Прикамская попытка – 1

Глава седьмая

— Ну, что там, — не утерпел я при возвращении Палыча, — что требуют?

— Ничего особенного, — неторопливо сполз он с седла, — как мы и предполагали. Вернуть им пленников, заплатить за обиду, за убитых воинов, всего насчитали табун коней в сотню голов, полсотни ружей и сто рублей серебром.

— Больше ста они считать не умеют, что ли, — удивился я таким запросам, — делать что будем?

— Я дал им полчаса, чтобы убрались, — Палыч взглянул на свои часы, их Никита нам всем вернул, — подождём двадцать минут и начнём. Ты иди наверх, подстрели первым делом хана, он в синем халате, да огонь миномётчиков будешь корректировать. Надо накрыть их быстро и напугать смертельно, чтобы никакого боя не получилось, чтобы умотали они без всяких сражений.

Я забрался наверх, к бойнице второго этажа сарая у ворот, устроился на сене удобнее. Сеном за последние две недели все сараи забили плотно, не считая остальных припасов. По нашим прикидкам, сотню коней до весны спокойно продержим, столько же людей выкормим. День стоял пасмурный, заметно потеплело, холодный металл карабина не обжигал пальцы рук, я медленно прильнул щекой к прикладу, прицеливаясь. С расстояния пятисот метров попасть в ростовую мишень, чётко выделявшуюся синим халатом на фоне серого снега, да с помощью оптического прицела, не составляло труда. Ветер утих, поле у ворот крепости миномётчики давно пристреляли, обозначив расстояние вешками. Я сделал необходимые поправки и взглянул на часы, оставались считанные минуты, огонь миномётчики откроют по моему выстрелу. Выждав положенный срок, я медленно потянул пальцем спусковой крючок, удерживая мишень в прицеле. Есть!

Глухо защёлкали миномёты, выбрасывая свои снаряды позади орды, отсекая путь к отступлению. Выборочно, по одному, стреляли наши парни из ружей, выбирая самые надёжные мишени. Палыч жёстко проинструктировал их беречь патроны и стрелять только наверняка, что по гарцевавшим на испуганных миномётными разрывами конях всадникам, стало достаточно сложно. Миномёты продолжали бить без перерыва, я изредка давал корректировку, глядя на мечущихся в панике башкир. Скорее всего, они подумали, что попали под огонь сотни пушек. Заметив, что всадников пытается организовать какой-то командир, в ярко-красном халате, я не упустил возможности снять его двумя выстрелами из «Сайги», вновь занявшись корректировкой миномётного огня.

Впрочем, паника продолжалась недолго, думаю, миномётчики не выпустили и по десятку снарядов. Всадники, успокоив своих коней, порскнули в разные стороны, словно напуганные воробьи. Сразу за ними выбежали на поле наши охранники, устанавливая круговую оборону по периметру, как мы обговорили заранее. А вслед им спешили деревенские мальчишки и мужики, ловить брошенных коней и вязать пленников. Последним выехал отряд преследования во главе с Палычем, вооружённым своей «Сайгой». Два десятка наших парней направлялись проводить орду до Камы, не давая разрозненным отрядам грабить окрестные селения. Коней для этого отобрали самых лучших, чтобы не втюхаться в саму орду. Палыч стреляный воробей, не даст ребятам увлечься.

Трофеи радовали только мальчишек, да деревенских мужиков, впервые увидевших, как бегут извечный страх здешних мест — башкиры. Они наловили полсотни коней, да связали два десятка пленников, частью раненых. Убитых нашли больше, двадцать два, двое из них мои — в синем и красном халате. Семеро погибли от осколков мин, остальные стали жертвами наших учеников, пуля двенадцатого калибра обеспечивала летальный исход почти при любом попадании. До вечера, когда вернулся отряд Палыча, мы успели очистить поле перед крепостью, раздать крестьянам убитых лошадей, не выбрасывать же мясо. Часть конины я прибрал на корм тем же пленникам, отпускать их мы не собирались. Крестьяне весело, с шутками и прибаутками, пьяные не от вина, от небывалого прибытка и победы, возвращались в свои избы.

В ожидании Палыча с его рейнджерами я мрачно подбивал баланс, выпущенные тридцать шесть мин и почти сотня истраченных патронов, обошлись нам в кругленькую сумму. Денег с убитых и пленников собрали совсем ничего — семьдесят шесть рублей. Их едва хватало для выплаты очередной зарплаты рабочим завода, трофейная одежда и оружие особой ценности не представляли. Прикидывали, сколько можно выручить за башкирских коней, отдавать их не хотелось. Мы с Палычем давно мечтали организовать конный отряд из своих, не выпрошенных на время, коней. Сейчас я высчитывал минимально необходимое количество трофеев, что можно пустить в продажу, оставив нам достаточно лошадей под седло и для повозок. Получалось достаточно скудно, почти как у известного Тришки с кафтаном.

— Что грустишь? — вошёл раскрасневшийся с мороза Палыч, — трофеев мало?

— Да, боюсь, придётся всех трофейных коней продавать, иначе до весны не хватит денег рабочим. Кто его знает, когда наши ружья станут покупать, надо рассчитывать на худший вариант. Зимой на подножном корме не протянем, ладно, коней набили немеряно, не только пленникам хватит, нам останется.

— Будем, как татары, к конине привыкать, — не терял весёлого настроения Иван, присаживаясь к столу и наливая нам по стопке самогона, — сегодня грех не выпить, удачно всё вышло. Да ты чего грустишь, мы почти шестьдесят коней пригнали и двенадцать пленников, будет, что продать и себе останется достаточно!

— Раз такое дело, наливай! Не стыдно перед Кузьмичом будет за наши дела.

Утром я отправился в Прикамск, с частью трофейных коней для продажи, и деловым разговором к Алимову. Ему я предложил попробовать выпуск жести, кровельное железо заводские рабочие освоили, жесть мы могли закупать большими партиями, особенно лужёную. Пока завод развернётся с жестью, как пообещал Сергей Николаевич, придётся консервы делать из кровельного железа, лудить его самим. Олова для этих целей я в заводе купил достаточно, договорившись с управляющим о разборе шихты. Сейчас, при появлении реальных возможностей перевозки в Таракановку интересующих нас запасов руды и бракованных отливок, некачественных по причине большого числа примесей, нам весьма нужным, я решил перевезти эти «отбросы» к нам.

Почти месяц ушёл у наших приписных крестьян, чтобы перевезти на санях всю заводскую шихту к нам, в Таракановку. Там пришлось выстраивать дополнительный цех под производство тушёнки, три десятка убитых лошадей бросить было бы слишком. Пока мужики работали на извозе, деревенские женщины ловко разделывали туши, разваривая мясо для тушёнки. Для такого дела мы не пожалели средств на специи, закупили перца, лаврового листа в продаже не было, о нём никто не слышал. Наши рабочие лудили кровельное железо и спаивали банки, примерно пятилитровые. Пленники в другом цехе варили целлюлозу, с которой я экспериментировал на предмет получения бумаги и картона под ружейный патрон. Дров на всё это уходило так много, что большая часть башкир переквалифицировалась в лесорубов, а мы с Палычем стали наводить справки, где и почём закупить каменный уголь. Но, это были далёкие перспективы.

Картон, больше напоминающий обёрточную бумагу, получился у меня довольно скоро. Дальнейшие эксперименты заняли больше месяца, в самый канун Рождества относительно качественная бумага пошла серией. Тогда же начали половину ружейных патронов делать из картонных гильз, к производству их привлекли трёх «подаренных» родителями мне девиц. После освобождения из башкирского плена они домой возвращаться отказались, поселились в общежитии и работали по хозяйству. Зимой наше сильно выросшее хозяйство полностью перешло на «хозрасчёт», на работы привлекли деревенских баб и подростков, за символическую для нас плату. Фёкла, Лизавета и Груша, тяжело переживавшие не столько сам факт похищения и насилия, как то, что родные от них отказались, не могли работать рядом с ними. Все трое попросились на другое место, не желая встречаться с бывшими односельчанами, перешли на производство боеприпасов, быстро освоили машинки по прессовке и закручиванию картонных гильз.

Самое интересное, все три девицы, незаметно для нас с Палычем, стали считать себя нашей семьёй. Мало нам было Валентины, опекавшей моё хозяйство в Прикамске, затем перебравшейся в Таракановку, в общежитие нашей крепости. После женитьбы к Палычу переехала его Марфа с пасынками и падчерицей. Почти одновременно с ней в общежитии поселились три девицы, видимо там они и спелись с Валентиной. Потому, как в одно прекрасное утро я обнаружил у себя за обеденным столом не только Валентину, часто составлявшую мне кампанию, но и Грушу, Лизавету и Фёклу. На мои возражения девицы, поддержанные Валей, заявили, что родные от них отказались, а я удочерил всех троих, потому обязан содержать своих приёмных дочерей, кормить, одевать. Я к тому времени успел позабыть о расписках, отобранных у крестьян, в горячке погони за башкирами. Позднее мне удалось, осторожно навести справки в Прикамске и Сарапуле, где знающие люди подтвердили подлинность подобного удочерения. Более того, все три девушки, ранее считавшиеся приписными крестьянками, после удочерения переходили в статус мещан, стали свободными. Так я обрёл сразу трёх пятнадцатилетних дочерей, хорошо, что неизбалованных и работящих.

Слава богу, обошлось без внуков, насильники не оставили девушкам подарков в виде беременности и венерических заболеваний, я не поленился показать «дочерей» доктору, чтобы убедиться в этом. Пришлось свозить их в Прикамск, вывести на базар, где купить одежды. Видели бы вы лица прикамских жителей, когда слухи об удочерении совместились с появлением самих дочерей. Только мой цинизм помог выдержать разговоры знакомых и соседей, расспросы и неприкрытые улыбки на лицах встречных. Это ещё полбеды, но, когда все три девушки полезли со мной в баню, я не выдержал. Понимая, что в здешних традициях мыться всей семье вместе, я настрого запретил «дочерям» приближаться к бане, когда буду там мыться, без всяких объяснений. Учитывая, что за два года у меня случились не больше пяти связей с женщинами, и я недостаточно стар для полной импотенции, мытьё с тремя девицами в бане мой организм наверняка не выдержал бы.

— Жениться тебе надо, Викторыч, — парил меня Иван Палыч, составлявший постоянную кампанию в бане, — обратно мы в ближайшие годы не вернёмся, сам согласись. А с такими дочерьми, чего доброго, согрешишь и не заметишь, не дай бог. Тогда нам ещё хуже придётся, могут и под статью подвести, чтобы легче завод отобрать.

— На Валентине, хоть завтра бы женился, — я перевернулся спиной кверху, на мысли о Вале мой организм отреагировал весьма наглядно, — так она приписная, я не хочу видеть своих будущих детей крепостными. Чтобы её освободить, надо чуть ли не в Петербург запрос отправлять, это на год или два затянется.

— Подумаешь, дела, — Палыч приоткрыл дверь в баню, чтобы немного отдышаться, — купи её у Алимова и дай вольную.

— Где я триста рублей возьму, сам знаешь наше аховое положение. Нам бы налоги проплатить, чтобы в долговую яму не сесть весной.

— Да, тут сплошная засада, даже продажа всех наших трофеев не выручит. Жди весны, возвращения Вовки, может, он в долг даст. Хотя, вряд ли, из Питера он вернётся гол, как сокол, все деньги наверняка в Никитин завод вложит.

Наш разговор оказался в тему, утром следующего дня, аккурат на Крещенье, в контору нашего завода явились неожиданные гости. Двадцать два вогула, под предводительством наших старых знакомых Пахома и Егора, пришли проситься на учёбу, обучению рукопашному бою и стрельбе из ружей. Да не просто пришли проситься, принесли с собой плату за обучение, целый ворох шкур, среди которых оказались шесть собольих и пять куньих, не считая беличьих и песцовых. Палыч сориентировался первым,

— Вот тебе, Викторыч, и свадьба твоя, — любовно разгладил он мех на шкурке, — тут, полагаю, на всю семью твоей Валентины хватит, чтобы родные не завидовали.

Егор с Пахомом обстоятельно рассказали, что их словам о нашем умении драться голыми руками никто в роду не поверил. Однако, наши подаренные ножи и то, что мы выручили попавших в трудное положение парней, старейшины оценили. Они разрешили передать в знак благодарности нам три собольих шкурки, так оценили жизни молодых вогулов. Остальные меха парни собирали сами почти год, агитируя сторонников обучения у «люча» умению драться без оружия. Желающих к осени набралось едва не полсотни парней, но, старейшины наложили запрет на уход из селений такого количества молодёжи. Договорились, что от каждого селения отправятся не больше двух человек к люча, летом все должны вернуться и рассказать, как идёт обучение. В конце нашей беседы оба агитатора признались, что решающим аргументом для набора на обучение послужили рассказы о невиданном огнестрельном оружии, стреляющем так же часто, как лук. Старейшинам такую ересь парни предусмотрительно не говорили, иначе прослыли бы лжецами. Многие поколения вогулов выживали потому, что успевали отбиваться стрелами от врагов, как правило, русских, вооружённых пищалями и фузеями, и уйти в леса. Если русские, то есть люча, вооружатся скорострельными ружьями, лесным охотникам не найдётся места, где спрятаться от грабителей.

Тогда правительственные войска, демидовские отряды и все, кому не лень, будут безнаказанно грабить вогулов, отбирать у них женщин и добытую пушнину. А все попытки выставить защиту из лучников, пока род уходит в лес, будут легко подавлены. Парни, пришедшие на учёбу ко мне, реально оценивали возможности выживания своего племени. С севера угроза набегов чукчей, сильных и опытных воинов, отбиравших добычу и женщин. Закованным в железные латы, чукчам не страшны стрелы вогульских охотничьих луков. Единственной возможностью спастись от набегов с севера становилось переселение ближе к люча, принятие крещения и выплата дани русским. Но, вблизи русских селений мало добычи, охотники вынуждены уходить одни далеко в тайгу, где их грабили те же русские и убивали чукотские отряды. Ассимиляция лесных жителей шла тяжело, в первую очередь из-за невозможности перейти на крестьянский образ ведения хозяйства в Приуралье. Скудные почвы, холодный климат, отсутствие поддержки не способствовали переходу вогулов к оседлой жизни. Те из охотников, что рисковали податься в рабочие, погибали ещё быстрее, спивались или заболевали туберкулёзом, генетика, никуда не денешься. Большинство же родов, переселившихся к русским селениям, постепенно вымирали от голода и болезней, обираемые торговцами, попами и кабатчиками.

Понятно, что Егор и Пахом не слышали таких понятий, как генетика, и говорили совсем иначе, но, общий настрой их речи я примерно передал. Собственно, для нас с Палычем это не стало откровением, в приснопамятном двадцать первом веке положение северных народов было аналогичным, за исключением отсутствия воинственных чукчей, которые успешно спивались вместе с хантами и прочими якутами. Мы великолепно поняли то, чего боялись произнести вслух наши знакомые вогулы, они просили дать им ружья с патронами, чтобы защитить своих родных от чукчей и разбойников. Учитывая, какую цену готовы были заплатить лесовики, я не сомневался бы ни минуты, но… негласный запрет на продажу огнестрельного оружия вогулам обойти страшно. Мало нам конкуренции с демидовскими приказчиками, едва не погубившими завод и самих нас, тут мы рисковали поссориться со всеми торговцами Приуралья. Теми самыми, через которых мы пытаемся реализовать наши ружья. Продав оружие вогулам, мы погибнем от голода раньше, чем нас сожгут конкуренты. Наш товар просто перестанут брать, а наших приказчиков в других городах сожгут или разграбят.

Да и вогулам десяток-другой ружей не помогут отбиться от демидовских отрядов, насчитывавших на порядок больше бойцов. Не говоря уже о регулярных войсках, их не преминут послать в леса на зачистку в случае первой же победы вогулов над разбойниками. Тогда наши ружья принесут вогулам больше вреда, чем пользы.

— Что делать, Палыч? — взглянул я на Ивана, отлично понимавшего все хитросплетения, в которые нас могли затянуть неожиданные ученики. Единовременный выигрыш в освобождении моей любимой девушки мог стать первым шагом к общему краху, разрушению всех наших трудов и надежд на будущее.

— Думал я об этом, — прошёлся он, глядя на замолчавших вогульских вожаков, почувствовавших, что решается их судьба, — есть вариант. Если вогулы переедут к нам, мы поможем им осесть на свободных землях и примем на работу, никто не сможет возмутиться вооружению наших работников ружьями. Но, необходимо купить земли или арендовать их у казны, и, уговорить самих вогулов.

— Мы переедем, — поспешил ответить Егор, — дайте ружья и мы переедем.

— Ты переедешь, а твои старейшины? Все ли твои родичи согласятся поселиться здесь и не охотиться в здешних лесах? — Палыч мрачно упёрся взглядом парню в глаза, — В наших краях мы только рыбачим и землю обрабатываем, вам придётся поступить также. Другое дело, мы дадим вам инструменты, лошадей и коров, научим землю пахать, поможем дома выстроить с тёплыми печами.

— Как же мы без охоты? — дошло до Пахома.

— Охотиться будете, но придётся уходить далеко, зато с нашими ружьями, — подсластил я горечь перспектив.

— Надо думать, — решили оба парня, — но, драке ты нас всё равно научи, пока думаем.

— Вот ещё проблема, — Палыч сел на лавку, — придётся земли выкупать или арендовать у казны, надо Лушникова подключать и Никите письмо готовить. Там, в столице, проще казённую землю передать заводу, особенно, после получения образца наших ружей в подарок. Опять надо полсотни подарочных экземпляров готовить. Одно радует, — он погладил по вороху мехов, — дефолт нам не грозит.

Спустя неделю, после нескольких консультаций со знакомыми купцами по оценке мехов, продаже большей части беличьих шкурок, я отправился к управляющему Прикамским заводом. С Алимовым за последнее время сложились достаточно ровные деловые отношения, завязанные в основном на перспективе производства пушек и, самое главное, на взаимовыгодном сотрудничестве. Прикамский завод поставлял нам полуфабрикат в виде чугунного литья, стальные поковки для ружей, небольшое количество кровельного и листового железа. Не удивлюсь, если по документам величина продаж не совпадала с оплаченным нами товаром. Практически вся остальная продукция завода уходила вниз по Каме на тульские и другие казённые заводы. Единственным крупным покупателем продукции в Прикамье был наш заводик, открывавший хорошие перспективы при дальнейшем росте производства.

Сергей Николаевич не был простаком в подобных планах и, с удовольствием бы получил способ воздействия на меня, чтобы решать вопросы к своей выгоде в первую очередь. Потому я не заикался о своём желании связать жизнь с Валентиной, тогда её выкуп стал бы невозможным. Потому покупку семьи Быстровых я обставил театральными эффектами, начав с разговора о совместных делах, предстоящих закупках на заводе и рассказами о росте продаж наших ружей, естественно, рост был вымышленным. Поделился планами расширения производства под изготовление револьверов, продемонстрировал впервые постороннему человеку свой образец личного оружия. Тут же мы устроили стрельбы на заднем дворе усадьбы Алимовых. Хорошо сбалансированное оружие, с мягким спуском и небольшой отдачей, восхитило инженера оригинальностью некоторых конструктивных решений. Управляющий не просил ничего, но, желание обладать таким оружием горело в его глазах.

Обычно, я всегда шёл навстречу невысказанным просьбам Сергея Николаевича, благо, не так много их было за время нашего знакомства. Тут, подобрав стреляные гильзы, я пожаловался на проблемы с обустройством своего жилья и хозяйства в Таракановке.

— Сергей Николаевич, — словно в раздумье спросил я, — продай мне одну девушку, ту, что у меня занимается, Быстрову Валентину? Определю её на хозяйство, одной заботой меньше станет.

— Почему именно её, — насторожился Алимов, — бери другую, вон, у Марковых баская девчушка выросла, у Александровых толковая дочь.

— Так я привык к Быстровой, она мои привычки знает, всё равно у меня тренируется, нет, другую обучать надо, уступи её.

— Возьми другую, у меня на Быстрову свои планы, — управляющий откровенно наблюдал за моей реакцией, пытаясь определить, насколько ценна мне именно эта девушка, нельзя ли посадить меня на крючок.

— Другую, так другую, — я вынул из кобуры револьвер, покрутил барабан, любуясь плавностью хода, — найму бабу в Таракановке, чего далеко ходить. А что, Сергей Николаевич, такие пистолеты в столице рублей по триста пойдут, как Вы полагаете? Я, пожалуй, съезжу в Санкт-Петербург, расторгуюсь новыми пистолетами, да соболей своих пристрою выгодно, не здесь же их продавать. Кстати, Вы ещё не слышали, как удачно мы соболями и куницами разжились?

— С удовольствием послушаю, — побагровел Алимов, услышав стоимость револьверов, отдавать столь значительную сумму, он не собирался, а бросить понравившуюся игрушку уже не мог, как и большинство мужчин.

В результате моих намёков, перешедших в откровенную торговлю, не хуже, чем на базаре, за соболей, куниц и револьвер, казна, в лице управляющего Прикамским заводом, продала мне всю семью приписного крестьянина, коим мгновенно переписали рабочего Быстрова. Впервые у меня появились сразу пять крепостных душ, которые без лишнего шума и крика на следующий же день перебрались в Таракановку, отстраивать себе добрую избу. Пока все разместились в общежитии. Я же отправился в Сарапул, где за два дня оформил вольную на всю семью Быстровых, с соблюдением всех формальностей. Об этом я рассказал только моему будущему тестю, договорившись, что он не скажет никому, кроме старшей дочери. Лишняя реклама мне не нужна, хватит двух арестов и поджога заводика, вольная сразу всей семье крепостных крестьян, словно красная тряпка для быка, станет вызовом для всех приуральских заводчиков и помещиков.

Моё объяснение с Валентиной произошло скорее по её инициативе, хотя, смелости предложить ей руку и сердце у меня хватило. По обоюдному согласию, мы вскоре тайно обвенчались в церквушке села Бабка. В нашей крепости, однако, скрыть замужество Валентине не удалось. Не успела она перебраться ко мне в жилище, как мои «дочери» пришли поздравить «маму» с законным браком. За ними уже меня пришли поздравить наши мастера, а утром нас обоих встретили весёлыми частушками ученики. Так, что без официального торжества обойтись не получилось, но, в относительно узком кругу учеников и мастеров, давно ставших нашими друзьями. И началась у меня не жизнь, а сплошное счастье, как у сеньора Робинзона, того самого, что «двадцать семь месяцев воздержания», если кто помнит итальянский фильм. Никакими словами не передать моё счастье первых дней женитьбы на восемнадцатилетней красавице. Увы, всё хорошее быстро кончается, за неделю до Масленицы ко мне поздно вечером ввалился Палыч, заиндевевший, словно Дед Мороз. Он молча разделся, стёр полотенцем иней и сосульки с бороды и мрачно попросил Валентину выйти.

— Такое дело, Викторыч, завтра в Сарапул прибывает полицейский чин из Казани с полуротой солдат, для нашего ареста, — он перестал расхаживать по комнате, налил себе чашку чая и присел у окна, — надо решать, что делать.

— Извечный русский вопрос, кто виноват, и что делать, — я схватился за голову, — сейчас то, какая сволочь донос отправила?

— Говорят, от башкир жалоба пришла, что побили мы с тобой не орду, а целый купеческий караван, к Демидовым де шёл. Несчастных купцов в холодной держим, императорских подданных без ведома Екатерины неволим. А уж, сколько там жалоб от окрестных промышленников скопилось, я не берусь предположить, о пяти знаю точно, — скривился в ухмылке Иван, — скорее всего, башкирский донос стал последней каплей. Речь не об этом, давай решать, что делать будем. По башкирскому делу могут наших ребят закрыть, мы с ними оборонялись от орды. Тогда нам в холодной не скучно будет.

— Нет, я больше за решётку не пойду, за два года дважды сидел, — я отхлебнул остывшего чая, — как там, в анекдоте про Суворова? Один раз случайность, другой раз случайность, третий раз, однако, тенденция. Под арест больше не пойду, лучше в лесах прятаться, зиму пересижу с вогулами, а летом в Сибирь подамся, там меня никакой полиции не сыскать.

— А замыслы наши? Как мы Россию изменим, если в леса сбежим? Для того мы сюда попали, чтобы партизанить?

— Ну, из тюрьмы тоже ничего путного не сделаем. Не знаю, Палыч, думать надо, — мне тоже стало обидно, что наши задумки проваливаются, — Россия Россией, но Валю под арест не пущу. Ты же понимаешь, что не найдя нас и наших учеников, завод начнут грабить. Там коркинские мастера, да и вогулы наши под удар попадают. Всё на нас двоих завязано, сотовых телефонов тут нет, из тюрьмы руководить не сможем. Полурота нам не страшна, но с государством воевать нельзя, всю перспективу нашего развития разрушим.

— Тогда поступим так, соберём всех участников обороны завода от орды, их в любом случае придётся уводить. Для охраны завода вызовем наших ребят из Прикамска, думаю, справятся. Зови жену и тестя, будем думать вместе, — Палыч откусил добрую половину картофельной шаньги, — две головы хорошо, а четыре лучше.

Совет затянулся за полночь, один за другим обсуждались самые невероятные варианты наших действий, от немедленной поездки в Санкт-Петербург, просить милости у Екатерины, до обороны завода своими силами. Избегая крайностей, приняли достаточно осторожное и взвешенное решение. Моему тестю пришлось рискнуть и остаться временным управляющим завода, до возвращения Лушникова или Володи. К самому Лушникову, в столицу рано утром отправили доверенного приказчика Акинфия Кузьмича, чтобы через Никиту занялись снятием обвинений и нашим оправданием. Для быстрейшего решения вопроса, приказчик вёз с собой два десятка ружей в подарочном исполнении. По пути в Сарапул он доставит моё письмо Алимову, подтверждающее все наши закупки и объяснение моих действий.

Мать и сестра Валентины отправились к дальним родственникам «погостить». Палыч со всеми участниками обороны завода от башкир, с миномётами, ружьями, револьверами, большим запасом боеприпасов, караваном из двадцати саней и пятнадцати всадников, отправился на «охоту», как было объявлено утром при всём честном народе. С собой Иван взял всех пленных башкир, собираясь добраться до стойбищ доносчиков и взять клеветников за горло. Мы решил, что такой путь отзыва жалобы может оказаться действеннее и быстрее помощи из Санкт-Петербурга. Кроме того, мы с Палычем не забывали, что уже в этом году на Яике начнётся восстание Пугачёва. Палыч, старый авантюрист, побывал во всех горячих точках бывшего Советского Союза и не собирался упустить последний крестьянский бунт. Мы заранее договорились, что Палыч уйдёт к восставшим, один или нет, там будет видно.