Полночный час

50

Вновь Грейс очутилась в ярко освещенном приемном отделении, куда не так давно внес Тони впавшую в беспамятство Джессику. Теперь ее дочь была рядом с ней – союзница, помощница, родное существо. Вместе с нею, как оказалось, можно противостоять злу.

Они обе уселись на пластиковые стульчики, аккуратно расставленные вдоль холодной кафельной стены, и терпеливо ждали.

К ним вышел человек в белом халате и изобразил на лице ободряющую улыбку.

– Ничего опасного для жизни. Удар был сильный, тяжелым предметом, но, к счастью, под углом. Сейчас идет операция. Когда пациент очнется от наркоза, мы вам сообщим. А что касается пулевого ранения…

Врач смущенно осекся. Он понял, что говорить о преступнике с его жертвами было бы кощунством. Но Грейс настаивала:

– Скажите, а что… – она заколебалась, не зная, как назвать его, – …с ним?

– Думаю, он выживет. – На лицо врача вернулась дежурная улыбка. – Пуля попала в аорту. Кровотечение сильное, но мы остановили его. Тяжелый случай, но, надеюсь, мы справимся.

Грейс молча кивнула, и врач с видимым облегчением удалился.

– Кто он? – нарушила Джессика тяжкое, нависшее над ними, как свинцово-черная туча, молчание.

– Тебе это надо обязательно знать? – устало спросила Грейс.

– Я хочу знать все. Я имею право, – дочь заговорила с запальчивостью. – Ты спала с Тони, а от меня скрываешь.

Грейс взглянула на Джессику и тотчас отвела взгляд. Рядом с нею был уже не ребенок, так тщательно ею оберегаемый от всех соблазнов внешнего и опасного мира, а взрослый человек, который, как вдруг оказывается, все знает. Все понимает и обо всем догадывается.

– Ты спала с ним? – настаивала Джессика.

Подобными терминами Грейс предпочитала не пользоваться в разговорах с дочерью, но не та была обстановка, чтобы одергивать Джессику.

– Не спала в прямом смысле этого слова, но…

– Тебе не нравится слово «спать»? Пусть будет «трахаться».

– Замолчи! – Грейс ужаснулась цинизму дочери.

Джессика не обратила на нее внимания.

– Чертов врун! Он сказал, что даже не притрагивался к тебе!

Грейс молча слушала Джессику. Да и что она могла сказать?

– Я спросила его прямо: если он спит с тобой, то это из-за того, что ты ему нравишься, или это просто так, от скуки? А он заявил, что будет спать с тобой, когда на тебе женится. Тогда я сказала, что согласна, то есть выразила согласие от твоего имени. Он ведь классный парень, и я вполне могла бы с ним ужиться.

Если б у Грейс не было все еще в душе мерзлоты от недавно пережитого ужаса и тревоги за Тони, она бы пришла в ярость и как следует отчитала дочь за невероятное самоуправство. Но юмор, как показалось ее логическому уму, был полезен в этой ситуации. Она постаралась рассмеяться, впрочем, как можно более искренне.

Но дочь встретила ее смех с серьезным лицом и нахмуренными бровями.

– Сейчас, может быть, не время тебя об этом спрашивать, но я не люблю, когда вокруг меня сгущаются тайны. Почему он, – тут Грейс заметила, как напряглась ее Джессика, – почему этот ублюдок называл тебя «мамой»?

Свет в вестибюле был безжалостно ярким, тени, где можно было бы укрыться от пристального взгляда дочери, не существовало. Грейс повторила свою исповедь, не так нервно и, может быть, короче, чем накануне.

Она видела, как у Джессики нарастает удивление в глазах, и пыталась угадать, поймет ли ее дочь, для которой она всегда была совершенством, примером, вероятно, часто раздражающим ее, – от идеального порядка на кухне до высокоморальных правил поведения. Личико Джессики представляло собой один большой вопросительный знак, и губы ее, какие-то беспомощные в детской обиде, прошептали:

– Все знали, а я нет… Почему?

– Никто не знал. Я скрывала это от всех.

– От Тони тоже? – вдруг проснулось в Джессике ревнивое любопытство.

Грейс не пожелала лгать дочери.

– Нет, я недавно рассказала все Тони.

– Ему первому? А не мне? Я прожила рядом с тобой всю жизнь, а он явился и…

Это был тихий, жалостливый взрыв, и он тотчас угас, когда рядом с ними появился Доминик. Едва завидев Грейс, он без всяких приветствий задал лишь один вопрос:

– Что с Тони?

Она вскочила с места, будто в сиденье под нею пропустили ток. Ей было понятно, сколь тяжкую ответственность она несет за жизнь Тони перед его семьей.

– Он в реанимации. У него огромная рана на голове. Сейчас его оперируют. – Говоря это, Грейс почувствовала себя виноватой. – Вам, наверное, проще получить информацию у врачей, как родственникам, чем мне.

– Я не только родственник, но и детектив.

– Тогда я должна вам все рассказать?..

– Бог мой! Разумеется, выкладывайте, кто он? – потребовал Доминик.

Третий раз Грейс пришлось исповедоваться. Слова, столько раз повторяемые, уже не причиняли ей прежнюю боль и не вызывали чувства стыда, как вначале. Да и не могла она больше жить, пряча свои секреты. Если бы не ее скрытность, то не было бы и ужаса сегодняшней ночи.

Ее сын – она уже знала, что его зовут Мэтт Шерман, получит длительный тюремный срок, если не смертный приговор, – она это понимала. Тело, найденное у них во дворе, было опознано. Сильвия Шер-ман. Он убил ее, выстрелив с близкого расстояния прямо в лицо.

Расправившись с женщиной, которая его усыновила, он отправился убивать свою настоящую мать.

Пока Грейс выкладывала свою горестную историю Доминику, клан Марино постепенно заполнял вестибюль приемного отделения. После того как вслед за взрослыми появилось в больнице и младшее поколение, по тревоге поднятое с постелей среди ночи, уровень шума в помещении поднялся до опасных децибел.

Поэтому появление среди толпы родственников Тони двух мужчин прошло незамеченным для всех, кроме Грейс. Они протиснулись в уголок и остались там стоять – средних лет мужчина в скромном, консервативном костюме и широкоплечий парнишка в джинсах и спортивном свитере.

Грейс смотрела прямо на них, а они никуда не смотрели – они прятали глаза. Минут через пятнадцать дверь из операционного блока приотворилась, и мужчина, облаченный в белый халат, позвал:

– Кто тут Дональд Шерман?

Оба они встрепенулись и шагнули разом, прокладывая себе путь сквозь толпу родственников Марино. На какое-то мгновение Грейс показалось, что молодой парень ей кого-то напоминает, но отец и сын уже исчезли за плотно прикрытой дверью.

Грейс не могла остаться в неведении. Она последовала за мужчинами, нагло отворив запретную дверь. Она шагнула в небольшой холл, откуда разбегались в стороны бесконечные и устрашающие больничные коридоры.

Грейс, не замеченная никем, прикрыла за собой дверь и прижалась к кафельной стене, прислушиваясь к разговору, который вел доктор с родственниками убийцы.

– …Едва не задела аорту. Ему повезло, он выживет.

– Лучше бы ему не повезло, – мрачно заявил старший Шерман.

– Пап! – одернул его юноша. – Ты что такое говоришь?

– Он убийца! Он убил твою мать…

– Он болен, пап. Он не сделал бы этого, если бы был в своем уме.

Медсестра приблизилась к доктору и что-то прошептала ему на ухо. Доктор пожал плечами в сомнении, потом произнес:

– Он пришел в сознание и желает поговорить с вами, мистер Шерман.

Отец отрицательно тряхнул головой.

– А я не желаю.

– Пап! – снова вступился за брата юноша. – Нельзя его так бросить. Мы сейчас нужны ему больше, чем когда-либо раньше.

Мистер Шерман взглянул на сына и сник. Он все больше напоминал шарик, из которого уходил воздух, – сморщивался и уменьшался в размерах. Деловой строгий костюм теперь казался ему велик.

– Ты всегда был хорошим братом. Ты такой сын, о котором мечтают любые родители.

– Папа, пожалуйста… – настаивал сын.

– Ладно, ради тебя. Но только выслушаем его вместе.

Они ушли, сопровождаемые врачом и медсестрой, а Грейс, не посмев следовать за ними, осталась на месте, обуреваемая странными и тревожными мыслями. Что-то трудноуловимое связывало ее с этим высоким, симпатичным, здраво рассуждающим парнем. Эти ощущения застигли ее врасплох, и она никак не могла выстроить их в какую-нибудь логическую последовательность.

Она ждала, сама не зная, чего ждет, изучала какие-то больничные объявления на стендах, не понимая их смысла, и, наконец, увидела, как возвращаются по залитому ослепляющим светом больничному коридору две темные фигуры – отец и сын.

Грейс знала, что разговор с ними неизбежен, и лучше это сделать сейчас. Она шагнула им навстречу.

– Мистер Шерман, я та, на кого покушался ваш сын. Я Грейс Харт. Возле моего дома обнаружено тело вашей жены. – Грейс набрала воздуха в легкие, чтобы продолжить, но смогла лишь произнести невнятно: – Я очень сожалею…

– Вам не стоит извиняться. Во всем виноват я, – ответил ей сломленный горем мистер Шерман. – Это мне следует просить у вас прощения. Мэтт – мой сын, и он пытался убить вас и вашу дочь. У меня нет слов…

– Мэтт поступил так из ревности ко мне, – осторожно, но решительно вмешался Донни. – Он сам только что сказал это.

Лицо старшего Шермана исказилось при воспоминании о мучительном разговоре с младшим сыном, который почему-то сохранил свою никчемную жизнь.

– Как я понимаю, вы и есть настоящая мать моего сына? – с трудом выдавил он вопрос, который рано или поздно должен был быть задан.

И так же трудно было Грейс ответить, сказать простое «да». Что-то удерживало ее от прямого ответа.

– Разве не мой сын покушался на меня и мою дочь?..

Мистер Шерман медленно покачал головой. Ему было тяжело, очень тяжело. Свинцово-черная вязкая туча словно опустилась на него и сковывала все его движения.

– К великому моему сожалению, Мэтт наш родной сын. Мы с Сильвией решили не заводить детей из-за некоторых психических отклонений в ее семье, которые могли бы передаваться генетически. Поэтому мы усыновили Донни еще новорожденным через известную вам организацию. Но через год случилось так, что Сильвия забеременела, и тогда родился Мэтт.

Мистер Шерман задыхайся, словно выбираясь из вязкой тьмы.

– Она решила, что будет хорошо, если у Донни появится младший брат. Она была так… – мистер Шерман сделал паузу, чтобы перевести дух, – так счастлива, прямо на седьмом небе от радости, когда узнала, что должен родиться мальчик.

Грейс уже перестала слушать его. Она заглянула в глаза своему вновь обретенному сыну и встретила его взгляд. Неизвестно, сколько длилась их молчаливая переглядка – может, целую вечность, а может, лишь долю секунды, но наконец она заговорила первой:

– Здравствуй, Донни.

Он не ответил, и она сначала оторопела, но затем увидела его протянутую руку.

– Я не знаю, как обращаться к вам. Миссис Харт или…

– Грейс, – сказала она и сжала его руку в своей. Немыслимо было, чтобы он сейчас, да и в ближайшее время назвал ее мамой. Сколько еще препон надо преодолеть, какой переворот совершить в сознании, чтобы это произошло.

Мать, которую Донни, вероятно, любил или, по крайней мере, уважал, лежала сейчас в морге. Нельзя требовать, чтобы какая-то незнакомая женщина мгновенно заняла ее место в жизни парня.

– Грейс… – произнес он, как бы изучая это имя, пробуя его на вкус, в надежде к нему привыкнуть в будущем.

Может быть, самое трудное было для Грейс отпустить его руку, перестать ощущать прикосновение его уже грубоватой, сильной мужской руки со все еще по-детски тонкими пальцами. Но у нее хватило воли прервать рукопожатие.

Доминик и Джессика появились вовремя и встали за ее спиной. Она оглянулась.

– Это моя дочь Джессика, – представила Грейс Джессику и едва не ахнула.

Сходство Джессики и Донни было поразительным. И сама Джессика это сразу заметила и в первый момент была явно ошеломлена.

– Привет, Джессика, – сказал Донни, и Грейс отметила, что приемные родители вполне удовлетворительно воспитали парня. Он был в меру сдержан и приветлив. – Рад познакомиться с тобой. Я Донни. – Он взглянул на Грейс, желая, чтобы именно она объяснила, кто он, а Джессика смотрела на него расширенными в изумлении глазами.

– Это… это… – Грейс не находила слов. – Он тот мальчик, о котором я тебе говорила. Тот самый, которого я отдала на усыновление девятнадцать лет назад. Видишь, он с той поры заметно подрос.

Грейс показалось, что добавить немного юмора в данной напряженной ситуации не помешает.

– Это мой брат? – Джессика была явно близка к обмороку, но мгновенно оправилась. – А тот самый… Он, значит, не твой сын?..

Грейс молча покачала головой.

– Слава богу! Подумать только, что такой мерзавец…

Грейс едва удержалась от того, чтобы не зажать ладонью слишком уж откровенный ротик дочери, но та, к счастью, сама умолкла.

Доминик нашел момент подходящим, чтобы вмешаться.

– Мистер Шерман, я детектив Доминик Марино из департамента полиции графства Франклин. Прежде всего, позвольте выразить искреннее соболезнование по поводу кончины вашей супруги. Я понимаю, что вы и ваш сын переживаете сейчас не лучшее время. – Доминик как бы мельком, но цепким взглядом окинул Донни. – Вы разговаривали со своим младшим сыном здесь, в больничной палате. Он объяснил вам мотивы своих поступков. По какой причине он застрелил Сильвию Шерман, вашу жену?

Мистер Шерман долго откашливался, прежде чем заговорить:

– Донни, почему бы тебе не вернуться в холл с этой юной леди, Джессикой, если я правильно расслышал ее имя?

Он подождал, пока Донни неохотно, но покорно увел Джессику, после этого посмотрел на Грейс, как бы желая заиметь в ее лице союзницу.

– Незачем молодым людям слышать то, что нам предстоит обсуждать. Признания Мэтта потрясли меня ужасно… Он и моя жена – они давно не ладили между собой. Во всем, можно так сказать, находила коса на камень, постоянно возникали конфликты. Мэтт заявлял, что он ревнует, обвинял нас, что мы больше внимания уделяем Донни, а его третируем. Он задумал невероятное – убить нас всех и приписать эти преступления Донни. Его он хотел заставить под пыткой написать предсмертную записку и взять на себя все эти убийства. Он позаботился и о том, чтобы оставить в вашем доме доказательства вины Донни. Он обувался в его ботинки, рассыпал волосы, отрезанные у него во время сна из разных мест…

– О боже! – не удержалась от возгласа Грейс. Она вспомнила жвачку, которой был приклеен к двери уже ненужный ключ, и данные полицейского анализа. Какая страшная паучья сеть была соткана безумием и опутала два мирных, благополучных дома.

– Есть еще одно, о чем бы я не хотел сообщать Донни до поры до времени.

Мистер Шерман был явно на пределе своих сил и все же он собрался с духом и закончил:

– Теперь известно, куда исчезла подружка Донни, Каролин Стейлз. Мне придется сказать полиции ее последний адрес. – Тут мистер Шерман слегка улыбнулся, будто прощаясь с миром нормальных людей и уходя во тьму. – 327 Мейпл, Верхний Арлингтон. Она, расчлененная, лежит в подвале дома, в холодильнике.