ГЛАВА 16

Когда я проснулся на следующее утро, вступив в новый день, солнце ярко светило над Бринкли-кортом, заливая всё вокруг, а птицы весело пели, резвясь за окном в ветках плюща. Но в душе Бертрама Вустера, который пил в постели живительную влагу, не светило солнце, а сердце его не пело. Нельзя отрицать, что Бертрам, вспоминая события вчерашнего вечера, прекрасно понимал, что опростоволосился, и план его с треском провалился. И как я не напрягал свои мозги, в надежде найти каплю мёда в бочке дёгтя, мне всё сильнее казалось, что трещина в отношениях между Тяпой и Анжелой превратилась в такую пропасть, через которую даже мне не удастся перекинуть мост.

Вспоминая, как Тяпа поддал по тарелке с сандвичами ногой, я понимал, что вряд ли он с лёгким сердцем простит Анжелу. Мои проницательность и богатый жизненный опыт подсказывали мне, что он долго ей этого не забудет. В данных обст., как вы понимаете, я решил на время выкинуть из головы проблемы Тяпы и Анжелы и вплотную заняться делом Гусика, которое я считал выигрышным на все сто.

По правде говоря, за Гусика я особо не беспокоился. Ослиное упрямство Дживза, отказавшегося сдобрить апельсиновый сок джином, причинило мне кое-какие неудобства, но я преодолел все трудности с настойчивостью, свойственной Вустерам. Спиртным я предусмотрительно запасся с вечера, и фляжка с бодрящей жидкостью теперь лежала в ящичке моего туалетного столика. После недолгих расспросов я также выяснил, что кружка с апельсиновым соком будет стоять иа полке в буфетной около часу дня. Стащить кружку с полки, незаметно пронести её в свою комнату, разбавить сок джином и успеть отнести её на место перед ланчем было задачей трудной, но выполнимой. По крайней мере мне она была вполне по плечу.

С наслаждением допив чай, я снова откинулся на подушки с твёрдым намерением как следует отдохнуть. Сон был необходим мне как воздух. Сами понимаете, перед тем как действовать, все великие умы любили вздремнуть, чтобы потом голова была ясной.

Прошло не меньше часа, прежде чем я спустился в сад, и, хотите верьте, хотите нет, почти сразу же получил подтверждение тому, что мой план по избавлению Гусика от дурной трезвенной привычки необходимо привести в исполнение как можно скорее. С Гусиком я столкнулся нос к носу на лужайке и с первого взгляда понял, что, если он в кратчайшие сроки не пропустит пару рюмок, на нём можно будет поставить крест. Как я уже говорил, солнышко сияло, птички щебетали, короче, мать-природа радовалась вовсю, но Гусик Финк-Ноттль был мрачнее тучи. Бедолага бродил по лужайке кругами, нервно бормоча, что не собирается произносить долгие речи, но чувствует необходимость сказать несколько слов по столь торжественному случаю.

— Салют, Гусик, — сказал я, останавливая его в тот момент, когда он собирался пойти на новый круг. — Дивное утро, что? Погодка как по заказу.

Даже если б я раньше не догадался о его плачевном состоянии, мои глаза открылись бы после того, как он проклял утро в частности и погоду вообще. Сами понимаете, я тут же постарался его подбодрить:

— Я принёс тебе хорошие вести, Гусик.

Он вздрогнул и посмотрел на меня с надеждой во взоре.

— Классическая школа в Маркет-Снодсбери сгорела дотла?

По правде говоря, я немного опешил.

— Ну, это вряд ли.

— В городе эпидемия свинки? Дети болеют корью? В школе объявлен карантин?

— Нет, что ты!

— Тогда с чего ты взял, что принёс мне хорошие вести?

Беднягу необходимо было успокоить, пока он окончательно не свихнулся.

— Перестань, Гусик. Не принимай ты всё так близко к сердцу. Уверяю тебя, вручать призы до смешного просто.

— До смешного просто? Да знаешь ли ты, что я дни и ночи напролёт только и думаю о своём выступлении, но кроме того, что я не собираюсь произносить долгих речей, в голову мне ничего не лезет? С кем угодно могу поспорить, моя речь не будет долгой. К гадалке не ходи, моя речь будет, короче не придумаешь. О чём, прах побери, мне говорить, Берти? Что вообще говорят, когда вручают призы?

Я нахмурился. По идее, мне надлежало быть крупным авторитетом в этом вопросе, ведь как-то раз я выиграл приз за знание Священного Писания, но мои воспоминания о том дне, как вы понимаете, были весьма смутными. Затем сквозь туман выплыла одна фраза.

— Надо сказать, что важна не победа, а участие.

— Почему?

— Ну, так полагается. Неплохо звучит, и всё такое.

— Я тебя о другом спрашиваю. Почему победа не важна?

— Вот чего не знаю, того не знаю. Но все шишки утверждают, что главное участие.

— Да, но что это может значить?

— Должно быть, они хотят подсластить пилюлю тем, кто не выиграл призов.

— Какое мне до них дело? Меня волнуют шалопаи, которые выиграли призы и выйдут за ними на сцену. А вдруг они начнут корчить мне рожи?

— Не начнут.

— Почём ты знаешь? Может, это их заветное желание. А если: Берти, хочешь, скажу тебе одну вещь?

— Какую?

— У меня руки чешутся последовать твоему совету и пропустить пару рюмок.

Я загадочно улыбнулся. Бедолага даже не догадывался, о чём я думал.

— Брось, Гусик, всё будет хорошо.

Он опять разволновался.

— Почём ты знаешь? Как пить дать, я собьюсь.

— Глупости.

— Или уроню приз.

— Чепуха.

— Или ещё что-нибудь. Нутром чувствую, добром это не кончится. Со мной такое произойдёт, что меня обсмеют с головы до ног, и это так же верно, как то, что я Огастес Финк-Ноттль. Я буквально слышу, как они смеются. Словно шакалы: Берти!

— Я здесь, старина.

— Помнишь школу, в которой мы учились перед поступлением в Итон?

— Конечно. Я выиграл там приз за знание Священного Писания.

— При чём тут твой приз? Твой приз меня не волнует. Ты не забыл, что случилась с Бошером?

Нет, я не забыл и никогда не забуду одно из самых ярких воспоминаний моей юности.

— Генерал-майор сэр Уилфред Бошер, — каким-то безжизненным, тусклым голосам продолжал Гусик, — приехал к нам в школу, чтобы вручать призы. Он уронил книгу на пол. Он наклонился, чтобы её поднять. И его брюки лопнули по шву сзади.

— Как мы взревели!

Лицо Гусика перекосилось.

— Мы вели себя гадостно! Маленькие пакостники! Вместо того, чтобы хранить молчание и сделать вид, что ничего не заметили, мы вопили и орали от восторга, как резаные. И я громче всех. Берти, со мной произойдёт то же самое, что с генерал-майором сэром Уилфредом Бошером. Бог меня покарает за то, что я над ним смеялся.

— Гусик, прекрати. Не лопнут твои брюки.

— Почём ты знаешь? Чем я лучше других? У генерала Бошера был прекрасный послужной список, он воевал на северо-западном фронте в Индии, а брюки у него всё же лопнули. Помяни моё слово, Берти, моя песенка спета. И не спорь, я знаю, что говорю. Не понимаю, как у тебя язык повернулся сказать, что ты принёс мне хорошие вести. Вот если б ты сообщил, что в классической средней школе свирепствует бубонная чума и ученикам прописан строгий постельный режим, тогда я обрадовался бы.

Сами понимаете, у бедолаги совсем крыша поехала. Я решил отвлечь его от чёрных мыслей и для начала мягко положил руку ему на плечо. Он её скинул. Я вновь положил руку ему на плечо, и он опять её скинул. Я поднял руку в третий раз, но он отскочил в сторону и раздражённо спросил, не вообразил ли я себя костоправом.

Вообще-то, ему следовало вести себя повежливее, но я сделал скидку на его полуобморочное состояние и напомнил себе, что после ленча Гусик станет совсем другим человеком.

— Когда я сказал, что принёс тебе хорошие вести, старина, я имел в виду Медлин Бассет.

Плечи у него поникли, а вместо лихорадочного блеска в глазах появилось тоскливое выражение, совсем как у изголодавшейся собаки.

— Ты не мог принести мне хороших вестей о Медлин. Я опозорился перед ней окончательно и бесповоротно.

— Вовсе нет. Приударь за ней ещё раз, и я гарантирую тебе успех.

И, стараясь говорить кратко, я в нескольких словах рассказал ему, что произошло между мной и Медлин Бассет минувшим вечером.

— От тебя требуется только одно, — заключил я. — Назначь ей свидание. Она в тебе душн не чает. Спит и видит, как бы выскочить за тебя замуж.

Он покачал головой.

— Нет.

— Что?!

— Безнадёжно.

— В каком смысле безнадёжно?

— У меня ничего не получится.

— Но я только что сказал тебе, она сама:

— Это не имеет значения. Может, когда-то она меня любила. Но вчера я убил её любовь.

— Не выдумывай. Ничего ты не убил.

— Нет, убил. Теперь она меня презирает.

— Даже не надейся. Она прекрасно понимает, что ты струсил.

— И если я попытаюсь объясниться ещё раз, опять струшу. Ничего не выйдет, Берти. Я жалкая, никчёмная личность. Я слаб и нерешителен. Природа так меня сотворила, что я мухи не могу обидеть.

— Муха здесь ни при чём. При чём здесь муха? От тебя требуется:

— Да, я знаю. Но у меня ничего не получится. Я поставил на себе крест. Всё отменяется. Глупо рисковать, заранее зная, что потерпишь фиаско, а второй раз я этого не переживу. Тебе легко говорить, чтобы я за ней приударил, но ты даже представить себе не можешь, что это для меня значит. Тебе никогда не приходилось объясняться девушке в любви, а затем, вместо того, чтобы сделать предложение, рассказать ей о похожих на плюмаж наружных жабрах у детёнышей тритонов. Нет, хватит. Я смирился. Всё кончено. А сейчас, Берти, будь человеком, исчезни. Мне надо сочинить речь. Я не могу сочинять речь, когда ты торчишь рядом. Если хочешь торчать рядом, по крайней мере расскажи мне парочку анекдотов. Парочка анекдотов хоть немного утихомирит этих лоботрясов.

— Слышал о:

— Нет, ты не понял. Мне не нужны твои сальные анекдоты из курительной комнаты «Трутня». Я хочу рассказать что-нибудь чистое, свежее, чтобы им легче жилось на свете. Не то чтобы я особо переживал, как им будет житься, пусть они все подавятся, но так принято.

— Недавно мне рассказали о парне, точно не помню, но он храпел и мешал спать соседям, а заканчивался анекдот так: «А всё аденоиды. Носоглотка его заносоглотила».

Гусик устало махнул рукой.

— И ты хочешь, чтобы я вставил твой анекдот в речь, которую я произнесу перед аудиторией мальчишек, у половины которых аденоиды, а у другой половины больные горла? Прах побери, меня закидают тухлыми яйцами. Уйди, Берти. Оставь меня в покое. Больше я тебя ни о чём не прошу. Сгинь: Леди и джентльмены, я не собираюсь произносить долгих речей по столь торжественному случаю:

Можете мне поверить, покинув Гусика Финк-Ноттля, Вустер предался размышлениям и в первую очередь поздравил себя с тем, что у него хватило ума сделать все необходимые приготовления и теперь ему, образно говоря, оставалось лишь нажать кнопку, чтобы запустить механизм в действие.

Если вы меня понимаете, я до сих пор надеялся, что, сообщив Гусику о любви Медлин Бассет, мне удастся поднять ему настроение и нужда в стимулирующих напитках отпадёт сама собой. Надеюсь, не надо объяснять, что мне вовсе не хотелось мотаться взад-вперёд по Бринкли-корту с кружкой апельсинового сока.

Однако теперь и ежу было ясно, что мне необходимо привести свой план в исполнение. Жуткое, как я его называю, состояние, в котором пребывал Гусик, требовало принятия срочных и решительных мер. Бедолага был совсем сломлен, и поэтому я, не медля ни секунды, отправился в буфетную, подождал, пока дворецкий испарится по каким-то своим делам, и стащил кружку с полки. Стараясь не попасться никому на глаза, я крадучись поднялся по лестнице и шмыгнул к себе в комнату. А в комнате я первым делом увидел Дживза, копавшегося в моей одежде.

Он бросил на кружку взгляд, который я счёл — и, как выяснилось впоследствии, ошибочно — критическим. Я вытянулся во весь рост. Сами понимаете, я не намерен был терпеть критических взглядов ни за какие коврижки.

— Да, Дживз?

— Сэр?

— У тебя такой вид, будто ты хочешь высказаться.

— О нет, сэр. Я обратил внимание, что вы держите кружку с апельсиновым соком мистера Финк-Ноттля, и лишь хотел заметить, вам не следует разбавлять сок алкоголем:

— Это и называется «высказаться», Дживз. Так вот:

-:потому что я уже позаботился об этом, сэр.

— Что?!

— Да, сэр. После некоторых размышлений я решил исполнить ваше желание.

Я уставился на честного малого, потрясённый до глубины души. По правде говоря, я даже расчувствовался. Я имею в виду, любой парень, если бы твёрдо решил, что старый, добрый, феодальный дух умер, а потом обнаружил бы, что он живёт и здравствует, расчувствовался бы, дальше некуда.

— Дживз, — сказал я. — Я тронут.

— Благодарю вас, сэр.

— Я глубоко тронут, Дживз.

— О, благодарю вас, сэр.

— Но почему ты передумал?

— Я случайно встретился в саду с мистером Финк-Ноттлем, сэр, пока вы спали, и мы немного побеседовали.

— Тогда ты и решил, что ему надо выпить?

— Необходимо, сэр. Его отношение к жизни показалось мне пораженческим.

Я кивнул.

— Вот именно. Полностью с тобой согласен. Пораженческим, лучше не придумаешь, Очень точно подмечено. Прекрасное слово. А Гусику ты сказал, что его отношение к жизни показалось тебе пораженческим?

— Да, сэр.

— И это не помогло?

— Нет, сэр.

— Ничего не попишешь. Будем действовать, Дживз. Сколько джина ты плеснул в кружку?

— Полную стопку, сэр.

— Думаешь, достаточная доза для взрослого пораженца?

— Вполне, сэр.

— Гм-мм. Не будем мелочиться, Дживз. Кашу маслом не испортишь. Добавлю-ка я ещё столько же.

— Я бы не советовал, сэр. Попугай лорда Бранкастера:

— Опять ты за старое, Дживз. Сколько раз тебе говорить, Гусик не попугай. Постарайся запомнить. Завяжи себе узелок на память, или ещё что-нибудь. Я добавлю стопку.

— Слушаюсь, сэр.

— И, кстати, Дживз, мистер Финк-Ноттль страдает от отсутствия чистых, свежих анекдотов, которые он собирается вставить в свою речь. Ты, часом, не можешь ему помочь?

— Я знаю анекдот о двух ирланддах, сэр.

— О Пате и Майке?

— Да, сэр.

— Которые гуляют по Бродвею?

— Да, сэр.

— То, что доктор прописал. А других анекдотов ты не знаешь?

— Нет, сэр.

— Ну, нет так и нет. Обойдётся. Сходи и порадуй Гусика, Дживз.

— Слушаюсь, сэр.

Он удалился, а я достал фляжку, свинтил колпачок и, не жалея, плеснул джин в апельсиновый сок. В это время на лестнице послышались шаги, и я едва успел сунуть фляжку на место, а кружку поставить за фотографию дяди Тома на каминной полке, как дверь отворилась и в комнату ввалился Гусик.

— Привет, Берти! — вскричал он. — Привет, привет, привет и ещё раз привет! Как прекрасен этот мир, Берти! Никогда не видел таких дивных миров.

Я уставился на него, не в силах вымолвить ни слова. Мы, Вустеры, соображаем с быстротой молнии, и я сразу понял, что произошло нечто необычное.

Я имею в виду, я только что рассказал вам, как он ходил кругами. Я самым тщательным образом передал наш разговор на лужайке. А так как я нарисовал вам всю сцену с присущим мне мастерством, у вас должно было сложиться впечатление, что Гусик — слабонервная развалина, которая, как пуганая ворона, каждого куста боится. Одним словом, пораженец. Он буквально трясся от страха, и было абсолютно ясно, что он не только себя похоронил, но и поставил на своей могиле крест.

Сейчас же передо мной стоял совсем другой Гусик Финк-Ноттль. Уверенность в собственных силах, можно сказать, сочилась из каждой его поры. Лицо у него раскраснелось, глаза весело блестели, губы были полураскрыты, и он ухмылялся во весь рот. А когда он, игриво взмахнув рукой, хлопнул меня по спине, прежде чем я успел увернуться, мне показалось, что меня лягнула лошадь.

— Берти, — весело и беззаботно проворковал он, — хочу тебя порадовать. Ты был прав. Абсолютно прав. Я проверил твою теорию и доказал её правоту. Я чувствую себя, как бойцовый петух. Как три бойцовых петуха.

В моих мозгах что-то щёлкнуло. Наконец-то я всё понял.

— Послушай, ты выпил?

— Точно. Строго следуя твоим советам. Неприятная штуковина. Похожа на лекарство. К тому же вызывает дикую жажду и обжигает горло как чёрт-те что. Ума не приложу, как ты можешь глотать эту гадость для удовольствия? Но подхлёстывает она будьте-нате, что верно, то верно. Ты даже не представляешь, как мне полегчало. Стал как новенький. Запросто укушу тигра за хвост и даже не поморщусь.

— Что ты пил?

— Виски. По крайней мере на бутылке было написано виски, а я не думаю, что твоя изумительная тётя, милая, нежная, добропорядочная англичанка голубых кровей, переклеила этикетки с целью обмануть доверчивых посетителей. На неё это не похоже. Если на бутылке в баре написано виски, можно быть спокойным. Там виски и ничего, кроме виски.

— Считай, тебе повезло. Отличный выбор, Гусик. Нет ничего лучше виски с содовой.

— С содовой? — задумчиво произнёс он. — Я так и знал, что где-то напутаю.

— Ты не налил себе содовой?

— Совсем упустил из виду. По правде говоря, в голову не пришло. Я просто зашёл в столовую, открыл бар и выпил прямо из бутылки.

— Много?

— Глотков десять. А может, двенадцать. Или четырнадцать. Скажем, шестнадцать средних глотков. О господи, как пить хочется.

Он кинулся к раковине и с жадностью начал булькать водой из-под крана.

Я скосил глаза на фотографию дяди Тома. С тех пор как она вошла в мою жизнь, я впервые обрадовался её существованию. Наконец-то от неё был хоть какой-то прок. Благодаря своим размерам, она скрыла мою тайну. Если бы Гусик, не дай бог, увидел кружку с апельсиновым соком, он вцепился бы в неё мертвой хваткой.

— Я рад, что тебе полегчало, — сказал я.

Гусик вприпрыжку отошёл от раковины и снова попытался хлопнуть меня по спине, но я был начеку, и, промахнувшись, он не удержал равновесия, покачнулся и уселся на кровать.

— Полегчало? Я говорил тебе, что могу укусить тигра за хвост?

— Говорил.

— Считай, я могу укусить двух тигров за два хвоста. Или прогрызть зубами стальную дверь. Представляю, каким идиотом ты считал меня там, в саду. Должно быть, прикрывался рукавом, чтобы я не видел, и хохотал надо мной до упада.

— Нет, нет, что ты.

— Конечно, хохотал, — раздражённо сказал Гусик. — Прикрываясь вот этим самым рукавом. — Он ткнул в меня пальцем. — Но я не в обиде. В голове не укладывается, с чего я устроил переполох из-за вручения каких-то мерзких призов в какой-то дурацкой захолустной классической школе. А у тебя укладывается, Берти?

— Нет.

— Молодец. И у меня не укладывается. Плёвое дело. Заскочу на сцену, оброню несколько слов, отдам дегенератикам призы и соскочу вниз под бурные аплодисменты. И никаких лопнувших брюк от старта до финиша. Я имею в виду, зачем брюкам лопаться? В голове не укладывается. А у тебя укладывается?

— Нет.

— И у меня не укладывается. Я покорю всех, Берти. Я знаю, что им нужно. Они хотят оптимизма, скупого мужского оптимизма, и всё, что они хотят, я рубану сплеча. Вот с этого плеча. — Он постучал по пиджаку костяшками пальцев. — И зачем я так нервничал сегодня утром, в голове не укладывается. В голове не укладывается, что может быть проще всучения жалких книг ораве тупых веснушчатых полудурков. Но всё же надо быть честным. По причине, которая в голове не укладывается, я нервничал, и это факт. Зато сейчас, Берти, я на седьмом небе — небе, небе, небе, — и я говорю тебе это как старому другу. Потому что ты, старина, мой старый друг. У меня никогда не было друга старше тебя. Скажи, Берти, мы давно старые друзья?

— О, много лет.

— В голове не укладывается. Хотя, конечно, когда-то ты был моим новым другом: Эй, гонг на ленч! Пойдём, старый друг.

И, соскочив с кровати как блоха, он в два прыжка исчез за дверью.

Я вышел за ним следом, глубоко задумавшись. Как вы понимаете, меня свербила мысль, что Гусик перестарался. Само собой, я с самого начала хотел, образно говоря, его растормозить — если помните, мой план только в этом и заключался, — но сейчас, глядя, как он съезжает по лестничным перилам, я испугался, как бы он не лишился тормозов окончательно. Честно признаться, я бы не удивился, если б он во время ленча начал швыряться тарелками.

К счастью, похоронная атмосфера, царившая за столом, в какой-то степени его угомонила. Чтобы хулиганить в нашей мрачной компании, надо было упиться до чёртиков, а Гусик не достиг этой стадии. Накануне я говорил Бассет о тоскующих сердцах, но, похоже, скоро в Бринкли-корте должны были появиться тоскующие желудки. Анатоль, как выяснилось, залёг в постель, как в берлогу, с приступом ипохондрии, и ленч, стоявший перед нами, приготовила судомойка, которая кастрюлю от сковородки отличить не умела.

Это очередное несчастье, свалившееся на наши головы, погрузило всех присутствующих в молчание; можно сказать, в столовой стояла торжественная тишина, которую не решился нарушить даже Гусик. Правда, он попытался спеть какой-то весёлый куплет, но быстро заткнулся, не встретив ни в ком сочувствия. Покончив с ленчем, мы встали из-за стола, и тётя Делия велела нам облачиться как полагается и прибыть в Маркет-Снодсбери не позднее половины четвёртого, а это позволило мне спокойно выкурить сигарету в тени деревьев у озера и вернуться к себе около трёх.

Дживз наводил лоск на мой цилиндр, и я совсем было собрался рассказать ему последние новости о Гусике, когда он меня опередил, сообщив, что мистер Финк-Ноттль прождал меня с полчаса и недавно ушёл.

— Когда я принёс вам одежду, сэр, мистер Финк-Ноттль находился в вашей комнате.

— Да ну, Дживз? Густик был здесь, что?

— Да, сэр. Вы с ним разминулись. Он уехал в школу вместе с мистером и миссис Траверс на их машине.

— Ты рассказал ему анекдот о двух ирландцах?

— Да, сэр. Он смеялся от души.

— Хорошо. Подсказал ему ещё что-нибудь?

— Я посоветовал мистеру Финк-Ноттлю, сэр, упомянуть, обращаясь к молодым джентльменам, что ученье — свет, а неученье — тьма. Покойиый лорд Бранкастер очень любил вручать школьникам призы и всегда вставлял эту фразу в свою речь.

— Ну, и что Гусик?

— Он смеялся от души, сэр.

— Тебе, должно быть, это показалось странным? Я имею в виду, столь неуёмное веселье.

— Да, сэр.

— Ты, конечно, не понял, с чего вдруг его пораженческое настроение испарилось как дым?

— Нет, сэр.

— Сейчас объясню. С тех пор как ты в последний раз его видел, Гусик пустился в загул. Он в стельку пьян.

— Вот как, сэр?

— На все сто. Призы и Медлин Бассет его доконали. Бедняга не выдержал и сорвался. Он пробрался в столовую, втихаря залез в бар и присосался к бутылке виски, как дитя к материнской груди. Не мог от неё оторваться, пока не заправился под завязку. Нам ещё крупно повезло, что он не добрался до апельсинового сока. Как думаешь, Дживз?

— Безусловно, сэр.

Я бросил взгляд на кружку. Фотография дяди Тома упала на каминную решётку, и кружка стояла на виду, так что Гусик не мог её не заметить. К счастью, она была пуста.

— Простите мена за вольность, сэр, но должен сказать, вы поступили крайне благоразумно, избавившись от апельсинового сока.

Я уставился на него во все глаза.

— Что?! Разве не ты его вылил?

— Нет, сэр.

— Дживз, выражайся яснее. Ты имеешь в виду, что не выливал апельсиновый сок?

— Нет, сэр. Когда я вошёл в комнату и увидел пустую кружку, я предположил, это сделали вы, сэр.

Мы одновременно посмотрели друг на друга. С одной и той же думой в двух умах.

— Боюсь, сэр:

— И я боюсь, Дживз.

— Не остается почти никаких сомнений:

— Вообще никаких сомнений. Взвесь факты, Дживз. Кружка стояла на каминной полке, словно выставленная на всеобщее обозрение. Гусик всё время жаловался, что его мучает жажда, и смеялся от души. Мне кажется, мы смело можем утверждать, что содержимое кружки последовало за виски в пылающие недра Гусика Финк-Ноттля. Неприятная история, Дживз.

— Крайне неприятная, сэр.

— Давай не будем горячиться. Разберёмся, что к чему. Ты влил в сок что-то около стопки?

— Полную стопку, сэр.

— И я добавил не меньше, а может, больше.

— Да, сэр.

— И что мы имеем? Через десять минут Гусик Финк-Ноттль начнёт вручать призы в классической средней школе Маркет-Снодсбери и произнесёт речь перед наиболее уважаемыми и достойными членами общества в графстве.

— Да, сэр.

— Мне кажется, Дживз, нам не следует опаздывать на церемонию. Зрелище обещает быть, мягко говоря, захватывающим.

— Да, сэр.

— Как считаешь, мы соберём богатый урожай?

— Мне трудно высказать какое-либо предположение, сэр.

— Хочешь сказать, воображение тебя подвело?

— Да, сэр.

Я обратился к своему воображению. Дживз, как всегда, был прав. Меня оно тоже подвело.

Загрузка...