Повесть о юных чекистах

Часть третья СЛЕДЫ ТЕРЯЛИСЬ В ЛЕСАХ

На следующий день после возвращения Бардин пошел с Костей на военное кладбище. Сняв фуражки, они молча постояли у аккуратного, обложенного дерном холмика с деревянной пирамидкой, увенчанной красной звездой. На пирамиде металлическая дощечка с выгравированной надписью:

РУБАКОВ ВАСИЛИЙ КУЗЬМИЧ

1908–1922

Боец эскадрона особого назначения ГПУ.

Геройски погиб в схватке с бандой.

О многом передумали они, стоя у Васиной могилы. Бардин — о своем безрадостном детстве, о юнгах ЧК, какими были погибший Вася и чудом спасшийся Костя. «Эх, — думал он, — не детское это дело громить бандитов», — и винил себя за отправку ребят в ту роковую поездку, да еще без оперативного работника, а с глубоко штатским человеком Савиным. «Не уберегли ребят! Ни я, ни Савин!» — повторял он про себя.

А Костя все не мог решить, правильно ли он поступил, не оставшись с Васей. Он задавал этот вопрос и Бардину, и Гулливеру, и другим чекистам. От всех он слышал один ответ: «Правильно!».

— Ты же произвел отвлекающий маневр, — объяснял ему председатель ГПУ. — А то, что Савин не смог прийти вовремя на помощь, вина не твоя.

Все же сомнения не покидали Костю, и он мысленно рисовал себе картину, как бы они вдвоем с Васей отбивались от бандитов до прихода помощи, забывая о том, что Вася был ранен, а вытащить его из-под пуль он бы не смог.

В Москву Бардин с Костей не поехали. Вступительные экзамены в академию давно закончились, истек и срок поступления на рабфак. В отделе после ликвидации банды «Шмелей» и братьев Никитченко стало относительно спокойно.

Бардин считал, что Костя «после купания» должен отдохнуть и окончательно залечить рану. Поэтому он не поручал Косте никакой оперативной работы, а усадил за разборку разных архивных бумаг.

Через месяц Бардин намечал продолжение Костиных занятий, с тем чтоб за зиму подготовился на последний курс рабфака. Не оставлял своей мысли о поступлении в академию и Кирилл Митрофанович.

— Пропустим, палка-махалка, годик. Ничего нам не станет. Мы еще молодые, особенно ты, — говорил он Косте. — Ну, станешь профессором на год позже. Даже как-то солиднее будет!

После одного такого разговора Бардина вызвали к начальнику ГПУ, а возвратясь от него, Кирилл Митрофанович сказал Косте, что они завтра уезжают.

Куда и зачем, Костя не стал спрашивать. Работа в ГПУ научила его не задавать вопросы старшему, за исключением тех случаев, когда что-то непонятно в приказе.

«Болтовня и праздные вопросы не украшают мужчину, особенно чекиста, — неоднократно учил Костю Бардин. — Будет в том нужда, тебе скажут!»

На следующее утро они встретились на вокзале. Только сейчас Кирилл Митрофанович сообщил Косте:

— Из Москвы пришел приказ: мне временно прибыть в распоряжение Тамбовского ГПУ, для выполнения одного задания, — он улыбнулся, — а ты будешь моим первым помощником!

В Тамбов они приехали вечером. Их встретил товарищ в штатском костюме, привез на какую-то тихую улочку в стороне от центра города. Здесь у пожилой женщины поселили Костю.

Когда они с Бардиным остались одни, Кирилл Митрофанович сказал:

— Несколько дней тебе придется посидеть дома. Кормить тебя будет хозяйка. Кто ты — она не знает. Если спросит, скажи, приехал сюда поступать в техникум. Что будем делать? Скажу одно: работенка будет интересная. Ну бывай!

Несколько раз по вечерам Кирилл Митрофанович приходил на квартиру Кости. Они вместе с хозяйкой пили чай. Бардин, пощипывая подрастающие усики, рассказывал разные смешные истории и расспрашивал Костю, как он готовится к экзаменам.

В одно из таких посещений Бардин попросил Костю «проводить его до угла». На улице очень скупо рассказал о предстоящей операции и чем они с Костей будут заниматься. Разговаривая, Бардин достал кисет, свернул цигарку и закурил, что противоречило его твердому убеждению о вреде табака. На Костино замечание: как же это так? — он пожал плечами.

— Мало ли чего приходится делать во вред здоровью? Кроме того, мастеровой человек привычнее смотрится с цигаркой. Да и какое это курево — легкий табачок? То ли дело махра или самосад.

Он сообщил, что в ближайшие дни съедутся все товарищи, назначенные на операцию, и группа начнет действовать. Потом критически оглядел Костин полувоенный костюм и спросил:

— Деньги есть?

— Есть, Кирилл Митрофанович! У меня вся зарплата цела.

— Зарплата, зарплата! Много твоей зарплаты, — пробурчал Бардин. — Возьми, — и протянул Косте деньги. — Сходи завтра на барахолку, купи ботинки, брюки, пиджачок, лучше толстовку и обязательно пеструю кепку. Смотри, чтоб вещи были крепкие, но не новые.

Костюм и ботинки Костя приобрел без труда, а пеструю кепку долго искал на барахолке и в тамбовских магазинах. Наконец нашел. Была она в коричневых полосах по серому фону, чуть великовата и сползала на нос. Похоже, она предназначалась для циркового клоуна.

Кирилл Митрофанович кепку похвалил. «В ней не потеряешься. За версту видно!» Тогда Костя не знал, для чего ему нужно носить такую приметную вещь. Кирилл Митрофанович считал, что особо выделяться чекисту ни к чему, и осуждал товарищей, носивших франтовские желтые сапоги или чрезмерно широкие брюки галифе. «Нарядился как петух, — говорил он. — Того и гляди, взлетит на забор, закричит: ку-ка-ре-ку!»

Через несколько дней Костю вызвал на улицу какой-то молодой человек и передал записку от Бардина: «Приходи в новом костюме, только кепку спрячь в карман».

Посланец проводил его на другой конец города во двор, заставленный пустыми бочками и ящиками. Они поднялись по темной лестнице на второй этаж. Дверь открыл незнакомый военный и провел в большую комнату. Здесь за столом сидело человек десять в штатских и военных костюмах. На стене висела большая карта Тамбовской губернии, кое-где на ней черные флажки. У карты стояли Бардин и пожилой военный, как узнал потом Костя, начальник Тамбовского ГПУ. Он кивнул Косте головой:

— Садись! — и продолжил прерванный разговор. — Банды как таковой нет, разгромлена…

— Разгромить-то разгромили, а сам Антонов исчез! — заметил один из сидевших за столом.

— Говорят, что убит, а кто утверждает, что бежал за границу… — добавил другой.

— Никуда он не ушел! — сердито оборвал его начальник. — Антонов и его брат скрываются на Тамбовщине. Да, да, товарищи! Не удивляйтесь! Чаще всего братцев видели здесь. — Он указал на три черных флажка южнее Тамбова. — Сведения, товарищи, точные. Получены от верных людей, а вот взять бандитов тем людям было не под силу. Как вы знаете, опытных чекистов у нас мало. Губерния большая, места глухие, население запугано оставшимися кое-где антоновскими одиночками-недобитками. У них братья Антоновы находят приют и поддержку.

Я обратился к товарищу Дзержинскому с просьбой помочь нам и получил ответ…

Начальник отошел от карты к столу. Достал из ящика лист бумаги и прочел постановление коллегии ОГПУ[25] о выделении в помощь Тамбову нескольких чекистов из соседних губерний и о принятии срочных мер к поимке братьев-бандитов Антоновых.

— Феликс Эдмундович потребовал срочно разработать план операции и представить на утверждение. План мы представили, Феликс Эдмундович его утвердил и добавил: «Посылать донесения о ходе операции каждые два дня». — Начальник спрятал постановление и пошутил: — Так что, товарищи, поедете из пыльного Тамбова на дачу, в леса. Говорят, там, кроме бандитов, много ягод и грибов, — он улыбнулся и перешел к делу. — Нашим планом предусмотрено создание трех поисковых групп и двух истребительных. Руководство всей операцией поручено начальнику ОББ. Одну из поисковых групп возглавит товарищ Бардин.

Председатель вернулся к карте.

— В этих местах, — он указал на карту, — в районе Тамбова, неделю назад произошли две железнодорожные катастрофы, а третью удалось предотвратить. Причина катастроф одинакова — подрыв рельсов. Видимо, действуют одни и те же люди. Есть некоторые основания предполагать, что это дело рук Антоновых. С планом работы своей группы вас ознакомит товарищ Бардин.

— Задание у нас, товарищи, — начал Кирилл Митрофанович, — очень простое: найти в намеченном для нас районе надежных людей и с их помощью обследовать все уголки, где могут скрываться братья Антоновы, а выявив, действовать по обстановке. В случае невозможности захвата — уничтожить!

А план операции такой: мы разделимся по два человека и выедем в наиболее подозрительные районы, установленные местными товарищами. В районах наших действий, на железнодорожных станциях будут находиться истребительные отряды по четыре-пять человек. Вызов их и вся связь через Тамбов. Как мне связываться с вами — подумаем вместе. Тамбовский адрес, куда посылать сообщения, а также шифры — получите у меня через день-другой. Вопросы есть?

— У меня вопрос, — поднялся широкоплечий белобрысый чекист. — Даже два! Первый: допустим, приеду я в деревню. Не пойду же представляться Советской власти, мол, прибыл из тамбовского гэпэу Василий Вихров, рассказывайте все, что вам известно про Антоновых? — Чекисты заулыбались, а Вихров продолжал — Второй вопрос: где будет пункт сбора донесений, как их передавать, через кого получать ваши указания?

— Будут еще вопросы? — спросил Бардин. — Сразу на все отвечу.

— Как быть с оружием? — спросил пожилой чекист.

— Начну с последнего, — поднялся из-за стола Кирилл Митрофанович. — Оружие, конечно, иметь при себе. По возможности не громоздкое. Хорошо кольт. Пушка надежная. Плоский, легко спрятать, перезарядить пять секунд, да и обоймы к нему удобные. Можно бельгийский браунинг третий номер, но он менее надежен, да и прицельный бой из него покороче. Передавать донесения в село Уварово. — Кирилл Митрофанович подошел к карте. — Как видите, это самый центр тех мест, где не раз видали Антоновых. В Уварове по воскресеньям, вторникам и четвергам большие базары. Много приезжих, а в сутолоке чужаки не бросаются в глаза. Потолкаешься среди базарного люда и сунешь записку. Костя! — позвал Кирилл Митрофанович. — Становись сюда! Надень кепку! Вот ему на уваровском базаре будете сдавать донесения и получать задания. Вывеска у Кости заметная! Запомните его?

— Запомним, запомним! Кепочка что надо! Никогда такой не видели! Почтовый ящик — лучше не придумать! — заговорили чекисты.

— Теперь, товарищ Вихров, отвечу тебе на первый вопрос. — Бардин вернулся к столу. — Начальник гэпэу уже говорил вам, что по селам народ запуган, что есть еще антоновские недобитки. Все это так.

Но в селах Тамбовщины еще больше верных Советской власти людей. Может быть, мы знаем и не всех, но их много и на них вся надежда в поиске. Кто известен, о тех вам сообщим. С их помощью заведете знакомства с полезными людьми. Самое трудное было найти вам занятие в деревне. Две-три группы поведут мелкую торговлишку вразнос. Ну там иголки, нитки, разный хозяйственный товар: мыло, спички. Наберем полные короба.

— Что же, таскать их на себе? — заволновался Вихров.

— Зачем на себе? Есть лошадки с тарантасами, — успокоил его Бардин и спросил начальника: —Сколько вы сможете выделить упряжек?

— Тарантасов-три, а подвод хоть десяток.

— Значит, решим так: офеней[26] будет у нас шестеро, по два на тарантас. А остальных тоже по двое пустим на подводах скупать кожи, кости, рога. Заберетесь, товарищи, в самые глубинки. А я с «почтовым ящиком» буду в Уварове. Открою там заведение по ремонту металлической посуды. Паять, лудить…

— Это надо уметь! Ремонт — не продажа куска мыла! — сказал кто-то из чекистов.

— Я, товарищи, как и вы, не родился чекистом, — ответил Кирилл Митрофанович. — Умею слесарить, а лудил и паял еще в детские годы. Не разучился! Ну, товарищи, думаю, на сегодня хватит! Завтра получите шифры, адреса наших людей и назначения, кому в офени, кому в скупщики сырья.

Чекисты разошлись. Кирилл Митрофанович еще некоторое время обсуждал с начальником ГПУ места, где будут расположены истребительные отряды и куда он направит чекистские группы. Начальник посоветовал поселиться где-нибудь вблизи Уварова.

— В Уварове тебя, Кирилл Митрофанович, завалят заказами. День и ночь будут голову морочить.

— Правильно, — согласился Бардин, — поищем что-нибудь неподалеку, чтоб Косте не трудно было два раза в неделю бегать на базар.

Когда они вышли на улицу, Кирилл Митрофанович сказал:

— Кажется, все! Денек-другой займусь с группами, а через три дня поедем. В пятницу приходи на вокзал к двенадцати часам. Возьмешь с собой полотенце, пару белья. Старый костюм и сапоги завяжи в узелок и попроси хозяйку поберечь. Скажешь, что уезжаешь со мной к тете в Козлов, недельки на три. Ну пока! Встретимся на вокзале.

В пятницу, в половине двенадцатого Костя был на вокзале. Через пятнадцать минут появился Бардин. Но в каком виде… В облезлом кожаном пальто некогда коричневого цвета, в засаленной кепке. Он тяжело хромал. На правой ноге у него было надето нечто из черной кожи, похожее на обрубок слоновьей ноги. Он нес небольшой деревянный сундучок, запертый на висячий замок, и, к большому удивлению Кости, гитару с пышным голубым бантом. Костя посмотрел на гитару и вопросительно перевел глаза на ногу Бардина. Но тот плотно сжал губы и на секунду прикрыл глаза, что было равносильно команде: «Ослепнуть и онеметь».

— Возьми, Костя, инструменты!

Костя взял сундучок и едва удержал его в руке.

— Тяжело? — спросил Бардин. — Ничего, привыкай!

С трудом переставляя свою слоноподобную ногу, Кирилл Митрофанович поднялся в вагон.

«Ногу» Костя рассмотрел позднее, когда они приехали на место и устроились на квартире. Это был кожаный бочоночек овальной формы вершков пяти[27] высотой и шириной в ступню. Спереди «нога» шнуровалась узким ремешком. До половины бочоночек был наполнен измельченной пробкой, поверх нее лежала стелька. Нога Бардина свободно стояла как бы на ступеньке, а при передвижении он сильно хромал.

Чекисты поселились в небольшом селе Боброво, в трех верстах от Уварова и в четырех от железнодорожной станции Обловки. По рекомендации председателя сельсовета сняли летнюю пристройку у пожилой одинокой женщины. Она варила «мастеровым» обеды и с первых же дней стала приводить заказчиков.

Бобровские хозяйки завалили Бардина заказами. Около избы, где поселились чекисты, выросла куча дырявых ведер, чайников и кастрюль.

Принимая заказы, Кирилл Митрофанович затевал бесконечные разговоры со словоохотливыми хозяйками. Правда, об Антоновых они не упоминали, а если что и говорили, то очень осторожно: «Сгинули бандюги, и слава богу!» или «Наверно, их изловили и расстреляли, как их помощников Попова, Матюхина и Семирука!». Одна из них, рассказывая, как было страшно на Тамбовщине во время антоновского мятежа, обмолвилась: «У нас было тихо, сюда антоновцы не приходили, а вот в соседнем селе Нижнем Шибряе живет Наташка Касатонова, вдова белогвардейского офицера, она, говорят, невеста младшего Антонова — Димки. Туда братья наведывались часто».

— А теперь? — спросил Бардин.

— Что ты, что ты! — замахала руками заказчица. — Про них теперь и слыхом не слыхать! Да и про то, что раньше было, кто знает? Так, бабы болтали!

Эту обмолвку Кирилл Митрофанович счел важной. Он написал в Тамбовское ГПУ письмо, с просьбой проверить и срочно сообщить ему, что известно о Касатоновой. На следующий день Костя сбегал на уваровский базар. Потолкавшись среди покупателей и продавцов, увидел одного из «офеней». Перебирая на его лотке куски мыла, он оставил письмо и шепнул: «Доставить сегодня же поездом». «Офеня» кивнул головой и «продал» Косте кусок мыла.

Связь заработала. Дня через два на базаре Костя получил ответ из Тамбова. Чекисты писали, что про Касатонову ничего не знают, но сообщение представляет интерес. Известно, что у младшего Антонова была невеста, а где живет и кто такая — сведений нет.

— Что ж, — сказал Бардин. — Поинтересуемся! Говорят, «старая любовь не ржавеет». Может, женишок и объявится около невесты. Надо будет заняться Нижним Шибряем. Тебе, Костик, будут такие задания: первое, выяснить, где там дом Касатоновой, второе, облазить все село, чтоб знать каждый переулочек и закуток. Третье, изучить дороги и тропки вокруг села, особенно те, которые идут к лесу. Четвертое, завести самую тесную связь с сельскими ребятами.

— А что это даст? — с удивлением спросил Костя.

— А то, что ребята знают все, что делается в селе.

Кирилл Митрофанович научил Костю, о чем он должен спрашивать ребят.

— Спрашивай не специально, а так, между прочим, в разговоре. А чтоб бывать в Нижнем Шибряе ежедневно, надо набрать там побольше заказов. Будешь ходить по дворам и собирать самую что ни на есть рвань, и не запрашивай дорого за ремонт, принимай по дешевке. Кроме того, отремонтированную посуду будешь доставлять хозяйкам на дом.

Косте уж не раз случалось бывать в Нижнем Шибряе, находившемся в двух верстах от Боброва. Там он познакомился с подростками, научившими его играть в «бабки». Для покрытия своих проигрышей приходилось покупать «бабки», и случалось, что полученные от заказчиков медяки доставались его партнерам.

— Валяй, проигрывай! Так и должно быть! — поощрял игру, а главное, проигрыши Кирилл Митрофанович. — Ты ведь парень городской, откуда тебе уметь? А то, что неумелого можно пощипать, делает тебя желанным гостем и может развязать языки. Только не будь назойлив.

И Костя продолжал играть, проигрывать и задавать осторожные вопросы.

Вскоре он узнал от ребят много интересного о жителях села, о недавних событиях, о тех, кто ушел с Антоновым и сгинул бесследно. О самом Антонове и его брате ребята повторяли известные слухи: «Убегли до турок или убиты». Кирилл Митрофанович считал: «Ребята мало что знают, а может, ты, Костя, еще не вошел в их доверие».

Сам Кирилл Митрофанович при любой встрече с местными жителями находил предлог для разговоров о гражданской войне, о разгромленной «армии» Антонова и ее исчезнувшем атамане.

По вечерам он выходил на улицу с гитарой и распевал задорные «тульские» частушки. Тотчас около мастерской собирались старшие ребята и девушки. Кирилл Митрофанович доставал угощения: леденцы для девушек и папиросы для ребят, потом заводил разговоры на самые различные темы. В рассказах молодежи иногда проскальзывали слухи о братьях Антоновых. Но они были так осторожны и разноречивы, что проверять их не было ни времени, ни возможности.

После этих бесед Кирилл Митрофанович, ложась спать, говорил:

— Знают не более, чем твои ребята. А если кто и знает, то молчит. То ли боится, то ли сочувствует? Жаль, комсомольцев мало. Раз, два и обчелся! Сходишь завтра в Уварово. Может, наши сообщат что-либо новое.

Костя не очень верил в успех таких поисков. «Пока кто-нибудь не укажет, где скрываются Антоновы, все эти намеки и хитрые вопросы Бардина ничего не дадут», — думал он, отправляясь за «покупками».

Потолкавшись в торговых рядах и получив два донесения, он купил для Бардина пачку легкого табака и вязку баранок. Выбираясь с покупками из толпы, столкнулся с молодой, красивой женщиной в пестром шелковом платке.

— Мальчик, — остановила она Костю, — продаешь табак?

— Нет. Сам купил!

— Уступи! Заплачу дороже, — попросила женщина, — а ты поищешь и купишь другой. Я бы сама походила, да времени нет. Уступи! — И она ласково погладила Костю по плечу. Он уже был готов уступить свою покупку, но в это время к ним подошла другая женщина и, смеясь, сказала:

— Ты что, Наташа, парня обнимаешь? Смотри, расскажу жениху! Задаст тебе Дима…

Услыхав слова: Наташа, жених, Дима, Костя смутился и отпрянул от женщин в сторону. Они рассмеялись, а Наташа жалобно вздохнула:

— Ах! Где он мой жених? Пропал, как и этот табак! Пошли!

Женщины затерялись в толпе.

Когда Костя рассказал об этой встрече Бардину, он стал спокойно рассуждать:

— Что ж, возможно, эта «красавица», как ты ее описываешь, и есть Касатонова, а может быть, и не она. Мало ли женщин покупают табак мужьям?

— Нет у той мужа! — возразил Костя. Его даже начали злить спокойные рассуждения Бардина. — Ее подруга назвала жениха Димой, а ее Наташей! — чуть не кричал Костя.

Кирилл Митрофанович поднял руку:

— Ты чего расшумелся? Я пока не глухой! Допустим, что ты встретил Касатонову и что она покупала табак не для себя. — Он подумал и спросил: — Видал ты, чтоб местные мужики курили легкий табак?

— Не видал, Кирилл Митрофанович. Значит?..

— Пока ничего не значит! Надо еще выяснить, с кем ты встретился на базаре?

— А если с Касатоновой?

— Тогда это хоть и незначительное, но все же доказательство. Ведь про младшего Антонова, жениха, известно, что он был барчуком. Учился в университете, писал стихи. Будет ли такой курить махорку или «самосад»?

— Навряд ли, Кирилл Митрофанович.

Бардин погасил паяльную лампу и молча заковылял по комнате.

Костя подумал: «Наверно, сейчас решает, как быть, а потом похвалит и скажет: „Все правильно! Нужно действовать!“». Вместо этого, после долгого молчания, Кирилл Митрофанович остановился и неожиданно сказал совсем другое:

— Плохо работаем, Костя! Очень плохо! До сих пор не наладили наблюдения за домом Касатоновой. Даже не знаем, где он!

Это была первая Костина промашка в операции. Кирилл Митрофанович сказал об этом без упрека, но Костя почувствовал себя очень виноватым и не стал оправдываться. Бардин не любил, когда кто-либо начинал ссылаться на разные причины невыполнения задания. «Допустим, — говорил он, — причины серьезные, но дело не должно страдать! Виноват — исправь! Встретились десять препятствий, имей двенадцать способов выйти из положения! Разбей нос, но выполни! А то причины, предлоги, поводы!»

А Кирилл Митрофанович продолжал:

— Может, братцы уже давно у твоей красотки чаи распивают, табачок легкий покуривают? А мы с тобой сидим тут, как слепые котята!

— А что, если вызвать истребителей? — предложил Костя.

— А если Антоновых там не окажется? Напугаем Касатонову, а уж братцы в Шибряе не покажутся никогда! Нужна полная уверенность, что они там! Тогда можно вызывать истребительную группу. А пока ежедневно в Нижний Шибряй!

— Так я там наберу вагон хлама! Когда вы сможете все перечинить!

— Ничего, ничего! Перечиню! Жаль, конечно, что не я сам встречаюсь с заказчиками. Нет-нет, а что-нибудь они и болтнут! Будет попутная подвода, обязательно съезжу в Шибряй.

Кирилл Митрофанович достал листок бумаги и карандашом начертил какие-то линии, а на них нарисовал кружки и крестики.

— Смотри, — показал он, — это железная дорога. Где крестики, здесь были железнодорожные катастрофы. Теперь смотри сюда, — он провел линию от крестиков на юг и поставил точку. — Это Нижний Шибряй, от него до тех мест, где готовили катастрофы, сто верст. Понял?

— Нет, Кирилл Митрофанович!

— Зря! А ты пошевели мозгами, подумай! Будут ли волки драть скот у своего логова?

— Так антоновское логово может быть за сто верст и на север, и на запад от тех мест!

— Может, конечно, может! — согласился Бардин. — Я ведь не утверждаю, что Антоновы скрываются здесь. Может, они и около Тамбова? Но пока многое сходится на Шибряе. — Кирилл Митрофанович начал загибать пальцы. — Во-первых, их видели несколько раз в районе Уварова, а это от Нижнего Шибряя три-четыре версты. Во-вторых, к околице села подходит лес, значит, можно приходить и уходить незаметно. Третье, здесь живет Касатонова, невеста Антонова. Четвертое, во время кулацкого мятежа, поднятого Антоновым, этот район был самым спокойным, поэтому сейчас ни у кого не вызывает подозрений. Стало быть…

— Может, нам туда переехать? — перебил его Костя.

— Э, нет! У Антоновых наверняка есть друзья-приятели. Тотчас же оповестят братцев о пришлых людях. Будем вести разведку отсюда. А тебе будет такое задание: нарисовать план Нижнего Шибряя, грубо, конечно, но так, чтоб на нем можно было указать дом Касатоновой. Где он, постарайся узнать у ребят. Покажут — будешь почаще ходить около него. Постучишься в ворота, спросишь, может, хозяйке нужно что починить, а то просто посидишь, отдыхая под забором. Обследуй все подходы к дому. Случись там Антоновы, их запросто не взять.

Среди заказов, полученных Костей в Нижнем Шибряе, находились два совершенно безнадежных. Мельничиха дала чайник с прогоревшим дном и обломанной ручкой, а дьячок местной церкви упросил взять в починку заржавленный замок. Когда Костя принес эту рухлядь, Кирилл Митрофанович только крякнул. Но заказы были из нужного им села, и Бардин принялся за дело.

Провозившись с чайником полдня, он сделал новое дно, приклепал ручку.

— Ай да мастер! Хоть на стол самому царю! — похвастался он своей работой. Ремонт замка оказался проще. Его нужно было только очистить от слоя ржавчины, и он заработал.

С починенными чайником и замком Костя отправился к заказчикам. Обрадованная мельничиха даже руками всплеснула, увидев «новый» чайник. Она уплатила за работу, а пока Костя относил замок дьячку, весть о чудесном ремонте облетела соседей мельничихи. Возле церкви Костю обступили женщины с всевозможной дырявой посудой. Он принял несколько штук, сколько можно было нанизать на веревку, и, пообещав перечинить все за три-четыре дня, пошел, гремя посудой, к выгону. Здесь всегда можно было застать кого-нибудь из его товарищей по игре в «бабки». Чаще всего тут находился главный поставщик слухов и новостей двенадцатилетний Егорка по прозвищу Кочан.

Неподалеку от околицы Костю окликнули:

— Эй, жестянщик!

Он оглянулся. Из-за невысокого дощатого забора выглядывала его базарная знакомка. Она приветливо улыбалась. Синеглазая, румяная, с толстой золотистой косой, уложенной венком вокруг головы, она показалась Косте еще красивее, чем при первой встрече.

— Ах, это ты жестянщик? Вот не знала, что ты такой мастер!

— Я не мастер… только помогаю моему дяде, инвалиду, — смущенно ответил Костя.

— Это кто ж такой! Где вы живете?

Костя рассказал, что живут они в Боброве, что дядя приехал сюда на заработки из Тулы, а его взял себе в помощь и на выучку. Еще рассказал, что он сирота, и зимой уедет в Петроград к тете, и будет учиться на врача или инженера.

— Ах ты мой бедный! — она вздохнула. — Сколько тебе лет?

— Тринадцать, Наталия… Наталия…

— Ивановна, — подсказала она и вдруг настороженно спросила: — Откуда ты знаешь, что меня зовут Наталией?

— Так ведь на базаре ваша знакомая назвала вас Наташей!

— А ты запомнил? — Она успокоилась и была явно польщена Костиным вниманием. — А тебя как зовут?

— Константин. Костя.

— Заходи, Костик, у меня есть кое-что для починки.

Гремя засовом, она открыла калитку и пропустила мальчика во двор.

Из-под крыльца с громким лаем выбежала небольшая собака.

— Найда! Молчать! — прикрикнула на нее Касатонова.

Костя остановился, попятился, делая вид, будто боится идти вперед, и быстро оглядел усадьбу.

Рубленый дом под железной зеленой крышей, окна с резными наличниками и зелеными ставнями, высокое крылечко, застекленное с двух сторон. Перед фасадом дома посажены настурции, бархатцы, матиола.

Вдоль боковой стены, выходящей во двор, густые кусты сирени. Посреди двора, заросшего травой, колодец, около него — две толстые вербы. Справа, в конце двора — небольшой сарай, а за ним, шагах в тридцати — вросшее в землю строение, очевидно банька.

— Иди, иди, не бойся! Собака не кусается! — позвала хозяйка. Они поднялись на застекленное крылечко.

— Посиди здесь, Костик, — пригласила Касатонова, — а я пока поищу посуду.

Она ушла в дом и долго гремела чем-то металлическим, а Костя не терял времени даром, через окна внимательно оглядел двор. Сразу же за ним начинались огороды, тянувшиеся почти до самой опушки темневшего неподалеку леса. Потом стал осматривать крыльцо. Здесь стоял небольшой столик, три табуретки. Справа от двери в деревянной кадке зеленел фикус. У его ствола лежал ершик для чистки оружия. Костя схватил его и тут же бросил. Он был чуть влажный. Щелочь еще не высохла. Значит, пользовались им недавно, чистили оружие, может, даже вчера или сегодня? А вот еще одна интересная вещь! За кадкой, из щели между полом и плинтусом, высовывался маузеровский патрон. «Хорошо бы его показать Бардину», — подумал Костя и уже собрался достать патрон, но его позвала Касатонова:

— Заходи, Костик!

Он вошел в кухню. На столе лежал прохудившийся ковшик.

— Нельзя его починить? — спросила хозяйка.

Костя осмотрел ковшик.

— Почему же нельзя, можно!

— А я искала чайничек… да не нашла. Последняя память от мужа, — она нахмурилась и вздохнула.

— А где ваш муж, Наталья Ивановна? — робко спросил Костя.

— Умер! Царствие ему небесное! Убили! — Она перекрестилась.

Кто убил, Костя не стал расспрашивать, но Наталья Ивановна рассказала сама:

— Он был военный. Еще в первую войну мой Николаша за геройство получил два Георгия, стал фельдфебелем, а потом прапорщиком. Когда окончилась война, возвратился домой, но уже без погон и без ахфицерского звания. В Красную Армию не пошел, к зеленым[28] не приставал, а когда в девятнадцатом году появился в наших местах деникинский генерал Мамонтов, Николай надел погоны и ушел с белыми. В одном бою, тут же, на Тамбовщине, его зарубили буденовцы.

Во время рассказа лицо Натальи Ивановны преобразилось, стало жестоким, а глаза, как показалось Косте, потемнели.

— Да, — сказала она, — несправедливо убили моего Колю буденовцы. Он ведь за свою землю сражался… — и, сердито посмотрев на Костю, замолчала.

«Вот ты какая, — подумал Костя, — настоящая „бандитская невеста“, а я еще сомневался».

Наталья Ивановна еще раз очень подробно расспросила Костю, кто были его родители, когда умерли. Так же подробно Костя рассказал о своем «дяде-инвалиде». Расспрашивала Касатонова дотошно, и, если бы у Кости не было заранее приготовленных и заученных легенд на себя и на Бардина, он бы сбился.

Видимо, убедившись в благонадежности «жестянщиков», Наталья Ивановна предложила пообедать с ней и спросила:

— Где будем кушать? Здесь или в столовой?

По тому, как был задан вопрос, Костя понял, что ей хочется похвастать своим жильем, и согласился на столовую.

Это была уютная горенка с цветами на двух окнах, небольшим застекленным буфетиком, столом, покрытым клеенкой, и несколькими стульями. В углу на тумбочке стоял граммофон с большой никелированной трубой. С потолка свешивалась керосиновая лампа под стеклянным цветным абажуром с бисерными висюльками.

Костя стал оглядывать комнату, а Наталья Ивановна со словами «Что ж я веду пустые разговоры!» набросила на стол скатерку, поставила тарелки и хлебницу. «Ты, Костя, нарежь хлеб. Это дело мужское», — она вздохнула и вышла на кухню.

Через несколько минут вернулась и поставила на стол большую кастрюлю с жирными щами.

«Интересно, сколько дней она собиралась есть этот котел? — думал Костя, отдавая дань вкусным щам. — Тут, наверное, пятерым мужикам хватит».

За обедом хозяйка говорила без умолку. Она несколько раз спрашивала, нравится ли ее «квартера» и вздыхала:

— Ах, мой Николаша так любил, чтоб все было по-благородному, по-ахфицерски…

Костя делал вид, что все это ему необычайно интересно, а про себя думал: «Сколько же этот Николаша красноармейцев загубил? Об этом она небось не скажет».

В тот день удача шла ему навстречу. После обеда Касатонова привела его в соседнюю комнату. Это была спальня с городской никелированной кроватью, горой подушек, подушечек и «думок», аккуратно сложенных на пестром, нарядном покрывале. Из окна, на котором тоже стояли цветы, видны были огороды и подступавший к ним лес. Костя подошел к окну и понюхал кустик цветущей герани. В горшке лежало несколько окурков, до половины вдавленных в землю. «Какая же хозяйка бросит окурки в цветочный горшок? — удивленно подумал Костя. — Значит, курила не она!» И, чтоб скрыть свое удивление, похвалил цветущие кустики.

— Нравятся?

— Очень! — воскликнул Костя.

— Правда, у меня хорошо?

— Хорошо!

— Знаешь, Костик, весной я открываю окно, лежу в кровати и слушаю соловьев. Всю ночь, веришь ли, глаз не сомкну. Так умильно, так на душе привольно! Иногда даже слеза прошибает.

Костя глядел на нее и думал: «Такая молодая, красивая женщина и вдруг невеста лютого бандита. А может, это неправда и все наболтали деревенские кумушки? Ведь и тамбовские чекисты сведений о ней не имеют?».

Настораживали высказывания Натальи Ивановны о том, что «Николаша сражался за свою землю», и злобное выражение лица при упоминании о буденовцах, а слова «жених Дима», услышанные на базаре, настойчивые просьбы Касатоновой продать ей табак и, наконец, большой котел со щами, окурки и маузеровский патрон заставили думать, что Бардин не зря уделяет внимание дому Натальи Ивановны.

Костя попрощался с хозяйкой и, бряцая посудой, зашагал к выгону.

Здесь шла игра. Разлетались от метких ударов «бабки», шумели игроки, а громче всех Егорка Кочан. Костя проиграл двадцать две копейки. Для деревенских ребят это были «агромадные» деньги. За игрой Костя узнал последние деревенские новости: кто что купил, кто с кем подрался, где гнали самогон и у кого отелилась корова.

Большая часть Костиного проигрыша досталась Егорке Кочану. Чувствуя себя немного виноватым, он предложил:

— Давай, Костя, подмогу. Эвон сколько набрал посуды-то!

Вместе они дошли до переправы через речушку Шибряйку, выкупались, и, лежа на песчаном берегу, Костя завел с Егоркой разговор о войне и об антоновских бандах. Кочан, шмыгая носом, насочинял про сотни сражений, чего, наверно, не было за всю гражданскую войну в России. Чего только не было в его рассказах.

— На этом берегу сам Буденный рубился с Деникиным! — фантазировал Егорка. — А уж пушек было!..

Он закрывал глаза, повторяя: «Без числа и краю!» — еще долго разглагольствовал о битве на берегу речонки. По его словам, здесь часто бывали Александр Степанович Антонов с братом.

«Врет, бахвалится Кочан, — подумал Костя, — в гэпэу знают, что антоновцы здесь не бывали», — Костя недоверчиво улыбнулся.

— Ты что? Не веришь мне? — распалился Егорка. — Их все село видело, и не раз! Я тоже видел, — добавил Егорка и перекрестился.

Он произнес это с такой убежденностью, что Костя поколебался: «А вдруг Кочан не врет? Надо задать такой вопрос, чтоб не вспугнуть Егорку». Он немного подумал и, стараясь казаться равнодушным, спросил:

— Страшный?

— Не! Абнаков-е-е-нный! Что он, что брат его, Дмитрий Степанович. Он тощий да чернявый, а брат русой да, как бы тебе сказать… потолстей будет.

— А ты, Егорка, не врешь?

Кочан презрительно шмыгнул носом.

— Вру! Чего бы мне врать-то? Я их в упор, как тебя, видел и тогда, и сейчас…

От волнения у Кости перехватило дыхание, и он воскликнул:

— Как это сейчас?! Их же убили? Сейчас ты их можешь увидеть только во сне!

— Во сне, во сне! — рассердился Егорка. — Убили, тоже скажешь, уби-и-ли! Таких убьешь, — и, переходя на спокойный деловой тон, сообщил — Знаешь, сколько у них ливорвертов и бомб? Ого! Что Александр Степанович, что Дмитрий Степанович, когда идут из леса, в каждой руке по ливорверту! Убьешь их! Акромя того, оба они заговоренные!

Егорка стал плести всякую ерунду о заговоре от пуль, бомб и сабель. Костя прервал его:

— Ты сам видел, как они шли из лесу?

— А то нет! Говорю, видал, как тебя вижу! Утром дело было, ден десять назад. Я горох драл, гляжу — идут! Ливорверты держут, по сторонам поглядывают. Мне некуда деться! Побежишь — стрельнут. Ну, я поздоровался. Здравствуйте, — говорю, — Александр Степанович!

— А он? — не вытерпел Костя.

— Он не ответил, только зыркнул на меня, а Дмитрий Степанович и говорит: «Здравствуй, да помалкуй!» — и пригрозил мне ливорвертом, во-от таким. — Егорка развел руки на ширину своих плеч.

Костя подумал: «Самое время начать допытываться. Но как?» — И он задумался, не находя нужных вопросов.

— Ну, чего молчишь? — не вытерпел Егорка. — Не веришь?

— Верю, верю! Я подумал… — Костя мечтательно вздохнул. — Эх, никогда не видел живого атамана… Вот бы посмотреть на Антоновых…

Они помолчали. Вдруг Егорка спросил:

— А что дашь, если покажу тебе Антоновых?

— Когда? — обрадовался Костя.

— А это уж как придется! Придут — скажу, а ты уж сам подглядывай!

— Хочешь перочинный нож? Любой из уваровского магазина, — предложил Костя.

— Есть там один… — размечтался Егорка, — только ты его не укупишь! Восемь гривен ему цена! Откуда у тебя такие деньги!

Костя клятвенно заверил его, крестясь на видневшийся отсюда крест шибряйской церкви, что деньги у него есть, целых три рубля, на покупку коньков. Но до зимы далеко, и он сможет накопить, а вот увидеть Антоновых — такое когда еще случится. Договорились, когда появятся Антоновы, Егорка придет в Боброво и получит стоимость ножа, а сверх того еще двугривенный за «пробежку». Они обменялись с Егоркой обещаниями молчать «до гроб — сырой земли». В подтверждение клятвы, Егорка заставил Костю съесть кусок земли.

Костя полученное от Егорки сообщение считал главной удачей дня и думал, что Кирилл Митрофанович будет доволен, когда услышит, что рассказал Кочан. Но к его удивлению, Бардин пропустил мимо ушей Егоркино обещание, зато ершик, патрон и окурки в горшке с цветами его заинтересовали.

— Ты ничего не трогал? — спросил он.

— Хотел подобрать патрон, но мне помешала хозяйка, а ершик я потрогал, он чуть влажный, еще не высох, значит…

— Значит, пользовались им недавно, — подтвердил Костину мысль Бардин. — А то, что не взял патрон, хорошо. Зачем он мне? Я тебе на слово верю. Где стоит кадка с фикусом?

— Как войти, справа.

— Все правильно. Когда гость пришел, то сразу разрядил пистолет, а маузеровские патроны скачут шага на два-три вправо. Пришел он, наверно, вечером. В темноте не стал искать патрон, а утром позабыл или поленился шарить по углам. Касатонова при тебе не курила? Дымом в комнатах не пахло?

— Я не очень принюхивался. Пахло борщом и свежим хлебом. Да и не будет хозяйка совать окурки в цветочные горшки!

— Ишь ты какой Шерлок Холмс! — улыбнулся Бардин. — Правильно заметил. Значит, курили гости, — заключил он и стал расспрашивать про усадьбу Касатоновой. Потом сказал — А теперь, палка-махалка, подытожим сегодняшний день. Проиграл ты двадцать две копейки, потерял времени с Егоркой около часа. Но выиграл больше: набрал заказов, побывал в доме у Касатоновой, увидел не хозяйские вещи… Пожалуй, день для нас с прибылью.

— А Егорка? Вы считаете, что он…

— Гм, Егорка, — пожал плечами Кирилл Митрофанович. — Он, может, и слыхал что-то… только чересчур много тебе наобещал. Я бы, на его месте, сегодня же прибежал, получил с тебя целковый, а завтра сказал: «Были, да пока я сюда-туда бегал, ушли в лес…». Словом, на Егорку надейся, а сам смотри в оба. Сейчас все наше внимание на усадьбу Касатоновой. Ты когда обещал ей принести ковшик?

— Завтра.

— Пойдешь завтра и скажешь, что у нас кончилось олово, а ковшик сможешь принести через два дня. Будет предлог сходить к ней дважды. Постарайся побывать в доме, может, заметишь еще что-нибудь интересное.

На следующий день, ближе к полудню, Костя отправился в Нижний Шибряй. На полпути, у мостика через Шибряйку, его встретил запыхавшийся Егорка и, хотя вокруг никого не было, зашептал:

— Пришли! Оба пришли! Ей-богу! Вчера, как темнеть стало, погнал я с ребятами лошадей в ночное, вдруг вижу, Касатониха на ночь глядя топит баню. Значит, ждет гостей. Они завсегда, как приходят из леса, сразу в баньку. Гостюют у ней день-другой, наберут харча и айда обратно в лес. Когда на неделю, а когда и на больше. Ну, я от ребят поотстал, свернул к лесу и стал пасти коня на опушке. Пасу и слушаю. Вдруг хруст, хруст — идут! — Егорка оглянулся и, округлив глаза, продолжал: — Выходят оба неподалеку от меня. Постояли, огляделись. Меня вроде не заметили. В руках ливорверты. И пошли напрямик, через конопляники ко двору Касатонихи.

— Может, не они? Может, другие? — подозрительно спросил Костя.

— Другие! Другие к Касатонихе не ходят, — обиделся Кочан. — Что я, их не узнал, что ли? Они оба в френчах зеленых!

— Как же ты в темноте разглядел, что они во френчах, да еще в зеленых, — усомнился Костя и, вспомнив слова Бардина, подумал: «Похоже, что Кирилл Митрофанович был прав, не поверив в Егоркин рассказ. И впрямь болтун этот Кочан».

— А луна на что? — всерьез разволновался он. — Ты думаешь, мне твой нож нужен? Я тебе по дружбе, а ты…

— Не волнуйся, нож ты получишь. Но как мне подобраться к дому Касатоновой и подглядеть атаманов?

— Тут я тебе не советчик. Подглядишь — твоя удача, нет — и суда нет! — все еще сердился Егорка, но посоветовал: — Подглядывай, да с опаской! Они ведь не посмотрят, что ты малец, пальнут и… вся недолга! Да про нож не забудь!

— Завтра встретимся в Уварове, у магазина, — пообещал Костя. Они договорились идти в Шибряй порознь. Егорка убежал, а Костя неторопливо пошел в деревню и, минуя дворы заказчиков, не без страха постучал в калитку Касатоновой.

Залаяла собака. В доме хлопнула дверь, но к калитке никто не подходил. Он постучал снова. Собака надрывалась от лая, Костя продолжал стучать. Наконец снова хлопнула дверь и кто-то спустился по скрипящим ступеням лестницы.

— Тихо, Найда! На место! — сердито крикнула Касатонова и спросила: —Кто там? Что нужно?

— Это я, Костя!

— A-а! Ковшик принес? — Касатонова разговаривала, не открывая калитку.

Костя рассказал ей про олово и пообещал принести ковшик завтра к вечеру.

— Завтра, Костик, не приноси. Меня не будет дома. Поеду к куме в Балакино. Туда сорок верст, обратно сорок. Приеду послезавтра, к вечеру. Да ты не торопись, мне ковшик не к спеху. Приходи через три дня! Прощай!

Чтобы не вызвать подозрений, Костя медленно прошелся по улице, отнес починенные кружки, взял в ремонт помятое дырявое ведро и зашагал домой. Только тогда, когда крыши деревни скрылись из виду, он припустил бегом. В том, что бандиты у Касатоновой и пробудут там не менее двух дней, Костя не сомневался.

Выслушав взволнованный рассказ Кости, Кирилл Митрофанович весь как-то подобрался.

— Что ж, надо рискнуть и вызвать истребительную группу. Они или не они, а какие-то гады у твоей красотки прячутся. — Он помолчал, посмотрел на Костины запыленные ноги. — Устал?

— Не очень, — ответил Костя, хотя чувствовал, что ноги у него, словно деревянные, особенно раненая.

— Отдыхай! Впереди у тебя трудная ночь!

Костя подумал, что Бардин решил вдвоем с ним задержать Антоновых, и спросил:

— Будем брать, Кирилл Митрофанович? А как же… мы без оружия?

— Найдется кому их взять! А оружие у разведчиков не в кобуре или за поясом, а здесь! — Бардин похлопал себя ладонью по лбу. — Наша задача была выследить, поставить петлю и дать команду затянуть ее. А оружие… Да и что бы мы с тобой сделали, будь у нас хоть по пулемету? Таких волков надо облавой брать, чтоб были и загонщики, и стрелки.

— А кто же мы? — Косте очень хотелось быть «стрелком» или, на худой конец, «загонщиком».

— Мы?.. Мы, палка-махалка, окладчики. Слыхал про такую охотничью профессию? Окладчик — само слово говорит за себя. Окладывает, окружает зверя, а до этого выслеживает его, устанавливает логово и указывает, откуда начинать загон и где стоять стрелкам. Словом, самая точная разведка. И чем точнее она, тем вероятнее успех охоты.

— А где же загонщики и стрелки? Кто их оповестит и расставит?

— Ты! — И, видя Костино удивление, Бардин объяснил — Все очень просто. Сегодня ночью пошлем телеграмму в Тамбов. Часа через три-четыре ближайшая к Нижнему Шибряю истребительная группа прибудет на место. Ты ее встретишь, поведешь и укажешь подходы к усадьбе Касатоновой. Остальное сделают они сами, а в случае удачи мы с тобой через два дня будем дома. Сейчас поешь и ложись спать. Как стемнеет, тебе на телеграф топать.

Они посылали свои телеграфные донесения не со станции Обловка, а с дальней, находившейся в восьми верстах. Обловский телеграфист, прослышав, что в Боброве объявился приезжий гитарист, часто приходил к Бардину, вел надоедливые разговоры на «музыкальные» темы. Телеграммы, хоть зашифрованные и отправляемые чекистами в Тамбов по разным адресам, могли вызвать у него интерес. Поэтому Косте приходилось ездить до следующей станции и возвращаться обратно поездом. Пассажирские поезда останавливались в Обловке редко, то же было и в обратном направлении. Отправка телеграммы обычно отнимала целый день. Лишь изредка у Кости случалась удача и он доезжал до места на площадке товарного вагона, но тогда на станциях приходилось соскакивать на ходу, а это запрещал Бардин.

Когда стемнело, Кирилл Митрофанович разбудил Костю:

— Пора, палка-махалка! Уже восемь часов. Хода тебе часа два-два с половиной.

Он дал Косте текст телеграммы и деньги.

— Отправишь, до света посиди в зале ожидания или в привокзальном скверике. Там тебя найдут оперативники. Будешь подчиняться старшему. Не торопись, иди спокойно. Обойди лесом Уварово и станцию Обловку, а потом выходи на железную дорогу. Так будет чуть подальше, зато спокойнее: никто тебя не встретит и не станет расспрашивать. Не заблудишься в лесу?

— Нет! Сколько раз ходил…

— Ходил! Ты же днем ходил, а не ночью. Да еще все небо заволокло. Как бы тебя гроза не нагнала!

— Дойду, не раскисну!

Кирилл Митрофанович протянул Косте пакет в газетной бумаге.

— Вот тебе мясо и хлеб. Пожуешь в лесу, глядишь, веселей станет и темнота не так страшна покажется! — Он немного помялся, потом спросил: — Не боишься?

Чего греха таить, было Косте страшновато. Но он, храбрясь, принял этакий залихватский вид и грубовато ответил:

— Подумаешь! Что я, маленький, чтоб темноты бояться?

Кирилл Митрофанович строго посмотрел на него, покачал головой.

— А ты и впрямь маленький! Конечно, с тобой ничегошеньки не случится, что с тебя взять? А телеграмма, а задание? Ты за них бойся. Вдруг попадется тебе какая-нибудь шпана да из озорства изобьет так, что ноги не уволочишь, что тогда? Не маленький! — передразнил он Костю и открыл свой сундучок. Порывшись в инструментах, достал плоский сверток, завернутый в промасленную тряпку. — Возьми!

Костя осторожно развернул тряпку. В ней лежал его браунинг.

— Куда спрячешь? — спросил Бардин.

Костя несколько раз вложил за пояс и вытащил пистолет.

Бардин назвал пароль, с которым обратятся истребители, и Костин отзыв. Напоследок строго наказал:

— Если что случится и тебя заберут милиционеры, не говори, что ты сотрудник гэпэу. Требуй свидания с начальником, а уж ему, с глазу на глаз, можно открыться, но не рассказывать, что ты делаешь в этом районе. Помни об одном, что от того, как ты выполнишь сегодняшнее задание, зависит вся операция.

Когда Костя уже стоял на пороге, Бардин дал ему последние указания: уходить из деревни через огороды, если кого встретит, сразу же вернуться и пойти вторично, когда станет совсем темно, а насчет оружия спросил:

— Помнишь памятку?

«Памятку чекисту» Костя знал наизусть, особенно параграф: «Оружие вынимается только в случае, если угрожает опасность».

Самой важной он считал конец памятки: «Храни как зеницу ока данные тебе поручения». А от себя добавлял: «Даже тогда, когда тебе угрожает смерть!».

Никого не встретив, огородами, цепляясь ногами за огуречные плети и картофельную ботву, Костя выбрался в поле и едва различимой тропкой зашагал к мостику через Шибряйку.

Было очень темно. Где-то далеко перекатывался гром, изредка на горизонте вспыхивали отблески молний. Сразу за мостиком начинался лес. По его опушке вилась дорога, то уходя в глубь леса, то снова возвращаясь на опушку. По этой дороге можно было, минуя село Уварово, выйти к железной дороге севернее станции Обловки. Дорога была Косте малознакома. Ходил он по ней раза два и, конечно, не мог запомнить все ее повороты, да и сама дорога скорее угадывалась, чем виднелась. Шел он довольно долго, по его расчетам, пора было уже сворачивать к железной дороге. Чуть шумели деревья, кричала какая-то ночная птица. Перекаты грома стали чаще и ближе. «Нагонит гроза», — подумал Костя и в это время услыхал далекий свисток паровоза. Но почему справа, когда железная дорога должна была находиться слева? Не задумываясь, он сошел с дороги и стал пробираться негустым лесом направо. Вдруг неподалеку раздался шорох, треск сухих веток и болезненный крик какого-то животного. Похолодев от ужаса, Костя прижался спиной к дереву и вытащил браунинг. Крик повторился еще один раз и, переходя в стон, затих. Костя стоял, сжимая пистолет, но если бы пришлось стрелять, то только в упор, за два шага от себя он ничего не видел. Успокоившись, он подумал, что ночным разбойником, очевидно, была лиса, подхватившая спавшего зайца. О волках, водившихся в здешних лесах, он не думал. Из прочитанных книг знал, что волки охотятся стаями и на открытой местности, а кто-то в деревне рассказывал: «Волки летом на людей не нападают». Он стал прислушиваться, но, кроме однотонного шелеста листьев, ничего не слышалось. Попробовал определить по более мшистой стороне стволов, где север. Но деревья попадались с чистыми стволами или одинаково со всех сторон мохнатые. Конечно, при свете это выглядело бы совсем по-другому. Костя ругал себя за то, что не взял у Бардина зажигалку или спички. И тут к нему пришла догадка — звук свистка, донесшийся до него, вероятно, был эхом.

«Не могла же дорога очутиться справа от меня, — подумал Костя. — Я же ее нигде не пересекал. Заблудился! Куда теперь идти?»

Внезапно поднялся сильный ветер, зашумели деревья, близко сверкнула молния и раздался громовой удар. В лесу стало еще темнее. Со следующим ударом хлынул дождь. Прошло несколько минут, и костюм на Косте намок. Не помогли и кроны деревьев. Зато при частых вспышках молний он легко определил по стволам, где север.

Гроза не утихала, от сильного ветра ломались и падали, грозя проломить голову, огромные ветви. Костя знал, что стоять под деревом во время грозы опасно, и все-таки прижался к стволу ветвистого дерева. От дождя оно не укрывало, а от падающих ветвей могло уберечь.

Гроза постепенно уходила в сторону. Раскаты грома становились глуше. Дождь еще шел, но все слабее и слабее. В мокрой одежде стало холодно. Нужно было двигаться, и он пошел, стараясь не уклоняться от намеченного направления. Наконец дождь прекратился, стало тихо. Не слышно было даже шепота листьев.

Несколько раз в просветы туч проглядывала и снова открывалась луна. И вдруг Костя услыхал далекий волчий вой. Не успел он оборваться на высоком тоскливом звуке, как где-то позади завыл другой, а когда замолк этот «певец», сразу завыли еще два. Вой несся со всех сторон. Косте даже показалось, что он видит светящиеся волчьи глаза. Оставался выход: «Быстро на дерево!». Он бросился к ближайшему дереву, протянул руки к толстой ветви и… полетел в какую-то пахнущую гнилью воду, коснулся ногами дна и выпрямился. Вода доходила ему до груди. Выглянувшая на миг луна осветила всю «ванну». Это была яма, раза в два шире Костиных плеч. Вылез он из нее легко и тотчас забрался на дерево. Уселся на развилке между двух толстых сучьев, прислонился к стволу и вдруг обнаружил, что нет браунинга. Он отчетливо помнил, что до «купания» заложил его за пояс. Значит, лежит он где-то около дерева или на дне ямы. Сейчас луна светила уже все время и была хорошо видна земля под деревом. Браунинга не было. На поверхности воды плавала Костина кепка да изредка вздувались и лопались пузыри. Волчий концерт не стихал. Костя снял ботинки, спустился с дерева и осторожно погрузился в воду. Нащупав ногами браунинг, быстро окунулся с головой, схватил пистолет, кепку и через несколько секунд, дрожа от холода, весь облепленный какой-то слизью, уже сидел на развилке. Ствол браунинга был забит грязью, да и его механизм был, наверное, не в лучшем состоянии. Кое-как палочкой он очистил и продул ствол, но протереть его было нечем. Ни на нем, ни вокруг него не было ничего сухого.

Костя просидел на дереве довольно долго и крепко замерз. Постепенно волчий вой стал удаляться, а когда он совсем затих, Костя спустился на землю и быстро зашагал на север, ориентируясь по деревьям. Он вышел на какую-то тропку, пошел еще быстрее, согрелся, и ему захотелось есть. Сверток в кармане превратился в липкий, дурно пахнущий комок, и Костя выбросил его, не разворачивая.

Густой лес постепенно перешел в мелколесье, послышался далекий перестук поездных колес и пение петухов. Костя побежал на эти звуки. Петушиные крики раздавались все ближе, и вскоре тропа вывела его на широкую просеку. Он бежал в густом, стелющемся по земле тумане, не видя дороги. Падал, подымался, а впереди заливались петухи. Косте казалось, что никогда он не слыхал более приятного пения. Их голоса вывели его к полотну железной дороги.

В белесом рассвете, примерно в полуверсте, смутно вырисовываясь на фоне неба, виднелась водонапорная башня железнодорожной станции.

Собрав последние остатки сил, Костя перебрался через насыпь, и, спотыкаясь о шпалы, побежал к станции.

Станционный зал ожидания, еле-еле освещаемый керосиновой лампой, был полон пассажиров, спавших на скамьях и на полу. Стараясь не наступить на лежавших и спотыкаясь о многочисленные узлы, Костя добрался к закрытому окошку с надписью над ним: «Телеграф». Пришлось долго стучать, пока дверка открылась. Показалось заспанное усатое лицо телеграфиста, и он, зевая, спросил: «Что нужно?».

— Отправить телеграмму. Срочную!

— Срочную, срочную! Несет вас, чертей, как на пожар! — ворчал телеграфист. — Не мог подождать? Давай телеграмму!

Костя протянул ему бумагу с написанным текстом. Она вымокла, чернильные строки размазались и потекли. Телеграфист повертел ее в руках:

— Черт ее разберет, что в ней намаракано! Перепиши! — Он вернул Косте бумажку и закрыл дверку.

Костя снова стал стучать. Разбуженные его стуком, начали ворчать пассажиры. Наконец окошко открылось, и телеграфист, ругаясь, закричал:

— Давай телеграмму!

— Дяденька, — взмолился Костя чуть не плача. — У меня нет бумаги. Я пришел издалека. Всю ночь шел…

Продолжая ругаться, телеграфист протянул листок бумаги и дал Косте чернильницу с привязанной к ней на веревочке ручкой. Ржавым пером кое-как печатными буквами он переписал текст. Телеграфист взял телеграмму, посчитал слова:

— Шестьдесят пять копеек.

Костя полез в карман… Но где же деньги? Его бросило в жар… Бумажного рубля, полученного от Бардина на телеграмму, не было. Не веря себе, он вывернул оба брючных кармана. Носовой платок, перочинный нож на шнурке, прикрепленном к ремешку, а денег нет. Вероятно, рубль прилип к намокшему бутерброду и он его выбросил вместе со свертком. Сердце на миг остановилось…

— Давай, давай деньги! — торопил телеграфист.

— Дяденька, дяденька… у меня… я… потерял деньги… Сегодня днем я все заплачу! Дяденька, возьмите от меня в залог эту вещь! — Костя протянул ему свой отличный, отделанный никелем и перламутром перочинный ножик.

— В залог, в залог! — гремел телеграфист, даже не желая посмотреть на нож. — Я тебе сейчас так заложу, забудешь, как зовут! — И он захлопнул окошко.

Костя постоял еще некоторое время, сознавая всю непоправимость случившегося, и, выйдя на перрон, не смог сдержать слезы. Плакал, ничуть не стесняясь своих шестнадцати лет.

Ожидавшие прихода поезда пассажиры даже не смотрели в его сторону, а если кто и поглядывал, то с опаской, как бы он не подхватил близлежащий узел и не бросился наутек. В этом не было ничего удивительного. Мокрый и грязный, Костя был похож на беспризорника. Сотни их скитались по Тамбовщине, попрошайничали и воровали на станциях и базарах.

Косте было обидно сознавать, что из-за его небрежности может быть провалена тщательно подготовленная операция, о которой через день сообщат в Москву Дзержинскому. Он снова вспомнил памятку и строку в ней: «Хранить как зеницу ока данные тебе поручения…».

«А я? Как отнесся к важному заданию? Как оправдаюсь перед Кириллом Митрофановичем и перед тамбовскими чекистами?» — всхлипывая, думал Костя.

Как исправить свой промах? Все еще продолжая всхлипывать, он стал гадать, где и как достать денег. Всего-то шестьдесят пять копеек. Заработать, но каким образом? Или днем отправиться в ближайшее село на базар и продать подаренный ему Кириллом Митрофановичем перочинный нож с тремя лезвиями, штопором, шилом и еще какими-то хитрыми загогулинами неизвестного назначения? Нож стоил рубля три и продать его было бы легко за рубль. Но Костин вид немедленно вызвал бы подозрение, что нож краденый. Назвать себя он не имел права. Пока в милиции будут вести проверку, уйдет время, а без него у Бардина нарушится связь с Тамбовом, что же делать? А время шло. Часы на перроне показывали уже пять часов. Грохот прибывающего поезда прервал Костины горестные размышления. Пассажиры, подхватив свой багаж, толкаясь, бросились к голове и хвосту состава, к вагонам-теплушкам. На какое-то непродолжительное время перед зданием вокзала, где остановились плацкартные вагоны, стало пусто и тихо.

Из мягкого вагона спустился по ступенькам высокий военный в тапочках на босу ногу, в гимнастерке без ремня, с небольшим чайничком в руке. Грудь его украшали два ордена Красного Знамени, а на петлицах гимнастерки поблескивало по одному ромбу[29]. Оглядев перрон, он направился прямо к Косте.

— Чего плачешь, хлопец? Обидел кто? — участливо спросил он с сильным украинским акцентом.

Костя молчал, а слезы текли и текли, оставляя полосы на его грязных щеках. От ласкового обращения он стал всхлипывать еще громче и низко опустил голову.

— Есть хочешь? Возьми! — военный достал несколько медных монет. — Бери, бери, не стесняйся!

Тут у Кости внезапно мелькнула мысль: «А что, если попросить у комбрига денег на телеграмму? А еще лучше, чтоб он сам ее отправил». Поколебавшись, Костя решил: «Была не была — рискну! Расскажу про багаж и попрошу шестьдесят пять копеек».

«На всякий случай» у Кости был подготовлен вполне правдоподобный рассказ о тете, которой отправили багаж. Если комбриг не поверит, что ж, придется рассказать ему правду. Такой товарищ, конечно, не станет болтать, а если об этом здесь никто не узнает, то признание не сорвет операцию.

Пока Костя молча обдумывал свое решение, военный, протягивая ему деньги, настойчиво повторял:

— Бери гроши и скажи, где тут кипяток?

— Товарищ комбриг, мне нужно срочно отправить телеграмму, а деньги… я потерял. Если не верите, отправьте сами, я скажу, куда и что написать, времени хватит, поезд стоит здесь долго, пятнадцать минут, времени хватит, — стал торопливо излагать свою просьбу Костя, но комбриг прервал его:

— Та не тарахти! Ничего не пойму! Зачастил, як той пулемет! Куда телеграмму?

— В Тамбов, срочную, за нее нужно уплатить шестьдесят пять копеек, — опять заторопился Костя.

— О чем депеша, кому?

Костя рассказал ему о больной тетке, которой вчера отправили вещи, но забыли дать телеграмму, и что он всю ночь шел лесом из деревни и вот… потерял деньги…

— Опять затарахтел, раз-зя-ва! — остановил его комбриг. — А ты не брешешь, не шуткуешь?

— Честное комсомольское слово, правда, товарищ… — и слезы снова потекли из Костиных глаз.

— Ну, ну! Верю! Пошли на телеграф!

На телеграфе Костя протянул комбригу измятую бумажку с текстом: «Тамбов Лебедянская 8 Соколовой выслали вчера все вещи квитанция два ноль семьдесят восемь точка Павел». Этот шифр читался так: «Оба бандита вчера появились в Нижнем Шибряе. Бардин».

Все села Тамбовщины шифровались номерами. Шибряй значился под номером семьдесят восемь.

Комбриг постучал в окошко телеграфа, попросил бланк и написал телеграмму. Неприветливый к Косте телеграфист, даже не желавший выслушивать его клятвы о потере денег, улыбаясь, принял телеграмму от комбрига и заверил, что «сейчас же отобьет ее в Тамбов и что через час ее получит супруга командира».

— Ну, хлопец, — протягивая квитанцию, сказал комбриг, — если ты не сбрехал, то все в аккурате. А теперь покажи, где тут кипяток: моя хозяйка заждалась чаю.

Не веря в свою удачу, Костя сказал комбригу, что он его просто спас.

— Ну, ну! — улыбнулся комбриг. — Какое ж это спасение? Товарищеская выручка, а ты — «спас»!

Пока он набирал кипяток, Костя все думал, чем бы его отблагодарить. Не найдя нужных слов, он достал свой ножик и протянул его комбригу.

— Это еще что? — удивленно спросил комбриг.

— Это… это вам за выручку! Я буду очень обижен, если вы его не возьмете.

Комбриг взял ножик, осмотрел его и, покачав головой, вернул.

— Хорошая вещь! Дорогой ножик! Спасибо тебе, только я его не возьму. Ты сказал, что я тебя обижу, если не возьму подарок, а сам хочешь обидеть меня. Я коммунист, ты, наверно, комсомолец, я тебя выручил — другим разом ты выручишь меня. Мы с тобой люди советские, и не дело нам за товарищескую помощь подарки принимать. Понял? — И, протянув Косте руку, спросил: —А звать тебя как?

— Константин Горлов.

— Вот мы и обзнакомились, — сказал комбриг, — а я буду Иван Григорьевич Грушко. — Они снова протянули друг другу руки, вдруг комбриг, хитро прищурясь, спросил:

— А почему Константин подписался — Павел?

К такому вопросу Костя не был подготовлен и смешался. «А вдруг он пойдет на телеграф и заберет телеграмму обратно?» Комбриг, покачав головой, сказал:

— Ну и брехун ты, Костя!

Не в состоянии посмотреть ему в глаза и, чувствуя, что заливается краской, Костя все же спросил:

— Что я вам, Иван Григорьевич, наврал?

— Что ты наврал? Та все! И про тетю, и про вещи, — он вздохнул, — Но я, Костя, не в обиде. Вижу, дело серьезное, — понизив голос, он спросил — В Тамбове не нужно зайти до твоей тети, может, передать что нужно? Ты не стесняйся, скажи! Я зайду!

Это Костю совсем не устраивало, и он поблагодарил комбрига, заверив, что телеграммы достаточно.

Пока они разговаривали, два раза прозвучал колокол. Они подбежали к вагону, когда поезд уже тронулся. Комбриг вскочил на подножку. Костя сдернул кепку и долго махал ею вслед своему спасителю.

Было уже около семи утра. Пока чекисты в Тамбове получат телеграмму и передадут распоряжение ближайшему истребительному отряду, а отряд прибудет сюда, пройдет часа четыре, а то и пять.

Умывшись у водокачки и счистив, насколько это было возможно, грязь с одежды, Костя немного успокоился.

Только теперь он почувствовал, как устал. Усевшись на скамейку в небольшом привокзальном скверике, он привалился к спинке и незаметно для себя уснул, и ему приснилось, что Бардин сидит за столом, сердито выговаривая ему: «Заварил, палка-махалка, кашу. Вот и расхлебывай!». Потом появился комбриг и говорит: «Как тебе не стыдно врать, а?» — «Не вру, не вру», — плачет Костя, а телеграфист из окошка подтверждает: «Не врет парень! Он выполняет задание Бардина». А комбриг спрашивает: «Это кто такой?». Костя машет «памяткой» и сердито объясняет: «Это тот самый Бардин, который учит, что на десять затруднений надо иметь двенадцать выходов из положения!». Вдруг подбежали два человека во френчах с пистолетами и стали толкать его, приговаривая: «Не подглядывай! Не подглядывай!».

Проснулся Костя оттого, что кто-то настойчиво тряс его за плечо. Перед ним стоял высокий, худощавый мужчина в белой до колен рубашке, синем картузе с заплечной котомкой, из нее торчало топорище. Поодаль стояли еще пять человек с такими же котомками и мешками. Двое из них держали под мышками завернутые в ряднину двуручные пилы. Все были обуты в лапти, а кожаные сапоги, связанные веревочкой, перекинуты через плечо.

«Плотницкая артель, — подумал Костя. — Много таких ходит из села в село», — и хотел было огрызнуться, мол, чего пристали? Но плотник, продолжая трясти его плечо, приговаривал: «Вставай, вставай, парень! Солнце уже высоко!».

К ним подошел другой и, наклонившись, тихо спросил Костю:

— Как дела-делишки, курносый?

Все еще борясь со сном, Костя смотрел на людей в белых рубахах, потом перевел взгляд на часы. Было без четверти десять. Только сейчас до Кости дошло — ведь это пароль! А плотники — чекисты-истребители. Сон как рукой сняло. Он вскочил и назвал свой отзыв:

— Какой я курносый? У меня нос прямой!

Чекисты, стоявшие в стороне, подошли поближе, расселись на скамейке, достали из мешков хлеб, лук, крутые яйца, сало и, что очень удивило Костю, две бутылки водки.

— Закуси с нами, «прямоносый», — гостеприимно придвинул еду один из «плотников». Отказываться Костя не стал и приналег на угощение. А чекисты беззлобно посмеивались над его аппетитом.

— Силен парень на еду и сон! Поезда не слыхал! Его, ребята, можно было погрузить в вагон и отправить в Тамбов! — шутили они.

— Только вздремнул… Шел всю ночь до станции, — стал оправдываться Костя. Но чекист, которого товарищи уважительно называли «старшой» или Степаныч, оборвал его оправдания и спросил:

— Почему хромаешь?

— Ушиб ногу в лесу. Темно…

— Идти сможешь?

— Дойду! — уверенно ответил Костя, хотя раненая нога сильно побаливала.

— Добре, коли так! — Он сел рядом и стал расспрашивать об Антоновском логове. Когда Костя сказал, где и у кого они скрываются, чекист заметил:

— Надо было нам доехать до Обловки. Оттуда до Шибряя рукой подать…

— Нельзя, — возразил Костя. — От станции до села открытое поле. Незаметно не подойти. Зато с другой стороны лес подходит к самым огородам Касатоновой.

— Точно? — переспросил чекист.

— Не зря же я каждый день бегал в Шибряй, — обиженно буркнул Костя. — Все тропки-дорожки вокруг Шибряя разведал.

— Жаль времени и ног, — вздохнул начальник. — Придется сделать большой крюк и обходить Шибряй лесом. Ты, — обратился он к Косте, — пойдешь с нами, покажешь подходы к дому Касатоновой, — и заторопил «плотников» — Давайте заканчивайте еду! Допивайте вино и дайте парню хлебнуть для храбрости. Тихон протянул Косте бутылку:

— Допивай, парень, да и в путь.

Костя в ужасе отшатнулся от бутылки:

— Не пью я, никогда не пил!

— Давай пей, — громко приказал Тихон и тихо добавил: —Пей, а то на тебя во-он там какой-то тип посматривает с подозрением.

Костя взял бутылку и, заранее сморщившись, хлебнул… чистейшую воду. Допив все, что оставалось в бутылке, он закусил кусочком хлеба.

— Пошли, ребята! — скомандовал Степаныч. — И дайте парню что-либо нести, а то у него вид дачника.

По тому, как он распоряжался, Костя понял, что это начальник группы. Косте дали довольно тяжелую котомку.

— Донесешь? Не тяжело? — спросил начальник. — Путь не близкий, до Альшанки десять верст.

— А разве мы идем в Альшанку? — спросил Костя.

— Все в порядке! Идем куда надо! Не заблудимся! — ответил чекист.

Когда они вышли из поселка и зашагали полевой дорогой, их нагнала запряженная парой телега. Возница, пожилой, степенный мужик, поздоровался и поинтересовался:

— Куда путь держите, плотнички?

— В Альшанку, — ответил начальник.

— По пути, значит, — заметил мужик, — могу подвезти!

— Что возьмешь?

Мужик придержал лошадей, сдвинул картуз на нос, пожал плечами:

— Дык мы не извозчики, сколько с вас возьмешь? Рублевку дадите?

Договорились по гривеннику с человека. Начальник достал кошелек и уплатил.

— Вот тебе, дядя, чтоб не сомневался! Мы люди честные, рабочие!

Дядька, не ожидавший получить деньги вперед, смутился и развел руками:

— Я и не сумлевался! Вижу, народ работный! — И стал расспрашивать, к кому в Альшанку они идут. Кто-то из чекистов сказал, мол, слыхали, что в Альшанке несколько дворов погорело и что хозяева хотят строиться, вот и приехали из Ржаксы.

Услыхав это, Костя понял, почему так быстро прибыли истребители. Ржакса была всего в тридцати верстах отсюда. Но зачем группа отправляется в Альшанку, это он понять не мог.

— Правильно сделали, что едете в Альшанку, — подтвердил возница. — В Альшанке много погорельцев, еще с тех пор, как мамонтовские казаки да Сашки Антонова дружки тут баламутили.

— А сейчас спокойно? Никто не баламутит? — спросил начальник.

— Нет! Теперь здесь насквозь тихо! Про Антонова и слуху нет. Говорят, что он убег до турок, а кто говорит, что убитый и он и брательник его младший, Димка. Разное народ говорит! — Словоохотливого возницу было не остановить.

Добрых часа два они ехали лесной дорогой.

Поравнялись с покосившимся крестом, от которого уходила направо, в глубь леса узкая тропка. Возница снял картуз, перекрестился.

— Тут антоновцы порешили пятерых красноармейцев, успокой их души, господи, и накажи злодеев!

Чекисты, сняв картузы, закрестились. Перекрестился и Костя.

— Тропа эта ведет в Нижний Шибряй, — сообщил возница. — До него отсель три версты.

Чекисты проехали еще с полверсты и выехали на зеленую полянку. Пересекая ее, протекал ручеек.

— Стой, дядя! — приказал начальник. — Дальше не поедем! Отдохнем здесь, закусим маненько, умоемся и потихоньку дойдем до Альшанки. Ты езжай, спасибо тебе, что довез! Деньги назад не потребуем. Езжай!

Дядька подхлестнул лошадей, и телега скрылась за деревьями.

— Эх! — мечтательно вздохнул один из чекистов. — Сейчас бы в баньку, а потом… окрошки холодненькой!

— Баньку я тебе гарантирую! — серьезно сказал начальник. — Будет тебе банька, горячая, с веничком, а насчет окрошки… — Он молча прошел несколько шагов, остановился и строго посоветовал: — Смотри в оба, как бы из тебя самого братцы не сделали окрошку! — и добавил: — Это ко всем относится. Поменьше высовывайтесь! Антоновы — стрелки первоклассные.

Чекисты вернулись к тропе на Шибряй и цепочкой зашагали по лесу. В пути начальник наметил такой план:

— Подходим лесом к самой опушке. Оттуда ведем наблюдение за селом, намечаем подходы к дому Касатоновой, если его видно с опушки. — Он вопросительно посмотрел на Костю.

— С опушки очень хорошо видно все село и часть дороги в Уварово.

— Сможешь нарисовать план той части села, где дом Касатоновой?

Костя кивнул головой, а начальник протянул ему блокнот. Для Кости это была нетрудная задача. Нарисовав лесную опушку и нужный район, он проставил примерное расстояние от дома Касатоновой до леса и указал тропы через огороды в лес.

— Молодец, Костя! — похвалил его начальник. — Не зря хлеб ешь! Вот только умываться следует почаще. Где это ты так извозился?

Костя рассказал.

— Хорошо еще, что не попал волкам на закуску, — сказал один из чекистов, — я эти края хорошо знаю. Волков здесь пропасть.

Чекисты всю дорогу сокрушались, что получили так поздно телеграмму.

— Пришла бы она ночью, и было бы уже все кончено, — говорили они.

— Пошли бы прямиком на Шибряй, а то меси грязь. Добро еще, что верст десять прокатились.

Начальник высказал опасение, как бы «братья-разбойники» не ушли в лес.

Чувствуя свою вину, Костя чистосердечно признался, из-за чего произошла задержка телеграммы.

— Где же ты достал денег? — сердито спросил начальник.

Костя рассказал о комбриге.

— Сказал ему, для чего?

— Нет! Да он и не расспрашивал.

— Эх ты! Разведчик с мокрым карманом! — укоризненно сострил чекист Тихон. — Хорошо, если бы только потерял деньги. Время потеряно, а из-за этого могут уйти или уже ушли Антоновы. Что тогда?

Начальник хмурился и молчал. Молчал и Костя, понимая, что оправдываться не имеет права.

— Ну что ж, — подытожил начальник, — потерянного не воротишь! Назад не повернешь! Придется на месте еще разок проверить. Пошли!

Неторопливым ходом они приблизились к опушке леса. Не выходя из густых кустов орешника и клещины, Костя показал чекистам видимую отсюда часть усадьбы Касатоновой и примыкающий к ней справа чей-то кулацкий двор, обнесенный со всех сторон высоким забором, из-за которого виднелись верхушки деревьев и крыша дома.

Между опушкой и усадьбой Касатоновой тянулись огороды. Хорошо были видны грядки капусты, картофеля, плети начавших желтеть тыкв и две полоски высоких подсолнечников. Левее огородов, шагах в пятидесяти, начинались густые, выше человеческого роста конопляники, широкой полосой доходившие до леса.

Начальник долго просматривал усадьбу Касатоновой, задавал Косте вопросы о подходах к дому со стороны улицы.

— Ну что ж, товарищи, отсюда и начнем! — Он указал каждому чекисту его место и задачу, назначил сигналы. — Давайте, товарищи, готовьтесь!

Чекисты надели сапоги, из котомок были вынуты пистолеты, ручные гранаты и патроны. Вместе с продольными пилами были замотаны карабины.

— Мы с тобой, Гриша, — обратился начальник к самому рослому, богатырского сложения чекисту, — пойдем с улицы. Назовемся хозяйке работниками финотдела, пришли, мол, для проверки налога на имущество. Если не впустит в дом, — значит, «братцы» на месте. Спросим: кто в доме? Начнет она что-нибудь крутить, тут и начнем осаду. Предложим сдаваться, только это не такие ребята, чтоб взять их на испуг. Может, придется шумнуть гранатой и чуток попортить хозяйкин дом. Огонь, товарищи, открывать только по видимой цели, а то в этой тесноте своих побьем. Вообще, старайтесь не стрелять в сторону деревни и сами поменьше высовывайтесь! Особенно ты, Гриша, если придется гранату кидать. В тебя ведь и слепой попадет! — начальник хлопнул Гришу по груди. — Эвона какой вымахал!

Гриша только повел своими могучими плечами.

— Скажете же такое, Степаныч! Да разве я их подпущу, чтоб в меня попасть?

Чекист по имени Павел получил приказание идти за начальником и Гришей, но во двор не заходить, прикрывать их со стороны улицы и вступать в бой там, где этого потребует обстановка.

— Все ясно, товарищи?

— Ясно, ясно! — отозвались чекисты.

— И еще, если меня… словом, если я выйду из строя, старшим назначаю Павла, а случись и он не сможет командовать, операцию доведет до конца Тихон. Самое главное, товарищи, все нужно закончить в светлое время.

— А я? Что мне делать? — спросил Костя.

— Тебе? Ты свое дело сделал. Спасибо! — поблагодарил начальник. — Мы тут управимся сами. Сейчас обойди село лесом и отправляйся домой. Передай Бардину, чтоб ждал дальнейших указаний. Если завтра станет известно о ликвидации «братцев», сворачивайте свое жестяное заведение и приезжайте в Тамбов. Будь здоров!

Чекисты скрылись в кустах. Им предстояло попасть в село со стороны выгона. Костя пошел в противоположную сторону, чтоб обойти Шибряй подальше, полевой дорогой.

Когда он вышел из леса, где-то в деревне стучали топоры, мычала корова. Но все звуки заглушало сердце. Косте казалось, оно стучало так громко, что его слышно в доме Касатоновой. Он не мог справиться со своим волнением. А волноваться было из-за чего. «Вдруг, — думал он, — в доме Антоновых не окажется или они ушли ночью. Тогда полностью виноват я, опоздал с телеграммой. — Об этом даже думать было страшно. — А может, мы с Бардиным ошиблись и бандиты совсем не приходили! — Эту мысль он тотчас прогнал. — Нет! Все было правильно. Бардин не мог ошибиться! Только бы скорее!..» А время тянулось очень медленно. Костя ушел уже далеко от села, когда услыхал два выстрела.

«Началось», — подумал он. От волнения и усталости у него подкашивались ноги. Он присел на межу и стал прислушиваться. Сейчас стреляли беспрерывно. Через короткое время выстрелы прекратились.

«Что там? Ушли Антоновы или их взяли? — думал Костя. — Взяли! Не могли они вырваться из такого кольца! Если бы вырвались, то их бы преследовали и тогда стрельба доносилась бы издалека. Нет, взяли!» — решил Костя, приободрился и зашагал в Боброво…

Солнце уже село, когда Костя едва добрался до дома.

Кирилл Митрофанович, не перебивая его, выслушал подробный рассказ о Костиных злоключениях. Он не сомневался в том, что Антоновых взяли.

— Не могли они уйти! — ободрял он Костю. — Завтра утром сходишь в Шибряй. Отнесешь ведро и миску. Все, как было, тебе выложат. Только бы никто из наших ребят не пострадал… А сейчас поешь и спать.

Уговаривать Костю не пришлось. Через десяток минут он уже крепко спал. А Бардин не смог уснуть до утра. «Все ли прошло благополучно? Не пострадал ли кто из чекистов?» Уверенность сменялась сомнениями. Он готов был ночью бежать в Шибряй, но это значило бы провалить хорошо замаскированную профессию «жестянщика». «Может быть, ее придется еще где-то вспомнить», — думал Бардин, ворочаясь с боку на бок.

Утром Костя, забрав чиненую посуду, отправился в Шибряй.

— Поспрашивай там о вчерашнем дне, только не очень настойчиво. Поговори с Колькой, не забудь отдать ему рубль.

— А если Антоновых взяли или они…

— Ну что ж! Все равно отдай. Слово дал, на церковь крестился, землю ел… да и Колька не обещал привести тебя и познакомить с «братцами». Иди! Если встретишь кого из чекистов, не подходи.

Костя, волнуясь, переправился через Шибряйку, и первый, кого он встретил, был один из ребят, заядлый игрок в «бабки». Еще издали он закричал:

— Знаешь, что вчера тут было!

— Откуда ж мне знать? — невозмутимо ответил Костя.

— Страсти! Стрельба! Обоих Антоновых убили, — сыпал парнишка, — понаехало военных, милиции, обложили все село, потом, значит, пришли к Наташке Касатоновой, а там оба сидят, чаи гоняют, — парень перевел дух и продолжал: — Ну и началась стрельба.

Антоновы кинулись через окна на огороды, а там стреляют, они метнулись к лесу, через конопляники, тут их смерть и нашла, — и неожиданно закончил рассказ: —Ты играть на выгон придешь?

— Приду! — заверил Костя. — Мне Кочана надо повидать, долг отдать.

В селе взрослые подтвердили рассказ. Говорили, что Антоновы ранили или убили двух милиционеров.

— А может, то и не милиционеры, — сказала Косте знакомая мельничиха. — Были они одеты в крестьянское. Только видать, что власть. Взяли в сельсовете три подводы под убитых и поехали утречком на станцию к тамбовскому поезду. Вот вернутся наши мужики, все узнаем.

Костя отдал починенную посуду, нашел Кочана и вручил ему рубль.

Кочан взял деньги, смущенно засопел.

— Ты, Костя, мне друг навечно! Только, только… видишь, как вышло… Не смог ты поглядеть атаманов… Выходит, что я слово не сдержал! Может, рубля мне много?

— А чем ты виноват? Убили бандитов, туда им и дорога!

Костя пошел медленно домой. Возле усадьбы Касатоновой стояли и судачили женщины. Калитка была раскрыта настежь, но во двор никто не заходил. Стекла в окнах со стороны огородов выбиты, одна ставня сорвана. Костя не стал задерживаться. Выйдя из села, помчался в Боброво.

Бардин, выслушав Костю, обнял его:

— Ну спасибо! Ведь тут твой нелегкий труд. Интересно, кого они могли зацепить из наших. Теперь об этом узнаем в Тамбове. А может, и никого. Взяли подводы под убитых, а на двух поехали сами. Теперь надо достать подводу нам и укладываться.

Вечером они выехали в Тамбов.

В приемной начальника Тамбовского ГПУ Бардина с Костей встретили веселыми возгласами, шутками, заказами на лужение посуды.

Они прошли в кабинет. Начальник ГПУ обнял Бардина, потом стиснул Костю.

— Ну, дорогие, спасибо! Великое вам спасибо! И от нас и от всей Тамбовщины…

— Кто пострадал во время операции? — перебил его Бардин.

— Никто. Оцарапало пулей плечо одному оперативнику. Залили йодом.

В кабинет вошел «плотник», которого звали «старшой».

— Вот он может рассказать все подробно, как шла операция.

«Старшой» пожал руку Бардину, взлохматил Костины волосы.

— Молодец! Спасибо тебе за объяснения. Вышли мы точно к усадьбе. Зашел с одним человеком во двор. Постучали. Никто не отвечает. Подергали дверь, заперта изнутри. Тут подошла хозяйка с крынкой молока. Спрашиваю: «Кто в доме?». Она отвечает: «Никого». — «А почему дверь заперта? Откройте!» Она заплакала, говорит: «Какие-то двое, незнакомые, зашли. Попросили молочка напиться, вот несу…» Говорю: «Мы из гэпэу, постучите и скажите, чтоб открыли!» Она еще пуще в слезы. Тогда я велел ей отойти в сторону. Сам подошел к двери. Дверь приоткрылась — и бац! бац! — хорошо, что я стоял за притолокой. Тут товарищ, стоявший на улице, стал стрелять по двери. Мы отбежали в глубь двора к сараю, а в это время из окон выскочили двое и, стреляя, бросились через двор к конопляникам. Группа встретила их выстрелами со всех сторон. Бандиты добежали до изгороди, вот-вот уйдут в коноплю, а за ней лес.

У самой изгороди упал один и тут же другой. Мы перестали стрелять. Подождали. Потом осторожно подошли. Антоновы оба мертвые. Вооружены были до зубов: по маузеру, кольту, да еще в карманах «лимонки». Ну, вот и все. Позвали население для опознания убитых. Переночевали в селе, а к утреннему поезду — в Тамбов. Мы в вагоне, а Антоновы в рогожах в багажном.

— А что с Касатоновой? — спросил Костя.

— Ее арестовали как укрывательницу бандитов. Сидит в изоляторе. Знаком был с ней? — спросил он Костю.

— Приятели, — ответил Бардин, — в гости к ней ходил, щами она его кормила.

— Ну брат, — пошутил начальник ГПУ, — пожалуй, и тебя надо под следствие. Шучу, шучу, — успокоил он смутившегося Костю. — Что ж, товарищи. Подведем итоги. Братья Антоновы уничтожены. Операцию будем считать законченной. Ты, Кирилл Митрофанович, с Костей можете ехать домой. Твои подробные донесения я приложил к рапорту Феликсу Эдмундовичу. Еще раз спасибо вам, товарищи.

Как и предполагал Бардин, через два дня они были дома.

— Ну, теперь, Костик, будем отдыхать, — заявил на второй день после приезда Бардин. — Разбери только вот эти дела, — он дал Косте две увесистые папки, — а я денька два займусь с Яном Вольдемаровичем, а потом подумаем, что нам делать.

Через день, во время обеда, он спросил Костю:

— А не прокатиться нам, товарищ Горлов, на недельку в Гонки?

— Зачем? — спросил Костя. — Опять банда?

— Почему банда? — удивился Бардин. — У тебя после Тамбова одни бандиты на уме. Устал я! Да и ты не меньше. Вчера Ян Вольдемарович смотрел, смотрел на меня, потом спросил: «Устал, Кирилл?» — «Немного, — говорю, — устал!» — «Вот и отдохнуть надо немного! Хотя бы неделю, но так, чтоб никаких служебных разговоров, бандитов и телефонных звонков. Только свежий воздух, солнце и хорошее питание три раза в день. Я ведь знаю, как ты здесь питаешься. Наспех, а вечерами всухомятку».

Попробовал я отшутиться, говорю, обедаю всегда плотно, а вместо ужина можно хорошо выспаться!

«Этот рецепт, — говорит он, — я слыхал в цирке, давали такие советы клоуны Бим-Бом. Словом, не будем переливать из пустого в порожнее. Бери Костю Горлова и уезжайте на неделю. Чтоб с завтрашнего дня я вас в управлении не видел! Рекомендую прокатиться в Гонки. Недалеко, всего тридцать верст, река, песчаный берег, а главное, в селе хороший заезжий двор и кооперативная столовая».

Что ж! Давай завтра к обеду махнем. Пойдешь завтра с утра в эскадрон, пусть дадут тебе одноконную бричку, ту, что захватили у банды, она на хороших рессорах. Коняку пошустрей, попону и пуда полтора-два овса. Доволен?

Еще бы не быть довольным! До конца дня Костя привел в порядок свое «чистописание», спрятал в шкаф разложенные на столе папки, а в эскадрон направился утром.

Передав распоряжение Бардина комэску, Костя осмотрел бричку, выделенную им лошадь, сбрую и получил мешок овса. В полдень они с Кириллом Митрофановичем выехали в Гонки.

Стояла теплая сентябрьская погода. Сады в Гонках ломились от фруктов, на окрестных бахчах лежали невероятной величины арбузы, золотились дыни. До этого времени Костя не видел такого изобилия плодов и уж во всяком случае не ел столько, сколько они с Бардиным съедали ежедневно. Неделя прошла совсем незаметно.

Они отдохнули и отоспались, как сказал Бардин: «На полгода вперед».

Кирилл Митрофанович повеселел. Снова стал напевать или насвистывать песенку «Шарабан», что всегда сопровождало его хорошее настроение. Был там такой припев:

В дни неудач или каких-нибудь неприятностей он обычно ходил по кабинету, мурлыча себе под нос:

Костя уже знал, что в это время к нему с вопросами лучше не обращаться. Ответ был известен заранее: «Думать надо, не маленький!» или «Почитай памятку!». Правда, там насчет вопросов не было ничего сказано, но, очевидно, Кирилл Митрофанович имел в виду совет: «Прежде чем говорить, надо подумать!». Случалось и такое. Он поет-поет про «гроб — поп», потом подойдет, ответит на Костин вопрос и добавит: «Ты, палка-махалка, извини, что сразу не ответил. Думал о другом… Ты не сердись!».

Время шло, и Костя совсем забыл, что срок их отпуска кончается. Вечером, как обычно, они сходили на реку, поплавали, а потом, лежа на теплом песке, Бардин потянулся, вздохнул.

— Эх! Коротка неделя. Нам ведь завтра домой. Давай по такому случаю последний разок выкупаемся, а на зорьке покатим домой.

Костя отвез Бардина в Управление, сдал в эскадроне бричку и лошадь, а когда пришел на работу, узнал новость.

Кирилла Митрофановича и его вызывали в Москву. Зачем, в вызове не сообщалось, а только указывалось: «…прибыть 5 октября к 12 часам». До срока оставалось три дня, и на следующий день они выехали. В пути Бардин пугал Костю:

— Ну, готовься! Вмажут нам за Антоновых по первое число! — И загадочно улыбался. Видимо, он знал, зачем их вызвали. Только когда уже начались пригороды Москвы, он сказал:

— Не дрейфь, палка-махалка! Будут нас награждать, а раз вызывают в Москву, то, наверное, к Феликсу Эдмундовичу или к Менжинскому.

После этого сообщения Костя заволновался, а когда поезд остановился у перрона Курского вокзала — заробел. «Шутка сказать, к самому Дзержинскому! А вдруг он посмотрит на меня и скажет: „Что это за шкет? Почему держите такого на службе в ГПУ? Уволить!“ Не надо было мне ехать, — думал Костя. — Если нас будут награждать, то зачем для этого ехать в Москву? Награду смог бы выдать на месте начальник Тамбовского ГПУ или наш Ян Вольдемарович. Так ведь было несколько раз. Собирали всех сотрудников, Ян Вольдемарович говорил речь и вручал награды: оружие с надписью, грамоты, часы, а чаще всего кожаные костюмы. Потом оркестр играл туш, и все шли в столовую на торжественный ужин или обед, вся торжественность которого заключалась в добавлении к обычному рациону компота или чая с сахаром внакладку».

В Москве Костя был первый раз. После тихого украинского города его оглушил московский шум, дребезг трамваев, крики мальчишек, торговавших папиросами на площади перед вокзалом, и зазывания извозчиков: «Пожалуйста! Прокачу на рысаке!».

Кирилл Митрофанович сел в близстоявшую пролетку и назвал адрес:

— Лубянка, гэпэу!

— Это туда, где два мужика над дверью?[30] — спросил извозчик.

— Туда, туда!

— С вас рублик.

— Вези, вези, потом считать будем! — оборвал его Бардин. — Не обидим!

«Рысак» московского извозчика затрусил мелкой рысцой по узким улицам. Костю удивило обилие церквей, больших магазинов, мелких лавчонок в подъездах домов, разносчиков с лотками, торговавших различными товарами, выкрикивавших их цены и добротность. Он невнимательно слушал, что рассказывал Кирилл Митрофанович о каких-то домах, мимо которых они проезжали. Мысли его были заняты предстоящей встречей с Дзержинским. Он никак не мог представить, «о чем он будет со мной говорить, о чем спросит? Как ему отвечать? Называть ли его по имени-отчеству или товарищ Дзержинский?». Пока Костя собирался спросить об этом Кирилла Митрофановича, экипаж пересек широкую площадь с фонтаном посередине и свернул к большому зданию, около которого стояли два автомобиля.

— Приехали, — сказал Бардин и расплатился с извозчиком.

Они получили пропуска и прошли в другой подъезд. Здесь Бардин на каждом шагу встречал знакомых. Они хлопали друг друга по плечам, обменивались шутливыми прозвищами.

В приемную Дзержинского они попали за десять минут до срока. Здесь уже находились «тамбовские плотники» и начальник Тамбовского ГПУ.

— Как дела, курносый? — обратился к нему «старшой», но Костя не успел ответить: их пригласили к Феликсу Эдмундовичу.

Когда открылась дверь в кабинет, Феликс Эдмундович стоял лицом к вошедшим у большого письменного стола. На столе часы, чернильный прибор, телефон. Позади на стене портрет Карла Маркса. Чуть в стороне маленький столик, за ним сидели двое мужчин в военной форме. На столике маузер в деревянной кобуре, какие-то папки и несколько небольших картонных коробочек. От двери до письменного стола широкая ковровая дорожка. Феликс Эдмундович, приветливо улыбаясь, пошел навстречу. Здороваясь с Кириллом Митрофановичем, спросил:

— А где борода?

— Сбрил, Феликс Эдмундович. Мешала! — вздохнул Бардин.

— Жаль, жаль! — посетовал Дзержинский.

Пока происходил этот разговор, Костя, не скрывая своего любопытства, рассматривал «первого и главного чекиста». Был он мало похож на известные ему газетные фотографии. Встретив его на улице, пожалуй бы, не узнал. Высок ростом, сухощав. Волосы чуть рыжеватые, зачесанные назад, большой выпуклый лоб, реденькая бородка клинышком. Одет в солдатскую гимнастерку и темные брюки, заправленные в хорошо начищенные сапоги. Голос глуховатый с едва заметным акцентом. Глаза его Костя рассмотреть не мог. Перед ним стоял широкоплечий тамбовский чекист Гриша. Когда Феликс Эдмундович протянул руку Косте и, добродушно посмеиваясь, сказал, что «не ожидал увидеть такого малорослого чекиста», Костя смутился, опустил глаза и успел разглядеть его руку с длинными, тонкими пальцами.

— Садитесь, товарищи! — пригласил Дзержинский.

Чекисты уселись на стулья вдоль стен. Феликс Эдмундович выслушал доклад начальника Тамбовского ГПУ о ходе операции по ликвидации банды Антоновых, задал несколько вопросов, после чего поблагодарил всех и поздравил с благополучным, а главное, быстрым завершением операции.

— Чем скорее уничтожишь ядовитую змею, тем спокойнее для окружающих, — сказал Феликс Эдмундович. — А ведь это наша основная обязанность и долг перед народом.

Он кивнул головой товарищу, сидевшему за маленьким столом, и, назвав его по имени-отчеству, сказал: «Приступим!».

Товарищ встал, прочел постановление Коллегии ОГПУ о награждении группы за отличное выполнение задания и стал называть фамилии.

Чекисты один за другим подходили к столу. Феликс Эдмундович еще раз благодарил каждого, пожимая руку, и вручал награду.

Все это виделось Косте, как в тумане. Но вот прозвучала фамилия Бардин. Кирилл Митрофанович поднялся со стула, не торопясь подошел к Феликсу Эдмундовичу и получил почетное революционное оружие — маузер. Он надел его через плечо, и только сейчас Костя заметил на его груди орден. Взволнованный, он не спускал глаз с Дзержинского и больше никого не видел и не слышал.

— Иди! Иди! Тебя вызывают! — подтолкнул Костю сидевший рядом с ним чекист.

Костя заторопился к столу.

Феликс Эдмундович подробно расспросил — сколько ему лет, учится он или только работает.

Отвечая, Костя смотрел ему в лицо и только сейчас разглядел его глаза. Были они очень внимательные и добрые, особенно когда он улыбался. Костя объяснил, что сейчас он не учится. Готовился к поступлению на рабфак, во время операции был ранен бандитами, находился в больнице и не поспел к началу занятий. «А из-за меня, — добавил Костя, — опоздал к приемным экзаменам и Кирилл Митрофанович».

— Ну, это поправимо, — заметил Дзержинский. — А что собираетесь делать сейчас?

— Год поработаю, буду вести борьбу с врагами…

Феликс Эдмундович чуть нахмурился. Глаза его стали строгими, и Косте показалось, потемнели. Он закурил, помолчал и сказал:

— Знаете, Константин, чтобы умело бороться с врагами, мало одного желания, храбрости и даже геройства! Мало! Сегодня врагов с ножом и обрезом остались единицы. Сейчас враги стали изворотливее, хитрее. Оружие у них иное. Бороться и обезвреживать их значительно труднее, чем бандита с обрезом. Для такой борьбы нужны знания! Нужны люди грамотные, образованные!

Протягивая Косте коробочку с наградой и пожимая руку, Феликс Эдмундович строго заметил:

— Надо учиться, Горлов! — Еще строже повторил: — Учиться! — и добавил, уже тоном приказа: — В ближайшие дни пойдете на учебу!

Только выйдя из здания ГПУ на Лубянскую площадь, Костя раскрыл коробочку. В ней лежали серебряные часы. На их верхней крышке было выгравировано: «Константину Горлову», а ниже надпись: «За геройство, проявленное в борьбе с врагами Революции от Коллегии ОГПУ. Москва, 1922 год».