Предисловие к Мирозданию

Другое место. Тоже тонкий мир, но, видимо, пониже,

Стенки, пол – всё выглядит покрепче.

Здесь трое ангелов ведут свою беседу

в форме людей, но с крыльями. Одна из них чуть слышно,

про себя, не отрывая взгляда от соседа

слева, шепчет.

Ах, как он смотрит не неё! Она в своём земном обличье

так хороша! Девичье

что-то в ней живёт, что позже в женщине, в матроне

найти так трудно.

Обычно,

возродившись ангелом, становятся спокойней,

но вот Адель другая,

в движеньях – грация, а размышленья – му́дры.

Как смотрит он! Совсем не отрываясь,

а ей, похоже, всё равно.

Она, по-дружески играясь,

клонясь, сгибаясь, двигая плечом,

его сама, того не замечая, привечает.

Как много ей дано!

А он ведётся. Только всё впустую.

Ведь лишь взаимная любовь

двух ангелов на новую ступень поднять сумеет, творя

единого,

но с высшей сутью

из обоих.

Сама себе признаюсь – я ревную.

Он, как прекрасная картина,

напоминает что-то. Точно!

Он похож на то лицо с одной панели

старой. Портрет фаюмский, и в такое же одет бельё.

Она ж ему годится в дочки!

Ах, как глядит, весь очарованный Аделью

и не отводит взгляда от неё.

Они беседуют.

Свет, будто бы закатный, но темнота ещё не скоро

за ним последует.

Адель смеётся шутке Загадора,

тот улыбается в ответ,

довольный тем, что произвел эффект.

Лишь Исабель меж ревностью и дружбой,

вставляет звуки, где слова не нужны.

Зажглись огни. Хотя ещё закат

подсвечивает розовым волну,

видны дорога, рампа, скат

с неё на пляж и на углу

застрявшее авто.

С ним рядом человек, глядящий под капот.

Одет в потёртое пальто

фасона бывших мод.

Ну вот, заглохла. И не завести.

Всего чуть-чуть до парапета

осталось, которым город почти врос

в залив. Как неожиданна та вспышка света,

колёс занос

и будто крик: «Пусти!».

И хруст при этом.

Металл, что ль, лопнул от нагрузки на передний мост?

И звук, как взрыв петарды в ночь салютов.

Отлив. Как странны волны. Как круто

от берега они клонятся прочь. Не в пляжа

сторону идут,

наоборот, похоже на побег обратно в глубину.

И пены пряжа

с них сыплется не так, как ветер дует.

Но что это? Нарочно ль облако, подсвечено с краёв,

закрыло мне луну?

И кто здесь есть? Скала всегда пустует:

ни на закате – птиц, ни в выходные – рыбаков.

Кто там шевелится, как будто встать с неё не может,

и почему молчит? Иду к тебе.

Откуда здесь прохожий

в такое время и почти в воде?

Какой ты странный. Сгорбленный.

Перекорёжен.

Весь перевёрнут, руки под колени сплёл.

Дрожишь, хотя вокруг не холодно.

Меня не бойся. Что так квёл?

Давай, перенесу тебя на берег.

Ты вроде легкий, небольшой. Поверь

мне, ну, держись за шею, передо мной.

Баланс, и вот шагаю в воду. (Надеюсь, я удобно подхватил.

Какое дно!.. —

Не поскользнуться б на камнях под грузом.)

Да, не гадал, что стану незнакомцев по морю «аки по суху» —

смешно,

с моим-то пузом,

однако есть ещё довольно сил.

Что хорошо —

прилив не скоро,

успеем, лишь бы волны

путь не скрыли.

– Так неудобно?

Дай перехвачу под горб,

чтоб руки не скользили.

Но это что? Распался горб на крылья!

Какой горячий! Кожа светится – вся в жаре.

Ещё широкий шаг – и кромка пляжа.

Я грежу. Так же не бывает. Кто из нас в кошмаре?

О, ангел, ты ль моя поклажа?

Стоп, прекратить! Про это будем думать позже.

Давай перевяжу тебе крыло,

похоже,

падает само,

не держит угол, а кожа

там, где к телу прилегает, мне пальцы жжёт.

Вот мой рукав. Вполне пойдёт

на жгут.

Не двигайся. Терпи и скоро станет лучше.

Да, знаю, все перевязки

поначалу жмут.

Спасаю Ангела? Не понимаю, что за сказка?

Иль сновиденья кто-то шлёт, я без рубашки

сплю, приня вши дрянь какую?

Хорошая идея. Вот ведь фляжка.

Поднявшись с берега к дороге,

он опускается на парапет,

где уличного фонаря их омывает свет.

Сажает рядом молчаливую фигурку,

с боков которой капает поток

воды. Набрасывает куртку

на неё. Доставши фляжку, делает глоток,

закуривает

и вытягивает ноги.

Ну привет тебе, мой ангел. Сядь, поворкуем,

выпьем. Что, трудно

в другом измерении с перебитым крылом?

Не спеши, перекурим.

Я тебе о былом

расскажу, что ещё про меня ты не знаешь.

Про заботы потом.

Ты дыми, не стесняйся.

Замечаешь,

что к телу относишься просто в местах, где бессмертия нет.

Не старайся

устроиться лучше – не выйдет.

Сама жизнь – здесь основа монет,

и другого товарообмена Господь не предвидел.

Как тебя покромсало?

С какого сорвался потока,

или что там у вас вместо ветра?

Меня тоже спасало

чудесно, когда ошибался. Держало,

где тонко.

Вставал, в общем – цел.

На выпей, согретое

тело поломки

скорее излечит.

Терпи этот наш ограниченный мир на двоих.

Что лицом пожелтел,

боль никак не отпустит?

Этот вывих пройдет. Свои

крылья поправишь, и к вечеру,

больше не грустен,

в астрал возвратишься.

Навечно.

Но пока мой черёд помогать.

Я помню, мальчишкой,

как тогда не разбился…

Чего там гадать?

Всё могло по-другому.

С той поры поумнел, но а в чём-то всё тот, голоштанный.

Знакомым

не видно,

только я всё каштаны

из пламени – хвать.

Но то лишь для друзей.

Говорят, для своих – не солидно.

Как знать,

только кто фарисей

в наше время – не сразу понятно.

Это так неприятно,

когда в лёгком быту

очень быстро друзья переходят в знакомых.

Вероятно,

мельчают проблемы – их можно решать одному.

Только ангел и близок.

А кроме,

пожалуй, собака.

Но, покуда я нужен кому,

виден смысл в этой жизни.

Впрочем, сверху Ему

это видно получше.

Что, промолчишь и об этом?

Ни слова, ни знака.

Понятно, секреты от смертных.

Давай я потуже

поправлю повязку.

Ты сможешь дойти до машины? Постарайся.

Там, правда, сиденье в сигаретных следах,

разбросанный мусор по по́лу,

кое-где в волосах

от собаки, да липко от колы,

разлитой от тряски.

Давай помогу. Ну, хватайся.

Хромаешь? Похоже, на левой растянута связка.

Так они и пошли к машине.

Он, ей пытаясь помочь.

Она, на него опираясь,

шаги размеряя, стараясь

ступать осторожно. К вершине

тропинки, ведущей от пляжа и прочь,

уже не боясь, прижималась к плечу.

Дыханье ж его прерывалось в волненье.

Захлопнута дверца. Подвластна ключу,

машина заводится мягко, в мгновенье.

Дорога пуста, фонари поднимают парчу

сгустившейся ночи.

Перенесемся в тонкий мир,

что в нашем, грубом, есть другое измеренье.

Клавир

создания имеет много нот.

Но кто возьмёт

ответственность сказать, какой из тех миров есть плод

воображенья,

а какой реален? Или наоборот?

Вот комната, где небо вместо потолка, всё в звёздах.

Земля, три стенки.

Вместо четвёртой – райский сад.

Деревья, ветки,

птицы в воздухе иль в гнездах.

Не спят,

хоть и темно. По видимому, сон – условность.

В пространстве между стен друг с другом говорят

знакомые нам двое младших ангелов.

Они стоят

ногами на полу,

в пятне от света факела,

воткну того в одну

из стен. По грани тени на земле видна неровность.

Расскажи, Загадор, как же ей удалось

из нашего тонкого мира спуститься в трехмерный?

Ведь это возможно, лишь там народившись?

Все другие дороги – забрось.

Перекрыты. Сам Первый —

и тот, не решившись

нарушить законы физической сети,

придумал явление чуда.

А уж мы-то пытались, покуда

мы в свете

его отражённом живём. И то не смогли.

Ты права, Исабель. Многие полегли

на попытках пробраться,

сохраняя и свет,

и надежду, и знанья.

Но, увы, мы уходим туда через то, что они называют

рожденьем,

переход всё стирает.

Можно лишь постараться

прожить, не сорваться в запрет,

чтоб в конце возвратиться сквозь смерть,

умножая страдания жженье.

Только тем и растём. Но она, видно, знает секрет.

Или, может, вот так проявляется чудо,

когда вероятность событья так ничтожно

мала, что почти невозможна?

Что статистика? – Груда

вариантов с известным концом.

Есть гипотеза – точное изображенье,

где похожесть, хотя бы лицом,

может быть переноса причиной.

Отображеньем.

Так в другом измеренье

вдруг является тело из нашего мира.

Женщиной или мужчиной?

Это как нарисуют. Переход моментален. Так рапира

протыкает пространство в сраженье,

нанося безвозвратный урон.

Вот рукою веду, как по линии, раз – и укол.

А с другой стороны сразу вышла.

. .

Поскользнулся. Пардон.

Со стеной тут неровно стыкуется пол.

Показалась, нога наступила на прыщик.

Говоря о войне.

Как посмотрят на этот побег наши тёмные силы?

Объявят охоту за телом, чтоб снова востребовать душу?

По земле будут рыскать, на дне,

где со статуей милой

Пигмалион тоже счастья пытал?

Тише, друг мой! Наши тёмные слышат

всё, говорят, у них уши

даже мысли читают.

Ты чуточку, похоже, перебрал,

греясь в свете, идущем

от верхних сфирот. Я считаю, что старейшие всё же, по сути,

живут так давно,

что умеют сказать содержанье бесед по вибрациям атомов,

но

как бывшие люди,

и они не всесильны.

Лишь только Создатель, а ему – всё равно.

Шум. О чём бы его не спросили.

Переход меж мирами? Это знанье первичных,

Всех тёмных и светлых. Но они не расскажут.

Слушай, может, поищем

и сами найдем, что не смеем спросить?

Да, отлично.

Начнём, а откуда – неважно.

Лишь бы было логично

искать. Предлагаю сперва погрузиться в публичный

архив, что на третьей сфироте.

Там, кстати, напротив

суд изящных искусств – туда могут пустить.

Может в деле каком мы найдем объясненье

или даже рецепт примененья.

Они уходят быстро. Чуть не убегая.

Решительно ногами пространство покоряя.

Найдут! Конечно же, не сразу, но найдут, что ищут!

Придется их опередить, изъяв тот свиток, что им нужен.

Потом вернуть на место.

Как я дрожу

от злости. Ему там показался прыщик!

Какой наглец!

Им что, тут тесно?

Собрались в нижние миры, спасать кого-то там. Герои!

Ух! Не прощу! Не прыщик – щупальца конец.

Когда б не ангелы – попил бы вашей крови.

Квартира или мастерская?

Вот хорошо организованный бедлам,

что не претит ни глазу, ни пространству.

Лаборатория, где мастер,

отдыхая, творит свои шедевры.

Адель здесь на кушетке прилегла и в трансе

смотрит в холст, а сам маэстро

ходит в угол из угла и курит нервно.

Молчишь уже который час.

Хотя бы нарисуй, когда соврать не смеешь.

Бывает часто так со мною тоже.

Говорить о себе неохота.

Вот блокнот, карандаш.

Набросай, всё же

рисунок подслушать нельзя. Перехода

с небес – да, такого события я не слыхал.

Кто бы мне рассказал,

что в природе встречается ангел?

Кто б поверил!

Видишь, как я живу? Вот вчера рисовал,

а всего-то пошёл перемерить

подрамник к холсту,

но увидел узор. Воображеньем

ведома рука, в подсознанье скользя,

вдруг сама набросала портрет.

Так под ветром порыва, трепещет листва

на прямом освещенье,

и бегущие тени её чередуют рисунки коней и карет.

Их перемещенье

на стене выявляет то черты, то фигуры,

то безумные сцены, то просто слова.

Будто кто-то случайно всё подряд подбирает с натуры,

чтобы кистью с размаха на стен кирпичи…

Помолчи!

Как больно. Правое крыло, похоже, не на месте.

Но боль! Какое чувство! Я и не знала, что так бывает.

Как вы живете с ней, не убывая?

Заговорила! Пики – крести!

Обалдеть, не встать! Как звать тебя, краса?

Какое имя выдано созданью при творенье?

Давай я посмотрю на правое крыло,

с момента перевязки три часа

прошло.

Все, как одно мгновенье,

пролетели. Как будто времени в природе больше нет.

О, дорогая, нам не повезло!

Крыло-то просто так. Уж ни на чём не держится.

Вот я его тяну, и вот оно отпало.

Повернись на свет,

мне плохо видно.

Теперь под ним всё чешется.

Нет,

не достать рукой, но боль пропала.

Вот видишь, не обидно.

Лишь отдала полёт, как появилась речь.

Зовут то как? Как обращаются к тебе в молчанье?

Дай поразмыслить. Есть что на плечи

мне набросить? Чуток знобит.

Мне говорили – грациозна, и полёт мой лёгок.

(Ах да, полёт теперь у вас – походка

без изменения орбит).

Тут весит всё. Так, строго

говоря, лишь бег есть быстрое движенье.

Но не сегодня. Пока ещё постель.

Пока привыкнуть надо. Ноет шея.

А звать? Зови меня Адель.

Да, вроде бы находка.

Мой здешний слух не режет это имя.

С него земную жизнь свою начну.

Но как же ты общаешься с другими?

Мы ангелы, нам фразы ни к чему.

Какая мерзость: мысль оформить в звуки.

Прямую связь отдать в обмен на слово?

Как точность можно поменять на муки

объяснений? Не лучше ль промолчать,

чем быть непонятым в процессе разговора?

Боль кончилась? Иль мне позвать врача?

Ах да, врачи не ходят по домам в моём столетье.

Не надо доктора. Взгляни на левое крыло,

перо упало. Третье

уже с момента переноса в дом.

Гляжу. У основания всё снесло,

здесь под крылом,

как рваный шрам. Болит?

Скорее жжёт, но так вполне терпимо.

Залей водой. Потом пусть сохнет. Всё – пустяк.

Здесь эти крылья так ранимы.

Они перо и кожа плюс костяк.

Там где была я – крылья мнимы.

Подумаю, и вот оно, крыло —

перемещенье просто: мысль о цели,

и цель достигнута. Прикрой стекло —

свет фонаря так ярок на постели.

Задернуть штору. Она же так ослабла!

Пускай поспит. Как сложен мир. Кому бы рассказать,

так не поверят.

Как звать

тебя, спаситель?

Пабло

Проверь, что ты закрыл все двери.

Я буду спать.

Плита полупрозрачного металла перегораживает келью.

На ней набросанные горкой свитки.

Пред ними Загадор, в растерянности, рядом с Исабелью.

Он хмурится, она с улыбкой

разглядывает жёлтую от старости трубу

пергамента, и верх, и низ

раскручивая сразу.

Трубу, теперь растянутую в плоский лист,

она придерживает но́гтем над собой в пространстве.

Расправленная секция ползёт, не быстро

(ведь древний свиток тот не стойкий)

краями крутится, как в танце,

а серединою висит на месте, и там бегут

неторопливо друг за другом строки,

так что пергамент, их несущий, не заметен глазу.

Тут Загадор себя вдруг хлопает по лбу.

Невозможно!

В этих старых рулонах что-либо найти невозможно!

Ну когда они всё оцифруют, уже ли так сложно?

Не шуми! Посмотри, я нашла кое-что.

Дата сму́тна, но событье похоже на наше.

Подожди, вот я свиток разглажу

и тебе покажу.

Исабель раздвигает руки,

останавливая движение свитка.

Отступает на шаг, чтобы лучше на буквы

ложился свет.

В воздухе проступает, медленно яснея,

фрагмент

изображения и текст, почти что слитно

подписанный к рисунку. Картинка

вспыхивает, но потом тускнеет,

в остатке виден контур, как отпечатка след.

Вот плато. На нём странное здание.

Но это не важно.

А важно на фронтоне название.

В переводе оно означает «жильё осуждённых».

И сказано дальше:

«тут души проявлены телом

в одном измеренье.

Это жизнь их последняя, без воскресенья.

Конец наказания тёмных.»

Судебное дело

про это должно быть в архивах. Отлученье от света —

я слыхал от таком, от кого – не упомню.

Посмотри на картинку – это что за планета?

Да ты прав, не Земля. Это где-то

ещё во вселенной бездонной. Но вернёмся к идее,

что давно существует

возможность перехода души напрямую,

целиком, без созданья себе двойника на планете.

И старейшие этим

секретом владеют.

Я ревную

к их власти и знаньям. Но постой. Среди свитков вот этих

я видел фрагмент о потере бессмертья.

Дай найду.

Где ж он был? Белый свиток, где то ближе к концу, вроде тут

Загадор поднимает трубу

из немного побеленной ткани,

на которой наклеен пергамент

и, порывшись, находит фрагмент, оглашая его на лету:

«Наблюдатели врут,

нет бессмертия, если связь между душами

вдруг разрушена.

На сфиротах вторую уже не найдут».

О какой же там связи толкуют?

Да ещё наблюдатель им нужен?

Что он видит, какую-такую

душевную связь? Но постой,

ты на днях говорил с молодыми о чём?

Да неважно. Но там был учёный

один, по всему, непростой.

И тем утром

ты запомнил его – слишком много вопросов, где ответы —

на грани секретов.

Слишком много там было в толпе, кто на это

смотрел с любопытством.

Ты сказал, он обмолвился – что-то про суперкомпьютер

на квантумном принципе.

Да, я помню. Эту душу найти, расспросить – не проблема.

Но ты погоди, Исабель, этот свиток —

откуда он взялся?

Быть может, неправда? Глянь, тут вот написано криво?

Подделка?

Подделка, Загадор, не бывает нетленной.

Обвиненье во лжи?

Кто бы в нём сомневался?

Да, пожалуй, такое не встретишь в доступных архивах.

Не спеши,

давай в переходе с тобой разберемся сначала.

Ангел, душа – здесь у нас они очень похожи,

но там, на планете,

у ангела нет ведь

бессмертной души,

правда, тело не старится тоже.

А ты замечала,

если тело разрушилось, у мерло или убито, то это – конец?

Сколько ангелов так растворилось в эфире навечно?

Перестань ворошить всё сначала,

Загадор, эти раны свежи

и никак не проходят,

их залечивать – не чем!

Без души —

на земле не жилец,

хоть ты кто – всё равно ты погибнешь в природе.

Отложи

эти речи.

Помолчи. Я ведь помню их всех, как сегодня, живых.

Да, Адель надо срочно спасти,

ищем дальше, чтобы новую вечность

по ней не грустить.

Мы почти подошли к пониманью.

Только в воздухе вдруг появилось мерцанье,

дальше маленький вихрь или шквал,

покрутился и сгинул.

Гаардвал

из него сделал шаг,

распрямляя согнутую спину.

Какая компания!

Исабель, Загадор, вы в архивах!

Ужель узнаванье

истории мира

является пищей?

Гаардвал! О, старейший и высший,

скажи,

если ангел, как есть, воплотится

для жизни на некой планете и там вдруг умрёт,

он обратно сюда возвратится?

Без шансов. Он не сможет решить,

в каком направленье прибежище наших сфирот.

Человек к нам приходит, идя за души половинкой.

А у ангела нету зеркальной души.

Потому-то он, кстати, никогда и не врёт

в разговоре, но это – побочное свойство.

Ему нужен маяк, чтоб искринкой

своей указал ему вектор возврата.

Только странен вопрос твой.

Что тебе непонятно?

Ужель за ответом вы явились сюда?

У тебя беспокойство

в глазах, говори, не тяни через вечность.

Да такая вот ерунда.

Адель вдруг исчезла, беседуя с нами.

А после нашлась на Земле, целиком в человечьем

обличье.

Там шумела вода, крики слышались птичьи.

А потом её след затерялся в тумане.

Может быть, чтоб она перешла без рожденья, как есть,

обретя себе тело земное?

Дайте стул. Надо сесть.

Что не мною

открыты пути меж мирами, вам понятно.

Да, спасибо за кресло, мой друг.

Вот ведь новость! И как неприятно!

Формально, её отыскать, для умеющих рук,

не проблема.

На крайний —

послать купидона. Он найдет.

Но реально,

её уже нет. Раз уйдя со сфирот,

она больше не сможет вернуться.

Это физика тонкого тела.

Как случился её переход?

Нам не ведомо. Она со мной пела,

потом говорили о чём-то,

смеялись, как вдруг её контуры чётко

так осветились

и вспыхнули, впрямь посреди разговора,

а дальше прозрачными стали,

и она растворилась

почти что мгновенно.

Лишь пустое пространство осталось для взора.

Мы сперва растерялись,

позвали,

но ответом лишь ветер.

Все ж, о чём разговор был, вспомнить сумейте?

Мы вели диалог об искусстве, как инструменте

познания мира.

Говорили об истине, непременно

замешанной в красках, незаметно

живущей в рисунках,

как в пробирках

научного эксперимента. Как, по сути,

из глаз на портрете

удачном душа никогда не уходит.

Но Адель говорила, что живопись больше не в моде.

Что теперь на Земле все работают с цветом и формой

в абстрактной манере.

Да известное дело.

Как будто их души не кормят,

как прежде, своею энергией сферы.

Они смотрят, не видя, коверкая

линии тела,

рисуют, ваяют

напрямую открытые чувства,

не скрывая

подспудно в свечении кожи

волну вдохновенья искусства.

Только редко выходит похоже.

Что художники? – говорить почти не о ком.

Но когда получается образ, то может случиться,

что в это же время им ангел поможет

словами, раздвинув мгновенья.

И тогда этот ангел вдруг сам воплотится

на портрете своём иль из пены морской —

человеком.

Вот и весь переход. Загадор,

но послушай внимательно – есть ещё один способ.

Его описанье разбросано

по кусочкам по свиткам с легендами разными.

Невозможное в этих сказаньях – всего лишь помеха

устройства.

Она – словно красная краска на бледном рисунке

сюжета, что сам по себе так обычен, до скуки.

Переход – он почти не описан, но, по сути,

его результат – это главный герой всей истории будет.

Так бывает частенько, решенье подсунуто

прям под глаза,

но при этом не видимо людям.

Да, на каждом фрагменте есть указатель,

что похож на ошибку. Кто истину знает, тот неточность

увидит.

А сколько их вместе всех этих фрагментов, кусочков

составляющей нити?

Кто ж считал все легенды и мифы?

Но во многих есть что-то,

что путь размышленью укажет.

Я не смею вам просто сказать – это тайна,

старейшие мне не простят разглашенья.

Опишу, чтобы им невдомёк.

Информация, с краю,

прилегает вплотную к Всемирному Уравненью.

Игнорируйте грифы в архивах,

смотрите во всё, что вам по́д руку ляжет,

один лишь сюжет будет там поперёк.

Там такой переход – это чудо, прошедшее, скажем

так, без помехи,

но, увы, оно стало основою Веры,

и поэтому сверху

опять

мы не можем его повторять.

Хоть и вехи

на путь перехода ведут, эта дверца теперь без ключей.

Гаардвал! У тебя из плечей

вырастает огонь.

Все же я проболтался!

Исабель, тот ключ, что от Веры, не тронь!

Остальные годятся!

Ужастик, словно комикса картинки —

у Гаардвала со спины и из груди,

в обоих направленьях

сразу, изнутри

наружу вдруг вырастают половинки

одной стрелы. Та, что имеет оперенье

дымится в пламени, а на другой краснеют

угольки под наконечником.

Когда ж концы оружия перестают расти,

он мертвым падает сперва на плечи,

потом плашмя на спину. И руки, сжатые в горсти,

вдруг раскрываются, и каменеет тело.

Вот Исабель бежит к нему, спасти,

но прикасается

едва,

как тотчас пылью белой

он рассыпается.

Сквозь пепел пробивается трава.

Я коснулась руки, и его больше нет! Кто убил?

Первый раз наблюдаю, как ангелы вдруг умирают.

Кто убил —

разве важно?

Важнее за что? Неужели за то, что он нам говорил?

Исабель, мне становится страшно.

Загадор отступает к стене и разводит руками.

По его повеленью каждый пергамент

становится толще

и потом распадается на копию и первоисточник.

Оставляя последний

на месте,

он сжимает все копии в тесную

стопку

и пытается с ними из кельи

бежать,

но даже на шаг

он не может продвинуться, только лишь боком

с трудом развернуться. Ему трудно дышать.

Почему не могу я вернуться обратно на нашу сфироту?

Я ж забрал отражение свитков, и только.

Давай, Исабель, помогай.

Почему-то нам нету отсюда пути!

А я повороту

такому не удивляюсь. Если ангел убит, значит, так понимай,

то, что знал он,

не должно никуда перейти.

Гаардвал помешал.

Кто ему запретил

говорить? Мы тому же мешаем,

но достаточно нас запереть.

Мы секретов не знаем, ничего не решаем.

Наша смерть —

ни к чему.

По уму,

лишь пока ни к чему. Что ещё тут случится —

нам не ведома эта интрига. И куда всё ведёт, не понять.

Но куда бы всему ни катиться —

переход в планетарную жизнь

ищем дальше.

И, видать,

надо б быстро.

Это чувство, что надо спешить,

объяснить не могу.

Ко всем средствам запрета на знание,

это – убийство

стрелой. В мире нашем

стрела или меч – это тоже живое создание,

принявшее форму предмета.

Но вопрос – по чьему повеленью? – пока без ответа.

Никуда не сбежать.

Но хотя б заперты мы с возможным решеньем проблемы.

Так, спасая себя, мы изучим тюремные стены.

Что ещё остается?

Нам придётся

пройти через многое множество свитков.

Чтоб найти в них неточность, которая ключ,

нам придется сшивать их невидимой логики ниткой,

а потом обсуждать. Случай

тем тяжелее,

что скудны наши знанья в сравненьи

с объёмом архивов – это капля в потоке.

Да, согласна, это крохи —

такие, что мы понимаем едва, – вот и всё, что дано.

Так с чего начинаем? Есть ли дно

в этих нишах, а стенки у полок?

Бесконечности сена не ва́жны размеры иголок.

Я искал бы неточность, как расхожденье

между тем, что написано, и что достоверно известно.

Пусть, хотя бы в легенде, но повсеместно

во всех её версиях, в непроверенных,

в первых,

совпадает сюжет, но в какой-то окажется разным

в одном выраженье.

Это ключ будет мой.

Ни к чему не привязанный,

очевидный, простой,

как ошибка писца.

Начинаем с древнейших легенд и идём до конца.

Загадор, я увидеть неточности нить

смогу только в том, что я знаю.

А все прочие тексты, увы, лишь погибель —

столько мне не сравнить.

Ты штудируй легенды и сказки, я ж пока пролистаю

писанья религий.