34

Так, значит, она есть, любовь? И это — неподвластное разуму, всепоглощающее желание кого-то видеть, слышать, быть с кем-то рядом, прикасаться к его руке, к его щеке, к его губам и всем телом чувствовать сладостный плен его прикосновений? И не бояться выглядеть смешной, глупой, распущенной? И дрожать, слушая банальнейшие фразы, которые тысячи лет говорили люди в таких случаях, радоваться подаренному цветку, со слезами на глазах смотреть в глаза любимого? А в них такое, что волна сладостного тепла захлестывает с головой и уносит…

Еще пару дней назад, услышав о любви, она снисходительно усмехнулась бы — делать людям больше нечего!

Давным-давно она изведала это чувство, захватившее ее с такой силой, что даже родители, уважаемые, любимые родители, изумились, когда узнали: их девочка встречается с парнем, чья мать торгует в овощном магазине, и категорически отказывается его забыть! Умница, отличница, секретарь комитета комсомола школы — и хулиганистый парень, сын торговки! А самое страшное — она прямо-таки бредит им, ничем не отвлечь девочку от опасного увлечения!

А она уже знала сладкий вкус его губ, волнующие ласки его рук, и с утра до вечера главным ее занятием было ожидание встречи с любимым. Сбегала из дому, спускалась по водосточной трубе с третьего этажа, когда родители запирали ее в квартире, устраивала им истерики, грозилась порезать себе вены… Родители были в панике — это их девочка?! Они не знали, что сын торговки заменял ей весь мир, был для нее и настоящим и будущим. О прошлом она тогда не думала.

А потом, в ночь перед расставанием, случилось то, что и должно было случиться, — она отдалась ему на берегу темной реки, испытала боль, рождающую счастливую улыбку на сухих губах, и сладостное блаженство, вызывающее светлые слезы. И боль, и радость, и смех, и слезы — все это казалось истинным счастьем. И возможно оно было только с одним человеком, с ним, с любимым!

А может, она слишком рано это узнала?

Или чувства были обострены до предела близкой разлукой на долгие два года? Одна мысль об этом рождала в душе самую настоящую истерику…

Позже, когда она думала, что он предал ее, боль не физическая, а душевная была такой же невероятной силы, как и счастье на берегу темной реки. В Ростове-на-Дону за пять университетских лет она встречалась с двумя парнями, два раза уступила страстному любовному лепету и оба раза пожалела об этом: ничего похожего она не почувствовала. И уверилась в том, что без огромной, всепоглощающей любви заниматься этим не следует.

Вернувшись в Прикубанск, она много работала, пытаясь заглушить душевную боль. Трудно было справиться с нею в одиночку, и тогда она вышла замуж. Борис ей нравился, и казалось, нужно просто привыкнуть к нему, к мысли о том, что теперь он ее любимый, муж, единственный мужчина. И то, что было когда-то, вернется. Она страстно желала хоть на миг единый снова почувствовать незабываемое блаженство, просила, требовала этого от Бориса, от своего тела. Но шли месяцы, годы, и постепенно становилось ясно: что было с любимым, вернется только с ним. Красивый, респектабельный, остроумный, любящий мужчина не мог заменить угловатого парня.

Постепенно она поняла, что страшный, подлый удар, полученный в неполные восемнадцать лет, лишил ее возможности любить. В душе никогда не будет того восторга, а тело никогда не наполнится тем сладостным трепетом. И ничего тут не поделаешь. Это было похоже на гибель отца в автомобильной катастрофе и смерть матери вскоре после этого. Их невозможно вернуть, и любовь — тоже. И своего нерожденного ребенка…

Но жизнь не кончалась на этом, оставалась работа, которая позволяла не думать о потерях. Работа, работа, работа. А супружеское ложе — что ж, это напоминало скучное заседание, которое должность не позволяет пропустить.

Смешно и грустно было видеть влюбленных сотрудниц мэрии — она-то знала, это скоро пройдет. Смешно было наблюдать за целующимися парочками на улицах — идиоты, не могут спрятаться от посторонних глаз! Что хотят показать? Кому хотят доказать?! Лучше бы делом занялись! Любовь у них? Любви нет, есть неудовлетворенные сексуальные потребности переходного возраста, их стыдиться нужно, прятать от глаз людских, а не выставлять напоказ!

И вдруг все изменилось.

Любовь есть! Она столь же прекрасна, как и шестнадцать лет назад! И женщина в тридцать четыре года способна прыгать на одной ноге по квартире, как неразумная десятиклассница, думая о предстоящем свидании, что Лера и делала все утро. А еще примеряла купленную когда-то мини-юбку — вместе с замшевыми сапогами-ботфортами она делала мэра города очень соблазнительной длинноногой красоткой. Жаль, что нельзя в таком виде появиться в мэрии.

Нель-зя.

В машине, по дороге в мэрию, она улыбалась, вспоминая вчерашнюю прогулку под дождем. Где-то в глубине души копошились сомнения: как ты могла позволить такое? Что подумают люди, если увидят? Окстись! Но не они определяли ее поведение.

В «аквариуме» ее встретили удивленные глаза секретарши. Марина смотрела так, будто впервые видела свою начальницу.

— Вы отлично выглядите, Валерия Петровна, — пробормотала она.

— Это тебя удивляет? — весело спросила Лера.

— Да нет, почему же… Просто…

— Продолжай, мне интересно знать твое мнение.

— Столько дел, такое напряжение вокруг. И выборы в Думу, и выборы нового мэра, и новогодние праздники… Голова кругом идет, а вы сегодня такая… будто заново на свет родились.

— Никому не запрещено иногда рождаться заново, — усмехнулась Лера. — Не так-то это просто, но иногда случается.

Она направилась в кабинет, но, подойдя к двери, резко обернулась. Марина смотрела на нее с откровенным презрением! Лера вернулась к столу секретарши, которая, опустив глаза, принялась перебирать бумаги на столе. Понятно было: Марина что-то знает. Сама догадалась, подслушала, подсмотрела, а может, Стригунов подсказал — неважно. И не просто знает, а еще и осуждает ее за это. Почему? Лера тоже знала, что Марина — любовница Стригунова, доносчица, сплетница, но относилась к этому спокойно. В конце концов, у каждого есть недостатки, и если они не мешают работе, не стоит обращать внимания. А вот Марина не только излишнее внимание уделяла поведению других, но и судила. По какому праву?!

Лера наклонилась, упершись длинными пальцами в полированную столешницу, жестко и внятно сказала:

— Марина, порядочный человек умеет сдерживать свои отрицательные эмоции. Непорядочный тоже, если ему это выгодно. И только дурак способен на такое, что позволяешь себе ты.

— Что вы, Валерия Петровна, — залепетала Марина, опуская глаза. — Вы, наверное, неправильно меня поняли.

— Я всегда все понимаю правильно. И предупреждаю: если еще раз увижу или хотя бы почувствую подобное, ты вылетишь отсюда с треском. Никакой Стригунов не поможет, запомни это!

И, плавно покачивая бедрами, исчезла за дверью своего кабинета.

«Зараза такая! — со слезами подумала Марина. — Прямо как зверь, спиной все чует!» И сама почувствовала страх. Илья ведь предупреждал вчера — такое не прощается. Надо было сдержаться, но как, если, увидев Агееву, сразу вспомнила вчерашний разговор и поняла, что Илья был прав. И выдала себя… Вот дура-то!

Лера взяла трубку, набрала номер телефона генерального директора ТОО «Понт Эвксинский» Егора Петровича Санько. Такое название Платон выбрал из-за своей склонности к философским размышлениям и уважения к древним грекам: надо же, они знали слово «понт»!

— Егор Петрович? Это Агеева. Можете уделить мне пару минут?

— Валерия Петровна!.. Вам — хоть всю жизнь. Хорошо, что позвонили. Я сегодня сам намеревался потревожить вас. И знаете, по какому поводу?

— Нет, не знаю.

— Да мы с Ашотом Коммунаровичем поволновались, когда узнали, что вы не приедете на встречу с избирателями. Правда, потом вы появились, и все было очень хорошо, но мыслишки неприятные остались… Как у вас настроение, уважаемая Валерия Петровна? Может, помощь требуется?

Если б и нужна была помощь, к Платону Лера обратилась бы в самую последнюю очередь.

— Спасибо. Егор Петрович, я не сомневаюсь, что в трудную минуту смогу рассчитывать на вашу поддержку. Все у меня в порядке, работы много, но это у всех, кто серьезным делом занимается, верно?

— А как же иначе, Валерия Петровна, только так, — важно прогудел Платон. — Работаем. Вы меня успокоили, а то я вчера подумал… да мало ли…

— Спасибо. Я вот по какому поводу звоню вам. Помните, весной мы с вами уволили с работы женщину, продавца овощного магазина?

— Не помню, — честно признался Платон. — Когда беру человека — помню, а когда выгоняю — нет. Ушел и ушел.

— Женщина эта, Истомина Татьяна Федоровна, недавно приходила ко мне, рассказала все, что случилось в тот день. И знаете, я была не права. Они отмечали день рождения директора, такое везде бывает… Не следует человека строго наказывать, если он выпьет за здоровье своего начальника. Вы согласны?

— Если за начальника, что ж, нехай выпьет, я лично не возражаю, — хмыкнул Платон.

— Я тогда погорячилась, мы этой женщине, пенсионерке, «волчий» билет выписали. Но теперь я прошу вас: пожалуйста, восстановите ее на прежнем месте, в магазине «Тайфун».

— Вот и вспомнил. Да, было дело. Выходит, наказание кончилось? Как времена изменились! Раньше звонок был — на волю, а теперь — вроде как наоборот, на работу!

— Сделаете?

— Ради вас, Валерия Петровна, чего не сделаешь. Сейчас позвоню директору. А у меня к вам вот какая просьба, Валерия Петровна. Ежели какие странности начнутся, звоните, не стесняйтесь. Поможем.

— Какие могут быть странности?

— Да разные.

— Ну, если разные начнутся, непременно позвоню вам, Егор Петрович. Еще раз спасибо за понимание. До свидания.

Едва она положила трубку, как ожил селектор.

— К вам Юрий Иванович Лобанкин, — официальным голосом сообщила Марина.

— Пригласите.

— Я рад, что прислушались к моему скромному мнению, Валерия Петровна, — начал было Лобанкин и вдруг остановился как вкопанный. — Что с вами сегодня?

— А что? — растерялась Лера.

— Такой красивой я вас еще не видел. То есть вы всегда были красивы, но сегодня… — Он хотел добавить: это живая, теплая красота. Но лишь покачал головой. — У меня слов нет выразить свое восхищение!

— Уже выразили, спасибо, Юрий Иванович. Что-то вы о своем скромном мнении говорили?

— Действительно, совсем из головы вылетело! По поводу уволенного Осетровым журналиста, Истомина. Помните, я просил вас разобраться в этом вопросе, и вот, узнаю, что все решилось положительно. Моя дочка на седьмом небе от счастья, она же влюблена в этого парня. Эх, молодежь, молодежь! Хорошо им, не то, что нам, семейным, серьезным людям.

Ну да, конечно, влюблена… И даже замуж собирается… Спал он с нею или нет? А если они сейчас вдвоем… на седьмом небе? Пусть только попробует! Скорей бы позвонил, что ли…

— Разобралась, Юрий Иванович. Сами знаете, вашу просьбу не могу оставить без внимания. Так что пусть этот Истомин спасибо вам скажет.

— Мне-то не нужно его спасибо, — усмехнулся Лобанкин. — Думаю, он дочку отблагодарит, она ж из-за него чуть квартиру вверх дном не перевернула. Ну да ладно, чему быть, того не миновать. Я, собственно, пришел к вам потому, что возникли некоторые проблемы в связи с подготовкой к выборам.


Где живет любовь? Говорят, в сердце. А может быть, в кончиках пальцев, помнящих шелковистую кожу любимой и каждое прикосновение к ней, прикосновение к счастью? Или в глазах, пораженных ослепительным блеском наготы, и ее глазами — то встревоженными, то нежными, то смущенными, то бесстыдными, но всегда прекрасными? А уши, которые способны из тысячи голосов узнать единственный, любимый, из топота множества людей выделить перестук каблучков любимой и наслаждаться им, как самой чудесной музыкой?!

И все-таки правильно говорят, любовь живет в сердце. И когда она там живет, память пальцев, глаз и ушей с готовностью рисует родной облик любимой, как бы далеко она ни была. А когда любовь уходит из сердца или умирает, память причиняет лишь боль и становится обузой.

Она живет, согревает, придает силы и уверенности, стоит лишь прикрыть глаза, и видишь разметавшиеся по плечам рыжие волосы, полные нежности зеленые глаза…

— И значит, ты решил поговорить с ней во время танца? — спросила Маша, с подозрением глядя на Андрея. — А как ты попал на банкет, туда же только по пригласительным пускали?

Андрей неохотно открыл глаза, посмотрел на девушку.

— А ты как попала?

— Мне папа сделал пригласительный.

— А мне дедушка.

— Не ври, Андрей, нет у тебя никакого дедушки! Ну, правда, объясни мне, как? Я прямо сгораю от нетерпения, это же какой-то невероятный случай!

— Что в нем невероятного?

— Во-первых, ты сам. Недавно твердил, что и слышать не хочешь про Агееву, а уж видеть — и подавно, и вдруг решил встретиться и поговорить с ней!

— Ты сама толкнула меня к этому. Твой отец разговаривал с ней, устроил свидание моей матери с Агеевой… — Он запнулся, так непривычно и неприятно теперь было произносить ее фамилию. Она же Лера, Лера! — Она обещала помочь матери, и мне тоже, вот я и подумал, надо поговорить с ней. А с женщиной лучше всего разговаривать во время танца.

— А как ты попал на банкет?

— Показал удостоверение, и меня пропустили. Охранники тоже телевизор иногда смотрят, знают меня. Им и в голову не могло прийти, что такого знаменитого человека не пригласили на банкет.

— Ври больше. Тоже мне, знаменитость! Ну ладно, а дальше?

— Ты сама все видела.

— Я видела, как ты рванулся к ней, будто… я даже не знаю. Меня бросил! А она тоже прямо на шее у тебя повисла!

— Я просто хотел спросить, поможет она мне или нет, а она как раз хотела сказать, что решила помочь. Вот и все.

— Ну и как, приятно танцевать с этой старухой?

— Не злись, Маша. Никакая она не старуха, между прочим, мы с нею ровесники.

— Ну да? Я всегда считала, что ты лет на десять моложе.

— Разве ей можно дать сорок четыре года? Да она выглядит не старше тебя. Не скрою, мне было приятно танцевать с этой… умной, элегантной женщиной.

— Какой жуткий нахал! Так приятно, что после этого ты сбежал домой, даже со мной не попрощался? Или, может быть, вы продолжили приятный разговор в другом месте?

— Да, она пригласила меня в свою машину, я там сидел на коленях ее мужа и продолжал разговор.

— Не смешно!

Андрей молча кивнул. Знала бы Маша, что он в эту минуту думал: «Ты красивая девушка, добрая, но я люблю другую и жду, не дождусь, когда ты уйдешь, так хочется позвонить ей, услышать ее голос».

— Меня давно уже ждет Осетров. Да и тебе влетит за то, что не садишь на своем рабочем месте.

— Какое рабочее место?! — со слезами на глазах воскликнула Маша. — Я люблю тебя, Андрей, а ты издеваешься надо мной! Думаешь, я совсем уж дура, не вижу, что ты хитришь, да?

— Я не хитрю и не издеваюсь, Маша. Я всегда говорил, что мы разные люди, ты молодая, красивая, а я уже столько повидал… И вообще не надо о любви, это лишнее.

— Раньше ты говорил, что у меня папа начальник, поэтому мы и не должны встречаться! Но я же доказала тебе, что это глупости, мы же встречались, тебе хорошо было со мной!

Андрей опустил голову.

— Я сейчас пойду и скажу Осетрову, что не желаю работать в этой конторе. Не нужна мне такая помощь, за которую потом требуют плату.

— Это не плата, Андрей! — Маша подбежала к нему, обняла, прижалась влажной щекой к его щеке. — То, что ты говорил мне раньше, — чепуха, ты и сам в нее не верил. А теперь… Даже и не знаю, что случилось, но чувствую, это совсем другое!

Андрей осторожно отодвинул ее, поднялся из-за стола.

— А если ребята войдут или сам Осетров заглянет? Пожалуйста, держи себя в руках.

— Ты совсем не любишь меня, ни капельки? И все, что между нами было, несерьезно? Ты попользовался мной и бросил, да?!

— Извини, мне нужно идти к твоему начальнику, — нахмурился Андрей. — Ты со мной?

— И не подумаю! Очень было нужно! — Маша повернулась и выбежала из редакции городских новостей.

Андрей вздохнул с облегчением и вышел следом за ней.

Павел Иванович Осетров настороженно посмотрел на него из-под очков, небрежно махнул в сторону кресла:

— Садись, Истомин, рассказывай.

— О чем, Павел Иванович?

— Ну как же… — Главный редактор нервно забарабанил по столу колпачком авторучки. — О том, каким образом сумел втереться в доверие к мэру города, убедить ее, что я принял неправильное решение? Вынудить меня отменить его…

— А вы приняли правильное решение? — Андрей сел в кресло, закинул ногу на ногу, уставился на Осетрова.

— Естественно. Человек, допустивший служебное преступление, должен быть наказан. А как же иначе? Я отвечаю за дисциплину во вверенном мне коллективе.

— Служебное преступление — это исчезновение кассеты. Поскольку сейф не был взломан, его открыли ключом. Или моим, или вашим. А это значит, что виновны в том, что вы называете служебным преступлением, двое: я и вы. И скорое мое увольнение можно расценить как стремление свалить вину на другого.

— Ну знаешь ли, Истомин! — Осетров в сердцах отшвырнул колпачок в сторону. — Так мы ни до чего не договоримся.

Андрей догадывался, что после всего случившегося, работать с Осетровым будет трудно. Теперь не сомневался, что это вообще невозможно.

— Хорошо, — усмехнулся он. — Расскажу вам все, Павел Иванович. Во-первых, я не втирался в доверие к мэру. Она сама вызвала меня и сказала, что во всем виноват другой человек. А я невинно пострадавший, жертва обстоятельств, как говорится. И поскольку Валерия Петровна женщина очень справедливая, она тут же велела вам исправить свою ошибку.

Осетров выхватил из нагрудного кармана пиджака носовой платок, вытер вспотевший лоб.

— Откуда она знает, что не ты взял кассету?

— Агентурные сведения, — развел руками Андрей. — Она знает обо всем, что творится в городе. Вы раньше не замечали этого?

Удар был точен. Иногда Павел Иванович удивлялся осведомленности Агеевой в таких вопросах, о которых она, казалось бы, и подозревать не должна.

— Стучали, стучат и будут стучать, Павел Иванович, — продолжал свои рассуждения Андрей, видя растерянность главного. — Вы только начали возмущаться какими-то распоряжениями, а она уже все знает. Так что вы не сомневайтесь, тот, кто спер кассету, скоро ответит по всей строгости демократического времени. Честно говоря, мне жаль его. Валерия Петровна беспощадна к предателям.

Андрей испытывал удовольствие, наблюдая, как багровеет лицо Осетрова, лоб снова покрывается испариной.

— А ты не знаешь, кто это? Из наших или посторонний как-то раздобыл ключи и взял кассету? — судорожно глотнул воздух Осетров.

— Понятия не имею. Я человек маленький, уволили — ушел, восстановили — пришел. Больше ничего не знаю и знать не хочу.

— Ладно, иди, работай. План вечернего выпуска мне на стол через полчаса.

— Нет, Павел Иванович, я на службе с завтрашнего дня. Сами понимаете — такие перемены, требуется время, чтобы осознать, привыкнуть. Сегодня я пришел спросить, все ли нормально? Согласны вы с решением мэра?

— А хоть и не согласен, я стараюсь не создавать конфликтных ситуаций, они мешают работе.

— Если не согласны, можете пойти к Валерии Петровне, отстоять свою точку зрения. Я думал, вы так и сделаете, поэтому и пришел сегодня выяснить что да как.

— Иди, иди! Завтра приступай к работе. Все! — Осетров нервно постукивал кулаком по столу.

— Да не волнуйтесь вы, — успокоил главного Андрей. — Злоумышленник известен, скоро получит по заслугам…

Загрузка...