Приключения Шуры Холмова и фельдшера Вацмана

Часть Первая Чистосердечное признание

Как говорится, вначале было слово. Так вот, в данном случае даже слова не было. Была мысль. По чистосердечному признанию автора, она пришла к нему в голову в один из тяжелых понедельников, заполнив собой практически весь временной промежуток между похмельем и издательским авансом.

«Интересно, — подумал он, наливая дрожащей рукой пиво в стакан, — что приключилось бы с Остапом Бендером и Кисой Воробьяниновым, живи они в наши дни? Каково было бы бравому солдату Швейку, служи он, не приведи Бог, в советском стройбате? Чем занимались бы Шерлок Холмс и доктор Ватсон, опоздай Конан Доил с рождением лет этак на сто, пересели он своих героев из скромной квартирки на Бэйкер-стрит в апартаменты на Молдаванке?»

Последнее предположение показалось нам особенно забавным и… В общем, так родилась эта книга. Сразу вынуждены огорчить любителей литературных пародий. Возможно, кому-то из благожелательных критиков все же удастся обнаружить некоторые признаки этого жанра, в целом же, характеры и действия героев этой книги просто ни на что и ни на кого не похожи.

Конечно, одесский босяк не чета потомственным английским джентльменам. Сладить с этим «субчиком» при помощи одной дедукции было бы весьма затруднительно. Вот поэтому-то сыщику Холмову и фельдшеру Вацману понадобятся, помимо всяческих достоинств, необходимых матерым детективам, все обаяние, юмор и неподражаемая самоирония истинных одесситов. Короче, у вас есть шанс убедиться, что на свете есть еще место, где не перестают происходить самые невероятные события. Только нечего думать, что мы вот так возьмем и разболтаем сейчас все, что ожидает вас за этой страницей. Вам просто придется прочитать всю книгу от корки до корки.

Да, чуть не забыл! Если вам вдруг что-то напомнят описываемые события, имена и характеры, автор и издатели просят отнестись к этому, как к досадной случайности.

А. Грабовский

Глава I. Возвращение

Медленно и осторожно, словно кот, охотящийся за воронами, поезд подкрадывался к вокзалу. Наконец он пару раз нервно дернулся и замер у перрона. Пассажиры засуетились и, схватив вещи, бросились к выходу. Однако дорогу им преградил хмурый, небритый проводник, у которого из незастегнутой форменной рубашки выглядывал большой мохнатый живот.

— Выходить будем по одному с раскрытыми кошелками, — процедил он. — Какая-то скотина, понимаешь, наволочку не сдала…

Через полчаса искомая постельная принадлежность наконец была обнаружена у визгливой бабульки, громче всех возмущавшейся самоуправством проводника, и Дима одним из последних вышел из вагона. Поставив чемодан на асфальт и придерживая его предусмотрительно рукой, он глубоко вздохнул и, радостно улыбнувшись, громко произнес:

— Ну, здравствуй, Одесса-мамка, как ты тут, без меня?..

Судьба Димы Вацмана, коренного одессита, служила образцовым подтверждением древней поговорки «Пути господни неисповедимы». Поступив сразу после школы в медицинский институт (для чего, кстати, его папе пришлось продать югославский спальный гарнитур), Дима проучился в нем два года и один месяц — ровно до того дня, когда Димин дедушка Зиновий Ефимович дрожащей рукой вынул из почтового ящика долгожданный вызов. Порадовавшись, вся семья разошлась по местам работы и учебы, уполномочив Зиновия Ефимовича подать заявление на выезд. А вечером выяснилось, что в этот же день Диму выперли из мединститута за две пропущенные лекции, его родителей уволили с работы по сокращению штатов, а к Зиновию Ефимовичу пришли представители райвоенкомата и отобрали его единственную награду — медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», якобы врученную ему по ошибке.

Через неделю стряслась новая беда: Дима получил повестку, призывающую его пополнить ряды доблестной Советской Армии. На взволнованное кудахтанье всполошенной Диминой родни равнодушный военком, позевывая, ответил примерно в том духе, что дескать, ничего страшного, все равно документы на выезд не оформите раньше, чем Дима вернется со службы.

Но тут военком ошибся. По прошествии года службы Дима получил из дома драматическую телеграмму: «Документы готовы виза открыта не уедем сейчас не уедем никогда квартиру пришлось сдать остановишься у тети Ривы вызов пришлем немедленно после демобилизации папа мама дедушка».

Стиснув зубы, Дима Вацман продолжал тянуть солдатскую лямку. Служил он в медсанбате танкового полка, расквартированного неподалеку от древнего города Бухара. Скоро по их полку, словно горячий южный ветер по пустыне пронесся слух, что полк направляют в Афганистан. Дима, имевший свое представление о понятии «интернациональный долг» встревожился и принял меры предосторожности. Знания, полученные в институте, плюс проглоченная на тонкой леске пуговица, один конец которой был привязан к зубу мудрости помогли ему угодить в госпиталь с подозрением на язву желудка. Впрочем, его хитрость вскоре раскрылась, и Дима едва не попал под трибунал. Спасло его лишь доброе сердце главного хирурга по фамилии Бершанский, который, сжалившись, оставил Диму дослуживать санитаром при госпитале.

…Тетя Рива, лучшая мамина подруга, жила в Красном переулке. Поднявшись на второй этаж, Дима подошел к двери, из-за которой доносился какой-то монотонный стук и позвонил. Стук прекратился, послышались оживленные голоса, быстрый топот ног. «Ждут», — умиленно подумал Дима. Щелкнул замок, дверь распахнулась, и он увидел радостно улыбающуюся тетю Риву. Узнав Диму, она тут же прекратила улыбаться.

— Тьфу ты черт! — раздраженно произнесла тетя Рива. — Это ты, Димочка? А мы уж думали, что грузчики: наконец приехали, где их только бесы носят… Заходи, дорогой, хорошо что ты нас застал.

Дима вошел в пустую, гулкую квартиру, увидел груду чемоданов, сумок, ящиков и сразу сообразил что к чему.

— Так, значит вы тоже… — вздохнул он.

— У Гриши троюродный брат в Балтиморе нашелся, — монотонно забормотала тетя Рива монолог, который, видно, приходилось ей произносить за последнее время не один десяток раз. — Сколько лет его искали, и вот, радость какая, нашли, едем воссоединять семью…

— А когда? — дрогнувшим голосом поинтересовался Дима.

— Сегодня отправляем багаж, ночуем у Фурманов, а завтра — у-у! — раздался из кухни жизнерадостный голос мужа тети Ривы Григория Абрамовича, который, весело пританцовывая, колотил молотком по стамеске, отбивая со стены кафельную плитку. — Коммунизм мы уже строили, хватит, знаете ли, теперь попробуем строить капитализм!

— Зачем вы плитку отбиваете? — скорее машинально, чем из любопытства спросил Дима. Он был ошеломлен неожиданной новостью и не мог собраться с мыслями.

— Продадим, — бодро ответил Григорий Абрамович. — Мы за нее в свое время девяносто пять рублей заплатили. Не оставлять же ее врагу, а?

— Кто ее купит? — удивился Дима, глядя на груду растрескавшихся кусков, валяющихся на полу.

— Сосед берет за полтора рубля. Конечно, деньги не велики, но тут дело в принципе…

Тетя Рива, между тем, стояла у окна и напряженно глядела ни улицу, приподнимаясь на цыпочках и по-лебединому вытягивая дородную шею.

— Где же черти носят этих грузчиков? — бормотала она. — Еще час назад должны были приехать.

— Там внизу, во дворе, стоял какой-то грузовик, — припомнил Дима. — Может быть, они вашу квартиру найти не могут?

— Этот грузовик уже четвертый день тут стоит, — скривила губы тетя Рива, досадливо махнув рукой. — Это будущие жильцы никак не могут дождаться нашего отъезда. С вещами дежурят.

— Понятно, — вздохнул Дима и, подхватив чемодан, направился к выходу. — Счастливо доехать, до свидания…

— Подожди! — крикнула тетя Рива. — Вот, тебе тут мама денег оставила.

И она, достав из сумки увесистый пакет, протянула его Диме.

— А Шекефельды не знае… — сунув пакет под мышку, хотел было спросить Дима, но тетя Рива перебила его.

— Уже два месяца, как там, — сказала она таким смущенным тоном, как будто Шекефельдов выслали из страны по ее личному распоряжению. — Ты к Марку Иосифовичу подойди, думаю там…

— Да ну его! — поморщился Дима. — Ладно, придумаю что-нибудь. Мне ведь недолго тут кантоваться. Всего доброго.

Он вышел на улицу, остановился, задумчиво почесал затылок, чуть не выронив пакет. Взглянув на него, Дима вспомнил, что с утра он еще ничего не ел, и направился к видневшемуся неподалеку ресторану «Киев». Увы, висевшее над входом в ресторан электронное табло гласило, что «свободных мест — 0». Дима огорченно выругался: «Не везет, так не везет». Но тут дверь ресторана резко распахнулась, и швейцар выпихнул на улицу горланящих мужиков, еле-еле держащихся на ногах. Неоновый ноль на табло тут же сменился на двойку, и Дима кинулся в кабак.

Когда он, размякший, умиротворенный и повеселевший, вышел на улицу, было уже совсем темно. Накрапывал мелкий, нудный дождик, а промозглый осенний ветер тут же выдул из головы остатки алкоголя.

«Пора подумать о месте под солнцем, — размышлял Дима, неторопливо шагая по мокрому тротуару и поглядывая на мелькавшую в разрывах туч ущербную, словно надкусанную, луну. — К кому же податься? К Гарику? Сашке? Вроде Неудобно, оба недавно женились, буду стеснять… К Петлицким? Тоже не лучший выход, однако деваться некуда…»

Петлицких дома не оказалось, а проходившая мимо соседка сообщила, что они пару дней назад уехали всей семьей отдыхать в Трускавец. И Дима побрел на троллейбусную остановку, решив-таки остановиться у своего товарища по институту Гарика Малкина. Дрожа от холода, он с надеждой выглядывал каждые две-три минуты на дорогу, но троллейбуса, как назло, все не было и не было. И тут внимание Димы привлекло объявление, косо наклеенное на фонарный столб. Оно было написано такими корявыми буквами, будто писалось шариковым стержнем, привязанным к чугунному лому. Объявление гласило: «Возьму на квартире два малчика токо шоб не баловаца по адресу Пекарная 21 б спросит Мусю Хадсон».

— «А ведь это выход, — мелькнула в Диминой голове мысль. — Сниму квартиру до отъезда. Бабки-то есть…»

Глава II. Знакомство

После долгих расспросов Дима выяснил, что улица Пекарная находится на Молдаванке, где-то в районе Алексеевского рынка. Чертыхаясь, он брел по полутемным улочкам, с трудом вытаскивая ноги из хлюпающей грязи. Стояла угрюмая тишина, нарушаемая лишь отрывистым собачьим лаем. Насупленные и какие-то кривые дома, освещаемые матовым лунным светом производили фантасмагорическое впечатление, и у Димы вдруг появилось странное ощущение, что он Буратино, заблудившийся в Стране Дураков. Дима уже начал жалеть, что впутался в это мероприятие. После того, как к его ботинкам прилипло около пяти килограммов грязи, нужный дом был наконец обнаружен. Это была старенькая двухэтажная хибара с мансардой. Толкнув входную дверь, Дима очутился в полутемном коридоре и в нерешительности остановился, прислушиваясь к доносившимся откуда-то громким голосам и всхлипыванию аккордеона, под аккомпанемент которого кто-то разухабисто орал: «Созрели вишни в саду у дяди Вани…» Дима вздохнул п постучался в первую попавшуюся дверь. Тотчас на пороге возник мужик в сапогах и тельняшке, с папиросой во рту. Штанов на мужике не было.

— Муся, я ревную, к тебе тут какой-то молодой-симпатичный! — узнав о цели Диминого визита, неожиданно игриво пропел он и, поправляя трусы, скрылся в комнате.

Муся Хадсон оказалась плотной краснолицей теткой лет пятидесяти, одетой в байковый халат неопределенного цвета и со множеством заплат.

— О-о, вот и второй до пары! — довольно воскликнула она, стараясь не дышать в сторону Димы. — Оч-чень хорошо! Идем, комнату посмотришь да и с сожителем заодно познакомишься. И, сделав строгое лицо, Муся добавила: «Только чтоб не баловаться!»

Они поднялись по деревянной лестнице со щербатыми ступеньками на второй этаж и подошли к оббитой рыжим кожезаменителем двери. Муся небрежно постучала и, не дожидаясь ответа, распахнула дверь. Дима с любопытством мглянул вовнутрь.

Обстановка комнаты была более чем спартанской. Круглый стол посередине, шифоньер и шкаф образца начала пятидесятых годов по углам да покосившаяся книжная полка над стареньким диваном. Напротив дивана стояла массивная железная кровать с облупленной никелировкой. На ней, головой к вошедшим лежал, положив руки под голову, какой-то мужчина и задумчиво глядел на потолок. Он, видимо, был настолько погружен в свои мысли, что на вошедших не обратил ни малейшего внимания. Над кроватью висели: гитара, фотография Высоцкого в роли Жеглова, вырезанная из какого-то журнала, и небольшая картина в простенькой рамке, на которой было изображено непонятно что. Сбоку, за п-образным выступом стены находились двухконфороч-ная газовая плита с баллоном, небольшой кухонный шкафчик и ведро с водой.

— Подходит, — махнул рукой Дима, который за время службы успел отвыкнуть от комфорта. — Выписывайте ордер.

Об условиях договорились быстро, причем Муся потребовала оплату за месяц вперед. Получив деньги, она сразу засуетилась, вытащила из кладовки в коридоре пыльную трехлитровую бутыль и, прогрохотав по ступенькам, растворилась в темноте ночи.

— Ботиночки-то от грязи не мешает почистить, уважаемый, прежде чем к приличным людям вламываться, — продолжая глядеть в потолок, неожиданно произнес лежащий на кровати мужчина, когда Дима, смущенно топчась на месте, соображал под каким предлогом начать разговор со своим сожителем.

Удивленный Дима взглянул на свои ботинки, покраснел и вышел.

— У вас что, глаза на затылке? — с некоторым раздражением произнес он, вернувшись в комнату после очистки ботинок.

— Глаз на затылке у меня нету, — вежливо ответил мужчина, — А ежели вас, сударь, интересует, каким образом я узнал, что вы на каждом ботинке притащили по пуду грязи, то это элементарно — она так чавкала при малейшем вашем движении, что в ушах гудело…

Он рывком поднялся с кровати и, протянув Диме руку, церемонно поклонился.

— Разрешите представиться — Александр Холмов, можно просто Шура. Профессия — домашний хозяин. А вас как звать-величать?

— Дима, — буркнул Вацман, ответив на рукопожатие.

— Очень приятно! — искренне произнес Александр Холмов, и Дима немного смягчился, исподлобья разглядывая собеседника. Это был высокий худощавый мужчина с лицом, не лишенным приятности, даже несмотря на небольшой шрам, рассекающий левую бровь, отчего у него на лице постоянно было выражение небольшого удивления. На вид Шуре Холмову было лет тридцать. Когда он улыбался, во рту у него тускло поблескивали два железных зуба. Дима никак не мог сообразить, кого этот Холмов напоминает ему чисто внешне.

— Кстати, у меня идиотская привычка называть окружающих по фамилии, — сообщил Шура, достав висевшую за окном сетку и извлекая из нее колбасу, хлеб, пучок зеленого лука и несколько помидор. — Как ваша фамилия? Шпульман? Или Мухис?

— Вацман, — нехотя ответил Дима, с детства не любивший отвечать на этот вопрос.

— Ага! — удовлетворенно произнес Холмов, доставая из кухонного шкафчика стаканы и бутылку с какой-то жидкостью, по цвету, запаху, вкусу и воздействию на организм напоминавшую самогон. Им же, как выяснилось позже, и оказавшейся. — Ну, давай выпьем на брудершафт и перейдем на ты. Идет?

— Идет, — согласился Дима. Выпили. Хрустя зеленым лучком, Шура некоторое время испытывающе глядел на Диму, потом улыбнулся и, заговорщицки подмигнув, спросил:

— И как же тебе, дорогой товарищ Вацман, служилось в медсанбате? Спирту перепадало? Или только горшки выносил?

Дима поперхнулся помидором и, откашлявшись, недоуменно посмотрел на улыбающегося Холмова.

— Ну что ты на меня смотришь, как дикарь на зажигалку? — спросил тот, разливая по второй. — Право, несложно определить, что ты только что демобилизовался. Короткая стрижка, привычка складывать одежду по армейски, а главное — тот особый, идиотски-настороженный взгляд, который исчезает лишь через месяц-другой после дембеля. Что же касается медсанбата…

Шура не договорил и, выразительно приподняв наполненный стакан, мигом осушил его. Дима машинально поглядел на свои брюки и свитер, (он успел переодеться в спортивный костюм), аккуратно сложенные на стуле возле дивана, удивленно покачал головой и тоже выпил.

— …Что же касается медсанбата, — поморщившись, продолжал Холмов, нарезая колбасу, — то тут еще проще. Если еврей (а ты, надеюсь, не собираешься открещиваться от своей национальности) имеет несчастье угодить в Советскую Армию, то служит он либо в музвзводе, либо писарем при штабе, либо в медсанбате. Исключения бывают, но весьма редко. Так как от тебя за версту разит хлоркой и лекарствами, то медсанбат — наиболее подходящая версия. Угадал?

— Угадали, — кивнул Дима. — Все верно. В наблюдательности вам не откажешь, конечно. Вы, наверно, писатель, да? Дима никак не мог заставить себя называть Холмова на «ты».

— Я не писатель, — усмехнулся Холмов, достав из кармана пачку «Сальве» и закуривая. — Хотя профессия у меня тоже довольно экзотическая. Впрочем, об этом немного после. А сейчас, пока еще не поздно, считаю своим долгом предупредить тебя, Вацман, что сосед я не слишком удобный. Я курю, играю на гитаре, пою… когда выпью. Кроме того, у меня довольно часто бывают посетители, гости… Причем некоторые могут вломиться и поздно ночью, и рано утром. Что еще… Женщины… Ну об этом мы как-нибудь потом поговорим. Вроде все. А как насчет ваших недостатков, юноша? Надеюсь, энурезом вы не страдаете? А чрезмерным потоотделением? Сомнабулизмом или лунатизмом?

— Не страдаю, — улыбнулся Дима.

— Ну вот и отлично! — хлопнул его по плечу Холмов. — Не сомневаюсь, что мы с тобой не только сживемся, но и подружимся. Кстати, если вдруг случайно наткнешься здесь на нечто подобное, — с этими словами он достал из-под своей подушки небольшой вороненый револьвер и крутнул барабан, — то не смущайся и главное — ничего не трогай руками. Договорились?

Широко раскрыв глаза, Дима вытаращился на револьвер.

— Нет-нет Вацман, я совсем не тот, за кого ты меня принял, — поспешно сказал Шура, пряча револьвер. — Что ж, думаю настало самое время рассказать тебе о своей, крайне редкой в социалистическом государстве профессии. Я, Вацман, частный сыщик. Понимаешь, бывают такие случаи, когда потерпевшим — по разным причинам — нет резону обращаться в милицию. Тогда они идут ко мне. Или какое-то дело, наоборот, оказывается не по зубам милиции. Тогда потерпевшие тоже идут ко мне. В общем, на недостаток клиентов не жалуюсь.

С этими словами Холмов снова наполнил стаканы.

— Ну, давай, за мир и дружбу в этой комнате! — чокнувшись, торжественно произнес он.

— А почему ты не хочешь работать официально, в органах? — немного помолчав, спросил Дима. — Корочек нет? Учиться неохота?

— Корочки-то как раз есть, — усмехнулся, но как-то невесело, Шура. Слегка пошатываясь, он подошел к шифоньеру и достал оттуда диплом. — Вот, пожалуйста, окончил с огличием Одесскую среднюю школу милиции. Я, Вацман, к твоему сведению, несколько лет работал оперуполномоченным в одном из РОВД. Но однажды со мной произошел крайне идиотский случай…

Холмов положил диплом на место и, сев обратно за стол, продолжил. — Крайне идиотский, Вацман. Брали мы как-то главаря шайки гастролеров-налетчиков. Известны были только ого приблизительные приметы и то, что он скрывается на квартире у своего дружка, живущего в «голубой мечте» — ну, знаешь этот погребок для номенклатуры на Пролетарском бульваре. Группу захвата возглавлял я. Вышибли, как положено, дверь, влетели в квартиру, живо уложили всех присутствующих на пол, руки за голову… Там у них как раз гулянка шла, дым коромыслом… Но брякнулись все на пол быстренько, как спелые груши с дерева, автомат — аргумент серьезный. Да… И тут из соседней комнаты выскакивает мужик, по приметам схожий с нашим бандюгой, матерится страшно и что-то пытается вытащить из кармана пиджака. И ндруг раздается резкий хлопок — ну точно выстрел…

Холмов сделал паузу и закурил. Дима немигающим взглядом смотрел на него.

— Как выяснилось потом, это всего лишь сорвало крышку с испорченной банки кабачков на антресолях — дурацкое совпадение! Ну а я машинально ка-ак врежу рукояткой пистолета этому мужику по челюсти — он сразу с копыт, аж ноги до ушей забросил. Да… А потом началось самое веселое. Оказывается, мы ворвались не к кому-нибудь, а к только что прибывшему из Киева в Одессу новому зам. начальника УВД области, который как раз отмечал новоселье. Ему же я и врезал по физиономии. Наша агентура решила над нами подшутить таким оригинальным образом. Ну, меня, естественно, сразу из органов турнули, с волчьим билетом. Пришлось податься в частные детективы… Холмов махнул рукой и снял со стены гитару.

— Ладно, это все ерунда. Продержимся. Давай-ка лучше споем!

— Давай споем! — с готовностью кивнул Дима, хлопнув ладонью по столу. Шура подстроил струны, и они грянули нестройными голосами:

Так познакомились Шура Холмов и Дима Вацман.

Глава III. Таинственное исчезновение любимого

Утром следующего дня Дима, с трудом разлепив очи, медленно поднялся на кровати. Хотя на службе ему иногда перепадало немного спирта, который не успевали вылакать старшие товарищи, все же за это время он основательно отвык от последствий чрезмерного употребления алкоголя. Голова раскалывалась, словно по ней ударили кувалдой, а во рту было ощущение, будто он всю ночь жевал портянку. Холмов сидел на табуретке и, перебирая струны гитары, насмешливо смотрел на Диму.

— Головка бо-бо? — с ироническим сочувствием поинтересовался он.

— Бо-бо, — прохрипел Дима и снова рухнул на подушку. — Лучше пить навозную жижу, чем этот твой самогон! Так же противно, зато голова утром не болит…

— Привыкнешь, — успокоил его Шура. Пошарив рукой под столом, он достал бутылку пива и протянул ее Диме. — На, опохмелись. Видишь, какой у тебя сосед замечательный: уже за лекарством в магазин успел сбегать, пока кое-кто дрыхнул.

«Лекарство» оказало свое лечебное воздействие: через некоторое время Дима, кряхтя, поднялся и стал одеваться. Закончив эту процедуру, он вздохнул и стал нетвердыми шагами прохаживаться по комнате. Внимание его привлекла картина, висевшая над Шуриной кроватью. Изображенные на ней непонятные загогульки, яркие пятна, цветные полосы сливались в одно хаотическое пятно.

— Что это? — поинтересовался он.

— Картина Рембрандта «Взрыв фугаса на цветочной клумбе», — невозмутимо ответил Холмов и, увидев недоуменный взгляд Димы, засмеялся. — Шучу, конечно. Это шедевр одного местного абстракциониста, подаренный мне в знак признательности за то, что я вернул ему украденную натурщицей кисть. Дорогая была кисть, из хвоста шиншиллы. Я поначалу хотел послать его со своей картиной подальше, но потом передумал. Вдруг он когда-нибудь станет знаменитым. Тогда я загоню эту мазню подороже…

Позавтракав остатками вчерашнего пиршества, они разошлись по своим делам. Одев длинный кожаный плащ и нахлобучив на самые глаза широкополую шляпу, Шура небрежно сунул в карман револьвер и отправился, как он выразился «восстанавливать маленькое статус-кво». Дима поехал в военкомат за паспортом.

…Прошло около двух недель, и Дима в полной мере оценил благородство Холмова, своевременно предупреждавшего о том, что «сосед он не совсем удобный». Причем словосочетание «не совсем» оказалось весьма смягченным. То и дело в комнате толклись какие-то незнакомые люди: мужчины и женщины, пожилые и молодые, благородные, респектабельные, и, наоборот, босяки, и явные блатняки. Со многими посетителями Шура проводил длительные беседы, зачастую на повышенных тонах, иногда предварительно попросив извиняющимся тоном Диму погулять маленько в коридоре. Порой подобные собеседования заканчивались юм, что Холмов и его собеседник, сцепившись, кубарем выкатывались в коридор, после чего вскакивали и долго прыгали, размахивая руками и ногами. Победа, впрочем, каждый раз оставалась за Шурой, так как он был отменный боксер и неплохо владел приемами самбо. Несколько раз Дима был свидетелем того, как Холмов заламывал руки или выкручивал пальцы орущим от боли гражданам, заставляя их написать что-то на листке бумаги. При этом он всегда бормотал непонятную фразу: «Дедукция дедукцией, но, как говорил Андрей Януарьевич, личное признание — царица доказательств». После этих и других инцидентов в комнату, как правило, вламывалась Муся Хадсон и с раздражением высказывала недовольство в связи с нарушением общественного спокойствия. Впрочем, после того, как Шура наливал ей стаканчик-другой чего-нибудь взбадривающего, от ее претензий не оставалось и следа.

Кроме того, довольно часто Холмов приводил в квартиру подруг, каждую из которых он представлял Диме одной и той же дежурной фразой: «Знакомься, Вацман, это моя будущая жена». После чего Дима покорно одевался и отправлялся гулять на улицу, ожидая момента, когда в их окне появится горшок с фикусом — условный знак того, что ему можно вернуться в квартиру.

Все это плюс грязный пейзаж вечно пьяной Молдаванки отнюдь не способствовало появлению у Димы жизнерадостного настроения. Если бы не ожидание долгожданного вызова и скорого отъезда, он, конечно же, давным-давно бы сменил место проживания. Но тут Диму постиг жестокий удар…

Не скрывая ехидной улыбки, сотрудник военкомата, майор в засаленной фуражке, сообщил Диме пренеприятное известие. Оказывается, полк, в котором Вацман начинал службу, был оснащен новейшими, еще не рассекреченными танками. Так что согласно положению номер такой-то выезд за рубеж ему в течение ближайших пяти лет по соображениям государственной безопасности запрещен. Напрасно Дима, срывая голос, орал со слезами на глазах, что эти паршивые танки он вблизи видел только один раз, когда в техпарке откачивал прапорщика, выпившего тормозную жидкость. Военные были неумолимы. Осунувшийся, похудевший Дима страшно переживал, но в конце концов смирился с мыслью, что Родине придется отдать еще пять лет жизни.

Известив об этом родителей, он принялся искать, куда бы устроиться на работу: деньги подходили к концу. Тут его ждала очередная «невезуха»: без прописки Диму никуда не брали. Лишь благодаря огромным стараниям Холмова, ему удалось устроиться сменным фельдшером в районный медвытрезвитель. Зарплата там была более чем скромная, поэтому по финансовым соображениям мысль о другой квартире пришлось оставить. Впрочем, постепенно Дима привык и к Молдаванке, и к своему беспокойному соседу, с которым он действительно подружился.

Как-то холодным осенним днем они сидели дома и молча занимались своими делами. Дима писал очередное письмо родителям в Нью-Йорк, а Шура, попыхивая «Сальве» (кроме этих папирос он больше ничего не курил), записывал очередные сведения в свою картотеку-досье. Он любил порядок и систему в работе, поэтому любая информация о гражданах, ведущих хоть в какой-то степени неправедный образ жизни, тотчас заносилась им в это досье. Окончив работу, Холмов зевнул, потянулся, хрустнув суставами, и сказал:

— Слушай, Вацман, а не перекинуться ли нам в картишки? В преферансик, по копеечке вист, а? Правда, вдвоем неинтересно, но все-таки…

— Может лучше в шахматы? — предложил Дима, облизывая своим толстым языком конверт.

— Шахматы, Вацман — это умственный онанизм, — подняв указательный палец выше головы, назидательно произнес Холмов. — Видя перед собой все фигуры неприятеля, с переменным успехом может играть и круглый дурень. То ли дело карты, где постоянно приходится учитывать элемент случайности, неизвестности. Только при игре в карты можно по-настоящему определить способность человека к логическому мышлению. Разумеется, в честной.

— Я в преферанс не умею играть, — развел Дима руками.

— Еврей и не умеешь играть в преферанс?! — изумился Шура. — Вот это да… Ладно, давай научу. Смотри сюда…

Он достал колоду карт и принялся объяснять правила игры. IЪ тут дверь распахнулась, и на пороге появилась Муся Хадсон.

— Шурик, там тебя какая-то баба ищет, — равнодушно произнесла она, косясь на стол. Увидев, что он пуст, Муся нздохнула и задумчиво почесала пятерней подбородок.

— Баба это хорошо, — рассеянно сказал Холмов, морщась от табачного дыма. — Ну-ка давай ее сюда.

Муся Хадсон исчезла, и в комнату вошла девушка лет двадцати пяти. Если бы не широко выпяченные губы, отчего ее лицо удивительно напоминало дружеский шарж на Софи Лорен из «Крокодила», девушку вполне можно было назвать симпатичной. В руках она держала сумочку.

— Который тут из вас будет этот… сыщик? — забыв поздороваться, хриплым голосом спросила она, переводя взгляд с Димы на Шуру.

— Я, — сухо произнес Холмов, исподлобья глядя на гостью. — Что вам угодно?

— Понимаете… — потупив взор медленно произнесла девушка. — Исчез мой любимый, мой жених. Таинственным образом исчез. Был — и нет его. Найдите его, мы так любили друг друга, умоляю ради всего святого — найдите…

Последние слова гостья произнесла с надрывом, заломив в отчаянии руки. Дима с сочувствием смотрел на нее. Что же касается Холмова, то он сохранял полнейшую невозмутимость.

— Каким же таким таинственным образом он исчез? — поинтересовался Шура, и в его голосе Диме послышался оттенок иронии. — Попрошу подробности.

— Мы сидели у меня дома, на Среднефонтанской, пили чай, — сбивчиво затараторила девушка. — Я пошла на кухню за вареньем, прихожу — а его и след простыл. И вот уже несколько дней о нем ничего не слышно…

— Вещи все целы? — перебил даму Холмов.

— Господь с вами, конечно! — замахала та руками. — Кристальной души был человек.

— Так. Второй вопрос — вы, пардон, не беременны от него? Девушка отрицательно покачала головой и презрительно фыркнула.

— Ну, хорошо, — вздохнул Шура. — Дома, на работе, его за эти дни видели?

— Понимаете… — замялась гостья. — Дело в том, что я не знаю, где он живет и работает. Мы очень мало еще были знакомы.

— Гм, — нахмурился Холмов. — Это плохо. Тогда сообщите, хоть как его зовут: имя, фамилия, отчество. Фотография его есть у вас?

— Нет, фотографии тоже нет, — уныло покачала головой дама. — А звали его Гриша. Фамилии-отчества не знаю…

Заложив руки за спину, Шура стал мерять нервными шагами комнату, бормоча что-то себе под нос.

— Ну, ладно, — несколько успокоившись, сказал он. — Опишите его внешность словами. Особые приметы и так далее…

— Ну это… — замялась девушка. — Одет он был в синие трусы в горошек, майку…

— Он что, в трусах и по улице ходил?.. — раздраженно перебил ее Холмов.

— Нет, конечно. В костюме и плаще, — смутившись, ответила девушка. — Что касается особых примет… у него на ягодице прыщ… величиной с пятак.

— Ах ты господи-боже мой! — вздохнул Холмов. — Послушайте, я же не собираюсь опознавать его труп! Опишите внешность! Рост, возраст, цвет волос и глаз, форма лица, губ и так далее…

— Голова у него круглая, а какая еще, — пожала плечами девушка. — А волос вообще нет: он лысый.

— Слава богу, хоть что-то сказали, — проворчал Шура. — Спасибо и на этом. Да, скажите еще вот о чем: у вас хоть что-нибудь осталось от него на память? Письмо, записка, подарок, какая-нибудь вещь, наконец…

— Это есть! — обрадованно закивала девушка. — Это пожалуйста. Вот, я специально захватила с собой, как чувствовала!

Раскрыв сумочку, она изящным жестом извлекла из нее мужской ботинок и протянула его Холмову. Шура взял ботинок и оторопело уставился на него.

— В тот роковой день я обнаружила, что он потерял ботинок в моей прихожей, — объяснила дама.

Холмов, скорчив уморительную гримасу, выразительно посмотрел на Диму, внимательно следившим за разговором, и, размахивая ботинком, стал снова в раздражении ходить туда-сюда по комнате. Воцарилось молчание.

— Найдите моего любимого, умоляю вас! — просительно пробормотала девушка и зашмыгала носом, очевидно, собираясь заплакать.

— Да я бы, конечно, с удовольствием, — ответил Шура, и опять в его голосе Дима уловил иронию. — Но согласитесь, что отыскать в миллионном городе лысого Гришу с прыщом на ягодице, имея в наличии только один его ботинок, будет несколько затруднительно, не так ли, мадам?

— Может, это… ботинок дать собачке понюхать? — растерянно сказала мадам.

— С таким же успехом его может обнюхать все министерство внутренних дел Союза вместе со Щелоковым! — довольно резко заметил Шура.

В комнате снова стало тихо. Какое-то мгновение Холмов молчал, пристально глядя на даму, а потом вдруг металлическим голосом произнес.

— Может, хватит все-таки ваньку ломать? Выкладывай, что там у тебя с клиентом получилось? Не заплатил или все-таки слямзил что-то? Рассказывай все, как было. И, может, я смогу тебе чем-то помочь.

Глава IV. Операция «Золушка»

Растерянность промелькнула на лице девушки, но только на несколько секунд. Поняв, что притворяться дальше смысла нет, она небрежным жестом достала из сумочки сигарету, щелкнула зажигалкой и, выпустив прямо в лицо Шуре огромный клуб дыма, равнодушно произнесла:

— Не заплатил, сука. Я после всего пошла в ванную и тут слышу, как этот гад крадется к двери. Выскакиваю — а он уже по лестнице скачет, а я голая… Вот, только ботинок потерял впопыхах.

— Так бы сразу и рассказала, а то, понимаешь, корчит из себя Лауру с Петраркой — любимого ей, видите ли, подавай! — удовлетворенно произнес Холмов. — Чай, не в райотдел пришла.

— Так мне сказали, что ты вроде тоже из ментов, — ухмыльнулась девушка. — Береженого бог бережет.

— Ну ладно, — махнул рукой Шура. — Где ты зацепила своего любимого?

— Мне его прямо на хату привез Сенька-Шкалик, — объяснила дама, гася окурок о подошву. — Зайка, будь мужиком, найди мне этого скота. А то Сенька из меня душу вытряхнет, если я ему через три дня бабки не отдам. Говорит, сама лопухнулась, сама и выкручивайся, а моя доля чтоб лежала на столе. А у меня сейчас бабок ноль. Выручи, браток, а? Я вижу, ты дока в этих делах. Найди, а?..

— Гм… — задумчиво почесал затылок явно польщенный Шура. Взяв в руки ботинок, он поднес его близко к глазам и внимательно осмотрел со всех сторон. Что-то привлекло его внимание, так как выражение лица у него вдруг изменилось. Вытащив из кармана мощную лупу, он с ее помощью снова принялся тщательно изучать поверхность ботинка. Удовлетворенно крякнув, Холмов достал из шифоньера микроскоп и принялся глядеть через него на внутреннюю часть обуви. Дима сидел на диване, с огромным трудом сдерживая смех: он был уверен, что его товарищ просто дурачится.

Оторвавшись наконец от микроскопа, Холмов снова довольно крякнул и, глубоко задумавшись, стал быстрыми шагами мерять комнату.

— Ну что ж, уважаемая, — наконец сказал он. — Дело твое далеко не столь безнадежно, как может показаться сначала. Ты хоть в лицо-то сможешь узнать своего суженого?

— Да я его в полной темноте на ощупь определю! — свирепо произнесла дама и добавила несколько непечатных слов.

— Славно, славно… — пробормотал Шура и вдруг улыбнулся. — В таком случае приступаем к операции, которой я даю условное название «Золушка»…

Он с задумчивым выражением лица подбросил на ладони ботинок, и тут его взгляд упал на лежащий на столе вчерашний номер «Знамени коммунизма». Схватив газету в руки, Холмов принялся изучать какое-то объявление на первой полосе, и лицо его постепенно расплывалось в торжествующей улыбке.

— Слушай, а ты оказывается везучая баба! — воскликнул он. — Нет, только гляди, какая пруха! Ну все, считай, что твой любимый ползает у твоих ног с пачкой червонцев. Едем быстрее! Вацман, поехали с нами за компанию. Возможно медицинский работник в данном случае будет кое-кому необходим, судя по воинственному настроению нашей гостьи. Кстати, мадам, тачка за ваш счет…

Все трое чуть ли не бегом выскочили на улицу. Впереди размашисто шагал Шура Холмов, за ним, недоуменно переглядываясь, семенили Дима и девушка. Подойдя к краю дороги, Холмов стал тормозить проезжавшие машины. Наконец скрипнули тормоза: остановился какой-то старенький, ржавый «Москвичек».

— К оперному, поскорее, если можно, — отрывисто произнес Шура.

Когда они вышли из машины и подошли к зданию театра, Холмов взглянул на часы и негромко обратился к девушке:

— Значит так, дорогуша. Минут через пятнадцать-двадцать сюда начнет съезжаться народ. Среди этого народа должен затесаться и твой любимый. Стань вот тут, возле фонарика, и гляди в оба. Но ней дай бог тебе обознаться: тогда всем большой капут, и тебе в первую очередь. А мы с Вацманом постоим пока в сторонке…

Они отошли и стали чуть поодаль. Холмов с отсутствующим видом закурил папиросу, а ничего не понимающий Дима недоуменно вертел головой во все стороны. Внимание его привлек большой транспарант на фронтоне оперного театра: «Привет участникам городской партийной конференции».

Вскоре к театру одна за другой стали подъезжать черные, белые, реже серые «Волги». Из них выходили вальяжные товарищи в костюмах-тройках и исчезали внутри театра. Прошло минут пятнадцать, и поток «Волг» начал иссякать. Дама несколько раз оборачивалась и бросала на Шуру сначала вопросительные, затем раздраженные взгляды. Шура делал ей успокаивающие жесты, но по тому, как слегка дрожали кончики его пальцев, когда он закуривал очередную папиросу, Дима понял, что он нервничает.

Прошло еще несколько минут, и к театру подкатила очередная персоналка. Из нее, кряхтя, выбрался лысенький, плюгавенький мужичок невысокого роста и засеменил ко входу. И тут дама издала вопль, напоминающий сирену буксира.

— А-а, попался, зараза! Ну-ка гони мой стольник… нет, теперь уже двести, иначе я тебе счас все уши оборву! — бросилась она к мужику.

— Не имею чести, — забормотал тот, пытаясь проскользнуть внутрь театра. — Вы, девушка, наверное обознались…

— Что-о?! — внезапно рассвирепела дама. — Я те счас покажу «честь», я те счас покажу «девушка»! Живо гони бабки, или я всю твою физиономию паршивую расцарапаю!

Лицо плюгавого перекосилось от ярости.

— А ну быстро вали отсюда, шлюха несчастная, или в момент в райотделе окажешься! — прошипел он звенящим шепотом.

— Да ты никак пугать меня вздумал, прыщ ягодичный? — побледнела дама и, схватив мужика за лацканы пиджака, стала медленно приподнимать его над землей.

— Что это у вас тут происходит? — неожиданно раздался строгий голос. Плюгавый обернулся и, увидев перед собой полноватого мужчину, растеряно заморгал. Лицо его покрылось от волнения красными пятнами.

— Да вот, понимаете, Георгий Константинович, — залебезил он, — Жене финские сапоги предлагают, вот она приехала ко мне за деньгами. А я ей говорю, что у тебя сапоги еще совсем новые, и трех лет не носишь. Ну, малость повздорили…

Плюгавый повернулся к продолжавшей держать его на весу даме и, с огромным трудом изобразив на лице кривую улыбку, вынул из кармана горсть мятых пятидесятирублевок.

— Ладно, Марина, так и быть, держи. Но учти, партия учит нас жить скромно, — с ненавистью глядя на «супругу» протянул он деньги.

— Ну спасибо, роднуля, — с нескрываемой иронией ответила дама. — Ну, удружил. Век не забуду твоей щедрости. Так и быть, сегодня ночью можешь зайти ко мне в спальню…

Полный мужчина недоверчиво хмыкнул, но ничего не сказал и скрылся за тяжелой дверью театра. Следом за ним, бросив на «супругу» испепеляющий взгляд, исчез плюгавый. Дама пересчитала деньги и протянула Шуре полтинник.

— Или может натурой возьмешь? — задержав в руке купюру, кокетливо взглянула она на Холмова. Шура, немного поколебавшись, отрицательно покачал головой:

— Такого добра я и за бесплатно найду. Давай лучше монету.

— Как знаешь, — пожала плечами явно уязвленная девушка. — Ну ладно, пока. Если я тебе понадоблюсь — спросишь на любой «стометровке», где найти Верку-Прилипалу. Каждый скажет…

И, остановив первую же машину, она уехала. Дима оторопело посмотрел ей в след, затем перевел недоуменный взгляд на довольно улыбающегося Шуру.

— Судя по вашему идиотскому взгляду, вам, молодой человек, очевидно, не совсем ясны некоторые моменты операции «Золушка»?.. — спросил тот.

— Совсем не ясны, — пробормотал Дима. — По одному ботинку, за час… Объясни.

— Потом, потом, Вацман, — похлопал его по плечу Холмов. — Сейчас предлагаю взлохматить гонорар. Угощаю!

И они направились к видневшемуся неподалеку гастроному.

Глава V. Ботинок есть — и дело в шляпе…

— Дело, Вацман, в общем-то оказалось довольно ерундовым, хотя по началу произвело впечатление абсолютно безнадежного, — произнес Холмов, откупоривая бутылку «Шабского». Они снова сидели у себя на Пекарной, 21б. За окном шумел ветер, шел проливной дождь, а в комнате было тепло и уютно: потрескивал обогреватель, под потолком зависли клубы табачного дыма, а на столе, приятно радуя глаз, громоздились бутылки с вином и пивом. — Самое несложное, конечно, было определить род занятий нашей визитерши. Понимаешь, Вацман, я сразу обратил внимание на то, что материя возле змейки на ее юбке изрядно поистерлась, хотя сама юбка была еще совсем новая. О чем это говорит? Только об одном: юбку этой даме приходится очень часто снимать и одевать. Думаю, тебе не стоит объяснять, какой категории женщин приходится снимать и одевать юбку по несколько раз в день? Добавь сюда некоторые характерные детали внешности — походка «ноги на ширине плеч», своеобразная форма бюста — и ответ будет окончательным. Кстати, нужно занести эту мадам в картотеку…

Шура достал из шифоньера папку с большой буквой Б, нарисованной на обложке.

— Так же несложно, Вацман было догадаться о том, что ее горячо любимый суженый, из внешнего облика которого она запомнила лишь трусы в горошек и прыщ на ягодице — самый обыкновенный клиент, с которым у нее произошло какое-то недоразумение, — продолжил Холмов, заполняя чистую страницу досье. — Остальное, конечно, было выяснить несколько труднее…

— Да! — воскликнул Дима, размахивая стаканов с вином. — Чтоб меня распяли на ближайшем дереве, если я могу понять, как ты, глядя всего лишь на какой-то старый башмак, узнал, где искать его владельца?

Холмов положил на место картотеку, взял со шкафа ботинок, который забыла забрать с собой дама и протянул его Диме.

— Ну-ка погляди на эту туфельку сам. Что ты скажешь о ее хозяине?

Дима с крайне сосредоточенным видом принялся внимательно осматривать ботинок со всех сторон.

— Ну что… — растеряно сказал он через несколько минут. — Ботинок фирмы «Саламандер», размер сорок один. Почти новый, подошва не стерта. Хозяин, очевидно, человек состоятельный, раз носит столь дорогую обувь. Все…

Холмов, который откинувшись на спинку стула, полузакрыв глаза и сложив ладони у подбородка, внимательно слушал Диму, усмехнулся.

— А мне этот башмак сказал несколько больше, — сообщил он. — Например, то, что его владелец занимает высокую номенклатурную должность, причем, скорее всего — партийную.

Холмов закурил папиросу и, взяв у Димы ботинок, принялся подбрасывать его на ладони.

— Ты, верно, заметил, что подошва не стерта. Но это, Вацман, не новый ботинок, он носится уже довольно продолжительное время. Об этом говорит многое: истертые стелька и задник ботинка, отполированные шнурками отверстия, да и сами шнурки весьма дряхлые… О чем, Вацман, говорит факт наличия целой подошвы при длительной носке ботинка? Только об одном: его хозяин не ходил пешком, а передвигался на персональном автомобиле. А это одна из многих привилегий высокой номенклатуры.

— А почему ты решил, что он ездит на персоналке? Ведь он вполне мог ездить и на собственной машине, которую у нас, слава богу, имеют многие, даже дворники, — возразил Дима.

— Когда человек сам сидит за рулем, то на подошвах его ботинок от соприкосновения с педалями автомобиля появляются характерные потертости, — объяснил Холмов. — Особенно хорошо они заметны на левом ботинке. Дело в том, что левой ногой выжимается сцепление, а это самая частая процедура при езде. У нас как раз левый ботинок, но никаких потертостей на нем нет. Стало быть, нашего неизвестного возил шофер.

В этот момент в дверь постучали, и в комнату заглянула Муся Хадсон. Увидев на столе батарею бутылок, она замерла, пожевала губами и стала топтаться на месте, словно утрамбовывала бетон. Потоптавшись так минут десять, Муся придала лицу строгое выражение и заворчала:

— Мужики, в последний раз предупреждаю — ежели будете в гальюне мочиться мимо дыры, то я обоих сей же момент на улицу выставлю! Сей же момент!

— Кто мочится мимо дыры? — вскочил опешивший Дима. От возмущения у него задрожала челюсть. — Это гнусная клевета и…

Холмов, более тонко изучивший психологию квартирной хозяйки, поморщился и, потянув Диму за брюки, усадил его на место.

— Не суетись, Вацман, — лениво процедил он. — Побереги психику.

Шура налил стакан вина и молча протянул его Мусе. Та сразу умолкла, и глаза ее заблестели.

— Ну, хлопцы, как говорится, чтобы ноги не потели! — скороговоркой произнесла она тост, залпом опрокинула стакан, утерла рукавом губы и откланялась.

— А с чего ты взял, что этот чудак партийный работник? — успокоившись, поинтересовался Дима. — Он ведь мог быть обыкновенным директором завода, у которого тоже есть персоналка.

— Да, последнее звено, — кивнул Шура, нарезая колбасу огромным штык-ножом от немецкого карабина образца 39 года (он любил коллекционировать такие штуки). — Объясняю. По несколько стертому верху задника я сделал вывод, что ботинок хозяину был немного маловат. Обычно гакие ботинки одевают, используя подручные средства: рожок для обуви, ложку, линейку, указательный палец и тэ дэ. Осмотрев внутреннюю часть ботинка в микроскоп, я ныяснил, что в качестве рожка для обуви этот тип использовал — что бы ты думал! — партбилет. А так как постоянно носят с собой партбилет только работники партаппарата (да и то не все), то вывод напрашивается сам собой…

— А как это тебе удалось в микроскопе увидеть партбилет? — слегка заплетающимся языком поинтересовался Дима. Подперев голову рукой, он не сводил с Шуры осоловелых глаз.

— Когда ты протрезвеешь, Вацман, я дам тебе прочесть мою еще нигде не публиковавшуюся монографию «Партийный билет и уголовные преступления», — ответил Холмов, наливая себе еще вина. — Там все сказано. А пока вкратце могу пояснить следующее. Понимаешь, Вацман, обложки партбилетов изготавливают из специального материала, выделываемого из бараньего либо в крайнем случае козлиного мочевого пузыря. Нигде больше в промышленности этот материал не используется. Так вот, его мельчайшие частички я и обнаружил с помощью микроскопа внутри ботинка. Крупинки позолоты, слетевшие с букв «КПСС» окончательно дополнили картину.

Шура Холмов умолк, медленно поднялся из-за стола и, подойдя к окну, настежь распахнул его. В комнату ворвался свежий и ночной воздух, разогнав клубы табачного дыма. Дождь перестал, и ночную тишину нарушали только шум метра, ленивое брехание какого-то страдающего бессонницей пса да постепенно замирающий перестук поезда, доносившийся со стороны станции «Товарная».

— Бесспорно, решающую роль в столь быстром розыске загадочно исчезнувшего любимого сыграла эта так кстати открывшаяся партконференция, о которой я узнал из газеты, — отойдя от окна, добавил Холмов. — Без сомнения, наш разыскиваемый, как партийный работник, должен был на ней присутствовать. Но не сомневайся, я нашел бы его и так. Конечно, за гораздо более длительный срок.

— Да, в наблюдательности и сообразительности отказать тебе трудно, — помолчав немного, задумчиво произнес Дима. — С такой головой ты лет через десять точно был бы не меньше чем полковником. Слушай, Шурик, неужели у тебя нет никаких шансов вернуться обратно в органы? Не собираешься же ты до конца дней своих всяким сучкам ихних кобелей ловить? Это не занятие для такого мужика, как ты… Холмов нахмурился, резким щелчком выстрелил из пачки папиросу прямо в рот и чиркнул спичкой.

— Да, конечно, долго у нас таким макаром не проживешь, — нехотя произнес он, выпустив клуб дыма. — Рано или поздно наступлю какой-нибудь шишке на хвост и полечу по статье за тунеядство: официально-то я нигде не работаю… А шанс вернуться в органы у меня один, да и тот сомнительный: раскрыть в порядке личной инициативы какое-нибудь громкое, очень громкое дело. Которое оказалось не по зубам нашей доблестной милиции…

— Ну так раскрой! — требовательно грохнул кулаком по столу Дима. Пустые бутылки подпрыгнули и, жалобно звякнув, повалились на бок.

— Легко сказать! — скривился Шура. — Думаешь так просто найти такое дело?

— Что, разве мало у нас преступлений не раскрывается? — удивился Дима. — В том числе и тяжелых.

— Нет, Вацман, обычное, даже самое тяжкое преступление тут не годится. Здесь нужно такое дело, чтобы оно вызвало огромный резонанс, чтобы о нем говорили на каждом углу. Только в этом случае я могу рассчитывать на то, что меня заметят на самом верху…

Холмов поднялся и принялся медленно расхаживать по комнате.

Как только меня выперли с работы, я сгоряча решил утереть сопли нашей милиции и вывести на чистую воду одесскую торговую мафию. Кое-какие нити у меня в руках были, начал копать дальше… Копнул я, надо сказать, весьма глубоко, Вацман… Ох, ты даже себе и представить не сможешь, какие крутые дела только не проворачивает эта шустрая публика, как славно они дурят трудящихся… Как-нибудь потом расскажу…

Шура что-то вспомнил и улыбнулся. — Хотя бы такой факт: как мне удалось совершенно случайно установить, эталон килограмма, который хранится в нашем одесском Госстандарте и по которому изготавливают все гири для одесской торговли, весит, оказывается, не гысячу граммов, а всего лишь 870. Представляешь, каждого покупателя каждый раз «обувают» с кило покупки на 130 грамм. Это кроме прочих обвесов. Да… Так вот. Через некоторое время, когда я более-менее понял, откуда растут ноги, мне стало отчетливо ясно, что в случае разоблачения. меня не только не похлопают по плечу наши доблестные высшие милицейские чины, а, наоборот, сделают все возможное, чтобы меня как можно скорее нашли на полях орошения с синей рожей. Ибо эта самая торговая мафия усиленно подкармливала и их, и наших славных партийцев, и еще много кого…

Холмов умолк и, сняв со стены гитару, стал мурлыкать себе под нос: «В тот вечер я ни пил ни пел, я на нее во всю глядел, как смотрят дети, как смотрят дети…»

— Но не буду тебя интриговать, Вацман, — неожиданно произнес Шура, хлопнув ладонью по струнам. — Мне кажется, что я нашел-таки такое дело. Только уговор: язык за зубами!..

— Могила! — страшным голосом вскричал Дима и с такой силой хлопнул себя кулаком в грудь, что закашлялся. Шура засмеялся, но затем лицо его стало серьезным.

— Дело это нешутейное, — многозначительно произнес Холмов, оставляя гитару в сторону. — Весьма нешутейное. Понимаешь, Вацман, еще работая в райотделе, я обратил книмание на непонятное явление: в Одессе невесть куда бесследно исчезают люди… Нет, я не имею в виду, так сказать, объяснимые случаи: человек ушел из дома, загулял, попал в больницу в незнакомом городе, отшибло память, наконец, его убили и труп надежно ликвидировали… Тут, как говорится, вопрос ясен. Но бывают, Вацман — очень редко, но бывают — вещи, которые, как говорится, ни в какие ворота не лезут! Причем, именно в таких случаях, в отличие от первых, людей никогда не находят ни живыми, ни мертвыми. Куда, скажи на милость, мог деться скромный, тихий, не имеющий никаких врагов инженер, который за полчаса до начала крайне интересующего его футбольного матча выскочил за сигаретами и которого уже второй год никто не видел? Женщина сорока четырех лет, простая рабочая, ясным солнечным днем отправляется навестить подругу, живущую в трех кварталах от ее дома и — исчезает бесследно. Кому она понадобилась? И таких примеров я могу привести еще немало. Причем, подобные истории происходят не только в Одессе!..

Разгорячившись, Шура стал размахивать руками.

— Тут дело нечистое, Вацман! — горячо продолжал он, жестикулируя. — Очень нечистое. Явно орудует какое-то кодло, которое крадет людей просто как физическую особь. Как, а главное — зачем?! Вот вопрос, Вацман…

В это время раздался грохот. Это Димина щека соскочила с ладони, и Дима, который как оказалось уже несколько минут сладко дремал, со всего маху ударился скулой о стол. Холмов умолк и безнадежно махнул рукой.

— Давай спать, Вацман, — сухо произнес он. — Ты, я вижу, сегодня не расположен выслушивать подобные вещи…

— Нет-нет, продолжай! — встрепенулся скривившийся от боли Дима, у которого моментально улетучились остатки сна. — Очень любопытно…

Но обиженный Холмов с треском захлопнул окно, молча разделся и, зевнув, рухнул а кровать.

— Туши лампаду, Вацман, — лениво пробормотал он. — Отбой…

Дима погасил свет, спотыкаясь в темноте, пробрался к дивану, разделся и тоже лег. В комнате воцарилась тишина, которую вскоре нарушил полусонный голос Шуры:

— Завтра в Художественном музее открывается выставка «Обнаженная натура в современном фотоискусстве». Дим?

— Сходим, — согласился Дима зевая.