ИНТЕРЕСНО ТО, ЧТО ТРУДНО

Женя родилась в южном приморском городе Бердянске. Она рано научилась читать и писать, на год раньше своих сверстников поступила в школу и уже восьми лет стала третьеклассницей. В это время, в 1929 году, семья переехала в Подмосковье и поселилась в Салтыковке. Отец, Максим Евдокимович, поступил на завод, мать, Анна Михайловна, вела домашнее хозяйство. Жить стали Рудневы в небольшом деревянном доме. Неподалеку шумел старый сосновый бор. Впервые Женя увидела настоящий лес, он показался ей таким же безбрежным и таинственным, как море. Ее тянуло немедленно посмотреть, что находится в темно-зеленой глубине бора, но мать запретила ходить в лес одной, пообещав в ближайшее время сводить туда девочку.

Два дня после обоснования на новом месте прошли у Жени в веселых хлопотах, в знакомстве с домом, с двором, с соседскими ребятишками. На третий день, когда отец ушел на завод, а мать на рынок, девочке вдруг стало невыносимо одиноко и грустно. Чего-то привычного, нужного, обязательного не доставало в жизни. Ну, конечно — школа… Ведь сейчас она должна сидеть бы в классе за партой, а не слоняться как неприкаянная по комнатам…

Женя быстро собрала в портфель учебники, тетради, положила в условленное место ключ и отправилась в школу, которая, как ей было известно, находится на соседней улице. Здание школы встретило ее тишиной — шли занятия. С непривычки Жене стало жутковато — никогда еще ей не случалось приходить в школу после звонка, в это время она всегда сидела в классе.

Тщательно пошаркав туфлями о половичок, брошенный в вестибюле перед дверью, девочка свернула в коридор и направилась в конец его, посматривая на расположенные справа и слева двери. Классы, классы — 1-й «Б», 2-й «А», 4-й «В»… А вот и дверь с табличкой, на которой написано: «Директор». Женя остановилась. Перевела дыхание. Сердце стучало часто-часто, будто ходики, к цепочке которых подвесили дополнительную гирю. Как все-таки это страшно — войти к директору одной, без мамы… Наверное, страшнее, чем в темный таинственный бор…

Но не отступать же… Она, наверное, расплакалась бы от обиды на себя, если бы вернулась сейчас домой ни с чем.

Осторожно нажала на ручку двери, дверь приоткрылась. Женя заглянула внутрь. Слева за большим столом сидел мужчина и что-то быстро писал. Не слыша своего голоса, Женя спросила:

— Можно?

— Войдите, — сказал директор, но своего занятия не бросил.

Женя подошла к столу.

Директор отложил ручку и поднял взгляд куда-то поверх Жениной головы. Потом опустил его и увидел перед собою девочку со вздернутым носом и большущими серо-голубыми глазами. Некоторое время директор озадаченно молчал, затем спросил:

— Ты кто такая?

— Я Женя Руднева.

— Очень рад, — скучным голосом сказал директор. — Какое же у тебя ко мне дело, Женя Руднева?

— Мы переехали сюда из Бердянска, и я пришла учиться. В третий класс.

Директор взял ручку, словно хотел записать Женины слова, но тотчас положил ее и сказал:

— А ты не ошибаешься? Может быть, тебе нужно в первый?

— Нет, — упрямо возразила Женя, и бровки ее чуть сдвинулись. — В Бердянске я училась в третьем классе.

— Ну, хорошо, — пошел на попятную директор. — А почему ты пришла одна, без родителей? Есть у тебя папа-мама?

— Есть. Но папа на работе, а мама ушла на базар.

Директор опять взял ручку, стукнул тыльным ее концом по столу и сказал:

— Тэк-с.

В это время дверь распахнулась и в кабинет, запыхавшись, влетела Женина мама Анна Михайловна.

— Извините, ради бога, — торопливо заговорила она, приложив руку к груди и просительно улыбаясь. — Женя у вас… А я-то с ног сбилась… Лес обегала… Спасибо, соседка встретилась, сказала, что видела ее у школы… — Анна Михайловна взяла дочь за руку, точно опасаясь, что она исчезнет. — Еще раз, пожалуйста, извините! Очень она у нас самостоятельная…

— Это неплохо.

Директор улыбнулся, предложил Анне Михайловне сесть и начал расспрашивать ее о том, где, как, в каком классе Женя училась.

Потом, когда прозвенел звонок на перемену, директор представил Женю учительнице, та отвела ее в третий класс, указала место на третьей парте справа.

Так стала Женя ученицей Салтыковской неполной средней школы.


В натуре Жени было заложено неистребимое любопытство к миру, к природе, к окружающей жизни. Когда ходили всем классом на экскурсии в лес или в парк, у нее глаза разбегались от обилия впечатлений. Ее интересовали и травы, и деревья, и камни, и плавающие в пруду жуки, птицы… Не всегда учительница находила ответы на многочисленные ее вопросы, и тогда Женю охватывало странное беспокойство. Ее угнетала мысль, что она так и не узнает, почему осенью желтеет листва, откуда взялись камни и почему они разные по цвету, почему дует ветер, и притом то в одну, то в другую сторону, почему на небе луна, солнце, звезды и что они такое…

Женя читала запоем, читала до того, что нередко приходила в школу с воспаленными веками. И все же разум требовал большего…

В школьной библиотеке, куда Женя записалась на следующий же день после поступления в Салтыковскую школу, она попросила дать ей книгу о солнце, луне и звездах. Но такой книги в библиотеке не нашлось. Тогда Женя высказала свое желание учительнице А. М. Максимовой. У той нашелся атлас звездного неба. В нем были только иллюстрации с надписями. Но для Жени атлас стал надолго настольной книгой. Целые вечера просиживала она над ним. Фотографии солнца, лунных кратеров, звездных туманностей, планет, метеоритов возбуждали ее фантазию. Она представляла себя ступающей на твердь Марса, изрезанную каналами. По каналам плыли причудливые суда с марсианами. А на Венере, расположенной к солнцу ближе, чем Земля, она путешествовала по жарким тропическим лесам с гигантскими деревьями, вступала в борьбу с огромными чудовищами… Или вдруг, в результате аварии космического корабля, оказывалась выброшенной на маленький астероид, лишенная воды и пищи, подобно Робинзону, чудом находила и то и другое и долгие годы путешествовала по необъятным просторам Вселенной.

Училась Женя хорошо. Но в классе были и неуспевающие и просто лентяи. Девочке казалось, что все они нуждаются в ее участии. И когда какой-нибудь лентяй отказывался от ее помощи («Не хочу, чтобы меня учила девчонка!»), на глаза ее навертывались слезы, она готова была расплакаться. Зато сколько радости доставляло ей желание неуспевающего одноклассника принять ее помощь.

На одной из предпоследних парт сидела девочка Лиза. Она была высокая, на голову выше Жени, рыженькая и с конопушками на лице. Женя ее побаивалась, потому что Лиза отчаянно дралась на переменах с мальчишками, которые дали ей коровью кличку «Рыжуха». По арифметике Лиза училась на «неуды», слегка разбавленные «удами», — не давались ей задачи, да и таблицу умножения знала она с пятого на десятое. Она почему-то считала, что если пятью пять — двадцать пять, а шестью шесть — тридцать шесть, то семью семь будет сорок семь, а восемью восемь — пятьдесят восемь.

Когда Лиза отвечала у доски, почти весь класс смеялся, а Жене было жалко эту нескладную, голенастую девочку, и она смотрела на нее страдальческими глазами. После одного из таких «спектаклей» Женя не выдержала, подошла на перемене к Лизе и предложила:

— Давай останемся после уроков, я научу тебя решать задачи и таблицу умножения повторим.

Лиза согласилась.

На большой перемене Женя развернула было бутерброды, принесенные из дому, но есть раздумала — пригодятся на «после уроков».

Когда прозвенел последний звонок и класс опустел, девочки уселись рядом на парту. Женя раскрыла учебник и велела своей подопечной дважды перечитать таблицу умножения. Последовавшие затем вопросы показали, что Лиза осталась при своем убеждении: семью семь — сорок семь, восемью восемь — пятьдесят восемь и т. п.

— Да посмотри же в таблицу! — нетерпеливо ткнула Женя пальцем в нужную строчку. — Вот ведь: семью семь — сорок девять.

— А почему же шестью шесть — тридцать шесть? — невинно взирая сверху вниз на маленькую «учительницу», возразила Рыжуха.

Женя совсем растерялась.

— Значит, ты думаешь, что таблица умножения составлена неправильно?

— Может, и правильно, — пожала плечами Лиза. — Только почему же тогда шестью шесть — тридцать шесть, а семью семь — сорок девять? Непонятно.

«И правда — почему? — подумала вдруг Женя. — Почему она должна верить? Надо ей доказать — вот что».

— Ну, ладно, — сказала она со вздохом. — Что такое семью семь? Это значит цифру семь надо взять семь раз. Так? Семь раз сложить друг с другом. Вот, смотри.

На листе тетрадки Женя написала столбик из семи семерок, между цифрами поставила знак «плюс» и подвела под столбиком черту. Сказала:

— Теперь сложи сама.

Лиза начала складывать вслух: «Семь да семь — четырнадцать, четырнадцать да семь — двадцать один…» Результат получился для нее совершенно неожиданный — сорок девять.

— Ой, смотри-ка, Женя, и правда… — впервые за весь урок улыбнулась Рыжуха.

— Вот видишь! — торжествующе воскликнула маленькая наставница. — Теперь восемь раз сложи цифру восемь.

Дальше дело пошло как по маслу. Когда с таблицей умножения было улажено, Женя достала бутерброды, и девочки с аппетитом поели. Потом взялись за задачи. После того как решили первую, Лиза запротестовала: уже поздно, на улице темнеет, она устала и пора домой… Но Женя только-только вошла во вкус и принялась убеждать ее позаниматься еще. Неужели она хочет, чтобы и дальше над нею смеялись? Неужели она хочет остаться на второй год? И наконец, если она будет хорошо учиться, мальчишки не посмеют больше называть ее Рыжухой.

Последний аргумент убедил Лизу, и занятия продолжались…

Из школы Женя вернулась затемно. Отец уже был дома. Оба родителя обрушились было на нее с упреками: почему она является так поздно, почему не дорожит их покоем…

Но раскрасневшаяся с мороза Женя, возбужденно блестя глазами, принялась рассказывать о Рыжухе, о ее нелепых понятиях по части таблицы умножения, о том, как пришлось выводить ее на путь истинный…

— Ой, знали бы вы, как было интересно! Так интересно!! — заключила свой рассказ Женя.

— «Интересно»! — всплеснула руками Анна Михайловна. — Измучилась, голодная, поди, а ей интересно…

— А ведь она права, Аня, — улыбнулся отец и, подойдя к Жене, ласково потрепал ее по голове. — Кругом права. Так оно и есть: интересно то, что трудно, что требует усилий…

А с Лизой пришлось еще раза два остаться после уроков. Вскоре среди «удов» по арифметике у нее начали появляться «хоры».


Шли годы. Женя взрослела. Закончила первую ступень. Вот уже и в шестой класс перешла и «стукнуло» ей двенадцать, а там и тринадцать не за горами. В детстве жизнь казалась куда проще. Все тебе объяснят мама, папа, учителя — лгать нехорошо, драться нехорошо, жадничать нехорошо, скрывать от старших ничего нельзя. А теперь все стало сложнее. Не хотелось обращаться ни к папе, ни к маме, ни к учителям с возникающими у тебя беспрерывными вопросами о себе, об окружающих, о жизни вообще, о своем понимании различных ее сторон. Тебе уже хочется исповедоваться не перед взрослыми, хотя бы и очень близкими людьми, а перед собою, перед своей совестью. Твой ум стал пытливее, проницательнее, ты уже сама ощущаешь приближающуюся «взрослость», твои нравственные устои кажутся тебе достаточно твердыми, чтобы в рассуждениях, в споре с самой собою понять себя и людей, понять всю сложность жизни. Но кому же поверить это новое состояние души? Ведь оно должно остаться тайной для окружающих, потому что окружающие, особенно родители, да и учителя тоже, смотрят на тебя пока еще как на ребенка.

Дневник — вот он, незаменимый собеседник отрочества и юности. Ему ты можешь поверить все твои тайны, все сомнения, он их не выдаст, а если и упрекнет тебя в незрелости, то лишь по прошествии многих лет, и притом с глазу на глаз.

И начала Женя вести дневник. И хотя не было поначалу в нем никаких особенных откровений, все равно жизнь стала казаться богаче, интересней. Имелась своя собственная, личная тайна, к которой можно было приобщаться каждый вечер.

А сколько новых впечатлений, которые непременно требовалось поведать дневнику!

Кружок юных натуралистов, драмкружок, астрономический… Всюду так интересно. Куда бы девалась эта масса впечатлений, если бы не дневник? Исчезала бы бесследно… А теперь каждый вечер бежишь из школы, заранее представляя, как сядешь в своей комнатке, когда все уснут, раскроешь тетрадь, обмакнешь перо в чернильницу, почувствуешь запах чернил и этот запах необъяснимым образом подстегнет твою мысль, обострит впечатления…

Кончился старый 1933 год.

В первый день нового, 1934 года Женя записала в дневнике:

«Сейчас у нас в школе каникулы до 16 января. Вчера нам сказали отметки за вторую четверть. У меня оценки такие же, как и за первую: физкультура — «хорошо», труд — не аттестована, остальные — «отлично». По физкультуре отметка неверная, — я прыгать не умею.

Проснулась сегодня, и так празднично на душе — просто даже щекотно… Хотелось напроказить как-нибудь, чтобы мама поругала, а то уж слишком хорошо и спокойно».

«8 января 1934 года. Больше я ничего первого не писала потому, что к четырем часам на репетицию надо было идти, а времени оставалось мало. Я разбудила маму, она дала мне каши. Каша пшенная, вкусная. Я целых две тарелки съела. И еще — я не хотела при маме писать дневник, никому его не показываю, и никто о нем не знает. Вечером пришла усталая — и спать. А в следующие дни совсем разленилась. Я замечаю: когда мне совсем спокойно, когда не надо бежать куда-то и что-то делать, когда все в твоей жизни тихо и хорошо, мысль становится тупой и ленивой, ни о чем серьезном не хочется думать. Это плохо. Человек всегда должен быть на взлете.

Взглянула сегодня утром в окно — и ахнула. Так чудесно на улице! С вечера валил густой снег. Он облепил ветви деревьев, пригнул их к земле, и деревья стоят, словно сказочные снегурочки. А провода похожи на толстые новенькие канаты. Подул ветерок, часть снега упала, и вот уже плывет в воздухе гирлянда белых цилиндров, нанизанных на провод…»


В следующем учебном году Женю избрали старостой класса. К своим новым обязанностям она относилась очень серьезно. Даже облик ее сделался строже: гладко, на пробор, зачесанные волосы, две косички, перевязанные розовыми лентами… Ребята уважали ее, и не столько за то, что она отличница, сколько за ее обостренное чувство справедливости, за нелицеприятную требовательность. Большинство семиклассников были далеко не пай-мальчиками. А Ленька Мусурин, рослый пятнадцатилетний второгодник, имел даже привод в милицию за хулиганство. На уроке ему ничего не стоило громко заговорить с соседом по парте, стукнуть сидящего впереди книжкой по голове или ткнуть булавкой так, что тот издавал пронзительный вопль. Женя пересела поближе к Мусурину, чтобы иметь его всегда «на глазах». Стоило тому начать свои выходки, как она обращала на него сердитый, требовательный взгляд. Поймав его на себе, Мусурин прекращал озорство. При этом он снисходительно улыбался, давая понять товарищам, что причина такой перемены в его поведении — вовсе не пигалица с косичками, просто самому наскучило.

Однажды на уроке географии в классе раздался грохот, из парты Мусурина пошел синеватый дымок и запахло серой. Мусурин испуганно вскочил, на пол упал самодельный пугач. Видно, выстрел произошел случайно.

Женя поднялась, пристально глядя в растерянные глаза Мусурина, тихо сказала:

— Леня, извинись перед Татьяной Алексеевной.

Это мягкое просительное «Леня» (товарищи называли его не иначе, как Ленька Чугун) повлияло на парня сильнее самого строгого окрика. Он сглотнул слюну и, красный от смущения, от необычности тех слов, которые следовало сказать, запинаясь и опустив глаза, проговорил:

— Извините меня, Татьяна Алексеевна, это я не нарочно…

— Хорошо, Мусурин, садись, — последовал ответ, — и больше пугач в класс не приноси, а то сам же и пострадаешь.

Мусурин согласно кивнул.

В тот же день Женя записала в дневнике:

«Татьяну Алексеевну я очень полюбила. Я делаю вывод — не категорический, конечно, — что все Татьяны хорошие. Она, как только ребята расшалятся, называет всех маленькими детками. В ее присутствии создается какая-то семейная обстановка. Ее все любят. А вот новую математичку Зинаиду Кузьминичну Назарову многие не любят, мне же она ужасно нравится за свой метод преподавания. Она нам почти ничего не объясняет, все основывает на старом, приходится много соображать и работать головой. Мне это очень полезно и интересно».


После уроков, пообедав и выполнив домашние задания, Женя бежала опять в школу на репетицию драмкружка. Сцена стала ее главным увлечением. Руководила драмкружком преподаватель русского языка и литературы Татьяна Ивановна Некрасова. По ее предложению решено было инсценировать и поставить повесть Н. В. Гоголя «Майская ночь, или утопленница». Драмкружковцы повесть хорошо знали, и это упрощало дело.

Стали распределять роли. Роль главной героини, Ганны, Татьяна Ивановна поручила Жене. Та втайне мечтала об этом и, когда мечта ее осуществилась, чуть не захлопала в ладоши от радости.

Распределение ролей прошло бы без сучка, без задоринки, если бы обошелся Гоголь в своей повести без старухи свояченицы. Девочка, которой дали эту роль, наотрез отказалась ее играть. Очень уж несимпатичной выглядела старуха.

Татьяна Ивановна спросила, кто желает сыграть старуху. Все молчали.

— Девочки, так мы с места не сдвинемся, — сказала Татьяна Ивановна. — Роль эта не хуже других, пожалуй, даже интереснее. Надо кому-нибудь ее взять. Не отменять же нам спектакль.

Юные «артистки» только переглядывались, но охотниц явно не находилось. Каждая про себя думала: «А почему именно я должна играть старуху?»

Татьяна Ивановна начала говорить о том, что Станиславский не делал различия между главными и третьестепенными ролями, ибо удача спектакля зависит от хорошей игры каждого актера, каждая роль — почетна. Но горячая ее речь не убедила девочек. Раздосадованная их упрямством Татьяна Ивановна сказала:

— Ну, как хотите. Видимо, спектакль у нас не получится. Можете идти домой.

Огорченные драмкружковцы начали покидать класс. Оставалась на своем месте одна Женя. Когда все вышли, Татьяна Ивановна, одеваясь, обратилась к ней:

— А ты чего ждешь?

Женя встала, будто собиралась отвечать урок.

— Татьяна Ивановна, позвольте старуху сыграть мне. А Ганну пусть возьмет Крылова, ей очень хочется… Для меня роль свояченицы даже интереснее, потому что она трудная… Правда же! Честное же слово! — заметив, что Татьяна Ивановна улыбается, горячо заверила Женя.

А у самой кошки на душе скребли. Так хотелось сыграть Ганну — и вот приходится отказываться. Но что поделаешь — спектакль-то должен состояться… Иначе грош цена их драмкружку, да и всем им, его участницам…

А Татьяна Ивановна улыбалась вовсе не от недоверия. Просто ей было приятно смотреть на Женю. Слушая ее, она думала, что вот такими минутами и платит жизнь педагогу за недосыпание, за переутомление, за вечную издерганность…

«Майская ночь, или утопленница» была поставлена и имела успех. Старухе свояченице в исполнении Жени Рудневой аплодировали так же горячо, как и другим персонажам.

Успех воодушевил. Решили показать спектакль в подшефном селе Черном. Сельский клуб — помещение чуть больше обыкновенной избы, сцена — повернуться негде. Для изображения ночи нужен был голубой свет, но до голубого ли, когда и обычный — керосиновая лампа — едва теплился и коптил в спертом воздухе. Народу набилось столько, что передний ряд зрителей грудью навалился на рампу…

На следующий день, тихонько посмеиваясь при воспоминании о вчерашнем, Женя записывала в дневник:

«И смех, и грех! Подвел нас Молчанов, который исполнял роль винокура Каленика. Накануне он простудился и на сцене шипел и хрипел, словно Змей-Горыныч. Я и Романов, играющий голову, должны бы ужасаться и креститься по ходу его страшного рассказа, а нам не до того — смех душит, хоть со сцены беги. Но зрители, кажется, ничего не заметили, хлопали оглушительно».

Загрузка...