Придуманная жизнь

Мара Торрес

(перевод Голубкова Вера)

Придуманная жизнь.

Эта повесть была финалистом премии Планета 2012

Аннотация

Что творится в твоей голове, когда человек, которого ты любишь уходит? И что ты

проделываешь со своей жизнью, когда должна все переосмыслить?Ты придумываешь ее?

Мир Наты переполнен вопросами, когда Бето ее оставил. Но время не останавливается, и те эпизоды ее собственной истории, которые она рассказала, приводят ее в место, где все снова возможно.

Что образует часть моей двойной жизни: реальность и выдумка.

Разрушена цепь, связывавшая часы и время.

Ливень закончился и теперь мы парим, две капли.

Ощутив на мгновение шлейф ветра, я чувствую себя лучше.

Я забыла опустить ноги на пол, и мне легче.

Летать. Летать.

Сладкое вступление в хаос, КРАЙНЕ ТЯЖЕЛО.

Часть 1.

Если не сейчас, то когда.

Глава 1. Жизнь.

Жизнь – паскудная штука. Не всегда, а сейчас. Я ведь не говорю, что жизнь была дерьмом

с тех самых пор, как я родилась. Я говорю о нынешних днях, неделях и месяцах. О тех днях, когда я распахиваю окно по утрам, и мне безразлично, цветет ли, растущая напротив слива, или отрухлявела.

Эти месяцы тусклы и бесцветны, они даже не черно-белые, а абсолютно гладкие. Как

листки календаря, как эти будничные рассветы, как эти вечера, которыми я бросаюсь на диван, пристально и внимательно разглядывая стену до тех пор, пока вся она не расплывется,

словно клякса. И я вынуждена моргать, потому что мой взгляд затуманился.

Я никогда не задумывалась над тем, что ты сказал в тот день – если не теперь, то когда,

если не ты, то кто же. Я никода не думала об этом. Я так люблю представлять себе, что однажды мы встречаемся с тобой в каком-нибудь городе. Не в том, где мы живем. Пожалуй, этот город должен находиться в другой стране, где не было бы ни единой возможности встретить тебя. В городе, где я не ждала бы тебя, а ты не ждал бы меня. Хотя сейчас я понимаю, что в последних словах – ты не ждал бы меня – пожалуй, больше логики, потому что ты не ждешь меня уже довольно давно... Ну вот! Теперь я драматизирую. Все, к черту, кончай драматизировать! Итак, мы оба находились в каком-то городке, где и встретились.

Пожалуй, в городе должно быть холодно и морозно. Подошел бы, ну например, Париж.

Да, Париж, это было бы прекрасно.

В общем, холодно, и я иду в шапке, потому что без шапки, с короткими волосами, у меня

мерзли бы уши. Я ношу вязаную шапочку. Ее связала мне на зиму бабушка. Уже отросшие волосы слегка выбились из-под шапки и спадают на лоб и шею. Я иду в джинсах и

высоких, до колен, сапогах. Тех самых кожаных сапожках, которые я себе прикупила, когда

поехала с тобой на тот концерт в Бильбао. На мне были босоножки, а когда по радио сказали,

что на севере скоро пойдет дождь, я заставила тебя развернуть машину и вернуться в центр,

потому что хотела купить себе сапожки. Они показались мне настолько красивыми и элегантными, что я надела их прямо в магазине и так и вышла на улицу. Я выглядела

довольно смешно и нелепо, потому что было невообразимо жарко и, как выяснилось, в Бильбао тоже. Двадцать два градуса. А поскольку у меня не было чулок, мне пришлось

остаться в полиэтиленовых носочках, которые мне дали для примерки, и мои ноги буквально

изжарились в них. Но это все неважно, это не тема для разговора. С тех пор прошло полгода,

и теперь сапожки кажутся старыми, хотя видно, что они хорошие. Хм, старые, но хорошие. В Париже ты не можешь носить что попало. В Париже ты обязан выглядеть превосходно. Так что в день нашей встречи на мне должны были бы быть надеты эти кожаные сапожки и зеленое пальто, доставшееся мне на Новый год. Как интересно! Сейчас, в зеленом пальто, я вижу себя с длинными волосами, а минуту назад представляла себя с короткими. Но всегда в бабушкиной шапочке. Видимо, фантазировать легко. Прошло время, и я представляю, что мы встречаемся в Париже через несколько месяцев, а, быть может, и лет.

- Привет!

- Ну, блин, твою мать! Что ты здесь делаешь?.. Привет! – обнимаешь меня ты.

Нет-нет, постой, это не может быть так просто. Не может быть, чтобы мы вот так сразу,

неожиданно встретились в городе, а мне только и пришло бы в голову сказать всего лишь: “Привет!” Нет, нет, нет! А кроме того, ты никогда не сказал бы: “Ну, блин, твою мать!”, ты не

материшься, и крепкое словцо у тебя не в ходу. Сейчас я успокоюсь и сориентируюсь. Для начала определюсь с местоположением. На самом деле мне очень хотелось бы, гораздо больше хотелось бы, чтобы мы встретились в Нью-Йорке. Ну да, почему бы и нет? Да, Нью-Йорк – гораздо лучше, тем более, что мы были там вдвоем. Было бы до чертиков лучше, если бы мы встретились в городе, в котором побывали вместе, потому что, возможно, тогда мы оба подумали бы, что оказались именно там не случайно.

Все, что я написала раньше, вполне сойдет и для Нью-Йорка тоже, хотя в Нью-Йорке я

носила бы еще солнцезащитные очки, потому что там весь мир ходит в очках, даже если нет

солнца. Итак, оставляем то, в чем была, с длинными волосами, в шапочке и очках. Короче, продолжаю.

Я даже не представляю, во что был бы одет ты. Видимо, мне это неважно.

В Нью-Йорке мы могли бы столкнуться в окрестностях Центрального Парка. Воскресенье.

Я нахожусь там в командировке, по каким-то служебным делам, равно, как и ты. И поскольку воскресенье – выходной, мы можем ничего не делать, мы свободны. А теперь я должна найти

повод для командировки. Тебе-то легко. Ты находишься там с каким-нибудь проектом

архитектурной студии, а я? Какого дьявола делаю в Нью-Йорке я? Ладно, не важно, это я

придумаю. А сейчас я сосредоточусь на встрече.

Я захожу в магазинчик купить кофе и чего-нибудь перекусить. И мы с тобой сталкиваемся,

когда я выхожу оттуда с коричневым бумажным пакетом.

- Оба-на, ты только посмотри! Вот так, так… Но, что ты тут делаешь?

Мы обнимаемся и целуемся. Наше объятие было долгим. Какое-то время мы так и

стоим, обнявшись и тесно прижавшись друг к другу. Наши тела были так близки. Ты такой

худощавый, и я такая маленькая. Ты обнимал меня, сомкнув свои руки на моей спине и

уткнувшись лицом в шею. Я чувствовала твой запах. Запах твоего тела был такой же, как

всегда. Такой же как всегда, как всегда. Ну все, довольно, хватит!

- Ну надо же, кого я вижу! Человек, которого меньше всего ожидал встретить, – говоришь

мне ты.

- Черт возьми, и я!

- Что ты здесь делаешь?

- Я приехала, чтобы дать пресс-конференцию на конгрессе филологов, которую

организовал институт Сервантеса. Я провела в городе неделю. Но мы уже закончили.

- Какое совпадение! – говоришь ты, думая, что это на самом деле не случайное совпадение.

– А я приехал, потому что у меня был проект для одного клиента и еще тысяча разных дел на каждый день. Это было настоящее безумие, Ната, потому что эти нью-йоркцы просто чокнутые, они свихнулись… Хорошо еще, что мы тоже закончили. Слушай, а когда вылетает твой самолет?

- Завтра утром, а твой?

- Тоже утром. И… – Ты достаешь сигарету, закуриваешь, выпускаешь дым, улыбаешься и

спрашиваешь меня. – Ты с кем-нибудь, или выпьем вместе кофе?

Ясно и понятно, что все это только в моем воображении, потому что, вероятно, я никогда

не буду на конференции филологов в Нью-Йорке. Для этого я должна была бы слишком многое изменить в своей жизни, да, изменить. Для начала, я должна была бы стать

филологом, а не публицистом. Должна была бы давать конференции по всему миру, а не работать в мадридском агентстве. К тому же, ты никогда не предложил бы выпить с тобой кофе. Я даже думаю, что если наша встреча и вправду случилась бы, ты сделал бы вид, что в упор меня не видишь. А если бы избежать меня не удалось, к примеру, мы столкнулись бы нос к носу, или ударились лбами, ты сочинил бы какую-нибудь отговорку, чтобы не остаться со мной. По крайней мере, сейчас, когда ты не способен ответить ни на один мой звонок, когда тебе не приходит в голову набрать мой номер хотя бы раз, чтобы спросить, как я. Ладно, все – к черту! Это всего лишь моя выдумка, книга, и я могу выдумывать, что пожелаю, даже если хочу думать, что в этот самый момент ты роняешь бумажный пакет, полный круассанов, встаешь на колени и говоришь мне, что я – любовь всей твоей жизни, что мы счастливы по гроб жизни. Если бы я захотела, то могла бы представить себе подобную картину, вот только на хрен все это! Будем хоть немножко реалистами: мы встретились в Нью-Йорке и пошли вдвоем в Центральный Парк, чтобы перекусить на газоне.

Оказывается, сегодня мой день рождения, и я не могу продолжать, время подходит. Так

что на сегодня хватит, я вырубаю комп, принимаю душ, одеваюсь и ухожу. Завтра, если мне захочется, я продолжу эту историю, а не захочется, то на нет – и суда нет. Пока.

Глава 2. Социальная адаптация.

Едва подойдя к месту встречи, я сразу же отчетливо поняла, что хотя я и пытаюсь это скрыть, у меня на лбу написано: «социально адаптирующаяся». Я единственная заявилась на каблуках. У Риты туфли на платформе, а Карлота пришла в кроссовках. Они сказали мне, что теперь не так, как раньше (до тебя, надо понимать), что сейчас – чем проще, тем лучше. Я пробурчала, что они могли бы и предупредить меня об этом, и тогда я не потеряла бы весь вечер, раздумывая над тем, что мне надеть. “Конечно, – хором сказали подружки, – могли бы, но не парься, и так все отлично, ничего не произошло”. “Да, все просто зашибись, ничего не случилось, – выговаривала я им, – вот только все аж издалека обращают на меня внимание, и я чувствую себя не в своей тарелке”.

Но тема обуви тут же позабылась сама собой, поскольку мы приступили к еде. Мы ели, пили и смеялись до упаду. Когда мы досмеялись до того, что у всех потекла тушь с ресниц,

то мотанули в “Гараж”, одно заведеньице, расположенное на территории парковки на площади Премонстратов, рядом с улицей Гран Виа. Это местечко, куда мои подружки, помимо суббот, наведываются на всю ночь и по четвергам, до тех пор, пока не приходит время бежать на работу. Название “Гараж” для этого маленького заведеньица очень верное, поскольку расположено оно на самом деле внутри гаража. Иногда девчонки произносят название на французский манер “Гараже”, с этим мягким “же” в конце слова. “ Пошли в “Гараже”, – говорят они. Ума не приложу, почему они так говорят. Я спросила у них, но они ответили, что и сами не знают, почему постоянно чередуют “ Гараж”и “Гараже”, да просто так, от нечего делать.

- Подожди, послушай, как это говорит Карлота, – сказала Рита. – Ну, давай, Карлота,

скажи.

- Гаражник. Идем к гаражнику.

Смеясь, мы направились в “Гараж”, причем вошли туда, не заплатив, поскольку знакомы с

его владельцем.

Как же мне было там хреново. Карлота и Рита затерялись среди людей сразу, как только

мы вошли, оставив меня у стойки одну одинешеньку. Я не знала, что делать, поэтому заказала бокал и начала покачивать плечами в такт музыке, чтобы никто не заметил, как мне тяжело. Я сунула руку в карман брюк, потому что мне показалось, что от этого мне станет лучше. Вскоре подошли подруги: “Ната, подружка, с тобой все в порядке?”. И я выдаю им в ответ: “В чем дело? Что происходит? Разве не видно? Неужели не видно, что я, как тряпка, потому что меня бросил мой парень, мой любимый парень, а я должна снова таскаться по этим чертовым, поганым забегаловкам только потому, что вы не дали мне остаться дома, там, где я хочу, лежа на кровати, рыдать, пока не охрипну?” Так я подумала. Подумала, но не сказала. Подружкам я сказала по-другому: “Да все нормально, девчонки, не переживайте вы за меня так! Со мной все в полном порядке, просто я хочу побыть здесь немножечко одна.” Когда они снова направились на танцплощадку, Рита вдруг повернулась и сделала жест, который я поначалу и не поняла. “Вытащи руку из кармана, это просто ужасно!” – прокричала она. “Да-да, спасибо... Прости.” – я вытащила руку. Рита подмигнула мне и улыбнулась, и я ей тоже. Я понимаю, что внушаю ей жалость, да в глубине души я и сама жалею себя, ведь за эти три года многое изменилось, а я ничегошеньки не знала.

Вот, например, раньше в песнях имелись слова. Пусть я никогда их не знала и не

понимала, ведь они были на английском. Я всегда придумывала слова, и они казались мне знакомыми. Теперь же все не так, все иначе. Я не понимаю, о чем люди оживленно говорят: “Пошли в то классное местечко, там охренительно зажигают”. Мне не понятно, что в песнях нет слов ни английских, ни испанских, ни даже арамейских. Но что меня особенно поражает, так это то, что все их знают, люди их знают. Народ ритмично танцует, а когда диджей делает паузу и поднимает руку, как бы призывая к молчанию, то все оказываются в тишине, вспотевшие, сдерживающие дыхание, с высоко поднятыми бокалами. Но вот диджей неожиданно опускает свою руку и снова заводит всех. Проходит всего полсекунды, но поскольку в эти полсекунды музыки не было, и никто не слышал ни единой ноты, то все вокруг уже нетерпеливо орут: “Гони хи-и-ит” и принимаются прыгать, мотая головой из стороны в сторону. Меня это так напрягает. Меня достало то, что теперь я поняла, почему никто не ходит на каблуках, достало, что я не умею двигать головой, как они. Меня затрахало смотреть, как они танцуют под эту музыку без слов, потому что я тоже, тоже так хочу. Я хочу быть такой же, как все они, такой же, как все эти люди, суперсчастливые субботними вечерами, потому что в их жизни нет Альберто. Лучше сказать, что в их жизни нет “отсутствия Альберто”. Никто из них, танцующих себе здесь, обменивающихся дружескими, ни к чему не обязывающими поцелуями в губы, не кажется расстроенным. А вот я огорчена, и мне хочется уйти домой. Ведь у них, у всех, своя жизнь, и только лишь у меня жизнь была его: его дом, его песни, его фильмы, его рестораны, его отдых, его народ. Его, его. Его! Какое

странное, необычное слово. Одно это слово само по себе ни о чем не говорит. Как и я. Раньше я тоже была только “его”, теперь я и вовсе ничто и ничья. Словом, я сдалась,

оставила бокал на стойке бара и пошла домой.

Я почти не вспоминаю о поездке в Нью-Йорк, потому что придумывать что-то, измышлять

– далеко не лучшая идея, словом, полная хрень, ведь потом в какой-то момент ты запутываешься, и в голову уже ничего не приходит.

Думаю, что я буду спать. Завтра воскресенье. А с тех пор, как ты ушел, мне нечего

делать по воскресеньям.

Премонстраты (Mostenses) - монашеский орден, основанный святым Норбертом Ксантеном

Глава 3. Еще одно дерьмовое воскресенье.

Прошел месяц с того времени, как я писала последний раз, и есть два варианта: или моя

жизнь действительно дерьмо, или же она дерьмо каждый раз, как я пишу, поскольку я пребываю в унынии. Хотя, если приглядеться, то моя жизнь не так уж плоха. Конечно, она меня мучает, и нужно признать, что в эти последние месяцы я каждый раз включаю компьютер для того, чтобы написать разные грустные вещи. Дело в том, что, по словам психолога, я уже вылечилась. А раз я вылечилась, то она, в буквальном смысле слова, выгнала меня с консультации. Я настаивала:

- Так когда же я должна прийти снова?

- Ната, ты не должна больше приходить. Ты мне сказала, что приходила только для того,

чтобы излечиться от расставания с Альберто, так вот уверяю тебя – ты здорова. Мы закончили с тобой курс терапии. Думаю, ты достаточно благоразумна для того, чтобы быть уверенной в том, что не захочешь быть с ним. Во-первых, потому что сейчас слишком мала вероятность того, что он вернется к тебе. А во-вторых, потому что ты и сама больше никогда не захочешь встречаться с Альберто.

В общем, я поблагодарила ее и, распрощавшись, ушла. Едва выйдя от психолога, я

отправила тебе СМС-ку: “Бето, я пишу тебе только для того, чтобы сообщить, я уже

закончила курс терапии, излечившись от тебя. Целую”. Ты мне не ответил.

Тогда я подумала, что, если я могу послать тебе сообщение, не успев еще даже

спуститься по лестнице консультации; если могу снова писать тебе, хотя ты даже ничего не отвечаешь на мои послания, которые я строчила тебе с тех пор, как мы расстались; если я способна думать о тебе, несмотря на то, что ты ни разу не спросил меня, как я, чтобы, по крайней мере, хотя бы узнать, жива ли я еще, или вскрыла себе вены; и если ты все еще не выходишь у меня из головы несмотря ни на что, то, пожалуй, единственное, в чем я абсолютно уверена, так это в том, что я НЕ излечилась. Похоже, я просто вышвырнула деньги на терапию впустую. Отлично!

“Потому что сейчас слишком мала вероятность того, что он вернется к тебе”, – сказала

терапевт. И добавила “во-первых”. “Во-первых, потому что сейчас слишком мала вероятность того, что он вернется к тебе”. Она ляпнула это, пристально глядя на меня и не моргнула. Она не дала мне возможности возразить, а я могла ей ответить: “Ты-то

откуда знаешь?”

Откуда ей знать! Она незнакома с тобой. Что бы я ни говорила о тебе на сеансах,

сколько бы ни рассказывала, она никогда тебя не видела. Она не знает ни того, какой ты, ни того, какими были мы. Она понятия не имеет, как мы любили друг друга. Она не видела тебя в тот самый день, когда ты сказал мне, что мы должны поговорить, потому что тебе нужно

сказать мне что-то очень важное. Она не видела, как ты плакал, как обнимал меня под дождем, сказав, что никогда никого так не любил, и именно поэтому ты должен оставить

меня. Потому что мы причиняем друг другу боль, потому что это было невыносимо, ведь мы

только и делали, что спорили. Мы были так далеки от начала, так далеки от того, чтобы

переживать друг за друга, от того, чтобы почувствовать, что этот мир был наш, только для нас двоих. Она не слышала твоих сомнений: “Если не теперь... если не ты…” Она не

слышала, как ты сказал “на время”. И не слышала, как ты назвал меня “любимая”.

- Любимая, это только на время. Если сейчас мы расстанемся, то дадим себе шанс

соскучиться друг по другу, узнать, что мы хотим в жизни.

“Любимая”, – сказал мне ты. Любимая.

Глава 4. Без предупреждения.

Сегодня ночью я не могла больше сдерживаться и, прежде чем лечь спать, помчалась к

тебе домой. Я появилась там без предупреждения. Я влезла в окно, удобно расположилась на

твоей постели в гостиной и стала смотреть, что ты делал. Ты поднялся с софы, включил

айпад, завел музыку, закурил сигарету и направился в кухню налить себе бокальчик. Я

улыбнулась. Оказывается, ты не слишком-то изменил свои привычки, с тех пор, как перестал

быть со мной. Вернувшись из кухни, ты подошел к компьютерному столику, ввел пароль,

уселся в кресло и достал из ящика одну из своих тетрадок. Я смирненько продолжала сидеть на своей кровати, не производя ни малейшего шороха, тихо наблюдая за тобой. И лишь когда

ты полностью погряз в своих схемах и чертежах я заговорила.

Я рассказала тебе, что уже четыре месяца я живу, споря и воюя со всеми, пытаясь

объяснить им, что я знаю, что ты меня любишь, хоть ты и не со мной. Четыре месяца я терплю, проглатывая то, что мне говорят. То, что ты сказал мне тем вечером, было всего лишь дешевой отговоркой, говорят мне, ведь никто не бросает свою половинку, пока любит, а поскольку ты не знал, что сказать, то и ляпнул это свое “на время”. Альберто, тебе никто не

верит, кроме меня, только я верю тебе.

- Бето, – сказала я, вскочив на кровати на колени, – сейчас я скажу тебе одну вещь,

которую до сих пор не говорила никому, и которая тебя успокоит: я виновата. Это я виновата в том, что ты ушел. Ты был прав, сказав, что все у нас было не так, как раньше. Этот последний год был очень трудным для нас обоих, потому что я устроилась в рекламное

агентство. Я отлично понимаю, что все стало усложняться именно с этого момента. Эта работа стала для меня глотком свежего воздуха, местом, наполненным людьми, с которыми

у меня имелось много общего. И было неважно, что я проводила с ними очень много

времени, поскольку мне нравилось то, что я делала… Когда я думаю о…

Неожиданно ты повернулся, и я испугалась. Я подумала, что ты увидел меня. Ты

посмотрел сколько времени на часах, висящих на стене, обнял себя за плечи, словно

замерз, и поднялся. Закрыв окно в коридоре, ты сменил музыку и снова сел в кресло,

продолжив свои дела. Я же продолжила свое.

- Тогда ты тоже начал так поступать, Бето. Ты перестал спрашивать меня, в котором часу

я пришла, просто ты стал приходить домой позже меня. Иногда гораздо, гораздо позже,

почти под утро, на рассвете. Сначала я не спала, дожидаясь тебя, но потом я так уставала, что ложилась в кровать, и когда ты приходил, я уже наполовину спала. Ты входил в

комнату, неторопливо раздевался и, прежде чем выключить лампу на ночном столике, тихо

говорил, что у тебя был очень тяжелый день, и ты устал. Ты целовал меня и отворачивался. Я ничего не говорила тебе, потому что тоже хотела, чтобы ты отвернулся, и мы могли бы

поспать до следующего дня, пока не протрезвонит будильник. Тогда у нас было бы время

пойти поужинать, заняться любовью, снова и снова наслаждаясь друг другом. Но одной ночью больше, одной меньше – какая разница? Я все так же люблю тебя. Или сильнее? Я люблю тебя сильнее. Но какого черта! Есть в нашей с тобой истории что-то, что я не поняла. Почему ты не сказал мне, что чувствуешь себя одиноким? Почему, если тебе было так грустно, ты не рассказал мне об этом раньше, чтобы мы могли все уладить? Не понимаю, почему ты не подсел ко мне как-нибудь вечером и не сказал: “Ната, со мной происходит то-то”, или “Ната, я не знаю, что со мной творится”, или “Ната, с нами что-то происходит. С нами что-то творится, и я хочу поговорить об этом”. Ты никогда ничего мне не говорил. Когда мы спорили и ругались, то потом обнимались, просили прощения друг друга и говорили, что было, то прошло. И не было на свете ничего важнее нас самих… Поэтому я и была спокойна.

Я сказала тебе, что скучаю и хочу снова вернуться к тебе, поскольку не смогу жить без

тебя. Эти месяцы, когда я должна была вернуться жить к себе домой, те самые месяцы, что я провела не в твоей мансарде, были самыми печальными за всю мою жизнь. И, поняв, что с нами произошло, однажды я осознала, что оставила тебя в стороне, но я готова начать все сначала. Я хочу, чтобы ты никогда больше не почувствовал себя одиноким, никогда в жизни. И если тебе нужно время, то не беспокойся, не переживай, потому что я буду ждать тебя.

- Обещаю тебе, любимый. Я обещаю, что буду ждать тебя.

Любимый. Я тоже назвала тебя любимым. Меня прервал внезапный звонок твоего

мобильника. Ты оторвался от своих чертежей, отодвинул кресло от стола, встал и пошел к

подлокотнику софы, на которой лежал трезвонящий телефон. Ты ответил, но я не смогла

узнать, с кем ты разговаривал. Ты не назвал имени, а только сказал: “Привет, ну как прошло?” Вероятно, это был кто-то с работы, так что я решила, что лучше мне уйти. Я не

хотела, чтобы ты застал меня в пижаме посреди гостиной на кровати со скомканными простынями.

Возвращаясь обратно к себе домой я поставила тот подаренный тобой диск с песнями,

которые мы сделали нашими. Он крутился без остановки, раз за разом. Придя домой, я вытащила все наши фотографии и записи о путешествиях, старые тетрадки и разглядывала их под играющую музыку до тех пор, пока не засомневалась, доставил ли мне этот диск удовольствие, или убил меня. Думаю, что второе. “Привет, ну как прошло?” У тебя. У тебя. “А кто прошло у тебя?” Было почти двенадцать вечера, когда позвонили. Я затаила дыхание.

Глава 5. Вещи не такие, какими кажутся.

Прошел еще один месяц. Теперь я уже не такая грустная, не такая измученная, как в тот

последний раз, когда я писала. Я не жду тебя снова, не слушаю песни с твоего диска, не

читаю сообщения, которыми мы обменивались, когда были вместе. Я не разглядываю фотографии и тетради. Я собираюсь работать, снова проводить выходные с подружками, знакомиться со многими людьми. Я знаю, что надеть, идя в бар, а что – на праздник. Я уже никогда не ухожу самой первой, и больше не посылаю тебе никаких сообщений, с тех пор, как написала, выйдя из консультации, а ты мне не ответил. Я ни с кем не разговариваю о тебе. Все думают, что я излечилась, и это почти правда.

Глава 6. Жизнь в доме.

Сегодня день матери. Вчера я была в центре Мадрида со списком вещей, которые хотела

бы купить.

Блузка.

Коротенькое платье.

Топики одна-две штуки.

Брюки.

Скраб.

Шампунь.

Антицеллюлитный крем.

Подарок для мамы и еще один дпя бабушки. Обязательно!

Я вернулась домой, неся четыре пакета, в которых лежали: черный топик, такой же, как

большинство тех, что у меня были; куртка с коротким рукавом несколько спортивного

покроя, которую я никогда не стану носить; красное платье, которое я сразу же и надела;

гель, который сушит кожу, но офигительно пахнет ванилью; шампунь, тоже пахнущий

ванилью. Для мамы и бабушки в пакетах ничего не было.

Так что сегодня утром я встала с кровати и пошла покупать льняную юбку и жакет для

мамы. Размер я подобрала на глазок, но была спокойна, потому что все смотрится на ней хорошо. Если же нет, то она преспокойненько попросит у меня чек, чтобы поменять вещи, хотя это был подарок. С этим у нее нет проблем. На самом деле, у нее вообще почти нет проблем, она вполне счастливая женщина. И, кроме того, она – худенькая, что, видимо, является одной из основ счастья. Одно дело быть доброй, и совсем другое быть худой. Быть худой означает спокойненько надеть себе шорты и сесть на стул, совершенно не думая о том, что ляжки растекутся по сиденью. Это означает, что примерив джинсы, не нужно просить у продавщицы пять других моделей. Это означает, что ты можешь покупать себе бикини, и особенно, стринги, зная, что они не будут валяться в самой глубине бельевого ящика. Да, быть худой означает все это, и даже больше, так что я всю свою жизнь провела, сидя на диетах. Я не помню ни одного дня, в который я в той, или иной степени не соблюдала бы режим. Скажу иначе, я не помню ни одного дня, в который я начала бы есть и есть все то, что мне хотелось, не чувствуя себя виноватой, и не думая о том, сколько дней потратится потом на похудание. Господи, вся жизнь с теорией компенсирования: от шоколада к салатику-латуку.

Я не люблю салат-латук и нахожу его малопривлекательным со всех сторон. Я никогда не

держу его в доме, впрочем, в последнее время в моем доме вообще ничего нет. Я всегда считала, что день, когда у меня не будет апельсинового сока, был бы для меня ударом,

настоящим потрясением, потому что, встав с постели, мне необходимо позавтракать. Если я

не позавтракала, я – никто, поэтому и думала: “Ты представляешь, что однажды я встаю с постели, а сока нет?” Ведь уже столько месяцев в моем холодильнике нет ничего вкусного.

Это уже давно не тот холодильник, открыв который не знаешь, что и выбрать – глаза

разбегаются. В нем есть все, начиная от плавленого сыра, и кончая заварным кремом.

(Заварной крем! Вероятно, уж лет десять, как я его не покупаю!) Вот-вот, пусть в моем

холодильнике уже давно почти ничего нет, но сок есть всегда. А теперь оказывается, что уже несколько недель я его открываю, а сока нет. На всякий случай я заглянула в шкафчик, вдруг

там завалялся пакетик, но там тоже нет. Я почувствовала себя несчастной неудачницей,

подумав: “Вот черт, кошмар, да и только, у меня все валится из рук из-за какого-то пустяка,

позарез необходимого мне по утрам”…Однако, к трем часам дня мне не хватало уже молока. Молока тоже не оказалось, несмотря на то, что я жутко его люблю Вернуться ночью домой, пойти и выпить стакан холодного молока, что может быть лучше! М-м-м! Какое удовольствие! А иногда, если захочется, с Кола Као, чтобы пить его глоточками с ложечки. А когда у тебя болит горло, ты ставишь в микроволновку стакан молока с медом, хотя и не любишь мед, но это – домашнее лечебное средство… Молоко означает, что не все еще кончено на этом свете. Оно означает, что когда в дверь звонит сосед, а если он, к тому же хороший, или, по крайней мере, нравится тебе, ты можешь пригласить его на чашечку кофе с молоком и выкурить с ним сигарету. Ты можешь выпить кофе даже одна и почувствовать, что жизнь прекрасна, как в рекламе: жизнь – это мгновение, пока поет Карла Бруни. Узнав, что молока не осталось, я подумала, что мне нанесен двойной удар. Я пролетела не только с соком, но еще и с молоком. Но вот прошли еще два дня, не осталось и туалетной бумаги. Я пришла поздно, потому что заходила пропустить пару рюмашек, и в собственном туалете мне пришлось вытираться салфетками “клинекс”, словно в каком-то баре. Всю ночь я думала: “Слава Богу, что ты была одна, что никто не смог прийти к тебе домой, потому что у тебя даже задницу вытереть нечем”. Чертовски грустно. Хорошо еще, что все уже прошло.

Вчера, когда я ходила за покупками с первым моим списком я позвонила своему другу,

Альвару, чтобы мы что-нибудь выпили и потрепались.

- Как здорово, что завтра воскресенье, – сказал он.

- Вот еще, все воскресенья – дерьмо, стереть бы их с календаря, к чертям собачьим, –

ответила я.

- Ну что такое ты несешь? Они – восхитительны, я от них в восторге! Это – самые лучшие

дни недели, детка, я так хочу, чтобы они поскорей наступали, чтобы поваляться на кровати под одеялом с моей девчонкой, включить телек и провести так весь вечер. На моем столе битком всякой всячины: две банки “Кока-колы”, банка пива, чашка кофе, коробка галет, пачка сухариков, тарелочка маслин… Воскресенья просто чудесны для того, чтобы накачаться всей этой гадостью.

Я посмотрела на него и подумала: “Черта лысого! Это ты можешь накачаться.”

А теперь, после семейного ужина по случаю празднования Дня матери, я пришла домой,

посмотрела фильм, почитала журнал, включила новую программу о путешествиях, в которой

не прекращая кричат и передвигают камеру. Я хочу прекратить все это, но не могу ни

выключить телевизор, ни сделать что-нибудь еще, потому что не могу пошевелиться от усталости и тоски.

Это первая глава, в которой я не упоминаю о тебе. Если бы я хотела, то могла бы

зачернуть последнее предложение, тогда ты и в самом деле исчез бы.

Карла Бруни-Саркози – итало-французская фотомодель и певица

Глава 7. Пляж.

Я поклялась самой себе не смотреть снова ни твои фотографии, ни твои сообщения, но

мне безразлично, что я изменяю себе самой, и сегодня я сделала нечто гораздо худшее. Я

нашла то видео, которое мы записали на пляже. Я вывела изображение на экран телевизора

так, что оно буквально затопило всю гостиную, погасила свет и включила воспроизведение.

Вот он, пляж Астурии. Немножко пасмурно, и море неспокойно. Поворачиваясь, ты

начинаешь снимать крупным планом панораму гор и кромку берега. Слышно твое дыхание и

мой голос, зовущий тебя откуда-то издалека:

- Бето, иди! Посмотри, какие высокие волны!

Ты направляешь камеру на меня. На мне твоя белая рубашка с длинным рукавом, которая

мне велика, и под рубашкой бикини.

- Ната, не подходи слишком близко, море очень неспокойно!

- Иди быстрее! Ну, скорее же!

- Подожди, не подходи! Оставайся там, я уже иду!

Ты побежал ко мне, держа камеру в руках, и изображение на экране задергалось, как

сумасшедшее.

- Потрясающе, – послышались твои слова, когда ты подошел. – Как волны разбиваются о

берег.

Ты направляешь камеру на море.

- Классно, правда?

И укрупняешь план.

- Ната, не подходи ближе…

- Всего несколько шажочков, ведь ничего не происходит… Ну же! Посмотри! Чайки! Надо

же, сколько их! Больше сотни! Чайки на берегу так спокойны и беззаботны, словно нас

вовсе не существует… Сейчас ты увидишь, как они взлетают, когда я побегу!

- Ха-ха-ха! Подожди, я хочу снять вас красиво!

- Минутку-минутку, сейчас я соберу волосы... – Я подхожу к камере. – Моя мордашка

заняла весь экран, пока я прилаживаю заколку. Я непрестанно корчу рожицы. – Так! И так! А

вот так я красива?

- Очень!

Я посылаю в объектив поцелуй, не касаясь его.

- Видео хорошо получается?

- Изображение немножко плывет, но это не имеет значения!

- Да, так даже лучше, пусть плывет, как жизнь. Плывущее лучше! Посмотри на чаек! Я тоже хочу так летать... – Я бросилась бежать к чайкам, взмахивая руками, словно я летела. –

Посмотри, как я лечу, Бето, смотри, как я лечу... Я лечу-у-у!..

Чайки взлетают и кружат в воздухе, едва я появляюсь среди них, но на несколько секунд

мои руки, прикрытые рукавами твоей белой рубашки, сливаются с крыльями птиц.

Видео заканчивается, и экран чернеет.

Гостиная погружается в кромешную темноту.

Она совершенно пуста.

Я осталась в Астурии.

- Ната, ты, как коза-егоза. Давай же, иди и надень брюки, а то простудишься.

Ты выключаешь камеру и кладешь ее в рюкзак. Я подхожу к тебе.

- Ну вот, надо же, я промочила ноги, а полотенца у нас нет... Нет-нет, что ты, не твоим

свитером, глупый, он будет весь в песке!

- Неважно, потом вытрясем, делов-то, я не хочу, чтобы ты простудилась. Иди сюда, садись

со мной, скоро проглянет солнышко...

- Ну, хорошо, сейчас.

Я надеваю брюки и сажусь, прижавшись к твоей груди. Ты обнимаешь меня за талию.

- Какой прекрасный свет, как красиво, и какая глубокая синева у моря...

- Знаешь, когда я был маленьким, – сказал ты, уперев подбородок в мое плечо, – мне

безумно нравилось приходить на этот пляж и оставаться здесь одному до самой ночи...

- А что ты здесь делал?

- Ничего... Расслаблялся... Думал.

- И о чем же ты думал?

- Да так... О разном.

- Так о чем же?

- Я думал, что, возможно, когда-нибудь я сяду на корабль, переплыву океан и буду плавать на нем по разным морям, останавливаясь на время в каком-нибудь месте, а потом в другом, и еще где-нибудь, еще и еще... Я путешествовал бы всегда, узнавал новые места, знакомился с новыми людьми. Ни дома, ни школы, никто не ругал бы меня, и не нужно было бы делать уроки.

- А где бы ты останавливался?

- На бразильских пляжах, потом в Уругвае и в Рио-де-ла-Плата...

- И ты плавал бы один?

- Да, один... Я плавал бы один. Я до сих пор еще подумываю осуществить эту мечту.

- И тебе было бы кайфово, да? Ни клиентов, ни кампаний, ни трезвона будильника, ни чеков...

- Верняк. Почему бы нам не поплыть, Ната? Давай уволимся с работы, продадим твой и

мой дом и отправимся путешествовать. Махнем без денег, вообще безо всего, навстречу приключениям...

- Давай, а я время от времени плаваю в море, а потом отряхиваюсь, как это делают утки. Б-р-р-р... Вот так.

- Ха-ха-ха, ты просто сумасшедшая. Я говорю серьезно, Ната. Мне не нравится здешняя

жизнь, мне все осточертело, я устал. Мне до смерти надоело работать, все время думая, как

срубить бабла, чтобы прибарахлиться, мне ненавистна сама мысль о том, что мы должны пускать пыль в глаза. Я не хочу жить в таком мире, как этот, где все кажется общепринятым и

упорядоченным, где все расписано и нет места импровизации. Это не та свобода, о которой я

мечтал, та свобода – совсем другое дело.

- Но для этого нужно изменить весь мир…

- Ну, так давай его изменим! Я отказываюсь быть частью того мира, в котором был

воспитан. Я не хочу, чтобы однажды мы, растянувшись на диване, спрашивали себя, кто мы, и почему не узнаем друг друга. Если с нами когда-нибудь случится подобное, я умру.

- А почему ты рассказываешь мне все это?

- Потому что знаю, что ты меня понимаешь. Я думал, что никогда не познакомлюсь ни с

одним человеком, который понял бы меня, но вдруг появилась ты, и я узнал, я понял, что этот человек – ты. Я не могу этого объяснить, но, клянусь, что почувствовал это, когда впервые увидел тебя. Словно домовой шепнул мне на ушко: “Это она”.

- Бето…

- Говори.

- А почему тебе сказал это домовой, если домовых не бывает?

- Бывают, глупышка, и когда-нибудь ты встретишь одного.

- Это невозможно.

- Нет ничего невозможного в этом мире, Ната, кроме одного…

- Чего же?

- Того, что я перестану любить тебя.

Асту́рия – автономное сообщество и провинция на севере Испании, на побережье Бискайского залива

Глава 8. Тактика и стратегия.

Впереди семь новых дней и одна цель – не думать. Не думать – и все тут. А это у меня

получается, только когда я должна переделать столько вещей, что у моей бедной головушки нет ни единой свободной минуточки на раздумья. Короче, я выработала стратегию.

Мой план таков – я кого-нибудь полюблю. Да вот хоть Мауро, например. Я поняла, что

когда вижу его, мне становится хорошо, и с некоторых пор я даже присматриваюсь к нему.

По утрам я примеряю перед зеркалом разные вещицы, репетирую различные варианты

ответов на вопросы Мауро, так, на всякий случай, вдруг его встречу. “Да-да, у нас маленькая неразбериха с клиентом, шеф – в ярости, он рвет и мечет”, или “Куда там, нам тоже все еще

не назначили дату”, или же “И правда, поглядим, наступит ли когда-нибудь тепло, ведь для весны еще довольно холодно”. Такие вот дела.

Нет, Мауро вовсе не являл собой типаж мужчины моей мечты, но мне это неважно. Я

познакомилась с ним на ужине, устроенном агентством, в честь своего двадцатипятилетия. Юбилей – одно из тех праздненств, на которые фирма потратила деньги, и которые нравятся служащим. На ужине я была только ради присутствия, и большей частью занималась тем, что смотрела, как все остальные, один за другим, пьянели и становились красными, как свекла. Когда мне уже до чертиков надоел этот спектакль, я попросила бокал и вышла наружу покурить. Тогда-то и появился Мауро. Я еще раньше слышала разговоры о нем, поскольку он имел репутацию записного красавчика.

- Экая скучища, разве нет? – сказал Мауро.

- Да, конечно, – ответила я.

- Н-да-а.

Долгая, очень долгая пауза, и я продолжила:

- Что ж, пойду внутрь, как-то прохладно.

- Чао.

- Пока.

Это было все, о чем мы говорили тогда, и все, о чем мы поговорили в нашей жизни. Ни

“Как тебя зовут?”, ни “А в каком отделе ты работаешь?”, вообще ничего. Мне было известно его имя, хотя он и не работал непосредственно с нами. Являясь внештатным

сотрудником, он заходил в агентство на собрание, или для встреч, когда должен был

выполнять какое-нибудь задание. Он-то как раз из тех, кто никого не оставляет

безразличным, хотя мне по барабану. Иной раз, я видела Мауро, бегущего мимо, но едва

смотрела на него. По правде говоря, я никогда не задерживала на нем свой взгляд. Все это было тогда, когда я не замечала мир, а мир не замечал меня. Я ничуть не удивилась, что в ночь праздничного ужина у нас состоялся эта глупый, бессмысленный, пустой разговор.

Конечно, с тех пор, временами, Мауро приходит мне на ум, мы поддерживаем разговоры,

придуманные перед зеркалом моей комнаты, но с завтрашнего дня я собираюсь сделать все

возможное, чтобы влюбиться в него.

Глава 9. Обычный человек.

Я подошла к своему рабочему месту, заглянула в электронную почту, просмотрела

сообщения с пометкой “срочно”. Я подумала, что почему-то все в мире считают, что их сообщение, кровь из носа, какое срочное, хотя отлично знают, что оно направится прямиком в корзину. А сколько из них я прокляла за то, что они без всякой необходимости

потревожили меня. Я вспомнила последнее срочное сообщение, которое написала сама и

подумала, что получатель тоже, должно быть, проклинает меня, потому что единственная

срочность послания заключалась в том, что надвигались выходные. Я спустилась налить

кофе с одним из приятелей-сослуживцев. В лифте я объявила ему, что не купила сигареты, поскольку больше не собиралась курить. Но потом, попросив у него сигарету, я выкурила ее за чашкой кофе и вернулась к своему столу. Просмотрев ожидающие утверждения рекламные тексты, пару из них отвергла, затем один написала и взглянула на другие публикации, чтобы сравнить, и вдруг обратила внимание на ажиотаж в офисе. Я подняла голову, оторвавшись от компьютера, и увидела вошедшего посыльного с огромнейшим букетом красных роз. Он подошел прямо к моему столу, вытащил на подпись квитанцию и протянул ее мне. У меня остановилось сердце. Все вокруг зашумели, вскочив на ноги со своих мест, и начали бурно аплодировать. Я поднялась со стула, чтобы взять букет, и когда он оказался в моих руках, мое сердце снова забилось. Оно так сильно колотилось, что почти выскакивало из груди: “Боже мой! Бето! Бето! Ну, конечно же, он!” Я поцеловала букет, положила его на стол и, вся дрожа, распечатала конверт с открыткой. Я чувствовала, что все мои соратники по рекламе сильно переживали за меня после той истории, и теперь радовались, так же, как я. Я улыбнулась им. Донато, мой шеф, подмигивал мне из-за двери своего кабинета. Я прочла написанное на открытке: “Спасибо за последнюю рекламную кампанию. Это был успех. Подпись: Фармацевтическая кампания Одетте”. Я снова сунула открытку в конверт. Все молча смотрели на меня в глубокой тишине, а потом снова расселись по своим местам.

Опустив голову, я направилась в туалет. Там была Лупе, наша уборщица.

- Ната, что с тобой? – спросила она, увидев меня.

Я вдруг принялась плакать. Лупе обняла меня, и я ощутила мягкое, нежное

прикосновение ее розового халата и горячий запах ее кожи – смесь моющего средства и увлажняющего крема. Она ласково погладила меня по волосам.

- Он запутался, дочка, вот и запропастился.

Я еще пуще принялась рыдать. Поразительно, как некоторые люди знают, что с тобой

творится, так что тебе даже не приходится ничего говорить.

- Пойдем, деточка моя, пойдем. Дай-ка я тебя умою.

Лупе вымыла и вытерла бумажным полотенцем мое лицо и причесала меня влажными от

воды пальцами. Потом достала из кармана халата флакончик туалетной воды, побрызгала из

него мне на руки и растерла капли своими руками. В точности, как моя бабушка. Когда

иногда по субботам моя мама оставляла меня у нее на ночь, в воскресенье с утра бабушка

причесывала мои спутавшиеся волосы влажной расческой, выпрямляя и вытягивая их, прежде чем собрать в конский хвост. Потом она перетягивала их синей шелковой ленточкой, завязывала бант и пшикала на меня туалетной водой. Я смотрела на себя в зеркало, а оттуда, из зазеркалья, за мной наблюдала будто бы другая девочка с тугой косичкой и своим синим бантом. Я даже не решалась моргать, чтобы не дай Бог не испортить ей прическу. Мной овладел хотот, и Лупе, услышав, что я смеюсь, облегченно вздохнула.

- Ну, все, все, будет, давай! - она звучно расцеловала меня в обе щеки. - Хватит

развлекаться, дочка, не то ты заставишь своих приятелей волноваться.

Я вышла из туалета. Шеф позвал меня к себе в кабинет и поздравил с удачной рекламной

кампанией. Подошло обеденное время, и я пригласила всех тесной компанией посидеть в баре. Съесть я решила что-нибудь легкое и заказала филе с картофелем. Я выкурила

сигарету, и мы поднялись в офис. Вернувшись за свой стол, я переделала кучу неотложных дел. Я работала, не покладая рук. Сосредоточившись на составлении текстов, я проработала, не отрываясь, весь остаток дня. Когда я взглянула на часы, то увидела, что почти все разошлись по домам. Я собрала свои вещи, взяла розы и вышла из офиса.

Когда я направилась разыскивать свою машину, на дворе была уже почти ночь. По дороге

я встретилась еще с одним человеком, ушедшим из офиса так же поздно, как и я.

- Красивые цветы…

- Спасибо.

Это был Мауро. Что он делал в агентстве в это время? Какая, к черту, разница.

Придя домой, я открыла банку фаршированного перца, налила бокал вина, закурила

сигарету, села на диван и зажгла свечу, чтобы не чувствовалось запаха дыма. Я оглядела свое жилище и подумала: “Черт возьми, какой миленький дом. Он хорош, как никогда. Твою

мать, вот ведь скотство-то какое – быть одной и не иметь возможности ни с кем насладиться

уютом и красотой моего дома.” Ну вот, я снова вспомнила тебя. А потом я подумала о

Мауро. Что ж, быть может, когда-нибудь он и придет в мой дом, сядет на этот диван, мы

выпьем по бокальчику вина, а потом перепихнемся. Будем ли мы потом держать это в секрете, и так ли уж важно будет хранить эту тайну для того, чтобы на работе не узнали? Будут ли наши отношения иметь смысл, или это будет только трах, обычный, ни к чему не обязывающий секс? Умеют ли люди хранить секреты. Будь у Риты геморрой, она раструбила бы об этом на все четыре стороны, будь геморрой у меня, я держала бы это при себе. Полюблю ли я когда-нибудь Мауро по-настоящему? А, может, я только хочу в него влюбиться? Все это – дурость, чушь, лишь бы провести время. Все это только для того, чтобы забыть тебя. Господи, я же пишу только по воскресеньям, а сегодня понедельник, так зачем же я пишу? Да просто я – обычный человек, я всего лишь женщина.

Глава10. Mmonreal y ffortuna.

Теперь я пишу не только по воскресеньям, а тогда, когда хочу, например, сейчас.

Утром я встала, как обычно и, как всегда по утрам, распахнула окно комнаты, совершенно

не обращая внимания на то, что произошло на улице за ночь. Я абсолютно уверена, что там ровным счетом ничего не произошло, но даже случись там что-нибудь, я бы об этом и не

узнала, потому что смотреть-то я смотрю, но ничего не вижу.

Я позавтракала, приняла душ, оделась и поехала на машине на работу, думая, что каждый

день собираюсь рискнуть и поехать на метро. Я веду машину по проспекту Кастельяна,

слушая тихую, спокойную музыку. С тех пор, как по радио передают только плохие новости,

я могу поставить диск и не чувствую никакой вины за то, что приезжаю в агентство, не имея ни малейшего представления о происходящем. Если тебе кто-то встречается и завязывает разговор на эту тему, ты просто говоришь: “Все это так ужасно!” Ты даже ничего не

придумываешь, а просто знаешь, что все так и есть.

- Все так ужасно! – сказал мне знакомый, когда мы попивали кофе, сидя в баре за углом, и

я подумала, что он тоже наверняка ездит на работу, слушая музыку.

Мы поднялись к себе, и каждый из нас направился к своему столу. Я уселась, включила

компьютер, и пока он загружался, стала просматривать, что же я должна сделать. Бац! – и

неожиданно на экране монитора выскочило окошечко:

“Имеется одно новое сообщение”.

Я открываю его.

mmonreal@gmail.com

Привет, мы познакомились на праздничном ужине в агентстве, показавшемся нам обоим

скучищей. Я подумал, что, возможно, когда-нибудь тебе захочется выпить кофе. Если не

хочется, не парься, скажи, и все. Полагаю, мы могли бы понравиться друг другу.

Мауро.

Постскриптум: Надеюсь твои цветы хорошо добрались до дома.

Оба-на, ничего себе! Сообщение от Мауро. А почему бы нам и не выпить кофе? Ведь если он мне не понравится – не беда, как он там сказал – не парься, и все. Но ведь он думает, что мы можем понравиться друг другу. Что бы написать, чтобы показаться милой?

ffortuna@gmail.com

Привет, откуда ты раздобыл мой мэйл?

Ната.

Постскриптум: миленький ник.

Я отправила сообщение.

Проходит минута.

“Имеется одно новое сообщение”.

mmonreal@gmail.com

В этой жизни достижимо все. Или почти все.

Постскриптум: Красивое имя.

Он говорит, красивое имя. Думается мне, он тоже хочет казаться милым.

Я отвечаю ему.

ffortuna@gmail.com

Спасибо за комплимент.

Он откликается.

mmonreal@gmail.com

Если соберешься на чашку кофе, скажи.

В конце концов, получается, что сегодняшний день был не такой, как остальные, поскольку Мауро прислал мне сообщение. Вернее, целых три. Как он там говорит, в этой

жизни все достижимо. Спрашивает, как добрались до дома мои цветы. И просит сообщить, решусь ли я на чашку кофе. И откуда он взял адрес моей электронной почты? У кого он его

попросил? Ах, да какая, к черту, разница, не все ли равно? Главное, что он послал мне

сообщение, хотя совсем меня не знает. Ведь насколько я понимаю, когда я говорю с ним по

утрам, я разговариваю с зеркалом... А вдруг он внутри зеркала, там, в зазеркалье? Но тогда,

он, должно быть видел, что я двадцать раз преодеваюсь, проверяя, идут ли мне джинсы стрейч. Какой ужас!

Иногда мне кажется, что я брежу.

Paseo de la Castellana – одна из основных автомагистралей Мадрида

Глава 11 Письмо.

Уже больше полугода ты не подаешь никаких признаков жизни, и я уже ни с кем не могу поговорить о тебе. Никто ничего мне не говорит, но я-то понимаю, что они по горло сыты разговорами о том, что с нами произошло. Всё уже не так, как прежде, когда, встретившись со мной, все расспрашивали меня о том, как я поживаю, и я принималась говорить и говорить без умолку. А потом Рита, Карлота и Альвар часами в деталях анализировали со мной каждую подробность нашей истории – когда ты сказал это, я ответила то, когда ты не пришел со мной на ужин, на котором были мы все, потому что тебе нужно было сделать что-то более важное. Или тот момент, когда я сказала тебе, что не могу поехать с тобой в городок, потому что Рита познакомилась с одним аргентинцем и должна была рассказать нам об этом, или когда ты начал поздно приходить домой, а я уже спала... Ты никого уже не интересуешь, Бето. Ни ты, ни мы. А вот меня интересуешь. Не подумай теперь, что раз мне прислал сообщение один парень с работы, то я забуду то, что тебе пообещала. Ничего подобного. Ни за что на свете. И раз уж мне не пришло в голову ничего другого, то я написала тебе это письмо, чтобы ты знал, что мне хорошо. И особенно для того, чтобы ты успокоился и не грустил всякий раз, как подумаешь обо мне, считая, что я тебя ненавижу. Это просто невозможно.

Альберто,

Прошло уже несколько месяцев с того самого дождливого вечера, а я иногда скучаю по

тем поездкам, которые мы совершали вместе, и по холоду твоей мансарды. Конечно, с

того времени много воды утекло, многое произошло, но у меня такое чувство, что моя

жизнь всегда была такой, как теперь.

Если не теперь, то когда… если не ты, то кто же… Я никогда не собиралась этого

делать. Наоборот, мне нравилось представлять, что однажды мы с тобой встречаемся в Мадриде, или в каком-нибудь другом городе мира и идем выпить по чашечке кофе. Мы пьем и пьем кофе все время, пока говорим о нас с тобой. Я не задаю тебе вопросов, почему ты не

подавал признаков жизни, или почему не отвечал ни на мои сообщения, ни на мои звонки.

Хотя тебе и покажется невероятным, но я продолжаю верить тебе, я знаю, что

однажды ты вернешься.

Я плохо понимаю, зачем пишу тебе это письмо, ведь, пожалуй, ты его никогда не

прочтешь, потому что я не решусь послать его тебе. Скорее всего, пишу только для того, чтобы время не отдалило нас, чтобы не совершило подлости, заставив меня забыть то счастье, которое было у меня с тобой, и для того. чтобы ты тоже не забывал этого.

НАТА.

Ясно, что это не первое письмо, которое я тебе пишу. Я начала писать тебе, потому что

вспомнила рассказ Галеано, который ты читал мне ночью перед сном. В нем рассказывалось о трех ворах, забравшихся в дом старика и унесших сундук. Они думали, что он полон денег. А когда они, наконец-то, с большим трудом открыли его на берегу реки, то увидели, что в нем нет ни гроша, а одни только письма, которые старик получил за всю свою жизнь от женщины, которая его любила. И вот воры спорят, что делать с письмами. Один говорит, что надо выбросить их в воду, другой предлагает сжечь, а третий, третий говорит, что единственное, что они могут сделать, это снова вернуть письма их владельцу. И они решают снова посылать их старику по одному письму в неделю. Этот рассказ заканчивался такими вот словами: “ Даже в благословенном Сан-Педро было слышно, как бьется сердце старика, когда издалека он видел приближающегося верхом на осле почтальона, в сумке которого ехало его письмо о любви.” Когда ты прочел мне этот рассказ, я подумала, что когда-нибудь в моей жизни будет старичок, которому я стану посылать письма, и когда мы расстались, я интуитивно почувствовала, что этот старичок – ты.

Я нацарапала самое первое письмо и вышла купить гранатово-красный конверт и большой

лист бумаги, чтобы красиво написать письмо на нем. Еще я купила фломастер. Я переписывала письмо четыре, или пять раз, до тех пор, пока оно не получилось идеальным. Я

оставила его на кухонном столе, чтобы отправить на следующий день. Оно будет самым

первым из множества моих писем, которые ты получишь. Утром, я отправилась на почту и, лишь открыв дверь и шагнув за порог, я поняла, что не захватила письмо. Я его забыла. Вернувшись домой, я зашла на кухню. Увидев гранатовый конверт, лежащий на столе так же, как я его оставила прошлой ночью, я подумала: “ Ната, это знак, не бери это долбаное письмо, оставь его там, где оно лежит”. Я закрыла дверь и пошла на работу, а когда ночью вернулась домой, то сунула письмо в коробку, куда сложила кое-что из твоих вещей: послания, фотографии наших с тобой путешествий, чеки каких-то ресторанов, в которые мы собирались пойти снова.

Быть может, ты уже и не будешь моим стариком с письмами, потому что никогда не

получишь ни одно из них. Неважно. Ведь с тех самых пор, как ты ушел, ты – мой невидимый друг. Я всегда с тобой. Я не вижу тебя, но ты здесь. Я не касаюсь тебя, но несу в каждой клеточке своих рук. Ты не слышишь меня, но я громко разговариваю с тобой. Я рассказываю

тебе о своей работе, о жизни моих друзей и вот, наконец, я рассказала тебе о Мауро.

- Слушай, серьезно, тебя зацепил этот чувак? – спрашиваешь ты. – И потом, Ната, не знаю,

у тебя с ним не особо-то получится, правда.

Я рассказала тебе о сообщении Мауро, о кофе, которое он хотел выпить со мной и обо всех

сомнениях, нападающих на меня, когда я думаю о том, чтобы остаться с ним. Ты ответил, что нет ничего такого в том, чтобы остаться и выпить с кем-нибудь кофе.

- И без тебя знаю, что нет ничего такого, – сказала я. – Но, мне кажется, я не готова к

новым отношениям.

- К отношениям? – спросил ты, умирая от смеха. – Ната, остаться с кем-то, чтобы выпить

чашечку кофе вовсе не означает далеко идущих отношений.

- Вот блин! – ответила я. – Да знаю я, и нет необходимости, чтобы ты трындил мне об

этом. Но если вдруг?.

- Если вдруг, что? – сказал ты.

Ничего, ничего не может быть. Кофе ничего не значит, но я хочу сказать вовсе не это. Я

хочу сказать, что, с одной стороны, я хочу остаться с Мауро, а с другой стороны – боюсь. Не знаю, почему, но боюсь. Я подумываю составить некий документ и, если, в конце концов,

останусь с Мауро, чтобы выпить кофе, то принесу его с собой – пусть он его подпишет.

Этот документ гарантирует счастье Наты Фортуна.

Этот документ требует от нижеподписавшихся, чтобы они развлекались,

наслаждались, колесили повсюду и были счастливы на протяжении всего времени, которое будут проводить вместе.

Договаривающиеся стороны не будут причинять друг другу боль, не будут плакать, разве

что от смеха, они будут на равных, не принижая друг друга, будут поддерживать отношения друг с другом на расстоянии, не станут жить вместе, пока не влюбятся, не станут ссориться, чтобы потом мириться и снова ругаться, не будут ревновать к другим парам, или другим людям, и не станут позволять третьим лицам вмешиваться в их отношения.

Они берут на себя обязательства поговорить обо всем, прежде, чем объявить о разрыве,

если вдруг один из двоих решит, что в его жизни есть другой человек, заслуживающий большей жалости, чем нынешний напарник, с тем, чтобы вторая договаривающаяся сторона поняла и приняла этот разрыв без драм, боли и сожалений.

Галеано, Эдуардо – уругвайский писатель

Глава 12. Пивко.

Встретиться с Мауро стоило мне кучу усилий, не из-за того, что я не хотела его видеть, а

из-за неразберихи, поскольку мы были похожи на двух президентов правления, которые не смогли найти свободного времени в своих ежедневниках.

Мы собирались встретиться в понедельник, после работы, но у меня возникли кое-какие

осложнения и, в конце концов, я не смогла.

Тогда, мы договорились на вторник, но вечером, в последнюю минуту, он прислал мне

сообщение, что у него что-то там случилось, не знаю, что, и мы опять не встретились.

В среду у меня самой вдруг случился перекос и я решила, что, если он пришлет мне

СМС-ку, я не стану отвечать, чтобы казаться недоступной. Ведь накануне он дотянул до

последнего! А он не написал, так что мне не пришлось прикидываться ни твердой, ни податливой.

В полдень четверга он прислал мне СМС-ку: “ Я – в Лиссабоне до второй половины дня

субботы, возможно, мы сможем увидеться вечером, ближе к ночи.” Меня взбесило, что его не будет в Мадриде до субботы, и я переменила манеру ответа, стараясь казаться на этот раз безразличной. Я дождалась вечера, и перед тем, как лечь в постель, ответила ему, притворившись, будто только что увидела сообщение: “Ой, прости, весь день я была жутко занята и не прочла твою СМС-ку… В субботу? Ты ставишь меня в неловкое положение, у меня уже есть планы. Но, так, или иначе, поговорим.” “Как хочешь. Целую.”

То, что больше всего меня беспокоит в себе самой, так это то, что я себя знаю. А раз я

себя знаю, то мне отлично известно и то, что, хотя я и вякнула про неловкое положение, но это “так, или иначе, поговорим” все равно, что сказать “позвони мне, и мы встретимся”, ведь я имела в виду “позвони мне”. Короче, я поняла, что буду висеть на телефоне всю субботу в радостном ожидании, что позвонит Мауро, и назначит встречу. Он мне не позвонил, так что ничего и не было.

И, наконец, будто нам это и не нужно, мы встретились только вечером в следующий

четверг. Я уже и не надеялась, потому что думала, что мы так никогда и не соберемся на чашку кофе. Но, как раз в тот момент, когда я села в машину, чтобы вернуться домой, раздался телефонный звонок:

- Тебе удобно встретиться сегодня?

- Идет, – ответила я, согласившись на встречу. – Вот только где?

Он сказал, что у него было на примете одно отвязное местечко, которое открыли недавно

в Латинском квартале, и, если я не против, то он предлагает посидеть там.

- О’кей, нет проблем, – одобрила я.

Ты идешь на свидание с чуваком, с которым едва знакома, о котором почти ничего не

знаешь, кроме каких-то вещей, связанных с твоей работой, и при этом наряжаешься так, будто давно встречаешься с ним, хоть он об этом и не знает, – все это довольно странно. Я

нервничала, ведь после Альберто я ни с кем не встречалась. И дело не в том, что я ни с кем не знакомилась. По вечерам многие знакомятся, но знакомство и свидания – это совсем не одно и то же. По вечерам ты дурачишься с одними, с другими, но потом ты уходишь и, вероятней всего, никогда больше не увидишь их в своей жизни. Но с Мауро все по-другому, потому что хоть он и не каждый день находится в агентстве, но всякий раз, когда у него встреча он появляется там, и, как ни крути, а он с твоей работы. А поскольку он с твоей работы рано, или поздно, ты встретишься с ним, а значит, ты должна следить за тем, что говоришь, ты не можешь болтать всякие глупости, тогда… О чем же говорить?

Поначалу я не знала, как себя вести. По правде говоря, войдя в бар и увидев Мауро, я даже

не знала, поцеловать ли мне его, или нет. В итоге поцеловала, потому что в жизни все намного проще, чем в твоем воображении. Мы заказали пиво, и стали говорить о цветах, поскольку у нас не было другой темы для разговора. Он припомнил недавний букет и спросил, живы ли цветы. Я призналась, что они протянули только несколько дней, потому что я забывала сменить им воду. Он заметил, что те, у кого есть цветы, должны их поливать. Я ждала, что он спросит, кто мне их прислал, но он этого не спросил. Так что я ушла еще за двумя банками, а когда вернулась, мы начали говорить о работе. Это единственная наша общая тема.

На третьем заходе мы продолжали говорить о работе, но болтали обо всех, что гораздо

интереснее.

На четвертом мы принялись говорить об игорных заведениях.

На пятом – говорили о путешествиях.

На шестом пивном заходе мне показалось, что Мауро был очень милым и славным, и что

мне нравится болтать с ним.

На седьмом он неторопливо придвинулся ко мне, еле слышно проговорив: “Ты очень

красивая”, и поцеловал. Когда ко мне вернулось дыхание, я посмотрела на Мауро и сказала:

- Тебе этого не понять, Мауро, но я хочу уйти домой.

И ушла.

Глава 13. Отношения с Мауро в двух словах.

Мне не удалось объяснить свой глупый уход Рите с Карлотой. Мы устроили заседание

круглого стола в доме моих родителей, стоящем средь чистого поля. Здесь мы можем только есть, пить и разговаривать, поскольку в радиусе пяти верст в округе ничегошеньки нет. Прежде чем поехать в никуда, мы пошли затовариться в местный супермаркет.

- Не приходите с едой, от которой я толстею, – сказала Карлота, улучив момент, чтобы

поболтать с кем-то по мобильнику, поскольку в доме нет связи.

Мы с Ритой наполнили тележку, положив в нее пакет лимонов, дюжину банок тоника,

бутылку джина и направились к Карлоте, с головой погрузившейся в разговор. Тележкой,

полной выпивки, мы двинули ей по заднице.

- Вы че? – взвизгнув, подскочила Карлотта.

- Ну вот что, давай-ка, кончай трепаться и идем за овощами, ты ведь из нас

единственная, кто умеет их выбирать.

Когда мы вместе, я вполне счастлива. И если бы они не приходили побыть со мной в эти месяцы, я была бы уже мертва. Вскрыла бы себе вены, или напилась снотворного...

Снотворное – лучше, потому что вскрытие вен вызвало бы большую шумиху, это слишком

скандально. Хотя однажды мне рассказали, что таблетки тоже не очень-то хороший выбор,

потому что когда тебя находят, все простыни заблеваны и стоит жуткая вонь. Иногда я размышляю, какой будет жизнь без меня, если б я умерла, и кто придет на похороны. Было бы классно, если бы прочитали что-нибудь из того, что мне нравилось, а, быть может, включили красивую музыку. Думаю, они спорили бы о музыке, а поскольку мне нравится любая музыка, они не знали бы, что выбрать. Рита сказала бы, что лучше всего поставить один из тех дисков, которые она мне записала для прослушки в машине. Пусть он звучит во время прощания. Карлотта заметила бы, что идея замечательная, но в этом случае придется просить разрешения установить перегородку, потому что народ счел бы это праздничным прощанием. После поминок они должны были бы удалить номер моего телефона со своих мобильников, и мы больше никогда не увиделись бы. Однажды я прочитала в книжке “Помоги себе сам”, что если кто-то думает о своей смерти, то это оттого, что он – эгоцентрик. А я думаю об этом из любопытства. Ох уж это любопытство! Я не рисую себе картин, как я умираю, а просто представляю, что умираю. А потом размышляю, кто бы тебе позвонил, и что ты стал бы делать, узнав о моей смерти, было бы тебе жалко меня, или нет. Зная тебя, могу предположить, что, вероятно, ты даже не пришел бы на похороны, чтобы не встречаться с немым укором моей семьи и друзей, к чему тебе лишнее беспокойство. Ты пришел бы на кладбище несколько дней спустя, чтобы положить цветы, которые никогда не присылал мне на работу. Уверена, ты плакал бы. Стоя в одиночестве перед моей могилкой, ты проливал бы слезы, прощаясь со мной, точно так же, как в тот день, когда ты меня бросил. И ты сказал бы мне: “Прости меня, любимая, прости”. Стоп! Кончай! Хватит!

Добравшись до дома, мы потратили два часа на то, чтобы растопить камин и приготовить кабачки, фаршированные мясом с сыром. Сидя у камина, мы нарезали салат из свежих фруктов и налопались оливок с огурчиками, потеряв счет банкам пива, которые успели выпить.

Вкратце я рассказала им о “чашечке кофе” с Мауро. В ответ они в один голос заявили, что я была дурой и, что останься я тогда, разом выбросила бы Бето из головы. Рита сказала, что ничто так не лечит, как новая любовь. А Карлота добавила, что, если я не вылезу из своей раковины, то и вовсе стану похожа на новоиспеченную мусульманку. По ее мнению, первое, что я должна сделать, это очистить свой разум, избавиться от мыслей и заново раскрыться, идя навстречу новым ощущениям, особенно сексуальным.

- Да идите вы, оставьте меня в покое, – сказала я подругам. – Для того, чтобы мне кто-

нибудь понравился, должно случиться землетрясение.

- Какое еще землетрясение, – рявкнули они. – Что ты мелешь! Провести ночь,

кувыркаясь в постели, еще не означает встретить мужчину своей жизни. Сколько еще будет так продолжаться? В конце концов, ты и так уже год провела без мужика.

- Мне все равно, – ответила я.

- Да уж, конечно, конечно, все равно, но мы уже видели.

Рита поведала нам о своих отношениях с тем аргентинцем. О том, что они, в который уж раз, расставались, потому что этот тип говорит, что у него много работы в открывающемся игорном клубе, и теперь он не может уделять ей столько внимания, сколько уделял раньше. Мы с Карлотой спросили, о каком внимании идет речь, если его и раньше-то никогда не было заметно. Рита упорно стояла на своем, утверждая, что прежде он каждую неделю звонил ей. Пусть они и не встречались, но Рита знала, что он думает о ней. Ведь он сам шептал ей об этом, а у него такой аргентинский акцент! Он посылал ей песни на фейсбук, а вот теперь заявил, что хочет иметь более свободные отношения. Рита подозревает, что он говорит так, потому что перекинулся на других.

- Точно, – сказали мы с Карлотой. – Наверняка переключился на других.

- Вы это просто так говорите, или уже видели его с кем-нибудь, – задала вопрос Рита.

Мы ответили, что видеть не видели, но так думаем. Она попросила нас немедленно сообщить ей, если вдруг мы когда-нибудь увидим его с кем-то. “Ладно”, – согласилась Карлота. Я же ответила, что не скажу ей об этом, потому что, если ты знаешь, что твой парень с другой девчонкой, твоя самооценка падает, возникает такая невероятнейшая боль, что потом и не излечишь. Она заставила меня поклясться в том, что я рассказала бы ей о случившемся, произойди с ней такое. Я поклялась, лишь бы она оставила меня в покое, но, на самом деле, я и не подумаю рассказывать ей об измене, и точка.

Карлота продолжает мутить со своим возлюбленным бойфрендом. Он гораздо моложе ее, ему нет и тридцати, и он такой красавчик – очень приятный и веселый. Ради него она бросила своего жениха, любовь всей жизни, который тоже был необыкновенным, но не таким славным. Их роман закрутился на работе. Карлота не намеревалась продолжать интрижку на раз (“Это так, на пробу”, – сказала она нам), но потом, за первой пробой последовала вторая, потом еще, еще и еще до тех пор, пока эта история с треском не вышла из-под контроля. Об этом прознал “любовь всей ее жизни”, Карлотта ушла из дома, в котором она жила вместе с ним и сняла каморку, чтобы жить одной. Очень быстро Хоас заимел там не только зубную щетку и крем для бритья в ванной, но и занял половину гардероба своими вещами, включая лыжи и самокат. Он притащил также велосипед, который всегда стоит прислоненным к стене гостиной.

Когда мы закончили есть, шел уже седьмой час. Наевшись до отвала, мы вышли из дома сделать кружок по полю, чтобы немножко растрястись. Мы распевали из Экстремадуро, а поскольку невозможно знать все слова его песен, потому что они длиннющие и почти не

имеют припева, у нас выходила только часть каждой из них.

- “Где твои поцелуи, которые ты мне подарила? В коробочке-е-е.”

- Послушай, ведь не подарила, дарила.

- Подарила... “Где твои поцелуи, которые ты мне подарила?”

- Нет, дарила. Вот, “Где твои поцелуи, которые ты мне дарила?” Дарила.

- Дарила? Ладно, пускай, я думаю, что подарила, но раз ты говоришь, дарила, пусть будет дарила.

- “Где твои поцелуи, которые ты мне дарила? В коробочке-е-е.”

- Ой, нет, твою-то мать, там же – должен.“Где эти поцелуи, что я тебе должен?”

- Вот ведь, и правда, должен.

- “Где эти поцелуи, что я тебе должен? Они в коробочке-е-е, которую я никогда не ношу с собой на груди у сердца, чтобы ее у меня не отняли...”

* “Dónde están los besos que te debo? En una cajita, que nunca llevo el corazón encima, por si me lo quitan…” – слова из песни “A Fuego” в исполнении Extremoduro с альбома “Yo, minoría absoluta” (2002)

Глава 14. Лень.

Вот и опять воскресенье. Я только что пришла домой, после того, как просидела здесь все

утро, тупо теряя время.

Я обленилась. Эта неделя прошла. После нашей посиделки со всеми душевными

излияниями под джин-тоник, устроенной в домике средь полей, я решила, что пора прекращать все эти выходы и попойки, я должна позаботиться о себе. И чем я закончила? Тусила семь дней из семи, все семь дней этой недели.

В понедельник Альвару захотелось, чтобы мы пошли в магазин, который торжественно

открывал его друг. Нам было как-то лень, и Альвар сказал, что если мы не хотим идти с

ним, ничего страшного не произойдет, он пойдет один, но, чтобы в этом случае, мы ему

потом не жаловались, что его приятель не сделал нам скидку. Вот мы и пошли.

Во вторник Карлота напомнила нам о выставке, о которой мы в свое время долго болтали,

и хотели ее посмотреть, но до сих пор так и не посмотрели. Если мы не пойдем сейчас, то все

пропустим, поскольку выставку скоро закроют. Мы пошли.

В среду позвонила Рита, поскольку в семь они представляли потрясную книгу. Она

сказала, что мы классно проведем время, если туда пойдем. А потом, после презентации, мы могли бы сходить в кино. Там крутят фильм одного из режиссеров, который запал нам в душу, и на фильме которого мы так славно рыдали. Что поделать, мы пошли.

Ну, четверг, он и есть четверг, сам Бог велел пойти. Мы и пошли.

В пятницу пошли, потому что уже договорились.

В субботу – без вопросов.

А сегодня в воскресенье утром мы не договаривались, но пропустили аперетивчика в

центре, и все дружно разошлись по домам, потому что больше нам нечего было

делать.

И вот я здесь, валяюсь на диване, думая о том, что воскресные вечера должны исчезнуть

из календаря. Чтоб их вовсе не было, пропади они пропадом!

…

…

Хм, интересно, а что делает Мауро?

На следующий день, после того, как мы страстно поцеловались, и я бросила его в баре, он

прислал мне сообщение: “ты в порядке?”. Я написала: “да”. В тот день мы больше не

переписывались. Это была пятница. Мы также не писали друг другу ни в субботу, ни в

воскресенье. Но на этой неделе я послала ему далеко идущую СМС-ку: “Мауро, как дела?” Он мне не ответил. О-па! я начинаю привыкать к тому, что парни не отвечают на мои послания.

Большая разница – просто общаться с парнем и по-настоящему встречаться. Когда ты

посылаешь сообщение любимому, то знаешь, что он тебе сразу ответит. Если же он тебе не

ответил, то просто потому что не видел, или был за рулем. Разница в том, что ты можешь не смотреть вечно на мобильник, ожидая сигнала, можешь даже расслабиться, находясь в тишине, и ничего не происходит. Разница в том, что ты понимаешь, что он тебя любит. Не потому что он сказал тебе об этом, а потому что он заставляет тебя почувствовать это.

Глава 15. Тридцать девять с половиной.

Сегодня четверг, и я болею. Во вторник меня лихорадило, но поскольку температура была

всего 38 я встала, приняла таблетку ибупрофена и пошла на работу. Ночью я поставила градусник и выяснила, что у меня 39 с половиной. Такой температуры у меня не было с тех пор, как я была маленькой. Мало того, что жар у меня сопровождается необычным

ощущением в теле, так впридачу еще болит горло, и из-за насморка ты не можешь дышать.

Словом, состояние мало того, что необычное, так еще и жутко отвратительное. В семь утра я

послала сообщение маме, а в 7.45 она с отцом на пару появилась на пороге, чтобы отвезти

меня в неотложку. Как же прекрасно иметь родителей, которые в любое время дня и ночи

приходят за тобой. Врач выписал антибиотики и велел лежать в постели, так что родители

какое-то время побудут у меня, потому что переживают. Они до сих пор не понимают, что это Бето оставил меня, а не я его:

- Теперь-то уж мама поймет… И когда он вернется, то скажет: “а вот хрен тебе!”

Это получается так изящно, когда мама говорит “хрен тебе”, поднимая средний палец.

За все время, что я живу здесь, в квартире никогда не пахло так приятно. Этот аромат

витал в воздухе, когда она готовила бульон. В это время папа направился в супермаркет за

продуктами, и мы заказали ему клубнику и круассаны. Когда он вернулся, то набил

холодильник разными вкусными вещами. Это меня так взволновало, что я даже сделала фото

на мобильник. Потом они ушли, а я весь день провалялась в постели. К вечеру температура

опять подскочила до 39, а когда упала, то пижама была насквозь сырой от пота.

Мне приснился кошмар. Я бегала среди каких-то мрачных, похоронных зданий. Мне было

страшно, потому что за мной гналось какое-то чудовище. Оно то и дело догоняло меня, вот-вот хватая за свитер своей ужасной лапищей. Я свернула на какую-то улицу, и мне удалось скрыться за углом. Я мчалась так быстро, что от усилий у меня заболели ноги, и сердце выпрыгивало из груди, но я хотела одного – удрать, скрыться. Мне чудилось, что этот монстр – ты, и я не понимала, почему я убегала от тебя, и почему ты внушал мне такой страх. Внезапно я оказываюсь на хорошо освещенной площади,большой и светлой, и вижу тебя. Ты поджидаешь меня с распростертыми объятиями и кричишь мне: “Давай, Ната, иди! Ну, иди же ко мне!”. Тогда я срываюсь с места и со всех сил бегу к тебе. Ты обнимаешь меня, и я чувствую, что уже ничего плохого не может случиться.

Проснувшись, я протянула руку, чтобы коснуться твоей кожи, как делала это всегда, но…

тебя не было рядом.

Только что позвонили родители и спросили, не оставить ли мне собаку на несколько дней.

С собакой мне будет не так одиноко. Я ответила им, чтобы они не преувеличивали, и я не одинока. Но, Бог ты мой, я одна, и как же мне одиноко!

Глава 16. Твою мать

В четверг я встретилась с Дани и Мартиной. Это твои друзья, с которыми мы столько раз

встречались, когда были вместе, и которых я ни разу больше не видела с тех пор, как мы расстались.

Мы поцеловались, обменялись высказываниями типа “сколько лет, сколько зим”, и втроем

пошли выпить что-нибудь в бар “Маласанья”, где столько ночей проводили вчетвером. Сложилась несколько неудобная ситуация – я знаю, что они продолжают встречаться с Бето, и сейчас я не решалась расспрашивать их, а они, в свою очередь, не решались задавать вопросы мне. Но поскольку алкоголь развязывает язык любому, Дани уже после второго бокала завел разговор:

- Как поживаешь, Ната?

- Как поживаю? В смысле, после Бето? Ну, нормально, устраиваюсь потихоньку.

Молчание.

- А он? Как там он? – спрашиваю я.

- Хорошо… С ним все в порядке, он устраивает свою жизнь. – Он улыбнулся и опустил

глаза.

И снова молчание.

- Ну как, у него полно работы? – говорю.

- Да выше крыши! По правде говоря, он выполняет заказ какой-то важной шишки. Он

говорит, что это – проект его жизни, за который он получит уйму денег…

- Вот как, я рада… Оно и к лучшему, значит поэтому он и не звонил мне с тех пор, как мы

расстались, у него много работы.

- Ну да, не знаю, наверно, поэтому, – сказал Дани, глядя куда-то в сторону. – В любом случае, если хочешь с ним поговорить, позвони ему сама, а?

- Я бы ему не звонила, Ната, – прервала нас Мартина. – Я думаю, он еще не собрался с

силами и не готов к встрече с тобой. Вот увидишь. Потом, позже, он сам тебе позвонит.

- Зашибись! Что значит он “не собрался с силами, чтобы встретиться со мной?” Хотела бы я знать, черт подери, что такого я ему сделала?

- Послушай, – вмешался Дани. – Здесь немножко другое, не то, что “ты сделала ему”, а то, что “вы оба натворили”.

- Я же тебе и втолковываю – мы разошлись, вот. Это единственное, что мы с ним натворили, ни больше, ни меньше. Скажу точнее, – это он бросил меня... А вы говорите об

этом так, словно это я виновата.

- Не-е-ет, что ты! Это не так, подружка, расслабься, мы не говорили, что ты виновата, здесь вообще нет ничьей вины. Единственное, что мы сказали – Альберто стоило большого

труда и сил принять решение уйти от тебя... Мы сказали только это.

- Круто, блин, а я?! Что творится со мной?! А мне это ничего не стоило, так, мне по фиг?!

Да ясно же, как Божий день, чего мне это стоило! Стоило и стоит. Вы себе не предствляете, как сложно все начинать с нуля, снова выстраивать жизнь, какой она была раньше, снова быть одной... К тому же я не понимаю, зачем вы это говорите. Ведь я столько раз звонила

ему, чтобы узнать, как он, но он никогда мне не отвечал...

- Да ладно, сначала он тебе отвечал.

- Ну да, конечно же, отвечал, сначала он отвечал... Первые три дня, вы это хотели сказать? С тех пор он словно воды в рот набрал. Мне пришлось ходить к психотерапевту, потому что я думала, что покончу с собой от боли, а он даже не удосужился послать сообщение. Я уж не говорю о телефонном звонке, нет, просто послать сообщение, спросить: “Малыш, как ты? С тобой все в порядке?” Ведь мы прожили вместе почти три года, разве не так?

- Успокойся, Ната, об этом узнает весь бар.

- Ну и пусть узнают, Мартина. Пусть узнают, что я очень зла на Альберто, я в бешенстве, и что наши отношения были ложью, потому что ты не можешь вот так запросто, одним махом, порвать с кем-то, уйти и исчезнуть навсегда...

- Видишь? Я, как в воду глядел, ведь знал же, что мы не должны были затрагивать эту тему.

- Дани. Ты знаешь, с каким человеком я жила? Знаешь? А вот я теперь не знаю, клянусь.

- Ну, ладно, ладно тебе, – сказал Дани. – Я думаю, вы оба никогла не знали друг друга по-настоящему. Вот так, не зная друг друга, вы и жили. Жили вместе, но каждый имел свой дом. Вы не хотели иметь детей, желая наслаждаться жизнью. Вы вроде обручены, но и свободны.

- Ты че? К чему ты клонишь? Неужели все пары должны покупать себе совместное жилье, иметь детей и создавать семью? Неужели существуют только такие пары, пары, которые ты себе представляешь?

- Да пойми же ты, Ната, я говорю не об этом. Вероятно, существовала какая-то частичка Альберто, которую ты никогда не понимала. Он что-то говорил тебе, но скорей всего, на

самом деле хотел сказать совсем другое, вот о чем я говорю.

- Дани, дружок, – предостерегающе произнесла Мартина.

- Что ты хочешь этим сказать, Дани? Ну, говори же, что ты хочешь мне сказать.

- Ничего, Ната, я ничего не хочу тебе сказать... Я только говорю, что ты всегда носила панцирь из брони, а Альберто так и не смог снять его с тебя, как ни пытался, и это очень сильно его задевало. Что бы там ни болтали люди, но большинству из нас хочется иметь вторую половинку, которая полностью будет принадлежать нам, позволит себя любить, которая идет на предложенные ей уступки. Ната, как бы мы ни добивались независимости, твердя себе: “делай все, что захочешь, ведь для этого мы и свободны”, но в глубине души мы хотим иметь рядом человека, который о нас позаботится, заставит нас почувствовать, что мы – главное для него. Мы хотим иметь рядом кого-то, с кем могли бы строить планы на жизнь, того, кто скажет нам, что все остальное для него менее важно. Я думаю, что ты все еще не такая, потому что боишься. Ты боишься, что закончится красивая жизнь, и на смену ей придет повседневность, и эта обыденность кажется тебе скучной, ты думаешь, что она не

придется тебе по вкусу.

- Но не только я была такой, Бето тоже был таким...

- Все равно, каким он был, Ната, теперь уже все равно. Я дам тебе совет, даже, если потом

ты будешь поступать по-своему, как пожелаешь. Ты должна начать идти по жизни с открытой нараспашку душой, не прикрываясь щитом. Тебе очень нравится быть независимой, ты не хочешь иметь связи, лишь бы только тебе не причинили боли, но жизнь – это совсем другое дело. Сначала ты заставляешь почувствовать того, кто с тобой, что мир чудесен, восхитителен: приходы, уходы, путешествия, увлечения... Но, когда наступает момент истины, приходит час окунуться в реальность, тебе не нравится то, что ты видишь. И человек, находящийся рядом с тобой это замечает. Тебе не нравится действительность, Ната, поэтому так тяжело находиться с тобой. Никто никогда не видел, чтобы ты целиком отдалась жизни в хорошем и в плохом, в вымыслах и в настоящем, в захватывающем приключении и в скучных буднях, Ната, в скучных буднях! Когда-нибудь ты поймешь, что скучать с кем-то рядом тоже прекрасно. Сидеть на диване перед телевизором с твоей половинкой вовсе не означает потерять что-то, что ожидает тебя снаружи, Ната, это означает просто наслаждаться совместной жизнью. Всегда кажется, что у тебя есть другие вещи, более важные, но суть жизни состоит в том, чтобы остепениться, жить вместе с кем-то и иметь будущее. Такова жизнь, а остальное – это сказки.

- Дани... Откуда у тебя такой шквал отсталых идей?

- Потому что такова стерва-жизнь, Ната, такова жизнь. Нравится тебе, или нет, но это –

жизнь. И если ты ищешь принца на белом коне, что ж попробуй, но ты не найдешь его, потому что они не существуют.

Я молча смотрела на него. Он тоже молчал.

- Что ж, – он снова поднял бокал. – Оставим эту тему, подружка, зачем мне вмешиваться

в ваши дела. Если захочешь позвонить ему, то позвонишь, и все. Давайте спокойно выпьем по

бокалу и поговорим о других вещах... К тому же, как я посмотрю, ты очень привлекательна, старушка, просто красавица. Видно, что ты счастлива. Уверен, что бы ты ни говорила, ты уже не думаешь о Бето, и твоя жизнь изменилась.

- Да, Дани, изменилась... Просто супер, как изменилась...

Глава 17. Встреча.

- Вот здорово!

- Вот и я говорю, здорово!.. Что ты здесь делаешь? Вот уж кого меньше всего ожидала

встретить.

- Вот черт, и я… У тебя назначено или выпьем что-нибудь?

Диего Сантаклара. Самый первый парень, в которого я безумно, без памяти влюбилась,

и четырнадцать месяцев сидела у него на крючке дни и ночи напролет. Тот самый Диего, сделавший меня ужасно счастливой и жутко несчастной, наставлявший мне рога, тот самый, которого я поклялась никогда не простить. Диего Сантаклара. Здесь, перед самым моим носом, и приглашает меня что-нибудь выпить.

- Классно! Пойдем, чего-нибудь выпьем.

(Какая дура, ну какая же я дура. Мама нет-нет, да и говорит мне это.)

- Ну что? Как жизнь-то движется?

- Да нормально, все путем… А у тебя?

- Прожигаю, как всегда.

- Точно! У тебя все, как всегда, достаточно на тебя посмотреть. Даже не знаю, хорошо

это, или плохо… Работаешь, или как?

- Да, все отлично, я доволен, не могу пожаловаться… Работал почти два года в

адвокатской конторе отца, но мы целыми днями спорили с ним, так что я взял, да и бросил

работу. Я путешествовал, поколесил где-то здесь, а растранжирив деньги, вернулся. Я –

расточитель, как видишь.

- Значит, ты закончил универ?

- Коне-е-чно, старушка, а как ты думаешь?

- Слушай, старик, ты говоришь это так, словно всегда был светилом. Когда мы

учились в универе и тусовали, ты не мог перейти и на второй курс!

- Потому что не хотел. Потом появилось желание, и я за год закончил два курса. Уже сто

лет я адвокат и даже не помню, в каком году закончил учебу…

(Тот еще адвокат, адвокатишка. Уже сто лет как ты, законоед, прикрываешься

непрестанной болтовней. Полагаю, с сознательного возраста.)

- Слушай, Ната, это сколько же мы не виделись? Лет десять?

- Или больше! Думаю, больше…

- Ладно, ты сама-то как? Андрес мне сказал… ты помнишь Андреса? Ну, моего коллегу,

с которым мы тусили иногда?

(Как же я забуду Андреса, твоего сообщника. Вечно он покрывал тебя, а мне оставалось

только рыдать на его плече. Иногда я думала, ну, почему я не влюбилась в него, по крайней мере, так было бы лучше.)

- Конечно… Андрес!

- Так вот он мне сказал, что видел тебя на концерте, что ли, ты выходила оттуда с каким-

то архитектором, и выглядела потрясно.

- Да, это было, но сейчас уже нет.

- Ты уже не с ним?

- Нет.

- Ну надо же! А Андрес мне сказал, что у тебя были планы, и все такое прочее.

- Конечно, были. А теперь вот их нет, такова жизнь.

- Слушай, ты в порядке. У тебя все хорошо?

- Да, а почему ты об этом спрашиваешь?

- Да нет, ничего, просто ты все воспринимаешь слишком близко к сердцу… Потому и

спрашиваю.

- Послушай, Диего, если ты говоришь это из-за того, что я тяжело пережила наши с

тобой отношения, так я тебе отвечу, что до сих пор, поднимаясь по утрам с постели, я Бога благодарю за то, что не с тобой.

(Вот, получи, это тебе в отместку!)

- Ну, подруга, ты даешь, ух, какая же ты! Ничуть не изменилась! Ха-ха-ха, да, старушка,

тогда нам было по двадцать лет, и мы оба были бессознательными… Как же мы ругались, какие скандалы учиняли: я то оставляю тебя, то возвращаюсь, то ухожу, то остаюсь… Я до сих пор вспоминаю наши с тобой примирения… Клевый был трах!

- А ты все такой же грубиян и пошляк, каким был всегда, дружок.

- Но, это же правда, разве нет? Прикинь, а не заняться ли нам и вправду сексом, ведь

что мы с тобой вытворяли, уровень был, что надо! Ты не поймешь, каких трудов мне стоило потом испытать нечто подобное. Блин, да за все это время я так и не добился этого!

(Вот это да, – сказала я, – подумать только. Диего Сантаклара польстил мне. Теперь

оказывается, что лучший трах у него был со мной, и поэтому он не раз наставлял мне рога, видимо для тренировки.)

- Брось, Диего, кончай, не преувеличивай.

- Ната, да ты покраснела. Вот только не говори мне сейчас, что покраснела оттого, что я

заговорил о сексе, это была наша любимая тема… Подумать только, твой архитектор превратил тебя в жеманницу!

- Ты дурак, или прикидываешься?

- Прости, прости, ты же меня знаешь…

- Я тебя умоляю, давай сменим тему.

- Ладно, я ведь тут смотался в Лондон, прожил там два года. Закрутил с одной

танцовщицей-бельгийкой, мы поехали туда вдвоем, это была настоящая катастрофа. И с тех пор ничего постоянного. Я много раз вспоминал о тебе, Ната, о тех безрассудствах, что мы творили, о той свободе во всем, с которой мы жили. Я вспоминаю об этом, как о чем-то

очень-очень ярком…

( Ярчайшее, согласна. Ты заезжал за мной в универ. Ты поъезжал к факультетcким

дверям на “Веспе”, доставшемся тебе в наследство от отца, и мы сматывались в Ретиро, или глотнуть пивка к Монклоа, или же забирались в музей, потому что там была необыкновенная выставка, которую нам хотелось посмотреть. И мы целовались на каждой улице, на каждом углу и в каждом баре. Мы постоянно занимались любовью, а иногда в кровати ты говорил о стихах Феликса Гранде, отмечая, что мы тоже были животными, и занимались любовью инстинктивно. Ты обнюхивал все мое тело и я, не переставая смеялась. Мы были двумя пылкими, влюбленными существами. Как же сильно мы любили друг друга или же только думали, что любили, но абсолютно точно, когда проходил приступ безумства, наступали адские месяцы. Ты безо всякого стыда передо мной начинал увязываться за другими девчонками и я тебе говорила, чтобы мы покончили со всем этим для того, чтобы ты мог делать все, что только пожелаешь. Когда мы расставались, ты умолял, чтобы мы снова были вместе, чтобы потом снова расстаться. Иногда я думала, что вот-вот заболею. В первый и последний раз в своей жизни я умирала от ревности. Я ревновала его к каждому столбу. Я входила в бар и, вместо того, чтобы высматривать пацанов, разглядывала девчонок, которые, по моему мнению, могли бы тебе понравиться. Блондинки могли тебе понравиться за то, что были блондинками, смуглянки – за то, что смуглые, худые – за то, что худые, фигуристые – за красивую фигуру. Я ненавидела их всех. Ты тоже не давал мне передохнуть. Всякий раз, как мы расставались, ты снова и снова сходил с ума, думая, что я могла умотать куда-то с другим. Ранним утром, на рассвете, ты звонил мне, или поджидал у двери бара на своем мотороллере. Я привыкла к подобной жизни и даже подумала, что, вполне возможно, это может продолжаться всю жизнь. Я думала так какое-то время, пока однажды ночью не встретилась с другом, с которым мы не виделись довольно давно. Он сказал, что у меня бесконечно грустный взгляд. “Что тебе сделали, Ната?”, – спросил он. На следующий день я бросила тебя.)

- Очень ярком, Диего. Не знаю, каким еще, но ярким – было.

- И посмотри на нас теперь… После стольких лет, мы сидим здесь, на этой веранде,

перед этим парковым фонтаном… Тебе нравится фонтан, а? Не отводи глаз. Я всегда тащился от твоего взгляда, от того, как ты смотрела на мир... и как смотрела на меня. Я и сейчас тащусь.

( Ну уж нет, дружок, как бы не так, держи карман шире. Теперь я не попадусь.)

- Хватит, Диего, не мели чушь. Прошло уже больше десятка лет.

- И что же? Ты все та же. Лучше, ты лучше.

- Перестань, дурачок, давай расплатимся, мне пора идти.

- Заплатишь за меня, ладно? Я без гроша.

- Ну, конечно, ты все такой же бессовестный наглец, дружок!

- Чтобы ты так не говорила, смотри, ты оплачиваешь пиво, а я дарю тебе книгу.

Внакладе не останешься, еще и в выигрыше будешь. Я дарю тебе книгу, которую только что отхватил... Одолжи ручку, я посвящаю эту книгу тебе.

Он нацарапал что-то на первой странице и протянул книгу мне.

- У тебя номер мобильника тот же? Я могу тебе как-нибудь позвонить?

- Да когда захочешь.

Он никогда мне не позвонит.

- Отлично. Чао, Ната!

- Чао, Диего!

Он подарил мне сборник песен Леонарда Коэна. А ну его! У Диего давний пунктик –

склонность к мелодраме, это водилось за ним всегда. Я прочитала посвящение, написанное им на первой странице: “За такую долгожданную и столь неожиданную встречу. Диего С.” Мне было приятно вновь увидеть его почерк, эти “с”, выведенные наоборот снизу вверх. Я всегда считала, что они придавали налет артистичности всему, что он писал.

Жизнь есть жизнь. Много лет я ничего не знала о Диего, но в глубине души всегда

мечтала увидеть его, ведь этот парень очень много значил для меня, хотя и вел себя, как

козел. Чертово время. Оно все лечит.

“ Веспа”(Vespa) – культовый итальянский мотороллер, выпускаемый концерном Piaggio

Буэн-Ретиро – городской парк в центре Мадрида

Монклоа – Дворец Монклоа в Мадриде, с 1977г. официальная резиденция премьер-министра Испании

Гранде Лара Феликс – испанский поэт, эссеист

Леонард Норман Коэн – канадский поэт, писатель, автор песен и певец

Глава 18. Камни.

Я пошла на ужин к Альвару. Нас было четверо: Альвар, Блас, Рита и я. Я пришла поздно,

и когда вошла в дом, они уже достали аперитив, пили пиво, курили, дымя, как паровоз, и

болтали о политике. Мы провели ужин, споря и оценивая новоиспеченную власть,

мордующую нас, как обычно, потому что мы всегда заканчиваем тем, что с жаром несемся

голосовать, сколько бы Блас ни настаивал на том, что мы должны, хотя бы раз в жизни не

делать этого, чтобы преподать урок политикам, использующим нас. Мы высказали Бласу,

что он размазня, вечно у него одно и то же.

- Ладно, – согласился Блас, – пусть я буду размазней, но если вы считаете, что у нас демократия, то должны сообразить, что демократия не представляет собой власть двоих.

- Да, здесь ты прав, все они дерьмо, – ответили мы. Но что тут поделаешь, нам нравится спорить.

Мы уговорили три бутылки вина на четверых, и к концу ужина настолько вошли в раж,

что стали не говорить, а кричать. Если бы кто-нибудь увидел нас сейчас, то непременно сказал бы, что хоть мы и ненавидим политиков, но хотим быть похожими на них, мусоля без конца одну и ту же тему, и ни на йоту не продвигаясь вперед. Ужин удался на славу, мы отлично провели время.

Поужинав, мы перешли из столовой за столик в гостиной, чтобы выпить кофе, и Блас

принес десерт, который мы с Ритой купили в кондитерской на углу. Рита купила слойки со

сливками, а я – плетенки с миндалем. Мы с ней и не знали, что Альвар и Блас теперь не

разговаривают с булочником.

- Видите ли, у него хлеб замороженный, и меня это сильно взбесило, – пояснил Блас.

- Да ладно тебе, вот только не говори, что все потому, что у него хлеб замороженный, замороженный хлеб везде, – поправил друга Альвар, – расскажи правду, Блас. Расскажи, что

ты не разговариваешь с ним потому, что в День Трех Королей он не приберег для тебя

крендель с трюфелями, который ты так хотел, чем довел тебя до истерики, которая

продолжается и по сей день.

- Блин! Ведь мы покупали у него хлеб каждый день, и, по крайней мере, он мог бы

проявить чуткость в этом деле, зная, что мне очень хочется кренделя на День Трех Королей.

- Хорош, Блас, он мог бы проявить чуткость, но, если ты появляешься в пять часов вечера шестого января, как появился ты, потому что на ночь мы ушли и нам дали тысячу, то уж не жди, что этот человек оставит тебе еще и крендель.

- Отлично, а что здесь такого? Подумать только, теперь мы не разговариваем с булочником по моей вине.

- Блас, признай – из-за тебя. Ведь это ты сказал перестать покупать хлеб у этого ветреного

шалопута... И с того случая с кренделем мы вынуждены ходить за три улицы за несчастным

батоном хлеба.

- Да черт с тобой, спускайся и покупай хлеб у него, если хочешь, пожалуйста, если тебе

так нравится, а то ты говоришь так, будто это я запретил тебе.

- Именно, Блас, запретил, запретил. Ты сказал: “Начиная с сегодняшнего дня, чтоб в этом доме и не пахло хлебом, купленным у Курро, я запрещаю это окончательно и бесповоротно.”

В тот момент я никак тебе не возразил, чтобы не спорить, но должен тебе сказать, что ты

поставил меня в неловкое положение. Лично мне Курро очень нравится, и он не причинил

тебе никакого зла, а я должен переходить через дорогу всякий раз, как вижу его.

- Да ради Бога, здоровайся с ним! Что ты мне-то говоришь?

Это просто партия в теннис. Мяч перебрасывается с одной стороны на другую, не касаясь земли. Совсем запутавшись в этой “хлебной” истории, я окончательно начала думать, что любовь – это сущий ад. Уж если Блас и Альвар, живущие вместе двадцать лет, не смогли закрыть вопрос с хлебом за такой срок и вынуждены ждать, когда случайно встретимся мы с подносом со слойками и плетенками, чтобы начать его решать… и какие же еще вещи скрываются, чтобы вылезти в самый неподходящий момент?

- Кто знает, быть может, вы оба все же перестанете болтать чепуху, ведь кофе уже на столе, – положила конец разногласиям Рита.

Мы подали кофе, и пиршество в кругу друзей продолжалось, пока я не вспомнила о картах

Таро.

- Альвар, сходи, достань карты Таро.

- Веришь ли, их у меня нет. Я оставил их на днях в доме Мариеты, и забыл сходить за

ними.

- Вот, блин, какая досада, а я-то размечталась…

- Ты же можешь бросить камни, Альвар, разве нет? – сказал Блас.

- Ну, конечно, я брошу камни, они тоже очень хороши! Придвинь-ка мне эту цветочную

вазу с белыми камнями…

Я поднялась за вазой. Вот уж никогда не представляла, что камни что-то говорят.

- Все вещи на земле говорят, дорогуша, – сказал Альвар, читая мои мысли. – Все.

Он достал две пригоршни белых камней, поднял руки и высыпал камни на зеленую покерную скатерть, постеленную Бласом. Камни рассыпались в каком-то, только им ведомом,

порядке. Альвар сконцентрировался.

- Я должен спросить у тебя, что ты хочешь узнать? Или мне самому сказать тебе все? –

задал вопрос Альвар, не поднимая от скатерти глаз.

- Как забавно.

- Пока вы играете в камушки, я приготовлю несколько кексов* – заявила Рита. Все хотят кексы?

- Я не хочу, – ответила я.

- Он с другой, – вдруг выпалил Альвар.

- Кто?

- Мой папаша!

- Альберто? Ни за что на свете.

- Он – с другой, твою мать! Здесь это ясно говорится. Вот треугольник, образованный

группой камней. Это – твоя прошлая жизнь, это – настоящая, а вот это – другое, этот камень –

он, и есть еще один, побольше, словно приклеенный к нему. Ты – маленькая, вот здесь и

далека от него. Ты была в его прошлой жизни, но в его настоящей тебя нет.

- Ты совсем дурак, или как? Я же говорю тебе – ни за что в жизни.

- Я говорю только то, что говорят камни.

- Ты все выдумываешь, говоришь мне все это для того, чтобы я разом позабыла о нем.

- Слушай, ты сама меня попросила раскинуть камни, что, не так? А теперь, если тебе не

нравится, что говорят камни, я-то при чем?

- Да пойми ты, Альвар, разве ты не знаешь, что этим топишь меня, уничтожаешь? Тебе же

отлично известно, что сказать мне такое все равно, что избить и оставить истекать кровью на тротуаре. И ты это знаешь, не так ли?

- Да, но разве ты не говоришь, что с тобой все в порядке, и ты не вспоминаешь о нем? –

вмешался Блас. – Зачем треплешься, что отлично проводишь время. А теперь, видите ли, тебе

сказали о Бето, и ты говоришь, что тебя топят… Непонятно, что ты хочешь от него услышать, Ната.

- Альвар, – продолжила я, не обращая внимания на Бласа. – Почему это я должна быть маленьким камушком, а не этим? Почему я не могу быть тем, другим? Почему именно я

должна быть этим дерьмовым камнем?

- Да потому что это так, Ната, понимаешь, это так. Ты только посмотри, Ната, разве ты сама этого не видишь? Ну, видишь? А сейчас уже нет. – Альвар сдернул скатерть со стола, и

камни разлетелись по воздуху. – Игра окончена, вы мне все надоели, я сыт вами по горло. Вы

всякий раз талдычите, чтобы я поведал вам о каких-то вещах, а потом ругаете меня,

устраиваете разнос так, будто это я, блядь, виноват в вашей жизни. Камни, видите ли, моя

выдумка. Если захочешь что-нибудь узнать о Бето, то позвонишь и спросишь у него. Рита, передай кексы.

Рита передала поднос Альвару, Альвар – Бласу, а Блас – мне. Я приняла ударную дозу, а

потом еще две, и до шести утра мы смеялись и танцевали в гостиной под бразильскую

музыку, которую Блас записал вечером. Под музыку, уносившую нас в другое измерение.

Через какое-то время я вернулась домой, даже не вспоминая о той тоске, что навеял на

меня рассказ Альвара. Я больше не думаю об этом, словно никогда и не слышала того, что

сказал мне Альвар. Короче, выключив свет, я крепко-крепко закрыла глаза и уснула.

día de Reyes – 6 января, день трех королей (день волхвов), особенно любимый детьми. Как праздник чудес и подарков

* кекс – доза кокаина

Глава 19. И что же?..

- Ната! Что с тобой?

- Что? Ничего, почему ты меня об этом спрашиваешь?

- Не знаю, ты вдруг так побледнела, я никогда не видел тебя такой…

- Серьезно? Я отлично себя чувствую… Бледная, говоришь?

- Да, девочка, с каждым разом все больше. Ты – какая-то белесая, потускневшая,

бесцветная.

- Не пугай меня!

Но это правда.

- Белесое лицо?

- Лицо, тело… ты вся.

- И здорово заметно?

- Очень, с каждым разом ты все белее… Давай, придвигайся ко мне, посмотрим, какая у

тебя температура… Черт! Да ты же ледяная, Ната! Ты вся, как ледышка.

- Бето, что ты говоришь, ты тоже стал белым. Как странно. Что же с нами происходит?

Все одно, ужин не пошел нам впрок… Посмотри на мои руки, Бето, они прилипли к телу. Я не могу шевельнуть ими!

- Я тоже не могу, Ната, и ноги тоже приклеились, я не могу пошевелиться.

- Ты превратился в мрамор, Бето. Ты – статуя, мраморный человек!

- Это не мрамор – булыжник, чистой воды твердый булыжник. Я – камень, Ната, я –

камень!

- Что же с нами творится! Карау-ул!

- Мы – пара камней, и что такого? Я превосходно себя чувствую, я ощущаю себя Грегорио

Самса. Я – в мире Кафки, Ната, как здорово! Наконец-то я чувствую себя, как он. Я –

литературный персонаж. Это – то, о чем я всегда мечтал! Я могу катиться по этой зеленой

скатерти, подкатиться ближе к другим камням, коснуться их… Посмотри, как я задеваю другие камни, Ната, посмотри, как я приближаюсь к ним!.. Я поговорю вон с тем большим,

он точно расскажет мне что-то интересное.

- Не уходи, Бето, не оставляй меня здесь одну… Я – такой маленький камешек, что даже

не могу катиться. Не уходи, пожалуйста, не уходи.

- Прощай, Ната, проща-а-ай, проща-а-а-ай.

Я проснулась. Какое же дерьмо эта наркота.

Грегорио Самса – главный герой рассказа Франца Кафки, который, проснувшись, обнаружил, что превратился в ужасное насекомое

Глава 20. Ни за что на свете.

Почему он должен был оставить меня из-за другой? Почему это должен быть

единственный ответ? Весь мир считает, что если кто-то кого-то бросает, так это потому, что

встретился на дорожке кто-то другой, и почему это у меня не может быть другой причины?

Я – единственная, кому это известно. Я знала об этом все эти месяцы, знала, что дело здесь в другом. Почему не может быть правдой то, что он мне сказал? Что мы расстаемся на какое-то время, что нас разлучают обстоятельства? Почему не может быть так, что ему нужно было расстаться со мной на время, для того, чтобы разобраться в своих чувствах одному, без меня, потому что ему все надоело, и нужно было искать другие ощущения, чтобы понять, что же он чувствовал ко мне? Я отказываюсь понимать банальность, потому что Бето был оригиналом, он был неординарным, и эта частица его неординарности делала Бето каким-то

особенным. Настолько особенным, непохожим на других, что его никто не понимал, кроме

меня. Я отказываюсь думать, как все, что он меня бросил..

Глава 21. Звонок.

Он мне позвонил. Он только что мне позвонил!

- Привет, Ната.

- Бето…

- Ну, как ты там?

- Хорошо, хорошо… Ну, вот, даже не знаю, хорошо, откуда я знаю… Вот черт, я не ждала,

что ты мне позвонишь. Прости, я немного нервничаю…

- Ты можешь прийти? Я должен с тобой поговорить.

- Конечно, конечно. Когда?

- Если можешь – сейчас, прямо сейчас.

- Через полчаса я буду готова. Где мы встретимся?

- Где всегда?

- Хорошо, давай где всегда. Целую, Бето.

- Целую, Ната.

Спасибо тебе, Господи. Боже ты мой, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо. Я знала, что ты

мне позвонишь, знала, что позвонишь, Альберто, в глубине души, на самом ее донышке, я это знала. Поэтому я и ждала тебя все это время, потому что знала, что ты снова вернешься

ко мне. И больше того, мы будем “где всегда”. То, что ты романтик – это одна из вещей,

которые мне больше всего в тебе нравятся.

Глава 22. Удар.

- Ты отлично выглядишь в этом платье, оно – новое?

Я сказала, что платье новое, что не знаю, что со мной творится, и что я нервничаю. Бето

ответил, что это нормально, и он тоже нервничает, хотя это не так заметно, как у меня. Он

спросил, что я хочу выпить. И я ответила, что выпила бы кофе.

- С молоком, верно?. О'кей, пойду закажу чашечку. Дойду до стойки и сразу вернусь.

Во всем моем теле – дрожь. Когда мы встретились, то поцеловались. Он – Креонт?

Бето пришел и сел рядом со мной.

- Ната, какая ты красивая…

- Спасибо!

- Дело в том, подружка, что я даже не знаю, с чего начать…

- Может, с самого начала?

- Да, конечно, только где оно, начало? – он поболтал лед в бокале с виски. – Дай Бог,

чтобы я сумел хорошо объяснить тебе все, но у меня нет ни малейшей идеи. Ума не приложу,

как бы тебе это сказать… – Бето очень медленно отхлебнул глоток и поставил бокал на стол.

– Ната, довольно долго я не хотел замечать происходившего, я предпочитал поступать так, как все, как обычно: ты, я, наша совместная жизнь, наши планы… Но наступило утро, когда я понял, что не мог дышать. Я почувствовал, что задохнулся, потому что мир захватил

меня… В тот день весь вечер лил дождь, и за час до конца рабочего дня я позвонил тебе,

чтобы ты ни с кем не оставалась после работы, потому что мы должны были поговорить. Я сказал тебе, что необходимо время, чтобы понять, что же я хотел…

Он снова помешал лед и посмотрел на меня.

- Знаю, что я просил у тебя время, Ната, но для меня все уже было поздно. Уже много

месяцев я отлично знал, чего хотел, но не решался признать это. Я не хотел верить себе, не

хотел громко, во весь голос, сказать себе об этом, и меньше всего хотел сказать это тебе.

Сначала я подумал, что все это у меня пройдет, что это был всего лишь каприз. Ведь, в конце

концов, если это проходило у всех, то почему не пройдет у меня. Я был сыт по горло выслушиванием своих коллег. Они не один год живут со своими подружками, и вдруг внезапно увиваваются за какой-нибудь девчонкой на празднике, потом за другой, еще и еще, продолжая жить со своими парами. Черт, почему такое не могло произойти со мной? Когда

ты проводишь время с одним и тем же человеком, почти нормально, что появляется кто-то,

кто заставляет перевернуться все внутри тебя, но потом это проходит. Ты ее трахаешь, и все

заканчивается, так? И если никто ничего не узнал, ты продолжаешь и дальше жить своей

жизнью, вот и все… Но для меня этим не закончилось, Ната. Я по уши влюбился, из-за нее я

сошел с ума, совершенно сошел с ума. Сколько бы я ни старался не думать, я все больше и больше думал о ней. С того момента, как я видел ее утром в студии и до тех пор, пока мы

выходили из дверей, я думал о ней… Я был, как помешанный, со мной никогда такого не

случалось. Если она не приходила на работу, я весь день проводил на нервах, если она не

отвечала на мои сообщения, я бесился, если она разговаривала с другим, меня сжигала

ревность… На протяжении нескольких недель я чувствовал себя в замешательстве, Ната, у меня не было почвы под ногами. Она не хотела ничего предпринимать, не хотела сделать ко

мне ни шагу, пока я не оставлю тебя. Так она превратила меня в жалкое создание: я хотел

быть с ней, но не решался бросить тебя. Я не знал, как тебе об этом сказать, я никому не

хотел причинять боль, и в конце концов… Смотри: я причинял боль тебе, ей и себе самому.

Думаю, именно поэтому мы начали с тобой ссориться, поэтому ты замечала, что я

раздражительный, не такой, как всегда. Поэтому ты все время спрашивала меня, что со мной

происходит, а я делал вид, что не слышал тебя… Клянусь, я очень часто думал рассказать

тебе обо всем, о том, что меня угнетало. Сколько раз я говорил самому себе: “Расскажи, черт

возьми, расскажи ей обо всем, что с тобой происходит. Уверен, она тебя поймет.” Я хотел попросить тебя, чтобы ты помогла мне сделать так, чтобы ничего не произошло, чтобы ты крепко держала меня и не позволила упасть, схватила меня и успокоила, словом добилась бы того, чтобы я забыл о ней… Ты даже не представляешь себе ту боль, которую я чувствовал, зная, что врал тебе, Ната. Тебе, которая всегда все понимала, поддерживала меня во всех моих начинаниях, которая часами поджидала меня в одиночестве, потому что возникали

сложности с проектом. Я врал тебе, Ната, тебе, продолжавшей любить меня, и которую я уже не любил. Помню, когда я снова был с ней, пришел домой под утро, на рассвете и увидел

тебя, такую милую, нежную, то подумал: “Нет, я не могу так обойтись с ней, не могу”. А вот

теперь я это делаю, Ната. И если я пришел сейчас, то потому, что мне необходимо попросить

у тебя прощения… Я знаю, что ты провела месяцы, тоскуя, потому что я не звонил тебе, не

отвечал на твои сообщения, не подавал признаков жизни. Но что ты хотела бы услышать от меня? Чтобы я позвонил тебе и сказал: “Я счастлив, я встретил женщину своей мечты, своей

жизни и очень сожалею, что тебе было так плохо?” Конечно, скорее всего, я должен был

сказать тебе об этом раньше, но я не смог, подружка, не мог до сегодняшнего дня, когда я

снова чувствую в себе силы сидеть напротив тебя и смотреть в твои глаза… Помнишь, ты

много раз спрашивала меня, какой была любовь? Помнишь, как ты спрашивала об этом? А я

говорил тебе: “Черт, малышка, она такая, какой мы ее чувствуем”. А вот теперь я понимаю,

что, вероятно, то была не любовь, потому что она осталась во мне какой-то маленькой, незначительной. Любовь – больше, гораздо больше. Твое сердце делается огромным, чтобы

вместить в себя другого человека, ты не знаешь до какой степени огромным оно становится,

Ната, ты даже не представляешь. Хочется расти, строить бесконечные планы, быть не только

вдвоем, а чего-то большего, смотреть на нее и думать, что ты хочешь иметь что-то от нее, частицу ее тела, ее жизни… Вот что со мной происходит, Ната. А что-то от меня растет внутри нее, и я пришел сказать тебе об этом. Я не хочу, чтобы кто-нибудь рассказал тебе об этом раньше меня. И… еще, я в долгу перед тобой: ведь ты заставила меня поверить в то, что жизнь могла быть чудесной, и в частности, заставила чувствовать себя так, как я чувствую себя сейчас. За это я тоже в долгу перед тобой.

На бар упала атомная бомба. Думаю, меня сейчас вырвет.

Креонт- царь Фив, персонаж древнегреческой мифологии

Глава 23. Тишина.

Это не та тишина, что снаружи, а та, что внутри. Я не хочу никого видеть, не хочу ни с

кем разговаривать. Я хочу только тишины.

Глава 24. Нет ничего невозможного.

Оказывается, нет ничего невозможного, возможно все. Ты перестал меня любить.

Часть 2

Глава 1. Планы на реальную жизнь.

Сегодня я взглянула на календарь – прошло шесть месяцев. И дело вовсе не в том, прошло

ли уже шесть месяцев, или только, просто они прошли. Прошло шесть месяцев, и точка. Точка. Я должна поставить точку здесь и сейчас. Понять бы только какую ставить –

отдельную, или три подряд. Лучше – просто точку. Нет, лучше – три подряд, а еще лучше –

точку и троеточие. А, какая разница, важно то, что у меня есть планы и намерения.

Намерение 1. Поменьше развлечений, особенно по ночам.

К этому вопросу я должна подойти очень серьезно, потому что одно дело – выйти развлечься иногда и совершенно другое – по обычаю, в любой день недели. Все равно, в четверг, пятницу, субботу, или воскресенье. По барабану для чего я выхожу – хлопнуть ли аперетива, поужинать с кем-то, выпить кофе, хлестануть пива, или джин-тоника, все равно я всегда возвращаюсь домой, когда на улице уже не горят фонари. Я не в состоянии отказаться, сказать, что я не пойду, что сегодня не намерена никуда идти, потому что уже ходила вчера. Единственный раз, когда мне удается сказать “нет” (“Нет, ради Бога, только не сейчас, нет!”) – в понедельник, когда в восемь утра звонит будильник, и мне хочется умереть.

Однажды, на рассвете, я увидела в полумраке диван в гостиной и отчетливо поняла, что уже несколько месяцев не усаживалась на него, чтобы рассказать ему о своей жизни. Я почувствовала, что бросила, забыла его, и это после того, как он столько времени был моим верным компаньоном. А теперь получается, что я его и в грош не ставила, будто и не нуждалась в нем, будто он был мне совсем и не нужен? Выходит, забылись все мгновения,

проведенные с ним, когда я, ничего не делая, находилась в его объятиях, прислонившись к нему?

Я оставила сумку, присела на диван и легонько погладила его. Ему нравится, что моя рука гладит его, и он ласково щекочет кожу. Я попросила у дивана прощения за то, что не

обращала на него никакого внимания, а он сказал, чтобы я успокоилась, что все это ерунда,