I. Злоключения разума

1

Эта история потрясла юридическое сообщество Соединенных Штатов. Сол Уочтер, верховный судья штата Нью-Йорк и председатель апелляционной комиссии, весьма уважаемый коллегами за разумность своих решений по вопросам, связанным со свободой слова, гражданскими правами или случаями эвтаназии, был признан виновным в тяжком преступлении и заключен в федеральную тюрьму. А оказался он там вот почему. Любовница покинула его, и судья Уочтер в течение тринадцати месяцев атаковал женщину бранными письмами и телефонными звонками, в которых непристойные оскорбления перемежались угрозами похитить ее дочь. Мы сталкиваемся с примером жизненного парадокса: умный человек перечеркивает всю свою достойную жизнь совершенно нелепым поведением.

Расскажу вам нечто более близкое к нашей с вами повседневной жизни, а именно историю одного из моих учеников, молодого человека с очень высоким коэффициентом интеллекта, которого погубили собственные блестящие способности. В период душевных метаний, через который проходят все подростки, он, внезапно осознав свои возможности, решил воспользоваться ими, но весьма своеобразно. Его товарищи казались ему туповатыми, а учителя — недалекими. В итоге он стал предводителем шайки малолетней шпаны; он наслаждался, досаждая окружающим, и в итоге превратился в банального квартального наполеончика. Юноша подстрекал своих „подданных“ к мелкому воровству. Ему понравилось всегда иметь деньги в кармане, и он связался с торговлей наркотиками; затем бросил учебу, потому что „только на улице и есть жизнь“, по его словам. Так он казался себе взрослее. Когда ему исполнилось двадцать, он попал в тюрьму. Был ли умен этот парень настолько, насколько демонстрировали результаты пройденных им тестов? Чтобы ответить на этот вопрос, мне придется написать целую книгу.

Дабы нам не потерять нить рассуждений, а также потому, что наука требует точности, я начну с нескольких концептуальных определений. Прежде всего я скажу о том, что, с моей точки зрения, есть разум.

Я называю разумом способность человека управлять своим поведением, используя информацию — воспринятую, усвоенную в процессе обучения, переработанную или созданную им самим.

Таким образом, разум может потерпеть неудачу, если не будет способен управлять поведением, если не будет воспринимать или запоминать информацию или не сумеет найти применение тому, что им усвоено. Может быть, в некоторых источниках вы прочтете, что „разум — это способность к управлению“. Я вспоминаю, как мой учитель Роджер Сперри, лауреат Нобелевской премии в области медицины, один из великих неврологов прошлого века, говорил, что главная функция мозга — не познавать, а управлять поведением человека и что сугубо ошибочной и идеалистической является точка зрения, будто желудок работает на мозг, потому что в действительности все происходит наоборот: как раз мозг и работает на желудок. В течение последних двух столетий человеческий разум оценивался по его базовым когнитивным способностям — воспринимать, устанавливать связи, обучаться, аргументировать, то есть как раз по тем признакам, которые обыкновенно измеряются тестами на уровень интеллекта. Эта ограниченность исключительно областью когнитивного представляется мне заблуждением.

Наивысшее достижение разума состоит в хорошем управлении поведением. Я понимаю, что употребление в данном случае слова „хорошее“, столь сомнительного прилагательного, неизбежно вызовет негодование пуриста. Но ведь в нем нет ничего из ряда вон выходящего. Классическое определение разума, принимаемое всеми сторонами дискуссии, гласит, что это способность к решению новых задач и разрешению новых проблем. Следовательно, разум хорошо выполняет свою управленческую функцию в тех случаях, когда его деятельность позволяет разрешать конфликтные ситуации, в противном же случае он плохо справляется со своей задачей. Главная функция разума состоит в умении с честью выходить из затруднительных положений, в которых мы можем оказаться. Если речь идет о научной деятельности, то здесь функция разума будет состоять в организации и производстве хороших, качественных исследований; если имеется в виду литература — в создании блестящих произведений; если мы говорим об экономике — в получении дохода и прибыли; если же дело касается области эмоциональных переживаний — в обретении счастья.

Подчас разум не вполне справляется с исполнением своей основной функции. В одних случаях проблема существует с самого начала: речь идет о тяжелых ментальных патологиях, проистекающих либо из глубоких врожденных отклонений, либо из тяжелых младенческих или детских травм. Тогда речь идет о помрачениях рассудка, и мы попадаем в область патологии; это глубокая тема, которую мне хотелось бы обсудить тогда, когда у меня будет что на сей счет сказать. В иных же случаях проблема возникает как итог. Это и есть история разума, потерпевшего поражение, и именно ей посвящено настоящее исследование. То есть мы говорим о ситуациях, когда отсутствуют врожденные патологии, но человек, к примеру, выбирает неверный путь, или утрачивает ориентиры, или же плывет по течению. События могли бы развиваться совершенно иначе, так что именно неиспользованная возможность иного развития придает трагический оттенок описываемому феномену.

Каждому любителю психологии известно, что американский психолог Роберт Дж. Стернберг является создателем весьма уважаемой в академических кругах теории разума. Кроме того, он очень проницательный человек, обладающий талантом видеть то, что сокрыто от большинства. Не так давно он опубликовал книгу под названием „Почему умным людям часто не везет“, которая предупреждает о некоем парадоксе человеческой натуры. Достаточно легко проиллюстрировать примерами верность его утверждений. Начну с самого себя. Мои результаты тестирования уровня интеллектуального коэффициента всегда были высоки, и тем не менее на протяжении последних пяти лет у меня негодно работает пульт управления телевизором, что превращает любую попытку просмотра передач в трудновыполнимую задачу, это меня злит и приводит к потере времени. Что бы ни показывало тестирование, мое поведение в данном случае абсолютно глупо.

Дайана Ф. Халперн, одна из соавторов книги Стернберга, приводит в качестве примера глупости связь Клинтона с практиканткой. Бывший президент Соединенных Штатов представляется мне чрезвычайно умным человеком. Зачем же, почему он совершил столь глупый поступок? Ответ „в порыве страсти“ представляется малоинтересным объяснением. Сам Клинтон — уже много позже — дал лучшее толкование. „Я сделал это потому, что мог это сделать“, — сказал он, скорее удивляясь, чем упиваясь своим былым могуществом. В том-то и дело — ему было легко, ничего не стоило просто плыть по течению, наслаждаясь стремительным скольжением вниз по крутой ледяной горке, когда уже ничто, кроме этого упоительного скольжения и скорости, не имеет значения. Весьма часто властитель не осознает в достаточной мере цену и значение своих поступков, потому что обстоятельства или люди не противятся ему. Дать человеку погрузиться в такую злокозненную бессознательность — жестокая ошибка разума, и, несомненно, это крайне опасная штука. „Чудесно обладать силой гиганта, — писал Шекспир, — но ужасно пользоваться ею как гигант“.

Если мы хотим трезво смотреть на вещи, то должны признать, что у нашего разума есть как будто бы два слоя — можно назвать его „разум-дуплекс“. Нижний слой — наши интеллектуальные способности, верхний слой — то, как мы используем эти способности. Умный человек может глупо использовать свой разум. Это есть суть неудачи, великий парадокс разума, который, как и все парадоксы, чреват крупными неприятностями. Различие между „быть умным“ и „умно себя вести“ подсказывает нам, что между двумя слоями есть некоторое пространство, где действуют мало изученные и плохо описанные силы; таким образом, здесь открывается поле для интересных и весьма насущных исследований.

Альваро Помбо[3] в своем замечательном рассказе под названием „Длинная ложь“ повествует о ярком случае ошибки разума. Молодой человек лжет своей невесте и ее родителям, говоря им о том, что уже стал дипломированным архитектором, в то время как на самом деле он еще должен пройти пару курсов. Это банальная, ненужная ложь, которая используется только для того, чтобы произвести хорошее впечатление; своего рода светская любезность, позволяющая избежать огорчительных разговоров в добром семейном кругу. Будущий тесть, архитектор, предлагает юноше работу. И с этой минуты вся жизнь главного героя будет отравлена ложью, в которой он не осмеливается признаться. Обман как будто овладевает всей его жизнью. Не лгать трудно, но жить, запутавшись в постоянной лжи, просто невыносимо. Кьеркегор был прав, когда написал: „Тому, у кого есть тайна, лучше не жениться“. Тайна, как, впрочем, и любая ложь, разрастается сама по себе и душит своего создателя. Необходимость постоянно изобретать несуществующую действительность давит на плечи тяжелым грузом. Невозможность сказать простую правду, всего лишь признаться, что осталось проучиться еще два курса, приводит к драматическим последствиям. Как герой рассказа мог не отдавать себе отчета в своих действиях и их последствиях? Сартр вспоминает в „Дневниках странной войны“ случай императора Вильгельма II: после атрофии мышц руки он в течение всей жизни мучил себя бесполезными упражнениями, стремясь вернуть руке подвижность только потому, что император-воитель не может признаться в физическом несовершенстве. Этот и подобные ему случаи я имею в виду, когда говорю об ошибках разума.


2

Попытаемся составить первую картограмму разума. Мы должны выделить в ней два уровня:


1) структурный разум: базовые способности, которые, как мы понимаем, измеряются тестами, определяющими уровень интеллектуального коэффициента. Для того чтобы подчеркнуть операционный характер данного уровня, определим его как вычислительный разум;

2) использование разума: это разум в действии или, иначе говоря, то, что человек делает со своими способностями. На сегодняшний день не существует способа измерить его.


И между этими двумя уровнями мы должны поместить некий фактор искажения, определенные эпистемологические, аффективные и оперативные деформаторы. Я настаиваю на принятии следующего допущения: то, что я назвал структурным разумом, состоит из ряда механизмов, способностей, способов реагирования, действующих на подсознательном уровне. Нам неизвестно, как именно они действуют, мы видим лишь некоторые результаты этой активности. В нашем сознании всплывают мысли, образы, желания, слова, и мы не отдаем себе отчета в том, почему так происходит.


Я не знаю, откуда берутся эти строки. Я сел перед компьютером, послал некий смутный сигнал моему вычислительному разуму — „я должен писать книгу“ — и ждал. Самое большее, что мне пришлось сделать, — отобрать нужные из внезапно посетивших меня мыслей или использовать некоторые из них для разъяснений или внесения изменений в содержание. Анри Пуанкаре, великий математик, пришел к выводу о том, что все математические доказательства были выработаны неким чрезвычайно способным „подсознательным математиком“. Прав был Э.М. Форстер[4], говоря: „Как я могу знать, что я думаю, если я этого еще не сказал?“ То есть мой вычислительный разум уже знает содержание этой книги, то содержание, с которым я знакомлюсь лишь по мере того, как пишу. И поэтому я иду от открытия к открытию.

Представляется, что механизмы разума формировались в процессе длительной биологической эволюции, причем часто случайным образом. Они работают как некие модули с определенной степенью взаимной независимости. Механизмы зрения не зависят от механизмов волевого контроля, ибо в противном случае мы видели бы то, что нам хотелось бы видеть, например — море вместо кастильских суходолов, и это было бы крайне непрактично, так как мы бы занялись рыбной ловлей, вместо того чтобы выращивать томаты. Мы не можем полностью избежать иллюзий восприятия, хотя осознаем, что это именно иллюзии. Также нам довольно трудно избежать заблуждений в оценках. Тот, кто однажды пожертвовал чем-либо (деньгами, временем, усилиями) ради того, чтобы чего-то добиться, продолжает приносить жертвы и в дальнейшем, несмотря на то что это сулит больше потерь, чем приобретений. Почти все мы хотя бы раз в жизни платили деньги за то, чтобы посмотреть фильм, оказавшийся в итоге плохим. Любопытно, как часто мы отказываемся встать и уйти. Нам кажется, что, оставшись, мы сможем как-то оправдать трату наших денег, хотя нам до тошноты скучно. Эта ошибка, называемая „упрямство инвестора“, — к ней я обращусь чуть позже, — объясняет, в частности, сохранение многих браков. „Я столько вложила в него, что должна и дальше нести это бремя только ради того, чтобы оправдать прежние вложения“. Подобная модель поведения приводит к краху многих биржевых игроков.

Автономные модули предлагают очень конкретные решения очень конкретных задач. Страх — прекрасный тому пример. В животном мире опасность в зависимости от своей природы влечет за собой одну из трех возможных реакций: бегство, оцепенение и атаку. Это модель взведенного курка, когда выстрел производится, едва лишь появляется повод. Но человеческий разум упорно стремится соединить этот набор запрограммированных с доисторических времен модулей для того, чтобы приспособить их к более сложным задачам. В случае страха мы создали новый сценарий: не дать страху включить программу автоматической реакции. Теперь нам нужно не бегство, оцепенение или нападение, а анализ того, реальна ли опасность, стоит ли встретить ее лицом к лицу или надо постараться избежать столкновения. У этого сценария есть свои достоинства и свои недостатки.

Можно легко доказать, что существуют убеждения, обычаи, поступки, которые представляются упрятанными в броню и находятся вне сферы нашего контроля. Простой пример: страх полета. Тот, кто испытывает его, знает, что доводы разума в данном случае бесполезны. Ознакомление с убедительными доводами статистики в пользу безопасности полетов не сделает путешествие более спокойным. Приведу другой набивший оскомину пример. Отношения между полами управляются древней системой эмоциональных проявлений, которая плохо сочетается с современными обстоятельствами. Изначальная ситуация состояла в том, что женщина, будучи физически более слабой и чрезвычайно уязвимой (частые беременности, выкармливание младенцев и так далее), нуждалась в защите со стороны мужчины. Мужчина, таким образом, играл роль отца, защитника и судьи. Женщина искала гарантий на будущее для себя и своих детей и поэтому так старалась установить с ним эмоциональную связь. Сейчас же, когда женщина стремится к независимости и утверждению своей самодостаточности, этот тип эмоционального поведения, созданный для иного образа жизни, может превратиться в огромное препятствие — прежде всего потому, что архаичные эволюционные механизмы очень трудно изжить.

Эмоциональные модули могут вступать в противоречия друг с другом. Человек одновременно является эгоистом и альтруистом, независимым и социальным, пылким и рациональным. Для того чтобы облегчить нам задачу выживания, эволюция произвела некое организующее воздействие на этот хаос разрозненных механизмов. Появляются большие объединяющие системы: речь, рассудок, способность планировать и принимать решения. Но эти надстроечные структуры чрезвычайно молоды и должны взаимодействовать с древними модулями, которые остаются в неизменном состоянии. Так зарождается процесс согласования, перекомпоновки, который и определяет в конечном счете разумное поведение. Он может достигать своих целей — и тогда побеждает, или не достигать их — и тогда терпит поражение. Из всего этого рождается то, что я называю исполнительным разумом, задача которого — осуществлять запуск, управление и контроль в том, что касается действий вычислительного разума. Приведу пример: я уже говорил, что механизмы зрения являются автоматическими. Я стою лицом к своему огороду и вижу то, что вижу. Но, не меняя фокуса зрения, я могу поставить перед собой поэтические цели, которые позволяют мне увидеть все это иначе. Я ищу и нахожу сходства. Артишок превращается в воина в доспехах, а кочаны капусты начинают примерять юбки. Исполнительный разум управляет выдумками вычислительного разума, задав ему цель. Сказанное позволяет сделать промежуточный вывод:

Причина ошибки разума — вмешательство не подходящего к ситуации модуля, который приобрел чрезмерное влияние из-за сбоя в работе исполнительного разума.

Вот очень простой случай. Ярость — эмоциональный модуль, который приводит к агрессии. Я только что прочел в газете, что в приступе гнева мужчина плеснул в свою жену кипящим маслом из сковороды, а затем, испугавшись, бросился вниз с балкона. Во всех случаях ошибок разума, которые я намерен проанализировать и которые отличаются большим или меньшим драматизмом, присутствует один из следующих элементов. Речь может идти либо о неадекватности модуля, возникающей по причине упрямства, устаревших привычек, отрицания опыта, нежелания продолжать жить, либо о недостаточной эффективности исполнительного „я“, связанной с излишним автоматизмом его работы или чрезмерным эмоциональным возбуждением. Мы никуда не денемся от Сартра, который в своей крайне сложной, но и обязательной для чтения книге „Идиот в семье“ утверждает, что глупость — это мысль, превращенная в безжизненную материю, мышление, превращенное в механизм. Его соотечественник Пьер Жане, великий психиатр, который, к сожалению, оказался в тени своего слишком знаменитого современника Фрейда, говорил, что причина всех аномальных видов поведения кроется в разрыве связей, обеспечивающих гармоничное взаимодействие различных ментальных модулей. Он назвал это психастенией[5].


3

Существуют, таким образом, разум торжествующий и разум поверженный. Достаточно ли разуму достичь своих целей, чтобы мы сказали, что он преуспел? В теории так оно и есть. Много лет тому назад меня удивило утверждение американца Герберта Саймона, лауреата Нобелевской премии в области экономики и отца искусственного разума, человека, которым я искренне восхищаюсь. Он говорил в своей книге „Природа и предел человеческого разума“, что „человеческий разум не только инструмент для моделирования мироустройства в его целостном единстве, для создания всеобщей модели, принимающей во внимание все варианты, но прежде всего инструмент разрешения проблем и удовлетворения нужд, частичных и специфических“. Достаточно скромная функция. Он добавлял: „Разум исключительно инструментален. Он не может выбрать наши конечные цели. Он не может указать нам, куда идти, в лучшем случае он может показать нам, как туда добраться“. Это здравое утверждение — минное поле. Мы можем взлететь на воздух, если вторгнемся в данную область. Эффективность превращается в основной критерий. Верно использовать разум означало бы использовать его эффективно. Этот критерий правилен, но недостаточен. При германских княжеских дворах в XVII веке использовался педагогический прием, неэффективность которого не нуждается в доказательствах. Наказания, заслуженные монаршими детьми, несли вместо последних дворянские дети из их свиты, называвшиеся мальчиками для битья. Разумеется, наказания „за того парня“ не могли привести ни к чему хорошему. Когда этот метод попытались применить во Франции, Генрих IV отказался утвердить его. В письме, датированном 14 ноября 1607 года, он пишет: „Повелеваю, чтобы дофин всегда наказывался за совершение дурных поступков или плохое поведение; я на собственном опыте знаю, что ничто так не идет на пользу ребенку, как хорошая взбучка“. Нельзя отрицать: совершать очевидно бесполезные поступки глупо, но и высокая эффективность каких-либо действий не является критерием их разумности. В своей книге „Теория созидательного разума“ я уже критиковал то определение разума, которое используют информатики, возглавляемые Алленом Ньюэллом, коллегой Саймона; для них разум — это информационное приложение к достижению целей. Мне представлялось ошибочным исключение выбора целей из сферы разума. Изобретать цель — одно из главных свойств человеческого разума. И если он путается в целях, то он путается во всем остальном. Разум служит не столько для разрешения проблем, сколько для их постановки. Дискуссия о том, какого пола ангелы, не позволяет в полной мере проявить блестящие интеллектуальные способности, она скорее является образцом риторического искусства или силлогистического фехтования. Смутная или ошибочная цель сама искажает и разрушает все построения, ведущие к ней. Здесь мы сталкиваемся с принципом, речь о котором пойдет в этой книге далее. Провозглашать принципы — великое искушение для каждого философа, это известный факт. С большим удовольствием я предлагаю вашему вниманию звучный „принцип иерархии уровней (или рамок)“:

Размышления или действия, являющиеся сами по себе разумными, могут оказаться глупыми, если глупы обстоятельства, в рамках которых они применяются.

Некоторое время назад в одной немецкой газете было напечатано жалобное письмо некоего инженера, который разрабатывал печи крематориев для нацистских лагерей смерти. Он жаловался на то, что никто так и не оценил техническое качество его разработок. Ведь уничтожить быстро и эффективно миллион или несколько миллионов человеческих тел не так уж легко. Процесс уничтожения человеческих останков должен был быть непрерывным, быстрым и дешевым. Как вам нравятся претензии немецкого инженера? Не стоит преждевременно негодовать, потому что мы все часто используем сходный критерий. Военные технологии, например, прекрасны. Я как страстный поклонник авиации не могу удержаться от восхищения, глядя на то, как истребитель — само совершенство, — словно металлический дельфин, стремительно пронзает бесконечную синь небес. Но гонка вооружений находится в области иррационального. Эта красота предназначена только для того, чтобы убивать. Во время холодной войны в ядерных арсеналах сторон имелись бомбы, способные уничтожить планету сотни раз. То есть девяносто девять процентов бомб были не нужны. Несомненно, такое наращивание арсеналов было результатом рациональных решений, но сами эти решения принимались в рамках абсурда. Развитые страны должны сократить производство продовольствия или уничтожить часть урожая для того, чтобы не обрушить рынок. Деньги платятся фермерам за то, чтобы у них не было урожая. Это верное решение с точки зрения экономики. Но ведь миллионы людей умирают от голода, стало быть, такое решение, адекватное в рамках одной сферы, становится преступным в более широком смысле. Согласно данным ООН, в мире насчитывается более 1 миллиона 200 тысяч человек, живущих на один доллар в день и менее, однако мы в Европейском союзе платим каждой корове субсидию в размере двух долларов ежедневно. Я понимаю, эта помощь направлена на развитие скотоводства в наших странах, но простое сравнение цифр по меньшей мере внушает тревогу.

Принцип иерархии уровней представляется мне просто необходимым для того, чтобы понять человеческое поведение и справедливо оценивать его. Он обязывает нас к вынесению различных суждений на различных уровнях. То, что приемлемо на одном уровне, выглядит иначе, если неприемлем весь уровень в целом. Приведу два примера прекрасных поступков и чрезвычайно храброго поведения при совершенно неприемлемых обстоятельствах. Первый пример — это легендарная атака английской бригады легкой кавалерии при Балаклаве во время Крымской войны. Главнокомандующий лорд Реглан приказал кавалерии стремительно атаковать русские позиции, чтобы успеть предотвратить перегруппировку артиллерии противника. Атака мыслилась кавалькадой, вытянутой в линию. Реглан не учел того, что на русских флангах было сгруппировано большое количество артиллерии и стрелковых подразделений, которые могли расстреливать атакующих как мишени на ярмарке. Кавалерия геройски выполнила глупый приказ, но меня не удивляет комментарий британской газеты „Обозреватель“: „Крымская война продемонстрировала высочайшие достижения человеческой глупости“. Из семисот кавалеристов, принявших участие в атаке, вернулись живыми менее двухсот. Они вели себя мужественно. Однако их храбрость оказалась бессмысленной. В эпитафии павшим надо было бы написать: „Погиб как герой, выполняя абсурдный приказ“. Но в итоге появилось стихотворение Теннисона[6], от красоты которого мне становится не по себе:

Лишь сабельный лязг приказавшему вторил.

Приказа и бровью никто не оспорил.

Где честь, там отвага и долг.

Кто с доблестью дружен, тем довод не нужен.

По первому знаку на пушки в атаку

Уходит неистовый полк.

Второй пример связан с терроризмом. Передо мной фотографии молодых студенток-мусульманок с горящими как уголья глазами, они красивы, в их лицах сквозит серьезность детей, которым пришлось преждевременно погрузиться во взрослые заботы. Они должны были стать ходячими бомбами и умереть, нанеся урон врагу. Их самопожертвование — образец храбрости, но сам террор, в рамках которого нужна такая храбрость, является аморальным и бессовестно использует этих девушек. Ребенок, идущий в школу, женщина, думающая о том, как свести концы с концами, мужчина, радующийся тому, что внес последний платеж по ипотечному кредиту, — все они погибают из-за чего-то, о чем порой даже не имеют представления. Что общего было у жертв взрыва на вокзале Аточа с войной в Ираке? Для терроризма человеческая жизнь — средство добиться выполнения неких политических требований. Двойственность уровней становится очевидной. Можно воздать должное патриотизму террориста и в следующий же миг бросить его в тюрьму за убийство.

Интеллектуальная оценка нашего поведения напоминает матрешку. Матрешки, находящиеся внутри, сами по себе могут быть разумнейшими, но это ничего не стоит, если матрешка-мать глупа. Из всего сказанного выше я вывожу другой принцип:

Для того чтобы оценить разумность поведения, мы должны прежде всего убедиться в разумности иерархии уровней или рамок, которую мы устанавливаем для того, чтобы оценка производилась с верхнего уровня.

Человеку, не способному справляться с проблемами, избавляться от тоски, переносить скуку, может представляться разумным употребление наркотиков. В этом случае цель ясна: ему нужно выйти из затруднительного положения, для чего существует эффективный способ — доза героина. Есть, однако, одно „но“. Для того чтобы подобное решение было по-настоящему эффективным, оно должно в ту же секунду привести человека к смерти, то есть преодоление трудностей должно стать наивысшим из всех уровней. В противном случае продолжение жизни с усугубившимися проблемами превращает прием дозы героина в неразумный шаг. Продление времени — уровень намного более высокий, чем преодоление мгновения (это, конечно, верно лишь для того, кто хочет жить дальше).

Выводя принцип за принципом, я осмеливаюсь провозгласить еще один, третий. Прозорливый Пирс, американский философ и психолог, уже отмечал любопытную склонность философов группировать свои мысли в триады.

Разум терпит поражение в тех случаях, когда ошибается в выборе уровня. Наивысшим в иерархии уровней для индивида является его счастье. Ошибкой разума надо считать то, что отделяет человека от его счастья или мешает обрести его.

Я прекрасно понимаю, что это крайне расплывчатая формулировка. И обещаю разъяснить ее. Обратимся к Кафке. В его „Письмах к Фелице“ описана идеальная, с его точки зрения, модель жизни. „Оказаться вместе с моими письменными принадлежностями и лампой в самом потайном углу глухого, герметично запертого подземелья. Мне приносили бы еду, оставляя ее при этом всегда как можно дальше от моего убежища, у внешней двери в подземелье. Единственным предназначением моей прогулки — всегда в плаще с капюшоном, скрывающим лицо, — по всем подземным галереям был бы путь за едой“. Мне подобный образ жизни не представляется разумным, но, несомненно, случай Кафки отличается от моего. 22 января 1922 года он отмечает в своем дневнике: „С тем, чтобы спасти себя от того, что называют нервами, я начал понемногу писать“. Так как он испытывал потребность жить в укрытии, литература была, несомненно, его наиболее надежным убежищем. Но посмотрим шире. Откуда взялась эта непреходящая потребность скрываться? Об этом рассказывается Милене в потрясающей притче о лесном звере:

Отвечу примерно так: я, зверь лесной, был тогда едва ли даже и в лесу, лежал где-то в грязной берлоге (грязной только из-за моего присутствия, разумеется) — и вдруг увидел тебя там, на просторе, чудо из всех чудес, виданных мною, и все забыл, себя самого забыл, поднялся, подошел ближе, — еще робея этой новой, но и такой родной свободы, я все же подошел, приблизился вплотную к тебе, а ты была так добра, и я съежился перед тобой в комочек, будто мне это дозволено, уткнулся лицом в твои ладони и был так счастлив, так горд, так свободен, так могуч, будто обрел наконец дом — неотступна эта мысль: обрел дом, — но по сути я оставался зверем, чей дом — лес, и только лес, а на этом просторе я жил одной лишь милостью твоей, читал, сам того не осознавая (ведь я все забыл), свою судьбу в твоих глазах. Долго продолжаться это не могло. Даже если ты и гладила меня нежнейшей из нежнейших рукой, ты не могла не углядеть странностей, указывавших на лес, на эту мою колыбель, мою истинную родину, и начались неизбежные, неизбежно повторявшиеся разговоры о „страхе“, они терзали мне (и тебе, но тебе незаслуженно) душу, каждый мой обнаженный нерв, и мне становилось все ясней, какой нечистой мукой, какой вездесущей помехой я был для тебя, — отсюда пошло недоразумение с Максом, а в Гмюнде все стало уже совершенно ясно, потом явились Ярмилино сочувствие и недопонимание и, наконец, эта смесь глупости, грубости и равнодушия у В., а вперемежку еще множество мелочей. И я вспомнил о том, кто я есть, я читал в твоих глазах, что ты во мне уже не обманываешься, и свой кошмарный сон (о человеке, оказавшемся не на месте, но распоясавшемся так, будто он у себя дома), этот кошмар я переживал в реальности, я чувствовал, что надо мне уползти назад, в мою тьму, я не выносил света солнца, я был в отчаянии, как заблудившийся зверь, и я помчался что было сил, и эта неотступная мысль: „Взять бы ее с собой!“ — и мысль прямо противоположная: „Да разве будет тьма там, где она?“

Ты спрашиваешь, как я живу; вот так и живу[7].

В страшном „Письме к отцу“ Кафка отчасти разъясняет свое положение:

Я все время испытывал стыд: мне было стыдно и тогда, когда я выполнял Твои приказы, ибо они касались только меня; мне было стыдно и тогда, когда я упрямился — ибо как смел я упрямиться по отношению к Тебе! — или был не в состоянии выполнить их, потому что не обладал, например, ни Твоей силой, ни Твоим аппетитом, ни Твоей ловкостью, а Ты требовал всего этого от меня как чего-то само собой разумеющегося. Это, конечно, вызывало у меня наибольший стыд. Так складывались не мысли, но чувства ребенка[8].

В конце письма Кафка предоставляет слово своему отцу, который ставит своему сыну жестокий диагноз: „Ты не жизнеспособен“. Вероятно, разум Кафки был поврежден.

Вскоре после публикации „Лабиринта чувств“, в котором я не раз цитировал этот фрагмент из писем к Милене, я получил патетическое письмо, где объяснялось, до какой степени талант Кафки универсален, ибо Кафка описывает не столько свой собственный случай, сколько выражает некие общие чувства. Автор письма рассказывал мне в драматическом, возвышенном стиле, что он воспринимает себя так же, как кафкианский лесной зверь, и это не позволило ему стать счастливым. Он любил женщину, которая отвечала ему взаимностью. Но, по его признанию, раздеться перед ней ему было невыносимо стыдно, и он сбежал. Не знаю, в чем была его проблема, предполагаю, что она была связана с пенисом, но меня удручила эта история не меньше, чем история Кафки. Прав Стюарт Сазерленд, когда в книге „Иррациональность. Внутренний враг“ утверждает: „Стыд лежит в основе значительной части человеческой иррациональности“. Он действует как могущественный и неуязвимый модуль, становясь непреодолимым препятствием на пути к счастью. Поэтому, когда стыд преодолевает отведенные ему границы и начинает управлять внутренним миром человека, это можно определить как ошибку разума.


4

Я уже раскрыл три возможные причины глупости. Это вмешательство неадекватных ментальных модулей, неэффективность исполнительного разума и неверная иерархия уровней.

Есть множество способов потерпеть поражение, так же как и множество способов одержать победу. В „Теории созидательного разума“ я показываю их, изучая созидательное преобразование каждой из базовых функций. Воспользуюсь этим же опытом, составляя перечень разрушений. Испанское слово fracaso („поражение“) имеет интересную этимологию. Оно происходит от французского casser, что означает „разрушать“. Поражения всегда оставляют за собой разрушения.

Исследование будет состоять из четырех больших разделов:


1) когнитивные ошибки;

2) аффективные ошибки;

3) ошибки коммуникации;

4) поверженная воля.


Когда мы дойдем до последнего пункта, будет ясно, нужно ли добавлять еще одну главу.

Загрузка...