Глава вторая. Двойное предательство и хреновое будущее

Играя в покер – не считай шулером только себя.

И будь готов чем-то жертвовать

Песни Койота

Людям, создавшим современные железные дороги, нужно, как жизнь придет в себя, отлить памятник, не иначе. Из, мать его, золота, настоящего и не шибко фальшивого, йа. Как еще, если мир сгорел почти в труху, землю перепахало бороздами атомной бороны, а вот она, простая железка, выдержала и восстала из пепла мира, захлебнувшегося собственной кровавой блевотиной? Натюрлих, именно так и стоит поступить, сделать золотого истукана, даже если придется выдрать все коронки из аурума, оставшиеся у выживших. На хрена такое зверство, если ювелирные ограблены не полностью? Да так веселее, и все тут.

Хаунд, запертый в огромном ящике, дремал. Не пускал слюни в капюшон выданной от щедроты армейской куртки, а именно дремал. Как и полагается большому опасному хищнику, альфе, мать его, и доминирующему самцу. Отдыхал, набирался сил и слушал мир вокруг и себя в нем. И пока ему нравилась только чертова железка, шайссе. Почти не трясло.

На платформу, забранную по краям металлическими пластинами, с боевыми постами на носу с кормой, его доставили в огромном ящике, вместе с еще десятком таких же. На каждом из них стояла маркировка «Стекло», а внутри скрывались именно листы стекла, производимые в одном из цехов огромного завода. Человеческая мысль штука великая, создать солнечные батареи оказалось сложно, но зато прибыльно. И где делать такие, если не на космическом производстве, йа?

Его разместили с краю, рядом с откидывающимся бортом, закрыв небольшой вырезанный глазок. Да и ладно, Хаунду все было ясно без глаз.

Состав сцепили из трех платформ небольшого локомотива с территории соседнего авиационного завода, восстановив старика и превратив в броневик на мазутном ходу. Коммерция коммерцией, деловые отношения и бла-бла-бла, но доверять Прогресс любил только своей силе. Судя по доносящимся запахам, сила в основном состояла из тех самых боевых постов, стандартно вооруженных ухоженным ПК, граником и чем-то еще – скорее всего, теми самыми огнеметами. Из чего делалась смесь, вот что было интересно. С топливом в последнее время вроде бы стало лучше, но напрягов, как ни странно, не убавилось.

– Семеныч, что везем?

– Кому Семеныч, кому товарищ капитан.

– Э-э-э… товарищ капитан, что везем?

– А это не твое дело, Маслов, ты охраняй, головой по сторонам крути и прочее, положенное тебе по должности. Усек, Васек?

– Да.

– Хер на, а ты должен ответить – так точно.

О, это ж та самая падла, напавшая на бункер. Семеныч, значит, гут, запомнил. А чего он тут потерял, интересно? Хаунд, втягивая воздух и слушая все звуки вокруг, пытался понять – что не так? Что?!

Задача у него сложная, не отнять, но справится, есть ради чего. Доберется, найдет, вернется, сдаст ублюдкам съемный пульт управления первого модуля хренова завода. Если все пойдет по плану. А вот что-то, то ли звериное чутье, то ли интуиция, то ли задница, подсказывала сейчас обратное, йа. И осталось только понять, как выбраться из крепко заколоченного ящика, потому как…

Что за запах? Странно-химический и режущий нос, а?

Пес успел понять, но не успел ничего сделать. Бороться с ядреным транквилизатором, сделанным на Клинической и пользуемым им самим несколько раз, не вышло. Духовушка, влезшая в прорезанную дырку, коротко плюнула дротиком. Хаунд успел ударить ногой, пытаясь выбить нижнюю стенку, ударил еще раз. Но только получил дротик с другой стороны, потом третий, уже угасая и проваливаясь в мерцающую темноту наркосна.

Аллес, фрейнд, приплыли. Песец котенку, срать не будет. А начиналось вроде все хорошо.


– Хорошо стреножили?

Когда слышишь такое, не нравится все и сразу. От тона говорящего и до заложенного смысла. Не говоря о недавних воспоминаниях. Хаунд, рыкнув, попытался дернуться.

Не вышло. Руки-ноги намертво закрепили к чему-то, смахивающему на носилки, а на голову тупо нацепили мешок. Вонючий и, в лучшем случае, из-под гнилой картошки. Рот замотан, даже типа кляп внутри, хорошо хоть не такой блевотворный, как штуковина на башке.

– Да. Не порвет.

– Что с рукой у него, выяснил?

– Когда брали, то ранили. Врач что-то делал, заживет, думаю. Он же мутант, им это как два пальца об асфальт.

Да ну, рихтиг? Жутко хочется показать, что ему как два пальца об асфальт. К примеру – вспороть пару трахей у каких-то неведомых ублюдков.

– Смотри, чет он дергается!

– Очнулся. Снимай мешок.

Глаза Хаунд напряг сразу, как услышал последнее. Глаза штука важная, их беречь нужно. А уж как там рассеивается солнечная радиация через убитый озоновый слой и рассеивается ли вообще, само собой, ему неизвестно. Потому он так любил маски с темными стеклами, берег каждую и всегда старался держать про запас парочку.

А как еще, если зенки такие?

Какие?

Первое – хорошие, мутировавшие глазенапы, выдающие его природу сразу, даже если всю башку замотать. Попался ему как-то врач-окулист, не из тех, что на Клинической станции Самары жили-поживали, оказавшись там в Войну из медуниверситета и его больницы. Не, шиш, лекарь попался интересный, попалась, вернее. Работала тетя всю свою сознательную жизнь в больнице имени Ерошевского, одной из лучших на всю страну из занимавшихся зрением. И вцепилась в него, случайно столкнувшись на Гагаринской, как репей в собачий хвост, натурально, йа.

Вот тут-то пряталось второе интересное про глаза и не самое лучшее, если вдуматься. Зрачок у Хаунда оказался схож с лисьим, вертикально-овальный и меняющий форму, приспосабливаясь к освещению. Мудреное слово «тапетум», какой-то специальный слой, идущий в глубине глаза, позволял видеть даже при слабом освещении. И вот все эти особенности, с одной стороны, роскошно порадовали саму докторицу с Хаундом, а с другой… А с другой Пес огорчился. Потому как дорожить и беречь такое сокровище ему рекомендовали очень серьезно.

А тут прямо никакого уважения, из потемок да на белый свет. Скоты, одно слово.

– Кабздец, красавчик.

– Хрена се образина.

Нависли сверху, уставившись и сопя. Вот и маска нашлась, трофеем на чужой башке, бритой под ноль. Ладно бы лицо еще было нормальным, раз уж считает его то ли образиной, то ли красавчиком в степени минус пять. А так – дебил дебилом, хрюкальник, совершенно не помеченный печатью интеллекта, только оспинами да следами прыщей.

Хаунд рыкнул через свой намордник, совершенно не желая молчать перед упырями.

– Дергается, ишь чево. Спокойно лежи, рожа.

Дебил молчал, скалился и считал себя хозяином, свинота – натурально розовощекий порось с брылями отвисших щек. Еще и щетина сивая, ну вылитый кастрированный хряк, йа.

Спокойно, значит?

– Не угомонишься, падла, я тебе руку вообще в фарш превращу, понял?

Хаунд зыркнул напоследок и затих. Руку снова дергало изнутри укусами раскрошившихся гнилых клыков. А она ему точно пригодится в ближайшее время.

– Умничка, разрешу в сортир сходить, как доберемся. Грузите, чо встали?!

Опять носилки, что ли? Да что ж такое, йа! Тягают его взад-вперед два дня подряд, конца и краю нет. Подошли какие-то четверо, опасливо косились, но взялись за ручки, подняли, перенесли. Справа попахивало лошадью, туда они и направились. Он покосился, разглядывая серое-зеленое вокруг: желтые пучки умирающего осеннего камыша, перекошенные старые заборы и проваленные крыши. И все это на огромном холме, уходящем вверх и в сторону. А раз так, то оказался Хаунд не иначе как у Алексеевской горы и ее огромных дач, больше в этих чигирях такого не водится.

И его, упаковав по рукам-ногам, куда-то везли. Железки видно не было, но она рядом, нюх не подводил. Маслом и топливом несло из-за лошади. И картина вырисовывалась плохая.

Товарищ капитан как-то-его-там, наплевав на приказ, продал Хаунда как скотину. Продал то ли из-за меркантильности, то ли из-за странного чувства мести за вчерашнее. То ли… Нет, если бы это был просто саботаж, зачем нужны были бы транквилизатор и остальное? Шлепнуть, даже не тратя девять граммов свинца, свайкой через дырку, и все. Выкинул куда подальше и докладывай, мол, операция прошла успешно. Странно.

Но, в любом случае, все дерьмово, йа. Отвезут-то его один черт в Кинель, чтобы продать подальше, чтобы предательство интересов Прогресса не всплыло. И еще навариться… а еще от нескольких служивых – не тех фейсов, что думают головой, а которые работают руками-ногами, несло сраным синтетиком. Интересно, рихтиг. В долги влезли военные, подсели на дурь, а теперь отрабатывают?

Хаунда подкинуло и бросило вниз. Телега, шарабан из досок, явно металлической рамы и тракторных колес, даже не хрустнула и не просела. Добротная хреновина, ничего не скажешь.

– Погнали, – буркнул свинорылый, и тарантас тронулся.

Ехали, как водится, не долго и не коротко, а ровно столько, сколько нужно. И остановились. Хаунд, пытаясь понять, чем связали, старался не дергаться. Судя по нескольким онемевшим местам, в ход пошли самые обычные бытовые хомуты. Из пластика. Этого говна перед Войной наштамповали и понараспихивали по всяким «Стройматериалам» столько, что до сих пор хватало. Совсем хреново, это не порвешь.

– Что ждем? – поинтересовался херкин, сидевший с вожжами.

– С моря погоды, еб. – Свинорылый чего-то нервничал. Заметно потея, как самый настоящий боров, аж до явной вони. И помыться ему бы точно не мешало.

– Ты Фоме заплатил? – поинтересовался рябой.

– Рот закрой, – буркнул свинорылый, – все сделал. На этого накинь брезент. А лучше обмотайте прочнее, чтобы не отсвечивал.

Ответ на загадку пришел быстро. Одновременно с запахом двигающегося состава со стороны Смышляевки, откуда Хаунд должен был выбираться ножками. Эта гремучая смесь пришла даже раньше хорошо уловимого позванивания рельсов и о многом рассказала.

Продали его в обход всех правил и не поставив в известность резидента Прогресса. Сейчас прятали, старательно заматывая в большой кусок старого тента, чтобы не светился перед лишними глазами. Ну загрузили чего-то за отдельную плату на запланированной остановке в состав железнодорожников. Обычная контрабанда.

Вполне ясно, рихтиг, как дальше будет развиваться вся эта хренотень. Резидент на то и резидент, чтобы лишний раз не светиться в самом городе. Контрольная встреча, скорее всего, будет через неделю, если Хаунд не появится. Базар-то не часто случается, пару раз в неделю, и этот был крайним. А если сделать так, чтобы он не случился на следующей, то вообще хорошо. Четырнадцать дней, знаете ли, штука полезная. Что только нельзя провернуть за это время. Особенно когда война на носу и враг врага хочет опередить. Капитан Прогресса уже продался с потрохами кому-то. Идиот, что сказать.

Выжить в Войну, дотянуть через Беду, стать кем-то серьезным и подсесть на химическую бурду, превращавшую мозги в кисель… глупее не придумаешь. А еще, судя по всему, там победила жадность, а не трезвомыслие. Хаунд, согласно задумке, точно не должен вернуться. В Кинеле с мутантом разговаривать не станут, а просто так он там фейсов-агентов не найдет. Пока дойдет до Саввы и его командиров новость о проданном на рынке крепости волосатом чудовище, чего только не случится. А может и не дойти, на то и расчет был. Опасался сволочь-капитан только кого-то одному ему известного с состава, кого-то, работающего на того же Савву.

Потому его сейчас и пеленают плотнее, чтобы убрать в сторону всякие случайности. Вывод? Очень простой.

Покупатель должен оказаться со стороны Отрадного или Похвистнева, не иначе. В самом Кинеле, как слышал, если купят, то отправят на выработки нефти почти в ту же сторону. Но там железо и надсмотрщики, выбираться придется дольше. Красный Яр и Глинка – неплохо, но с пустыми руками возвращаться сейчас никак, а оттуда до Отрадного добираться хреново. Там М-5, выщербины трассы на Екат с Уфой, там рейдеры, снова враждующие со всеми подряд. А если в сторону Богатого, так совсем паршиво. О тех местах Хаунд почти ничего не знал. Так что, крути не крути, а надо ему туда, куда согласно заданию с договором. Йа, так оно и есть, натюрлих.

Состав громко заскрипел, останавливаясь. Его подняло, резануло жестким по спине, бросило на еще более твердое.

– Здорово, мужики.

– Здорово, Макар.

– Прячьте свою хрюшку подальше и не отсвечивайте. Или тут у вас корова?

– Лось, еб.

– Десятку сверху.

– Не до хера?

– А если пустить досмотреть?

– Договорились, десятку.

– Хер на воротник, родной, теперь уже пятнашку.

– Молчу.

– Молодчина.

Хаунд вздохнул. Про себя. С кляпом во рту иначе никак и не повздыхаешь. Пока все шло не особо плохо, не считая руки. Вот она беспокоила все сильнее, Оставалось надеяться на организм с иммунитетом, если бы не «но». «Но», если память не изменяла, оказалась несколькими ржавыми швеллерами, покрытыми всяким дерьмом, нанесенным ветрами и временем. В этого сраного дикобраза Пес приземлился, когда ему долбанули машину, а он сам прыгнул, почти не собравшись. Столбняк, натюрлих, вполне наплюет на железное здоровье мутанта. Особенно вне какой-никакой, но все же медицинской помощи.

Сейчас ему оставалось очень немногое: лежать и думать. Работать мозгами было уже лишним, ситуация прояснилась практически полностью и осталось дождаться подтверждения – самой продажи на рынке. Если все пройдет, как думалось, поймать момент и, изловчившись, освободиться, и заняться давно любимым и привычным делом. Каким? О, йа, тоже мне вопрос. Дело у него простое – убивать, и делал он это хорошо.

А раз так, то можно пока закрыть глаза и подремать оставшееся время пути. Тем более, учитывая скорость движения локомотива и состояние путей, ехать не меньше сорока минут. А сорок минут на войне, а она вокруг Хаунда вовсю и шевелила своей кровожадной паутиной, это много. Да и чего он не видел в Кинеле? Понятно, что так-то как раз ничего не видел, не побывав ни разу. Но общее представление имел.

Десять-пятнадцать железнодорожных путей, соединенных вместе для курсирования боевых дрезин в случае нападения или осады. Кольцо фортов – стеной такую площадь перекрыть сложно, так что фортификации там не сплошные, но продуманные. Старые, некоторые еще при царе-батюшке построенные, кирпичные здания. Новоделы, всякие вагончики, кибитки и шалаши из дерьма с палками. Относительно настоящие дома в слободках поодаль. Сам рынок, натюрлих, в огромной каменной кишке старого депо, оказавшегося сперва без дела, а потом совершенно полностью перешедшего под торговые нужды.

А там, глядишь, поесть получится, поспать в тепле, да еще попросить пожарить куренка… какого куренка, он же в плену? А, это уже сон. Гутен таг, дорогой, спасибо.


– Сука! Дрыхнет, что ли?

Хаунд приоткрыл глаз и уставился узким лисьим зрачком на свинорылого. Того, судя по всему, спокойствие не совсем обычного пленного несколько пробрало. Причем настолько, что знакомое движение, когда наружу появляется пистолет, мутант узнал сразу. Пришлось совсем притихнуть и открыть второй глаз. Не, а чего? Вполне понятная реакция работорговца и контрабандиста на совершенно умиротворенно давящего на массу образца живого товара. Не стоит будить лихо, пока то тихо, йа.

– Так-то лучше. – Свинорылый наклонился ближе и все же приложил ствол к голове Пса. – Слушай внимательно и моргай, если понял, когда спрошу. Усек?

Хаунд моргнул. И уставился на сраное свиное рыло. Втягивал воздух глубже, стараясь запомнить падлу не только глазами, но и нюхом. На хрена? Да чтобы потом из-под земли достать и сделать что-то заведомо нехорошее. И в меру кровавое. Он же не садист, в конце концов.

– Сейчас ты, рожа, очень спокойно будешь ожидать ошейника на шею, потом мы тебе освободим руки и оденем браслеты. А когда дядя скажет вставать, то встанешь и сделаешь все остальное. Ясно?

Хаунд моргнул. Чего тут непонятного-то? Не дергаться же, оказавшись в такой ситуации. Тут лишние телодвижения вредны своим наличием и последующими живительными инъекциями свинца в организм. Организм свой Хаунд любил и портить его не желал.

– Сапоги хорошие…

Свинорылый, покосившись на кого-то невидимого, сплюнул.

– И чо? Ты размер видишь? Их у нас даже вышибале не продашь. Не нога, сука, ласта, размер пятидесятый. Мутант, чего взять с него.

– Ну да…

Огорчение? Хаунд порадовался своей мутировавшей ножище, стоившей ему немало. Сапоги, чего говорить, явно великоваты большинству живущих в области людей. Хотя бы что-то ощутимо хорошее. В опорках, босиком или там, в лаптях, он шастать не любил.

– Бо́шку подними.

Поднял. Ощутил холод металла, явно необшитого хотя бы дерматином. Оно понятно, тут перепродажа, чего цацкаться – натрет ему до крови или нет.

Чпок-чпок-чпок… это уже хомуты срезают с рук. Чешущихся в желании свернуть пару шей рук. Терпи, Хаунд, терпи, время придет.

– Сел.

Тело затекло, но слушалось. Он согнулся, поднимая самого себя как колоду.

– Руки за спину.

Да пожалуйста. Гутен таг, браслеты, давно не ощущались.

Чпок-чпок-чпок. Ноги свободны. О-у-у-у, как кровь кинулась.

– Поднимите его.

Гуманисты хреновы.

Его подхватили за плечи, подтолкнули вверх. Пес встал, стараясь удержаться и не упасть. Кровь бежала быстрее, зло колола иголками, разбегаясь колючей проволокой по всему телу. Покрутил головой, заработав леща.

– Спокойно стой, тварь! Намордник давайте.

Вонючий онуч ему сняли, дали вдохнуть воздуха и отплеваться от накопившейся слюны. Даже напился, пусть и пришлось жалостно тянуться губами за постоянно убираемым горлышком фляги. Ничего, йа, он потерпит.

Намордник был добротным, с металлическими удилами, врезавшимися в края губ, растягивая их. На затылке, не жалея, затянули ремень.

– О, готов, шеф. Принимайте.

Свиномордый возник перед ним, оказавшись почти коротышкой. Стоял, брезгливо оглядывая Хаунда с ног до головы.

– Ну ты и скотина… За мной иди.

Хаунд на всякий случай моргнул и кивнул. Мало ли, вдруг он дебил, как напарник. Тот выше и крепче, но идиотом выглядеть не перестал. И хорошо, такого жалеть точно не придется. Вдруг захочет расплодиться? А зачем Земле-матушке сейчас нужны форменные дауны вместо нормальных людей?

Идти поначалу было тяжеловато, но скоро все навыки восстановились. Кроме руки, так и не желавшей хотя бы начинать болеть поменьше. И выздоравливать. Не нравился Хаунду один момент с ней. Вернее, даже два: сильная дергающая боль в пальцах, распаханных рваным краем одного из тех чертовых швеллеров, и запах. Запах не нравился еще больше. Гнилостный такой сладковатый запах.

А вокруг раскинулась крепость Кинель. Вся из себя приземистая, крепкая, сплошь кирпич, бетон да металл. Крепко несло маслом, мазутом и солярой, большим скопищем людей и животных, вездесуще-железнодорожным креозотом. По путям, по своим делам, катилось несколько тележек-дрезин, нагруженных ящиками, мешками и людьми. Анклав с виду казался основательным, богатым и вольным. Старые часы – большущий белый кругляш на низком и длинном здании с вполне целым перроном – даже шли. Эвон как, йа, удивительное дело!

Своих товарищей по несчастью Хаунд начал замечать сразу же. Разобраться с ходу – людей или мутантов, особо не вышло. Чересчур много у них общего, вонявшего грязью, немытыми телами, кровью и безнадегой. Хотя дело шло к обеду, рынок, видать работал вовсю. Вереницы мужиков, баб и детишек, связанных веревками, соединенных цепями и даже в колодках, так и тянулись куда-то вбок.

– Стоять!

Свинорылый недовольно покосился на троицу в сером, с короткими автоматами.

– Это что?

– Товар, Степа, не видно, чтоль?

– Где документы и клеймо?

– Степ, мы только…

Степан, дернув губой, покосился на свинорылого безо всякого уважения.

– Там ваши покупатели торгуют основную партию. Не сделаете как нужно, хрен к ним попадете сегодня. Марш к врачу.

Хаунд, сам того не желая, оскалился, как смог, в ухмылке. Цивилизация, натюрлих. Проход больным животным и рабам на территорию торговли строго запрещен. Дожили, мать его, йа. И это в единственном в мире государстве когда-то победившего социализма, стране рабочих и крестьян. Царь-Освободитель, надо полагать, сейчас вертится аки веретено. Он им отмену крепостного права чуть ли не раньше, чем в США, соорудил, а они, только выпало, давай снова людишками торговать.

Да еще и по всем правилам, с осмотром у ветеринара. Интересно, им придется очередь выжидать, пропуская вперед крестьян с курами-несушками и поросятами?

– Иди, сука, чего застыл! – рыкнул свинорылый и толкнул в поясницу.

И зря. Твоя смерть, майн фрёйнд, стала на пять минут мучительнее.

Врачи размещались в том самом здании с часами. Оказалось оно ни много ни мало, а бывшим вокзалом. Даже длинные соединенные сиденья виднелись где-то вдалеке.

«Организмы на продажу – проверять здесь».

Хаунд, рыкнув от удовольствия, полюбовался аккуратной вывеской в противоположном углу. Натюрлих, хорошее чувство юмора у местных.

– Хрюкаешь? – не поняв, спросил свинорылый. – Правильно, тебе, кабанище, самое там место.

Хаунд покосился на него и потопал в указанную сторону. Очередь наблюдалась, но свинорылый собственник недавнего хозяина всея Товарной плевать на нее хотел. Видать, был все же в чести и заносил санврачам немалый магарыч.

Красивая и крепкая баба, явно селянка, с клеткой, полной типа цыплят, фыркнула, но подвинулась. Взгляд скользнул по Хаунду, и тот непроизвольно принял прямо-таки гренадерскую стать, развернув плечи и выставив грудь. И подмигнул. Тетка фыркнула еще раз, но взгляд не отвела, лукаво улыбаясь. Знать, с мутантами сурово только в самом Кинеле, в окрестностях нравы попроще.

– Оу, кто тут у нас?

Голос оказался женским, молодым и красивым. Хозяйка голоса выглядела под стать ему: с копной светлых густых волос, одетая откровенно вызывающе, если такое можно было сказать о текущем времени. Во всяком случае, на характер работы указывал именно белый халат, восхитивший Хаунда, а все остальное, стройное и поджарое, было обтянуто самым настоящим джинсовым костюмом. Вот такие пироги с котятами, кому Беда вокруг, кому все хорошо. И дело, надо полагать, вовсе не симпатичной рожице и упругих сисечках, размера так третьего, виднеющихся в низко расстегнутой курточке.

– Здрасьте, Ольга Николавна.

– И вам того же самого, капитан Негоро.

– А?

– Ничего, не обращайте внимания.

Хаунда уже начало злить незнание имени его покупателя-перепродажника. Запах и внешность хорошо, но искать лучше по точным данным. Потом.

– Каков экземпляр… – протянула красивая Ольга Николавна, рассматривая Пса. – Ну, раздевайте мужчину.

– На хера? – поинтересовался дебиловатый напарник свиномордого.

– Не на хера, Пантыкин, а потому как санконтроль. На предмет врожденных и полученных патологий, паразитов, явных признаков заболеваний и проверку всего остального. А будете хамить, так пойдете сидеть и ждать результаты анализов. Кровь, кал, моча, соскобы слизистой и прочее. Имею полное право отправить вашего крепыша в карантин. На трое суток, как минимум.

Пантыкин, значит? Хаунд покосился на дебилушку Пантыкина и внутренне пообещал ему чуть более ранее задуманного. Из всей палитры болезненных способов умерщвления, имевшихся для таких случаев в голове.

– Ольга Николавна… – протянул свиномордый. – Свои же люди, ну…

– Во-первых, Николаевна. Во-вторых, если свои, то дополнительный штраф небольшой. Двадцать пятерок. А будете возмущаться, так карантин. А Кот уходит сегодня, ну, либо завтра утром. Вы же знаете о Коте?

Свиномордый сглотнул и преобразился. Если и мелькала в глазках, обросших светлыми ресничками, жадность, то тут же пропала, и карман красивой Ольги Николавны наполнился приятными звяканьем и весом бодро отсыпанных патриков.

– Эту страну погубит коррупция, – вдруг вякнул Пантыкин, явно переживавший потерю заработка сверх запланированного.

– На хер пошел! – рявкнули, одновременно, старший компаньона дебилушки и санврач.

– Пристегивай, – смилостивилась и не стала задирать штраф хозяйка кабинета, – и давай быстрее. Рынок не ждет.

Цепь крепилась к стене. Капитальной такой, из кладки советских времен, приваренной концом к выступающему толстому уголку. И не каким-то там карабином, а самым натуральным замком. И такой милоты, видно, для конвейерного осмотра, было еще пять штук.

– Дернешься, прострелю колено, – ласково пообещала красавица, достав из ящика стола обрез. – У меня картечь, чтобы наверняка.

Хаунд пожал плечами и, дождавшись снятия прочего железа, разделся. Намордник ему оставили, но хотя бы получилось вытереть слюну, текущую, как у бульдога. Настоящих бульдогов Пес никогда не видел, но среди гнилопсов водились явно схожие.

– Ты руку попортил? – поинтересовалась женщина, пробежав по Хаунду глазами. – В целом все нормально, уши только наполовину целые, но это не страшно. Слышит-то хорошо. Сними эту хрень с него, зубы проверю.

И отошла, снова взяв обрез. Надо же, как быстро становятся профессионалами в выпускании мозгов с кишками даже красивые и вроде бы мирные женщины.

Пес засипел, отплевавшись и косясь вниз, на собственную бороду, полностью блестящую от слюны.

– Пей, выродок! – Свинорылый ткнул флягу. – Задрал ты уже.

– Открой рот. – Ольга Николавна подошла ближе. – Хорошо, как у нормального жеребца.

– А у меня все, как у нормального жеребца. Ой, доктор, я вас чем-то задел…

– Ты его кастрировать не думал? – Врач повернулась к свинорылому.

– Кот кастрата точно не купит. Да и валяцца станет с неделю, не меньше.

– Угу, верно. – Ольга Николавна повернулась обратно и рукой в плотной кожаной перчатке вдруг резко сжала «что-то» в самом низу Хаунда. – Ой, неужели ему больно? Зато меня ничего не касается.

– Отстегивать?

– Нет. – Врач поморщилась. – Может, Кот за него и вообще не заплатит. Но продавать скотину с сепсисом я тебе не позволю. Выбор невелик, если разбираться. Или он сам помрет, через неделю, или я удалю органы с абсцессом.

– Чо?

– Мизинец и безымянный, лучше полностью. Так ты хотя бы его на работы продашь. Иначе помрет и все. Намордник надень, вдруг орать примется, а у меня голова с утра болит. И да, если верить всяким слухам, лучше продать его в Оренбург. Там Орден, исследования… а у него глаза вон какие, как у кошки. Или у кота. Да надевайте намордник уже.

Хаунд, сопя, не стал отводить лица, снова ощутив сталь во рту. Пальцы? Это плохо.

– Позови своего идиота.

Свинорылый, ворча, вышел, чтобы тут же вернуться с Пантыкиным.

А Ольга Николавна времени зря не теряла. Подкатила лоток на колесиках, почти по пупок Хаунду, зазвякала всем нужным. Жгут, несколько хирургических ножей разного размера, большие и прямо-таки сияющие ножницы. Загудела газовая горелка и снова звякнуло, когда санврач закрепила в специальных зажимах несколько странных железяк, больше похожих на приборы для мангала.

– Слушай сюда, хозяин эдакого жеребца. – Женщина остановилась напротив Хаунда, подняла взгляд, глянув ему в глаза, и вернулась к Свинорылому. – У него уже началась гангрена, думаю, из-за какого-то подхваченного дерьма. Мне даже не нужно проверять ему температуру, я и так вижу, что хреново, как бы он не старался выглядеть героем.

Только организм теперь не герой. Будь он городским имуществом или нормальным человеком, они могли бы потратить лекарства и попытаться сохранить пальцы. Но этот, лохматый, не то и не другое. Так что все просто: за него решает хозяин и врач. А врач решила попробовать сохранить имуществу жизнь. Пусть и без почти двух не самых нужных пальцев. Обезболивающего у меня нет, придется потерпеть. И потом тоже. Но зато останется в живых и будет очень долго благодарен тете врачу. Он понял?

Свинорылый ухватил Хаунда за горло:

– Всосал, да? Моргни.

Хаунд моргнул. Жить хотелось больше, пусть и без пальцев. Зря надеялся на организм – наверное, начал стареть. Раньше, года два назад, внимания бы не обратил на такую хрень, зажило бы, как на собаке.

– Клеймо сейчас поставь. – Свинорылый хмурился. – Мало ли.

– Пантыкин, сделай, мне руки помыть надо… Эй, молодой человек, крайнее тавро, категория Б, что ты там хитришь. На А он не тянет, инвалид.

Хаунд не стал дергаться в сторону. Встретил почти стеклянное от жара железо, раскаленную литеру, грудью. Зашипело, завоняло паленой шерстью и кожей с мясом. Его, Хаунда, телом. Но он стерпел, пусть и чуть не сломав клык.

– Раствор вон.

Пантыкин, нехорошо улыбаясь, взял «вон», пластиковую темную бутыль, и полил на горящий ожог. Перед глазами Пса вспыхнуло белым, и он взвыл.

– Руку вот сюда. – Врач показала на специальный выступ. – Пристегните ему руки с ногами и натяните цепи.

Звенья, позвякивая, потянулись через специальные кольца в стене. Хаунда зафиксировали четко, не дернешься.

Врач, пахнущая щелоком и чем-то едко-больничным, выбирала нож. Понятно, сперва спустит имевшиеся сухожилия и немножко плоти, потом резанет вон тем секатором. Отличная перспектива, натюрлих.

Что Хаунду не нравилось, так это запах собственного страха. Сразу стало ясно, что именно он, но от того легче не стало. Бояться было непривычно.

– Я закрепила жгут, как скажу, прижигайте. Культю тут не сделаешь, надо быстро.

Он выдержал до момента, когда второй раз за несколько минут его коснулось раскаленное железо.


Дорога ярости 2

Пытливый и меркантильный интеллект Карно добился своего. Тяжелые махины, работающие на всем, что горит, включая найденные у Киркомбината составы с углем, начали раскатывать по городу. Бывшие чехословацкие трамваи, казавшиеся неуклюжими, вместе с поддержкой мобильных групп рейдеров и вооружением от «Металла», неожиданно оказались серьезной силой.

Город, пару раз столкнувшись с ними в ходе пробных стычек у Оврага подпольщиков, отступил. Прогресс напрягся и выставил дополнительные посты на мосту через железку, ведущему к самому заводу, предварительно разобрав часть рельсов. Со стороны Заводского шоссе сделали то же самое, но удара с Кировского рынка заводчане опасались меньше.

И вот сейчас, неведомо как предупрежденные бывшими товарищами самого Зуба, люди Карно готовились его сжечь. Прямым попаданием, если не случится чуда или если Зуб не сможет справиться и ускориться.

Паровое чудовище накатывало справа, все ближе и ближе. Серо-стальное, обваренное плитами с пластинами, собираемыми хозяином ТТУ повсюду, с отвалами на обоих концах, едва заметное на фоне мертвых черных деревьев и грязных кирпичных корпусов больницы Калинина. Зуб заприметил-то его только из-за пара, вырывавшегося в решетку косой широкой трубы. Густо-белесые завитки машины, работавшей на полному ходу, светлели на безграничной мешковине низкого неба.

Паровик шел внаглую, но перекресток-то удерживали Братья Ветра, сейчас суетливо выставлявшие несколько «ежей» перед Зубом и явно растерявшиеся. Трамвай гудел рельсами, расшвыривая скопившиеся груды хлама, сухие ветки и остальное дерьмо, мешающее ему. Выстрелы рейдеров-байкеров, не имевших на посту крупного калибра, были ему что семечки. Зуб почти видел искры от рикошетивших пуль, как заводских, все более редких, так и самопальных. Скорости могло не хватить, а ему еще и маневрировать, протискиваясь между почти установленными «ежами».

«Главное, братишка, не сбрасывать скорость!»

Зуб, всему обученный сестрой, так и поступал. Даже сейчас, когда, вроде, надо наоборот… Но Девил была права всегда. Почти всегда. Сейчас, наверное, поступила бы так же, как он.

«Ласточка», рыкнув и вильнув в сторону, объехала «фолькс-транспортер», скрежетнув по борту и выдрав защитой куски и хлопья тут же разлетевшейся ржавчины. До перекрестка метров сто, трамваю – сто пятьдесят, не больше. Ну, братишка, давай!

Пост Братьев прятался в притащенном вагончике и мешках с песком, уложенных с двух сторон дороги. С левого укрепления херачили по нему, по Зубу. Хорошо…

На задних дверках, направленные чуть вверх и в стороны, темнели плоские коробки с тремя закрытыми дырками. Не для красоты, ясен пень, для дела. Направляющие для небольших и типа тепловых ловушек. Хотя на самом деле Кулибин зарядил туда те самые фосфорные заряды. Вот и пригодились.

Зуб открыл щиток на торпеде, туго провернул ручку динамо, дающего заряд на провода коробки, щелкнул левым пускачом.

Шихнуло, еще и еще раз, мелькнуло сбоку стремительно растущими белыми следами. Первый ушел влево, очень удачно, влетев прямо в окошко вагончика. Тот немедленно грохнул изнутри, вспыхнул как елка, выбросив разлетающиеся фосфорные огарки, не желающие тухнуть, и горяще-орущего рейдера.

Второй заряд разорвался прямо на пути троицы, старательно тащившей последнего «ежа», замкнувшего бы выезд с Москвы. Ударился о крепко сцепленные между собой куски рельсов, разлетелся ослепительной вспышкой, раскидав в сторону воющих Братьев, тут же охваченных беспощадным огнем.

Третий ударился о паровик, прямо в лобовую броню, рассыпался сияющими брызгами и попал в щели между наклонными плитами. Паровик пер себе дальше, хотя изнутри, через ближайший к носу порт, вдруг возникло густое облако чего-то загоревшегося, тут же смешавшегося с паром. Трамвай накатил на перекресток, снеся к чертовой матери замешкавшего рейдера, который не успел выстрелить в летящую машину и старался теперь помешать всем своим огромным телом…

– А-а-а! – Зуб заорал, видя лазейку для «ласточки», узкую полоску крошащегося асфальта. – На-а-а-а!

Дикое и первобытное, замешанное на страхе и желании жить, рвалось наружу этим воплем. Машина вильнула влево и тут же, подчиняясь выкрученному рулю, ушла направо, едва не клюкнув бортом в никак не останавливающийся паровик.

А тот вдруг дрогнул изнутри, на глазах набух и лопнул, взорвавшись рыжими жадными языками пламени. Рвануло громко, докатившись даже внутрь «ласточки», чудом удержавшейся на выщербленной трассе и сейчас с трудом выравниваемой Зубом.

Грохнуло еще раз, разлетаясь в труху от рвущихся пороховых зарядов, наверняка вытащенных из упаковки, куда порох прятали мастера «Коммунара», поставлявшие боеприпасы всему городу.

Зуб вдавил газ и понесся вперед, понимая, как быстро нужно набрать скорость, ведь сейчас…

Шарахнуло так, что он чуть не обоссался со страху. Зазвенело по крыше, авто тряхнуло и чуть не повело. Рванула паровая машина, потревоженная разрывами и точно треснувшая в котле и прочих хитрых механизмах. Трамвай мелькнул в зеркале, разлетающийся и уже мертвый, похоронив с собой раскиданный вокруг весь свой экипаж.

Грохот оглушил. Зуб потряс головой, звеневшей изнутри, пальцем поковырял в ухе и замер. Сзади, треща выхлопами, за ним на байках неслись незамеченные Братья Ветра.

Загрузка...