Пресса

С лица Байта не сходило выражение - он не умел его устранить, - будто он видит их воочию, и именно по этой причине, среди прочих, она не попрекала его за причиненное ей зло. Он понимал ее без слов, и это входило частью в остальное невысказанное; о миссис Чёрнер он не заговаривал, боясь услышать в самой резкой форме: "Вот уж кто у тебя на совести!" Меньше всего его молчание на этот счет было вызвано сознанием того, что он сказал тогда, когда известие об исчезновении Бидела впервые достигло их ушей. Обещание "представить" беглеца отнюдь не ушло в забвение, но перспектива его выполнить с каждым днем уменьшалась. А так как от этого зависело ее обещание относительно другой особы, Байт, естественно, не спешил касаться больного вопроса. Вoт почему они только читали газеты и поглядывали друг на друга. Мод, честно говоря, чувствовала, что листки эти мало чего стоят, что ни она, ни ее приятель - какова бы ни была мера их прежних обязательств - вовсе не так уж к ним привязаны. Газеты помогали им ждать, и тем успешнее тайна оставалась неразгаданной. Она с каждым днем разрасталась, увеличиваясь в объеме и обогащаясь новыми чертами, и маячила, преогромная, сквозь кучу писем, сooбщeний, предложений, предположений, соображений, распиравших ее до предела. Версии и объяснения, посеянные вечером, утром давали пышные всходы, а к полудню поглощались густыми зарослями, чтобы к ночи превратиться в непроходимые тропические леса. По их зеленым прогалинам и блуждала наша молодая пара.

Под влиянием поразившего ее известия Мод в тот же вечер отправила Мортимеру Маршалу письмо с извинениями: на ленч она не придет - шаг, о котором поспешила доложить Байту в знак честной игры. Он оценил ее поступок, без сомнения, должным образом, но у нее также не вызывало сомнения, что теперь его это очень мало заботит. Его мысли были заняты человеком, на чьей повышенной возбудимости он так ловко и бездушно сыграл; на фоне разразившейся катастрофы, о которой им, вероятно, далеко не все еще было известно, тщеславные потуги совсем уже ничтожных недоумков, их первоклассные квартиры с удобствами, воспоминания о чаях, распиваемых в Чиппендейл-клубах, утратили значение или по крайней мере отошли на задний план. В положенную среду в "Мыслителе" появилось ее замшелое интервью, подчищенное и обновленное, но она отказала себе в удовольствии получить личную признательность от его героя - она лишь еще раз удовлетворилась зрелищем того, какими кипами он закупает и рассылает бесценный номер. Зрелище это, однако, ни у Байта, ни у нее не вызвало улыбки. Оно забавляло на слишком жалком уровне по сравнению с другим занимавшим их спектаклем. Но этот последний продолжал занимать их уже десять дней, да так, что у них вытянулись лица, и тогда выяснилось: прославленный в "Мыслителе" бедный джентльмен, не обинуясь, умеет дать понять, что не так-то легко будет сбросить его со счетов. Теперь он явно желал, отметила про себя Мод, ждать под гром литавр и, как она заключила по нескольким нотам, которыми он через короткие промежутки ее угощал, с нетерпением ждет повторных гимнов, каковых пока почему-то не обнаруживает. Его надежда на плоды от того, что сделала для него наша юная пара, не вызвала бы ничего, кроме жалости, у юной пары с меньшим чувством юмора и, конечно же, послужила бы поводом для веселого смеха у юной пары, менее сосредоточенной на другой драме. Отчаявшись залучить Мод к себе домой, автор "Корисанды" назначал ей одно свидание за другим, но в данный момент она не желала - и с каждым разом все откровеннее - принимать его приглашения; дело дошло до того, что, увидев его на неминуемом Стрэнде, Мод тотчас же подавила в себе - благо он ее не заметил - инстинктивный порыв к нему подойти. Он шел в толпе перед ней в том же направлении, и когда задержался у витрины, она мгновенно остановилась, чтобы не оказаться с ним рядом, и, вернувшись, пошла в обратную сторону, уверенная, более того, убежденная, что он рыщет по Стрэнду, охотясь за ней.

Она и caма, злополучное создание - как мысленно себя обозвала, - она сама бесстыдно рыскала по Стрэнду, правда, не для того, чтобы из самоуважения раздувать свою личность и собирать нечаянный урожай. Она рыскала, чтобы собирать сведения о Бидел-Маффете, чтобы находиться вблизи "специальных" и "экстренных", и еще - нет, она не закрывала на это глаза лелеять дарованную обстоятельствами близость с Говардом Байтом. Благословенный случай закрывать глаза выпадал ей не часто - она прекрасно понимала, какое место, при теперешнем ее отношении к сему молодомy человеку, тот занимает в ее жизни и что она просто не может его не видеть. Она, разумеется, покончила с ним, если он виновен в смерти Бидела, а с каждым часом общее мнение все больше склонялось в пользу предположения о какой-то страшной, пока еще не раскрытой катастрофе, разразившейся в мрачных безднах, - хотя и, возможно, как писали в газетах, "по мотивам", которые ни теоретики, высказывавшиеся на страницах прессы, ни умные головы, полемизировавшие в клубах, где сейчас вовсю заключались пари, не умели установить. Да, Мод покончила с ним - несомненно, но - и тут тоже не могло быть сомнений - еще не покончила с необходимостью доказать, как решительно она с ним покончила. Иными словами, подходя с другого конца, она приберегала свои сокровища, оставляла их на черный день. К тому же она сдерживалась быть может, полусознательно - в силу еще одного соображения: ее отношения с Мортимером Маршалом приняли несколько угрожающий оборот; она, краснея, спрашивала себя, какое впечатление тот вынес из общения с ней, и в итоге пришла к тягостному заключению, что даже если этот честолюбец верит им, необходимо поставить предел его вере, о чем она и сообщила своему другу. Он все-таки был ее другом - что бы там ни произошло; и существует много такого, чего, даже когда речь идет о столь путаном характере, она не может позволить ему предположить. Нелегкое это дело, скажем прямо, задавать себе вопрос: а не выглядишь ли ты, Мод Блэнди, в глазах здравомыслящих людей девицей, заигрывающей с мужчинами?

При мысли об этом она увидела себя словно отраженной в каком-то гротескном рефлекторе, в огромном кривом зеркале, искажавшем и обесцвечивающем. Оно превращало ее - горе-обольстительницу - в откровенное посмешище, и она, девушка честная и чистая, не испытывала к себе и грана жалости, которая сняла бы привкус горечи, усушила бы на дюйм округлости лица, от чего оно только выиграло бы, прибавило дюйм в тех местах, где это было бы весьма кстати. Короче говоря, не питая никаких иллюзий на собственный счет, свободная от них до такой степени свободы, что полностью все сознавала, хотя и не знала, как себе помочь, поскольку шляпки, юбки и ботинки ее не украшают, как и нос, рот, цвет лица, а главное, фигура, без малейшего намека на пикантность, - она краснела, пронзенная мыслью, что ее молодой человек мог подумать, будто она козыряла перед ним своей победой. Что до ухаживаний ее другого молодого человека, так разве его ненасытная жажда относилась к ней, а не к ее связям, о которых он составил себе ложное представление? Теперь она была готова оправдываться тем, что хвалилась перед Байтом в шутку - хотя, конечно, глупо разуверять его как раз в тот момент, когда eй, как никогда, выгодно, чтобы он думал об этoм, что ему угодно. Единственное, чего ей не хотелось, чтобы он думал, будто Мортимер Маршал, или кто другой на свете, считает, что ей присуще "вечно женственное". Меньше всего ей хотелось быть вынужденной спросить Байта в лоб: "Значит, по-твоему, я, ecли дойдет до...", и нетрудно понять почему. Зачем, чтобы он думал, будто она считает себя способной обольщать или поддаваться обольщению правда, пока длится их размолвка, он вряд ли станет предаваться подобным размышлениям. И, уж наверное, не стоит напоминать ему, что она лишь хотела его подразнить, потому что это, прежде всего, опять-таки навело бы его на мысль, будто она пытается (вопреки тому, что говорит зеркало) прибегать к женским уловкам - возможно даже, пускала их в ход, завтракая в шикарных апартаментах со всякими напористыми особами, и потому что, во-вторых, это выглядело бы так, будто она провоцирует его возобновить свое предложение.

Далее и более всего ее одолевало одно сомнение, которое уже само по себе взывало к осмотрительности, из-за чего она, в ее нынешнем смятенном состоянии, чувствовала себя крайне неуютно: теперь, задним числом, она испугалась, не вела ли она себя глупо. Не присутствовал ли в ее разговорах с Байтом о Маршале этакий налет уверенности в открывающихся перед ней возможностях, этакая бурная восторженность? Hе доставляло ли ей удовольствие думать, что этот оболтус Мортимер и впрямь к ней льнет, и не имела ли она на него - в мыслях - кое-какие виды, заполняя будущее картинами забавных с ним отношений? Она, конечно же, считала все это забавным, но разве таким уж невозможным, немыслимым? Немыслимым это стало теперь, и в глубине души она понимала, каков механизм происшедшей с ней перемены. Он был непростым, этот механизм, - но что есть, то есть; оболтус стал ей нестерпим именно потому, что она ожесточилась против Байта. Байт не был оболтусом, и тем досаднее, что он воздвиг между ними стену. В эту стену она и утыкалась все эти дни. И она никуда не девалась, эта стена, - Мод не могла дать себе ясный отчет почему, не могла объяснить, что же такого ee сотоварищ сделал дурного и по какой шкале он поступил дурно, очень дурно - как ни верти, она не могла через это перешагнуть, что, впрочем, лишь доказывало, как сильно она, спотыкаясь, старалась. И этим ее усилиям был принесен в жертву автор "Корисанды" - на чем мы, пожалуй, можем остановиться. Но не бедняжка Мод. Ее поражала, поражала и неизменно притягивала таинственность и двусмысленность в проявлении некоторых ее импульсов - непроглядная тьма, окружавшая их слияния, противостояния, непоследовательность, непредсказуемость. Она даже, страшно сказать, поступилась своей прямолинейностью - отличавшей ее, она чувствовала, не меньше, чем Эджвер-Род и Мейда-Вейл, I - и вела себя с недопустимой непоследовательностью - и это на неистовом Стрэнде, где, как ни в одном другом месте, надо под угрозой копыт и колес мгновенно решать, переходить или нет. У нее бывали минуты, когда, стоя перед витриной и не видя ее, она чувствовала, как невысказанное наваливается на нее тяжким грузом. Однажды она сказала Говарду, что ей всех жаль, и в эти минуты, волнуясь и беспокоясь за Байта, жалела его: он жил в страшном напряжении, которому не видно было конца.

Вce до крайности смешалось и перепуталось - каждый обретался в своем углу, каждый со своей неразрешимой бедой. Она - в своей Килбурнии, ее приятель - где его только ни носило? - везде и всюду; миссис Чёрнер, при всех своих нижних юбках и мраморных ваннах, в собственном доме на краю Парк-Лейн; а что касается Бидел-Маффета, одному Богу известно, где. И это делало всю историю совершенно непостижимой: бедняга, надо полагать, был готов прозакладывать собственную голову, если только она еще оставалась у него на плечах, чтобы найти щель, где бы он мог затаиться; он, как нетрудно догадаться, pыскал по Европе в поисках такой щели, недоступной для прессы, и где он, возможно, уже отдал Богу душу - что еще к этому времени оставалось предположить? - обретя в смерти единственную возможность не видеть, не слышать, не знать, а еще лучше, чтобы о нем не знали, не видели его и не слышали. Ну, а пока он пребывал где-то там, упокоенный единственным упокоением, в Лондоне крутился Мортимер Маршал, не ведавший ни страха, ни сомнений, ни реальной жизни и столь сильно жаждавший быть упомянутым в тех же или иных ежедневных листках, в том же или несколько меньшем масштабе, что, напрочь ослепленный этим желанием, был совершенно не в состоянии извлечь нагляднейшего урока и рвался усесться в ладью, где кормчим был остерегающий призрак. Именно эта полная слепота, кроме всего прочего, и превращала его домогательства в мрачный фарс, во что Байт не замедлил ткнуть пальцем, назвав автора "Корисанды" кандидатом на роль премьера в следующей комедии, сиречь трагедии. Но не полюбоваться этим зрелищем было просто невозможно, и Мод не отказала себе в удовольствии насладиться им до конца.

Пpoшлo уже две недели с момента исчезновения Бидела, и тут некоторым образом повторились обстоятельства, сопровождавшие утренник, на котором давали финскую драму, - то есть повторились по части места и времени действия и кое-кого из актеров; что же до зрителей, то они, по понятным причинам, собрались в обновленном составе. Некая леди, весьма высокопоставленная, желая еще повысить свой социальный статус на ниве гласной помощи сценическому искусству, сняла театр под ряд спектаклей, предполагая, освятив их своим присутствием, привлечь как можно больше внимания к своей особе. Она не слишком в этом преуспела, и уже к третьему, много, к четвертому утреннику интерес публики сильно поубавился, и пришлосъ принять меры, дабы его оживить, с каковой целью было роздано такое число бесплатных билетов, что один из них достался даже нашей юной героине. Она сообщила об этом даре Байту, которого, без сомнения, билетом не обошли, и, предложив пойти в театр вместе, назначила местом встречи портик у входа. Там они и встретились, и по неспокойному выражению его лица - отдадим должное ее проницательности! - Мод сразу пoнялa: он что-то знает, и, прежде чeм войти, задержалась и спросила его напрямик.

- Знаю об этом махровом идиоте? - Он покачал головой с добродушной улыбкой, хотя, подумалось Мод, добродушие это никого не обманывало. - Да пропади он пропадом. Мне не до него.

- Я говорю, - несколько неуверенно пояснила она, - о бедняге Бидел-Маффете.

- И я тоже. Как и все. Сейчас все только о нем и говорят. Ни о чем и ни о ком другом. Но оно как-то ускользнуло от меня - это интересное дело. Я льстил себя мыслью, что оно у меня в какой-то степени в руках, нo оказалось, что это не так. Я отступаюсь. Non comprenny? II Кончаю с этим делом.

Она не отводила от него жесткого взгляда:

- У тебя что-то происходит?

- Да, если угодно, именно так - происходит: как человек paзyмный я понимаю, мне "крышка", а ты своим тоном меня окончательно прихлопываешь. Или, если иными словами, я, может, как раз тем и вызываю интерес, а при той жизни, какую мы ведем, и в век, в который живем, с такими, как я, всегда что-то происходит - не может не происходить: от досады, отвращения, изумления ни один человек, даже очень опытный, не застрахован. Сознание, что снова продан и предан, - хочешь не хочешь, а отражается на физиономии. Вот так обстоят дела.

Он мог бы вновь и вновь, пока они курсировали в проходе, повторять это свое "так обстоят дела", что вряд ли прояснило бы eй, как обстоят ее дела. Она пребывала все там же - с ним и все же сама по себе, вслушиваясь в каждое его слово, и все его речи казались ей чрезвычайно характерными для него, хотя и крайне неуместными, но более всего ее мучило сознание, что в такой момент ею владеет лишь одна мысль - до чего же он мил, а в момент - когда он очень мягко (о любом другом она сказала бы очень нагло) уклонялся от прямого ответа - требовалось сохранять достоинство. Кругом толпились и толкались, их теснили и прерывали, но ее более всего терзало, что, так и не найдя нужных слов, чтобы возразить ему, она тем самым уронила свое достоинство - уронила на пол, под ноги толпе, шуршащей программками и контрамарками, и когда Байт любезно подставил ей руку в знак того, что пора кончать и возвращаться в зал, ей показалось, он предлагает ей поступиться своим достоинством - пусть его топчут.

Они отсидели в своих креслах еще два действия, не выходя в антрактах, но к концу четвертого - всего их было не менее пяти - потянулись, вслед за доброй половиной зала, на свежий воздух. Говарду захотелось курить, Мод вызвалась сопровождать его в портик, и как только они очутились за порогом, обоим им мгновенно пришло на ум, что именно здесь, на замусоренном, запакощенном Стрэнде, сыром, но накаленном, уродливом, но красочном, до оскомины знакомом, но всегда новом, и была настоящая жизнь, в стократ более осязаемая, наглядная, возможная, чем в той пьеске, не блиставшей ни сценичностью, ни соразмерностью частей, с которой они только что сбежали. Они сразу почувствовали это различие, особенно когда с улицы на них налетел влажный ветерок, который они глубоко в себя вдохнули, получив куда большее удовольствие, чем от спектакля, и который донес до ниx хор голосов, нестройный и невнятный. А затем они, конечно, различили хриплые выкрики газетчиков, на этот раз не слишком надрывавшихся, и при этом привычном звуке обменялись взглядом. Ни одного продавца поблизости не было.

- Что они кричат?

- А кто их знает. Не интересуюсь, - сказал Байт, чиркая спичкой.

Но едва он успел закурить, как уединение их было нарушено. С одной стороны к ним приближалась Пресса в лице мальчишки-газетчика, вопившего во весь голос: "Победитель", "Победитель", правда, неизвестно, кого или чего, а с другой, в тот же момент, когда они убедились в исполнении своего желания, они также убедились в присутствии Мортимера Маршала.

Ни малейшей неловкости он не испытывал:

- Я так и знал, что найду вас здесь.

- Но в театре вас не было? - спросил Байт.

- На сегодняшнем спектакле нет. Я решил его пропустить. Но все предыдущие посмотрел, - сообщил Мортимер.

- Да, вы завзятый театрал, - сказал Байт, чья отменная учтивость, явно рассчитанная на Мод, не уступала беспредельной назойливости злополучного любителя сценических искусств. Он отсидел три спектакля в надежде встретить Мод хотя бы на одном действии и, уже отчаявшись, все же не переставал упорствовать и ждатъ. Кто теперь осмелился бы заявить, что он не был вознагражден. Набрести на спутника Мод, а в придачу еще и на нее саму было насколько она могла судить по выражению, разлившемуся по необычайно широкой, плоской, но и благодушной, вполне симпатичной и встревоженной физиономии этого заблуждающегося на ее счет господина - вознаграждением высшего порядка. Она с ужасом подумала, что видит перед собой некое физическое тело - электрическая лампочка в конце улицы беспощадно его освещала, которое в дрянные свои минуты рассматривала как сопричастное себе на всю оставшуюся жизнь. И теперь, досадуя, спрашивала себя, что же оно ей напоминает, - пожалуй, больше всего расписанное мелким узором китайское блюдо, свисавшее, на беду неосторожным головам, с потолка посреди какой-нибудь гостиной. Напряжение этих дней, несомненно, пошло ей на пользу, и теперь она каждый день чему-то училась - оно, казалось, расширяло ее кругозор, формировало вкус, обогащало даже воображение. И при этом следует добавить, несмотря на усиленную работу воображения, она не переставала с удивлением наблюдать за поведением своего дорогого собрата по перу. Байт держался так, будто его и впрямь необычайно радовало "признание" со стороны этого навязавшегося им "третьего лишнего". Он был с Мортимером, как говорится, сама любезность, словно его общество вдруг необычайно ему полюбилось, и это казалось Мод весьма странным, пока она не поняла его игры, а поняв, чуть-чуть испугалась. Она уже уловила, что этот честный простак действует ее другу на нервы, и раздражение, которoe он вызывал, выливается у Байта в опасное чистосердечие, в свою очередь поощряя к чистосердечию его жертву. У нее сохранились к бедняге остатки жалости, у Байта же не было никакой, и ей вовсе не хотелось, чтобы этот злосчастный расплатился в итоге своей жизнью.

Однако спустя несколько минут стало ясно, что он вполне на это готов, и, сраженная его всесокрушительным самодовольством, она ничем не могла ему помочь. Он был такой - из тех, кому непременно надо попробоватъ и неизбежно с треском провалиться, короче, из тех, кто всегда терпит поражение и никогда этого не замечает. Он ни на кого не сердился, не метал громы и молнии просто был неспособен, да и не посмел бы, потому что: а вдруг неприступная крепость пала бы от его атаки, нет, он будет ходить кругом да около, умоляя каждого встречного и поперечного объяснить ему, как туда попадают. И все будут потешаться над ним, выставляя дураком, - хотя вряд ли кто-нибудь превзойдет в этом Байта, - и ничем он в жизни не отличится, разве только мягкостью своего нрава, своим портным, своей благовоспитанностъю и своей посредственностью. Он явно был в восторге, что счастливый случай снова свел его с Байтом, и, не теряя времени, предложил снова отметить встречу чашкой чая. Пo пути Байт, доведенный уже до белого каления, выдвинул встречное предложение, от которого ей стало несколько не по себе: он заявил, что на этот раз сам угостит мистера Маршала.

- Боюсь только, при моем тощем кошельке я могу пригласить вас разве что в пивнушку, куда ходим мы, нищие журналисты.

- Вoт куда я с удовольствием пойду - мне там будет чрезвычайно интересно. Я иногда, набравшись смелости, в такие места заглядывал, но признаться, чувствовал себя там очень неуютно и неспокойно среди людей, которых совсем не знаю. Но пойти туда с вами!.. - И он перевел с Байта на Мод, а потом с Мод на Байта такой восторженный взгляд, что у нее не осталось сомнений - его уже ничто не спасет.

6

Байт - вот дьявол! - немедленно заявил, что с удовольствием разъяснит ему, кто есть кто, и ей еще яснее открылось коварство ее приятеля, когда, выказав полное безразличие к тому, чем кончится спектакль, с последнего акта которого они как раз ушли, он предложил и вовсе поступиться им ради другого зрелища. Ему не терпелось приняться за свою жертву, и Мод гадала про себя, что он из этого Маршала сделает. Самое большее, что он мог, - это разыграть его, изобретя, как только они усядутся за столик, всякие завлекательные имена и наделив ими оказавшихся рядом нудных завсегдатаев. Ни один из тех, кто посещал их любимое пристанище, ничего собой не представлял. Незначительность была сутью их существования, непременным условием, приняв которое - ей тоже приходилось ему следовать, - они не испытывали даже интереса друг к другу, не говоря уже о зависти или благоговении. Вот почему Мод хотелось вмешаться и предостеречь этого навязавшегося им "третьего лишнего", но они уже миновали Стрэнд, свернув в ближайшую поперечную улицу, а она не обронила и слова. Байт, она чувствовала, из себя выходил, чтобы не дать ей заговорить; изощряясь в непринужденной болтовне, он вел своего агнца на заклание. Беседа перешла на злосчастного Бидела - в русло, куда ее, улучив нужный момент, вопреки естественному течению, направил, к ее ужасу, Байт, чтобы тем самым зажать ей рот. Люди, среди которых она жила, не вызывали у нее интереса, но Байт, несомненно, составлял исключение. И она молчала, не переставая гадать, чего он добивается, хотя по тому, как вел себя их гость, почти безошибочно могла сказать, что Говард уже всего добился. Иными словами, он - а вместе с ним и она - уже имел полную картину того, что делает с человеком исступленная страсть - ведь Маршал, конечно же, потому безоглядно ухватился за брошенное ему коварным Байтом предложение, что, в каком бы ящике или тесном склепе сейчас ни обретался Бидел, он так или иначе приковал к себе внимание публики. Вот таким ловким и немудреным ходом Байт добился своего! Не помню и, право, никогда не видел, чтобы публика (а я ведь по долгу своего ремесла наблюдаю за ней день и ночь) проявляла такой всепоглощающий интерес! Об этом-то феномене - о всепоглощающем интересе, проявляемом публикой, - они и беседовали за скромной трапезой в обстановке, совсем не похожей на ту, что окружала их в прекрасном Чиппендейл-клубе (еще одна струна, на которой с должным эффектом играл Байт), и, пожалуй, трудно сказать, чему в первые минуты сильнее поддался его гость - "чарам", которыми опутала город "великая пропажа", или очарованию, исходившему от суровых скатертей, необычных по форме солонок и того факта, что в обозримом ему пространстве, на другом конце зала, перед ним собственной персоной представал - в лице маленького человечка в синих очках и явном парике - величайший в Лондоне знаток внутреннего мира преступных классов. Тем не менее Бидел возник снова и никуда уже не исчезал - впрочем, в случае нужды Байт сумел бы эту тему поддержать, и Мод теперь ясно видела, что вся эта игра ведется для нее. Только зачем? Не для того же, чтобы показать ей, чего стоит их гость? Что нового могла она в нем открыть - особенно в минуты, когда ей столько открывалось в Байте? В конце концов она решила - тем паче, что вид Байта это подтверждал, - что этот неожиданный взрыв лишь форма снедающей его лихорадки. А лихорадка, по ее теории, терзала его потому, что совесть у него нечиста. Мрачная тайна, окружавшая Бидела, стала невыносимой - да, это скоро даст себя знать. А пока Байт находился в той фазе, когда пытаются заглушить укоры совести, и именно поэтому они терзали неотвратимо.

- Вы имеете в виду, что тоже заплатите жизнью?

Байт обращался к гостю через стол, очень дружески - дружески, но с сухим блеском в глазах.

- Как вам сказать... - Лицо гостя прямо-таки озарилось. - Тут есть одна тонкость. Разумеется, кому не хочется слышать неистовый шум вокруг собственного имени, быть там, где оно постоянно звучит, чтобы чувствовать себя в центре внимания и, не скрою, наслаждаться - тем, что великий город, великая империя, весь мир буквально прикованы к твоей личности и вздрагивают в тревожном ожидании, когда произносят твое имя. Неповторимое ощущение! - и мистер Маршал виновато улыбнулся. - А мертвому, разумеется, ничем таким насладиться не дано. Для этого надо воскреснуть.

- Естественно, - подтвердил Байт, - мертвому это не дано. Tyт уж либо одно, либо другое, впрочем, вопрос в том, - добродушно пояснил он, - готовы ли вы ради, как вы выразились, неистового шума расстаться с жизнью в таинственных обстоятельствах.

- Готов ли я? - с полной серьезностью отозвался гость.

- Мистера Маршала удивляет, - вмешалась Мод, - как это ты - журналист, заинтересованный в том, чтобы создавать ему имя, предлагаешь выбор.

Говард перевел на нее ласково-недоумевающий взгляд, и она с удивлением поняла: он не услышал в ее реплике шутки. Он улыбнулся - он все время улыбался, хотя улыбка не скрывала его возбуждения, и вновь повернулся к их собеседнику.

- Вы имеете в виду... э... когда знаешь, как это будет воспринято? спросил тот.

- Пожалуй. Назовем это так. Сознание, что ваше необъяснимое исчезновение - при условии, конечно, что вы занимаете положение в обществе, - затронет за живое, не сможет не затронуть миллионы и миллионы людей, вопрос, собственно, в том - и признаю, вы правы, тут есть одна тонкость - считаете ли вы, что стоит заплатить такую цену, чтобы произвести впечатление. Естественно - только чтобы произвести впечатление. Потому что вам ничего не достанется. Ничего. Только уверенность - по части впечатления. - Байт заканчивал. - И я спросил вас об этом единственно потому, что вам, не будем греха таить, хочется признания.

Мистер Маршал оторопел, правда, не настолько, чтобы не быть в состоянии пусть несколько смущенно, но вполне браво подтвердить - да, хочется. Мод, которая не отрывала глаз от своего подопечного, вдруг подумалось, что он выглядит пухлым глупеньким зверьком, этаким розовоглазым кроликом или гладкошерстной морской свинкой, замершей перед змеей в блестящей чешуе. Ну а Байт, этот змей-искуситель, блистал сейчас, как никогда, и с завидной изощренностью - часть неповторимого блеска - находил нужную меру серьезности. Он держался легко, но не настолько, чтобы его предложение утратило привлекательность, и в то же время солидно, но не настолько, чтобы заподозрить его в розыгрыше. Вполне можно было подумать, что он, как устроитель судеб неудачливых искателей славы, возьмет и выложит своему гостю практичный и исполнимый план. Казалось, он и впрямь готов гарантировать ему "неистовый шум", если мистер Маршал не постоит за ценой. А ценой будет не только существование мистера Маршала. Вот так, по крайней мере, - если, конечно, мистер Маршал найдет в себе желание и силы. И самое удивительное: мистер Маршал их находил - желание и силы, хотя явно, как и следовало ожидать, на определенных условиях.

- Вы положительно считаете, - спросил он, - что этим можно вызвать к себе сочувственный интерес?

- Вы говорите об атмосфере напряженности из-за Бидела? - на лице Байта появилось глубокомысленное выражение. - Тут многое зависит от того, что это за человек.

Человек этот, то есть мистер Маршал, снова повернулся к Мод, и глаза его, казалось, призывали ее вступить в разговор вместо нeгo с ожидаемой репликой. Так, подумалось ей, он простил, что она неизвестно почему его бросила, а теперь молит не оставлять одного на поле боя. Однако камнем преткновения для нее тут было то обстоятельство, что, поддержи она его так, как ему хотелось, ее вмешательство его же выставило бы в комическом виде; она ответила жестким взглядом, и ему ничего не оставалось, как справляться самому.

- О, - сказал он с почтительной завистью, в которой присутствовало что-то комичное, - конечно, не каждый может равняться с Биделом.

- Вот то-то и оно. Мы говорим только о людях с весом.

Бедняга совсем растерялся. Воцарилось глухое молчание. Прошла добрая минута, прежде чем он, набравшись духа, спросил:

- А я... я, по-вашему... в этом смысле... достаточно вешу?

Для Байта это был мед, и он взялся за ложку:

- А это в немалой мере зависит от того - не правда ли? - как вы проявили бы себя или, иначе, как бы себя показали, приключись с вами большая беда - катастрофа.

Мистер Маршал побледнел, но обходительности не утратил:

- Мне нравится, как вы говорите об этом, - и он бросил взгляд в сторону Мод, - о катастрофах!

Байт не преминул отдать своему гостю должное:

- Ну, это прежде всего потому, что мы сейчас являемся свидетелями такой катастрофы. Бидел показывает нам пример того, что и катастрофу настоящий человек обращает себе на пользу. Своим отсутствием он в два, в четыре раза расширил свое присутствие.

- Да, да! Именно, - мистер Маршал всем сердцем был на стороне Байта. Что может быть замечательнее этого всеобъемлющего присутствия! И все-таки ужасно, что самого его тут нет! - Мистера Маршала крайне угнетало это прискорбное обстоятельство: невозможность совместить несовместимое. Если, - добавил он, - его и в самом деле нет!..

- Конечно, нет, - отрезал Байт, - раз он мертв.

- Мертв! Так вы считаете, никаких сомнений уже быть не может?

Он выдавил это из себя, запинаясь, словно из недр переполненной души. С одной стороны, он не ждал для себя ничего хорошего - будущее виделось во мраке, но с другой - ему вроде как очищали место. С исчезновением Бидела, пожалуй, открывались новые возможности, и теперь он, очевидно, решал вопрос, как сделать так, чтобы числиться в мертвых, но оставаться в живых. Одно во всяком случае он уже совершил: своим вопросом побудил Байта перевести взгляд на Мод. Она тоже взглянула на него, глаза их встретились, но на этот раз она ничего у него не спрашивала, ни о чем не просила. Она не понимала его, а то, что он проделывал с их гостем, только вбивало между ними клин. И если даже Байт остановил на ней взгляд в надежде, что она поможет найти правильный ответ, ей нечего было ему подсказать. Так ничего и не дождавшись, он ответил сам:

- Я поставил на нем крест.

Маршал обомлел, потом, придя в себя, сказал:

- В таком случае ему надо поскорее объявиться. То есть, - пояснил он, вернуться и решать самому... на основе собственного впечатления.

- От шумихи, которую он поднял? О да, - Байт мысленно оценивал ситуацию, - это было бы идеально.

- А его возвращение, - чуть робея, продолжал Маршал, - еще добавило бы... э... какое словцо вы употребили?.. к "шумихе".

- Да, но это невозможно!

- Невозможно? Потому, вы считаете, что и так уже шум до небес?

- Нет, черт возьми. - Байт звучал почти резко. - Невозможно, чтобы вернулся. Мертвые не возвращаются!

- Нет, то есть да... если человек на самом деле умер.

- О том и речь.

Мод из жалости протянула бедняге соломинку.

- Пo-моему, мистер Маршал ведет речь о том случае, когда человек на самом деле не умер.

Маршал бросил на нее благодарный взгляд, и это ее подстегнуло:

- Пока не все еще кончено, можно вернуться.

- И застать шум-бум в полном разгаре, - сказал Байт.

- Да-да. Прежде чем, - подхватил Маршал, - иссякнет интерес. И тогда он, естественно, уж наверняка... наверняка... не спадет.

- Не спадет, - подтвердил Байт, - если к тому времени, постепенно затухая, - потому что наш герой слишком долго медлил, - уже полностью не угаснет.

- О, конечно, - согласился гость, - слишком долго медлить нельзя. Перед ним явно открылась некая перспектива, куда влек за собой предмет разговора. Но прежде чем сделать следующий шаг, он выдержал паузy. - А как долго, по-вашему... можно?

Тут Байту необходимо было поразмыслить.

- Я бы сказал, Бидел сильно перехватил, - сказал он после паузы.

Бедный джентльмен уставился на него в изумлении:

- Но если он ничего не может поделать?..

- Разумеется. А если может... - хмыкнул Байт.

Мод вмешалась вновь, а поскольку она держала сторону гостя, тот весь обратился в слух.

- Ты считаешь, что Бидел перехватил? - спросила она.

Байт снова углубился в раздумье. Его позиция, однако, выглядела крайне неясно.

- Полагаю, нам тут трудно сказать... разве только ему пришлось. Но полагаю, это не так... сам ведь я не в курсе, а судя по особым обстоятельствам данного случая, он должен был сообразить, как все это будет воспринято. С одной стороны, он, может, испортил себе всю игру, а с другой может, набрал столько очков, как никогда.

- А может, - вставила Мод, - как раз и сделает себе имя.

- Без сомнения, - воодушевился Маршал, - тут для этого все возможности!

- Тем обиднее, - засмеялся Байт, - что некому ими воспользоваться! Я имею в виду - воспользоваться тем светом, который эта история прольет на законы - таинственные, странные, завлекательные, - что направляют потоки общественного внимания. Они вовсе не так уж капризны, непредсказуемы и сумбурны; в них есть своя особая логика, свои скрытые мотивы - если бы только их распознать! Тот, кому это удастся - и кто сумеет промолчать о таком открытии, - озолотит себя, а заодно еще и с десяток других. Этo, по сути, наша область, наше дело - мисс Блэнди и мое - охотиться за непознаваемым, изучать огромные силы, заключенные в рекламе. Конечно, надо помнить, - продолжал Байт, - что для такого случая, о котором мы говорим, когда кто-то, как сейчас Бидел, исчезает, вытесняя из печати все остальные темы, у него должен оставаться на месте свой человек - человек, который будет подливать масла в огонь и действовать с умом, блюдя интересы нашего героя, чтобы тот мог снять все пенки, когда объявится. Ну и, конечно, ничего серого и пресного, иначе ничего не получится.

- Да-да, ничего серого и пресного! - Маршала даже передернуло. А поскольку его радушный хозяин очень ясно дал понять, какой это непростительный грех, выказал жгучий интерес: - Но Биделу это не грозит... когда он объявится.

- Не грозит. Ни в коем случае. Думаю, я могу это взять на себя. - И, взяв на себя, Байт откинулся на спинку стула, заложил пальцы в проймы жилета и высоко поднял голову. - Единственное - Биделу это ни к чему. Не в коня корм, так сказать. Жаль, не подворачивается никто другой.

- Другой... - гость ловил каждое слово.

- Кто сумел бы лучше разыграть партию - с добрым выигрышем, так сказать. Уж если поднял ветер, сумей оседлать бурю. Лови момент.

Маршал слушал, затаив дыхание, хотя не все понимал.

- Вы имеете в виду момент, когда исчезнувший объявится? Нy да. Но тот, кто объявится, будет тем же, кто пропадал? Ведь так? Нет, я что-то недослышал? Но тогда не годится - нехорошо, так ведь? - чтобы вдруг выдвинулся кто-то другой.

Байт с интересом взвешивал это возражение: оно открывало великолепные возможности.

- Почему не годится? Скажем, этот другой выдвинется с известиями о пропавшем.

- Какими?

- Такими, которые бросят свет - и чем ярче, тем лучше - на темные пятна. С фактами, скажем, о том, почему и как тот исчез.

Теперь уже Маршал откинулся на стуле.

- Но откуда он их возьмет?

- О, - сказал Байт, мгновенно принимая остерегающе-важный вид. - Факты всегда найдутся.

Это было чересчур для его уже покорной к этому времени жертвы, которая лишь обратила к Мод свою пылающую щеку и расширенный глаз.

- Мистер Маршал, - не выдержала она, - мистер Маршал хотел бы быть этим другим.

Ее рука лежала на столе, и в порыве чувств, вызванных ее заступничеством, он, прежде чем нашелся с должным ответом, благоговейно, но красноречиво накрыл ее пальцы своими.

- Вы разумеете, - прерывисто выдохнул он, обернувшись к Байту, - что среди всеобщей невнятицы, когда нет и надежды что-то выяснить, у вас есть факты?

- У меня всегда есть факты.

Физиономия бедного джентльмена расплылась в улыбке.

- И... как бы это выразить... достоверные? Или, как принято называть их у вас, умных людей, "проверенные" факты?

- Если я берусь за такое дело, о котором речь, я, разумеется, берусь за него только при том обстоятельстве, что мои факты будут... скажем так, достойны его. И для этого, - в свою очередь Байт растянул губы в скромной улыбке, - не пожалею усилий.

Это решило дело.

- И не пожалели бы их для меня?

Байт окинул его твердым взглядом:

- Желаете выдвинуться?

- О, "выдвинуться"! - пролепетал Маршал.

- Я могу, мистер Маршал, считать это серьезным предложением? Иными словами, вы готовы?..

В глазах мистера Маршала появилось страдальческое выражение - сомнение и желание одолевали его.

- И вы готовы для меня?..

- Готовы ли вы для меня - так стоит вопрос, - рассмеялся Байт, - чтобы я был готов для вас?

С минуту они изучающе вглядывались друг в друга, пока до Маршала не дошла суть дела.

- Не знаю, чего вы от меня ждете: что я должен сказать, что должен чувствовать. Когда оказываешься с людьми, понаторевшими в таких делах, - и он, словно сознавая свою обреченность, попеременно бросил на собеседников испытующий взгляд - взгляд, подобный мольбе о пощаде, - чувствуешь: впору спасаться от самого себя. Потому что глупо, смею сказать, носиться с жалкой мечтой...

- Ничего себе жалкая мечта, дорогой мой сэр, - прервал его Байт, желать, чтобы о тебе заговорил весь мир! Вы желаете того, чего желают все возвышенные души.

- Спасибо на добром слове, - мистер Маршал весь просиял, - да, я не хотел бы - пусть это слабость или тщеславие - прожить жизнь и остаться никому не известным. И если вы спрашиваете: понимаю ли я, что вы, так сказать, говорите как профессионал...

- Так вы понимаете меня?

Байт отодвинул стул.

- О да! Превосходно! Я же видел, что вы можете. И вряд ли есть необходимость говорить, что, увидев, не стану торговаться.

- Зато я стану, - улыбнулся Байт. - Речь о Прессе. Доходы пополам.

- Доходы? - Гость звучал как-то неопределенно.

- Нашему другу, - пояснила Байту Мод, - нужны не деньги, а положение.

Байт сердито взглянул на Маршала.

- Пусть берет то, что дают.

- Но вы и дадите мне положение, - поспешил удостоверить его их общий друг.

- Да, несомненно. Но я должен оговорить условия! Разумеется, я не выпущу вас на полосу, - продолжал он, - не подготовив. Но если уж выпущу, так не даром.

- И вы получите за меня хороший куш? - с дрожью в голосе поинтересовался Маршал.

- Полагаю, я смогу получить столько, сколько запрошу. Чем и поделимся. - И Байт быстро поднялся.

Маршал тоже поднялся, и, пока, ошеломленный головокружительной перспективой, он приходил в себя, держась обеими руками за спинку стула, они стояли и смотрели друг на друга через стол.

- О, просто не верится!

- А вы не боитесь?

Он посмотрел на меню, висевшее на стене в рамке и начинавшееся словом "Супы". Он посмотрел на Мод - она сидела не шевелясь.

- Не знаю. Может быть. Надо посмотреть. Если мне чeгo и бояться, так это его возвращения.

- Бидела? Тогда вы погорите. Но поскольку сие невозможно...

- Я отдаю себя в ваши руки, - сказал Маршал.

Мод все еще сидела, уставившись на скатерть. С улицы до нее донесся негромкий резкий выкрик, который мужчины явно не услышали, и, инстинктивно насторожившись, она ждала, когда он повторится. Это был голос Стрэнда, это были последние новости о пропавшем без вести, и сообщалось что-то важное. Она пребывала в нерешительности: даже сейчас, чувствуя на себе пристальный взгляд Маршала, она невольно вздрагивала. Нет, его невозможно было спасти от самого себя, а вот от Байта все же можно было спасти, хотя сумеет ли она остеречь беднягу, зависело во многом от того, каковы будут последние новости. Пока ее кавалеры снимали с вешалки пальто, она сосредоточенно думала, но к тому моменту, когда они натянули их на себя, была уже на ногах.

- Я не хочу, чтобы вы погорели, - сказала она.

- Этого не может быть, - успокоил ее Маршал.

- Нo что-то надвигается!

- Надвигается?.. - воскликнули оба в один голос.

Они остановились, где стояли, и Мод снова уловила далекий голос.

- Послушайте! Послушайте, что там кричат!

Все трое замерли в ожидании, и оно надвинулось - надвинулось внезапным порывом, словно минуя их островок. Это на Стрэнде кричал газетчик, спеша к окликнувшему его покупателю и на ходу надрывая глотку: "Экстренное сообщение! Смерть Бидел-Маффета!"

У всех троих занялось дыхание, и Мод, не сводившая глаз с Байта, увидела, - что в первую минуту доставило ей удовлетворение, - как он побледнел. Зато его гость упивался этой новостью.

- Если это правда, - повернулся он к ней, торжествуя, - я не погорю.

Но она не слышала его. Она впилась жестким взглядом в Байта, который при этом известии, казалось, совершенно сник и, более того, мгновенно остыл к затеянной им беспокойной игре.

- Это правда? - строго спросила она.

- Это правда, - выдохнули губы на белом, как полотно, лице.

7

Прежде всего - после того, как все трое, отдав каждый по пенсу, уткнулись в неразрезанные "Вести", - нашей паре стало ясно, в какой степени они тяготятся присутствием свидетеля их возбужденного состояния, тем паче, что Байту все равно предстояло выполнить взятую на себя по отношению к нему роль, чему немало способствовало последнее известие, наполнившее ветром пapyca мистера Маршала. С известием о смерти Бидела возможности бедного джентльмена, при соблюдении оговоренных условий, весьма и весьма расширялись, и нашей паре казалось, они видят, как, охваченный душевным подъемом, их гость тут же бросается на освободившееся место в уже оснащенной лодке, нимало не заботясь овладеть хотя бы начатками судовождения, прежде чем отдаться на волю лихого ветерка. Начаткам этим, согласно договоренности, должен был при первом же досуге обучать его Байт, и ничто не могло лучше свидетельствовать о доверии бедного джентльмена к молодому журналисту, как полная готовность, им поспешно выраженная, предоставить это дело полностью на его усмотрение. Тем более, что на данный момент они располагали лишь одним содержательным и прискорбным фактом - яркой вспышкой, озарившей благодаря некоему Агентству кроваво-красным светом запертый номер в захудалой гостинице во Франкфурте-на-Одере, который наконец вскрыли в присутствии полиции. Однако и этого материала было достаточно, чтобы подвергнуть его тщательному исследованию - исследованию, которое, когда им занялась наша молодая пара, превратилось в длительный, скрупулезный, повторяемый процесс, повторяемый без конца, так что, пожалуй, подстегиваемый именно этим выражением скепсиса, мистер Маршал, не выдержав, потерял терпение. Вo всяком случае он испарился, пока его покровители, крепко завязшие в боковой улице, куда свернули со Стрэнда, молча стояли, недоступные общению, прячась за столбцами развернутых газет. И только после того, как Маршал ушел, Байт - то ли намеренно, то ли по чистой случайности чуть опустил края листка и перевел взгляд на Мод. Глаза их встретились. И Мод Блэнди почувствовала, что в ее жизни происходит нечто чрезвычайно важное - не менее важное, чем самоубийство бедняги Бидела, которое, как мы помним, она в свoе время решительно сбрасывала со счета.

Теперь, когда они оказались перед трагедией, оказались в далеком Франкфурте, хотя и стояли у дверей знакомой до оскомины закусочной в гуще лондонской суеты, логика всей ситуации повелевала ей немедленно порвать с Байтом. Он был насмерть напуган тем, что сделал, - в его глазах застыл такой испуг, что она почти как по писаному читала в них смятенный вопрос: в какой мере, учитывая все известные факты, можно привлечь его - и не только по суду нравственному - к ответу. Смятение это было столь явным, что ей не требовалось его признания в содеянном даже в той степени, в какой он на это шел, чтобы позволить себе расширить пределы допустимого послабления. В конце концов его смятение и испуг давали ей на это право - да-да, полное право, а так как она, естественно, только этого и ждала, все, что сейчас при обоюдном молчании происходило между ними, имело одно неотъемлемое достоинство - их отношения сразу упростились. Их час пробил - час, пережив который, она ни за что не должна была Байта простить. Но случилось иначе, и если, смею заметить, в конце пятой минуты она и впрямь сделала решительное движение, то не от него, а, вопреки всякой логике, к нему. В эти чрезвычайные мгновения он представлялся ей запятнанным кровью и загнанным, а вопли газетчиков, повторявших и повторявших расходившуюся эхом новость, претворялись в мольбу о жизни, его жизни, и, глядя на бурлящий Стрэнд, запруженный пешеходами и мелькавшими там и сям констеблями, она задавала себе лишь один вопрос: что лучше - затесаться с ним в толпу, где на них вряд ли станут обращать внимание, или пройти тихим, пустым в этот час Ковент-Гарденом, где полицейские непременно заинтересуются что-то скрывающей парой и где в безмолвном воздухе крики газетчиков будут преследовать их по пятам и звучать, как глас самого правосудия. Именно эта последняя мысль обожгла ее паническим ужасом, и она мгновенно приняла решение - приняла из желания защитить, в котором, несомненно, была доля жалости, но не было и толики нежности. Так или иначе, но вопрос, бросить ли eй Байта, был решен; она не могла его бросить в такой момент и в таких обстоятельствах, она должна была по крайней мере убедиться, что он оправился от постигшего его удара.

То, как он принял его, этот удар, наново подтвердило ей, до чего неверно он, сам на грани беды, вел или пытался вести свою игру с Маршалом, чтобы усыпить его страхи, обойти его скованность. Он убеждал свою жертву в истине, с которой теперь ему пришлось столкнуться, но тогда убеждал лишь потому, что не верил в нее сам. По словам Байта выходило, что Бидел притаился и тем самым освободил его от всех обязательств. Но теперь они возникли вновь, и Мод спрашивала себя, не был ли этот преждевременный отказ от старых обязательств, притом что злосчастный честолюбец продолжал отплясывать свой фантастический танец, своеобразным ходом, помогавшим заглушить боль раскаяния. Вот такими мыслями была она занята, хотя не только мыслями - стоя перед Байтом, она взяла из его рук "Экстренный выпуск", тщательно сложила, присоединив к своему, разгладила и затем скатала оба листка в тугой шарик, чтобы зашвырнуть подальше, не делая при этом вида - ни в коем случае! - будто пытается легко и просто опровергнуть страшную весть или закрыть на нее глаза. Обмякший и беспомощный, Говард Байт, ни словом не выдавая своего отношения к смерти Бидела, предоставил ей поступать по собственному усмотрению и впервые со дня их знакомства позволил вдеть свою ладонь в ее подставленную калачиком руку, словно он был больной или она ловила его в силок. Так ведя его и поддерживая, она предприняла следующий шаг - решительно повернула с ним туда, где их потрясение разделялось бы и испытывалось многими, она повела его, ограждая и охраняя, по людным улицам, сквозь огромные устремляющиеся на запад потоки, пока наконец, добравшись до моста Ватерлоо и спустившись по гранитным ступеням, не усадила на набережной. И все это время в глазах у нее стояла сцена, которую оба обходили молчанием, - сцена в далеком немецком городке: разломанная дверь, леденящий ужас, кучка любопытствующих, ошеломленных людей, англичанин, джентльмен, лежащий среди разбросанных в неубранной комнате личных вещей, часть которых уже перечислена в газетах, - злосчастный джентльмен, загнанный и затаившийся, принявший смерть из-за радостей, которые всегда хотел иметь, а теперь лежал распростертый на полу с изящным маленьким револьвером в руке и струйкой вытекшей из раны крови, с выражением бесповоротной решимости на лице, отчаянным и жутким.

Она побрела с Байтом дальше, теперь уже на восток, вдоль Темзы, и оба они, шагая в полном молчании, казалось, видели перед собой одну и ту же материально зримую картину. Нo вдруг Мод Блэнди остановилась - внезапная мысль, вызванная воображаемой сценой, заставила ее замереть на месте. Ей пришло на ум, пронзив с необоримой силой, что сама эта трагедия со всеми ее непред-сказуемыми последствиями просто ложится на репортерское перо ее приятеля; и, конечно же, трудно поверить, но так оно было - стоило ей вновь остановить на нем укоризненно-участливый взгляд, как она проникалась сочувствием к нему - какой шанс он упускал! - и желала ему этой нечаянной удачи и, более того, еле удерживалась, чтобы не высказать ему своих соображений. "Как же это ты, милый мой, не там, не на месте происшествия?" так и вертелось у нее на языке, но вопрос этот, произнесенный вслух, прозвучал бы подстрекательством: "Мчись туда, не теряя минуты!" Вот такие чувства обуревали в эту минуту Мод в силу привычки, уже укоренившейся, сверять время только по циферблату Прессы. Она восхищалась Байтом как образцом истинного журналиста, к каковым себя не относила, - правда, это не было главным, чем она в нем восхищалась, и сейчас ее, пожалуй, прельщала возможность подвергнуть истинного журналиста испытанию. Она уже порывалась сказать: "Дело требует, чтобы ты ехал туда немедлеино, в чем стоишь, опережая остальных, - ведь тебе тут и карты в руки", и в следущий миг, когда они остановились для передышки, готова была оглянуться назад, пытаясь различить сквозь речной туман, который час показывают стрелки на смутном циферблате Биг-Бена. Однако удержалась у опасной черты, частично, скажем прямо, потому, что у нее достало сообразительности понять: последнее, о чем в эту минуту Байт способен думать - даже получи он прямое задание, - так это об открывшемся ему шансе, о поезде, пароме, несомненной форе, которую не упустил бы ни один истинный журналист. Но истинный журналист кончился у нее на глазах; она словно воочию видела, как он линял, все равно что видела, как он снимает с себя пальто, шляпу, вынимает содержимое карманов и раскладывает на парапете, прежде чем броситься в Темзу. В нeм произошла разительная перемена - без единого слова, без внешнего знака, полностью преобразив того человека, которого она доселе знала. И конечно же, ничто не могло раскрыть ей полнее, в каком он смятении. И по этой причине она не могла обращаться к нему с такого рода вопросами, которые лишь усугубили бы его состояние, а она меньше всего хотела его ycyгyблять, она хотела быть чуткой, великодушной. И когда наконец заговорила, то повела речь о другом - о том, что его не подавляло.

- Я все думаю о ней - бедняжке. Не могу не думать. Каково ей сейчас узнать из "Листка" - да еще когда такую новость выкрикивают у нее под окнами.

И с этими словами, которые помогли ей воздержаться от рискованных вы-сказываний и вместе с тем облегчитъ душу, она предложила ему продолжать путь.

- Это ты о миссис Чёрнер? - спросил он, помешкав. И вдруг, услышав в ответ быстрое: "Конечно... О ком же еще", сказал нечто тaкое, чего она от него не ожидала: - Естественно, она прежде всего приходит на ум. Только сама виновата. Она и довела его, я имею в виду... - но что он имел в виду, Байт так и не договорил, захваченный новой идеей, которая тут же приковала их к месту. - А почему бы тебе, кстати, не проведать ее?

- Ее? Сейчас?

- "Сейчас или никогда" - ради нее и себя. Пробил ваш час.

- Но каким образом ради нее? Сейчас, в разгаре...

- Именно в разгаре. Сегодня вечером она выложит тебе то, о чем потом никогда даже не заикнется. Сегодня она будет беспредельно щедра.

У Мод прервалось дыхание.

- Ты хочешь, чтобы я, в такую минуту, зашла...

- Дa, и оставила свою карточку, написав на ней несколько слов разумеется, таких, какие нужно...

- А какие, по-твоему, нужно? - осведомилась Мод.

- Скажем: "Мир жаждет услышать вас". Это, как правило, действует без-отказно. Я почти не знаю случая, когда бы эта фраза, даже при большем горе, чем можно здесь предположить, не дала должного эффекта. Как бы то ни было, попытка не пытка.

На Мод это произвело впечатление.

- То есть, - с изумлением посмотрела она на него, - ты хочешь, чтобы я добилась у нее разрешения объясниться за нее.

- Совершенно верно. Ты хватаешь на лету. Напиши на карточке, если угодно... "Позвольте мне объяснить". А уж она захочет объяснить.

Мод посмотрела на него с еще большим недоумением: каким-то образом он перекладывал все на ее плечи.

- Вот уж нет. Именно объяснять она и не хочет. И никогда не хотела. Это он, бедняга, всегда рвался...

- Почему она и воздерживалась?.. - Байт вдруг очнулся. - Так то было раньше... до того, как она убила его. А теперь, поверь мне, она заговорит. И еще как - не закрывая рта.

Для его спутницы это прозвучало прямым вызовом.

- Его убила не она... Вот уж что ты, милый мой, прекрасно знаешь.

- Ты хочешь сказать - я? Тогда, детка, в самый раз взять интервью у меня, - и, засунув руки в карманы, явно довольный своей идеей, стоя над серой Темзой под высокими фонарями, он улыбнулся ей какой-то странной, многозначительной улыбкой. - Вот что даст тебе ход!

- Ты хочешь сказать, - ухватилась она за последнюю фразу, - что расскажешь мне обо всем, что знаешь?

- Даже обо всем, что натворил! Но - с одним условием - для Прессы. Только для Прессы!

У нее полезли на лоб глаза.

- То есть ты хочешь, чтобы я толкнула...

- Я ничего от тебя не "хочу", но готов тебе помочь, готов сам толкнуть - молниеносно - твой репортаж, если ты сама этого хочешь.

- Хочу... выдать тебя?

- О, - засмеялся он, - я того вполне стою! Выдавай, не стесняйся! Полностью себя предоставляю. И послужу - пойми и оцени - тебе трамплином.

И впрямь послужит - как не понять! Во всяком случае, сейчас она ему верила. Но от такой полной его капитуляции ее бросило в дрожь. Это не было шуткой - она могла его выдать или, вернее, продать. За деньги, деньги - вот что он предлагал ей, или то, что оценивалось на деньги, а это было одно и то же; вот чем он хотел ее одарить, вот что дать обрести. Она уже давно поняла, что иным путем ей ничего не светит, и в нерешительности сказала:

- Нет уж, я сохраню твою тайну.

Он взглянул на нее исподлобья:

- Тогда я ничего тебе не скажу, - и, поколебавшись, добавил: - Я получу для тебя за это сто фунтов.

- А почему, - откликнулась она, - тебе не взять их самому?

- Что они есть, что их нет. Не нужны мне они, мне нужна ты.

Она снова помолчала.

- То есть тебе нужно, чтобы я вышла за тебя? - И когда в ответ он лишь взглянул на нее, сказала: - Как же я выйду за тебя после того, как так вот с тобой обойдусь?

- А что я теряю, - заявил он, - если в сложившихся обстоятельствах ты все равно, по нашему позавчерашнему уговору, не пойдешь за меня? Тогда по крайней мере тебе перепадет что-то другое.

- А тебе что перепадет? - съязвила она.

- Мне ничего не перепадет, у меня отнимется. Уже отнялось. Так что не обо мне речь.

Она остановила на нем взгляд, который мог означать либо что он и впрямь ее не устраивал, либо что его последняя фраза произвела на нее впечатление. Так оно было или иначе, но про себя она решила, что он еще многого стоит. Они снова двинулись в путь и несколько минут молча шагали рядом. Она дрожала, и дрожь не унималась. Предложенное им, если всерьез в это вдуматься, было совершенно ни на что не похоже - ни на что, с чем ей доселе приходилось сталкиваться. Такого предложения - и это ее сразило - ни один мужчина не делал, ни одна женщина не получала, а следственно, оно мгновенно представилось ей неповторимо романтическим, совершенно и, если угодно, полностью, да еще неожиданно, драматичным, неизмеримо более романтическим и драматичным, чем то, какое она ожидала в этот вечер услышать и от которого теперь оказалась так далека. Если он шутил, то это была жалкая шутка, но если говорил всерьез - ничего возвышеннее нельзя себе даже вообразить! А он не шутил. И когда некоторое время спустя он заговорил снова, она - все еще дрожа - слушала его, не вникая, пока слуха ее не коснулось имя миссис Чёрнер.

- Учти, если не ты, явится кто-нибудь другой, много хуже. Ты же говорила: она к тебе расположена.

Мод не знала, что на это ответить, и в растерянности остановилась снова. Да, она с превеликой радостью повидалась бы с миссис Чёрнер, но почему... почему он ее заставляет быть пронырой, когда сам отвергает пронырство? Тут явно проявилась вся возвышенность его отношения - прежде всего к ней, поскольку сам он в любом случае, как бы она ни поступила, несомненно, ничего не выгадывал. И она воспринимала его совет как последнюю услугу, которую он мог ей оказать, - дать ей ход и расстаться с ней. И поэтому он так упорно настаивал:

- Раз она расположена к тебе, значит, ты нужна ей. Ступай к ней как друг.

- Чтобы потом как друг перемывать ей косточки?

- Как друг-журналист, как посланец Прессы - от Прессы и для Прессы, вырвавшийся к ней на полчаса, чтобы затем вернуться к своим обязанностям. Возьми с ней... о, ты это сумеешь, - развивал свою мысль молодой человек, тон повыше. Вот таким путем... единственно правильный путь. - И, уже почти теряя терпение, в заключение добавил: - Право, тебе давно уже следовало это понять и самой.

В ее душе все еще оставался уголок, подвластный его чарам - тому мастерству, с каким он владел своим адским искусством. Он всегда находил наилучший путь, и, вопреки себе самой, она вбирала его слова как истину. Только не истина была ей сейчас нужна - по крайней мере не такая истина.

- А если она просто вышвырнет меня - за нахальство - в окошко? Это, право, легко получается, когда "друг" не визжит, не лягается, не цепляется за мебель или подоконник. А я, знаешь ли, не имею обыкновения этого делать, - сказала она, словно в раздумье. - Я всегда прежде всего на всякий случай подготавливаю путь к отступлению и горжусь тем, с какой ловкостью попадала - или не попадала - в дом, и умела, как никто, эффектно его покинуть. Стрелой! Молнией! Впрочем, если ей вздумается, о чем уже говорилось выше, меня вышвырнуть, о мостовую шлепнешься ты.

Его лицо оставалось бесстрастным, ничего не выражая.

- Не ты ли утверждала, что болеешь за нее всей душой? Значит, это твой долг, - только и сказал он, выслушав ее, и, выдержав паузу, как если бы ее упрек произвел должное впечатление, пояснил: - Твой долг, я имею в виду, попытаться. Тут есть известный риск, допускаю, хотя мой собственный опыт говорит - вряд ли. Как бы то ни было, кто не ставит на кон, тот и не выигрывает, и в конце концов чем бы для тебя дело ни кончилось, это наша повседневная работа. И ставить мы можем лишь на одно, но этого достаточно на великое "а вдруг".

Внутренне она не соглашалась с ним, хотя и не пропустила ни слова.

- А вдруг она бросится мне на шею?

- Тут либо одно, либо другое, - продолжал он, словно не слыша ее. Либо она не пустит тебя, либо примет. В последнем случае твоя карьера обеспечена и ты сможешь забирать много выше, чем интервью со всякими заурядными ослами. - Мод уловила намек на Маршала, но сейчас ей было не до того, а Говард не унимался: - Она ничего не утаит. Но и ты должна быть с нею совершенно откровенна.

- Вот как? - пробормотала Мод.

- Иначе между вами не будет доверия.

И, словно чтобы подчеркнуть сказанное, ринулся дальше, не дав ей времени принять решение и на ходу поглядывая на часы, а когда они в своей затянувшейся прогулке, в течение которой их мысли не оставлял и другой вопрос, вышли туда, где ширина улицы, простор каменных мостовых, вольное течение Темзы и затянутые дымкой дали разъединили их, он вновь сделал остановку и еще раз бросил взгляд на панораму города, видимо, желая поторопить вступление Мод на предложенный им путь. Однако она колебалась, многие соображения, борясь в душе, удерживали ее, и только когда она довела его до "Темпла" - станции подземной дороги, - решила последовать его совету. Но все же ее не покидала та, другая мысль, под натиском которой в ту минуту она отложила попечение о миссис Чёрнер.

- Ты вправду верил, - спросила она, - что он жив и появится здесь снова?

Еще глубже засунув руки в карманы, он точил ее хмурым взглядом:

- Ну да, появится - прямо сейчас - вместе с твоим Маршалом. Еще чему я, по-твоему, верю?

- Ничему. Пo-моему. Я давно отступилась от тебя. И отступаюсь впредь. Где уж мне тебя понять! Правда, кое в чем я, кажется, разобралась: ты и сам не знаешь, чего хочешь. Впрочем, сердце на тебя не держу.

- И не держи, - только и сказал он.

Это ее тронуло, вопреки всему, что она могла бы ему высказать, и на минуту она задумалась: ведь он примет за проявление дурных чувств, если она выложит всё, что накопилось. Нo если она собирается выйти за него, что-то она должна о нем знать - знать такие вещи, владея которыми, сумеет облегчить ему раскаяние, не оставляя с собою один на один.

- В какие-то минуты мне даже казалось, ты в переписке с ним. Пoтом поняла: никакой связи у тебя с ним нет, хотя ты и пускаешь мне пыль в глаза; поняла, что ты сам не свой и поставил на нем крест. Я поняла, - продолжала она, помедлив, - до тебя наконец дошло, что ты завел его слишком круто - ты почувствовал, уж позволь мне сказать, что тебе было бы лучше держаться подальше - подальше от всего этого.

- Позволяю сказать, - буркнул Байт. - Лучше. Было бы.

Она метнула в него короткий взгляд.

- Он значил для тебя больше, чем тебе мнилось.

- Да, больше. А теперь, - Байт устремил глаза на противоположный берег, - с ним кончено.

- И ты чувствуешь - он камнем лежит у тебя на сердце.

- Не знаю где. - Он перевел глаза на нее. - Я должен ждать.

- Новых фактов?

- Не совсем, - проговорил он после паузы. - Вряд ли, пожалуй, "новых", если - исходя из тех, что есть - это конец. Но мне нужно кое-что обдумать. Я должен подождать, пока не пойму, что я чувствую. Я всегда делал только то, что он хотел. Но мы имели дело со своенравной лошадью, которая в любой момент готова понести - когда ни мне, ни ему не под силу ее сдержать.

- И он оказался тем, кому она своротила шею.

Он ответил горьким взглядом:

- А ты предпочла бы, чтобы это был я?

- Нет, конечно. Но тебе это нравилось - нестись очертя голову; нравилось, пока не обозначился крах. Вот тогда-то ты, чуя, что ждет впереди, разволновался - места себе не находил.

- И сейчас не нахожу, - сказал Байт.

Даже в этой его неожиданной мягкости брезжило что-то, чего она не улавливала, вызывая в ней легкую досаду.

- Я имела в виду: тебе нравилось, что его трясет от страха. Это тебя раззадоривало.

- Не спорю... захватывающая игра! Кстати, по-твоему, сваливать всю вину на меня не значит держать на меня сердце?

- Значит, - честно призналась она. - Но я и не виню тебя. Просто мне обидно, как мало - из того, что все это время стояло за твоими поступками, ты рассказывал мне. И не нахожу никаких объяснений.

- Объяснений? Чему?

- Его поступку.

- Разве это не объяснение, - в его тоне прозвучало недовольство, - то, что я предложил тебе минуту назад?

Да, конечно, она не забыла:

- Для сенсации?

- Для сенсации.

- И только?

- И только, - отрезал он.

Они постояли еще немного, лицом к лицу, пока она, внезапно отвернувшись, не обронила:

- Я пойду к миссис Чёрнер.

И пошла прочь, а он крикнул ей вслед, чтобы она наняла кеб. И казалось, она сейчас вернется и, раз он так настаивает, возьмет у него деньги на кеб.

8

Если в течение последующих с того утра дней она засела дома, такой линии поведения весьма способствовало - чему она была благодарна - и чудовищное событие, и всеобщий чудовищный ажиотаж, под прикрытием которого происходившее с отдельным лицом утратило всякое значение. Поступить именно так у нее были свои причины; к тому же все эти три дня она была просто не в состоянии, даже если бы захотела, спуститься на Флит-стрит, хотя без конца называла свое поведение подлой трусостью. Она бросила друга на произвол судьбы, но сделала это, потому что поняла: только без него она сможет как-то прийти в себя. В тот вечер, когда до них дошла первая весть, она почувствовала, что совершенно убита, что поддалась своим изначальным представлениям. Представления же ее сводились к тому, что если этот злополучный Бидел, уже порядком взвинченный, каким она упорно его себе рисовала, вынужден бyдет прибегнуть к трагической мере, Говард Байт не может не быть скомпрометирован, не может не пахнуть кровью несчастной жертвы пахнуть слишком сильно, чтобы она могла простить и забыть. Во всем этом было, по правде говоря, и немало другого, о чем Байт мог бы сказать в те три минуты передышки на набережной, но тогда речь пошла бы о его адском искусстве, которому она менее всего, даже на время, хотела себя подвергать. Оно принадлежало к вещам того порядка - теперь с безопасной вершины Майда-Хилл она это разглядела, - которые оказались губительными для заплутавшего ума франкфуртского беглеца, лишенного в обступившем его хаосе иного, честного исхода. Байт, молодой человек редкостных качеств, несомненно, не имел дурных намерений. Но это, пожалуй, было даже хуже и, судя здраво, бесчеловечнее, чем исключительно ради упражнения врожденного дара наблюдательности, критического суждения и ради, скажем прямо, раздувания негасимой страсти к иронии стать орудием преступления, орудием беды. Страсть к иронии в окружавшем их мире могла проявиться и как чувство достоинства, приличия, самой жизни, однако в иных случаях оказывалась роковой (и не для тех, кто ею пылал, - тут не о чем было сокрушаться, а для других, пусть несуразных и ничтожных), и тогда голос разума предостерегал: отойди на время и подумай.

Вот какие мысли, пока Пресса надрывалась и ревела, пережевывая брошенный ей свежий кусок мяса, бродили в голове Мод Блэнди, пытавшейся оценить свои поступки, и в результате занятая ею позиция накрепко приковала ее к дому на первой стадии развития печального события. Событие это, как она и предчувствовала, разрасталось с каждым новым фактом, полученным из Франкфурта, с каждым следующим специальным выпуском, неизбежно набирало все большую силу в свете комментариев и корреспонденций. И те, и другие, без сомнения, несколько сникли до катастрофы, зато теперь, при столь ко времени разразившемся потрясении, возродились с невероятным размахом, так что в течение периода, о котором мы ведем речь, бедный джентльмен, по всей видимости, не только не утратил, а, напротив, развил свой прежний дар заполнять собою все ежедневные издания. Они, сиречь газеты, и раньше уделяли ему достаточно внимания, в нынешний же критический момент, не будет преувеличением сказать, сочли нестоящим писать о чем-либо другом; так что нашей юной героине оставалось лишь вздыхать по поводу дурного примера, кружившего головы жаждущим известности. Какое-то случайное мгновение она уделила и Мортимеру Маршалу, который представился ей опьяненным, как она, пожалуй, выразилась бы, от одного прикосновения к вину славы, и она спрашивала себя, какие искусные маневры теперь понадобятся Байту, чтобы обеспечить Маршалу обещанное продвижение. Тайна, окутывавшая ход событий в деле Бидела, все разрасталась и усложнялась, а потому план касательно Маршала требовалось довести до совершенства или же обрести доскональное знание о нем, без единой прорехи или просчета, чтобы, смотря по обстоятельствам, когда восславить, а когда затушевать явления сего героя на публике. Тем не менее она, как ни странно, поймала себя на мысли, что ее прыткий коллега весьма привержен - конечно, во благо своей новой жертве этой идее; она пошла еще дальше, предположив, что его сейчас - пока иссякает всеобщее любопытство - отчасти поддерживает перспектива позабавиться на Маршалов счет. А отсюда вытекало - в чем она вполне отдавала себе отчет, какими дьявольскими были его, Байта, забавы, и он, несомненно, позабавился бы в полное свое удовольствие, знай он, как она считала, всю подноготную этого славолюбивого графомана. Байт не преминул бы накачать его ложными понятиями и запустить, вызывая зевоту всего мира. Таким, в свою очередь, рисовался ей тот, из кого Байт собирался извлечь помянутое удовольствие, нелепый неудачник, заброшенный в поднебесье под вечным страхом, что малейшее соприкосновение с землей, в должное время неизбежное, разрушит в прах его летательный аппарат. Какая комическая карьера! Страшась упасть, но в то же время страдая от холодного воздуха в верхних и все более пустынных слоях атмосферы, он, уменьшаясь и уменьшаясь, постепенно превратится в крохотное, хотя и различимое для человеческих вожделений, пятнышко, которое Байт, как она заключила, держал на примете для будущих своих развлечений.

Однако не о будущем сейчас стоял для них вопрос, а о ближайшем, сиюминутном настоящем, которое виделось ей в пугающем свете неизбежных и нескончаемых расследований. Расследование, которое вели газеты, при всей его обширности и изобретательности, обладало тем спасительным свойством, что не воспринималось ею всерьез. Оно, скажем прямо, изобиловало гипотезами, по большей части довольно зловещими, но не внушало ей опасений касательно того, куда они могут завести, - преимущество, каковым она была обязана воздуху Флит-стрит, которым постоянно дышала. И хотя она вряд ли могла бы определить почему, но почему-то чувствовалось, что не газеты, двигавшиеся от звена к звену, выйдут, злорадствуя, на связь Байта с его последним клиентом. На этот след в итоге нападут в другом месте, и если Байт сейчас был сaм не свой, каким, по ее понятиям, ему и надлежало быть, хотя, она надеялась, он таковым не был, так оттого, что боялся оказаться объектом такого правосудия, которое в его глазах было уделом только черни. Пресса вела расследование, но власти, какими она их себе представляла, вели следствие, а это был процесс - даже в делах международных, сложных и хлопотных, между Франкфуртом и Лондоном, где применялась система, ей неизвестная, - куда более чреватый разоблачениями. И, конечно, о чем вряд ли нужно упоминать, не от разоблачения Бидела она старательно отводила взор, а от разоблачения того лица, которое извлекало как, возможно, подтвердило бы случившееся во Франкфурте - пользу из риска, на который Бидел шел, из страхов, которыми Бидел себя терзал, что бы за всем этим ни стояло. И она полностью сознавала, что, если соображения Байта на этот счет совпадают с ее, он в худшем случае - вернее, в лучшем - будет рад с нею встретиться. Она не сомневалась, что это так; тем не менее затаилась, хотя сама же аттестовала свое поведение как трусость; ею руководил инстинкт, повелевавший наблюдать и выжидать, пока не станет ясно, насколько опасность велика. К тому же у нее была еще одна причина, о которой речь впереди. В последнее время все специальные и экстренные выпуски поступали в Килбурнию не позже, чем на Стрэнд; повозки, крашенные во все цвета радуги и запряженные маленькими лошадками, тащившими их вверх с таким креном, что едва не рассыпали груз, никогда еще, по ее наблюдениям, не грохотали по Эджер-Род на столь бешеной скорости. Правда, каждый вечер, когда пламя, исходившее с Флит-стрит, начинало по-настоящему дымить, Мод, в противовес прежнему обыкновению, приходилось себя удерживать; но прошло три дня, и она преодолела этот кризис. На четвертый день вечером она вдруг приняла решение, определилась в ту, а не в другую сторону - частично под воздействием плаката, развевавшегося на дверях лавки, которая помещалась на углу той улицы, где жила Мод. В этом коммерческом заведении торговали пуговицами, булавками, тесьмой и серебряными браслетами. Но услуги, которые особенно ценила Мод, относились к приему телеграмм, продаже марок, писчебумажных принадлежностей и леденцов под названием "Эдинбургские", ублажавших аппетит соседских детей, обитавших через дом. "Тайна Бидел-Маффета. Потрясающие открытия. Казначейство принимает меры" - вот какие слова приковали ее взгляд; и она решилась. Казалось, словно со своего холма, словно с конька крыши, под которым лепилось оконце ее каморки, она увидела на востоке полоску красного света. Hа этот раз цвет был осoбый. И Мод двинулась в путь, пока ей не встретился кеб, который она, "несмотря ни на что", наняла, как наняла кеб тогда, распрощавшись с Байтом на набережной Темзы.

- На Флит-стрит, - только и сказала она.

И кеб повез ее - повез, так она это ощущала, обратно в гущу жизни.

Да, она возвращалась в жизнь - горькую, без сомнения, но не утратившую вкуса, и, остановив кеб в Ковент-Гардене, немного не доехав до места, Мод пошла наискосок к расположенной южнее боковой улочке, на углу которой они с Байтом последний paз расстались с Мортимером Маршалом. Свернув за угол, она направилась в их любимую закусочную, послужившую ареной высокого единения Байта с помянутым джентльменом, и остановилась в нерешительности, не зная, где лучше Байта искать. Уверенность в том, что он ищет ее, пока она ехала, только возросла; Говард Байт рыщет вокруг - наверняка. Произошло что-то еще, что-то ужасное (это она усвоила из вечернего выпуска, который пробежала при свете из окошка той маленькой лавки), и ему ли не понять, что она не может в таких обстоятельствах продолжать свою, как он выразился бы, "игру". Они встречались в разных местах, и - хотя все были невдалеке друг от друга это, конечно, осложняло его поиски. Он, конечно, рыщет вокруг с надвинутой на лоб шляпой, а она, пока он не предстанет ее взору, и сама не знала, какие романтические семена уже запали ей в душу. Тогда вечером у Темзы романтизм коснулся их своим крылом, будто летучая мышь в своем слепом полете, но тогда удар пришелся по нeму, меж тем как мысль, что ему надо прийти на помощь, словно русскому анархисту, жертве общества, бедняге, подлежащему экстрадиции, завладела ею лишь в данный момент. Она видела его в надвинутой на лоб шляпе; она видела его в пальто с поднятым воротником; она видела его как гонимого, как героя, лихо представленного в очередном приключенческом романе, который печатается в воскресном приложении, или выведенного в какой-нибудь популярной пьеске, и в результате ее тотчас охватило сладостное чувство - ах, какая же она "аморальная"! Это было романтическое чувство, а все остальное исчезло, вытесненное чрезмерным волнением. Она толком и не знала, что могла бы для него предпринять, но ее воодушевляла надежда неистовая, как боль, - что она во всяком случае разделит нависшую над ним опасность. Что-что, а надежда эта по стечению обстоятельств тут же сбылась: никогда прежде не чувствовала она себя в такой опасности, как теперь, когда, повернувшись к застекленной двери их закусочной, увидела там внутри, прямо за створкой, человека, неподвижного, словно застывшего, и зловещего, вперившего в нее жесткий взгляд. Свет падал на него сзади, и в сумеречном освещении боковой улочки лицо его оставалось затененным, но было ясно, что Мод представляет для него необычайный интерес. И yжe в следующее мгновение она, разумеется, поняла - поняла, что представлять интерес, да еще в такой степени, может только для одного человека, и, следовательно, Бaйт в ней по-прежнему уверен, и в следующее мгновение она, не мешкая, вошла в закусочную, где Байт - а это был он - отступив на шаг и пропуская, встретил ее в полном молчании. Он и впрямь стоял перед ней в надвинутой на лоб шляпе и с поднятым воротником - видимо, по забывчивости: внутри было тепло.

Именно это молчание завершало его облик - с надвинутой на лоб шляпой и поднятым воротником - завершало, как ни странно, даже после того, когда он, придав себе надлежащий вид, уселся вместе с Мод за чашкой чая в их постоянном углу пустой залы, если не считать так заинтересовавшего Маршала маленького человечка в явном парике и синих очках - великого специалиста по внутреннему миру преступных классов. Но самым странным, пожалуй, было то, что, хотя сейчас наши друзья, по ощущению Мод, без сомнения, принадлежали к этой категории, они не сознавали опасность такого соседства. Мод жаждала немедленно услышать, откуда Байт "знал", однако он, вряд ли удивив ее этим, предпочел отделаться двумя словами.

- Да, знал, с самого начала, каждый вечер - то есть знал, что ты рвешься сюда, и был здесь каждый вечер, ждал, решив не уходить, пока не увижусь с тобой. Это был лишь вопрос времени. Но сегодня я был уверен... как ни говори, что-то во мне еще осталось. К тому же, к тому же... - короче, у него был еще один козырь. - Тебе было стыдно... я знал: тебя нет, значит, тебе стыдно. И еще, что это пройдет.

Пo мнению Мод - так бы она выразилась - он был тут весь.

- Ты имеешь в виду: мне было стыдно своей трусости?

- Стыдно из-за миссис Чёрнер; то есть из-за меня. Ты же была у нее, я знаю.

- Ты сам у нее побывал?

- За кого ты меня принимаешь? - Казалось, она крайне его удивила. Зачем я к ней пойду - разве только ради тебя. - И, не давая ей возразить: Что, она не приняла тебя?

- Приняла. Я, как ты сказал, была "нужна".

- И она бросилась к тебе.

- Бросилась. Исповедовалась целый час.

Он даже вспыхнул - так ему стало интересно, даже развеселился, несмотря ни на что.

- Значит, я был прав. Видишь, я знаю человеческую нaтуpy - до самого донышка.

- До самого донышка. Она приняла мои слова за чистую монету.

- Что публика жаждет ее услышать?

- Что не примет отказа. Вот она и выложила мне все.

- Выплеснула?

- Выговорилась.

- Излила душу?

- Скорее, поняла и использовала свой шанс. Продержала меня до полуночи. Рассказала, употребляя ее слова, все и обо всем.

Они обменялись долгим понимающим взглядом, и, словно ободренный им, Байт дал волю языку:

- Ну и ну! Потрясающе!

- Это ты - потрясающий! - парировала Мод. - Так все сообразить. Ты таки знаешь, что такое люди - до мозга костей.

- Подумаешь, что такого я сообразил!.. - Больше в эту минуту он себе ничего не позволил сказать. - Не будь я полностью уверен, не стал бы я тебя подбивать. Только вот что, если позволишь, я не понимаю: когда ты успела так забрать ее в руки.

- Конечно, не понимаешь, - согласилась Мод и добавила: - Я и сама не совсем понимаю. Но раз уж я забрала ее в свои руки, теперь ни за что на свете не выпущу.

- А ведь ты прикарманила ее, не обижайся, обведя вокруг пальца.

- Вокруг. Потому-то мне и стыдно. Когда я вернулась домой со всей этой исповедью, - продолжала она, - я уж дома всю ночь до самого утра перебирала ее в мыслях, а поняв, в чем дело, решила: не могу... и предпочту краснеть от стыда, не сделав для нее обещанного, чем предать ее признания гласности. Потому что, понимаешь, они были... прямо скажем, были чересчур, - пояснила Мод.

Байт слушал, вникая в каждое слово.

- Они были такие замечательные?

- Бесподобные! Страшно любопытные!

- В самом деле, настолько захватывающие?

- Захватывающие, преинтересные, ужасные. Но главное - совершенно правдивые, и в этом все дело. В них она сама... и он, все о нем. Ни одного фальшивого слова, а только слабая женщина, растаявшая и расчувствовавшаяся сверх всякой меры, но и исходящая гневом - как носик чайника паром, когда в нем закипает вода. Я в жизни не видела ничего подобного. Излила мне все до конца - как ты и предсказал. Так вот, прийти сюда с этим багажом, чтобы торговать им - через тебя ли, как ты любезно предложил, или собственными бесстыдными руками, продав тому, кто даст наивысшую ставку, - занятие не по мне. Не хочу. И если это для меня единственный способ заработать деньги, предпочту умирать с голоду.

- Ясно. - Говарду Байту и впрямь все стало ясно. - Так вот чего тебе стыдно.

Она замялась: она чувствовала вину за как бы невыполненное задание, но в то же время оставалась тверда.

- Я знала: раз я не пришла к тебе, ты догадаешься и, конечно, будешь считать пустой балаболкой - так же, как и она. А я не могла объяснить. Не могу... ей не могу. Получается, - продолжала Мод, - что, промолчав, я совершу - говоря об ее отношении ко мне - нечто более бестактное, более непристойное, чем если выставлю ее напоказ всему миру. Раззадорив и вытянув из нeе всю подноготную, я затем отказываюсь выйти с этим на рынок, тем самым разочаровав ее и обманув. Ведь газетчики уже должны были кричать о ней, как лавочники о партии свежей селедки!

- Да, несомненно, так! - Байт был задет за живое. - Ты попала в сложное положение. Сыграла, знаешь ли, не по правилам! Наш кодекс позволяет все, кроме этого.

- Вот именно. И я должна отвечать за последствия. Я себя запятнала, мне и быть в ответе. А ответ тут один - кончать. То есть кончать со всем этим делом. Ну их совсем!

- Кого? Газеты? Прессу? - спросил он так, словно ушам своим не верил.

Но изумление это, она видела, было преувеличено - они обменялись даже слишком откровенным взглядом.

- Да пропади она пропадом, эта Пресса! - воскликнула Мод.

Пo его лицу сквозь горечь и усталость скользнула сладчайшая улыбка, какой еще на нем ни разу не бывало.

- Ну да, мы, между нами говоря, - дай нам только развернуться - им еще покажем! Прихлопнем! А то, что может дать тебе ход, и отлично дать, ты пустишь по ветру? - спросил он. И, поясняя, добавил: - Ты ведь жаловалась, что тебе не пробиться в печать. И вдруг одним махом проскочила. Значит лишь затем, чтобы с отвращением сказать: "Я... здесь?" Где же, черт подери, ты хочешь быть?

- Ах, это уже другой вопрос. Во всяком случае, - заявила она, - могу и полы мыть. Тогда, может, смогу возместить миссис Чёрнер обман: вымою у нее полы.

Он только коротко взглянул на нее.

- Она написала тебе?

- Да, и с большой обидой. Мне вменяется проследить за этой публикой из "вырезок", и она полагает увидеть свое имя в газетах самое позднее завтра утром (то есть - позавчера). И хочет знать, каковы мои намерения.

- И что ты ответила?

- Что ей, конечно, трудно будет это понять, но, расставшись с ней, я вдруг почувствовала, слишком она хороша для такого рода дел.

- Тем самым подразумевая, естественно, что и ты тоже?

- Да, если тебе так угодно, тоже. Но она исключительное явление.

У него мелькнула мысль:

- А на "кирпич" она не пойдет?

- О Боже, нет!

- A в "осколки"?

- Пожалуй, - сказала Мод после длительного раздумья.

Он, очевидно, понял смысл затянувшейся паузы и, поняв, сдержался, помедлил мгновение, чтобы затем повести разговор уже совсем о другом:

- Кажется, ты утверждала, они не кусают!..

- Увы, я ошиблась, - сказала она просто. - Стоит им разок отведать крови...

- И они заглотнут, - рассмеялся Байт, - не только наживку с крючком, но и леску с удочкой, и самого простофилю рыбака? Разве только, - добавил он, твоя миссис Чёрнер еще не отведала. Нo ей явно хочется.

Мод полностью с ним согласилась.

- И она непременно найдет мне замену.

Он ответил не сразу, вперив взгляд в стеклянную дверь на улицу.

- Тогда ей надо поторопиться... пока это еще злоба дня.

- До тебя что-то дошло? - спросила Мод: ее насторожило выражение его лица.

Он будто прислушивался к чему-то, но ничего не улавливал.

- Да нет, просто это носится в воздухе.

- Что носится?

- Ну, что ей надо спешить. Спешить попасть в газеты. И исчезнуть. - С обоими локтями на столе, сцепив пальцы рук, он чуть наклонился вперед, приблизив свое лицо к ее.

- Сегодня меня тянет на откровенности! Так вот: ты - молодец!

Она смотрела на него, не отстраняясь:

- Ты все знаешь - неизмеримо больше, чем то, в чем признаешься и о чем сообщаешь мне. Из-за тебя я окончательно запуталась и смертельно устала.

Это вызвало у него улыбку.

- Нет, ты - молодец, большой молодец, - повторил он. - Все это, право слово, великолепно - все, что ты сделала.

- Все, что я не стала делать, ты хочешь сказать, и никогда не стану, да, - сказала она, отпрянув, - ты, конечно, это видишь. А вот что ты не видишь, так чем это для тебя, с твоими повадками, кончится.

- Ты - молодец, ты - молодец, - еще раз повторил он. - Ты очень мне нравишься. А для меня это будет конец.

Итак, они подбили итог и с минуту молчали, а она мысленно вернулась к тому, что вот уже полчаса больше всего ее волновало.

- Что это за "меры" казначейства, о которых сообщили сегодня вечером?

- О, туда послали чиновника - частично, видимо, по просьбе немецких властей - чтобы наложить арест.

- Арест на его имущество, ты имеешь в виду?

- Да, и для выполнения формальностей - юридических, административных и прочих. Словом, чтобы взять следствие в свои руки.

- Считая, ты полагаешь, что в его деле кроется что-то больше?..

- Больше, чем на виду, - подтвердил Байт, - именно. Впрочем, ничего такого не выплывет, пока дело не передадут - что сейчас и происходит - сюда. Вoт тогда и начнется потеха.

- Потеха? - переспросила Мод.

- Да, премиленькая история!

- Премиленькая? Для тебя?

- А почему бы и нет? Чем больше она разрастается, тем милей.

- Странные у тебя понятия, - сказала она, - о том, что мило. Надеешься, следствие на тебя не выйдет? А ты не думаешь, что тебе придется заговорить?

- Заговорить?

- Если следствие на тебя таки выйдет? Как иначе ты толкуешь факты в вечерних выпусках?

- Ты называешь это фактами?

- Ну эти - "Поразительные открытия"?

- Ты что, читаешь только заголовки? "Ожидаются поразительные открытия" - вот так начинается текст. Тебя это взволновало?

Такое вряд ли можно было считать ответом, и она тоже решила быть предельно краткой.

- Взволновало. Прежде всего то, что я лишилась покоя.

- Я тоже, - отозвался он. - Но какая опасность, ты боишься, мне угрожает?

- То, чего ты и сам боишься. Я же не говорю, что тебе угрожает виселица.

Он посмотрел на нее таким взглядом, что она вдруг поняла: ему не до шуток.

- Но общественный позор, так? За то, что я безжалостно понукал его, заманивал в свои игры. Да, - согласился он с прямотой, какой она от него не ожидала, - я уже думал об этом. Только как это можно доказать?

- Если налагают арест на его имущество, значит, и на его деловые бумаги, а среди них и на твои письма к нему. Разве не так? Разве письма не могут это показать?

- Что это?

- Нy, до какого безрассудства ты его доводил - а тем самым и твою причастность.

- Да, но не этим тупым долдонам.

- А там все долдоны?

- Все как один - когда дело касается столь красивых и тонких материй.

- Красивых и тонких, - еле слышно повторила Мод.

- Красивых и тонких. Мои письма - ювелирные изделия. Бриллианты чистой воды. Я хорошо прикрыт.

Тут уж она дала себе волю, остановив на нем долгий взгляд.

- Ты - неповторим! Но так или иначе, - добавила она, - тебе все это

ой как не по душе.

- Вряд ли, - бросил он, что, напротив, явно означало: да, так, и подтверждалось тем, как поспешно он переменил тему: - А ты не хочешь поделиться со мной тем, что рассказала тебе миссис Чёpнep?

О, что касается сего пункта, Мод уже все обдумала и решила.

- Зачем это тебе? Ты знаешь куда больше. То есть куда больше, чем знает даже она.

- Значит, она все-таки знала...

- Приехали! О чем, скажи на милость, ты говоришь?

Еe реплика вновь вызвала у него улыбку, хотя и весьма бледную, и как ни в чем не бывало он продолжал:

- О том, что за этим стояло. За играми, которые я вел. И за всем прочим.

- Ну, я о том же говорю. Нет, не знала и, насколько могу судить, на данный момент не знает. Еe признания не касаются того вопроса. Они касаются совсем другого.

- Чего же, ангел мой?

Однако этого, просто назвав ее ангелом, ему узнать не довелось. Мод не стала жертвовать такой наградой, как интервью с миссис Чёрнер, отдавая лучшую его часть безвозмездно, за так, даже ему.

- Ты знаешь, как мало всегда мне рассказывал, ипрекрасно понимаешь, что и сейчас, предлагая ублаготворить тебя, сам ничего не даешь. Ну а я, - она улыбнулась и чуть-чуть порозовела, - за ничего ничего и не даю.

Он сделал вид, что крайне удивлен и что она непоследовательна:

- Ты хочешь от меня то, о чем первоначально сама не желала слышать, - о всяких мерзостях, которые и должны были загнать Бидела в угол. По-твоему, если уж он пожелал уйти в тень, значит, ему есть за что стыдиться, и об этом ты решительно, щадя себя, отказывалась слушать. С тех пор, - улыбнулся Байт, - у тебя прорезался к нему интерес.

- Как у меня, так и у тебя, - возразила Мод. - Теперь во всяком случае я не боюсь.

Он помолчал.

- Ты уверена?

- Вполне. Необходимость ясности одержала во мне верх над щепетильностью. Я должна знать, а я не знаю, - она подбирала слова, затрудняясь изложить свою мысль, - не знаю, о чем собственно все это время был весь сыр-бор и о чем, следственно, мы с тобой все это время разговаривали.

- А к чему тебе знать? - осведомился молодой человек. - Я понимаю, тебе это нужно, или кому-то нужно, будь мы героями "кирпича" или даже, хотя и в меньшей степени, "осколков". Но поскольку, дорогая моя крошка, мы, увы, толчемся лишь среди веселой кутерьмы, называемой жизнью...

- Тебе пироги и пышки, а мне синяки и шишки? - Мод отодвинула стул, взяла свои старенькие перчатки, но, натягивая их, не забывала ни о своем приятеле, ни о своей обиде. - Я не верю, - проговорила она наконец, - будто там вообще что-то есть или когда-либо было.

- Ой-ой-ой! - рассмеялся Байт.

- Ничего там нет, - добавила она, - "за этим", никаких ужасов.

- Предположим. Значит, ты продолжаешь считать, - сказал Байт, - что учиненное этим беднягой целиком на мне? Да, коли так, плохи мои дела.

Она поднялась и, стоя перед ним, разгладила последние складочки на перчатках.

- И коли так, мы - если взять круг пошире - тоже среди героев пресловутого "кирпича".

- Мы - нет, во всяком случае в том, в чем это касается нас самих. Мы зрители. - И он тоже поднялся. - Зрителям надо позаботиться о себе самим.

- Что и говорить. Бедняжки! - вздохнула Мод. И так как он стоял с таким видом, будто ждет от нее еще чего-то, она прояснила свою позицию - а позиция ее теперь заключалась в том, чтобы помучить его чуть-чуть. - Если ты знаешь о нем то, чего она не знает и я тоже, так она знает - и я тоже - много такого, чего не знаешь ты.

- Конечно, если речь как раз о том, что я пытаюсь извлечь из тебя. Ты что, боишься - я это продам?

Но даже эта шпилька, которую она в полной мере оценила, не произвела на нее впечатления.

- Значит, ты решительно ничего мне не скажешь?

- То есть, если я скажу тебе, ты скажешь мне?

Мод ответила не сразу, соображая:

- Пожалуй... да, но только на этом условии.

- О, тогда тебе не о чем беспокоиться, - заявил Говард Байт. - Я просто не могу, голубчик мой, не могу. И вообще, если это выйдет наружу...

- Вот я и подожду, когда выйдет. Но должна тебя предупредить, добавила она, - мои факты наружу не выйдут. Ни за что.

Он ответил не сразу, взвешивая.

- Почему же ни за что, если натиск на нее продолжается? Возможно, даже сейчас. Почему, если она принимает и других?

Ах так! Мод тоже успела все хорошенько обдумать.

- Она-то их принимает, да они не способны принять ее. Другие! Они вроде этих твоих - долдонов. Другие не поймут, другие не в счет, они не существуют. - И она направилась к выходу. - Нет никаких других.

И с этими словами Мод открыла дверь, чтобы выйти на улицу, не поведя и бровью, когда Говард, догнавший ее, объявил в ответ, что второй такой, как она, конечно же, во всем свете не сыщешь; но не успели они ступить и шагу, как последнее ее утверждение оказалось полностью опровергнутым. Тот другой, которого они выкинули из памяти, так-таки никуда не делся, и теперь ими напрочь забытый, явно повсюду их разыскивавший и каким-то верхним чутьем разыскавший, в лице Мортимера Маршала, преградил им путь.

9

Он входил, а они выходили, и его "Я так и знал, что где-нибудь на вас наскочу", с невозмутимым простодушием брошенное им в лицо, произвело на них - мгновение спустя - такое впечатление, как если бы перед ними вдруг разостлали огромный пушистый ковер в цветах и узорах, приглашая на него ступить; и в них заговорила совесть. Ответный их возглас вряд ли мог, по ощущению Мод, сойти за радушное приветствие, и, лишь увидев, как это безразличие, в свою очередь, остудило бедного джентльмена, Мод вдруг поняла, до какой степени они с Байтом были все это время поглощены друг другом. И все же физиономия Маршала, пока они, застряв в дверях, уклончиво молчали, не предлагая ему ни вернуться вместе в закусочную, ни отправиться куда-либо в другое место, - физиономия эта, маячившая перед ними в ожидании обещанных Байтом указаний, чем-то похожая на нарядную бонбоньерку, мелковатую и удобную только своей плоскостью, - вызвала в памяти нашей героини сладкие мечты, которые ее спутник навеял бедному джентльмену в их последнюю встречу, и это сразу несколько изменило - в сторону сочувствия при всей его глупости - ее отношение к нему: ведь Байт и на ее счет позволял себе забавляться. На какой-то миг она ощутила себя союзницей их незваного гостя и в порыве добрых чувств, уже не раздумывая, повернулась к Байту:

- А вот и твой неуемный претендент, - сказала она, - на вакансию, которая теперь так кстати открылась.

- Я осмелился, - сразу оживился мистер Маршал, - прийти, чтобы напомнить вам - время не ждет.

Байт окинул его несколько двусмысленным взглядом:

- Боитесь, как бы вам не перебежали дорогу?

- Свято место пусто не бывает.

- Мистер Маршал полагает, - Мод снова выступала его рупором, - что оно, пожалуй, чересчур стремительно освободилось.

Мистер Маршал не замедлил оценить - в свойственной ему широкой открытой манере - помощь, которую она оказала ему своей находчивостью.

- Да, я, знаете ли, хочу попасть на газетную полосу, прежде чем что-нибудь еще произойдет.

- А что, - осведомился Байт, - вы боитесь, может произойти?

- Мало ли что. - Он улыбнулся. - Я сам - разве вы не понимаете? - сам хочу произойти. Первым.

Тут и Мод Блэнди невольно впала, разъясняя своему приятелю, в тот же сладкий полупросительный тон.

- Да уж, произведи его. Что тебе стоит его произвести!

- Пожалуйста! Что вам стоит меня произвести, - подхватил Мортимер Маршал.

Они стояли все вместе там, где остановились, держа свой странный тройственный совет, и из-за его необычного тона и числа участников любому прохожему, слуха которого он коснулся, представлялись, надо полагать, людьми, обсуждающими не только вопросы, подвластные паркам, но и, несомненно, разыгрывающими нечто вроде встречи этих грозных сил. "Произвести-произвести!" - мрачным эхом повторял Байт, словно от этого возгласа зависело нечто судьбоносное. Однако исполнение сего желания было столь же далеко, как и возможность для Байта хоть что-то возразить, так как к его голосу присоединился другой, вначале далекий и еле слышный, и, внеся зловещую ноту, заглушил все остальное. Он прорвался сквозь грохот проезжих улиц, со стороны Флит-стрит, вслушиваясь, наши собеседники обменялись взглядами. Вслед за тем они определили - кричат на Стрэнде, а секунду спустя в вечернем воздухе вновь разнеслось:

- Возвращение Бидел-Маффета! Потрясающая сенсация!

Потрясающая, ничего не скажешь! Настолько потрясающая, что все трое побледнели, как побледнели в тот, другой раз, когда на том же месте услышали ту, другую весть, а теперь, ошеломленные, долго стояли неподвижно и молча в ожидании, прежде чем выкрик, мгновенно размножившийся, снова достиг их слуха.

- Возвращение?..

- Из мертвых - вот те раз! - бедняга Маршал не мог унять дрожь.

- Значит, он не?.. - запнулась от изумления Мод, вместе с ним адресуясь к Байту.

Но сей гениальный молодой человек явно был столь же сильно поражен.

- Как, он жив? - вырвалось у него чуть ли не с долгим радостным стоном, в котором прозвучавшее в первый миг восхищение пополам с удивлением тут же уступило чувству комического. И Говард Байт безудержно - собеседникам, пожалуй, показалось, даже истерически - расхохотался.

Мод Блэнди и Мортимер Маршал стояли, пяля на него глаза.

- Так кто же мертв? - фистулой взвизгнул Маршал.

- Боюсь, что вы, мистер Маршал, - перестав смеяться, ответил после паузы молодой человек, и это прозвучало так, будто он видит, до какой степени мертв.

Маршал совсем потерялся.

- Но кого-то же убили!..

- Кого-то - несомненно, но Бидел так или иначе уцелел.

- Значит, он вел игру?.. - Нет, такое не укладывалось у Маршала в голове.

Но Мод тут интересовало даже не это:

- И ты все время знал? - спросила она Байта.

Он ответил взглядом, который в первый миг ее озадачил, но она тут же поняла, наполовину радуясь, наполовину огорчаясь, что ее гений куда проще, чем ей мнилось.

- Если бы! Я и в самом деле верил.

- С начала и до конца?

- Нет. Но после Франкфурта - верил.

- И сегодня вечером ничего не ведал?

- Разве только по состоянию своих нервов.

- Да, нервное у тебя, должно быть, состояние. - При всем том ей и теперь было жаль его. Откровенно говоря, она скорее испытывала нечто вроде разочарования. - А я, - самодовольно объявила она, - не верила.

- Что бы вам сказать об этом тогда, - бросил ей Маршал. - Вы спасли бы меня от неловкости и...

Но Байт его перебил:

- Да верила она - верила, чтобы разделаться со мной!

- Разделаться с вами?

Мод сделала Байту знак рукой:

- Он же не понимает.

Он, то бишь мистер Маршал, и впрямь имел почти трагический вид.

- Не понимаю. Ни аза не понимаю.

- Никто из нас не понимает, - успокоил его Байт. - Нам надо с эитм кончать.

- Вы думаете, и мне непременно надо?

- Вам, сэр, - усмехнулся Байт, - в первую голову. Все места, как видите, плотно заняты.

Его клиент, однако, не унимался:

- А вдруг он снова умрет?

- Если и умрет, то тут же снова оживет. Он никогда не умрет. Это мы умрем. А он - бессмертен.

Байт оглядел его, этого неугомонного вопрошателя, с головы до ног; бедняга прислушивался к газетчикам на Стрэнде, из которых ни один, увы, все еще не добрался до них. И казалось, пришибленный утраченной возможностью, сам уже знал, что не в его силах суметь воспользоваться даже этой желанной помощью. И, пожалуй, именно поэтому никак не мог угомониться.

- И это поднимет вокруг него еще больший шум?

- Его возвращение? Колоссальный. Ведь - подумать только! - это как раз то, о чем - помните? - мы с вами говорили как об идеальном варианте. То есть, - улыбнулся Байт, - человека считают пропавшим и в то же время...

- Его обнаруживают, - вожделенно пробормотал, словно в раздумье, Маршал.

- Он становится сенсацией, - продолжал Байт, - благодаря собственному крушению, а он вовсе не настолько сокрушен, чтобы не знать, какой вокруг него поднят шум.

Мод такое положение вещей тоже крайне воодушевляло:

- От всего отказаться и в то же время все иметь.

- О, даже лучше, - сказал ее друг, - иметь куда больше, чем все, и больше того, от чего отказался. Бидел, - не преминул он растолковать "третьему лишнему", - будет теперь иметь много больше.

Мистер Маршал силился это освоить:

- Больше, чем если бы умер?

- Больше, - засмеялся Байт, - чем если бы не умирал. Именно то, чего вы, если я вас понял, желали себе и что так желали иметь. То, что я помог бы вам обрести.

- Кто же в таком случае помогает ему?

- Никто. Его звезда. Его гений.

Мистер Маршал огляделся вокруг, словно в надежде обнаружить подобных помощников и в своей сфере. Она, его сфера, включала и ревущий Стрэнд, но Стрэнд - сплошная мистика и безумие! - ревел: "Бидел! Бидел!" Какой-то газетчик, издалека заприметив беседующую группу, уже поспешал к ним.

- Но как, черт возьми?..

- Вон, познавайте, - и Байт указал ему на приближавшийся источник.

- А вы? Вам они не нужны? - бросился бедняга Маршал к уже удалявшейся паре.

- Газеты? - они остановились, чтобы ответить. - Нет, с нас хватит. Мы покончили с этим. Мы ставим точку.

- И я больше вас не увижу?

Испуг и последняя надежда вцепиться отразились на лице Маршала, но Мод, мгновенно схватившая все, что хотел выразить ее друг, нашла нужные слова, чтобы оборониться:

- Мы выходим из дела.

С чем, повернувшись, уже в прямом смысле, спиной к Флит-стрит, они и пошли. Они шли вверх по холму, молча, глухие к выкрикам очередного мальчишки-газетчика, пренебрегая очередным "экстренным", шли не останавливаясь, пока несколько минут спустя не очутились в относительной тишине Ковент-Гардена, где еще не стерлись следы недавнего бурного уличного движения, но уже воцарился покой. Рев со стороны Стрэнда умолк, клиент их исчез навсегда, и теперь из открывшегося перед ними пустого пространства они могли, подняв глаза, увидеть звезды. Среди них, конечно, была и счастливая звезда Бидел-Маффета, и мысль, что это так, на мгновение притупила заносчивое чувство победы. Он все еще нависал над ними, он, бессмертный, властвовал над ночью; а они были далеко внизу, и теперь он довлел над их миром. И все же чувство облегчения, спасения, света - пока неугасимого - их доброй старой иронии остановило обоих и поставило лицом к лицу. Теперь между ними было больше, чем прежде, всякого разного, но оно не разделяло, а, напротив, соединяло, подобно глубокому потоку, по которому их несло, заставляя теснее прижаться друг к другу. И все же, все же... что-то точило Мод.

- Значит, все было подстроено?

- Не мною, как перед Богом... с того момента, как я не видел его.

- Так им самим?

- Наверное, так. Ведь все к его услугам. Нет, он для меня непостижим!

- Но ты считал, - напомнила она, - что именно так и будет. О чем-то ты тогда думал.

Байт замялся.

- Я думал, это будет грандиозно, если он сумеет. Он и сумел, и вышло грандиозно, только меня при этом предали. Продали и предали. Вот почему я ухожу.

- Вот почему и я ухожу. Нам нужно заняться чем-то иным, - и Мод улыбнулась ему, - что требует поменьше ухищрений.

- Нам нужно любить друг друга, - сказал Говард Байт.

- А мы на это проживем?

Байт вновь призадумался; потом решительно заявил:

- Да.

- Ах, - прибавила Мод, - нам нужно заняться литературой. Теперь и материал у нас есть.

- Для доброго старого "кирпича"? На звякающие "осколки"? Ах, на них нужен материал получше - хотя и этот годится.

- Дa, - подтвердила она, поразмыслив, - годится, только в нем большие прорехи. Кто он - мертвец в запертом номере?

- Я не это имел в виду. Это уже, - сказал Байт, - Бидел в лучшем виде объяснит.

- А как? Где?

- В Прессе. Завтра же.

- Так быстро? - удивилась Мод.

- Если он вернулся нынче вечером - а сейчас еще нет десяти, времени хоть отбавляй. Завтра это будет во всех газетах - вселенная подождет. Он всем нам сядет на голову. В этом его шанс. И это, - добавил молодой человек, - сделает его важной фигурой.

- Важнее, чем прежде?

- Четырехкратно.

Она напряженно слушала и вдруг схватила его за рукав:

- Иди к нему!

Байт нахмурился:

- Идти? К нему?

- Сейчас же! Ты дашь объяснение! Ты!

Он понял, но лишь покачал головой.

- Нет уж, баста. Низкий ему поклон.

Не сразу, но она поняла, и тут же у нее мелькнула еще одна мысль:

- Значит, по-твоему, главная прореха в том, что у него не было никаких оснований, ничто ему не грозило?..

- Хотел бы я знать, - сказал Говард Байт.

- Сделал ли он что-то такое, что могло смутить Прессу?

- Хотел бы я знать, - повторил Байт.

- Я думала, ты знаешь.

- Я тоже думал. Еще я думал, я знаю, что он умер. Вот и это он объяснит, - добавил Байт.

- Завтра?

- Нет... потом; это отдельный сюжет. Скажем, днем позже.

- И тогда, - сказала Мод, - если объяснит!..

- Закроет прореху? Не знаю! - И у него вырвался вздох: он терял терпение; он покончил с этим; еще немного, и прорвется раздражение. Так стремительно они жили. - Впрочем, тут потребуется тьма объяснений, - только и обронил он.

Его сдержанность была логична, но Мод, быстро взглянув на него, определила - внезапная усталость.

- Но остается - помнишь? - миссис Чёрнер.

- О, да, миссис Чёрнер. Мы очень удачно ее изобрели.

- Если это она довела его?..

Байт усмехнулся, но не дал себя поймать.

- Вот как? Так это она довела его?..

Мод сразу осеклась, и, хотя улыбалась, оба, настороженные, теперь молча стояли друг против друга.

- Как бы там ни было, - решилась Мод наконец, - теперь она выйдет за него. Так что видишь, как я была права.

Погруженный в свои, все больше терзавшие его мысли, он потерял нить разговора.

- Права?

- Что не продала свое интервью с ней?

- О, да, - вспомнил он, - совершенно права. - Но тут же повернул все в другую сторону. - А за кого выйдешь ты?

Вместо ответа она посмотрела на него в упор. Затем огляделась, убедилась, что нет никаких препятствий, и далее, наклонившись, с нежностью, заставившей ее почувствовать себя преображенной, совсем другой - другой, даже, наверное, и на чужой глаз, - она крепко его поцеловала. А потом он взял ее под руку, и они вместе пошли дальше.

- Вoт это по крайней мере, - сказала она, - мы поместим в газете. Доверим Прессе.

I Улицы в северо-западной части Лондона.

II Не понимаете? (Искаж. фр.)