Полет ласточки

Музыка

«Все, что не движется, падает», — прочитал Ансельмо в дневнике Дзено и фыркнул.

Никакого ответа в этих странных строчках не было. И поезд почти приехал. Грета ждала его на вокзале. Пару часов назад ее голос в телефоне звенел от счастья. От ожидания праздника. Она была прекрасна как роза, и каждый день, проведенный с ней, был праздником. Так сказал старый посланник. Который отказался от дара видеть ради этого праздника. Слепого праздника под тусклыми небесами, без полосок света, без движения.

Поезд постепенно замедлял бег. «Вокзал Термини. Конечная», — объявил записанный на пленку голос.

Обратный отсчет, пять минут до столкновения. Римские окраины катились навстречу этому моменту слишком быстро. Все неумолимо неслось вперед, к жадной пасти вокзала, все сметалось грозовым потоком воздуха.

Пассажиры вышли из поезда, и их подхватил ледяной порыв ветра. Они пошли по платформе, стянув на груди пиджаки и опустив глаза в землю, чтобы защититься от жестокого вихря пыли. Все, кроме Ансельмо. Его глаза изучали облака. Такие далекие от веселой музыки вокзальной суеты.

— Ты что-то видишь? — спросил Гвидо.

— Да, — радостно ответил сын.

— Я тоже.

Ансельмо опустил взгляд и увидел Грету. В самом конце перрона. Она стояла, прислонившись к большой серой колонне, и держала в руках белый цветок. Она искала его глазами, сжимая стебель, как штурвал посреди бурного людского моря. И не находила.

— Я жду тебя дома, — сказал Гвидо и быстро пошел вперед.

Ансельмо попрощался с ним, приложив раскрытую ладонь к груди, словно в знак благодарности.

Когда он снова посмотрел вперед, Греты не было. Он подошел к серой колонне, ища ее глазами, которые как бильярдные шары перекатывались по огромному пестрому полотну вокзала.

— С возвращением! — радостно воскликнула Грета, выныривая из-за колонны.

Красивая. И счастливая.

Она протянула ему лилию, которую прятала за спиной, и он сделал вид, что не видел ее раньше.

— Это мне?

Ненужный вопрос, но ароматный, как протянутый ему цветок.

— Да. Тебе нравится?

— Ты мне нравишься больше.

Ансельмо взял цветок и прижал к себе Грету. Он поцеловал ее, вдыхая сладкий запах лилии, пенившейся на прибрежной полосе грустных мыслей. Это будет его последний поцелуй, потом он навсегда вернется глазами в небо. Но сейчас его глаза были закрыты. Сейчас они еще вместе.

Похороны ласточки. Коробка плывет по Тибру, потом медленно идет ко дну. Они смотрят на нее и молчат. Представляют себе место, куда отправляются мертвые ласточки. Небо, в котором их перья становятся белыми. В котором ласточки превращаются в облака. И продолжают летать вечно. Мягкими молчаливыми стаями.

Тишину нарушила Лючия:

— Наверное, надо помолиться.

Молчание.

— Или спеть песню.

Тишина.

— Грустную.

Эмилиано сложил губы трубочкой и начал что-то насвистывать. Звук выводился медленно, сначала путаный, потом все более чистый. Это была грустная песня. Как просила Лючия. Эмма посмотрела на него с удивлением. Она узнала мотив, это была музыка из фильма, который она как-то видела в Америке, когда ее отец работал в Нью-Йорке. Ее одноклассники, зная, что она наполовину итальянка, решили посмотреть этот фильм вместе с ней, как с человеком, который знает о мафии не понаслышке. Эмма ничего не знала о мафии, в жизни она, к счастью, не видела ни одной перестрелки. Но фильм ей понравился. Он был так далек от всего, что она знала, что становился непреодолимо притягательным. Эмма тогда научила всех называть фильм по-итальянски: II padrino. Одноклассникам слово понравилось больше, чем The Godfather.[10] А теперь Эмилиано насвистывал мотив из этого фильма как молитву. Она тоже начала напевать, тайком посматривая на него. Не приближаясь ни на шаг. Не отходя ни на шаг.

— Ангел Божий, хранитель мой святый… — зашептала Лючия.

Она никогда не слышала песни, которую насвистывал Эмилиано, но она знала молитву. Наверное, это была не та молитва. Наверное, на похоронах надо читать другую. Ту, что про вечный покой. Но молитва ангелу-хранителю ей нравилась больше.

— …просвети, от всякого зла сохрани… ее, ласточку, — уточнила Лючия, на случай, если Господу потребуются пояснения. — Да пребудет с тобой милость Божия. Аминь.

— Аминь, — повторил Эмилиано.

Потом перекрестился вслед за Лючией, и они оба помолчали, опустив глаза в землю.

Эмма стояла не двигаясь. Никто никогда не говорил ей, что надо делать в таких случаях. И вообще ситуация казалась ей абсурдной. Бессмысленной. Неловкой, наконец.

Лючия повернулась к подруге и посмотрела так, будто ждала, что Эмма что-то скажет.

— Ты чего?

— Ты тоже должна сказать «аминь».

— Я не попугай.

— При чем тут это? Я тоже не попугай.

Теперь и Эмилиано смотрел на Эмму, ожидая того же слова.

— И я не попугай.

Лючия представила себе этого страшного парня с лицом попугая, и ей вдруг стало смешно. Она тихонько засмеялась. Она смеялась над Эмилиано. И он молчал. Не грубил. Молчал, и все. На этот раз говорила Эмма:

— Нет, ты не попугай — ты вор. И мы с тобой не квиты, — чеканила она с каменным лицом. — У тебя чужой дневник. Ты должен его вернуть.

Эмилиано посмотрел ей прямо в глаза своими черными, как нефть, зрачками.

— Хочешь дневник? — прошипел он.

— Да.

— Пойдем.

Он повернулся к ней спиной и направился к лестнице, которая вела на гранитную набережную.

— Он сумасшедший, — зашептала ему вслед испуганная Лючия.

Эмилиано шел медленно, не оглядываясь, сжимая в руках книгу.

— Я никуда с тобой не пойду. Ты должен принести дневник сюда, — крикнула Эмма.

Эмилиано поднял в небо указательный палец и быстро двинул им вправо и влево. Нет. Такой вариант не рассматривается. Он все шел вперед, не останавливаясь, и уже поднялся на первую ступень лестницы. Эмме ничего не оставалось, как броситься за ним следом.

— Ты куда?! С ума сошла?! — попыталась вразумить ее Лючия.

Да, наверное, она сошла с ума. Но она не могла справиться со своими ногами. Ноги двигались сами по себе и несли ее к нему. Еще никому никогда в жизни не удавалось так разозлить ее, даже матери. И эта злость ей не нравилась. Не нравилась нисколько.

— Послушай, ты не можешь вот так уйти! — закричала Эмма, хватая Эмилиано за руку.

Он высвободился, быстрый как змея, и сжал ее запястье. Другая рука нырнула в хвост ее рыжих волос. Они запылали огнем в его пальцах. И бледная кожа стала молочным озером. Он притянул к себе ее лицо и поцеловал в губы. В молочное озеро упал большой камень, по невозмутимой глади пошли круги гнева, удивления, истомы. Эмма попыталась вырваться — он сжал ее еще сильнее. Она начала бороться — он оказался сильнее. И она замерла неподвижно и закрыла глаза, погрузившись в черный огонь темноты. Поцелуй был как укус. И требовал еще тысячи поцелуев. Эмилиано подложил руку ей под спину и оторвал от земли как пушинку.

— Пусти меня, — выдохнула она не очень уверенно.

— Через час, — пообещал он и стал подниматься по лестнице, неся ее на руках, — через час я отпущу тебя домой.

— Мне надо идти. Сегодня такой сильный ветер.

— Можно мне с тобой?

Ансельмо спросил себя, существует ли вежливый способ сказать «нет».

— Грета, я бы хотел побыть один.

Грета спросила себя, существуют ли слова, способные выразить, как она скучала по нему и как не хотела расставаться с ним сейчас, когда он только вернулся из Милана. Потом она вспомнила о Гвидо. О том, что он сказал ей как-то в мастерской. Было что-то, о чем Ансельмо не хотел с ней говорить, что-то, связанное с такими ветреными днями. Она хотела знать, что это. Но вдруг поняла, что больше всего на свете она хотела, чтобы эта тревожная морщина исчезла с лица Ансельмо. Немедленно.

— Хорошо.

— Правда?

— Правда.

— И все?

— Сегодня и в самом деле как-то сильно дует. Я устала. Поеду домой. Я рада, что ты вернулся.

Морщина исчезла. С его лица. Она переместилась в потайное место. В темноту. Где только Грета могла видеть ее и чувствовать боль от этой жесткой складки.

— Спасибо за цветок.

Она кивнула и улыбнулась. Было что-то фальшивое в этом прощании. Это даже не было похоже на прощание. Ни поцелуя, ни объятия, только взмах руки, и Ансельмо исчез, проглоченный темным зевом метро. Она зажгла фары на своем велосипеде и поставила ноги на педали. Посмотрела вокруг, продумывая дорогу к дому. Один путь был длинный и почти без подъемов, другой короткий и трудный до изнеможения. Она выбрала второй и покатила вперед. Но на первом же подъеме у нее зазвонил телефон. На этот раз она его услышала. Она держала его под рукой на случай, если вдруг позвонит Ансельмо. Но это был не он. Это была Эмма.

— Дневник у меня, — без вступлений выпалила подруга.

— Дневник Ансельмо? — не поверила Грета.

— Он самый.

— Как? Откуда?

Молчание.

— Эмма?

— Грета, ты… ты не могла бы приехать ко мне?

— Что-то случилось?

— Много чего. Приедешь?

Мать в ресторане, как всегда. Никто не заметит, если она вернется домой поздно.

— Уже еду.

Грета развернула велосипед и поехала вниз. На натянутых тормозах, как обычно. Гася скорость.

У Эммы Грета застала Лючию. Она сидела на плетеном диване в пижаме и с видом человека, которому не терпится рассказать нечто сногсшибательное. На столе — остатки пирожных, обертки конфет и целая когорта флакончиков с лаками самых разных цветов. У Греты возникло ощущение, что она попала на пижамную вечеринку. Она ненавидела пижамные вечеринки.

— Ну и?

— Эмма и Эмилиано поцеловались! — выпалила Лючия.

Грета вытаращила глаза, не веря своим ушам. Потом присела на цветастое кресло:

— Ты с ума сошла?

— Я тоже ей так сказала!

Эмма сделала глубокий вдох:

— Похоже на то.

— А потом она хотела уехать с ним на мотоцикле в его логово.

— Совсем тронулась?

— К счастью, мне удалось остановить ее в последний момент.

— Мы ждали его час. На набережной. И он вернулся. С дневником.

На лице Эммы появилась загадочная улыбка, в глазах блеснул странный огонек:

— Как обещал.

— Да что случилось-то? Он тебя шантажировал?

— Нет.

— Он заставил тебя целоваться, чтобы вернуть дневник?

— Нет, — сказала Эмма совсем тихо.

— Он запугал тебя?

— Я его больше не боюсь. Нет. Это не страх. Это что-то другое.

— Тогда я ничего не понимаю, — вслух рассуждала Грета. — Какой ему интерес возвращать дневник?

Ответа не последовало. Эмма поднесла пальцы к губам, на которых все еще горел его поцелуй.

— Эмма, ты больше не должна его видеть. Никогда. Поняла? — начала внушать ей Грета.

— Я его больше никогда не увижу. Не беспокойся.

Грета сама не знала почему, но этот ответ ее нисколько не успокоил.

— Главное, дневник Ансельмо снова у нас. Он вернулся из Милана?

— Да, полчаса назад.

— А почему ты тогда не с ним? — пропищала Лючия.

Грета посмотрела на нее, раздумывая, задушить ее подушкой или просто нагрубить. Потом повернулась к Эмме:

— Дай мне его.

Эмма молча вручила ей дневник. Грета раскрыла его наугад и начала читать.

— Как ты можешь?! Там ведь все его секреты. Ты же говорила, что нельзя читать чужие секреты… — напомнила Лючия.

— Я читаю дневник потому, что я не с ним, — резко ответила Грета. — Я хочу знать, почему я не с ним.

Эмма и Лючия обменялись быстрыми взглядами. Потом сели рядом с Гретой. Одна справа, другая слева. Одна положила руку на плечо, другая — на колено. Эмма приподняла пальцами тоненькую прядку светлых волос, повисшую у Греты вдоль виска, и нежно убрала ее за ухо.

— Ты не с ним, потому что ты с нами.