я должна разыграть все правдоподобно, у меня нет права на ошибку… И тут я подумала: а зачем они следят за моим ребенком? Какая для этого причина? В чем его подозревают? В научном шпионаже? Чепуха, наука сейчас имеет международный характер, делаются международные публикации, да и потом, они сами его пригласили, голландское правительство платит ему стипендию, он работает в высшем учебном заведении, а не в промышленности. А может быть, политический шпионаж? Сама мысль о том, что Войтека можно заподозрить в чем-либо подобном, еще больше разозлила меня и одновременно рассмешила. Неужели голландцы, как убеждал меня вчера Войтек, действительно такие олухи? Он говорил также, что они ужасно забюрократизированы. Может быть, их полиция таким образом проверяет каждого иностранца, долго находящегося в стране, подозревая его в шпионаже или в какой-то нелегальщине? Это объяснение имеет хоть какое-то оправдание, такая причина слежки за Войтеком, а значит, и теперешнего визита полицейских показалась мне наиболее вероятной и даже единственно возможной. Но если они такие глупцы, то пожалуйста, пусть проверяют. Чем скорее они убедятся, что все это вздор, тем лучше, я не буду им мешать.

Не знаю, сколько времени я над этим раздумывала, стоя в коридоре у лестницы. Снизу не было слышно никаких звуков, ковровая дорожка хорошо глушила шаги.

Пусть себе обыщут весь дом снизу доверху и убедятся, что зря потратили время. От этой мысли я почувствовала полное удовлетворение. Но вдруг я представила себе, что если они меня увидят, то уже не смогут продолжать обыск. Что же сделать, чтобы моя особа им не помешала? Незаметно выйти из дома я не могла: внизу я должна была надеть хотя бы сапоги и пальто, а они услышали бы шаги в холле и открывание дверей. К тому же на улице тоже мог торчать полицейский, который бы сразу меня заметил. И я лихорадочно начала размышлять, где бы спрятаться.

Я еще раз вернулась к себе, то есть в комнату для гостей, и осмотрелась. Нет, здесь нет никакого укрытия, минимум мебели. На комоде лежала брошенная еще с момента моего приезда лисья шапка. Если они ее увидят, то подумают, что я в доме. Я взяла шапку и на цыпочках прошла в комнату Крыся. Здесь царил беспорядок, который может быть только в детской комнате, где с вечера не сложены игрушки, а утром не было уборки. Кроватка была не застелена, с нее свешивалось одеяло, на котором, как и на стуле, валялись предметы одежды Крыся. На полу были разбросаны кубики, столик завален вырезками. Я подошла к полуоткрытому шкафу. В одной его части на дне громоздилась гора игрушек, каких-то машин и поездов, а в другой – куча свитерочков и штанишек, которые упали с вешалок.

Я примостилась в шкафу под одеждой, слегка прикрыв одну дверцу ровно настолько, чтобы она не казалась закрытой и позволяла видеть фрагмент внутренней части шкафа, исключая, конечно, меня. Я сразу же поняла, какой это идиотизм. Шкаф может быть укрытием для кота или ребенка, играющего в прятки, взрослого же можно здесь спрятать только в виде трупа, и то если он стал им только что. Едва я успела об этом подумать, как услышала шаги в холле и сразу после этого на лестнице.

Есть такое выражение – «замереть», сейчас оно относилось как раз ко мне. Я замерла. Мне показалось, что я перестала существовать, только мое сердце колотилось как бешеное. Комната Крыся первая от лестницы, двери ее были открыты. Неизвестные остановились у дверей, забубнили что-то по-своему и прошли дальше, в мою комнату. Оттуда послышались какие-то шорохи, скрипы, передвижения. Потом то же самое повторилось в спальне Войтека и его жены. Не обошли они своим вниманием также ванную и туалет. Неужели эти олухи ищут тайник или бомбу с часовым механизмом? А я, как идиотка, в этом шкафу! Только тот, кто побывал в подобной ситуации, может понять, что я чувствовала, но я думаю, что, к сожалению, таких нет.

Сколько это продолжалось, я не помню, мне казалось – вечно. Мои ноги онемели, но я боялась шевельнуться и поменять положение. Однако я мгновенно забыла об онемевших ногах, когда услышала, как они входят в комнату Крыся. Один остановился у шкафа, другой, наверное, пошел к окну и, судя по звукам, что-то делал с калорифером (они здесь имеют форму плоских экранов из двух жестяных стенок, выкрашенных в белое). Потом были слышны шуршание и стук вынимаемых из стола ящиков, грохот при их установке на место. И вот раздались шаги, приближающиеся к моему шкафу…

Я затаила дыхание. Сейчас они заглянут в шкаф. Достаточно пошире открыть дверь – и они тут же меня увидят. Особа в моем возрасте, сидящая на корточках в шкафу под одеждой в детской комнате… Если они не сочтут меня сумасшедшей, это будет чудо. Что им сказать? Что, услышав шаги внизу, я испугалась, приняв их за бандитов? Бандиты средь бела дня? Сказать, что приняла их за воров? Смешно, ведь ясно, что воры, заслышав мои шаги на лестнице, испугались бы еще больше, чем я, и убежали бы сразу. И подумать только, что, когда они вошли в дом, я могла разделаться с ними! А что если им это сказать? Но я тут же отдала себе отчет в том, что этим запутаю все еще больше. Ничего не поделаешь, скажу я им, приняла вас за бандитов, пусть считают меня старой склеротичкой, может даже, умственно ограниченной. Тогда им не придется объяснять мне, почему они оказались в доме. А все-таки, мелькнуло у меня внезапно абсолютно теоретическое предположение, если бы не этот шкаф и не эти корточки, что бы они мне сказали о причинах своего прихода? Конечно, все это промчалось в моих мыслях молниеносно.

Они что-то поочередно говорили друг другу. Может быть, спорили, может быть, договаривались. Ни одного слова из их голландского бормотания я не поняла. И когда я уже ждала, что они откроют шкаф… они вдруг быстро вышли из комнаты. Отчетливо было слышно, как они сходят по лестнице, потом, должно быть, задержались в холле, потому что прошло какое-то время, прежде чем хлопнули входные двери.

Я выползла из шкафа в буквальном смысле этого слова. Комната Крыся находится с фасада дома, и я боялась, что они могут увидеть меня в окно. Усевшись на полу, я распрямила ноги. То, что они не обнаружили меня в шкафу, казалось мне самым настоящим чудом. Я чувствовала себя потрясенной (возможно, и потому, что просидела, скорчившись, под одеждой достаточно долго), и меня переполняли эмоции.

Наконец я встала. Ноги были как деревянные. Я сошла вниз, в холл, и остановилась перед входной дверью, прислушиваясь. Снаружи было тихо, только временами доносился легкий шум проезжавших далеко автомобилей.

Я снова поднялась вверх и заглянула в свою комнату. В ней ничего не изменилось. В комнате сына также все выглядело без изменений. У меня создалось впечатление, что во всех спальнях беспорядок был не больше, чем раньше, по крайней мере мебель стояла на своих местах, ни один шкаф или ящик не был выпотрошен.

Я сошла вниз и внимательно осмотрела гостиную. Тут мне тоже не удалось обнаружить каких-нибудь следов обыска. Потрясение уже прошло, но чувствовала я себя так, будто на мне долго ездили. И все-таки мне повезло! Глупая полиция убедилась в том, что ее подозрения в отношении Войтека не имеют никаких оснований. Что за идиоты, подозревать моего ребенка!

В столовой на столе стояла корзиночка с хлебом, накрытая салфеткой. Только сейчас я почувствовала, что чертовски голодна, ведь я не завтракала. Поставила воду для чая и пошла в ванную.

Именно в ванной мне приходят в голову лучшие мысли, связанные с моим писательским ремеслом, но сейчас, во время отпуска, я не собиралась писать. Однако то, что пришло мне в голову, когда я стояла под душем, испортило настроение в мгновение ока: а закрыла ли я за собой входную дверь, возвращаясь домой после прощания с Крысем в машине? Может, те типы и вошли потому, что увидели незапертую дверь? Войтек в пылу критики уверял, что голландцы ужасно нечисты на руку, что в университете все закрывают свои шкафы на замок и что на столе нельзя оставить даже шариковую ручку без опасений, что ее кто-нибудь свистнет. У нас тоже говорят, что случай делает вора. Может, те двое воспользовались неожиданным для них случаем? А если в доме есть деньги?

Я выскочила из ванны и оделась с нервозной поспешностью, как будто от этого что-то зависело. Потом надела очки и прошла в супружескую спальню. Заглянула в каждый ящик, осмотрела все полки. Если говорить о такой черте характера, как любовь к порядку, то Войтек и Эльжбета вполне подходящая супружеская пара. В ящиках царил хаос, как всегда у Войтека. До женитьбы, когда такой хаос доходил до предела и он не мог уже ничего найти, я сама ему все сортировала и укладывала, после чего все повторялось сначала. И сейчас, увидев разбросанные центы и мелкие банкноты, я слегка успокоилась: ведь воры, пожалуй, взяли бы их. В ящике туалетного столика среди пудр, кремов, квитанций и проспектов валялись золотые часы Эльжбеты. Призрак воров, которым я позволила проникнуть в дом, начал бледнеть. Причем настолько, что я вспомнила о завтраке.

Вода вскипела, но чайник уже успел сгореть. Я сочла это добрым предзнаменованием. Позавтракав, я снова утвердилась в мысли, что дом посетила тайная полиция. Правда, идея облегчить им работу уже не казалась мне такой хорошей, как тогда, когда она только пришла мне в голову. Ведь Войтек взбесился бы, если бы узнал, что у него в доме побывали посторонние, а я этому не помешала, хотя и могла. Настроение снова упало. Я пробовала себя утешить тем, что ситуация могла быть еще хуже – например, если бы я спала и не слышала, как они пошли в дом, а проснулась бы, лишь увидев их в моей комнате; тогда, наверное, я бы умерла от страха. Наверняка это было бы хуже, по крайней мере для меня. Однако попытки самоутешения не слишком мне удались, и я с беспокойством ожидала возвращения Эльжбеты. Заметит она что-нибудь или нет?

Вскоре она появилась с какой-то сумкой, переброшенной через плечо, – последняя мода носить покупки. И тут же пронзительный звонок известил о прибытии Крыся. Здесь в школах существует двухчасовой перерыв на обед, чем дети очень довольны, а матери из-за этого привязаны к дому.

Только когда Крысь снова убежал в школу, я сказала Эльжбете:

– Утром мне показалось, что по дому кто-то ходит. Может, воры?

Эльжбета удивленно посмотрела на меня:

– Они должны были открыть дверь нашими ключами, так как замки в порядке. Пушистик, что это тебе пришло в голову? Кстати, как они могли войти, раз ты была дома?

– После вашего отъезда я опять легла. Проснувшись, а может именно это меня и разбудило, я ясно услышала шаги и хлопанье дверьми. Проверь, все ли на месте.

В глазах смотревшей на меня Эльжбеты отражались забота и легкое беспокойство. Однако она улыбнулась:

– А ты представляешь себе, как выглядел бы дом после воров? К тому же я не слышала здесь о квартирных кражах. Тебе, должно быть, что-то приснилось.

– У вас есть в доме деньги? – настаивала я, чтобы рассеять всякие сомнения.

– Конечно.

– Ну так проверь…

– Зачем?

– Для моего спокойствия.

– Если тебя это убедит…

Она подошла к полке, взяла с нее какой-то конверт и потрясла им в моем направлении.

– Вот, смотри, все в порядке. У тебя буйные сны, Пушистик.

– Ты права, – согласилась я покорно, – это были не воры.

Подтверждение того, что это были не воры, решительно улучшило мое настроение. Пожалуй, я не сделала глупость, что позволила полицейским обыскать дом.

Войтек вернулся около восьми вечера. В этом отношении он тоже не изменился. С тех пор как лазеры стали его страстью, он занимается ими с утра до вечера, а Эльжбета переносит это с ангельским терпением. Вместо обеда он потребовал бутерброд – черный хлеб с творогом. И тут взорвалась бомба. Оказалось, что творога нет. А ведь в поезде в пластмассовом пакете я везла ржаной хлеб и творог. По приезде я отдала пакет Эльжбете. Она, однако, утверждала, что в нем был только хлеб.

– Когда вернешься домой, найдешь творог в холодильнике, – закончил разговор мой ребенок.

Я поднялась наверх, чтобы заняться купанием и укладыванием Крыся. Снизу до меня донеслось предупреждение Войтека о том, чтобы я не курила наверху, потому что потом во всех спальнях воняет. Милый ребенок, он не может уважать даже слабость матери.

Крысь – это очаровательный шестилетний молодой человек. Неизменно меня удивляет тот факт, что он сын моего ребенка. Среди множества вещей, которые человек выдумал совершенно напрасно, на первое место я поставила бы календарь. Всякий раз, рассказывая Крысю придуманные истории, я испытываю ощущение, что чуть ли не позавчера точно так же сидела у кроватки Войтека.

Однако сказки и байки не способствовали сну, и Крысь заснул довольно поздно. Помня о запрете Войтека, я взяла сигареты и спустилась в холл. Из гостиной доносились отрывки беседы. Судя по тону Войтека, он явно был чем-то озабочен. Я забеспокоилась. У него, должно быть, неприятности, о которых он мне не говорил, так как не хочет меня волновать… Я тихонько подошла к двери.

– Она так долго хорошо держалась, а теперь такой сильный приступ склероза. – Это говорил мой ребенок. – Медицине известны такие случаи, и боюсь, что болезнь может пойти дальше в быстром темпе…

– Возможно, и нет… – слабо возражала моя невестка. – Ведь она не такая старая.

– Именно поэтому прогнозы фатальные. Так же как с инфарктом: чем моложе тот, с кем это случается, тем меньше шансов выжить.

Я как можно быстрее ретировалась в глубь холла. Да, я была права, когда учила своего ребенка, что никогда, ни в коем случае нельзя подслушивать.

Несмотря на неприятный инцидент с представителями тайной полиции, пребывание в стране обещало быть очень приятным. Вопреки первоначальным намерениям Войтека меня не обрекли ни на какие домашние работы, а Эльжбета, казалось, не слышала моих намеков о возможной помощи на кухне.

Я осмотрела с ней их Урсынов. Если в наших новых районах нелегко найти указанный адрес, то здесь с этим обстояло еще хуже. Одинаковые улицы без названий, размещенные в конце улиц мини-указатели информируют только о номерах домов. Одинаковость улиц и домов казалось мне абсолютной, но Эльжбета показывала ориентирующие знаки, такие, как почтовый ящик, фонарь у поворота или никогда не засыхающая лужа. Это напоминало игру в казаки-разбойники, тем более трудную, что не было возможности обозначить путь сломанными ветками или стрелкой, нарисованной прутом на дорожке.

Невестка познакомила меня также с местным торговым центром – группой застекленных павильонов, оборудованных несколько лучше, чем известный всем магазин из чешского многосерийного фильма «Женщина за прилавком».

Когда мы возвращались домой, с нашей улицы выехал серый «порше», который вела женщина. Она приветливо помахала рукой Эльжбете, которая ответила тем же.

– Она здесь живет? – поинтересовалась я.

– Через три дома от нас.

– Хорошая машина, – сказала я с уважением.

– Слесарь, которого мы вызываем для различных ремонтных работ, тоже имеет «порше». Здесь у людей в основном хорошие машины.

«Порше» остановился в конце улицы, ожидая возможности выехать на главную улицу. Мне вспомнилось признание Войтека об инциденте с целованием соседки. Может, это была она?

– Вы поддерживаете контакт с соседями? – спросила я с тайным умыслом.

– Здесь такой обычай… Нам сказали, что по вселении необходимо нанести визиты, но это касается только ближайших соседей. Эта живет дальше, и знакомство с ней скорее шапочное, мы только раскланиваемся и иногда при встрече перебрасываемся несколькими словами.

– Что за люди ваши соседи?

– Я не очень их знаю… Наверное, можно лишь сказать, что они так называемые средние бюргеры, как и все жители этого района.

Эльжбета начала искать ключи в бездонной сумке. В этом смысле разницы между поколениями нет, я тоже долго роюсь в сумке, прежде чем найду ключ; думаю, что и с моей бабушкой происходило то же самое.

– Вроде бы ее тетка, – поиск ключей продолжался, – вышла в свое время замуж за поляка, одного из тех, кто с союзниками освобождал Голландию. После смерти тетки, жившей здесь, она перебралась сюда, это было незадолго до нашего приезда.

– А тот польский муж тетки еще жив? – заинтересовалась я.

– Я никогда его не видела, так как не хожу мимо их дома, мне не по пути.

– И ты не пыталась встретиться с ним?

– Она наверняка знает, что я полька, все тут знают, что мы поляки. И, поскольку я не строю никаких иллюзий на этот счет, мне трудно самой завязывать знакомства. Наверняка он очень старый, может быть, дряхлый. Возможно, наше знакомство было бы и для нее, и для него неудобно… А может, он живет теперь в доме престарелых. Здесь это нормально: когда люди дряхлеют, они переезжают в такой дом, что-то вроде пансионата, с опекой и обслуживанием. Здесь не принято, чтобы дети заботились о старых родителях.

– Хорошенькая страна! – взорвалась я, но после минутного размышления добавила: – А может, оно и лучше, чем быть зависимым от взрослых детей.

Я знала, что не выдержу, обязательно попытаюсь выведать, жив ли старый солдат, и познакомиться с ним. События минувшей войны мне ближе, чем моим детям.

После ленча мы пили кофе, и вдруг раздался звонок. Эльжбета побежала открывать, и тут же я услышала женский голос, который рассыпался в любезностях. Изредка до меня доносились тихие слова моей невестки. Через несколько минут Эльжбета ввела в комнату молодую женщину, лет тридцати на вид, достаточно интересную и, прямо скажем, не худую. Она с улыбкой поздоровалась со мной, добавив:

– Ах, так вы бабушка Криста!

Эта «бабушка» отозвалась в моих ушах неприятным скрежетом.

– Да. Доктор Войтек 3. – мой сын, – ответила я «со значением», внимательно присматриваясь к этой особе.

У нее были коротко остриженные светлые волосы, пушистая челка, круглое лицо и короткий нос. Широко расставленные карие глаза, казалось, сливаются с бровями. Было в этом лице какое-то безволие, похожее на сонную покорность коровы. Эту женщину нельзя было назвать красивой, однако наверняка она представляла собой сексуальный тип, который еще во времена моей молодости мужчины называли «постельной женщиной». Может быть, ее сексуальность связана с этими коровьими аналогиями?

Я свободно читаю по-английски, но не уверена, что урожденный англичанин поймет мою устную речь. К счастью, люди, для которых английский не родной язык, разговаривая на нем, прилагают все усилия к тому, чтобы понять друг друга, при этом нюансы речи и акценты не играют роли. Вот и сейчас гостья говорила быстро, но выразительно:

– Я пришла просить Элизабет не обижаться на меня…

Должно быть, она прочла в моем взгляде удивление, так как сразу же начала нескладно объяснять:

– В субботу я принимала гостей. Элизабет помогала мне делать бутерброды, а Войтек, – она произнесла имя моего ребенка как-то смешно, – занялся приготовлением коктейлей, потому что ему наши голландские, как он говорит, не нравятся. Он специалист во многих вещах, и я, естественно, согласилась. Я не знала, что они будут такими крепкими…

До меня уже дошло, что именно эту соседку Войтек обцеловал на званом вечере перед моим приездом.

– И я много выпила этих коктейлей… У Элизабет потом была из-за меня неприятность… Я бы ей никогда ее не причинила, если бы не коктейли. Вы наверняка об этом слышали от Элизабет…

– Ничего я не слышала, – заверила я ее. – Но если и было какое-то алкогольное недоразумение, то наверняка все уже разъяснилось.

– Я хотела прийти на следующий же день, извиниться перед Элизабет, но я знала о вашем приезде и не хотела мешать, поэтому пришла только сейчас…

– Вы живете одна? – спросила я бесцеремонно.

– О нет, с мужем. Правда, он на месяц уехал в Штаты, но уже через два дня вернется.

– А в какой области работает ваш муж? – продолжала я допрос, бросая взгляды на жену моего ребенка, у которой было такое выражение лица, будто она хотела провалиться сквозь землю.

– В области химии…

– Он химик?

– Его брат в N. имеет фармацевтический бизнес, а муж занимается продажей. – Ошарашенная, она не сопротивлялась допросу.

– Значит, он часто выезжает? – Я уже не глядела на Эльжбету.

– Часто, но не на такой срок. Обычно дня на два – в ФРГ, во Францию, Австрию.

– Если я не ошибаюсь, в конце этой улицы живет старый поляк, участник войны, он женился на голландке. Когда она умерла, ее племянница переселилась к нему. Вы что-нибудь знаете о нем? Он все еще живет здесь?

– Да, живет. Это очень старый человек. Зимой он не выходит из дома.

Резкий, как обычно, звонок возвестил о прибытии Крыся из школы.

– Крист пришел, и я больше не буду мешать, – произнесла гостья. – Еще раз извините меня, Элизабет…

Эльжбета попрощалась с ней почти сердечно и заверила в том, что ничуть не обижена. Однако мне еще не хватало ясности в вопросе о возможности дальнейшего флирта этой особы с Войтеком. Хотя проведенный допрос меня несколько успокоил.

Учеба в первом классе голландской школы, видимо, не требует слишком больших усилий, поэтому Крыся по возвращении из школы понесло. Он сразу же вовлек меня в игру. Мы изображали прыжки бегемота и тигра до тех пор, пока мне не пришло в голову, что пружины дивана и кресла могут не выдержать. Тогда Крысь потребовал, чтобы я играла с ним в прятки, на что у меня вообще не было никакого желания – слишком эта игра напоминала мне визит переодетых полицейских.

Когда все попытки сломить мое сопротивление окончились ничем, Крысь заявил, что ему ничего не нужно и он пойдет к Бассу. Мне это уже было знакомо. Басс живет на соседней улице. Однако Крысь привел своего друга в мою комнату, и вскоре весь дом наполнился криками и топотом.

Пребывание в роли бегемота меня несколько утомило, и я с удовольствием вытянулась в кресле с иллюстрированным журналом в руках. Однако блаженство мое длилось недолго. С лестницы донесся какой-то шум под аккомпанемент радостных выкриков и смеха. Потом голос Крыся объявил, что они идут побегать во двор, и все стихло. Я не успела даже крикнуть, чтобы он оделся как следует.

Я вышла в холл, убедилась в том, что курточки внука на вешалке нет, и, успокоенная, вернулась в кресло. Но только я успела прочесть в журнале несколько слов, как Эльжбета сообщила с кухни:

– Пушистик, взгляни в окно, Крысь бегает по улице в той лисьей шапке с хвостом.

Я поспешно набросила на себя плащ и выбежала на улицу. Вид у Крыся был забавный. Он вприпрыжку мчался по улице, его маленькая головка почти полностью скрывалась под лисьей шапкой, а рыжий хвост сзади смешно подскакивал. Рядом бежал Басс, такой же взволнованный и восхищенный, как и Крысь.

Я резво побежала за ними, но догнать мальчишек мне удалось только в конце улицы. Крысь смеялся и изворачивался, как вьюн.

– Я разрешила тебе прятаться в моей комнате, но не играть с моими вещами, к тому же эта шапка не моя. Ты должен ее снять.

– Но я хочу в ней бегать! – протестовал он.

– Говорю тебе, что это шапка не моя. – Я бесцеремонно сняла ее с головы Крыся.

Он замолчал, посмотрел на меня, покраснел и разразился плачем.

– Не реви, тем более что ты уже бегал в ней, хватит! – сказала я сконфуженно и хотела его обнять. Он вырвался.

– Не люблю тебя! – заорал мой внук и побежал к дому.

Я осталась посреди улицы с несчастной шапкой в руках.

– Дети бывают невежливыми…

Замечание это, сказанное по-английски, исходило из дома, перед которым я оказалась. Меня это удивило, так как я и представить себе не могла, что сцену с шапкой и Крысем мог видеть кто-нибудь еще. Однако в дверях дома стояла элегантная женщина в замшевой юбке и замшевой короткой курточке и смотрела на меня с любопытством.

Смутившись и лихорадочно подыскивая английские слова, я объяснила, почему отобрала у внука шапку, а также рассказала историю этой шапки. Элегантная женщина, казалось, слушала меня с большим интересом.

– Вы будете здесь, в Голландии, искать владелицу шапки? – спросила она.

– Во всяком случае постараюсь это сделать, – ответила я. – Мне известна ее фамилия.

Я кивнула на прощанье и повернула в сторону своего дома. Только тогда я заметила, что неподалеку припаркован серый «порше». Так ведь это та самая племянница, тетка которой была замужем за польским солдатом! Я пожалела, что не спросила ее об этом, и решила спросить при первом удобном случае.

Разумеется, я не сказала своей невестке о том, что познакомилась с владелицей «порше». Я не сомневалась: Эльжбета все еще краснеет в душе, вспоминая мои бесцеремонные вопросы к Лизе, и наверняка хочет, чтобы я не знакомилась больше ни с кем из соседей.

Не сразу удалось мне вернуть и расположение Крыся.

Войтек заявился в этот день необычно рано и обедал вместе с нами. После десерта, когда Крысь уже пошел наверх, Эльжбета сказала ему:

– Пушистик познакомилась с Лизой, она заходила сегодня.

Войтек взглянул на меня вопросительно. Я не была уверена, ждет ли он от меня ответа на вопрос о причинах ее визита или о моем впечатлении о ней. Но предусмотрительно выбрала последнее.

– Это корова, которая может нравиться пастуху, ведущему одинокую жизнь на пастбище, – бросила я будто бы походя и начала говорить о своих впечатлениях от местного торгового центра. Я не смотрела на моего ребенка, но в глазах его жены заметила удовлетворенный блеск.

Когда Эльжбета ушла мыть Крыся, я рассказала Войтеку, что Крысь играл с лисьей шапкой, что он плакал, когда я отобрала ее, и что пора наконец что-то с ней сделать.

– Думаю, тебе нужно пойти в полицию и рассказать об этой шапке, – закончила я свою речь.

– Ты действительно считаешь, что мне нужно пойти в полицию и заявить, что моя мать присвоила чужую меховую шапку?

– Что ты плетешь, я не присваивала ее!

– Ты права, это следовало бы назвать кражей. Но, по-твоему, если я скажу, что ты ее украла, это будет звучать лучше? Нет, Пушистик, уж какая ты есть, такой и останешься, трудно с тобой. Но не требуй от меня, чтобы я компрометировал собственную мать. – И он протянул руку за газетой.

Однако я не хотела признавать свое поражение.

– Но тебе так или иначе надо идти в полицию, ведь ты еще не прописал меня. А когда я сдавала визу, мне сказали, что ты обязан прописать. Так вот, когда ты пойдешь туда, что тебе мешает вспомнить о потерянной шапке и упомянуть фамилию Голень?

Но Войтек уже сунул нос в газету и поэтому ничего не ответил.

– Ты слышишь, что я тебе говорю?

– Слышу.

– Ты знаешь, что должен меня прописать? Из-за газеты послышался нетерпеливый вздох.

Мне хотелось сказать, что это не слишком вежливая манера разговаривать с матерью, но я промолчала, опасаясь последствий. Разговоры со взрослыми детьми не такое уж простое дело.

Но дня через два я утешилась, когда Эльжбета сказала, что мы с ней поедем в N. Ей нужно было уладить там какие-то дела, и она хотела покопаться в библиотеке. Мы договорились, что я вернусь к четырем, когда Крысь придет из школы (ленч он съест у Басса), а она вернется позднее, вместе с Войтеком.

Поездка на автобусе заняла полчаса. Мы проехали жилой комплекс, похожий на наш, но, пожалуй, еще более крупный, и вышли на Плац-1944.

– Тут ты не заблудишься, улицы имеют названия. Обратный автобус пойдет с этого же места, ехать на нем до конца. Запомнишь название остановки и номер автобуса? – Эльжбета хотела быть уверенной в том, что я не потеряюсь.

– Запомню, – заверила я ее.

Я осталась одна в чужом городе и почувствовала себя в своей стихии. Первым, что привлекло мое внимание, было, разумеется, кафе с террасой, застекленной с двух сторон и открытой с улицы. Входя в него, я почувствовала дуновение теплого воздуха. У богатых голландцев есть средства на такой обогрев.

Я уселась на террасе, заказала кофе и, закурив сигарету, начала смотреть на уличную суету. Меня поразили прежде всего две вещи. Во-первых, я не увидела никого с покрытой головой, хотя было довольно холодно. Даже очень пожилые женщины шли без головных уборов и, казалось, не чувствовали резких порывов ветра, который рвал им волосы. Я тоже ходила с непокрытой головой, но лишь потому, что у меня не было моей шляпки от дождя. Между прочим, она идеально подошла бы для такой погоды. К тому же с растрепанными волосами только очень молодые девушки не кажутся ведьмами. Во-вторых, меня поразило, что здесь так много цветных иностранцев, как, впрочем, и не цветных, которых, как, например, турков, легко было узнать. Молодой кельнер, принесший мне кофе, также не был похож на голландца – темноволосый, с резко очерченными бровями и мягким цветом лица. Я не выдержала и спросила:

– Вы голландец? Он сверкнул зубами:

– Нет, югослав.

– Здесь много иностранцев, – сказала я.

– Да, – ответил он вежливо.

Довольная своей наблюдательностью, я пила кофе, размышляя о том, что «У поваренка» на Новом Швяте[2] его готовят гораздо лучше.

Как на террасе, так и в самом кафе людей было мало. Недалеко от меня пили сок несколько девушек и парней, одетых в джинсы, куртки и высокие ботинки. За соседним столиком расположился пожилой прилично одетый мужчина. Он сидел ко мне боком и читал газету. Кроме него, больше никто здесь газет не читал. Что это за газета, мне выяснить не удалось. «Француз», – подумала я. Когда я разговаривала с кельнером, мужчина слегка наклонился в мою сторону, прислушиваясь. Мне показалось, что это англичанин, который не может понять, на каком языке я говорю.

Тот факт, что в Голландии кишмя кишат иностранцы, повлиял на ход моих мыслей. Если до сих пор я считала, что визит сыщиков в дом Войтека был обычной проверкой работающего здесь иностранца, то теперь это объяснение казалось мне более чем сомнительным. При таком множестве иностранцев в стране полиция не может интересоваться каждым. Она может установить наблюдение за кем-нибудь из них в случае, если против этого человека есть конкретные подозрения или улики. Может, кто-то из знакомых Войтека впутался в какое-то сомнительное дело и оказался на подозрении? А может, моему ребенку кто-то подкладывает свинью? Подкладывать свинью – это занятие я до сих пор считала нашей отечественной привилегией, но может, это также и голландская специфика?

Я решила при ближайшей возможности расспросить Войтека о его коллегах. В любом случае хорошо, что тогда я не спугнула шпиков.

Утвердившись в этом мнении, я с удовольствием сделала последний глоток кофе, вышла на улицу и побрела куда глаза глядят.

Узкие двух-трехэтажные дома с узорчатыми крышами, чистые и опрятные, создавали впечатление, что они как бы извлечены из старой голландской картины. Мешали этому впечатлению только первые этажи, переделанные в современные магазины, с прилавками, выходящими на улицу. Попадались и дома как из детской сказки. Теплая бронза клинкерного кирпича и снежная белизна карнизов и обрамлений окон живо вызывали в памяти домики из глазированных пряников.

Я добрела до реки с тщательно отделанной набережной, повернула и, миновав две улицы, неожиданно оказалась на рынке. Здесь мне невольно вспомнились восторги попутчицы в «очень бордовой» кофте. На лотках громоздились груды самых разных фруктов и овощей. Все очень красиво уложено, чистенькое, рассортировано по размерам, даже морковь. Меня сразу же заинтересовали знаменитые голландские цветы. Они стояли в ведрах, плотно обернутые в целлофан, и производили значительно меньшее впечатление, чем живописно размещенные в кувшинах и лежащие слоями на прилавках цветы наших уличных торговок.

И вот тут в конце рынка я наткнулась на благородную даму из поезда. Я сделала вид, что не заметила ее, а она, к моему удивлению, подошла ко мне и словоохотливо приветствовала меня. В течение всей поездки она изображала гордое одиночество, а теперь обратилась ко мне как к старой знакомой.

– Представляете, я зря приехала! – сообщила она. Мне ничего не оставалось, как спросить почему.

– Родственник, к которому я приехала, умер…

– Примите мои соболезнования, – буркнула я стереотипную фразу.

– Собственно, я его и не знала, видела только в детстве. Он был двоюродным братом моего отца…

Разговор принимал затяжной характер. Видимо, у нее здесь не было никого, кому она могла бы довериться. У меня не хватило твердости под каким-либо предлогом прервать беседу и попрощаться, но слушать стоя о двоюродном брате ее отца мне тоже не улыбалось. И я предложила ей пойти выпить кофе. Она охотно согласилась.

Мы оказались в какой-то маленькой забегаловке на шумной улице, полной автобусов и трамваев. Тут я еще раз убедилась в том, насколько обманчивой бывает внешность. Не разговаривавшая ни с кем в дороге благородная дама оказалась неслыханно болтливой. До того, как мы выпили кофе, я уже знала, что ее родственник поселился в Голландии после войны, а прежде служил в корпусе генерала Мачека, на родину он никогда не приезжал и уже много лет ни с кем не переписывался, тем более что особенно не было с кем. Его близкие родственники умерли, а она дальняя родственница. Только в этом году она получила письмо, в котором он просил ее приехать, сообщал, что уже старый и плохо себя чувствует.

Через витринное стекло видны были трамвайная остановка и светофор на перекрестке. Я уже хотела ее спросить, что она решила делать с грибами, которые везла родственнику, и предупредить, что шансов продать их здесь нет, так как голландцы не едят никаких грибов, кроме шампиньонов, как вдруг среди людей на трамвайной остановке увидела Янину Голень. Крикнув «Извините, сейчас вернусь!», я стремительно выскочила из кафе, но прежде чем удалось добежать до остановки, трамвай тронулся. Среди оставшихся Голень не было. Я успела взглянуть на номер поехавшего на зеленый свет трамвая и спросила кого-то о его маршруте, но из ответного бормотания, содержащего названия голландских улиц, ничего не поняла.

Я вернулась в кафе, еще раз извинилась перед удивленной моим поведением благородной дамой, сказала ей, что увидела нашу соседку по вагону и объяснила причину, по которой хотела бы с ней встретиться. Спросила также, не помнит ли она, на какой станции Голень вышла. К сожалению, благородная дама в поезде ни на кого не обратила внимания, так как общество не казалось ей интересным. «Знаете, сейчас ездят такие разные люди…»

Я узнала еще, что голландские родственники этого поляка не смогли ее принять, так как готовились к отъезду. Они лишь снабдили ее достаточной суммой денег, чтобы она могла ненадолго остановиться в гостинице и посмотреть Голландию.

О грибах я ее уже не стала спрашивать, так как вдруг спохватилась: ведь скоро вернется Крысь, я могу опоздать к его приходу. Я еще раз выразила благородной даме сочувствие по поводу того, что ей не удалось увидеть своего родственника живым, и наконец мне удалось закончить эту встречу.

– Кострейко, – представилась, прощаясь со мной, благородная дама.

Я назвала себя и с облегчением рассталась с ней.

До Плац-1944 оказалось недалеко, автобус я ждала недолго и приехала домой за двадцать минут до окончания уроков Крыся. Я решила пойти за ним. Спрашивая у каждого второго дорогу к школе, кое-как добралась. Обратная дорога благодаря Крысю уже не пугала неожиданностями. Неожиданностью был только серый «порше», стоящий перед нашим домом. Его владелица выбралась из машины и подошла ко мне.

– Я еду в Амстердам и подумала, что, может быть, смогу помочь вам в хлопотах с шапкой. Если вы назовете фамилию той особы, могу зайти в полицию и сказать, что шапка находится у вас.

– Очень была бы вам благодарна, – искренне обрадовалась я. – А ту особу я видела сегодня в N., она входила в трамвай (я назвала номер), но я не смогла ее догнать. А может быть, удастся эту шапку оставить там, в полиции? Не составит это для вас особого труда?

– Абсолютно никакого, – заверила меня владелица «порше».

Я побежала наверх, схватила шапку и отдала ее элегантной и любезной соседке с конца улицы.

– Запишите фамилию. – Она дала мне записную книжку и шариковую ручку.

Большими буквами я написала: «Янина Голень», затем свою фамилию и поставила дату нашего приезда в Голландию.

Когда лисья шапка с хвостом оказалась на заднем сиденье «порше», я почувствовала себя гораздо лучше. Больше меня не будут раздражать неумные замечания моего ребенка по поводу того, что я стащила ее из вагона.

У Крыся, видевшего, как я отдавала шапку, было решительно-озабоченное лицо. Я немедленно предложила ему прогулку в «неизвестное», в ходе которой я буду вести его в одну сторону, а он меня в обратную, при этом мы оба будем медведями. Это сработало.

Издавая медвежий рык, я пошла по улице в сторону, где жила владелица «порше». Крысь, тоже с рычанием, подпрыгивая, шел за мной. На улице еще было достаточно светло, но в домах уже зажигали свет. В доме в конце улицы все окна были освещены. Забыв, что надо рычать, я замедлила шаги. В хорошо освещенном окне я четко увидела старого человека, одетого в халат или домашнюю куртку, лысого, с пучками седых волос на висках. Он смотрел на улицу. Я быстро отвернулась и ускорила шаги, довольная, однако, тем, что мне удалось увидеть старого солдата. Он был действительно старый, но не производил впечатления дряхлого.

Сын с невесткой вернулись, когда Крысь уже спал.

– Что у тебя за коллеги? – спросила я за ужином моего ребенка.

Он скривился.

– Дураки…

– Все? – удивилась я.

– Ну, может и не все… но тип, с которым я работал вначале, это законченный болван. Не понимаю, почему профессор его держит. Только когда я учинил грандиозный скандал, потребовав, чтобы он не мешал мне работать, его перевели в другое место.

Я вздохнула. Если Войтек говорит, что учинил скандал, ему можно верить.

– Как гость ты не должен устраивать скандалов…

– Какой гость?! – возмутился он. – Я вкалываю для них, и они пользуются результатами моего труда. Ты знаешь, как ко мне вначале отнеслись? Как к лаборанту, который будет у них на побегушках. Даже не спросили, что у нас в Варшаве в институте делают… Несмотря на свои деньги и аппаратуру, они и в подметки нам не годятся. Специалисты по союзкам и каблукам…

– Надеюсь, этого ты им не сказал? – забеспокоилась я.

– А почему я не должен говорить? – удивился он. – Я всегда говорю то, что думаю.

К сожалению, никто другой, именно я вбивала ему в голову в свое время мысль, что нужно всегда говорить правду. Кажется, в этом немного переборщила.

– На кого сейчас жалуется Войтек? – поинтересовалась Эльжбета, которая принесла из кухни чай.

– Спрашивала его о коллегах по работе, – объяснила я.

– Между прочим, тот, с кем он сейчас больше всего не в ладах, живет рядом. Кажется, именно от него Войтек узнал о возможности снять этот дом.

– Ну-ну, хорошенькое соседство теперь для обоих, – заметила я.

– Но нельзя же, чтобы на этой улице жили одни Лизы, – невозмутимо бросила моя невестка. – А с женой этого Петера у меня вполне хорошие отношения. У них девочка немного старше нашего Крыся, и мы иногда обмениваемся мнениями по поводу школы и детей.

В этот вечер я засыпала с трудом. Пробовала себя утешить тем, что каждый родится с собственным характером и что врожденных черт воспитание не изменит. Но несмотря на это, я не была уверена в том, что мой ребенок не был бы немного другим, если бы не я его воспитывала.

Мне показалось вполне правдоподобным допущение, что изгнанный из лаборатории Войтека Петер хотел отомстить, но, не имея такой возможности на работе, сделал в полицию ложный донос на Войтека.

В общем, я засыпала, убежденная в мудрости старой пословицы, которую, когда я уже выросла, часто повторял мой отец: «Малые дети – малые хлопоты, большие дети – большие хлопоты». Мой ребенок уже давно был взрослым.

Эта пословица вспомнилась мне еще раз на следующее утро, когда Эльжбета безуспешно пыталась убедить Крыся обуть калоши, поскольку еще с ночи лил приличный дождь. Крысь упрямился. Наконец моя невестка сказала с раздражением:

– Хорошо, не обувай. Но, когда промочишь ноги и схватишь воспаление, меня это не будет касаться.

Видно было, что угроза получить воспаление произвела на Крыся должное впечатление, но гордость уже не позволяла ему отступить. После его ухода я посмотрела на Эльжбету. Лицо у нее было огорченное. Крысь – это" нормальный маленький ребенок и в будущем станет нормальным большим ребенком, а это значит, что через двадцать лет у нее будет гораздо больше причин для огорчений.

Я очень люблю свою невестку и искренне к ней привязана. Эльжбета – милая, очень интеллигентная и, что не менее важно, управляется с моим ребенком. Когда я была молодой девушкой, по мне вздыхали двое маменькиных сынков, и я познакомилась с их матерями. Одной из них мне даже удалось сказать, чтобы она не опасалась, что я выйду замуж за ее сына, так как, хотя для нее он восьмое чудо света, для меня – всего лишь индюшиное яйцо. Тогда же я поклялась себе, что если у меня будет единственный сын, то я не буду такой матерью, как те. В день свадьбы сына я сказала Эльжбете, что дарю ей моего ребенка. Войтек, разумеется, ничего об этом подарке не знал, ведь мужчины вообще не знают, когда и чьей собственностью они становятся.

Теперь я подумала, что пока я здесь, то могла бы немного облегчить ей жизнь. В последнюю неделю я слишком обленилась. И я твердо заявила, что буду стряпать и делать покупки. Эльжбета пробовала протестовать, но я убедила ее, что делаю это предложение не с целью получить ее вежливый отказ и что я здесь буду развлекаться так, как принято на гнилом Западе, то есть лишь в выходные дни. В субботу и воскресенье мимо меня ничего не пройдет, а в остальные дни они могут выбираться с Войтеком куда хотят, лишь бы в шесть возвращались к обеду.

В первый день, когда я осталась одна хозяйничать, мы с Крысем немного прогулялись после ленча, потом я проводила его в школу на вторую пару уроков. Мое чрезмерное опекунство скорее всего объяснялось тем, что недалеко от школы находится торговый центр и Крысь хорошо знает туда дорогу.

В большом супермаркете я отважно взяла тележку и повезла ее перед собой по лабиринтам между набитыми полками. Найти нужное в этой массе самых разных товаров показалось мне невозможным, поэтому я решила сначала методически осмотреть все. Я обошла зал вокруг и, дойдя до кассы, вернулась. Если бы мне кто-нибудь в Варшаве сказал, что избыток товаров может вызвать такие неудобства, я бы рассмеялась. Но сейчас, рассматривая разноцветные блестящие упаковки с кошмарными голландскими надписями, не напоминающими ни один нормальный язык, я чувствовала себя тем ослом, который замер в растерянности даже не перед двумя, а перед десятью кормушками.

Мои колебания, должно быть, тянулись слишком долго, так как ко мне подошел продавец и что-то спросил по-голландски. Я попробовала объяснить, что я иностранка и хочу сориентироваться в этих товарах. Смущаясь, я путала английские и французские слова, бессмысленность которых ясно отразилась на лице молодого продавца. Ситуация была пиковая. И вдруг я услышала за спиной мягкий голос, спросивший по-английски: «Вы позволите вам помочь?» Затем голос что-то сказал по-голландски, и продавец исчез.

Моим спасителем оказался мужчина, которого я видела в N. читавшим газету на террасе кафе. Тогда он сидел, и я не заметила, что он такой высокий. Теперь, глядя на него, я должна была задирать голову.

Я объяснила, что вызвалась помочь невестке вести хозяйство и впервые пришла за покупками.

– А что бы вы хотели купить?

– Сама не знаю, – ответила я откровенно.

Это, должно быть, его удивило, так как он посмотрел на меня внимательно, а потом словно смутился. Только через минуту он спросил:

– Вы хотите что-то купить к обеду?

Как я могла ему объяснить, что вся трудность для меня заключается в том, что здесь все можно купить к любому обеду, какой бы я ни задумала приготовить, но, привыкшая к варшавским магазинам, где покупают не то, что хотелось бы, а то, что в данный момент есть, я не запланировала покупки.

– Да, я имела в виду покупки к обеду, – поддакнула я, – только не решила заранее, какой обед сделать…

Он долго и пристально смотрел на меня. Это был мужчина примерно моего возраста, с серыми глазами, под которыми залегли темные круги. У людей с таким цветом глаз обычно мягкий характер, но только не у этого. Он смотрел на меня с холодным интересом и явно критически. Под таким взглядом я почувствовала необходимость оправдаться.

– Меня удивил большой выбор продуктов, у меня в стране сейчас проблема с продуктами питания, – призналась я и сразу почувствовала себя еще хуже. Какого черта я говорю незнакомому голландцу о наших проблемах?

– А вы откуда приехали?

– Из Польши.

– Я так и подумал…

Бедность Польши теперь стояла у меня костью в горле. Все тут знают, какие мы сейчас бедные, даже организуют посылки, из Голландии через Европу постоянно движутся многотонные грузовики с дарами для Польши.

– Жаль, что вам в голову не пришел Бангладеш, – ответила я с раздражением.

– Не обижайтесь, пожалуйста. – Незнакомец взял мою тележку. – Ну так как насчет обеда? Могу я распорядиться?

Он изменился как хамелеон и сейчас казался вполне симпатичным.

– Конечно, – согласилась я. И добавила: – Если можете.

– Я могу не только составить меню, но и приготовить. – Заявил он и покатил тележку в направлении застекленного холодильного прилавка, где, уложенные на подносах, громоздились мясо, шницели, бифштексы, груды колбасных изделий.

– Теперь нужно сделать выбор с учетом необходимой экономии. Если мы купим дорогое мясо, добавки должны быть дешевле. И наоборот.

– О! – вырвалось у меня. Я почувствовала неподдельное удивление.

– На сколько персон обед? – спросил он, изучая содержимое прилавка.

– Трое взрослых и один шестилетний мальчик. Через десять минут мы стояли перед кассой.

Когда кассирша подсчитала стоимость покупок и подала мне чек, мне показалось, что его взгляд снова стал острым. Может быть, он забеспокоился, хватит ли у меня денег. Я достала кошелек и довольно бестолково начала перебирать неизвестные мне голландские банкноты. Мое незнание денежных знаков должно было вывести из терпения не только кассиршу, но и его.

– Могу я помочь? – Не дожидаясь ответа, он взял у меня из рук кошелек и быстро отсчитал требуемую сумму. – Купюры одинакового достоинства лучше складывать вместе, – сказал он, возвращая кошелек.

Я охотно ответила бы ему по-польски: «Alez pan jest starowny!»,[3] но вместо этого вежливо улыбнулась и кивнула.

Он помог мне переложить все в мою варшавскую сумку для покупок, и мы наконец вышли из магазина.

– В какую вам сторону?

Я остановилась и осмотрелась. Не могла же я ему опять сказать, что не знаю, но в тот момент я действительно никак не могла вспомнить, в какой стороне мой дом. Не помнила я также, с какой стороны пришла, проводив Крыся в школу. Наконец я нашла выход из положения.

– Мне нужно на Веезенхоф 38–43.

– Я еду в том направлении и мог бы вас подвезти. А может, вы любите прогулки? После вчерашнего дождя погода сегодня великолепная.

Было пасмурно и ветрено, но, видимо, если не льет, погода кажется голландцам великолепной. Я подумала о тяжелой сумке.

– На прогулки я хожу с внуком, – ответила я дипломатично. – К тому же мне не хотелось бы злоупотреблять вашей любезностью…

Но он еще раз заверил меня, что нам по пути, и я охотно втиснулась в его «тойоту». Он заботливо поставил сумку на заднее сиденье.

– Я поинтересуюсь, будет ли вкусным предложенный мною обед.

– Если речь идет о моих кулинарных способностях, то никогда неизвестно, как у меня получится, – ответила я искренне.

– Приготовление пищи – это искусство, а во всяком искусстве редко встречаются шедевры, обычно мы имеем дело только со средним уровнем.

Я заверила, что всегда стараюсь достичь этого уровня. Однажды даже я уже готова была поверить в свой кулинарный талант, пока вдруг не приготовила какую-то халтуру, после чего меня охватили сильные сомнения.

Машина остановилась в конце улицы. Он взял сумку и проводил меня до самой двери.

– Я всегда делаю покупки в это же время, что и сегодня, когда мало покупателей. Готов оказать помощь, если потребуется…

На прощанье он подал руку, но не представился. Я тоже. Только в кухне, начав опорожнять сумку, я вдруг осознала, что он ничего себе не купил. Но, может быть, он сделал покупки раньше, до того, как услышал мое нескладное объяснение с продавцом? Была ли у него какая-нибудь сумка в руке, я не могла вспомнить, но благодаря удачно сделанным собственным покупкам эта мысль показалась мне совершенно несущественной.

Обед я готовила старательно и с вдохновением: не могла же я скомпрометировать себя перед Эльжбетой. Я подозревала также, что услужливый голландец, если мы только еще раз встретимся, не преминет спросить, как мне удался этот обед, а я хотела, чтобы мой положительный ответ соответствовал действительности.

На следующий день после ленча я опять вышла с Крысем, но не стала провожать его до самой школы, а проводила только до места, откуда было ближе всего до торгового центра. По пути я старалась запомнить дорогу, хотя бы направление, в каком возвращаться домой.

Не успела я в супермаркете взять тележку, как появился мой высокий голландец и сразу же подошел ко мне. С некоторым удовлетворением я подумала, что почти одновременный наш приход в магазин не был, пожалуй, стечением обстоятельств. Неужели голландский джентльмен высматривал меня перед магазином из своей «тойоты»?

Мы поздоровались как старые знакомые. Я сразу проинформировала его, что вчерашний обед всем понравился, а на сегодня я придумала такой, приготовление которого займет мало времени, так как после возвращения внука из школы мы с ним идем на длительную прогулку. Я дала ему понять, что не нуждаюсь больше в его помощи. Несмотря на это, он подошел к прилавку с мясом вместе со мной. Я показала продавцу пальцем на печенку.

– А вы что покупаете? – спросила я.

Он краем глаза глянул на меня со своей высоты.

– Сосиски.

– Приготовление сосисок не требует никаких кулинарных способностей, а мне уж показалось, что вы охотно готовите, – засмеялась я.

– Не все, что умею, я люблю делать. И не все, что умею, делаю. Вы, вероятно, тоже умеете многое, чего не делаете, потому что либо не хотите, либо не должны делать.

– Согласна. У себя дома я не готовлю обедов, – поддакнула я. – Сначала нужно все купить, потом убить уйму времени в кухне, потом все быстро съедается и остается только грязная посуда. Нет, я люблю свою работу, а готовку терпеть не могу. Если кому и готовлю, то считаю это наивысшим доказательством любви…

Не оставалось сомнений, что моя декларация произвела на него впечатление. Он смотрел на меня не только с удивлением, но и, пожалуй, с долей испуга. В его стране сферой деятельности женщины является исключительно дом.

– Да, я не уделяю много внимания еде, – добавила я развязно. – Сейчас, поскольку я люблю сына и его жену, я должна еще купить салат и картофель.

– Недалеко есть магазин с большим выбором фруктов и овощей, я вас провожу. Хотя картофель лучше покупать в фирменном магазине на окраине.

Теперь я посмотрела на него внимательно. Покупает только сосиски, а знает, где следует покупать картофель. Кем он может быть, этот тип? Наверное, вдовец, потому что сам ходит в магазины, а сведения, где и что покупать, получил в свое время от жены. На пенсионера еще не похож, а свободен в то время, когда все мужчины работают. Когда он брал с прилавка пачку сигарет, я успела бросить взгляд на их стоимость. Очень дорогие. К тому же одет безупречно. Может быть, он бизнесмен, который рано удалился от дел, поскольку накопил достаточно денег для того, чтобы спокойно жить на проценты или от стрижки купонов с акций? Кем бы он ни был, я решила выжать максимальную пользу из этого знакомства, ведь я могла его больше не встретить. Спросила его, где лучше купить рыбу и раков. Оказалось, что на рынке в соседнем районе.

– Сегодня четверг, – сказал он, – а рынок работает в пятницу. Хорошо складывается, так как завтра я мог бы вас туда подвезти. Но на рынке нужно быть с утра. Я мог бы за вами заехать в 9.30. Это для вас удобно?

Я часто забываю, что уже не молода, но сейчас, к счастью, вовремя вспомнила это. Если бы я была на пятнадцать лет моложе, то подумала бы, что он хочет меня подцепить. Впрочем, я смотрюсь неплохо, и он может заблуждаться относительно моего возраста, но не настолько уж. Кроме того, я сообщила ему возраст Крыся, и он легко мог вычислить приблизительно мой…

– Ваши мать и отец не были поляками? – спросила я. Если бы я спросила его, не негр ли он, он бы, пожалуй, меньше удивился.

– О нет. Я нидерландец, во мне нет даже капельки валлонской крови. Почему вы так подумали?

– Вы очень любезны, помогаете мне делать покупки и охотно тратите на это свое время. На Западе обычно на иностранцев никто не обращает внимания. Кроме Китая, только в Польше к каждому иностранцу относятся как к личному гостю. У нас, например, достаточно, иностранцу произнести название какой-нибудь улицы, как тут же находятся несколько желающих не только подробно его проинформировать, но и проводить.

– И вас удивляет, что в Голландии кто-то тоже может хотеть помочь иностранцу? – Он смотрел на меня, иронично прищурившись.

Про себя я должна была признать, что эти серые глаза в темном обрамлении придают его лицу небанальный, привлекательный вид. Впрочем, может быть, это мне лишь казалось. Вообще, мне никогда не нравились мужчины типа «рокового блондина».

Мы договорились на восемь утра в пятницу.

Прогулка с Крысем не удалась. Он непременно хотел идти в лес, что при моей способности к ориентированию на местности было весьма рискованно. Тогда, надутый, он потащил меня к пруду, который не только находился далеко, но к тому же был окружен влажными лугами. Увязая в грязи, мы накормили булкой плавающих в воде уток и вернулись домой, перепачканные по уши. Не успела я взяться за приготовление обеда, как из N. позвонила Эльжбета с просьбой не впадать в панику по поводу отсутствия еды и с известием, что она везет гостя.

Они приехали даже немного раньше, чем я ожидала, и привезли с собой отличную еду из китайского ресторана – рис с креветками и побегами бамбука, так что моя печенка с салатом сыграла роль только холодной закуски.

Гость оказался молодым немцем из ФРГ. За столом говорили в основном по-немецки, главным образом Эльжбета с гостем, так как Войтек на этом языке лишь читает по слогам. А я и того не могу, поскольку во время оккупации старалась даже не смотреть на немецкие вывески. Моя роль во встрече ограничилась едой и заботой о Крысе.

В кухне, где мы готовили кофе, я узнала от Эльжбеты, что гостя зовут Ганс, что они познакомились в библиотеке, куда он регулярно ходит после обеда, и она пригласила его домой, так как ей показалось, что у него тут нет знакомых и он чувствует себя одиноким. Вероятно, это была правда, которая не противоречила моим подозрениям относительно того, что забота о Гансе являлась маленьким реваншем перед Войтеком за волоокую Лизу.

Прогулки с Крысем оказались для меня мукой. И на следующий день он заупрямился, тащил меня в лес, уверял, что это только «кусочек» леса и что он хорошо знает дорогу. Помня о походе в болото, я в конце концов согласилась. Полчаса мы шли по краю дороги, мимо нас то и дело проезжали машины, а леса все еще не было видно. Наконец я решила, что дальше мы не пойдем, и тут, естественно, разразился скандал. Напрасно я объясняла Крысю, что, пока мы дойдем, солнце сядет, что после полудня начинать такой поход неразумно, что он может пойти в лес с мамой и папой утром в субботу или в воскресенье. Ничего не помогало, ни за какие сокровища Крысь не хотел возвращаться домой.

В пылу ссоры я не заметила, что к нам кто-то подходит, и увидела высокого голландца лишь тогда, когда он был уже в шаге от нас.

– Проезжая мимо, я понял, что у вас какие-то хлопоты с молодым человеком. Я притормозил, так как, мне кажется, тут нужна мужская рука…

Я представила себе, какой у нас только что был вид: Крысь топает от злости ногами и кричит, что домой он не вернется, а я после напрасных уговоров стараюсь схватить его за руку и силой заставить вернуться. Длилось это достаточно долго, так что мой новый знакомый не мог не заметить этой сцены, подъезжая к нам. Впрочем, черт его знает, может, он уже давно остановился и долго на нас смотрел. Я ведь была так занята укрощением Крыся…

При виде высокого голландца Крысь сразу перестал скандалить.

– Кто это? – спросил он.

– Молчи, – ответила я и повернулась к голландцу: – Внук очень хочет в лес, а я считаю, что для такой длительной прогулки уже поздно. Может быть, вы ему это объясните? Он знает голландский.

Мой магазинный чичероне стал что-то говорить Крысю, тот сразу же ему ответил, после чего оба в течение нескольких минут вели оживленную беседу. Результат был абсолютно не такой, какого я ожидала. У Крыся просветлела мордашка, и, обратившись ко мне, он закричал:

– Вот видишь, мы едем в лес!

Захваченная врасплох, я смотрела на мнимого избавителя.

– Мы нашли общий язык с молодым человеком. Я убедил его, что для пешей прогулки в лес уже действительно поздно, но я могу вас подвезти туда на машине, погуляем полчаса и вернемся.

– Но ведь вы ехали сюда не с целью гулять по лесу, – запротестовала я.

– Я возвращался из N., лишние полчаса или час не имеют для меня значения, а прогулка по лесу на пользу каждому.

Крысь внимательно и со знанием дела осматривал стоящую на обочине «тойоту».

На машине мы действительно доехали до леса за несколько минут и задержались на его опушке. Широкий утрамбованный тракт вел в глубь леса, и мы проехали по нему еще несколько сот метров.

Этот лес был весьма ухоженный, с удобными дорожками. Меня удивило, что местность здесь слегка волнистая: каждый клочок земли, на который я до сих пор смотрела, был плоским, как стол.

Крысь был в восторге, но и мой голландец выглядел довольным тем, что оказался на лоне природы. Я представила себе, какое бы у него было выражение лица, если бы он видел наши мазурские леса, не говоря уже о Беловежской пуще. Между ним и Крысем сразу же возникли дружеские отношения, они битый час болтали по-голландски, не обращая на меня внимания.

Мы взобрались на какой-то пригорок, за которым виднелось маленькое «окошко» водной поверхности, заросшее тростником.

– Вам нравится? – обратился наконец ко мне мой «безымянный» голландец.

Я посмотрела на небо. Тучи, точно такие, как на старых голландских картинах, – сильно клубящиеся, бело-серо-фиолетовые, освещенные солнцем, – плыли громадами по низкому небу. Очень красиво. И я вполне искренне ответила:

– Нравится.

Он взглянул на часы, потом на Крыся.

– Пора возвращаться.

К моему удивлению, Крысь не протестовал.

– Мы были в лесу, – похвалился он своей матери сразу, как только она вернулась домой.

– Вы что, возвращались затемно? – забеспокоилась она.

– Совсем не затемно, потому что ездили туда на машине.

– Какой машине? С кем?

– На «тойоте», с одним господином, голландцем.

– Кто вас туда возил, Пушистик? – обратилась она ко мне.

Знала бы я – кто?!

– Так, один знакомый. Пожилой человек, который как-то помог мне сделать покупки в супермаркете. Сегодня он встретил нас по дороге и подвез…

– Целый час он был с нами в лесу и потом отвез домой, – разъяснил Крысь.

– Иди вымой руки, – напомнила я ему, – сейчас будем обедать.

Эльжбета лукаво посмотрела на меня.

– Ну-ну, Пушистик. Только оставь тебя одну, хорошенькое дело… А он приличный?

Я улыбнулась:

– Приличный, – и снисходительно пожала плечами. – Не шути, я даже не имею понятия, кто он. Он хотел сделать Крысю приятное. Может, у самого нет внуков.

Помогая мне накрывать на стол, невестка вдруг задала неожиданный вопрос:

– Пушистик, а почему, собственно, ты разошлась с отцом Войтека?

Минула долгая пауза, прежде чем я ответила:

– Ты требуешь от меня слишком больших умственных усилий. Это было так давно, что я уже ничего не помню…

И это было правдой. Какими бы ни были когда-то поводы, сегодня они уже не имели никакого значения.

Обедали мы втроем, Войтек в этот день возвращался поздно.

– Кажется, с этим господином ты разговаривал целый час? – На этот раз интерес Эльжбеты был направлен на Крыся.

Тот с набитым ртом поддакнул.

– О чем-то интересном? Только проглоти сначала…

– Угу. Ну… о разных вещах… Не помню… – Мальчишка замахал рукой с вилкой и отправил порядочный кусок с тарелки в рот.

– А о Пушистике вы тоже разговаривали? – Эльжбета сверкнула глазами в мою сторону.

Крысь засмеялся.

– Он думал, что «Пушистик» значит по-польски «бабушка». Я сказал, что у меня есть бабушка Магда, дедушка Артур и дедушка Анджей.

– А обо мне что ты говорил? – забеспокоилась я.

– Что ты мамочка моего папочки, но не жена деда Анджея. Я уже наелся, буду строить самолет. – Он сорвался со стула и побежал наверх.

– Мне кажется, твой муж в рассказе Крыся очень похож на мое родное дитя, – вздохнула я. – Постараюсь теперь вести себя с вежливым голландцем как старая дева, которая ошибку молодости искупает добропорядочностью оставшейся части жизни.

– А может быть, он хочет вырвать тебя из круга старых дев… – Эльжбету беседа на эту тему явно забавляла. – Ведь люди твоего возраста еще выходят замуж и женятся.

– Я слышала об этом, но слышала также, что и среди живущих в домах престарелых часто заключаются браки. Так что у меня еще есть немного времени…

У меня всегда плохо с пунктуальностью, но в пятницу в условленное время я была готова к свиданию. Сероглазый голландец приехал немного раньше, так как в полдесятого, когда я посмотрела из окна в кухне на улицу, «тойота» уже ждала.

День был серый, теплый, собирался дождь. Выходя из дома, я хотела взять зонт, но вспомнила, что одна спица «спустила». Это обычно не мешало мне его использовать, но сейчас, как представительница своей страны за границей, я сочла, что потрепанный зонт не должен компрометировать мою родину, поэтому из двух зол лучше все-таки вымокшая прическа.

Рынок располагался на небольшой площади перед церковью. Все прилавки и лотки были завалены грудами товаров.

– В вашей стране нужны только деньги, – заметила я.

– Вы любите деньги?

Я удивленно посмотрела на него. Что за глупый вопрос! Как можно любить то, чего никогда нет? Потому что очень трудно заработки, хватающие на так называемую жизнь, назвать деньгами.

– Я никогда над этим не задумывалась…

Он нахмурил брови, словно размышляя о чем-то.

– В таком случае вы исключение, – сказал он наконец.

– Охотно сочла бы этот комплимент правдивым, – усмехнулась я, – но, к сожалению, мой доход, пожалуй, типичен для большинства людей. Я небогата, а денежные дела являются областью интересов и деятельности людей богатых.

– Но зарабатывание денег по крайней мере доставляет вам удовольствие?

– Оно доставляло бы больше, если бы я зарабатывала их легче. Хотя лицам, которые смотрят на мою профессию со стороны, это кажется легким делом. Моя работа требует абсолютного одиночества, со всеми трудностями я должна справляться сама, и, что самое главное, вплоть до окончания работы я не знаю, будет ли результат удовлетворительным.

Мне подумалось, я заинтриговала его настолько, что он сейчас спросит меня, чем я занимаюсь. Однако он не только ни о чем не спросил, но даже заметно нахмурился.

– А вы любите деньги? – спросила я, чтобы прервать молчание.

– Разумеется. Ведь без них нельзя жить.

Потом он снова посмотрел на меня, по своему обыкновению как-то очень изучающе, и быстро добавил:

– Неужели вы хотите предложить мне какое-то хорошее дело?

Я не могла не рассмеяться.

– Нет, что вы! Просто я задала вам тот же вопрос, какой вы задали мне.

– И я искренне на него ответил.

Ничего себе! Значит, мой ответ он счел неискренним. Меня это задело: за кого он меня принимает! Но я ничего не сказала.

Шел мелкий дождь, довольно плотный, и я чувствовала, как моя прическа превращается в мокрые висящие космы. Мы подошли к рыбному ряду.

– Раз вы так хорошо ориентируетесь в кулинарных проблемах, прошу вас, помогите мне выбрать хорошую рыбу, чтобы в ней было мало костей.

Он показал на кучу плоских и широких рыбин.

– Как они называются по-голландски?

Он произнес какое-то слово, которое немыслимо повторить.

– Запишите его, пожалуйста.

Он послушно выполнил мое распоряжение.

– Это на будущее, когда я буду делать покупки одна, – объяснила я.

Мы купили рыбу, что-то там еще и сели в «тойоту». На его предложение посетить костел, который служит как католикам, так и протестантам, я ответила отрицательно.

Вся обратная дорога прошла в молчании. Он производил впечатление оскорбленного, а у меня остался какой-то неприятный осадок от неудавшегося разговора о деньгах. Когда он подвез меня к дому, я взяла сумку с покупками, безразлично-вежливо поблагодарила его и быстро вышла, не дожидаясь, когда он проводит меня до дверей.

Настроение было такое паршивое, что дома, желая разрядиться, я занялась разделкой рыбы. Быстро справилась с кухонными делами и хотела уже взяться за генеральную уборку, но вовремя подумала, что нужно что-то оставить Эльжбете на субботу. Сварила себе кофе и с чашкой в руке удобно уселась в кресле. Впереди у меня было два «выходных», и я задумалась, как их провести, когда раздался звонок. Уверенная, что это К рысь, я побежала открывать. Но это был не Крысь, а сексуальная Лиза.

Должно быть, на лице у меня было написано удивление, потому что она сразу стала объяснять:

– Я знала, что Эльжбеты нет, видела, как они утром уезжали. Пришла специально к вам…

Я попросила ее войти в гостиную, где остывал мой кофе, запах которого приятно наполнял всю комнату. Мне ничего не оставалось, как с деланным гостеприимством предложить кофе и ей, на что она охотно согласилась. Похоже, предстоял длинный разговор, и у меня мурашки побежали по коже от мысли, что он может касаться Войтека.

Когда мы сели пить кофе (она – свежий и горячий, я – холодный), внутренне я нахохлилась, как наседка. Но решила не облегчать ей беседы и сама начала болтать о чем-то несущественном. Когда я на секунду замолкла, Лиза сказала:

– Вы спрашивали о том старом поляке, который здесь живет. Так я пришла сказать, что он умер.

Эта новость была настолько далека от того, что я ожидала услышать, что я глупо переспросила:

– Умер?

– Его вчера нашли внизу у лестницы. Похоже, он упал с нее. Но упал ли он потому, что был слаб, или же смерть наступила от падения, неизвестно. Я узнала об этом сегодня утром от господина Девриеена. Девриеены живут рядом с госпожой Хение.

– Кто такая госпожа Хение?

– Это племянница жены того старого поляка, которая жила с ним в одном доме.

Итак, значит, владелицу серого «порше» зовут Хение. Эту фамилию, такую короткую, мне сразу удалось запомнить.

– Когда это случилось, госпожи Хение не было дома, – продолжала Лиза. – Она, должно быть, испытала ужасный шок, когда, вернувшись, нашла его лежащим и убедилась, что он мертв…

Я не знала старого солдата, однако известие о его смерти меня глубоко огорчило. Хотя одновременно в глубине души я почувствовала облегчение: сексуальная Лиза пришла не за тем, чтобы сообщить, что интересуется моим ребенком.

– Очень печальная новость, спасибо, что вы пришли мне об этом сказать.

– Он был уже слишком старым.

Для молодых смерть стариков – нечто само собой разумеющееся, и, может быть, это естественно, но с некоторых пор подобное объяснение меня раздражает.

– Сколько ему было лет?

– Как будто семьдесят.

– Это еще не дряхлый возраст, – едко заметила я. Она удивленно посмотрела на меня. Естественно, для нее это век Мафусаила.

– Очень жаль, что мне не довелось с ним познакомиться. Кажется, он как польский солдат участвовал в освобождении Голландии. Услышать об этом от живого свидетеля и участника сражений – далеко не то же самое, что прочитать в книгах…

Сексуальная Лиза смотрела на меня широко открытыми глазами.

– Вы интересуетесь историей?

Для нее последняя война была так же давно, как потоп. Я буркнула что-то, что должно было означать согласие.

Приход Крыся я встретила с облегчением. После констатации, что он очень хороший мальчик, похож на папу, Лиза допила последний глоток кофе и закончила визит.

– Где ты купила рыбу, Пушистик? – спросила Эльжбета за обедом.

– Там, где она продается, на рынке, – ответила я небрежно.

– Но ведь рынок в другом районе. Неужели тебя подвез туда твой вежливый голландец?

– Да. – Я машинально ответила правду, что оказалось ошибкой.

Моя невестка явно обрадовалась.

– Смотри, – обратилась она к Войтеку, – наш Пушистик покоряет здесь сердца. Познакомилась в супермаркете с каким-то джентльменом, который теперь помогает ей делать покупки.

Мой ребенок скривился:

– Очевидно, молодой тип из тех, которые охотятся за пожилыми состоятельными дамами, чтобы выпотрошить их.

– Что это тебе взбрело в голову? – возмутилась я. – Никакой он не молодой, а мужчина моего возраста, прилично выглядит. Хотя, по-твоему, все голландцы подонки, у них в генах закодировано стремление к колониальному грабежу. Это просто вежливый мужчина, который помог даме, не знающей языка, поговорить с продавцом.

– В таком случае ты явно забыла очки или не могла их найти в сумке, сбросила товар с полки и спрашивала всех подряд, сколько что стоит. – Мой ребенок бесцеремонно «прокручивал» другой вариант.

– Ничего я не сбрасывала и никого ни о чем не спрашивала! – разозлилась я.

– Ты могла бы обойтись и без его помощи, – поучал он меня. – Здесь все в школе учат английский.

– Возможно. Но его помощь оказалась весьма кстати. А кроме того, ты, кажется, забываешь, кем я тебе прихожусь. Как мне поступать – мое дело, и я не прошу никаких советов!

Я сказала это тоном, которым говорила еще в те времена, когда мой ребенок был маленьким и реагировал правильно. Сейчас, к сожалению, его реакция не напоминала прежней.

– Ой, Пушистик, Пушистик… – Он покачал головой и красноречиво вздохнул.

Я была так зла на Войтека и на Эльжбету за то, что она рассказала Войтеку о голландце, что не сказала им про новость, которую принесла Лиза. А ведь эта новость действительно взволновала меня. Каких-нибудь два дня назад я четко видела старого солдата через окно, и ничто в его внешности не говорило о его близком конце. Я подумала тогда, что не только сама услышу от него военные истории, но и он охотно узнает последние новости с родины. Не знаю почему, но я допускала в мыслях, что в старости он чувствует себя здесь одиноко.

В субботу утром я ошарашила своих детей сообщением, что в связи с «выходными» хочу ехать в Амстердам. Как Войтек, так и Эльжбета стали отговаривать меня от поездки. В один голос, а это не часто у них бывает, они твердили, что мысль в одиночку совершить такое путешествие глупая, что Амстердам огромный город, где много народу и где такая особа, как я, наверняка погибнет. Эти доводы разозлили меня еще больше, чем вчерашние высказывания о моем голландце.

– В конце концов, я еще полностью в здравом уме, хотя вам это кажется сомнительным, – заявила я. – Всю жизнь живу в Варшаве, которая, возможно, по сравнению с Амстердамом Пипидувка,[4] но имеет все же почти два миллиона населения. Между прочим, если мне не изменяет память, Войтек как-то назвал Амстердам большой деревней. И если я не теряюсь в Урсынове или в любом другом многолюдном варшавском районе и не пропала ни в одном зарубежном городе, где бывала, почему именно в Амстердаме я должна пропасть среди толпы? Кроме того, мне кажется, вы оба когда-то были в этом городе впервые и полиция не депортировала вас домой. А если уж вы так обо мне заботитесь, то дайте мне путеводитель по Амстердаму и деньги на проезд и на обед, а также можете отвезти меня в N. и посадить в поезд.

Последнее предложение остудило их заботу обо мне, так как его осуществление отняло бы у них много времени. Поэтому Войтек, перебрасываясь с Эльжбетой загадочными репликами по поводу моего упорства, снабдил меня путеводителем и, вздыхая, выложил деньги.

– Не ждите меня до вечера, – объявила я победоносно, выходя из дома.

На вокзал в N. я попала точно за десять минут до отхода амстердамского поезда. В вагоне были очень удобные сиденья, обитые материалом под красную кожу, везде стояли урны и пепельницы. Большинство пассажиров оказались молодыми людьми. Удивительно, что я раньше не замечала, как много повсюду молодежи. Меня заинтересовали две девушки с таким макияжем, какого я прежде не видела: одну сторону лица наискосок от виска до рта пересекала волнистая серая линия, что придавало лицу необычное выражение. Но это наверняка была не последняя новинка макияжа, так как, кроме меня, на девушек никто не обращал внимания.

Мне не захотелось листать путеводитель, и я начала смотреть в окно. Однако пейзаж был совершенно неинтересным, плоским: ухоженная местность, опрятные поселки. Едва я успела подумать, что в этой стране не видно никаких строек, как на горизонте появилась знакомая картина: горы вырытого грунта, подъемные краны, растущие в небо серые бетонные плиты. Я сразу почувствовала себя значительно легче. Однако впечатление испортил вид следующего новенького поселка: нигде никаких выбоин, завалов, сломанных плит и брошенных бетономешалок.

Наконец, через полтора часа, поезд въехал на вокзал в Амстердаме. Я резко поспешила к выходу.

Площадь перед вокзалом показалась мне типичной привокзальной площадью с трамвайными и автобусными остановками, с толпой людей, быстро расходящихся в разных направлениях. Ничто здесь не свидетельствовало о том, что я оказалась в международной метрополии. А вид трамваев, о которых каждый варшавянин знает, что это устаревшее средство транспорта, придал мне уверенности в себе. Я почувствовала себя как утенок Таш-Таш из детской сказки, который двинулся знакомиться с миром в ближайшую лужу. Правда, я двинулась в городской музей.

Хотя здание музея было старым, войдя в него, я почувствовала себя действительно в большом городе. Огромный холл, кассы, гардероб, стойки с буклетами, слайдами, неоновые надписи и толпа людей, прекрасно ориентирующихся во всем этом. В проходе мелькнуло чье-то знакомое лицо, но тут же пропало, и я даже не успела задуматься, кто это.

В зале Рембрандта я снова наткнулась на это лицо и только через минуту опознала в нем Ганса – немецкого гостя, которого Эльжбета привозила на обед. Он находился в обществе молодой, но не очень привлекательной девицы. Мы обменялись вежливыми поклонами. Я решила, что расскажу Эльжбете об этой встрече и не забуду добавить, что ее подопечный уже не выглядит одиноким. Это будет моя маленькая месть за ее хихоньки-хахоньки над «моим» голландцем и за то, что она рассказала о нем Войтеку.

Я вышла из музея уставшая и голодная, раздумывая, где бы поесть. Идти в бистро у меня не было настроения, предпочитаю нормальные закусочные. Поэтому я беззаботно шла по улице, высматривая такую закусочную. В какой-то момент, когда я посмотрела на другую сторону улицы, мне показалось, что среди машин мелькнула знакомая вишневая «тойота», но я тут же опомнилась: «тойот» вишневого цвета в Амстердаме наверняка много. Хотя я была бы не против того, чтобы это оказалась именно та «тойота» и чтобы из нее вышел высокий голландец, с которым мне было бы легче найти милую сердцу закусочную. К сожалению, вишневая «тойота» пропала в перспективе улицы, а я потащилась дальше мимо каких-то бистро и ресторанов, но все эти заведения не казались мне уютными.

Наконец я наткнулась на маленький китайский ресторанчик. Узкоглазая официантка подала мне меню, в котором названия блюд звучали таинственно и ни о чем не говорили. Я сделала выбор наугад. Блюдо оказалось превосходным, а порции хватило бы на двоих.