Глава 8

Камерон маленькими глотками пил заваренный Джиллиан чай с мятой, но к печенью даже не притронулся, как будто все еще обижался на нее за то, что накануне она его заподозрила в воровстве хлеба, и теперь он собирался в отместку морить себя голодом.

Джиллиан ожидала, что его измученный вид вызовет у нее удовлетворение, но вместо этого она заметила темные круги у него под глазами, необычную бледность и вспомнила, что Камерон весь день проработал у них в саду. Теперь ей хотелось, чтобы он съел и свое, и ее печенье.

– Нас с отцом пригласили приехать сегодня утром к сквайру Хортону из-за разыгравшейся у него подагры, – сообщила Джиллиан.

– Как это – пригласили? – Услышав новость, Камерон выпрямился.

– Вчера вечером, пока вас не было, пришел слуга сквайра.

– И он спокойно прошел внутрь?

– Мартин проводил его до двери, а потом стоял рядом, пока слуга рассказывал, в чем дело.

Камерон сдержанно кивнул, как будто его единственной заботой было услышать, что Мартин выполнил возложенные на него обязанности охранника. Джиллиан ждала, что он спросит, держала ли она язык за зубами, не выдала ли настоящую причину его появления в доме, но он промолчал, только залпом допил чай.

– Я уж начал думать, что вашего отца больше никто не вызовет. Сейчас я буду готов.

– Плохая отговорка! – Она с отвращением швырнула салфетку. – Я могла отправить присланного обратно с запиской, в которой рассказала бы все, что здесь произошло, и республиканские солдаты могли бы уже ждать вас, чтобы арестовать.

– Отчего же вы этого не сделали? – Он откинулся назад и рассматривал ее, прищурив глаза.

Она открыла было рот, чтобы ответить, но ее гнев растаял под пронизывающей силой его взгляда. Ей было неспокойно оттого, что все внимание Камерон Смит сосредоточил на ней одной и его загадочные глаза смотрели только на нее.

– А может, сделала, хотя, может быть, и нет. Все равно вы бы не узнали…

– Если бы вы меня предали, Джиллиан, я почувствовал бы это сердцем – так же как и вы.

Она почувствовала бы, если бы Камерон желал ей зла. О Боже! Джиллиан чуть не затрясло. Она знала это почти с самого начала, осознавала это своей женской сущностью, при его прикосновениях скорее трепетала от волнения, чем дрожала от страха. Камерон добровольно не причинил бы ей вреда, так же как она не сделала бы ничего такого, что могло привести к его аресту, осуждению; и казни, отделению этой благородной головы от широких сильных плеч.

«Вы будете доверять мне, хотите того или нет, – предупреждал он. – Вы увидите, что начнете заботиться обо мне, воспринимать мое дело как свое собственное».

– Вы так во мне уверены, – прошептала она. – Тот рыцарь, который учил вас, как похититель и похищенный…

– Это… – он прервал ее и постучал себя по груди напротив сердца, – это не имеет никакого отношения ни к похитителю, ни к похищенному. Я не хочу о них говорить.

Камерон оттолкнулся от стола, поднялся и наклонился над ней, держась руками за крышку стола. Он ничего не говорил, а она смотрела на него в упор, и голова ее кружилась от услышанного.

Если бы другой мужчина прижал руку к сердцу, это было бы равноценно объяснению в любви, по меньшей мере, признанием в нежных чувствах. Со стороны Камерона Смита, сделавшего ее своей пленницей и заявившего, что спокойно пошлет ее на смерть, если это будет соответствовать его целям, такой жест может оказаться уловкой, с помощью которой он пытается подчинить ее.

– Встретимся на улице, когда Мартин пригонит фургон, – наконец сказал Камерон, и вместо ответа она лишь молча кивнула.


Нога сквайра Хортона распухла до таких угрожающих размеров, что было невозможно даже надеть на нее носок, и поэтому он уложил ее на горку из диванных подушек. Покрытая волосками кожа покраснела, натянулась, и теперь казалась покрытой пчелиным воском от лодыжки до колена. Джиллиан сразу стало жаль старика – ему было очень больно.

– Опять вы пьете портвейн, – принялся распекать сквайра Хортона Уилтон.

– Совсем капельку, друг мой. – Лицо Хортона стало таким же красным, как и нога.

– Я сам видел размеры ваших бокалов; Вам приходится наливать гораздо больше капельки, чтобы просто смочить такой бокал изнутри, не говоря о том, сколько достается вам.

– Взгляните на его ногу, коллега, – подозвал доктор Боуэн Камерона, – и дайте ваши рекомендации.

Камерон присел на корточки возле распухшей конечности сквайра и так свирепо нахмурился, что Джиллиан подумала, не намерен ли он справиться с подагрой с помощью одной только злости. На этот раз Камерон оказался в затруднительном положении, и ему надо было как-то скрыть свое невежество. Он украдкой бросал взгляды то на больную ногу, то на доктора Боуэна, и Джиллиан показалось, что она прочла намек на просьбу о помощи, что так не соответствовало его свирепому виду.

Джиллиан следовало бы посмеяться над ним, однако вместо этого у нее возникло странное ощущение, будто Камерона все это и в самом деле сильно волнует. Для человека, не заинтересованного в той работе, которую он сейчас делает, не имело смысла так волноваться по поводу возможной неудачи в постановке диагноза.

Джиллиан не могла отделаться от чувства, что у Камерона в жизни было слишком много таких неловких моментов, и он стал чрезвычайно болезненно реагировать в тех случаях, когда не оправдывал возлагаемых на него надежд.

– Поговорите с ним, доктор, чтобы отвлечь внимание от боли, пока вы его осматриваете, – шепнул Камерону Уилтон.

– Гм… сквайр Хортон, ваш садовник очень умело делает обрезку, – сказал Камерон. – Я редко видел деревья, обрезанные лучше, чем у вас.

– О, вы разбираетесь в садоводстве? – Сквайр Хортон подался вперед, но тут же застонал, так как от этого движения под его ногой сместилась подушечка. Он снова откинулся в кресле.

– Садоводство меня весьма интересу… интересовало. – Камерон пощупал ногу сквайра, как будто проверяя персик на спелость, и больной громко вскрикнул.

Садоводство! Джиллиан не могла себе представить менее подходящее занятие для того, кто объявил себя отъявленным разбойником. И в то же время оно соответствовало решительности, с которой Камерон очистил огород от сорняков и исколол все руки, вырезая малину. Она легко могла представить его руку, держащую свежее сочное яблоко, или его, взбирающегося на дерево, чтобы вырезать отмершие ветки и позволить плодовому дереву давать больше фруктов.

– Ваши рекомендации по поводу ноги сквайра, доктор Смит, – напомнил доктор Боуэн.

Камерон проглотил слюну, прочистил горло, затем снова сглотнул.

– Пиявки? Пустить кровь, чтобы ослабить давление изнутри?

Тяжелое дыхание со свистом вырывалось из горла испуганного сквайра, и Джиллиан захотелось, чтобы Камерон лучше честно признался в своем невежестве относительно лечения, чем унижался таким образом. Пиявки и кровопускание были одной из причин недоверия людей к цирюльникам, которое зачастую распространялось и на врачей. Сквайр Хортон тут же подтвердил это.

– Кровососы! Они высосут из меня всю кровь! – взревел он. – С каких пор вы опекаете помешанных на крови цирюльников, Уилтон? Вам надо было оставить этого парня в яблоневом саду.

– Тихо, тихо! Доктор Смит только недавно получил образование, а в университете теперь учат некоторым чересчур радикальным методам. – Доктор Боуэн старался успокоить взбешенного сквайра. – С гордостью могу сказать, что я, возможно, внес свой вклад в этот курс. Вы знаете, я считаю, что пришло время врачам-терапевтам и хирургам-цирюльникам работать вместе. Однако все это не для вашего случая. Доктор Смит скоро научится видеть отличие.

– Я склоняюсь перед вашими знаниями, доктор Боуэн, – сказал Камерон именно с той долей облагороженной униженности, которая сейчас требовалась. Он и в самом деле, извиняясь, склонил голову, и что-то в этой самоуверенной голове, склоненной, но не пригнутой, заставило радостно забиться сердце Джиллиан. – Мисс Боуэн, безусловно, тоже могла бы дать прекрасные рекомендации.

– Горячие компрессы. – Джиллиан говорила быстро, не ожидая одобрения отца, как она это обычно делала. – Начинайте обертывать от пальцев и поднимайтесь до колена. Меняйте каждый час.

Рука сквайра дрогнула, как будто лечение ему пришлось по вкусу больше, чем если бы он мог взять бокал своего любимого портвейна.

Уилтон важно кивнул.

– Есть еще один метод, о котором я читал. Он очень старый – его забросили, заменив новыми методами лечения. Печально, что мы теряем связь с древней мудростью.

– Ну же, Уилтон, не томите!

Старый доктор отчего-то замешкался и принялся прочищать горло. Сейчас он выглядел глуповато.

– Нужна собака, – наконец выдавил он.

Сквайр и Камерон насторожились, а Джиллиан с изумлением посмотрела на отца. Она уже не помнила, сколько времени прошло с тех пор, как он называл способ лечения без ее подсказки.

– Что там насчет собаки, папа? – прошептала она, опасаясь, что его предложение могло оказаться всего-навсего очередным помутнением рассудка.

Уилтон задумчиво нахмурился.

– Кажется, я помню, что читал где-то… Ах да! В этом есть смысл. Пусть старая собака свернется у вас в ногах и спит. Пациент обнажает больную ногу и кладет ее на собаку. Тепло животного поднимается вверх, проходит сквозь ногу и приносит облегчение.

– Ей-богу, Уилтон, в этом и правда что-то есть. – Хортон схватил колокольчик и начал изо всех сил трясти его. – Карсон, сейчас же принеси из конюшни старую собаку! – крикнул он торопливо вбежавшему слуге.

– И пусть мальчик выберет у нее блох. Отвратительные твари, вечно прыгают и сосут кровь! Надеюсь, вы не хотите заболеть еще чем-нибудь? – Доктор Боуэн недовольно пожевал губами.

– Собака плюс вращательные движения и горячие обертывания, которые предложила мисс Боуэн, быстро поставят меня на ноги. – Хортон снова позвонил в свой колокольчик и приказал появившемуся слуге: – По стакану вина всем моим гостям!

У Джиллиан закружилась голова. Совет человеку, который не может отказаться от вина, положить больную ногу на спящую собаку не особенно отразился на репутации доктора Боуэна, но сегодня впервые за месяцы, а может быть, и за годы ее отец извлек хотя бы такой крохотный кусочек из болота своего помраченного рассудка.

А тут еще и Камерон Смит. Глядя прямо на нее, он предложил ей назначить лечение, и она это сделала, не вызвав возмущения сквайра. Хортон даже не удивился тому, что женщина осмелилась давать советы, касающиеся его здоровья. Воспоминание засияло, разгоревшись от искры ее успеха, и она маленькими глотками стала потягивать вино, в первый раз предложенное ей сквайром. Оттого, что путь к успеху был тяжел, он казался еще слаще; однако в этой сладости имелась слабая примесь горечи от осознания, что причиной всего явился Камерон Смит и его нелепое предложение, его скандальная дерзость, заставившая ее переступить границы, которые она сама себе очертила.

И все же сквайру ее мысль понравилась больше, чем идея Камерона. Он дал слово применить ее, делать вращательные движения и обертывания, а также последовать совету ее отца. Теплое свечение разгорелось еще ярче. Когда они вернулись домой, миссис Поджетт неодобрительно посмотрела на Джиллиан и положила руку на узел с постелью, которую Камерон свернул и забросил на шкаф, – он сделал это, чтобы никто не наступил на его ложе, когда понадобится войти в медицинскую кладовую.

Завернутое в холстину платье, которое он накануне ночью принес домой, лежало на узле с постелью.

– Кто-то вышвырнул доктора Смита из комнаты, которую я для него приготовила, – заявила миссис Поджетт, с подозрением глядя на Джиллиан. Кровать опять накрыта, как раньше, даже нет места для хранения вещей.

– Виноват, что свел на нет плоды вашей тяжелой работы, миссис Поджетт. – Камерон подмигнул, давая понять, что ценит ее заботу. – Просто я не привык к такому прекрасному жилью. Мне стало не по себе наверху, вот я и перебрался сюда…

– Гм, вот оно что… – Миссис Поджетт снисходительно улыбнулась, а потом неодобрительно взглянула на Джиллиан. – Мисс не любит выходить из дома. Молодой доктор не может спать выше первого этажа. А потом мы узнаем, что старый доктор не может сидеть в гостиной. – Она фыркнула и с гордым видом отправилась по своим делам.

Не любит выходить из дома…

Пока миссис Поджетт разглагольствовала, Джиллиан не произнесла ни слова, но теперь Камерону стало понятно, почему она постоянно сидит дома. Обычно женщины стремятся навещать подруг, делать покупки или просто в хорошую погоду выходят подышать свежим воздухом, а она даже не вышла посмотреть, что он сделал у нее в саду.

Решив после поразмыслить над этим, он обратил внимание на то, что доктор Боуэн с неприкрытым любопытством смотрит на сверток, а Джиллиан бросает на него косые взгляды.

– Посылка из дома? – не выдержав, спросил доктор Боуэн.

– Вовсе нет, сэр.

Камерон был уже немного знаком с настроениями и причудами старика и знал, что его надо чем-то отвлечь от продолжения расспросов. Проклиная порыв, в котором приобрел платье, он решил сказать правду.

– Это подарок. Подарок для мисс Боуэн.

– Для меня? – Джиллиан вскинула голову. Ее глаза засияли от возбуждения – как видно, рассеянный папаша нечасто радовал ее подарками.

Теперь, когда Камерон сознался, что хотел сделать ей подарок, он не мог дальше ждать ее реакции и, принеся сверток, положил его Джиллиан на колени.

Пальцы ее сразу скользнули к узлу, но внезапно остановились.

– Откройте, – сказал он не допускающим возражений тоном, к своему удивлению, обнаружив, что его сильно задело бы, если бы она отвергла подарок, даже не взглянув на него.

И тем не менее Джиллиан собиралась отказаться от подарка. Судя по ее гордо поднятой голове, она подозревала, что Камерон собирается очистить свою совесть, преподнеся ей одну-две безделушки.

– Ну давай, Джиллиан, открывай подарок! – поторопил дочь Уилтон. – У тебя давно не было никаких удовольствий.

Джиллиан посмотрела на отца со страстной надеждой, которая всегда появлялась при возникновении у него признаков чувствительности. Уилтон Боуэн рассматривал сверток и ковырял пальцем холст с нетерпением ребенка в рождественское утро. Наконец она покорно улыбнулась ему и ловко развязала узлы.

Жесткий холст развернулся и открыл островок золотистого шелка. Скользкая ткань стекала ей на колени, накрывая ее всю, начиная от груди, расплавленным золотом. Это было как дразнящий намек на то, что увидел бы Камерон, если бы она носила его подарок.

– Так вы принесли мне платье… – сказала она невыразительным голосом.

– И цвет его точно подходит к твоим глазам и волосам, – с удовольствием отметил Уилтон. Он захлопал в ладоши, как будто сам купил дочери это платье.

– Я заметил, как хорошо вы шьете, и надеюсь, что вам удастся подогнать его по фигуре, – подал голос Камерон. – При солнечном свете этот золотой цвет будет великолепно сочетаться с отливом ваших волос и цветом глаз.

– Цвет не имеет значения, потому что я никогда не буду носить его. – Джиллиан побледнела, и только на щеках ее пылали два ярко-розовых пятна. Ее отказ прозвучал твердо и решительно, хотя пальцы все еще ласкали сияющую ткань, как будто она гладила не шелк, а любимую кошку. Потом Джиллиан сложила платье и завернула его в холст.

– Ваша власть не простирается на то, чтобы одевать меня как куклу, мистер Смит, – прошептала она.

– Ну-ну, – проворчал Уилтон, – я учитель, а молодой доктор ученик, так что власть у меня, ты все перепутала.

– Правда? – Джиллиан отодвинула от себя сверток с гримасой такого отвращения, как будто перед ней была крысиная отрава. – Почему бы нам не спросить мистера Смита, с какой целью он дарил мне это платье?

– Просто так…

Камерон, знал, что лжет. Он представлял себе, как Джиллиан, длинноногая и соблазнительная, с головы до пят сияющая золотом, с улыбкой на лице идет ему навстречу. – Вы так много потеряли за последнее время, мисс Боуэн. Когда я услышал, что у вас больше нет шелкового платья, то подумал…

– У меня есть все наряды, которые мне нужны и которые я хочу иметь. Когда надо, я прилагаю усилия к тому, чтобы выглядеть как можно лучше, а в последнее время просто не испытываю такого желания…

Джиллиан никогда не уступала, и Камерон знал, какая сила воли требовалась для того, чтобы вопреки хорошим манерам твердо держаться своей линии. Большинство женщин в ее положении к этому времени подобрели бы и уже начали с ним флиртовать, а получив в подарок платье, стали бы радоваться, что их жизнь наконец направилась в нужное русло.

Несмотря на это, он преднамеренно воспользовался платьем и, протягивая его Джиллиан, рассчитывал на то, что женщинами управляет стремление к красивой одежде и украшениям. Увы, в Джиллиан ничто не соответствовало тому, что он знал о женщинах, она не подтверждала ни один из преподанных ему уроков. Теперь, ругаясь про себя на чем свет стоит, Камерон пытался понять, перестанет ли он когда-нибудь ее недооценивать.


Этой ночью Камерон, дождавшись, пока луна спрячется за облаками, опять вышел из дому. Он ушел, не взяв с собой злополучное платье, и теперь оно лежало на столе неопрятной кучей, притягивая к себе и одновременно отталкивая.

Джиллиан не могла поверить, что он принес платье для нее. Она не могла себе представить, где вообще можно раздобыть такую роскошную вещь, не говоря уже о цвете, том цвете, о котором она мечтала, но не могла себе позволить. Такой дивный шелк можно найти только в Лондоне, но, даже живя там, она не могла бы заказать себе столь безумно красивую ткань.

Те немногие женщины, которые ее навещали, посмеялись бы при мысли о том, что неуклюжая невзрачная дочь доктора Боуэна ходит по дому в переливающемся золотом платье. Они стали бы перешептываться у нее за спиной о неспособности Джиллиан Боуэн ослепить мужчину настолько, чтобы он забыл о недостатке у нее природной привлекательности, злословили бы о ее неумении вести светские разговоры, о ее полной несостоятельности в простейшем женском искусстве.

У Джиллиан заболела голова от тугого узла, в который она преднамеренно стянула волосы перед самым ужином, как будто этим можно было отогнать воспоминания о взгляде Камерона и его словах. «Этот золотистый цвет при солнечном свете подчеркнет сияние ваших волос и глаз».

Такие слова могли навести на мысль, что он представлял себе, как она выглядит с распущенными по плечам волосами. Жесткая шерсть ее рабочего платья царапала кожу при каждом движении. Шелк, от которого она отказалась, шелк, который она поклялась никогда не носить, заскользил бы по коже мягко, как прохладная вода.

Прохладная вода. Дождь начался сразу, как только Камерон ушел, и теперь он, шурша, бился о стены и крышу дома.

Джиллиан оторвала взгляд от платья, встала и закрыла ставни.

– Надеюсь, мистер Камерон не простудится, – заволновался Уилтон.

Джиллиан не раз оказывалась довольно близко к их непрошеному гостю и знала, что внутри у него горел неукротимый жар, жар, который охватывал все, что находилось рядом с ним.

– Он не простудится, отец.

– Правильно, он здоровый парень. Но тебе надо было надеть это платье ради него, Джиллиан, – тогда доктор Смит ушел бы сегодня работать с образом красивой женщины в душе. Когда твоя мама провожала меня в дорогу, она старалась выглядеть как можно лучше, и это меня вдохновляло.

– Доктор Смит не работает сегодня вечером, и, пожалуйста, не сравнивай Камерона Смита и меня с собой и мамой.

Однако Уилтон был слишком захвачен своими воспоминаниями, чтобы обратить внимание на ее просьбу.

– О, твоя мама так хотела видеть, как ты повзрослеешь и влюбишься, Джилли! – Он расстегнул ремешок, который всегда носил на шее, и открыл маленький медальон, чтобы посмотреть на спрятанную в нем миниатюру. – Она говорила мне, что научила бы тебя искусству носить яркую одежду, потому что ты сложена не хуже ее. Еще она хотела научить тебя как-то по-особому причесываться. – Его взгляд перескочил с ее тусклого платья на туго стянутые в узел волосы. – Если бы я был внимательнее, когда она об этом говорила! Ты была слишком мала, когда моя дорогая супруга умерла, и, конечно, ничего не помнишь.

– Я помню, что она была красивая.

Пока убийцы не изуродовали ее. Больше Джиллиан ничего не видела, потому что мама кричала: «Беги, Джилли, беги домой…»

– Я считал, что она была очень красивая, – прошептал Уилтон, – но она так не думала и говорила, что я смотрю на нее глазами сердца, а не рассудка. Кстати, Джиллиан, что ты об этом скажешь? – Он вложил ей в руку открытый медальон.

Джиллиан тысячу раз смотрела на эту миниатюру. Она всем сердцем хотела, чтобы образ матери стал более реальным, чем случайный обрывок в памяти или улыбающееся изображение на выполненном маслом портрете.

Легким прикосновением Джиллиан погладила лицо на миниатюре. Те же волосы, те же глаза, тот же нос она видела, глядя в зеркало, но было и едва уловимое различие. Черты лица Элизабет Боуэн не были красивы, но у нее был вкус, который Джиллиан в себе развить не сумела.

– Камерон смотрит на тебя глазами сердца, – сказал Уилтон.

От мысли, что Камерон Смит смотрит на нее хотя бы с десятой частью того чувства, которое испытывал отец к ее матери, сердце Джиллиан бешено заколотилось.

– У него нет сердца.

– Глупости. Без сердца он бы умер.

– Я сказала это не в буквальном смысле, папа. Он просто… притворяется, что я ему интересна, чтобы обманом привлечь меня к себе.

– О, неужели ему нужно прибегать к уловкам, чтобы понравиться? По-моему, Смит красивый парень. В деревне дамы были им просто очарованы.

– Папа, не надо, пожалуйста. – Джиллиан отчаянно хотелось прекратить этот разговор. Плохо уже то, что ее отец лелеял романтические планы относительно нее и этого негодяя, но еще хуже казался ей тот трепет, который охватывал ее, когда она представляла, как кружится перед Камероном в золотистом платье и смотрит в его темно-синие глаза, теплые и одобряющие.

Пожалуй, надо сжечь это злополучное платье, и она его сожжет. Да, сожжет! Она даст Камерону еще один день, чтобы избавиться от платья, а потом искромсает золотистую материю на куски и бросит их в огонь.

– Не мешало бы снова оставить для него зажженную свечу, сегодня ветер особенно завывает… – задумчиво произнес Уилтон.

– За последние дни он изучил в округе каждый дюйм. Ему не нужна зажженная свеча, чтобы найти дорогу домой.

Отец посмотрел на нее с грустью.

– Я не сознавал, что тебе не у кого было учиться женской мягкости, Джиллиан, и теперь жалею, что слишком любил твою мать, из-за чего не женился второй раз. Этим я сильно навредил тебе.

Ну вот, теперь отец думает, что ей не хватает женской сердечности – и это после всего, что она сделала за последние годы, чтобы защитить его. Ей стало до боли обидно. Колени ее подкосились, и она рухнула на стул, а Уилтон потихоньку зашаркал по коридору к своей спальне.

Джиллиан не представляла, как долго ей удастся выдержать все это. Она закрыла глаза и сделала глубокий шумный вдох, а затем собрала всю свою волю и окружила себя ею, как накидкой. Камерон Смит сказал, что отберет три недели ее жизни. Прошло четыре дня, только четыре. Осталось семнадцать. В каком-то отношении бесконечные, но вынести их можно. Она вытерпит еще семнадцать дней.

Джиллиан встала, чтобы в последний раз за этот вечер подложить дров в камин, и тут обнаружила, что Камерон об этом уже позаботился: аккуратно отгреб золу и положил в огонь внушительную охапку поленьев. И все же она готова была поспорить на свое лучшее ожерелье, что ему не пришлось сражаться с чурбаками так, как иной раз приходилось ей. Он даже не спросил, не возражает ли она против того, что он взял на себя ее работу.

Джиллиан ожидала всплеска негодования в душе, ярости, от которой ее затрясет, и вот вместо этого она греется у огня, разведенного для нее Камероном, смотрит на золотое платье и гадает, что выгнало его из дома в такую жуткую ночь. Жажда выпить эля? А может, встреча с женщиной?

Может быть, он найдет способ утолить свои аппетиты в эту жуткую ночь и в следующий раз, когда уйдёт из дома, возьмет платье с собой. А когда Джиллиан опять поедет в деревню, она увидит, что одна из стоящих на рынке женщин одета в тот самый золотистый шелк…

Загрузка...