Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности

1. Как я оказался на Востоке

Почти сразу после занятия Эстляндии нашими войсками я должен был делать доклад на одном собрании в Альтоне[5]. Как и было объявлено, я должен был говорить о «Взаимопонимании между народами – против аннексий». Из-за недостатка времени я не смог в полной мере подготовиться к выступлению, в частности, я не имел возможности основательно обдумать положение, созданное нашим наступлением[6], а потому чувствовал себя несколько неуверенно. Мне было весьма желательно еще до доклада переговорить с видными членами партии[7] из Альтоны. В ходе этой беседы обсуждался также и вопрос буферных государств на Востоке. Я всегда полагал противоречившим здравому смыслу то, что называли «германской политикой в буферных государствах». Не в связи с питаемым некоторыми моими товарищами по партии благородным пиететом по отношению к решениям Венского конгресса и вовсе не из-за приверженности к принципу status quo ante bellum[8], а лишь вследствие своего убеждения, что исторический прогресс требует создания не мелких, не слишком эффективных национальных государств, а скорее формирования крупных и скоординированно управляемых экономических областей. Под этим я имею в виду: кому должны достаться приграничные территории русских, должна решать сила, однако самостоятельными становиться им не следует, это противоречило бы логике мировой истории, как и вообще весь девиз: самостоятельность малым нациям! Это было бы мудростью позавчерашнего дня, мелкобуржуазностью. Мне же возражали, что свершившимся фактом стало давно уже произошедшее восстановление польского государства[9], его теперь уже нельзя отменить, а потому это влияет и на решение судьбы остальных буферных территорий на Востоке. Это, к сожалению, так.

Это событие и стало поводом к тому, чтобы я тут же более подробно занялся вопросами, связанными с Востоком, его историей, экономикой и управлением. Я делал это из простой обязанности гражданина хоть как-то участвовать в происходящих крупных политических событиях и не мог знать, что когда-нибудь буду использовать полученные таким образом знания и на официальном посту.

В июле 1918 г. имперское ведомство внутренних дел запросило меня, не желаю ли я предпринять исследовательскую поездку в прибалтийские земли. Я согласился и обязан был назвать и еще нескольких профсоюзных лидеров, которых можно было бы также пригласить туда. По моему предложению от планов выезда крупной общественной делегации пока воздержались, ограничившись лишь очень небольшими группами. Первая состояла из господина Пауля Умбрайта, главного редактора издаваемой объединением профсоюзов «Корреспонденц-блатт», и меня. Мы выехали из Берлина в конце сентября 1918 г. Наша поездка должна была продлиться около двух недель. Мы посетили Либаву, Митаву, Ригу, Дерпт и Ревель. Пауль Умбрайт заезжал и в Ковно, в то время как я после 12-дневного турне вернулся в Германию, где для начала дал в Берлине в имперском ведомстве итоговый устный отчет, а также заявил, что представлю и подробную записку по этому поводу.

У нашей поездки была цель – якобы познакомить ведущие профсоюзы с возможностями для расселения в Прибалтике, чтобы затем они оказали поддержку далеко идущим германским планам колонизации. Для меня эти вопросы были не совсем в новинку. Уже в 1915 г. я присутствовал на докладе курляндского помещика и организатора колонизации Сильвио Брёдериха[10], который он делал перед небольшим кругом гамбургских политиков. В ходе недавних своих исследований я также постоянно сталкивался с новейшими попытками немецкой колонизации.

Наилучшее представление о мерах, предпринятых к тому моменту германской администрацией на прибалтийской территории, предоставила мне чрезвычайно познавательная беседа в Либаве с главой округа Гробин – бароном Книгге[11]. Книгге и сам был управляющим в поместье (хозяйствовал в Ганновере и в Западной Пруссии), но родился он в Курляндии и там провел свою молодость. Таким образом, у него были прекрасные данные для решения связанных с темой колонизации вопросов, а кроме того, он был немецким патриотом, прекрасно понимавшим суть экономических потребностей своего Отечества. В тот момент еще нельзя было предположить, что война окончится столь сокрушительным для нас миром[12]. Негативные последствия удара во фланг после отхода за Марну и «клещи» под Реймсом, конечно, тогда уже были. Фронт колебался. Однако тогда еще нельзя было предугадать, что крушение уже на пороге. В августе 1918 г. я или в «Глоке», который тогда был рупором германских правых социалистов, в своем открытом письме Леону Жуо, французскому Легину[13], или даже в специальной статье о военном положении писал, что неоспоримое превосходство противника в людских и материальных ресурсах все же будет иметь успех, германские войска будут шаг за шагом оттеснены, и что поэтому победа союзников теперь стала более вероятной. Однако я писал (причем с намерением тем самым воздействовать на принимаемые в Германии решения) и о том, что германское отступление пойдет через Бельгию, а потому одна миля за другой станут театром яростной последней схватки за оккупированные территории, а потому полная военная победа может быть достигнута только ценой полного опустошения Бельгии. Я надеялся, что такая перспектива вынудит вражескую коалицию обеспечить умеренные условия мира еще до того, как дойдет до такой финальной схватки[14]. Но даже в этом случае положению Германии как мировой промышленной и торговой державы будет нанесен страшный удар, а потому следует по возможности позволить избыточному немецкому населению выехать в те области, где оно не лишится своей немецкой национальной принадлежности. Такими землями могли стать прибалтийские страны с их способностью принять большое количество переселенцев. Исходя из этих соображений, я с самого начала положительно относился к планам немецкой колонизации прибалтийских стран.

И в этой связи немаловажно, что делалось в тот момент для подготовки масштабного переселения[15]. Курляндское дворянство предложило передать в распоряжение переселенцев треть своих земельных владений по ценам 1914 г. Рыцарство Эстляндии и Лифляндии подобных решений не принимало[16]. При этом в Курляндии провести выделение этих земель для колонистов было, естественно, нелегко, к тому же при этом стремились действовать так, чтобы между поместьями и колониями сохранялась экономическая взаимосвязь. Чтобы составить себе представление о состоянии сельского хозяйства, мы посетили несколько поместий. Общее впечатление сводилось к тому, что будущие поселенцы на этой обрабатываемой почти исключительно экстенсивно земле оказались бы в очень непростом положении, так что им понадобится оказывать существенную помощь. Не было водоотведения, а вследствие этого и дренажа, скот, как мне показалось, был не особенно хорошей породы, дорожная сеть по германским меркам была очень редкой, а пути в плохом состоянии.

В этих поездках у меня порой было время, чтобы озаботиться теми вопросами, что до сих пор не являлись предметом официального контроля или государственных усилий. Посещение одной крупной военной мастерской в Либаве позволило мне составить представление о политике военных инстанций в рабочем вопросе. Мне показалось, что ситуация отнюдь не сплошь удовлетворительная. Техническое оснащение и забота о здоровье рабочих были не на высоте. Напротив, заработная плата рабочих была ужасающе скудной. Жалованье колебалось между 5 и 6,5 марки. Для сравнения: в тот момент фунт картофеля стоил 75 пфеннигов, фунт масла 1 марку 90 пфеннигов. На военных заводах в Митаве положение было лишь немногим лучше. Мои попытки переговорить с рабочими-латышами успеха не имели, эти люди мне не верили, делая вид, что ничего не понимают.

В Риге ко мне с визитом явились несколько латышских патриотов. Я обсудил с ними будущее их страны. «Только не назад в Россию!» – говорили они. Самостоятельность? Да, по меньшей мере в административных вопросах; транспорт, валюта, экономическая политика – вместе с Германией. «Мы хотим, – говорил один из них, – скорее быть на прибалтийских холмах с германской культурой, нежели на сарматских равнинах русского варварства». То были представители имущей буржуазии; с латышскими социалистами в ходе той поездки я не встречался. Я выслушивал жалобы на суровую военную юстицию и принимал прошения и жалобы, за которые должен был замолвить слово.

В Ревеле я встречался только с той частью населения города, что имела немецкое происхождение. Наше пребывание там продлилось всего 24 часа, его хватило только на то, чтобы осмотреть порт и большую фанерную фабрику Луттера. Эта фабрика, кстати, была единственным крупным заводом, принадлежавшим частному предпринимателю, которую я видел по-настоящему работающей. Рабочие за 10-часовой рабочий день зарабатывали 12–16 марок. Куда разнообразнее было более продолжительное пребывание в Дерпте. Из всех крупных балтийских городов он был самым немецким. В Либаве, Митаве, Риге и Ревеле немецким – то есть построенным в старой немецкой манере и населенным преимущественно немцами – было только их ядро. Бедные, грязные окраинные кварталы были заполнены низенькими русскими домами, в них ни снаружи, ни изнутри не было ничего немецкого. В Дерпте нас привели на совместную трапезу с эстонцами, настроенными безусловно прогермански – это были хорошо обеспеченные горожане, ценившие в Германии прежде всего то, что она принесла с собой строгую администрацию и порядок. После еды я подсел к нескольким эстонцам и послушал, о чем они говорят. Там раздавались и некоторые жалобы, частью на устройство школьного образования, частью на чрезмерную суровость военных судов. Мне вновь сообщили о целом ряде необоснованных арестов и немыслимо крупных сроках лишения свободы, а я обещал им содействие.

В имперском ведомстве внутренних дел я, как уже упоминалось, подвел итоги моим впечатлениям и, прежде всего, призвал по меньшей мере удвоить прямо-таки нищенские заработки, а также разрешить рабочие комитеты на заводах. Я доказывал, что невозможно основывать новые государства, опираясь лишь на тонкий слой верхушки общества. Прежде всего, следует предоставить рабочим приемлемые условия существования, если только вообще желают пробудить у них симпатии к Германии. Я не оставил никаких сомнений в том, что германские профсоюзы не смогут оказать поддержку германской политике в Прибалтике, если там нельзя будет надеяться на улучшение жизни рабочих.

Поначалу я не смог выяснить, какое впечатление произвел мой отчет. Однако после моего возвращения из поездки прошло едва две недели, как меня вновь попросили отправиться в Прибалтику, причем с вполне конкретной миссией, но, к сожалению, без полномочий. На словах мне была обещана всевозможная поддержка, так что 25 октября 1918 г. я во второй раз прибыл в Прибалтику.

Я и не подозревал, насколько задержусь там.