Портрет Дориана Грея

Глава XVIII

Весь следующий день Дориан не выходил из дому и большую часть времени провел у себя в комнате, охваченный страхом смерти, хотя к жизни он был уже равнодушен. Сознание, что за ним охотятся, что его подстерегают, готовят ему западню, угнетало его, не давало покоя. Стоило ветру шевельнуть портьеру, как Дориан уже вздрагивал. Сухие листья, которые бились шурша в стекла, напоминали ему о неосуществленных намерениях и будили страстные сожаления. Как только он закрывал глаза, перед ним вставало лицо матроса, следившего за ним сквозь запотевшее стекло, и снова ужас тяжелой рукой сжимал его сердце.

Но, может быть, это ему показалось? Может быть, это только игра его воображения, вызвавшего из мрака ночи призрак мстителя и рисующего ему жуткие картины ожидающего его возмездия? Действительность — это хаос, но в работе человеческого воображения есть неумолимая логика. И только наше воображение заставляет раскаяние следовать по пятам за преступлением. Только воображение рисует нам пугающие последствия каждого нашего греха. В реальном мире фактов грешники не наказываются, праведники не вознаграждаются. Сильному сопутствует успех, слабого постигает неудача. Вот и все.

И, наконец, если бы посторонний человек бродил вокруг дома, его бы непременно увидели слуги или сторожа. На грядках под окном оранжереи остались бы следы — и садовники сразу доложили бы об этом. Нет-нет, все это только его фантазия! Брат Сибиллы не мог вернуться, чтобы убить его. Он уплыл на корабле и, должно быть, погиб где-нибудь в открытом море. Да, Джеймс Вейн больше не представляет для него опасности. Ведь он не знает, не может знать имя того, кто погубил его сестру. Маска молодости спасла Прекрасного Принца.

Так рассуждая, Дориан в конце концов уверил себя, что все это был только мираж. Однако ему страшно было представить, что совесть может порождать такие жуткие фантомы и, придавая им зримое обличье, заставлять их являться перед человеком! Во что бы превратилась его жизнь, если бы днем и ночью призраки его преступлений смотрели бы на него из темных углов, издеваясь над ним, шептали бы ему что-то на ухо во время пиров, будили бы его ледяным прикосновением, когда он уснет! При этой мысли Дориан бледнел и холодел от страха. Ах, зачем он в исступленном порыве, порожденном приступом безумия, убил своего друга! Как жутко вспоминать эту сцену! Она словно стояла у него перед глазами. Каждая ужасная подробность воскресала в памяти и казалась еще ужаснее. Из темной пропасти времен в кровавом одеянии вставала грозная тень его преступления. Когда лорд Генри в шесть часов пришел в спальню к Дориану, он застал его в слезах. Дориан плакал, как человек, у которого сердце разрывается от горя.

Только на третий день он решился выйти из дому. Напоенное запахом сосен ясное зимнее утро вернуло ему бодрость и жизнерадостность. Но не только это вызвало перемену. Вся душа Дориана восстала против чрезмерности мук, калечащих ее, нарушающих ее дивный покой. Так всегда бывает с утонченными натурами. Сильные страсти, если они не укрощены, сокрушают таких людей. Страсти эти либо убивают, либо умирают сами. Мелкие горести и неглубокая любовь живучи. Великая любовь и великое горе гибнут от избытка своей силы.

Дориан смог убедить себя, что он жертва своего перевозбужденного воображения, и уже вспоминал свои страхи с чувством, похожим на снисходительную жалость — жалость, в которой была немалая доля пренебрежения.

После завтрака он целый час гулял с герцогиней в саду, потом поехал через парк к тому месту, где должны были собраться охотники. Сухой хрустящий иней словно солью покрывал траву. Небо походило на опрокинутую чашу из голубого металла. Тонкая кромка льда окаймляла у берегов поросшее камышом тихое озеро.

На опушке соснового леса Дориан увидел брата герцогини, сэра Джеффри Клаустона: он извлекал из своего ружья пустые патроны. Дориан выскочил из экипажа и, приказав груму отвести лошадь домой, направился к своему гостю, пробираясь сквозь заросли кустарника и сухого папоротника.

— Хорошо поохотились, Джеффри? — спросил он.

— Не особенно. Видно, почти все птицы улетели в поле. После завтрака переберемся на другое место. Авось там больше повезет.

Дориан решил пойти вместе с ним. Упоительный аромат леса, золотистые и красные блики солнца на стволах, хриплые крики загонщиков, порой разносившиеся по лесу, резкое щелканье ружей — все это доставляло ему удовольствие, наполняло чудесным ощущением свободы. Он весь отдался чувству бездумного счастья, радости, которую ничто не может омрачить.

Вдруг ярдах в двадцати от них, из-за бугорка, поросшего прошлогодней травой, выскочил заяц. Навострив уши с черными кончиками, выбрасывая длинные задние лапки, он стрелой помчался в глубь ольшаника. Сэр Джеффри тотчас взметнул ружье. Но грациозные движения зверька настолько очаровали Дориана, что он импульсивно вскрикнул:

— Не убивайте его, Джеффри, пусть себе живет!

— Что за глупости, Дориан! — рассмеялся сэр Джеффри и выстрелил в тот самый момент, когда заяц юркнул в чащу. Раздался двойной крик — ужасный крик раненого зайца и еще более ужасный предсмертный крик человека.

— О Боже! Я попал в загонщика! — ахнул сэр Джеффри. — Какой это осел полез под выстрел! Эй, перестаньте там стрелять! — крикнул он во всю силу своих легких. — Человек ранен!

Прибежал старший егерь с палкой в руке.

— Где, сэр? Где он?

И в ту же минуту по всей линии охотников затихла стрельба.

— Там, — сердито ответил сэр Джеффри и торопливо пошел к ольшанику. — Какого черта вы не отвели своих людей подальше? Испортили мне сегодняшнюю охоту.

Дориан смотрел, как оба они, раздвигая гибкие ветки, ныряют в густые заросли. Через минуту они появились оттуда и вынесли бездыханное тело на освещенную солнцем опушку. Дориан в ужасе отвернулся, подумав, что злой рок преследует его даже здесь. Он слышал вопрос сэра Джеффри, умер ли этот человек, и утвердительный ответ егеря. Лес вдруг ожил, закишел людьми, слышался топот множества ног, приглушенный гомон. Среди деревьев, шумно хлопая крыльями, пролетел крупный фазан с медно-красной грудкой.

Через несколько минут, показавшихся выведенному из равновесия Дориану бесконечными часами мучений, на его плечо легла чья-то рука. Он вздрогнул и оглянулся.

— Дориан, — промолвил лорд Генри. — Я думаю, надо им сказать, чтобы они прекратили охоту. Продолжать ее просто неприлично.

— Ее бы следовало навсегда прекратить, — ответил Дориан с горечью. — Это такая жестокая, отвратительная забава!.. Скажите, а тот человек…

Он не решался договорить вопрос до конца.

— К сожалению, да. Весь заряд дроби угодил ему в грудь. Смерть, должно быть, наступила мгновенно. Пойдемте в дом, Дориан.

Они направились к главной аллее, ведущей к дому, и почти все расстояние прошли молча. Наконец Дориан глянул на лорда Генри и сказал, тяжело вздохнув:

— Это дурное предзнаменование, Гарри, очень дурное!

— Что именно? — спросил лорд Генри. — Вы имеете в виду этот несчастный случай. Но, дорогой мой друг, что тут поделаешь! Убитый был сам виноват — кто же становится под выстрелы? И, кроме того, мы-то тут при чем? Для Джеффри это, конечно, ужасно, я не спорю. Дырявить загонщиков не годится. Люди могут подумать, что он плохой стрелок. А между тем это неверно: Джеффри стреляет очень метко. Но не будем больше говорить об этом.

Дориан покачал головой:

— Нет, Гарри, это дурной знак. Я чувствую — случится что-то ужасное… Быть может, даже со мной, — добавил он, проведя рукой по глазам и поморщившись от сильной головной боли.

Лорд Генри рассмеялся:

— Самое страшное на свете — это скука, Дориан. Вот единственный грех, которому нет прощения. Но нам она не грозит, если только наши приятели за обедом не вздумают толковать о случившемся. Надо будет их предупредить, что это запретная тема. Ну а предзнаменования — вздор, никаких предзнаменований не бывает. Судьба не шлет нам вестников — для этого она достаточно мудра или достаточно жестока. И, наконец, скажите, ради Бога, что может с вами случиться, Дориан? У вас есть все, о чем только может мечтать человек. Каждый был бы рад поменяться с вами.

— А я был бы рад поменяться с любым человеком на свете! Не смейтесь, Гарри, я не лукавлю. Злополучный крестьянин, которого только что убили, счастливее меня. Смерти я не боюсь — страшно только ее приближение. Мне кажется, будто ее чудовищные крылья уже шумят надо мной в свинцовой духоте. О Господи! Разве вы не видите, Гарри, что там, за деревьями, кто-то прячется, что он подстерегает меня?

Лорд Генри посмотрел туда, куда указывала дрожащая рука в перчатке, и сказал с улыбкой:

— Да, вижу садовника, который действительно поджидает нас. Наверное, хочет узнать, какие цветы срезать к столу. До чего же у вас развинчены нервы, мой милый! Непременно посоветуйтесь с моим врачом, когда мы вернемся в город.

Дориан вздохнул с облегчением, узнав в подходившем садовника. Тот приподнял шляпу, смущенно покосился на лорда Генри и, достав из кармана письмо, подал его хозяину.

— Ее светлость приказали мне подождать ответа.

Дориан сунул письмо в карман.

— Скажите ее светлости, что я уже иду, — сказал он сухо. Садовник повернулся и поспешил к дому.

— Женщины обожают совершать рискованные поступки! — с улыбкой заметил лорд Генри. — Эта черта в них мне импонирует. Женщина готова флиртовать с кем угодно, лишь бы только на это обращали внимание.

— Зато вы любите говорить рискованные вещи, Гарри. И в данном случае вы глубоко ошибаетесь. Герцогиня мне нравится, но я не влюблен в нее.

— А она в вас влюблена, хотя вы не нравитесь ей. Так что вы составите прекрасную пару.

— Это уже похоже на сплетню, Гарри! Причем без малейших оснований.

— Основания для всякой сплетни — уверенность в безнравственности человека, — изрек лорд Генри, закуривая папиросу.

— Гарри, вы ради красного словца готовы кого угодно принести в жертву!

— Люди сами восходят на алтарь, чтобы принести себя в жертву.

— Ах, если бы я мог кого-нибудь полюбить! — воскликнул Дориан с тоскливой ноткой в голосе. — Но я, кажется, утратил эту способность и разучился даже желать этого. Я всегда был слишком занят собой — и вот стал уже в тягость самому себе. Мне хочется бежать от всего, уйти, всё забыть!.. Глупо было ехать сюда. Я, пожалуй, телеграфирую Харви, чтобы яхта была наготове. На яхте чувствуешь себя в безопасности.

— В безопасности от чего, Дориан? С вами случилась какая-нибудь беда? Почему вы молчите? Вы ведь знаете — я всегда готов прийти вам на помощь.

— Я не могу вам этого рассказать, Гарри, — грустно ответил Дориан. — К тому же, я полагаю, что все это — просто моя фантазия. Этот несчастный случай ужасно меня расстроил; я предчувствую, что и со мной случится нечто подобное.

— Какой вздор!

— Надеюсь, так оно и есть, но ничего не могу с собой поделать. А вот и герцогиня! Настоящая Артемида в английском костюме. Как видите, мы вернулись, герцогиня.

— Я уже все знаю, мистер Грей, — сказала герцогиня. — Бедный Джеффри ужасно огорчен. И, говорят, вы просили его не стрелять в зайца. Как странно!

— Да, и в самом деле странно. Не знаю даже, что побудило меня это сказать. Простая прихоть, наверное. Заяц был так трогателен… Очень жаль, что вам рассказали про это. Ужасная история…

— Лучше скажем, досадная история, — поправил его лорд Генри. — И психологически ничуть не интересная. Вот если бы Джеффри убил его нарочно, — это было бы любопытно! Хотел бы я познакомиться с настоящим убийцей!

— Гарри, вы невозможный человек! — воскликнула герцогиня. — Не правда ли, мистер Грей?.. Ох, Гарри, мистеру Грею, кажется, опять дурно! Он сейчас упадет!

Дориан с трудом овладел собой и улыбнулся.

— Пустяки, герцогиня, не беспокойтесь. У меня просто расстроены нервы, вот и все. Пожалуй, я слишком много сегодня ходил пешком… Кстати, я не расслышал: какой еще новый афоризм сообщил вам Гарри? Что-нибудь очень циничное, я полагаю? Вы мне потом расскажете. А сейчас извините меня — мне, пожалуй, лучше пойти прилечь.

Они дошли до широкой лестницы, которая вела из оранжереи на террасу. Когда за Дорианом закрылась стеклянная дверь, лорд Генри повернулся к герцогине и посмотрел на нее своими томными глазами.

— Вы сильно в него влюблены? — спросил он.

Герцогиня некоторое время молчала, глядя на расстилавшийся перед ними пейзаж.

— Хотела бы я сама это знать, — сказала она наконец.

Лорд Генри покачал головой:

— Знание пагубно для любви. Только неизвестность пленяет нас. В тумане все кажется таким необыкновенным.

— Но в тумане можно сбиться с пути.

— Ах, милая Глэдис, все пути приводят к одному.

— К чему же?

— К разочарованию.

— Что касается меня, то я с него начинала свой жизненный путь, — вздохнула герцогиня.

— Вы хотите сказать, что разочарование явилось к вам в короне герцога?

— Мне надоели венки из листьев земляники.

— Но они вам к лицу.

— Только в глазах света.

— Смотрите, вам трудно будет обойтись без них!

— А они останутся при мне, все до единого.

— Но у Монмаута есть уши.

— Старость туга на ухо.

— Неужели он никогда не ревнует?

— Нет. Хоть бы раз!

Лорд Генри осмотрелся вокруг, словно что-то искал.

— Что вы ищете? — спросила герцогиня.

— Шишечку от острия вашей рапиры, — отвечал он. — Вы ее обронили.

Герцогиня рассмеялась:

— Но маска осталась на мне.

— Под ней ваши глаза выглядят еще красивее, — улыбнулся лорд Генри.

Герцогиня снова рассмеялась. Зубы ее блеснули меж губ, словно белые зернышки в алой мякоти плода.

А наверху, в своей спальне, лежал на диване Дориан, и каждая жилка в нем дрожала от ужаса. Жизнь стала для него внезапно невыносимым бременем. Смерть злополучного загонщика, которого подстрелили в лесу, как дикого зверя, казалась Дориану прообразом его собственного конца. Услышав слова лорда Генри, сказанные им со свойственной ему циничной шутливостью, он едва не лишился чувств.

В пять часов он позвонил слуге и распорядился, чтобы уложили его вещи и чтобы экипаж был подан к половине девятого, поскольку вечерним поездом он отправляется в Лондон. Он решил не оставаться в Селби на ночь; это — зловещее место, где смерть бродит даже при солнечном свете и где трава в лесу обагрена кровью.

Он оставил лорду Генри записку. В ней он сообщал, что едет в Лондон к врачу, и просил развлекать гостей до его возвращения. Когда он запечатывал записку, в дверь постучали, и камердинер доложил, что пришел старший егерь. Дориан нахмурился и закусил губу.

— Пусть войдет, — проговорил он после минутного колебания.

Как только егерь вошел, Дориан достал из ящика чековую книжку и, положив ее перед собой и берясь за перо, сказал:

— Вы, наверное, пришли по поводу того несчастного случая, Торнтон?

— Так точно, сэр, — ответил егерь.

— Был ли этот бедняга женат? Была ли у него семья? — спросил Дориан рассеянно. — Если да, я их не оставлю в беде и пошлю им такую сумму, какую вы посчитаете необходимой.

— Мы не знаем, кто этот человек, сэр. Поэтому я и осмелился вас побеспокоить.

— Не знаете, кто он? — переспросил Дориан. — Что вы хотите этим сказать? Разве он не из ваших людей?

— Нет, сэр. Я его никогда раньше не видел. Похоже, это какой-то матрос, сэр.

Перо выпало из руки Дориана, и сердце у него замерло.

— Матрос? — переспросил он. — Вы говорите, матрос?

— Да, сэр. По всему видно. На обеих руках татуировка… ну, и все такое прочее…

— А при нем ничего не нашли? — Дориан подался вперед, ошеломленно глядя на егеря. — Например, какой-нибудь документ, из которого можно узнать его имя?

— Нет, сэр. Только немного денег и шестизарядный револьвер — больше ничего. А имя нигде не указано. Человек, видимо, приличный, но из простых. Мы думаем, что он из матросов.

Дориан вскочил из-за стола. В нем проснулась безумная надежда, и он судорожно за нее ухватился.

— Где он? Я хочу его сейчас же увидеть.

— Он на ферме, сэр. В пустой конюшне. Люди не любят держать в доме покойников — говорят, мертвец приносит несчастье.

— На ферме? Сейчас же отправляйтесь туда и ждите меня. Скажите кому-нибудь из конюхов, чтобы привели мне лошадь… Или нет, не надо. Я сам пойду в конюшню. Так будет быстрее.

Не прошло и четверти часа, как Дориан Грей уже мчался галопом на ферму. Деревья призрачной чередой проносились мимо, и дорогу перебегали пугливые тени. Где-то на пол-пути кобыла неожиданно свернула в сторону, к какой-то белой ограде, и чуть не сбросила его на землю. Он хлестнул ее, и она понеслась дальше, так что камни летели из-под ее копыт.

Наконец Дориан доскакал до фермы. По двору слонялись двое рабочих. Он спрыгнул с лошади и бросил поводья одному из них. В самой дальней конюшне светился огонек. Какой-то внутренний голос подсказал Дориану, что покойник там. Он быстро подошел к двери и взялся за щеколду, но вошел не сразу, а постоял минуту, чувствуя, что сейчас ему предстоит сделать открытие, которое либо вернет ему покой, либо испортит жизнь навсегда. Наконец он рывком открыл дверь и вошел.

На мешках в дальнем углу конюшни лежал человек в грубой рубахе и синих штанах. Лицо его было накрыто пестрым ситцевым платком. Рядом горела, потрескивая, толстая свеча, воткнутая в бутылку.

Дориан дрожал, чувствуя, что у него не хватит духу своей рукой снять платок. Он подозвал одного из работников.

— Снимите эту тряпку, я хочу его видеть, — сказал он и прислонился к дверному косяку для опоры.

Когда парень снял платок, Дориан подошел ближе и непроизвольно вскрикнул от радости: человек, убитый в лесу, оказался Джеймсом Вейном!

Несколько минут Дориан Грей не мог сдвинуться с места и оторвать глаз от покойника. Когда он ехал домой, в глазах его стояли слезы: теперь он спасен!