Глава шестая Семнадцатое мая. Всё, что осталось


На следующий день в школе за обеденным столом я сидел наедине с Линком и его четырьмя сэндвичами с говядиной. Всё, о чём я мог думать, пока ел свою пиццу, это слова Линка о Лене. Он был прав. Она менялась, понемногу, день за днём, пока я не начал забывать, как было раньше. Я знал, что если бы мне было с кем об этом поговорить, то мне бы посоветовали дать Лене время. И ещё я знал, что так говорят тогда, когда сказать нечего, и сделать ты уже ничего не можешь.

Лена не очнулась от произошедшего. Она не приходила в себя и не возвращалась ко мне. Скорее наоборот, она отдалялась от меня дальше, чем кто-либо другой. Все дальше и дальше, и я не мог достучаться до неё — ни словами, ни мыслями, ни поцелуями, ни любыми другими простыми и сложными способами, какими мы раньше могли общаться. Теперь, когда я брал её за руку, я чувствовал только холод.

И когда Эмили Ашер смотрела на меня с другого конца столовой, в ее глазах не было ничего кроме жалости. Опять я был тем, кого жалели. Я не был больше «Итаном Уэйтом Чья Мама Умерла В Прошлом Году». Теперь я был «Итаном Уэйтом Чья Девушка Слетела С Катушек Когда Умёр Её Дядя». Люди знали, что были проблемы, и что Лену давно никто не видел в школе со мной.

Пусть им не нравилась сама Лена, но их одолевала жалкая страсть к чужому несчастью. А я почти что монополизировал рынок несчастья. Я был более чем несчастным; более раздавленным, чем расплющенный сэндвич с говядиной, оставленный на подносе в школьной столовой. Я был одинок.


***

Однажды утром, примерно неделю спустя, я услышал где-то на краю сознания странный звук вроде трения или царапания иглой старой пластинки, или звука рвущейся бумаги. Я сидел на уроке истории, и мы говорили о Реконструкции, особенно скучном времени после Гражданской войны, когда Штаты были вынуждены объединиться в одну страну. Но в гатлинском классе эта тема была скорее постыдной, нежели наводящей уныние, — она была напоминанием о том, что Южная Каролина была рабовладельческим штатом, и что все мы находились на неправой стороне. Мы все знали об этом, наши предки оставили нас с неизменной неудовлетворительной оценкой в национальном нравственном табеле успеваемости. Такие глубокие раны всегда оставляют шрамы, как бы вы ни пытались исцелить их. Мистер Ли все так же монотонно бубнил, сопровождая каждое предложение тяжким вздохом.

Я пытался его игнорировать, когда почувствовал, что что-то горит, возможно, перегревшийся двигатель или зажигалка. Я осмотрел класс. Запах исходил не от мистера Ли — наиболее частого источника всевозможных мерзких ароматов на моих уроках истории. Казалось, никто больше ничего не замечал.

Звук становился всё громче, превращаясь в беспорядочный шум разрушения — грохота, разговоров, крика. Лена.

Ли?

Ответа не было. Сквозь шум я услышал, как Лена бормочет строки стихотворения, и совсем не такого, какое можно отправить кому-нибудь на День Святого Валентина.

Не отвергающий, но тонущий…

Я узнал стихотворение — дело плохо. Лена, читающая Стиви Смита, была всего в одном шаге от мрачнейшей Сильвии Плат и дня в стиле ее романа «Под стеклянным колпаком». Это был Ленин тревожный сигнал, подобный тому, как Линк, слушающий Дэд Кеннедис, или Амма, шинкующая овощи для фаршированных рулетов своим мясницким ножом.

Держись, Ли. Я иду.

Что-то изменилось, и пока оно не успело поменяться обратно, я схватил учебники и бросился бежать. Я был за дверью еще до того, как мистер Ли произнес свой следующий вздох.


***


Рис даже не взглянула на меня, когда я вошёл в дверь. Она указала на лестницу. Райан, младшая из кузин Лены, грустно сидела в обнимку со Страшилой на нижней ступени. Когда я взъерошил ей волосы, она приложила палец к губам:

— У Лены нервное расстройство. Мы должны вести себя тихо, пока бабушка и мама не придут домой.

Это было преуменьшением.

Дверь была чуть приоткрыта, и когда я толкнул её, петли заскрипели, будто я входил на место преступления. Комнату словно перевернули вверх дном. Мебель была перевёрнута, разломана или вовсе отсутствовала. Вся комната была усеяна страницами из книг — клочки изорванных страниц покрывали все стены, потолок и пол. На полке не осталось ни одной книги. Это напоминало взрыв в библиотеке. Некоторые из обуглившихся страниц, сваленных в кучу на полу, ещё дымились. Единственное, чего я не видел, — Лену.

Ли? Где ты?

Я внимательно осмотрел комнату. Стена над её кроватью была покрыта не цитатами из любимых Леной книг, на ней было нечто иное.


Никто мёртвый — Никто живущий

Никто не сдается — Никто не дает

Никто не слышит — Никто равнодушный

Никто не боится — Никто мимо пройдет

Никто мне не близок, Никого нет в руках

Ничего не известно,

Остался лишь прах.


Никто иНикто. Одним из них был Мэйкон, так? Мёртвый.

А кто был вторым? Я?

Вот кем я теперь являюсь? Никем.

Неужели всем парням приходится прикладывать такую же массу усилий, чтобы понять своих девушек? Распутывать запутанные стихи, написанные повсюду на стенах маркером, разгадывать трещины на потолке?

Остался лишь прах.

Я стер рукой последнее слово.

Потому что всё, что осталось, не было прахом. Должно было быть нечто большее — большее для Лены и для меня, большее для всего. Это был не просто Мэйкон. Моя мама умерла, но, как показали несколько последних месяцев, какая-то её часть осталась со мной. Я всё больше и больше думал о ней.

Выбери Призвание сама. Это было послание моей мамы для Лены, написанное номерами страниц книг, разбросанных на полу её любимой комнаты в доме Уэйтов. Её послание для меня не надо было писать нигде ни цифрами, ни буквами, ни даже снами.

Пол Лениной комнаты отчасти напоминал кабинет в тот день — здесь тоже повсюду лежали книги. За исключением того, что эти книги лишились своих страниц, что означало послание совсем иного рода

Боль и вина. Это была вторая глава книги, которую дала мне тетя Кэролайн, — книги о пяти стадиях скорби, или сколько их там должно быть. Лена уже прошла стадии шока и отрицания — первых двух, так что я должен был предвидеть, что будет дальше. В ее случае, видимо, это означало уничтожение того, что она любила больше всего, — книг.

По крайней мере, я надеялся, что происходящее означало именно это. Я осторожно обходил пустые обгоревшие обложки книг. Я услышал приглушенные всхлипывания.

Я открыл дверь стенного шкафа. Она съёжилась в темноте, прижав колени к груди.

Всё в порядке, Ли.

Она взглянула на меня, но я не был уверен, что она меня видит.

Все мои книги говорили его голосом. Я не могла заставить их замолчать.

Ничего. Теперь всё в порядке.

Я знал, что так не будет продолжаться вечно. Ничто не было в порядке. Где-то по пути между злостью, страхом и страданием она свернула за угол. Я знал по опыту, что возврата не было.


***


Бабушка, наконец, вмешалась. На следующей неделе Лена вернётся в школу, нравится ей это или нет. Её выбор заключался между школой или тем, о чём вслух не говорят. Синие Горизонты, или как это там называется у Магов. А до того времени мне разрешалось видеть Лену только тогда, когда я приносил ей домашнее задание. Я устало тащился до самого её дома с пакетом из Стоп энд Стил, полным бессмысленных рабочих тетрадей и тем для сочинений.

За что? Что я такого сделал?

Думаю, мне нельзя находиться рядом с кем-то, кто меня перевозбуждает. Так сказала Рис.

И я тебя перевозбуждаю?

Я уловил что-то вроде улыбки, появляющейся в моем подсознании.

Конечно, перевозбуждаешь. Только не так, как они думают.

Когда дверь ее спальни, наконец, распахнулась, я выпустил пакет из рук и сжал Лену в объятиях. Я виделся с ней всего лишь пару дней назад, но я скучал по запаху её волос, запаху лимонов и розмарина. По знакомым вещам. Однако сегодня я не смог почувствовать этот аромат. Я уткнулся лицом в её шею.

Я тоже скучал по тебе.

Лена взглянула на меня. Она была одета в чёрную футболку и чёрные трико, тут и там искромсанные всевозможными безумными разрезами. Волосы были небрежно собраны на затылке заколкой. Ожерелье свисало, накрутившись на цепочку. Глаза были обведены тёмными кругами, но это был не макияж. Я забеспокоился. Но осмотрев спальню за её спиной, я забеспокоился ещё больше.

Бабушка настояла на своём. В комнате не было ни одной обгоревшей книги, ни одной вещи, находящейся не на своём месте. Нигде в помещении не было ни одного штриха шарпи, ни стиха, ни страницы. Вместо этого стены были покрыты фотографиями, аккуратно наклеенными скотчем в ряд по периметру, словно они являлись своего рода оградой, удерживающей Лену внутри.

Священный. Спящий. Возлюбленная. Дочь.

Это были фотографии надгробий, снятых так близко, что я мог разглядеть только слова и грубый камень, на котором они были высечены.

Отец. Отрада. Отчаяние. Вечный покой.

— Я и не знал, что ты увлекаешься фотографией, — любопытно, что еще я о ней не знаю.

— Не увлекаюсь, честное слово, — Лена выглядела смущённой.

— Классные.

— Это должно быть для меня полезным. Я всем должна доказать, что знаю, что его действительно больше нет.

— Ага. Мой папа тоже теперь должен вести дневник настроений, — как только я произнёс это, мне захотелось взять слова обратно. Сравнение Лены с моим папой нельзя было принять за комплимент, но она вроде бы не заметила. Интересно, как часто она поднималась в Сад Его Вечного Покоя со своей камерой, и как я это упустил.

Солдат. Спящий. Сквозь тусклое стекло.

Я дошёл до последнего снимка, единственного, который, казалось, не был связан с остальными. Это был мотоцикл — Харлей, прислонённый к надгробию. Блестящий хром мотоцикла выглядел неуместным рядом с истёртыми старыми камнями. Моё сердце заколотилось, когда я взглянул на него.

— Чей это?

Лена отмахнулась.

— Какого-то парня, навещавшего могилу, наверное. Он просто вроде как был… там. Я подумывала выкинуть его, освещение ужасное, — она вытянула руку из-за моей спины, чтобы вынуть из стены кнопки. Когда Лена вытащила последнюю, фото рассеялось, не оставив ничего, кроме четырёх крохотных дырочек в чёрной стене.

Если не считать фотографий, комната была почти пустой, словно Лена собрала вещи и уехала куда-нибудь в колледж. Кровать исчезла. Книжная полка и все книги пропали. Исчезла и старая люстра, которую мы заставляли раскачиваться так много раз, что я думал, что она рухнет с потолка. На полу в центре комнаты лежал матрас. Рядом с ним — крохотный серебряный воробушек. Эта картина напомнила мне о похоронах — вырванные с корнем магнолии, такой же серебряный воробушек в её грязной ладони.

— Всё выглядит совсем по-другому, — я попытался не думать о воробушке и о причине, по которой он лежал рядом с кроватью Лены. Эта причина не имела никакого отношения к Мэйкону.

— Ну, знаешь… Генеральная уборка. Я вроде как очистила комнату от мусора.

На матрасе лежали несколько изорванных в клочья книг. Недолго думая я раскрыл одну, прежде чем осознал, что совершил худшее из преступлений. Хотя снаружи это была старая тесненная обложка от экземпляра «Доктора Джекилла и мистера Хайда», внутри это вообще была не книга. Это был один из блокнотов Лены на пружине, и я открыл его прямо у неё на глазах. Будто это был пустяк или блокнот принадлежал мне.

До меня дошло кое-что еще — бульшая часть страниц была пустой.

Потрясение было почти таким же ужасным, как при обнаружении страниц с бессмысленными закорючками отца, когда я думал, что он пишет роман. Лена всюду носила с собой блокнот, куда бы ни пошла. Если она перестала записывать в него каждое пятое слово, дела обстояли хуже, чем я думал.

Ей было хуже, чем я думал.

— Итан! Что ты делаешь?

Я протянул руку, и Лена схватила книгу.

— Прости, Ли.

Она была в ярости.

— Я подумал, это просто книга. То есть она выглядит как книга. Я не думал, что ты оставишь свой блокнот лежать там, где каждый может его прочесть.

Она не смотрела на меня, прижимая книгу к груди.

— Почему ты больше ничего не пишешь? Я думал, ты любишь писать.

Она закатила глаза и открыла блокнот, чтобы показать его мне.

— Я пишу.

Она взмахнула над пустыми страницами, и теперь они были покрыты мелко нацарапанными строка за строкой словами, неоднократно перечёркнутыми, исправленными, переписанными и снова исправленными тысячи раз.

— Ты заколдовала его?

— Я Переместила слова из реальности Смертных. Пока я не решу показать их кому-то, только Маг сможет их прочесть.

— Гениально. Учитывая, что Рис, наверняка желающая его прочесть, как раз и является одним из них, — Рис была столь же любопытной, сколь и любящей покомандовать.

— Ей не нужно этого делать. Она может прочесть всё по моему лицу.

Это было правдой. Как Сивилла, Рис могла видеть твои мысли и тайны, даже то, что ты только собираешься сделать, лишь взглянув в твои глаза. Вот почему я, как правило, избегал её.

— Так что там со всей этой секретностью? — я плюхнулся на Ленин матрас. Она села рядом со мной, ловя равновесие на перекрещенных ногах. Всё было куда менее комфортно, чем я прикидывался.

— Не знаю. Мне по-прежнему хочется постоянно писать. Может быть, я просто чувствую, что меня меньше понимают, или что я хочу быть меньше понятой.

Я стиснул челюсти.

— Мною.

— Я не это имела в виду.

— А какие еще Смертные могут прочесть твой блокнот?

— Ты не понимаешь.

— Думаю, что понимаю.

— Кое-что из этого, возможно.

— Я бы всё понял, если бы ты дала мне такую возможность.

— Я ничего не скрываю, Итан. Я не могу этого объяснить.

— Дай посмотреть, — я протянул руку к её блокноту.

Лена приподняла бровь, отдавая его мне.

— Ты не сможешь прочитать это.

Я открыл блокнот и заглянул в него. Я не знал, была ли это Лена или сам блокнот, но на странице передо мной медленно, по очереди, появлялись слова. Это были не стихи и не тексты песен. Там было не так уж много слов, в основном странные рисунки — завитушки и загогулины извивались на странице, сплетаясь в смесь какого-то подобия этнических рисунков.

Внизу страницы был список.


что я помню

мать

Итан

Мэйкон

Хантинг

огонь

ветер

дождь

склеп

я сама не своя

я, готовая убить

два тела

дождь

Книга

кольцо

амулет Аммы

луна


Лена выхватила блокнот у меня из рук. На странице было ещё несколько строк, но мне так и не суждено было их прочесть.

— Хватит!

Я взглянул на неё:

— Что это было?

— Ничего, это личное. Ты не должен был суметь это увидеть.

— Тогда почему же сумел?

— Я, должно быть, неверно исполнила заклинание Verbum Celatum. Невидимое Слово, — Лена с тревогой посмотрела на меня, её взгляд смягчился. — Неважно. Я старалась запомнить ту ночь. Ночь, когда Мэйкон… исчез.

— Умер, Ли. Ночь, когда Мэйкон умер.

— Я знаю, что он умер! Разумеется, умер. Просто я не хочу об этом говорить.

— Я знаю, ты наверняка подавлена. Это нормально.

— Что?

— Это следующая стадия.

Ленины глаза вспыхнули.

— Я знаю, твоя мама умерла и мой дядя умер. Но у меня свои собственные стадии скорби! И это не мой дневник настроения! Я не твой папа, и я не ты, Итан! Мы не так похожи, как ты думаешь.

Мы смотрели друг на друга так, как не смотрели уже долгое время, а может быть, и никогда. Это был неподдающийся описанию момент. Я понял, что мы говорим вслух с тех пор, как я пришёл, ни слова не произнеся при помощи келтинга. Впервые я не знал, о чём думает Лена, и было совершенно ясно, что и она понятия не имеет, что чувствую я.

Но затем она поняла. Лена протянула руки и обняла меня, потому что, впервые, я плакал, а не она.


***


Когда я вернулся домой, свет везде был погашен, но я всё же не зашёл в дом. Я сел на крыльцо и стал наблюдать за светлячками, мерцающими в темноте. Мне не хотелось никого видеть. Хотелось подумать, и у меня было ощущение, что Лена не станет подслушивать. Есть что-то в сидении в одиночестве в темноте, напоминающей тебе о том, как велик на самом деле мир, и как далеко мы все друг от друга. Звёзды кажутся такими близкими, будто ты можешь дотянуться и коснуться их. Но ты не можешь. Иногда вещи кажутся гораздо ближе, чем есть на самом деле.

Я так долго смотрел во тьму, что, кажется, уловил какое-то движение у старого дуба на нашем переднем дворе. На мгновение мой пульс участился. Большинство людей в Гатлине даже не запирали двери, но я знал, что было множество вещей, которые могли проникнуть за засов. Я заметил, как воздух снова шелохнулся, почти неуловимо, словно волна тёплого воздуха. Я понял, что это не было нечто, пытающееся вторгнуться в мой дом. Это был кое-кто, сбежавший из другого дома.

Люсиль, кошка Сестёр. Я мог видеть её синие глаза, сверкающие в темноте, когда она подкрадывалась к крыльцу.

— Я всем говорил, что рано или поздно ты найдёшь обратный путь домой. Только ты нашла не тот дом, — Люсиль склонила голову набок. — Знаешь, после этого Сёстры никогда больше не отпустят тебя с верёвки для белья.

Люсиль посмотрела на меня так, словно прекрасно всё понимала. Будто знала о последствиях, когда сбегала, но, по какой-то причине, всё равно это сделала. Передо мной вспыхнул светлячок, и Люсиль спрыгнула с порога.

Он взлетал всё выше, но эта глупая кошка продолжала его преследовать. Казалось, она не понимает, как далеко он на самом деле. Как звёзды. Как множество других вещей.

Загрузка...