8

Вопросы сыпались один за другим, но упрямая старуха не сдавалась. Однако бесплодные попытки объяснить судьям смысл сказанного ею утомили Жанну, и ее ответы становились все более скупыми и немногословными. В большом зале заседаний все чаще воцарялась тишина, которую нарушал лишь скрип пера. Секретарь суда без устали строчил страницу за страницей, и, казалось, слушанию дела, равно как и козням дьявола, не будет конца во веки вечные.

Внезапно ведьма покачнулась. Ноги у нее подкосились, и, падая, она вцепилась в полу камзола одного из стражников, да с такой силой, что на руках у нее проступили синие узловатые вены. Стражника повело в сторону, но, приложив неимоверное усилие, он сохранил равновесие. Однако ему пришлось согнуть ноги в коленях и, в свою очередь, ухватиться за женщину. Со стороны могло показаться, что они борются. Но уже в следующий момент мощный стражник в стальной кирасе резким движением стряхнул с себя изможденную старуху, и та свалилась на каменный пол, как тряпичная кукла. Взбешенный стражник молча поправил мундир и помахал перед собой рукой, отгоняя зловонный запах. Цепляясь костлявыми пальцами за гладкие каменные плиты, Жанна Бург приподнялась и, втянув голову в плечи, села на корточки. В этой позе она напоминала большую безголовую лягушку. Стражники не осмелились приблизиться к ней. Они были заметно напуганы.

Судьи-заседатели разом повернулись к председателю, который уже обдумывал свою заключительную речь, намереваясь покончить с этим делом и закрыть заседание.

Именно в этот момент произошло неожиданное событие, нарушившее затянувшуюся паузу. Караш д’Отан встал из-за стола и, обметая полами своей белой сутаны ступеньки подиума, где сидели члены суда, спустился к обвиняемой. Все, находившиеся в зале заседаний, изумленно уставились на иезуита.

Подойдя к старухе, тот опустился рядом с ней на колени и шепнул на ухо несколько слов. Сначала ничего не произошло. Потом женщина подняла голову. Святой отец осторожно обнял ее за плечи и сильным, но плавным рывком помог подняться на ноги. Обессилевшую старуху качало из стороны в сторону. Иезуит встал позади нее и, придерживая, как маленького ребенка, которого учат ходить, повел к скамье, стоявшей у стены.

— Принесите ей попить, — велел он стоявшему рядом слуге.

Тот торопливо вышел из зала и вернулся со стаканом холодной воды. Жанна Бург обеими руками схватила стакан и, захлебываясь, осушила его. В тишине послышался звук отрыжки.


Наконец председатель распорядился вернуть подсудимую на ее место и продолжить заседание. Порядок, казалось, был восстановлен. Однако поступок иезуита вызвал у Ла Барелля глухое раздражение, тем более, что он стал для всех полной неожиданностью. Председатель решил, что объяснится со священником, как только представится удобный момент. Вот уже более двадцати лет суд Миранжа имел статус гражданского, и духовным лицам, входившим, естественно, в его состав, следовало проявлять особую сдержанность и оказывать моральную поддержку лишь по просьбе председателя суда, когда тому требовалась помощь в принятии обоснованных решений.

Пока же ему придется потерпеть. Пусть этот инцидент выглядит чем-то несущественным, этаким мелким недоразумением. Но такой шаг мог дорого обойтись ему, ведь своей выходкой Армид[2] в сутане чуть было не отодвинул его на задний план. Поэтому перед вызовом других обвиняемых и свидетелей Ла Барелль решил всем показать, кто командует в этом зале. Перехватывая инициативу, он картинно раскинул руки, взмахнув, словно крыльями, широкими красными рукавами мантии.

— Обвиняемая повторила то, что показала под пыткой. Но на этот раз признания были получены без всякого принуждения. Несмотря на различные методы, результаты допросов совпадают. Каждый из вас имел возможность убедиться, что особа, известная как Жанна Бург, без колебаний сообщила суду сведения столь же омерзительные, сколь и полезные. И этим мы, конечно, во многом обязаны судье Бушару, который провел прекрасную работу.

Последнюю фразу председатель произнес с особым нажимом. Ему очень хотелось принизить авторитет нахального иезуита, но для этого требовалось повысить престиж судьи, и в этом он видел свою прямую обязанность. Выставив указующий перст из пены кружевного манжета, Ла Барелль грозно нацелил его на обвиняемую.

— Всего в нескольких лье отсюда, господа, проводятся дьявольские оргии! И их участники, как вы могли в этом убедиться, не испытывают никаких угрызений совести! Народ находится под их влиянием. Зло ширится. Скоро вся Бургундия будет в его власти!

Упиваясь собственным красноречием, Ла Барелль даже не заметил, как посеял черное зерно раздора в души своих помощников. Канэн никак не мог прийти в себя от комплиментов, сказанных в адрес Бушара, а Бушар знал, что ему так и не удалось взять верх над старой ведьмой.

Канэн, у которого от зависти спирало дыхание, не выдержал первым:

— Жанна Бург косит на один глаз, что, равно как колченогость, родимые пятна и заячья губа, указывает на принадлежность к ведьмам и колдунам… Но растительность у нее на лице слишком редкая, что не дает оснований считать ее бородатой женщиной.

На это Бушар возразил, что вовсе не обязательно иметь густой волосяной покров, чтобы считаться бородатым. По его мнению, Жанна Бург и есть та самая бородатая ведьма.

Но Канэн придерживался иной точки зрения: бородатой ведьмой была не кто иная, как вдова Дюмулен. Свою позицию он мотивировал тем, что старуха Бург очень подробно описала бородатую женщину, как если бы была ее соседкой. А это доказывает, что сама она не может быть бородатой ведьмой. Но решающий аргумент судьи Канэна сводился к тому, что Люцифер не возжелал бы женщину со столь отталкивающей внешностью!

Бушар прервал его, упирая на тот факт, что подобная точность в описании внешности свидетельствует как раз об обратном, а именно о том, что богопротивным созданием является старуха.

Конец перепалке положило только вмешательство председателя Ла Барелля. Он напомнил спорщикам, что есть еще третья подозреваемая, и добавил: лично его поражает, до какой степени совпадают свидетельские показания. Кроме того, ему хотелось бы знать, что думает по этому поводу господин королевский инспектор.

— Я хочу знать, была ли обвиняемая непосредственной участницей описанных ею событий или она лишь пересказала слышанное ранее от третьего лица, — заявил Данвер.

— В таком случае допросы обвиняемых теряют всякий смысл! — негодующе вскричал Бушар. — Любое свидетельское показание может быть подвергнуто сомнению и стать объектом махинаций!

Он повернулся к председателю суда, рассчитывая на его поддержку. Тот не заставил себя ждать и по-отечески наставительно произнес:

— Мы должны рассматривать дела в духе справедливости и честности, принимать на веру только голую правду. — И, обратившись к Данверу, добавил: — В стремлении открыть невидимую сторону вещей мы можем дойти до того, что начнем подозревать самих себя! Чтобы нас обвиняли в колдовстве! Ха-ха!.. Я шучу, господин инспектор. Для нас главное — не видимая сторона вещей и не их изнанка, а только истина.

Лейтенант Шатэнь коротко хохотнул, а офицер Мало, сбитый с толку мудреными разговорами, нахмурил брови.

— Если же говорить серьезно, господин инспектор, — продолжил Тимоте де Ла Барелль, — внешность обвиняемой полностью соответствует портрету ведьмы, описанному в «Malleus Maleficarum». Мне нечего добавить. Я не собираюсь дополнять его. Он и так отвратителен… Этот «Молот ведьм» с его примечаниями в конце очень удобен. Структура книги прекрасно продумана, вы не находите?

— И что же в ней говорится относительно нашей обвиняемой? — спросил иезуит.

Председатель метнул в него быстрый взгляд исподлобья. Снова этот придира! Когда же, наконец, суды избавятся от религиозных фатов? Однако его ответ прозвучал мягко, почти ласково:

— Ах, святой отец! Вы же знаете «Malleus» не хуже меня. Как там, к примеру, говорится о тяге женщин к плотским наслаждениям? Она неутолима! И, мне кажется, все это почувствовали, когда старуха с нескрываемым удовольствием рассказывала о любовных утехах ведьм. Это вас не удивляет, святой отец?

— А что еще говорится в этой книге? — поинтересовался офицер Мало.

Лейтенант Шатэнь толкнул его локтем в бок и прыснул со смеху. Но председатель призвал обоих к порядку, напомнив, что тут нет ничего смешного и в один прекрасный день они сами могли бы стать жертвами этих женщин, которые «собирают мужские члены, прячут их в железные ящики и птичьи гнезда, где они извиваются подобно червям…».

Офицер раздул толстые щеки и выпучил глаза.

Лейтенант кашлянул и отреагировал сугубо по-военному:

— Мы конфискуем все железные ящики и обыщем все птичьи гнезда.

— Это дело долгое и трудное, — вздохнул Ла Барелль.

Но лейтенант Шатэнь был практиком, и подобные сомнения его не смущали.

— На выполнение этой работы я выделю десять стражников. Народ больше не будет жаловаться на медлительность правосудия. Мы не дадим покоя ведьмам, угомоним возмутителей спокойствия и прочешем весь город.

— Хороший план, — лаконично заключил председатель суда.


Скучные и утомительные допросы продолжались весь день. Количество подозреваемых и свидетелей росло как на дрожжах, а их показания были запутанными и зачастую противоречивыми. Тимоте де Ла Барелль старался сосредоточить работу на установлении виновных и проверке свидетельских показаний. Свою главную задачу он видел в поиске ключевой фигуры неслыханного заговора и решил, что во имя правосудия будет трудиться не покладая рук до тех пор, пока не найдет бородатую женщину.


Наступил вечер, и Жаспар заперся в своей комнате.

В тусклом свете лампы, свисавшей с потолочной балки, он установил мольберт и принялся за работу. Несмотря на теплую шерстяную одежду, он чувствовал себя немного зябко. Время от времени судья то напевал себе под нос, то тихонько насвистывал приходившие в голову мелодии. Постепенно из-под его руки на шероховатой поверхности бумаги стало появляться изображение крокуса. Еще немного усилий, и цветок предстанет во всей своей красе, радуя глаз плавностью линий и молочной белизной лепестков. Затем он постарается проработать его сердцевинку — три тычинки и пестик, состоящий из трех пластинок с махровыми краями. Он сделает это аккуратно и точно, ибо только точность, по словам Дюрера, порождала истинную красоту.

В окне напротив зажегся свет. Жаспар понял это по отблеску в стекле своей лампы. Он мог следить за колеблющимся отражением, хотя сам стоял неподвижно, повернувшись спиной к окну. Двигалась только его правая рука, отыскивая правильный контур чашечки цветка. Вдова находилась в комнате, которая соседствовала с трактиром. Пятно света потускнело и расплылось, словно тень закрыла огонь в очаге или пламя свечи… Потом отражение в лампе снова стало четким, но каким-то обрезанным. Виднелась лишь его часть, незавершенная, как рисунок крокуса. Окруженный листьями, стебель цветка был таким прямым, что его можно было чертить по линейке. Даже теперь он тянулся к небу.


В дверь постучали. Данвер не ответил, полагая, что его больше не станут беспокоить, однако ошибся. Дверь приоткрылась. Жаспар открыл было рот, чтобы выразить свое возмущение этим бесцеремонным вторжением, но увидел на пороге Коломбана с тяжелой корзиной поленьев.

— Дрова для камина! Иначе вы здесь замерзнете!.. Ой, какой цветок! — мальчик восхищенно взмахнул рукой. — Я разведу огонь. Это будет быстро. Я произнесу волшебное заклинание, и огонь сразу же разгорится.

Спустя несколько мгновений над поленьями заплясали языки пламени. Коломбан отодвинулся от камина, но уходить не торопился. Он подошел к окну и вздохнул.

— Интересно, что она сейчас делает?

Жаспар сосредоточенно прорисовывал стебель цветка.

— Ее муж был неприятным типом, — Коломбан обернулся и увидел, что его слова привлекли внимание судьи. — Она правильно сделала, что избавилась от него.

Жаспар пожал плечами. Ему хотелось, чтобы Коломбан ушел, но не хватало решимости выставить мальчишку за дверь.

— Он всегда был в плохом настроении, постоянно бранил детей. А они показывали ему язык, едва он поворачивался к ним спиной. Кроме того, он носил слишком тесное платье, — Коломбан расхохотался.

Жаспар поднял голову и увидел его щербатый, растянутый до ушей рот. Интересно, сколько зубов ему не хватает? Найденыш, ставший мальчиком для битья…

— О-ля-ля! Его брюхо выпирало во все стороны, как тесто из кадки! — давясь со смеху, продолжал парнишка, но серьезный вид судьи призвал его к порядку. — Ну всё, всё, молчу, — он прикрыл рот ладошкой, но это не помогло ему сдержать рвущийся наружу хохот. — Его снадобья убивали людей! Кое-какие лечили, но другие убивали. Да он и сам помер, пробуя их. Он ошибся! А может, его жена, которая смешивала их. Нарочно. Все больше и больше людей говорят, что это она убила его, — Коломбан посмотрел на судью, чтобы знать, может ли продолжать. — И правильно сделала, — он больше не оборачивался и говорил сам себе: — Мне бы очень хотелось, чтоб она была моей матерью. У меня нет мамы… Я бы хотел иметь такую маму, как она. И отца у меня тоже нет… — Голос его окреп и стал тверже: — Я бы хотел, чтобы им были вы.

Жаспар рисовал. Коломбан продолжал говорить, глядя в окно. Он размышлял вслух, задавал вопросы и сам же отвечал на них. Его голос становился все тише и тише и наконец превратился в чуть слышное непрерывное бормотание, похожее на журчание ручейка. Однако до настоящей тишины, нужной Жаспару, было еще далеко.

— Тебе пора идти, — сказал он мальчику.

— Да. Внизу уже начинают орать. Слышите?

Коломбан чуть постоял, переминаясь с ноги на ногу, затем стремглав выскочил из комнаты. Проводив его взглядом, Жаспар Данвер вернулся к своему занятию. Крокус обрел окончательные формы и уже начал дышать.

Загрузка...