Приключения Шуры Холмова и фельдшера Вацмана

Глава I. Выходной

— Черти бы тебя подрали! — раздраженно пробормотал Холмов, встряхивая остановившуюся электробритву. — Никак не дойдут руки отремонтировать…

Бритва наконец надрывно зажужжала, и Холмов, запрокинув навзничь голову, продолжил прерванную процедуру бритья. Столь странная и неудобная поза объяснялась просто: в ином положении бритва не работала.

— Ну что там, Вацман, пишет пресса? — завершив в конце концов трудоемкий процесс ликвидации растительности на лице, поинтересовался Шура у Димы, который, уютно устроившись на диване, просматривал свежие газеты.

— Есть кое-что интересное, — бодро ответил Дима, шелестя страницами. — вот, например, сообщение…

— Если это сообщение о том, что в Америке обидели очередного негра, а на БАМе забили очередной болт в шпалу — то лучше молчи! — перебил его Шура, хлопавший по щекам ладошкой, смоченной одеколоном. — Что там есть веселенького по моей части — убийства, ограбления, происшествия и тэ дэ?..

— Поищем, поищем… — невозмутимо ответил Дима. — Ага! Вот, как раз по твоей части: «Происшествия. Вчера на Дерибасовской, в очереди у молочного магазина за кефиром упал в голодный обморок гражданин Цурюпман, работающий, как было установлено позже, зам. начальника отдела продовольственных товаров областного управления торговли. Он госпитализирован с диагнозом „запущенная дистрофия“…»

— Чего?.. — вытаращил удивленные глаза Холмов. — Какая дистрофия?..

— А вот еще, — продолжал Дима, пряча за газетой ехидную улыбку.

— «Пресс-служба УВД сообщает. Уличенный в крупных хищениях зав. производством столовой номер 67 Коркин в порыве отчаяния пытался покончить с собой, съев три мясных салата „Пикантный“, изготовленных в этой же столовой. Но скрыться подобным образом от правосудия ему не удалось: после промывания желудка Коркин предстал перед судом…»

— Хватит дурачиться, Вацман, — усмехнулся Шура, поняв, наконец, что Дима его разыгрывает. — Тоже мне, Ильф и Петров выискался. Вернее, Булгаков: тот тоже врачом был, правда, доученным…

Еще в институте у Димы появилась малообъяснимая тяга к литературному творчеству, преимущественно в жанре юмора и сатиры. Теперь, с накоплением жизненного опыта и впечатлений, эта тяга превратилась в манию. Он писал рассказы, пьесы, миниатюры и рассылал по редакциям центральных изданий. С одинаковым результатом: в лучшем случае оттуда приходили до отвращения любезные, стандартные отказы. Так что пока Шура оставался его единственным читателем, вернее, слушателем.

— Что там за бортом? — поинтересовался Холмов, увидев, что Дима отдернул шторы и выглянул в окно. — Как погода?

— Дождь закончился, из темного царства туч, усиленно работая локтями, пытается выбраться древнее светило Гелиос, — высокопарно сообщил Дима, посмотрев на небо. — Кажется, это ему удается.

— Может, тогда прошвырнемся в город? — предложил Холмов. — Людей посмотрим, твои фирменные джинсы народу покажем, в киношку сходим… Развеемся, одним словом, а то я что-то закис в этой дыре… Дима, у которого сегодня был выходной, охотно согласился. Наскоро попив чаю, они оделись и вышли на улицу. Было пол-одиннадцатого утра — то самое время, когда честные труженики уже давно разошлись по рабочим местам и настал час выползать на свежий воздух тунеядцам, отпускникам, работникам свободных профессий и алкоголикам. Один из ярких представителей последней категории граждан как раз и попался навстречу Диме и Шуре, когда они не спеша брели на трамвайную остановку. Это был мужичонка, вымазанный в липкой грязи до такой степени, будто он только что вылез из бетономешалки. Бедолагу швыряло во все стороны с такой силой, словно он шел по палубе корабля, попавшего в десятибалльный шторм, поэтому для сохранения равновесия мужичок широко расставил руки, как пацан, играющий в самолет. В данный момент пьянчуга пытался выполнить сложнейшую процедуру — попасть в открытую настежь входную дверь подъезда своего дома.

— Заход на посадку по приборам в сложных метеоусловиях! — оживился Холмов, который в армии служил в авиации. — Пройден дальний привод… возьми пять градусов влево, поправки на ветер, — комментировал он, глядя на приближающегося к двери мужика. — Идешь правее полосы… Эй, уходи на второй круг! — крикнул вдруг Шура, но было поздно: пьянчуга проскочил мимо двери и со всего маху треснулся физиономией о стену. Осоловело глядя перед собой, он постоял с минуту на месте, затем попятился назад и под улюлюканье покатывающегося со смеху Шуры повторил заход. На этот раз он оказался более удачным, и мужик скрылся в парадной.

— Есть касание! Выпускай тормозной парашют, — не унимался Холмов. — Впрочем, сейчас тебе жинка его выпустит… скалкой, — добавил он. — И где же ты, родной, так нажрался с утра?

— Это еще с вечера… — неожиданно послышался из подъезда утробный голос. Шура, не в силах больше смеяться, юлько покачал головой, и они с Димой побежали, дабы успеть на приближающийся к остановке трамвай.

Стояла поздняя осень, до календарной зимы оставались считанные дни. Дима и Шура, молча, думая каждый о своем, прогуливались по Приморскому бульвару, с наслаждением вдыхая чистый осенний воздух, пахнувший мокрыми листьями и неуловимым, печальным запахом приближающейся зимы. Людей на бульваре почти не было, и вокруг стояла торжественная тишина. Ее нарушали только ритмичное шуршание метел об асфальт (это дворники сгребали опавшие листья в огромные кучи), да приглушенный, нескончаемы гул проносящихся внизу, по улице Суворова, автомашин. Послышалась щемящая душу мелодия Дунаевского, часы на здании исполкома глухо пробили двенадцать раз, и снова стало тихо.

Дима и Шура дошли до Тещиного моста и, остановившись, долго смотрели на расстилающуюся внизу панораму порта, убегающие вдаль железнодорожные пути, осеннюю воду Арбузной гавани, на корабли на рейде и раскинувшиеся на той стороне залива многоэтажки поселка Котовского, хорошо различимые в прозрачном осеннем воздухе…

— Ты знаешь, Вацман, меня очень трудно назвать сентиментальным, — нарушил молчание Холмов. — Душа у меня, положа руку на сердце, довольно черствая. Я даже нищим не всегда подаю. Но к этому городу я испытываю какое-то необычайно теплое чувство, вроде даже нежность. Люблю Одессу, как живое существо, как женщину! И не обижайся, Вацман, но скажу тебе откровенно: не понимал, не понимаю и, наверное, никогда не смогу понять тех одесситов, которые навсегда покидают ее ради каких-то призрачных материальных благ. Тем более, что большинство из них жили здесь недурно. Как бы потом эта публика не клялась из-за бугра в своей любви к Одессе — лично я им не верю…

Дима покраснел до самых пяток и стал мучительно соображать, как бы перевести разговор на какую-то другую тему.

— Ты ведь одессит, да, Шура? — наконец нашелся он. Почему же ты живешь на квартире? Где твой одесский дом?

Шура ответил не сразу, а лишь после того, как неторопливо достал из кармана пачку папирос и закурил.

— После смерти матери (отца своего я не помню) у меня осталась большая комната в коммуне на Артема, — медленно произнес Шура. — Но я оставил ее бывшей жене и сыну, когда мы развелись.

Холмов нахмурился, помрачнел, и Дима еще больше стушевался.

— Шурик, а как там у тебя с тем делом?.. Ну, я имею в виду исчезновение людей, — торопливо произнес он. — Есть какие-нибудь нити?

— Пока в общем-то нет, — нехотя ответил Шура, пиная ногами опавшие листья. — Понимаешь, самое главное здесь — получить ответ на классический вопрос: кому это выгодно? Кому и зачем может понадобиться человек, как физическая особь, то есть не конкретный, а какой угодно. Тогда уже можно копать дальше. Увы, пока ответить на этот вопрос я не в силах. Кстати, недавно лопнула одна версия, которая казалась мне наиболее вероятной…

— Какая версия? — заинтересовался Дима.

— Похищение с целью изъятия здоровых органов — ну, там мочки, печени, сердца — для пересадки какому-нибудь больному подпольному миллионеру, — объяснил Шура. — Ведь получить эти органы для пересадки обычным, законным путем — это значит долгие месяцы или даже годы ждать клинической смерти человека — потенциального донора. За но время можно и загнуться… Больше двух недель я, так сказать, изучал вопрос: ходил по больницам, клиникам, разговаривал с врачами и даже перелопатил с десяток книг по хирургии. И пришел к твердому убеждению: сделать такую операцию нелегально практически невозможно. Здесь необходимо сложнейшее оборудование, врачи высочайшей квалификации, подбор органов на иммунную совместимость и многое другое. Кстати, логически рассуждая, для этой цели нужно было бы похищать только молодых, здоровых людей. А пропадают и люди в возрасте, причем с явными внешними физическими изъянами…

В это время они проходили мимо какого-то кафе. Остановившись, Шура принюхался к доносившимся из него запахам и задумчиво пробормотал:

— Не пойму — то ли я голодный, то ли жрать хочу. Йдем, пожалуй. Они вошли вовнутрь, положили верхнюю одежду на стулья (так как гардероб, естественно, не работал) и стали озираться по сторонам в поисках человека. Увидев висящий на противоположной стене болъшой рекламный плакат «Пейте соки — они фруктовые и полезные», Шура проворчал:

— Вот идиотская реклама. Они бы еще написали: «Ешьте блины — они плоские и круглые…» Тут к ним подбежала взъерошенная официантка с прической, очертаниями напоминающей копну сена, и лихо, словно сдавая карты, пошвыряла на стол с подноса тарелки.

— Пардон, мадемуазель, мы в некотором роде еще ничего не заказывали! — с изумлением воскликнул Шура. — Я, конечно, отдаю должное вашему сервису, но не до такой же… — Заказывай, не заказывай, а все равно на кухне, кроме этого, ничего больше нет, — сиплым басом сообщила официантка. — А пока будете харчами перебирать — и это закончится.

Шура с отвращением взглянул на слипшуюся вермишель, напоминавшую личинки мух, на хилую, сморщенную, словно ягодицы столетнего аксакала, котлету и вздохнул.

— Ты знаешь, Вацман, иногда мне кажется, что Зимний брали не рабочие и революционно настроенные солдаты и матросы, а вот все эти официанты, бармены, таксисты, швейцары, автослесари, рубщики мяса и тому подобная шушера, — с неприязнью посмотрев вслед официантке сказал он. — Вот уж кто действительно хозяин жизни в это стране! Раньше они молча сидели на облучке, изгибались перед каждым босяком, зашедшим в кабак, пальтишечко с него стаскивали… «Чего изволите-с?» «Что угодно-с?» «Слушаю-с!» А сейчас, видите ли, это сливки, элита, люди умеющие жить… Тьфу!

Дима кивнул, поперхнулся вермишелью и, прокашлявшись, добавил:

— Когда я вижу, как в западных фильмах мужик приглашает бабу вместе пообедать или позавтракать, я сразу представляю, как бы это выглядело у нас. Столовая, разнос, вареные яйца, мухи летают… Сидят они, бедолаги, и сырой вермишелью давятся…

Кое-как утолив голод, друзья отправились в кинотеатр «Украина», где с удовольствием посмотрели французскую комедию с участием Луи де Фюнеса. Выйдя из кинотеатра, Холмов и Вацман констатировали, что погода начала резко портиться. Небо заволокло тучами, поднялся сильный ветер. Как-то быстро стемнело, стало мрачно, тревожно и неуютно. Ветер крепчал, и через некоторое время начался настоящ ураган. Крыши домов громыхали, деревья гнулись чуть ли до самой земли, фонари качались, бросая на асфальт тревожные блики…

Но Дима и Шура были уже дома, на Пекарной. Выпив пару бутылочек пива, которые Холмов предусмотрительно приобрел в городе, они сели играть в карты. Скоро выпитое пиво, усталость и день на свежем воздухе разморили их, и, хоть было еще рано, Дима и Холмов решили идти баиньки. Стихающий за окнами ветер гудел убаюкивающе, и они почти мгновенно провалились в липкие объятия Морфея… Но долго спать им не пришлось. Неожиданно раздались сильные удары в дверь и послышался визгливый крик Муси Хадсон:

— Шурик, маму твою так, меня твои гости уже замахали! Ни днем ни ночью покоя нет! Ежели ты думаешь, что я это буду терпеть, то ты так не думай! Мне это уже осточертело, и я выброшу тебя на мороз к Евгении Марковне…

Ошалевший Холмов слетел с кровати и щелкнул выключателем. Но свет почему-то не загорелся.

— Да открывай же скорее, пришли к тебе! — вопила Муся, колотя ногой в дверь. Дима проснулся и пялился в темноту, пытаясь сообразить, что происходит. Наконец Холмов распахнул дверь и отшатнулся. На пороге в позе статуи Свободы стояла Муся, держа и нытянутой руке длинную и толстую свечку. В колеблющемся свечном отблеске ее глаза злобно блестели, а сама она в длинном балахоне ночной рубашки напомнила средневекового монаха. Позади нее виднелись какие-то фигуры.

— Вот ваш Холмов, чтоб его уже блохи съели! — проворчала Муся, — Да не клацай выключателем, уже час, как света нету… Шура включил свой карманный фонарик, поставил его на стол стоймя и пригласил:

— Прошу, граждане, заходите. Чем обязан? Озираясь по сторонам, в комнату вошли двое мужчин. Как определил Дима, лет им было по 45–50. Один, чуть помоложе, был в морской фуражке и добротной импортной куртке со множеством заклепок. На другом была одета какая-то непонятная форменная шинель с блестящими пуговицами.

— Простите, — запинаясь произнес тот, кто был в морской Фуражке. — Я правильно информирован, товарищ Холмов, что вы э-э… в некотором роде частный следователь?

— Не в некотором, а в самом прямом, — кивнул Шура. — А что у вас случилось? Мужчины переглянулись и смущенно потупились. Наконец «морская фуражка» глубоко вздохнул, почесал затылок и, запинаясь, произнес:

— Понимаете, товарищ Холмов, произошел дикий и невероятный случай… Это… Даже не знаю, как вам это объяснить… В общем, сегодня в порту какие-то сволочи сперли пароход…

— Да что вы говорите? Украли пароход? — с деланным равнодушием зевнул Холмов. — Ну что ж, в Одессе и не то случается. Лет восемь назад на заводе «Центролит» из цеха вагранку сперли и в огороде закопали…

— Да нет, товарищ Холмов, я серьезно! — убитым голосом произнес «морская фуражка», и его товарищ закивал головой, давая понять, что это не шутка. — Вот, слушайте сюда…

Глава II. Дерзкое похищение

Всю ночь капитану парохода «Биробиджанский партизан» Степану Григорьевичу Беспалкину снилось, что он при помощи тяжелой и неуклюжей тачки разгружал баржу с углем. Поэтому капитан проснулся крайне разбитым: гудели от напряжения и усталости ноги-руки, ныла спина, а на ладонях вздулись огромные мозоли. Кряхтя, Степан Григорьевич поднялся с койки и, прихрамывая, побрел умываться. Только он успел провести пару раз зубной щеткой по зубам, как в дверь осторожно постучали.

— Угу! — буркнул капитан, не вынимая щетки из рта. Дверь каюты открылась, и вошли судовой врач Люлькин и кок Воронидзе.

— Стэпан Григорьевич, дарагой, вот этот примахался к мине, говорит, мясо в артелке нэсвежее, — пожаловался Воронидзе, показывая пальцем на Люлькина. — Идите, сами пасматритэ…

— Факт несвежее, — упрямо произнес Люлькин. — Потравимся к чертовой матери. Капитан раздраженно пробурчал что-то, прополоскал рот и махнул рукой: — Идем!.. Обнюхав мясную тушу, Степан Григорьевич задумчиво почесал затылок. Мясо было не то чтобы явно порченным, но каким-то подозрительным: скользким, рыхлым, с небольшим душком. Конечно, если бы до отхода оставалось больше времени, то можно было поднять скандал и настоять на замене мяса. Но завтра утром «Биробиджанский партизан» уходил в рейс.

— Нормальное мясо, — наконец не очень уверенно произнес он, искоса следя за реакцией на его слова Люль-кина. — Съедим потихоньку. Ты, Гиви, только его солью присыпь и хорошо проваривай и прожаривай, понял?

— Ой, Степан Григорьевич, я вижу вас история с броненосцем «Потемкиным» ничему не научила, — сокрушенно покачал головой Люлькин. — Дело, конечно, хозяйское, только смотрите, как бы вам не пришлось повторить судьбу офицерского состава легендарного броненосца…

— Ладно, не умничай! — проворчал Беспалкин, вытирая суки о передник кока. — Тоже мне, умник нашелся…

— Мое дело предупредить, — пожал плечами судовой прач. — Только в таком случае я настаиваю на том, чтобы нам выдали еще желудочных капель, марганцовку и клизмы…

— Посмотрим, — невнятно пробормотал капитан и направился к себе. У входа в каюту его встретил второй помощник.

— Степан Григорьевич, там эти сволочи варежку раскрыли, раскачали поддон и как трахнут его о вентиляционную трубу! — затараторил «секонд», схватив капитана за пуговицу. — Один ящик в щепки…

— Что в ящике было? — мрачно спросил Беспалкин, отстраняя руку «секонда» от своей пуговицы.

— Какие-то лекарства. Да они вроде не пострадали, зато ящику хана. Идемте акт составлять. Осмотрев место происшествия, капитан кликнул боцмана и нелел ему где угодно найти новый ящик. Коробки с медикаментами были переложены в новую тару, ящик опломбировали и опустили в трюм. Правда, новый ящик оказался по размерам несколько меньше прежнего, поэтому часть коробок в него не вошла. Недолго думая, капитан решил пока спрятать их в своей каюте, а там видно будет. Нагрузив крутившегося неподалеку матроса Федько разноцветными коробочками, они зашагали с ним к капитанской каюте. В коридоре процессия нос с носу столкнулась с судовым щмчом Люлькиным.

— Вы что, уже получили желудочные? — удивился! тот. — А почему меня не позвали? Ну-ка покажите, что вам тут подсунули… Наверное, какую-нибудь ерунду с просроченным сроком годности…

— Это средство для снижения потенции, — угрюмо ответил капитан. — Будем вам в жратву подмешивать, а то буфетчица уже боится по судну ходить.

— Дайте мне немного! — оживился матрос Федько. — Я подмешаю тройную дозу боцману. У него, понимаете ли, имеются ко мне определенные сексуальные притязания, а я не хочу рисковать.

— Какие еще сексуальные притязания? — подозрительно спросил капитан. — Он что, голубой?

— Конечно! Вы бы послушали его намеки: «Федько, если палубу хреново продраишь, я тебя так…, что у тебя глаза на лоб вылезут!.. Если лебедку плохо смажешь, я тебя так…….» Капитан сплюнул и выругался. В это время к нему подошли несколько моряков с одинаковой просьбой — разрешить им на пару часов сойти на берег. Пока Беспалкин в раздумье чесал затылок, доктор осматривал коробки с медикаментами.

— «Морфий», «морфий», «эфир», «ноксирон», «морфий», «морфий», — бормотал он, читая латинские надписи на коробочках, и на лице его все больше и больше появлялось выражение недоумения. — Вы что, решили на нашем судне притон наркоманов открыть? Откуда это у вас?

Капитан вкратце рассказал Люлькину о том, что произошло с одним из ящиков.

— Так, стало быть, это у нас такой груз! — свистнул судовой врач. — Хорошенькое дело. Вы бы приглядывали получше за этими ящиками. А еще лучше охрану к ним поставили.

— Это еще почему? — удивился Степан Григорьевич.

— Неужели вы не догадываетесь? — хмыкнул судовой врач. — Да на черном рынке одна ампула морфия стоит двести рублей. А у нас их вон сколько — на миллионы. если наши одесские «наркомы» пронюхают о нашем грузе, то они могут пойти на все, чтобы его добыть. Уж эту публику я знаю, будьте покорны. Шнурки на ходу развяжут и сопрут…

— Глупости! — раздраженно отмахнулся капитан. — Как они на корабль проберутся? Да и через час-два максимум погрузка заканчивается, трюма задраят — и привет, пишите письма!

— А вы слышали, как две недели назад в Поти к судну с экспортными «Жигулями», стоявшему на рейде, ночью подплыли два катера, — вмешался в разговор один из моряков. — Оттуда на судно перебралось человек десять мордоворотов с ножами, связали вахту, отвинтили от «Жигулей» все колеса, покидали их в катер и смылись.

— То на рейде, а мы в порту, — возразил Беспалкин.

— Ну и что, что в порту, — отозвался другой моряк. — В 1972 году в Сингапуре бандиты пробрались на стоявший в порту корабль с грузом обогащенного плутония, связали экипаж, завели движок и подались в Израиль, где толкнули тот самый плутоний за сумасшедшие бабки. Я об этом в каком-то детективе читал. В этот момент капитану вдруг показалось, что из него делают идиота.

— Хватит трепаться, вам что, делать больше нехрен?! — заорал он. — Живо все по рабочим местам! Моряки поспешно ретировались.

— Мое дело предупредить, — сухо бросил Люлькин и тоже загремел вниз по трапу. Едва Беспалкин успел сложить коробки с лекарствами в сейф, как раздался небрежный стук в дверь и вошел озабоченный стармех.

— Раньше чем завтра утром бункеровщик не дадут, — ообщил он. — Что-то у них там с солярой неувязочка.

— Новое дело! — скривился капитан и загнул такой трехэтажный мат, что «дед» аж присел. — Стало быть, почти сутки коту под хвост?

— Не меньше, — сделав крайне расстроенное лицо, подтвердил стармех, всем своим видом стараясь показать, что он огорчен этим фактом.

Капитан в крайнем раздражении стал ходить взад-вперед по каюте, бормоча что-то себе под нос. Немного успокоившись, он сказал:

— Ладно, иди и объяви об этом по трансляции экипажу. И вызови ко мне старпома и помполита. Через некоторое время капитан, помлолит и старпом, сдвинув головы к середине стола, словно во время спиритического сеанса, негромкими голосами обсуждали неприятный и давно наболевший вопрос. Дело в том, что уже третий раз подряд по приходу к родным берегам таможенники обнаруживали на «Биробиджанском партизане» ловко спрятанную бесхозную контрабанду. Ее хозяина ни разу обнаружить не удалось, но по многим признакам было ясно, что это дело рук одного и того же человека. Теперь, просматривая старые судовые роли, капитан сотоварищи пытались хотя бы приблизительно очертить круг подозреваемых, установив, кто из моряков ходил во все три злополучных рейса.

Но тут дверь капитанской каюты хлопнула от сильного удара ноги, и в дверном проеме вырисовалась фигура щекастого мужчины, одетого в черную кожаную куртку и черную кожаную кепку.

— Ку-ку! — многозначительно произнес щекастый, небрежно облокотившись кончиком плеча на дверной косяк. — Чем занимаемся, бим-бом-брамсели?

Это был старший лейтенант Жора Кисловский, комитетчик, курировавший их судно. «Черт, принесла же его нелегкая!» — тоскливо подумал капитан, раздраженно швырнув на стол карандаш. С огромным трудом он изобразил на лице радушие и поднялся навстречу старшему лейтенанту. Однако Жора не обратил на него никакого внимания. Зайдя вразвалочку в каюту, он с озабоченным видом стал шарить в шкафу, выбрасывая вещи на пол, затем в письменном столе и навесном шкафчике. «Что за дьявол, где же она?» — бормотал Кисловский, ползая на четвереньках и шаря под кроватью. Оттуда он выбросил прямо на стол старый носок, весь в пыли, и несколько использованных презервативов. Капитан, наливаясь краской, молча следил за его действиями.

— А-а, вот где она оказывается! — наконец удовлетворенно воскликнул Жора, извлекая на свет божий бутылку водки, искусно запрятанную в небольшую выемку в переборке, которую прикрывал портрет Ленина. — Ловко заныкал, ничего не скажешь. Но от чекистов, брат, ничего не укроется…

Беспалкин скрипнул зубами. Он всегда брал в рейс бутылочку водки, дабы в минуту грусти и тоски тяпнуть рюмашку-другую. Теперь же он этого удовольствия лишился…

Кисловский между тем мастерски сбил с бутылки укупорку и, и разливая водку по стаканам, объявил:

— Так, хлопцы, сегодня объявляется банный день! Измученная в борьбе с происками мирового империализма душа чекиста требует омовения. Тем более, как говорил Феликс Эдмундович, у людей нашей профессии должны быть чистые руки… и остальные части тела! — тут старший лейтенант весело засмеялся. — Так что быстренько растапливайте свою сауну.

Помполит попытался было робко возразить, но, встретившись взглядом с капитаном, покорно вздохнул и, позвонив н машинное отделение, распорядился дать в судовую баню горячую воду. Затащив для компании в баню руководящую тройку, Кисловский с их помощью в каких-то два часа уговорил весь имевшийся на судне запас представительского спиртного. Причем, наливая стакан за стаканом, старший лейтенант усиленно давал понять капитану, что измученная в борьбе с империалистами душа чекиста крайне нуждается в женской ласке. Поэтому, повторял он, совсем неплохо было бы позвать сюда буфетчицу, дабы она потерла ему спинку. Но капитан на это дело решительно не повелся и, сделав вид, что не понимает намеков чекиста, лишь подобострастно хихикал.

Банька закончилась тем, что не на шутку разгулявшийся Кисловский пригласил всю честную компанию в ресторан. Прекрасно зная, кому придется платить за посещение этого заведения, вся честная компания попыталась было отказаться от приглашения. Но Кисловский был неумолим.

— Р-разговорчики у меня! — нахмурившись, погрозил он пальцем. — Две минуты на сборы — и шагом марш в кабак!

Минут через пятнадцать все четверо, шатаясь и спотыкаясь, спускались по неустойчивому трапу «Биробиджанского партизана». Вахтенный штурман Нагишкин проводил поддатую компанию завистливым взглядом и отрешенно махнул рукой.

— Ну все, попали в лапы Кисловскому! — сказал он стоявшему у трапа вахтенному матросу Васе Удоду, которого за глаза на судне все называли «моральный удод». — Теперь заявятся не раньше полуночи. Отдыхай, ребята… Уже давно прошло обеденное время, но обед на «Биробиджанском партизане» запаздывал, так как кок, помня строгий наказ капитана о тщательной термической обработке мяса, несколько перестарался и спалил его вчистую. Голодные и злые моряки слонялись взад-вперед по кают-компании, ругая Воронидзе самыми последними словами. И тут в каюту вбежал Третий механик Сисяев — щуплый рыжеволосый парнишка.

— Мужики! — возбужденно закричал он. — От тещи получена важная телефонограмма: к концу дня в боннике состоится крупный выброс товара. Шмотки, аппаратура, обувь, покрышки…

Теща Сисяева работала товароведом на базе «Торгмор-транса» и, естественно, владела крайне ценной информацией относительно поступления в магазин для моряков — боновый, как они его называли — очередной партии дефицитных товаров. Об этом она сообщала своему зятю, а тот в свою очередь — всему экипажу «Биробиджанского партизана». Правда, прежде чем ввести в обиход эту практику, Сисяев смущенно сообщил коллегам, что, мол, дабы узнавать эти сведения раньше всех, теще приходится кое-кому отстегивать, так что… Поэтому за каждое подобное сообщение моряки по взаимной договоренности платили по два рубля чеками Внешторгбанка с носа. Которые Сисяев, якобы, передавал теще, а та еще кому-то. И хотя имелись не лишенные оснований подозрения, что эти чеки дальше Сисяева кармана никуда больше не идут, все равно моряки, (кроме капитана и помполита) покорно платили: дело этого стоило. Помполит, правда, поначалу пытался бороться с, как он выразился, «сисяевским оброком», но после того как с помощью третьего механика приобрел в боновом шикарный японский стереокомплекс затих и делал вид, что ничего не замечает.

Услышав сообщение Сисяева, моряки засуетились и, забыв про обед, разбежались по каютам. Наскоро собравшись, они на ходу совали в руки Сисяева чеки и мчались по трапу. Скоро на судне никого, кроме вахтенных не осталось. Посмотрев вслед убежавшим товарищам, вахтенный штурман Нагишкин огорченно вздохнул, закурил в неположенном месте и меланхолично замурлыкал, подражая голосу и интонации Леонида Утесова:

— Товарисчь, я вахту не в силах стоять, Сы-казал кочегар кочегару… Ветер между тем потихоньку крепчал. На порт мягко опускались сумерки.

…Глядя, как вконец окосевший Кисловский под лихую барабанную дробь ресторанного оркестра истерично отплясывает лезгинку, подбрасывая ноги чуть ли не выше головы и размахивая руками, капитан торопливо расплатился с официантом и сделал знак помполиту и старпому — «уходим отсюда»…

Подъехав на такси к проходной порта, капитан, помполит, и старпом, пошатываясь, побрели к дальнему причалу, где стояло их судно. Все трое думали об одном: как бы по возможности незаметно прошмыгнуть в свою каюту, не дав неизвестному судовому стукачу лишней негативной информации о своей персоне. Отмахав порядочное расстояние, они наконец подошли к своему причалу. Задумавшийся было капитан поднял голову и остановился в недоумении: «Биробиджанского партизана» у пирса не было.

— Что за черт, где же судно? — удивленно произнес старпом. — Перешвартовывать его вроде не собирались…

— Может, на рейд вывели? — высказал предположение помполит. — Погрузка-то у нас закончена, а причалов не хватает.

«А досмотр, таможня, пограничники?!» — хотел было возразить капитан, но что-то заставило его замолчать. Задумчиво почесывая затылок, он прошелся вдоль причала и внезапно остановился, увидев намотанный на причальную тумбу швартовый трос, другой конец которого колыхался на волнах у пирса. Какое-то тоскливое предчувствие шевельнулось в душе у Степана Григорьевича, Сам не понимая зачем он это делает, Беспалкин торопливо вытащил швартов на сушу и вздрогнул: противоположный конец троса был распущен, словно его обрезали каким-то острым предметом. Капитан испуганно отбросил швартов подальше и растерянно посмотрел в сторону старпома и помполита, недоуменно озирающихся по сторонам.

В это время вдали показалась гомонящая толпа. Это экипаж «Биробиджанского партизана» несолоно хлебавши возвращался из бонового на корабль. Никакого товару в бонник сегодня не привезли, и моряки напрасно проторчали в нем до самого закрытия. Находясь в состоянии крайнего раздражения, они поносили Сисяева вместе с его тещей самыми ужасными словами, не в силах смириться с мыслью, что их последний вечер перед рейсом прошел столь глупо и бестолково. Сисяев вяло огрызался, угрожая, что, «если будете возникать, вообще лавочку прикрою».

Подойдя к причалу и увидев, что судна нет, моряки бросились к капитану:

— Степан Григорьевич, а где судно? Куда перешвартовали? Беспалкин с удивлением смотрел на экипаж своего парохода, почти в полном составе толпившийся на берегу.

— Вы где шлялись, позвольте спросить? — хмуро произнес он, стараясь не дышать в их сторону. Моряки вкратце ознакомили Беспалкина с ситуацией. Тревога и беспокойство все сильнее и сильнее начали терзать капитана.

— Стоять всем тут и никуда ни ногой! — нервно приказал он. — Я сейчас…

И Степан Григорьевич торопливым шагом направился к видневшейся неподалеку будочке тальманов. В его голове тяжелым колокольным набатом вдруг зазвучал сегодняшний разговор с судовым врачом: «Десятки миллионов… выставьте охрану… наркоманы способны на все… из порта угнали судно…» «Да нет, этого просто не может быть, это просто невозможно!» — гнал он от себя ужасную мысль, но она упорно билась в его голове, как хомяк в клетке: угнали, угнали!

И все же, как внутренне он уже ни был готов к самому плохому, после телефонных разговоров с диспетчером и капитаном порта у Беспалкина подкосились ноги от ужаса и он чуть было не грохнулся в обморок. Выяснилось, что никаких операций по перешвартовке, выводу на рейд и так далее с «Биробиджанским партизаном» не выполнялось и что он должен стоять там же, где и стоял, на 28 причале.

— Это конец, — понял Беспалкин. — Тюрьма. Что же делать, что?.. Придя немного в себя, он медленным шагом направился к ожидающей его с нетерпением команде. По дороге у капитана в голове созрел отчаянный план…

— Все нормально, хлопцы, судно вывели на рейд, так как причал в срочном порядке понадобился… э-э, монгольскому сухогрузу со скоропортящимся грузом — сгущенным кумысом, — с наигранной бодростью сообщил Беспалкин экипажу. — Рейдовый катер будет только завтра в девять. Так чго одесситы могут идти домой, а остальным я сейчас сделаю места на межрейсовой. Сбор завтра на проходной в девять. Моряки по-разному отреагировали на это сообщение. Жители Одессы радовались, что случай подарил им еще одну мочь в объятиях любимых. Остальные чертыхались: им совсем не улыбалась перспектива переться, на ночь глядя, черти куда, на межрейсовую базу моряков. Вконец обозленный боцман, бормоча проклятья, согнул свои огромные кривые пальцы и выписал Сисяеву такой мощный шелобан, что у того на лбу появилась вмятина. Сисяев захныкал. А моторист Гаркавый шел, злорадно потирая руки. «Может сейчас я в конце-концов эту сучку застукаю? — бормотал он не совсем понятную фразу. — Она думает, я уже в рейсе, а я вот он, здрасте!»

И он неожиданно громко, по-мефистофельски, захохотал. Вспугнутые его смехом, на далеком пакгаузе густой тучей вспорхнули голуби…

Глава III. Ночь визитов

Капитан Беспалкин закончил свой рассказ, и почти в то же мгновение в комнате вспыхнул свет. Все невольно зажмурились. Степан Григорьевич поморгал глазами, достал из кармана платок и вытер им вспотевший лоб. Казалось, он вот-вот громко разревется, словно трехлетний карапуз, которого злые шутники угостили пустым фантиком, сложенным «под конфетку».

— Так-так, — вздохнул Шура, с задумчивым выражением лица разминая в пальцах папиросу. — Стало быть, вы утверждаете, что ваше судно угнали из порта наркоманы или какие-то другие головорезы, дабы похитить имеющийся на борту морфий и другие наркотические препараты?

— Ну да! — горячо произнес капитан и даже привстал. — Другого и предположить нельзя.

— Угу, — буркнул Холмов и обратился к мужчине в форме. — Я извиняюсь, а кто вы будете?

— Башлинский, начальник службы охраны порта, — представился мужчина.

— Это мой хороший, и надежный товарищ, — пояснил капитан. — Он не меньше меня заинтересован в скорейшем розыске судна.

— А почему эти лекарства нельзя было похитить прямо, в порту, — вмешался в разговор Дима. — а потом незаметно вывезти?

— Абсолютно исключено, — покачал головой Башлинский. — Для этого нужно открывать трюмы, рыться в них, сносить товар на берег, прятать, пытаться вывезти. Незаметно это не сделаешь, обязательно кто-нибудь заметит. И потом за это время кто-то из команды мог вернуться и поднять хипеш… Нет, это исключено…

— Какова ваша версия процедуры похищения? — спросил Холмов и, попыхивая папироской, стал прохаживаться по комнате походкой Сталина.

— Да тут все просто, как яйцо Колумба! — вскричал капитан и снова привстал. — Кто-то из членов команды узнает о наркотиках на борту и случайно, а скорее всего специально сообщает об этом каким-то головорезам, рассчитывая на свой процент за наводку. Скорее всего ему же приходит в голову поистине гениальная мысль убрать на время с судна почти весь экипаж, позвонив Сисяеву якобы от его тещи и сообщив о предстоящем завозе шмоток в боновый. Затем банда проникает в порт, пробирается на корабль, под угрозой оружия заставляет вахту запустить машину и под покровом темноты выходит в море. Все просто…

— И дерзко до невероятности! — резко перебил Холмов.

— Видимо, игра стоила того, — развел руками капитан. — Шутка ли, в случае удачи огрести сразу несколько миллионов.

— А пьяницу-кагэбэшника они тоже вам подсунули? — ехидно поинтересовался Дима.

— Ну это, конечно, вряд ли, это совпадение, — смутился Беспалкин. — Хотя мы ушли с судна раньше и вся команда знала, что мы скоро на судно не вернемся. Может, как раз именно это и подтолкнуло негодяя из экипажа на дальнейшие действия.

— Что ж, логично, даже слишком логично, — задумчиво сказал Шура. — Только я не понимаю, чем могу вам помочь? Чтобы догнать вашу посудину, нужен как минимум торпедный катер или вертолет. А такой техникой я пока не располагаю…

— Да нет же! — замахал, словно отбиваясь от мух, руками Степан Григорьевич. — Дело в том, что топлива на борту было ерунда, всего миль на 10–20 ходу. Да и не сомневаюсь, что бандиты и не собирались угонять судно далеко. Наверняка они отойдут подальше от Одессы, где нет пограничников, выпотрошат лекарства из ящиков, побросают в шлюпки — и к берегу. А там уже чепуха…

— Хм, — буркнул Холмов. — Верно, черт возьми. Но если наркотиков на судне уже нет, то найти их будет далеко, не просто. Скорее всего невозможно.

— Да плевал я на эти наркотики! — взревел капитан. — Вы помогите мне до утра отыскать «Биробиджанский партизан» и отвести его обратно в порт. А лекарства — хрен с ними! Как-нибудь спишем во время рейса. Трюмы во время шторма откроем, течь сделаем, смещение груза организуем… Слава Богу, не в первой… Шура пристально посмотрел на Степана Григорьевича, но ничего не сказал.

— А почему вы сразу не сообщили в милицию или КГБ? — спросил Дима, и по тому, как презрительно фыркнул Шура, сразу понял, что вопрос неуместный. Но капитан терпеливо объяснил:

— Если бы я это сделал, то при любом исходе дела я бы уже сидел в предвариловке и искал блох у какого-нибудь уркагана. Хорошенькое дело — капитан с помощниками пьянствуют, почти вся команда гуляет на берегу, а их судно в это время наглым образом угоняют и крадут груз, да еще какой — наркотические препараты… А так хоть какая-то надежда есть.

— Мне тоже пилюлю выпишут, — мрачно сказал начальник охраны. — В прошлом месяце с территории порта пропал автопогрузчик и двадцать тюков индийского чая, в этом какие-то гады сперли сто двадцать ящиков апельсин и шесть труб большого диаметра, и вот теперь — пожалуйста, сперли пароход. Тут сразу с работы вытурят…

— Уважаемый, мне тебя рекомендовали как способного специалиста и надежного мужика, — обратился к Холмову капитан. — Выручи, а за магарычом дело не станет: отблагодарю по-царски. Чеки, деньги, тряпки, — в общем, все, что пожелаешь.

— А с меня в случае успешного исхода — десять ящиков апельсинов, — гордо произнес начальник порта и, немного подумав, покраснел. Шура усмехнулся и, почесав затылок, сказал:

— Так и быть, попробуем помочь добрым людям. Надеюсь, машина у вас есть?

— Внизу стоит, — радостно ответил капитан. Он, видимо, не надеялся на то, что Шура согласится заниматься этим практически безнадежным делом.

— Если хочешь, Вацман, поехали с нами, — предложил Холмов, доставая из-под подушки револьвер. — Тут чем больше народу — тем лучше. Дима вскочил и с готовностью стал напяливать джинсы. Вскоре все вышли на улицу и сели в светло-серую (во всяком случае, именно такой цвет отражался от ее боков в тусклом освещении уличного фонаря) «Волгу», принадлежащую начальнику охраны порта Башлинскому.

— Куда ехать? — обернувшись к Шуре, спросил он и включил мотор. Этот вопрос вызвал на лице Холмова выражение неподдельной растерянности.

— Действительно… — задумчиво пробормотал он. — Черт его знает, куда ехать… Мотаться ночью, в темноте по всему побережью в поисках непосредственно парохода — дело настолько же глупое, насколько и безнадежное. Нужно искать исполнителей. А для этого прежде всего нужно найти наводчика — негодяя с экипажа. Вы подозреваете кого-нибудь? — обратился Холмов к Беспалкину. Тот глубоко задумался.

— Я знаю… — наконец неуверенно произнесен. — Тут трудно сказать. Сисяев, вроде, больше всех деньгу любит… Хотя не думаю…

— Ладно, поехали к этому Сисяеву, — нетерпеливо махнул рукой Шура. — Может, найдем какую-нибудь зацепку. Тем более, что это он поднял ложную тревогу «все в боновый!». Надеюсь, адрес его у вас имеется?

— Конечно, — кивнул головой Степан Григорьевич, доставая из куртки записную книжку. — Улица Космонавтов, дом…

«Волга» сорвалась с места и, поднимая тучи брызг, помчалась по темным улицам Молдаванки в неизвестность. Некоторое время Холмов о чем-то размышлял, затем спросил капитана:

— Значит, насколько я понял, в момент похищения на судне никого, кроме вахты, не было… Скажите, а вы точно видели на берегу весь остальной экипаж, вернувшийся из магазина, или среди них кого-то все-таки не было?.

— Вроде все были, — не очень уверенно ответил Беспалкин.

— А сколько на судне оставалось вахтенных?

— Пять: вахтенный штурман, моторист и три матроса.

— А почему так мало? — зевнув, поинтересовался Холмов.

— Так ведь «Биробиджанский партизан» — суденышко небольшое, тысяча двести водоизмещения, — объяснил капитан. — И экипаж на нем всего шестнадцать человек.

— А может быть, когда бандиты переправят наркотики на берег, вахтенные сами приведут судно обратно в порт? — сказал Дима.

Холмов сокрушенно покачал головой.

— Оставлять свидетелей в таком деле… Самое лучшее, на что можно рассчитывать, это то, что их свяжут и оставят на корабле, чтобы раньше времени не подняли тревогу…

Капитан, который до этого как-то не задумывался о подобном исходе, вздрогнул и зашмыгал носом, утирая дрожащей рукой скупую мужскую слезу. Ему было невероятно жалко своих орлов. Беспалкин закусил губу и начал последними словами ругать себя за то, что часто был несправедлив к покойным.

…Сисяев сидел у себя дома в глубоком кресле и одной рукой неторопливо перелистывал шведский порнографический журнал, размышляя о том, каким бы образом ему сегодня получше выполнить свои супружеские обязанности. Другой рукой он прижимал к тому месту на лбу, куда угодил боцманский шелобан, холодный компресс. Внезапно в дверь требовательно позвонили.

— Кого это еще черти принесли в такое время? — проворчал Сисяев, заглядывая в глазок. Увидев капитана, он охнул и быстро распахнул дверь.

— Здрасте, Степан Григорьевич, — раболепно произнес Сисяев.

— Что у тебя с головой? — подозрительно спросил капитан вместо приветствия.

— Да боцман, зараза, — нехотя ответил Сисяев. — Скажите ему, Степан Григорич, чтобы он руки не распускал, а то…

— В общем так, дорогой, — не дослушав Сисяева, сообщил Беспалкин. — Вот этот товарищ задаст тебе несколько вопросов. Отвечай правду и только правду!

И капитан кивнул на Холмова.

— Скажите, пожалуйста, — вежливо начал тот, — о чем вы разговаривали сегодня днем по телефону с вашей тещей, и не заметили ли вы в ее голосе что-нибудь странное, необычное, настораживающее?

— Зачем вам это? — вытаращил удивленные глаза Сисяев. — И кто вы собственно такой?..

— Здесь вопросы задает только он! — рявкнул Беспалкин. — Живо отвечай, если не хочешь до утра без визы остаться!

Сисяев проглотил слюну и поглядел на капитана.

— Да я с ней, собственно, и не разговаривал, — медленно произнес он. — С ней Федько разговаривал. А я в тот момент в машине был, помпу меняли…

— Так значит вы лично тещей не разговаривали?! — подпрыгнул Шура.

— Ну да, — кивнул Сисяев. — Меня потом Федько на палубе встретил и говорит, мол, тебе теща звонила, сказала, что в боновый сегодня товар привезут… Ну и так далее.

Капитан и Холмов переглянулись.

— Немедленно едем к этому Федько! — возбужденно произнес Шура, потирая руки. Глаза его блестели, как у алкоголика, которому продавщица в рюмочной протягивает стакан, наполненный до краев водкой. — Вы, юноша, тоже одевайтесь. Поедете с нами.

— На кой хрен он нам нужен? — недоуменно спросил капитан.

— На всякий случай, — уклончиво ответил Шура. — Может, все, что он нам рассказал, ему померещилось, кто знает…

— Понял, — многозначительно сказал капитан. — Ну-ка, дорогой, живо натягивай портки, прокатишься за компанию.

— Куда?! — запротестовал Сисяев. — Зачем? Я не хочу никуда ехать, я уже на другое настроился…

— Перестроишься, — сурово произнес капитан. Сисяев тяжело вздохнул, что-то побурчал себе под нос и покорно стал одеваться.

— Федько был с вами в боновом? — спросил его Холмов, когда они садились в машину. Сисяев отрицательно замотал головой, и Шура торжествующе посмотрел на капитана.

Матрос Федько жил в стареньком доме на улице Чкалова. Стучать в дверь пришлось довольно долго, пока наконец не послышались приближающиеся шаги и встревоженный женский голос поинтересовался: — Кто там?

— Простите, нам срочно нужен товарищ Федько, — сладким голосом произнес капитан. — По служебным делам.

— Так он в рейсе, уже второй день, — послышался недоуменный ответ. — Какие служебные дела еще. А ежели вы за долгами, то с ним и разбирайтесь, у меня нет ни копейки.

— В каком рейсе?! — взревел Беспалкин. — Я капитан его судна, оно… э…э… в порту стоит. Откройте сейчас же дверь!

Загремели замки, дверь приоткрылась на цепочке, и в образовавшуюся щель просунулось хмурое женское лицо с маленькими, поджатыми губками, острым, любопытным носом и длинным, словно выточенным из куска дерева, подбородком. «Старуха Шапокляк», — промелькнула в голове Димы озорная мысль.

— М-да, Степан Григорьевич, — пожевав губами нехотя констатировала супруга Федько. — Стало быть, «Партизан» еще не ушел, а Гришки на нем, говорите, нету?

— Ну да, — нетерпеливо кивнул капитан. — А что, дома его, значит, тоже нету? Где же он тогда может быть?

— Где он может быть? — внезапно так заорала «старуха Шапокляк», что все невольно попятились. — Да у Надьки, кикиморы этой, шо6 у нее тройня родилась! Ловко же он, сучий кот, меня провел. Ну погоди, ужо я тебе оборву инструмент, кобель плешивый…

— Надька — это, насколько я понял — любовница вашего супруга. А вы не подскажете — где она живет? Апрес? — чрезвычайно учтиво поинтересовался Холмов. Супруга Федькл пожала плечами и зевнула.

— Раньше в соседнем доме жила, потом его снесли и им дали квартиру где-то на Слободке — сказала она. — Вроде возле автовокзала. Только я бы, честно говоря, вообще бы не советовала вам соваться к ней в дом. У нее брательник — уголовник отпетый, только недавно из тюрьмы вышел после третьего срока. У них там в хате постоянно всякая шваль ошивается — ворюги, наркоманы. Еще подрежут… Холмов и Беспалкин обменялись выразительными взглядами.

— Может, все-таки кто-то из ваших соседей знает, где живет эта Надька? — с надеждой спросил Шура. Но «старуха Шапокляк» отрицательно замотала головой.

— Ну что ж, спасибо и на этом. За мной мужики! — бодро произнес Холмов. Все направились обратно к машине.

— Думаю, не пройдет и двух часов, как вы будете плясать на палубе своей незадачливой посудины, — потирая руки, сказал Шура капитану, когда они садились в «Волгу». — Дело становится абсолютно ясным…

— Вы в этом уверены? — хмуро сказал Степан Григорьевич. — А я в этом сильно сомневаюсь. Где мы найдем эту Надьку?

— Найдем! Путем опроса местных жителей, — пошутил Холмов. Но капитан шутки не понял.

— Вы что, собираетесь ездить по всей Слободке, стучать в окна и спрашивать, где, мол, живет Надька, у которой брат три раза в тюрьме сидел? — возопил он. — Вы в своем уме? Сисяев, который оставался в машине, заерзал на сиденье и нетерпеливо спросил:

— Ну, что там у вас? Я могу быть свободен?

— Пока сиди, — рассеянно махнул рукой Холмов и обратился к сидевшему за рулем Башлинскому. — Давайте на Слободку. Сначала на Маловского, дальше покажу.

— Какую-такую Слободку?! — опять взревел Беспалкин. — Что мы там найдем? Может, по побережью все-таки прошвырнемся? Хоть какой-то шанс…

— Я не понял, кто у нас сегодня сыщик — я или клопы?! — в свою очередь вспылил Шура. — Ищите тогда сами и не морочьте мне голову.

— Ну, ладно, ладно, — примирительно пробормотал капитан. — Слова уже сказать нельзя… «Волга» снова помчалась по мокрым улицам давно уснувшей Одессы. Почти все окна в домах были темны, фонари горели через один, и город выглядел мрачновато. В машине было тепло, мотор гудел убаюкивающе, и Диму начала «бить муха»…

Глава IV. В «малине»

Подчиняясь отрывистым командам Холмова («направо», «налево», «прямо до поворота»), «Волга» долго петляла по разбитым дорогам Слободки. Прыгающие лучи фар выхватывали из темноты то невысокие дома, то покосившиеся заборы, то грязных, облезлых котов, которые, блестя изумрудными глазами, торопливо перебегали дорогу. Наконец, внимательно оглядевшись, Холмов сказал:

— Стоп, стоп! Приехали. Вацман, идем со мной. На всякий случай… Остальным сидеть в машине и ни в коем случае не пыходить. Мы быстро.

Выйдя из машины, Шура и Дима прошли метров сто и остановились у большого добротного частного дома, окруженного высоким, крепким забором. Шура кашлянул, поправил шляпу и четыре раза размеренно стукнул кулаком в металлическую калитку. Тотчас за забором раздался злобный, низкий лай какой-то зверюги, скорее всего собаки. Внезапно лай прекратился, и из-за калитки послышался не очень громкий, но отчетливо слышный голос, произнесший одно-единственное слово:

— Отзовись.

Дима вздрогнул от неожиданности: он совсем не слышал, как говоривший подошел к калитке.

— «Петушатник» — за баней, — так же негромко ответил Холмов. Единственное, что понял из этой фразы Дима, — это то, что она являлась паролем. Протяжно заскрипела задвижка, калитка приоткрылась, и в лицо Холмову ударил яркий сноп света. Затем неизвестный направил фонарик на Диму, отчего тот невольно закрыл глаза.

— А это что за фраер? — сухо произнес человек с фонарем. — Его я не знаю.

— Не переживай, Чебурашка, это хлопец свой, — ответил Холмов и с раздражением добавил: — Да убери ты свою фару, а то прямо как на допросе…

Неизвестный хмыкнул, выключил фонарь, и в отблеске тусклого уличного освещения Дима увидел высокого, худощавого и лысоватого парня с большими, оттопыренными ушами. Несмотря на пробирающий до костей ночной холод, на нем была лишь майка да спортивные штаны.

— Мне нужно срочно поговорить с Крапленым, — тихо сказал Холмов. Ушастый задумчиво прикусил губу, почесал затылок и неуверенно произнес:

— Ну ладно, идем…

Пройдя по асфальтовой дорожке, они зашли в дом.

— «Дуру» на стол! — предупредил Чебурашка. Шура молча достал револьвер и положил его на тумбочку в прихожей. После этого ушастый кивком головы пригласил: проходите, мол. Они вошли в большую комнату, и Дима остановился, растерянно оглядываясь по сторонам. В какую-то долю мгновенья ему вдруг показалось, что он попал в старшую группу детского сада в час игр. Впрочем, эта нелепая ассоциация тут же исчезла. Во-первых, потому, что в «группе» плавали густые клубы табачного дыма. А во-пторых, «детишки» были с наколками, фиксами, высокие и широкоплечие, и занимались они отнюдь не катанием автомобильчика по ковру или пеленанием куклы.

Несколько человек сидели на полу, сложив ноги по-турецки и резались в карты, потягивая пивко из бутылок, большая батарея которых громоздилась вокруг. Трое мужиков склонили головы над лежащим на журнальном столике разобранным большим амбарным замком и негромко переговаривались. Судя по всему, они обсуждали сильные и слабые стороны этой конструкции. В дальнем углу крепыш с нахмуренной физиономией, сосредоточенно сопя, кулаками и ногами молотил по цилиндрической боксерской груше на пружинной подставке. На грушу был наброшен форменный милицейский пиджак, а сверху болталась милицейская фуражка, закрепленная веревкой. Рядом, у стены, стояла большая плетеная корзина, вроде той, в которую молдаване собирают виноград. Она почти доверху была наполнена кошельками, портмоне, косметичками, бумажниками всевозможных размеров, фасонов и расцветок. Из соседней комнаты слышались музыка, веселый гомон, густо пересыпаемый отборным матом, звенели стаканы и лязгали тарелки. Шура наклонился к Диме и тоном музейного экскурсовода стал объяснять, понизив голос до шепота.

— Перед вами, уважаемые граждане, типичная одесская «малина» образца второй половины XX века. Здесь отдыхают и набираются сил перед дальнейшими трудовыми подвигами граждане специфических профессий, как-то: гоп-стопники, домушники, щипачи, медвежатники и тэ дэ. Коллектив, как видите, подобрался дружный и сплоченный…

В это время в соседней комнате стихла музыка, послышались громкие, раздраженные голоса, затем раздался звон падающей посуды, хлопки, явно напоминающие звуки оплеух и завизжали женщины. Через минуту оттуда, сопя и пыхтя, кубарем выкатились двое сцепившихся граждан мужского пола. Отчаянно мутузя друг друга руками и ногами, они принялись кататься по полу.

Но тут из высокого кожаного кресла, стоящего наискосок к входной двери, задней частью к Диме и Шуре, медленно поднялся высокий, широкоплечий мужчина. Схватив дерущихся за воротники, он легко, как двухнедельных поросят, приподнял их и с размаху крепко трахнул лбами, словно музыкальные тарелки друг о друга. Обалдевшие противники молча повалились обратно на пол, полежали так с минуту, затем, кряхтя, поднялись и, пробормотав извинения, поковыляли обратно в соседнюю комнату.

— Пахан, — очень тихо, сквозь зубы, сообщил Диме Холмов, прежде чем широкоплечий обернулся к ним. Это был смугловатый брюнет, на вид лет сорока пяти, с очень тяжелым, пристальным взглядом. В его густой шевелюре было уже полно седых волос. Диме он почему-то напомнил булгаковского Воланда, вернее, таким он существовал в Димином воображении. Небрежным жестом широкоплечий подозвал Холмова к себе и кивком головы пригласил сесть. Диме же он не оказал ни малейших знаков внимания, и тот так и остался стоять там, где и стоял.

— Ну, здорова, мент, — тягучим басом произнес брюнет, медленно растягивая слова. — Какой хрен занес тебя в столь поздний час в нашу скромную обитель? Руки он ему, однако, не протянул.

— Обижаешь, командир, — полушутя-полусерьезно сказал Шура. — Хорошо ведь знаешь, что к ментам я давно не имею никакого отношения.

— Нет уж, — усмехнулся брюнет. — Мент — он и до гроба останется ментом, как бы не наряжался…

— Ну ладно, Крапленый, оставим этот спорный вопрос до Страшного Суда, — поморщился Холмов. — Лучше скажи-ка, как на духу, — твои хлопцы сегодня ничего такого… интересного не откололи? Ну, например, в порту? Клянусь, я — могила!

Брюнет задумчиво посмотрел на Шуру и медленно помотал головой. На щеке возле самого виска у него Дима заметил большое родимое пятно. «Так вот почему у него кличка „Крапленый“», — догадался Вацман.

— Верю, — вздохнул Шура. — Тогда вот какое дело… Мне позарез нужно найти одного товарища. О нем я знаю только то, что он сидел три раза, недавно «откинулся», живет в ваших краях, и у него еще есть сестра… Крапленый достал из кармана красивую трубку, сделанную из плексигласа, и, набивая ее табаком, полюбопытствовал:

— А что на нем?

— Пока ничего, — уклончиво ответил Холмов. — Пока мне нужно с ним поговорить и выяснить — не сделал ли он одной глупой штуки, за которую опер его будет потом сильно ругать.

— Чебурашка, — громко кликнул Крапленый. — Позови-ка сюда Китайца. Чебурашка скрылся в соседней комнате и почти тотчас вышел из нее с коротко стриженным мужиком. Его слегка раскосые глаза и круглая, как бубен, физиономия и вправду делали мужика похожим на хунвейбина. Он что-то торопливо жевал и старался побыстрее проглотить.

— Слышь, Китаец, у тебя сеструха есть? — спросил Крапленый. Мужик утвердительно кивнул и сделал удивленное лицо.

— А как ее зовут? — быстро спросил Холмов.

— Надюха, — ответил Китаец и с нескрываемым подозрением посмотрел на Шуру.

— Да не тряси ты губой, я не из розыска, — успокоил его Холмов и задал новый вопрос. — Скажи-ка лучше, кто нынче у твоей сестры в женихах и как его зовут?

— Моряк один, Григорий. А в чем дело, дяденька? — с откровенным раздражением спросил Китаец и посмотрел на невозмутимо попыхивающего трубкой Крапленого. Тот успокаивающе кивнул: мол, все нормально, говори.:

— Где и когда ты видел этого самого моряка в последний раз?

— Сегодня и видел, он к Надюхе пришел. Ночевать остался. Я как раз уходил, а они уже спали. Да так крепко, понимаешь, что кровать ходуном ходила! — заржал Китаец… Шура заметно изменился в лице; видимо, был расстроен тем, что его такая верная и стройная версия неожиданно начала давать сбой.

— Ну хорошо… — вздохнул он. — А скажи-ка, родной, где тебя самого видели сегодня… часиков этак с трех и до десяти?

Китаец снова насторожился и тревожно глянул на пахана. Но тот опять кивнул: отвечай.

— Ну это… — медленно заговорил Китаец, тщательно подбирая слова. — В общем после трех я одному своему корешу помогал с завода сварочный аппарат… того… этого… вывезти. Потом выпили. А с шести до полдесятого я дома сидел.

— Кто тебя там видел? — быстро спросил Шура.

— Участковый в девять заходил, режим проверял…

— Ясно… — разочарованно произнес Холмов. — Ну, извини, дорогой, свободен…

— А все-таки в чем дело? — спросил Китаец, исподлобья глядя на Шуру.

— Тебе сказали — свободен! — повысил голос Крапленый. Китаец моментально исчез, словно в кинотрюке. Шура в глубокой задумчивости достал папиросу и закурил. На лбу его обозначились морщины, будто трещины на лобовом стекле попавшего в аварию автомобиля.

— Скажи, Крапленый, — спросил он. — Кто сейчас в Одессе может пойти на крупное… очень крупное дело? С «мокрухой», неприятностями, с Комитетом и так далее?

— Из наших сейчас вряд ли кто, — подумав немного, ответил Крапленый. — Не та ситуация после одного… ну, в общем, неважно. Может, из залетных кто… Я слышал, вроде из Днепра к нам бригада штопорил прибыла. Говорят, отчаянные хлопцы, мозоли на ходу состригут…

— Где их можно вычислить? — привстал Холмов, но Крапленый пожал равнодушно плечами и промолчал.

— Понятно… — нахмурившись, выдохнул Шура. — что ж, спасибо, как говорится, и на этом. Извини за беспокойство…

— А что случилось у тебя? — полюбопытствовал Крапленый. Шура смущенно произнес:

— Пока, понимаешь ли, разглашению не подлежит. Впрочем, утром, думаю, ты сам узнаешь… Крапленый кивнул и щелкнул себя по кадыку.

— Стопу примешь?

— Не могу, — развел руками Шура. — На работе не пью — нюх потеряю. Мне пора…

— Чебурашка, проводи!.- крикнул Крапленый. Сопровождаемые ушастым привратником, Шура и Дима, у которого от долгого стояния затекли ноги, вышли в прихожую. Холмов взял с тумбочки револьвер, хотел было положить его в карман, но насторожился, задумчиво покачал его на ладони, затем крутнул барабан и выругался:

— Ну что за публика!.. Два патрона сперли…

— Шурик, так ты что, с бандитами дружбу водишь? — с нескрываемым удивлением спросил Дима, когда они вышли на улицу.

— Так надо, — рассеянно ответил Холмов, погруженный в свои мысли. — Это деловая дружба…

— Какие могут быть общие дела у милиционера, пусть и бывшего, с уголовниками? — не унимался Дима. — Ты что, и на тех и на тех работал? Эта фраза Шуру несколько задела.

— Ты, Вацман, еще слишком мал и глуп и не видал больших за. катов! — довольно резко ответил он. — Что ты знаешь о взаимоотношениях милиции и уголовки! Впрочем, и очень хорошо. Занимайся своим делом, а мы своим! А как мы будем им заниматься — никого не скребет!..

Когда они подошли к машине, сидевшие в ней дружно набросились на Шуру с ругательствами за долгое отсутствие. К удивлению Димы, больше всех кипятился Сисяев, тонкий голос которого разносился далеко вокруг. Но Холмов не обращал, вопреки своему обыкновению, на поток оскорблений никакого внимания. Вытащив из кармана небольшой, но мощный карманный фонарик, он осветил им Сисяева и стал задумчиво разглядывать его с ног до головы. Затем нахмурился и в раздумье стал чесать подбородок.

— Вот что, родной, — подумав с минуту, неожиданно хлопнул Шура Сисяева по плечу. — Давай-ка прокатимся к твоей теще. У меня к ней имеется один вопрос. Где она живет?

Сисяева до того ошеломило это внезапное предложение, что он поперхнулся, издал цыплячий писк и замахал руками, словно передавал текст семафорной азбукой.

— Да вы что, офонарели?! — прохрипел он, — Уже третий час ночи! Да она вас так пошлет, что и за неделю не дойдете! Нет уж, ищите кого поглупее…

— Давай-давай, дорогой, это в твоих же интересах, — ласково потрепал Сисяева по рыжей шевелюре Холмов. Но, увидев, что тот продолжает упрямиться, обратился к капитану: — Степан Григорьевич, воздействуйте, пожалуйста, на клиента!

Рычание капитана относительно лишения визы произвело обычное магическое действие, и Сисяев, чуть не плача, назвал адрес.

Глава V. Валютный Эрмитаж

Теща Сисяева жила на улице Садовой, в красивом четырехэтажном доме с вычурными лепными украшениями. Поднявшись по широкой лестнице из белого камня на второй этаж, Сисяев с похоронным выражением лица остановился у резной двери, медленно, словно дуэльный пистолет, поднял указательный палец и ткнул его в пуговку электрического звонка. Дима, Шура и Беспалкин стояли рядом. Холмов сохранял невозмутимое выражение лица, а Дима и капитан смущенно переглядывались. Несмотря на глубокую ночь, в квартире, судя по всему, еще не спали: почти мгновенно после звонка за дверью послышались торопливые шаги, и настороженный мужской голос поинтересовался:

— Кого там?

— Это я, Славик, — убитым голосом произнес Сисяев. — Ради Бога, простите, мне нужно срочно видеть Наталью Борисовну, на пару слов… Наталья Борисовна, видимо, стояла рядом, так как тут послышался ее взволнованный голос:

— Что случилось, Славик? Что-нибудь с Лорочкой?!

— Нет, с Лорочкой все в порядке, не волнуйтесь, поспешно ответил Сисяев. — Просто мне… вернее, моему знакомому нужно у вас срочно выяснить кое-что…

Загремели засовы, и распахнулась… нет, не дверь, а маленькое окошечко в ней, вроде кормушки в тюремной камере. В нем показалась верхняя часть женского лица — крупный мясистый нос, заплывшие жиром и настороженно бегающие маленькие глазки, подозрительно осматривающие пришедших.

— В чем дело, Славик? — совсем другим тоном поинтересовалась Сисяева теща. — Кто это с тобой?

— Это мои товарищи с судна, — уныло ответил Сисяев. — Они хотят у вас кое-что спросить…

— Чего еще спросить? — насторожилась Наталья Борисовна.

— Всего один вопрос, мадам, — галантно вмешался в разговор Шура. — Скажите, вы сегодня днем звонили своему зятю на судно, и если да, то о чем говорили?

На какое-то время воцарилась тишина, нарушаемая негромким шипением: это Сисяева теща набирала в легкие воздух. Окончив эту процедуру, она завопила гак, что с потолка в парадной густым дождем посыпалась побелка.

— Нет, Гоша, ну ты только погляди на этих ненормальных идиотов — из-за такой чепухи вламываться в квартиру среди ночи! Или нажрались, как последние скоты, или одно из двух! Господи, сколько раз я Лорочке говорила — не выходи замуж за этого пришибленного олуха, потерпи, может-таки лучше найдем…

— Ну вот, я предупреждал, — тоскливо глянул на Холмова Сисяев. — Теперь расхлебывайте сами… Со словами «не ваше собачье дело» теща Сисяева хотела было захлопнуть кормушку, но Холмов придержал ее рукой и негромко, но сурово произнес:

— Не гоните волну, мадам: я из УВД.

На секунду-другую случилась немая сцена: теща растерянно смотрела на Холмова, моргая глазами, но ее тут же бесцеремонно отпихнул в сторону супруг.

— Удостоверение покажите, — потребовал он, тревожно хлопая белесыми десницами. Шура достал из внутреннего кармана плаща красную книжицу и сунул ее в кормушку. Через минуту удостоверение вылетело оттуда назад (Холмов едва успел его поймать), а за дверью начался не лишенный интереса разговор.

— Сколько раз тебе говорить: не болтай за товар кому попало, держи язык за зубами! — раздраженно выговаривал Наталье Борисовне супруг. — Теперь получай: этот шкет проболтался и навел сюда мильтонов! А я среди ночи должен беспокоить порядочных людей, чтобы опять замять дело!

— Подумаешь, нельзя уже позвонить и сказать родному зятю, чтобы он пришел и выбрал себе и нашей дочке пару-другую хороших вещей! — огрызнулась Наталья Борисовна. — Тронешься уже со своей конспирацией скоро! Я думаю, что Славик тут не виноват. Это наверняка какая-то скотина на судне подслушала наш разговор и стукнула. Я более чем уверена, что это капитан; Славик давно говорит, что второго такого негодяя, как их капитан, во всем ЧМП еще поискать надо…

Беспалкин сделал вид, что он ничего не слышал, хотя его шея начала покрываться малиновыми пятнами, а губы сжались так плотно, что, казалось, между ними не просунешь и лезвие бритвы. А Сисяеву от стыда и ужаса захотелось превратиться в маленькую капельку ртути и закатиться куда-нибудь под половичок… «Да, Славик, теперь тебе точно не видать визы», — подумал с некоторой жалостью Дима. А перебранка за дверью, между тем, продолжалась.

— И какого черта нужно было везти товар сюда? — ругался Гоша. — Говорили ведь тебе — вези Люське на дачу, так нет…

— А ты видел, который уже был час? — не сдавалась Наталья Борисовна. — Где я тебе в это время достану накладные и путевки? Какой идиот без них поедет через три КП с таким количеством товара? Соображаешь что-нибудь, или что?

— Ну, вы там! — нетерпеливо грохнул ладонью по двери Шура. — На очной ставке наговоритесь. Открывайте скорее, нам некогда…

— У вас ордер на обыск и конфискацию есть? — осторожно спросил тесть Сисяева.

— Пока нет, — виновато развел руками Холмов.

— Тогда заходите, — и Гоша распахнул входную дверь. Войдя в квартиру, Дима замер, восторженно озираясь по сторонам. У него было ощущение, что он вдруг оказался в музее. Шикарная, под старину мебель, дубовый паркет, блестевший до ломоты в глазах. Высоченные потолки с лепными украшениями. Картины в золоченых рамах, масса хрусталя в сервантах, фарфоровые, бронзовые фигурки и прочие финтифлюшки. Эффектно завершали картину огромные старинные часы в углу комнаты.

На фоне этого вальяжного музейного великолепия очень странно и неестественно смотрелись разложенные вокруг по комнате коробки с надписями на английском языке: «Шарп», «Филипс», «Саньо», «Мальборо», «Кент», «Диор», стопки прозрачных целлофановых упаковок до свитерами, кофтами, спортивными костюмами, джинсами и т. п. Словно один из залов Эрмитажа передали валютному магазину, забыв убрать из него экспонаты. Холмов и Беспалкин тоже молча глазели вокруг, подавленные сверкающим великолепием.

— Хватит пялиться, говорите зачем пришли, — вернул их к реальности раздраженный голос Сисяевой тещи.

Более внимательно рассмотрев Наталью Борисовну, Дима чуть не прыснул от смеха, удержавшись лишь в последнюю секунду: уж очень забавной была ее внешность. Чтобы нарисовать портрет Сисяевой тещи, художнику понадобился бы, наверное, только циркуль. Ее круглая, как шар, голова с несколькими круглыми, постепенно уменьшающимися, словно фарфоровые слоники, подбородками сидела на мшстой, круглой шее. Которая, в свою очередь, росла из круглого, как помидор сорта «бычье сердце», туловища («Сто рублей тому, кто найдет у нее талию», — говорил Холмов об обладательницах подобных фигур). Ноги Натальи Борисовны, как ни странно, тоже были словно слеплены из двух полуокружностей, и вообще она была похожа на детскую игрушку «Ванька-встанька». «Если у нее дочка похожа на маму, то ей еще на Славика молиться нужно», — подумал Дима.

— Да, так я хочу вас спросить, — очнулся Холмов. — Звонили ли вы на судно к вашему зятю, с кем говорили и о чем?

— Ну, звонила, — нехотя призналась Наталья Борисовна, с ненавистью глядя на зятя. — Ему же и звонила.

— А с кем вы непосредственно разговаривали? — допытывался Шура.

— Да с ним же и разговаривала, со Славкой! — раздраженно ответила теща Сисяева. — Я, по-моему, понятно сказала, русским языком — ему звонила…

— Наталья Борисовна, вы не со мной разговаривали! — заволновался Сисяев. — Вы с Федько разговаривали, я в это время в машине был, помпу меняли…

— Какой еще Федько, какая помпа? — злобно проворчала Наталья Борисовна. — Я попросила вахтенного позвать тебя к телефону. Через минуту слышу в трубке: «Да!», Я говорю: «Славик, это ты?» Он отвечает: «Да!» Слышимость, кстати, просто ужасная была…

— Это Федько был, — убитым голосом произнес упрямо! Сисяев. — Ему жрать не давай, только дай по телефону подурачиться…

— Ну, не знаю, — махнула рукой теща. — Я думала, что это ты. И вот, значит, я и говорю…

Тут теща замолчала и отсутствующим взглядом уставилась в потолок.

— Ну-ну, — подбодрил ее Шура. — Что именно вы сказали?

— Ну это… говорю, мол, сегодня после обеда будет товар, если есть чеки — приезжай. Он спросил, что за товар, я ответила. Он говорит «о'кей» и положил трубку…

— Это Федько был, — продолжал настаивать Сисяев.

— А почему товара все-таки не было? — полюбопытствовал Шура. — Что изменилось?

— Как это не было? — удивилась Сисяева теща. — А это что, по-вашему?

И она обвела рукой, указывая на громоздившееся вокруг импортное богатство…

— Да нет, — поморщился Холмов. — Я спрашиваю про боновый. Почему в боновый товар не привезли?

— А я разве что-то говорила за боновый? — раздраженно проворчала Наталья Борисовна. — С чего вы взяли, что туда что-то должны привезти? В боновый как раз ничего и не должны были…

Тут она прикусила в буквальном смысле язык, так как Гоша, словно невзначай, крепко заехал ей локтем по шее.

— А-а, понятно, — хлопнул себя по лбу Шура. — Стало быть, недоразумение просто получилось. Ясно… Ну, что ж, прошу прощения за беспокойство…

И он быстрыми шагами направился к выходу.

— Что, это все, за чем вы приходили?! — хором воскликнули удивленные супруги.

— Угу, — кивнул Шура, стараясь побыстрее ретироваться. — А вам что, мало? Наоборот, радовались бы… Растерянный Гоша любезно проводил всех до двери, в дороге не переставая сыпать именами-отчествами больших и малых милицейских начальников, которым он убедительно просил кланяться и передавать «ба-аль-шой привет».

— Мы, надеюсь, можем быть спокойны? — многозначительно спросил он Холмова, когда вся компания вышла на лестничную клетку. Шура усмехнулся:

— Помнится, на точно такой же вопрос Остап Бендер ответил так: «Лично мне вы больше не нужны. Вот государство — оно, пожалуй, вами скоро заинтересуется».

— Не волнуйтесь, уважаемый, думаю, не заинтересуется, — иронически ухмыльнулся Гоша.

Стараясь не встречаться взглядом с Сисяевым, Шура торопливо запрыгал по ступенькам. Выйдя на улицу, он поймал такси, сунул водителю четвертак и сказал: «Слышь, шеф, тут одного парня на Черемушки нужно побыстрее забросить.»

— Ну, извини, брат, — смущенно похлопал Шура Сисяева по плечу, когда он усаживался в машину. — Накладочка маленькая случилась. С кем не бывает. Заходи как-нибудь в гости, чайку выпьем… Но Сисяев, переживая все так неожиданно свалившиеся на него неприятности, лишь отрешенно махнул рукой, и такси, подняв тучу брызг, умчало его в ночь. Шура задумчиво смотрел вслед машине до тех пор, пока ее красные огоньки не скрылись за поворотом.

— Может быть, все-таки по побережью прошвырнемся? — нарушил тишину раздраженный голос капитана. Было заметно, что он все больше и больше начинает разочаровываться в дедуктивных способностях Холмова. — Вдруг да повезет…

— Прошвырнемся, прошвырнемся… — успокоил его Холмов. — Только давайте-ка прежде подскочим в порт. Тем более, тут близко…

— Зачем еще в порт? — возмутился капитан. — Что там можно обнаружить нового?

— Ну, может, кто-то что-то видел, может, приметы какие-то подскажут, может, новую нить найдем, — ответил Холмов, но уверенности в его голосе не чувствовалось. Капитан озлобленно сплюнул, но ничего не сказал.

— Шура, а откуда у тебя удостоверение? — полюбопытствовал Дима. — Оставил на память?

— Много бы я наработал, если бы его у меня не было, — уклонился от прямого ответа Холмов и решительными шагами направился к стоящей неподалеку «Волге» начальника охраны порта.

Глава VI. «Одесский порт в ночи простерт…»

«…Маяки за Пересыпью светятся. Тебе со мной, а мне с тобой здесь в порту интересно бы встретиться…» — мурлыкал Шура полузабытую одесскую песенку, когда они, миновав проходную, без остановки въехали в порт. Видно, машину Башлинского охранники хорошо знали.

— Давайте сразу к причалу, где стояло это злополучное корыто, — сказал Шура.

Нужный причал оказался довольно далеко. «Волга» долго петляла среди портальных кранов, пакгаузов, контейнеров, каких-то огромных ящиков, железнодорожных вагонов, прежде чем начальник охраны остановил машину и сказал:

— Дальше пешком, там не проехать.

Выйдя из машины, Дима с любопытством стал оглядываться по сторонам: в порту, да еще ночью, он был впервые. Яркий свет прожекторов на вышках, искрясь и преломляясь, отражался в плещущихся у пирса волнах и многочисленных лужах на причале. Где-то неподалеку рокотал дизель маневрового тепловоза, неторопливо стучали колеса вагонов, и многократным эхом разносились по округе усиленные мощными динамиками распоряжения диспетчера. Время от времени натужно выли электродвигатели портального крана, нагружавшего видневшееся вдали огромное судно. Пахло морем, дальними странами и хорошей жизнью…

Подойдя к сиротливо пустующему причалу, Дима, Шура и капитан неожиданно заметили у самого его края какой-то непонятный темный силуэт. Приблизившись к нему, они констаровали, что это бородатый мужчина, одетый несколько странно и не по сезону. На нем были спортивные шаровары, морской китель, наброшенный поверх тельняшки, и тапочки на босу ногу. Почесывая обеими руками место чуть пониже живота, бородач растерянно топтался на месте, ежась от холода и озираясь по сторонам. При этом он громко матерился, время от времени рефреном повторяя одну и ту же фразу: «Ни хрена не понимаю, чтоб меня акулы сожрали…»

Всмотревшись повнимательнее в бородача, Беспалкин неожиданно подпрыгнул чуть ли не на метр и завопил:

— Кирилюк, голубчик, тебя отпустили?! А где остальные? Живы?

— Степан Григорьевич! — радостно воскликнул тот и, растопырив руки, бросился к капитану, словно блудный сын к бате. — Ну наконец-то! А то я уже околел весь, стою тут, как пингвин, уже полчаса… Степан Григорьевич, куда наше судно делось? Перешвартовали или на рейд вывели?

— Не понял… — ошеломленно произнес Беспалкин, перестав тискать бородача в объятиях. — Как это «где судно»? Ты меня спрашиваешь, где наше судно? Кто на вахте оставался — я или ты?! Ты где вообще был, насекомое?..

— Да я это… к Ирке-тальманше в гости пошел… на пару минут, — замямлил растерянно Кирилюк, с ужасом глядя на перекошенное лицо капитана. — Зашли на склад… потом уснули с устатку на мешках…

— Ублюдок!!! — взревел Беспалкин, тряся находящегося в полуобморочном состоянии ничего не понимающего моряка за лацканы пиджака. — Визы лишу, мерзавец!..

Но тут в их «беседу» вмешался Холмов. Он отодрал трясущегося от холода и страха Кирилюка от разъяренного капитана, отвел его в сгоронку и минут пять с ним оживленно беседовал.

— Отведите его в машину и попросите отвезти домой, — после окончания разговора распорядился Холмов, кивнув в сторону уныло стоящего поодаль моряка. — А то он скоро дуба даст от холода…

— Что он вам сказал? — изнывая от нетерпения, спросил капитан.

— Ничего особенного, — неопределенно повел плечами] Шура. — Со всей определенностью можно утверждать лишь то, что, когда он уходил с судна, ничего такого подозрительного не наблюдалось. А ушел он не раньше семи часов…

— А может быть, его с судна специально выманили? — возбужденно произнес капитан, понизив голос почти до шепога. — И усыпили? Может, и остальных подобным образом убрали? По-моему, эту Ирку-тальманшу нужно найти и как следует трах… то есть тряхнуть! Может, расколется?

— Возможно, возможно, — рассеянно кивнул Холмов, но было заметно, что он думает о чем-то другом. — Впрочем, это мы всегда успеем, а пока отведите его в машину. Не мучайте хлопца.

— Вы уверены, что он нам больше не понадобится? — недоверчиво сказал Степан Григорьевич.

— Абсолютно! — махнул рукой Шура. — Все, что мне нужно было, я из него выдоил.

Капитан пожал плечами и, поманив Кирилюка, направился вместе с ним на «Волге». Холмов, между тем, включил фонарик и, опустив голову, побрел вдоль пирса, внимательно осматривая землю. Подойдя к лежащему возле причальной тумбы швартовому тросу, он поднял его и стал осматривать..

— Вацман, подойди, пожалуйста, сюда, — позвал он через какое-то время. — Ну-ка, подержи эту штуку торцом кверху.

Вынув из кармана лупу и подсвечивая фонариком, Шура принялся тщательно изучать обрезанный конец.

— Интересно-интересно… — как-то странно хмыкнув, пробормотал Холмов. — Благодарю. Бросай его ко всем чертям…

— Что-нибудь обнаружили? — поинтересовался подошедший капитан.

— Как и сколькими концами крепилось ваше судно к причалу? — вместо ответа спросил Холмов.

— По два с носа и кормы, — с недоумением ответил капитан. — Только какое…

— Где остальные? — не совсем вежливо перебил его Холмов.

— Откуда я знаю?! — с раздражением сказал Беспалкин. — Наверное, уплыли вместе с пароходом.

— Угу, — задумчиво буркнул Шура и снова стал бродить вокруг, освещая фонариком окрестности. Затем махнув рукой Диме и Беспалкину — за мной! — он бодрым шагом направился в сторону грузившегося неподалеку большого судна. Ворчавший что-то себе под нос капитан и во весь рот знающий Дима, которого, несмотря на промозглую ночную свежесть, начало неудержимо клонить в сон, поспешили за мим.

Подойдя к сияющему огнями теплоходу, возле которого, выгибая по-журавлиному стрелу, сновал портальный кран, Холмов коротко бросил: «Я сейчас», — и направился к докерам, выгружавшим из вагона тяжелые полиэтиленовые мешки с мочевиной и складывавшим их штабелями на поддоны. Побеседовав с докерами, Шура нернулся вскоре назад, насвистывая какой-то легкий мотивчик. Услышав этот беззаботный свист, капитан скрипнул зубами от злости, а его щеки стали медленно надуваться, словно их кто-то невидимый подкачивал насосом.

— Давайте-ка еще на пару минут подскочим в диспетчерскую, — бодро сказал Шура, стараясь не смотреть на перекошенную физиономию Беспалкина. — Проводите меня туда, будь ласка.

У входа в диспетчерскую их ждал очередной сюрприз.

— А-а, вот вы где, так вас перетак! — увидев капитана, неожиданно заорал какой-то мужчина, в морской фуражке и дипломатом в руке прогуливавшийся неподалеку. — А я уже с ног, понимаете ли, сбился: дома его нету, на межрейсовой нету, в порту нету нигде…

— Это наш помполит, — тоскливо шепнул Шуре капитан. — Доигрались…

— Степан Григорьевич, где наше судно?! — продолжал орать мужчина. — Что случилось? Ведь ни на каком рейде его, оказывается, нету! Что это за шутки? Я вас со всей ответственностью спрашиваю?..

— А с чего вы взяли, что его там нет? — облизнув пересохшие губы, задал весьма дурацкий вопрос капитан.

— Как же! Работа, понимаешь, у меня такая — все знать, — раздраженно ответил помполит. — Я уже, понимаешь, стоял, ловил такси домой ехать — и вдруг меня как румпелем по голове ударило! Елы-палы, думаю, какой еще, к чертям, монгольский сухогруз, когда от Монголии до ближайшего моря больше трех тысяч километров! Кинулся я назад, в диспетчерскую — и вот, пожалуйста…

— Чго ж, придется рассказать… — полувопросительно-полуутвердительно сказал капитан и, вздохнув, посмотрел на Холмова. Тот кивнул и произнес:

— Ну, вы тут, хлопцы, поворкуйте, а я сейчас…

И он скрылся за дверью диспетчерской.

Еще раз глубоко вздохнув, Беспалкин принялся рассказывать обо всем случившемся. По мере того, как до помполита доходил смысл сказанного, у него все больше и больше округлялись глаза. Когда капитан закончил свое повествование, помполит был похож на филина в морской фуражке.

— Так вы что, не сообщили об этом куда следует?! — прохрипел он, и из его рта выпала сигарета. — Вы что, в своем уме?..

Словно собака, которую за кончик хвоста укусила блоха, первый помощник завертелся на месте, бормоча одно слово «телефон, телефон», затем, не разбирая ступенек, он бросился в диспетчерскую. Беспалкин еле успел схватить его за плащ.

— Да подождите вы, — умоляюще зашептал он. — Не надо шухера. Этим делом уже занимаются…

— Кто занимается? — остановился помполит, недоверчиво глядя на Беспалкина.

— Мой хороший знакомый… из органов. Не надо суетиться. Все равно нам кранты, а так хоть какая-то надежда есть.

И капитан стал приводить доводы, которые Дима уже слышал. Помполит задумался, снял фуражку, почесал затылок и достал из пачки новую сигарету.

— Обалдеть, — мрачно произнес он. — Ну и дела. Дожили: корабли воруют…

В это время появился Холмов. Он возбужденно потирал руки, а лицо его сияло торжеством, словно морда собаки, которая поймала зайца и тащит его хозяину.

— Вот, кстати очень хорошо, что мы вас нашли, — обратился Шура к первому помощнику. — Вы, насколько я понял, помполит — коммунистический, так сказать, пастырь морских душ на «Биробиджанском партизане». Не могли бы иы коротко охарактеризовать свою паству? Не всю, конечно, только вахтенных, которые оставались на борту в момент похищения судна…

— Пожалуйста, — пожал плечами помполит. — Запросто.

Он раскрыл дипломат, извлек из него кипу бумажек и стал перелистывать их.

— Так, кто тут у нас первый… — бормотал он, с трудом удерживая листки при порывах свежего морского ветра. — Ага… Нагишкин, Сергей Викторович, третий штурман, так… родился 26 ноября 1956 года в семье колхозника…

— Когда-когда родился?! — вдруг воскликнул Холмов. Помполит повторил и монотонным голосом продолжал читать.

— Беспартийный, женат… за время работы на судах ЧМП показал себя грамотным, вдумчивым специалистом… политику партии и правительства понимает правильно… морально устойчив… неуклонно повышает свой идейный и политический уровень…

— Стойте-стойте, — поморщился Холмов. — Оставьте эту галиматью для отдела кадров. А мне просто, своими словами, Расскажите о том, что представляют собой эти люди: характер, привычки, склонности и так далее. Только покороче…

Помполит спрятал бумаги и задумался.

— Если коротко, — не очень уверенно сказал он через пару минут, — то Сережу Нагишкина можно охарактеризовать в двух словах: «Дурак, но только не выпить». Ну, может, насчет дурака я и слегка загнул, но что касается выпивки, гулянок и так далее — тут нашему Нагишкину равных нету. Из-за этого я его и не рекомендовал на должность второго штурмана в свое время… Отпугнул он, как говорится, карьеру перегаром… Так, кто там следующий? Кирилюк, моторист…

— Этого не надо, — махнул рукой Холмов. — Дальше.

— Торчинский, матрос-электрик… Тоже гулена тот еще, но этот в основном по бабам. Половой, так сказать, гангстер: трахает все, что шевелится, а ежели что не шевелится — расшевелит и трахнет. Годун Петя, матрос I класса. Несколько странноватый, безвольный и апатичный парень. Федько мне как-то по секрету сказал, что, мол, его мамка сделала запоздалый аборт на четвертом или пятом месяце беременности, но маленький Петя, к удивлению врачей и досаде мамки, выжил… Легко поддается чужому влиянию, особенно нетрудно его уговорить сделать какую-нибудь пакость…

Шура хмыкнул, покачал головой, но ничего не сказал.

— И, наконец, Вася Удод, матрос. Тупой, как пробковый шлем. По слонам Федько, у него имеется только одна и извилина, да и та ровная и ниже спины. Вася, как говорится, недалек до такой степени, что не может отличить пеньюар от писсуара, козетку от клозета, а эвакуацию от эякуляции…

Сказав эту глупейшую и засаленную остроту, первый помощник ухмыльнулся и сделал эффектную паузу, очевидно, ожидая услышать веселый, заливистый смех слушателей. Но никто даже не улыбнулся, и помполит, стушевавшись, закончил:

— Но в общем он парень неплохой, слабохарактерный только…

— М-да… — пожевав губами, сокрушенно произнес Шура. — Вас послушать, так «Биробиджанский партизан» — это какая-то средневековая галера с экипажем полудебильных, морально разложившихся, безвольных каторжан, а не обычное судно славного советского Морфлота. Ну неужели у этих хлопцев, о которых вы сейчас рассказывали, нет совсем ничего хорошего, положительного за душой, а?

— Есть, наверное, — не смутился помполит. — Но нам, понимаете ли, знать об этом совсем не обязательно. Руководство должно в первую очередь иметь представление о негативных сторонах характера своих подчиненных, дабы знать, откуда от них можно ожидать очередную гадость и по возможности принять превентивные меры. А потом… относительно галеры вы не так уж далеки от истины… То есть, я хочу сказать, что наше судно маленькое, старое, условия на нем отвратительные, а главное, оно стоит на паршивейших рейсах: Румыния, Вьетнам, Сомали, а там практически не «отоваришься». Поэтому к нам и попадает различный, я извиняюсь, сброд, которому на приличное судно дорога закрыта…

— Надеюсь, сказанное выше не относится к командному составу «Биробиджанского партизана»? — не удержался и съехидничал Холмов.

— Наше дело пятое, вкалываем там, где прикажут, — с раздражением вмешался в разговор капитан. — Вопросы еще будут?

— Будут, — кивнул Шура, сделав вид, что не заметил уязвленного тона, которым была произнесена последняя фраза. — Кто из вахтенных живет ближе всех к порту?

Капитан достал записную книжку.

— Нагишкин живет совсем рядом, в начале улицы Фрунзе, — сообщил он через минуту.

— Вот и славно. Едем к нему немедленно.

— Зачем? — недовольно произнес Беспалкин. — Неужели вы думаете, что, очутившись каким-то образом на берегу, они не дадут о себе знать? Давайте все-таки попробуем прошвырнуться по побережью.

— Не надо побережья, — махнул рукой Холмов. — Ставлю свою шляпу против вашей фуражки, если я через час не укажу местонахождение вашей посудины с точностью до трех кабельтовых.

— А-а! — хлопнул себя по лбу капитан. — Так вы хотите сказать, что судно угнали сами вахтенные? А ведь верно, черт нозьми! И как это мне самому не пришло в голову…

Шура ничего на эго не ответил, только загадочно улыбнулся.

Глава VII. Поразительная развязка

Какие-то неожиданно возникшие обстоятельства не позволили начальнику охраны отлучиться из порта. Поэтому Шуре пришлось уговаривать его доверить ему буквально на полчаса свою машину.

— Водительское удостоверение у меня с собой, — доказывал он. — А тут близко. Не волнуйтесь, я за рулем лучше, чем пешком.

Наконец Башлинский скрепя сердце отдал ему ключи.

— Если тормознут гаишники — лучше не останавливайтесь, — с тревогой произнес он. — А то еще скрутят номера, а потом бегай.

— Все будет о'кей, — успокоил его Холмов. — я живо. Одна нога здесь — три там…

Он и в самом деле отлично водил машину. Мягко взлетая и проседая на неровностях дороги, «Волга» ровно, словно поджавшая хвост бродячая собака, в которую юркая пацанва швыряет камнями, неслась по вымершим улицам. Вскоре Шура лихо осадил машину возле нужного дома на улице имени товарища Фрунзе. Торопливо, почти бегом, вся компания взбежала по гулкой металлической лестнице на второй этаж. Капитан нажал кнопку звонка и многозначительно посмотрел на Холмова: несмотря на предрассветный час, здесь, видимо, тоже не спали, так как сразу же послышались приближающиеся к двери шаги.

— Кто там? — раздался негромкий женский голос.

— Извините, пожалуйста, нам срочно нужен товарищ Нагишкин, — елейным голоском произнес Шура. — Он дома? Нам его нужно немедленно увидеть, мы из пароходства…

Щелкнул замок, и на пороге показалась симпатичная женщина. Внешний вид ее, правда, портил небрежно запахнутый халат и усталое, с запавшими глазами лицо.

— Товарища Нагишкина вы можете действительно разве что только увидеть, — произнесла она непонятную фразу. — И не более того…

— Простите, не понял… — ошеломленнр. сказал капитан. — Он что… мертв?

— Почти: мертвецки пьян, — хмуро ответила женщина. — Всю ночь лакал водку с корешами. Теперь в ауте…

— Как в ауте?! — в один голос закричали капитан с помполитом. — А ну-ка дайте нам его сюда…

Отпихнув в сторону оторопевшую женщину, они ворвались в квартиру. Шура и крайне заинтригованный Дима, у которого исчезли остатки сна, поспешили за ними.

Картина, представшая их взору, была удручающей. Посередине комнаты возвышался стол, на котором среди пустых консервных банок, колбасных шкурок, хлебных огрызков, селедочных хвостов и «бычков» громоздилась мощная батарея пустых бутылок из-под всевозможных алкогольных напитков. Не меньшая батарея находилась под столом.

А вокруг — на полу, диване, кресле, вповалку, словно бревна на лесоповале или сбитые шаром кегли — распластались четверо мужчин в тельняшках. Они крепко спали, издавая всевозможнейшие виды храпа: от тонкого, с придыханием, свиста до могучего хриплого баса.

— Вот они где, голубчики… — растерянно пробормотал капитан, часто хлопая ресницами. — С добрым утром…

Тут Беспалкин вспомнил, как еще несколько часов назад, со слезами на глазах он сокрушался о тяжелой доле попавших в смертельную передрягу вахтенных, и его внезапно охватил приступ дикой ярости.

— Что, канальи, успех дела празднуем?! — заревел капитан и, схватив Нагишкина за грудки, стал с остервенением трясти его. — Где судно? Где наркотики? Отвечай, мерзавец!

Но Нагишкин, несмотря на то, что его голова от тряски совершала сложные вращательные движения в. двух плоскостях, не просыпался. Его ничего не понимающая супруга с ужасом наблюдала за происходящим.

— Бросьте, это бесполезно, — через некоторое время робко произнесла она. — Я знаю, его в таком виде ничего не поднимет. Приходите через пару часов…

Но капитан вместе с пришедшим ему на помощь помполитом продолжали трясти и хлестать по щекам вахтенного штурмана. Не добившись успеха, вспотевшие Беспалкин и первый помощник принялись за остальных. Увы, с тем же успехом: все продолжали спать мертвецким сном. Лишь Торчинский с трудом разлепил очи, сел на кровати и сидел так с минуту осоловело глядя по сторонам. Затем, видимо, перепутав капитана с кем-то другим, он сделал ему «козу», поцеловал взасос и, что-то бормоча, стал валить на кушетку. С огромным трудом капитану удалось вырваться из цепких объятий Торчинского и отшвырнуть его в сторону. Рухнув на пол, Торчинский тут же закрыл глаза и снова заснул, на этот раз беспробудно.

— Уж очень много они выпили, — извиняющимся тоном, словно прося прощения за всю компанию, сообщила жена Нагишкина.

— Ладно, оставьте их, — махнул рукой Холмов. — Все ясно как божий день. Поедемте скорее. А то ваш приятель уже наверняка переживает за свою машину… Изможденные, тяжело дышащие капитан и помполит с ненавистью посмотрели на своих храпящих подчиненных и переглянулись.

— Но ведь нужно все-таки узнать у них, где судно, — вытирая пот со лба, пробурчал капитан.

— Будег нам судно, — усмехнулся Шура. — В самое ближайшее время. Поехали быстрее.

— Что ж, согласен, — угрюмо произнес помполит. — Хотя я, честно говоря, абсолютно не могу понять, что вам здесь могло подсказать местонахождение корабля. Все равно ближайшие пару часов тут действительно делать нечего…

Все направились к выходу. Однако в последний момент капитан задержался в дверях и обратился к женщине.

— Скажите, а о чем они тут говорили, когда пили? Ну, таком… Я имею в виду необычном, странном, настораживающем?

— Странном? — пожала плечами женщина и задумалась. — Я знаю… Разве что весь вечер талдычили о том, что «вот, мол, братцы, наплавались-находились по морям-заграницам по самые эти… уши, теперь посидим на берегу, хватит с нас этой корабляцкой жизни…»

— В каком это смысле «наплавались»? — подозрительно спросил капитан. — Уж не в том ли, что у них теперь денег вдосталь?

Супруга Нагишкина лишь смущенно развела руками.

— Если эти гаврики проснутся до нашего приезда, скажите им, чтобы они сидели здесь и никуда ни шагу! — распорядился помполит.

Снова «Волга» стремглав понеслась по тронутым первыми лучами восходящего солнца одесским улицам, на которых уже появились первые прохожие. А возле одного дома Вацман даже углядел дворника, который, согнувшись и три погибели и воровато озираясь, тащил на спине какой-то тяжелый мешок. Капитан и помполит наседали на Шуру с вопросами, куда они едут и где находится судно, но он только посмеивался, не сводя взгляда с дороги, и упорно молчал.

Через короткий промежуток времени «Волга» резко повернула, и Дима заметил, что они снова въехали на территорию порта.

— Вы хотите заехать за Башлинским? — допытывался капитан Беспалкин, но Холмов ничего не ответил. Машина прыгала на ухабах, пробираясь все дальше и дальше, в глубь порта, но не сбавляла ход. Впрочем, скоро Шура затормозил, вышел из автомобиля и сухо произнес:

— Идемте за мной.

Недоумевая, все также вышли из машины и поспешили за Шурой. Оглядевшись по сторонам, Дима увидел, что они опять находятся у причала, где раньше стоял «Биробиджанский партизан». Подойдя к самой кромке пирса, Холмов достал из пачки сигарету и, разминая ее в руках, как-то загадочно посмотрел на капитана и помполита.

— Что это все значит? — раздраженно произнес Беспал-мин. — Зачем мы сюда приехали? Уже светает, поехали скорее туда, где корабль…

— Мы уже приехали, — сказал Шура, и уголки его губ вдруг тронула улыбка. — Корабль перед вашим носом.

Беспалкин и помполит недоумевающе переглянулись и пожали плечами.

— Послушайте!.. — начал закипать капитан. — Я в конце концов…

— Эй, вы! — вдруг разозлился Холмов. — Ну нельзя же, в конце концов, быть такими тупосообразительными! Неужели вы до сих пор не доперли, что ваше судно там!

И он показал рукой в воду.

— Где?! — хором вскричали недоумевающие капитан, помполит и Дима.

— На дне! — раздражаясь от их непонятливости, ответил Холмов. — Ваша героическая посудина по причине вопиющей халатности вахтенных затонула в двух метрах от берега, поздравляю! Никто ее и не думал похищать. Вызывайте скорее водолазов, пусть ограничат это место буями, пока на ваш «Варяг» не напоролось другое судно…

— Н-не может быть… — ошеломленно забормотал капитан, в то время как помполит с отвисшей челюстью тупо глядел на Шуру. — Вы, наверное, шутите…

— Может, — успокоил его Холмов. — Вацман, будь добр, принеси-ка вон тот багор с пожарного щита.

Дима быстро принес багор, и Шура, наклонившись над водой, вытащил с его помощью какой-то большой круглый предмет, плескавшийся возле самого пирса. Это был спасательный круг с надписью «Биробиджанский партизан». «Одесса».

— Ну и что, — облизнул пересохшие губы капитан. — Наверное, обронили впопыхах по дороге…

— Да вы в воду-то гляньте! — разозлившись, уже не на шутку заорал Холмов.

Беспалкин и помполит оторопело уставились на лениво плескавшиеся в акватории порта волны. Дима тоже всмотрелся в воду и вдруг отчетливо увидел в глубине огромное матово-серое пятно, а неподалеку от поверхности моря — темный прямоугольник с красным ободом.

Без всякого сомнения, это была пароходная труба…

Глава VIII. Причудливый узор совпадений

— Да, Вацман, — задумчиво произнес Холмов, распечатывая пачку «Винстона». — Иногда случайности и совпадения переплетаются в такой причудливый узор, что просто даже трудно вообразить. Эта удивительная история — лишнее тому доказательство…

Они снова находились на Пекарной 21 «Б». Было далеко ы полдень, но спать Диме и Шуре совсем не хотелось: сказывалось нервное возбуждение от пережитых событий. Кроме того, Вацман с нетерпением ожидал от Шуры рассказа о том, каким же образом он узнал о местонахождении «биробиджанского партизана». Стоя у плиты и заваривая ароматнейший бразильский кофе, благоухание которого распространялось по всему дому, Дима внимательно слушал товарища, стараясь не упустить ни слова.

— Да, так вот, — продолжал Холмов, с видимым удовольствием затягиваясь хорошей импортной сигаретой. — Как ты мог заметить, поначалу я и сам ни секунды мо сомневался в том, что «Биробиджанский партизан» угнали, несмотря на кажущуюся дикость такого события. Почему? Сам не пойму. Может, потому, что уж очень здраво и логично звучали рассуждения этого горе-капитана. К тому жо я точно знал, что среди одесских уркаганов есть пара-тройка хлопцев, которым хватит ума и наглости провернуть такое рискованное дельце. Как бы то ни было, большую часть ночи я суетился совершенно напрасно, пытаясь нащупать след несуществующих флибустьеров. И лишь в порту и стал потихоньку догадываться, где закопали этого кобеля.

— А что же ты обнаружил в порту? — прихлебывая горячий кофе и жмурясь от наслаждения, спросил Дима.

— Первые робкие лучики света в кромешной тьме забрезжили после разговора с этим портовым ловеласом Кирилюком, — сообщил Шура и, не раздеваясь, плюхнулся на кровать, подложив руки под голову. — Как выяснилось, он был единственным мотористом, который оставался на судне: среди вахтенных больше никто подготовить и запустить судовой движок не мог…

— Среди нападавших могли быть люди знакомые с судовой машиной, — возразил Дима.

— Возможно, — согласился Холмов. — Но, как сообщил мне тот же Кирилюк, на «Партизане» стоял довольно редкий германский дизель, у которого, к тому же, имеется какая-то особенная «хитринка». Не зная ее, запустить двигатель чрезвычайно трудно. Короче говоря, я четко понял одно — за отведенный «похитителям» срок запустить и подготовить машину к отходу посторонним людям было фактически невозможно.

— Но это еще была, так сказать, прелюдия, цветочки, — продолжал Шура, прикуривая от старого окурка новую сигарету. — Более-менее четкая картина случившегося стала вырисовываться в моей черепной коробке после беседы с докерами. Как ты помнишь, вчера вечером в Одессе наблюдался непродолжительный, но довольно сильный шквалистый ветер, иногда переходящий в настоящий ураган. Так вот, в порту стихия погуляла особенно крепко. На одном из причалов ветер даже опрокинул автопогрузчик, кроме того, была очень плохая, практически нулевая видимость: проливной дождь, низкие, темные тучи, а главное — несколько раз по причине той же стихии нарушалось электроснабжение и гасли прожектора, освещавшие порт и акваторию. Даже не моряку ясно, что в таких условиях, с малочисленным экипажем, да еще без буксира выйти из порта практически невозможно. В общем, я пришел к твердому убеждению: судно должно быть здесь, в порту! Но где? Перешвартовка была бы еще рискованнее, чем выход из порта, да и какой в ней смысл… И тут меня осенило! Я вспомнил, что корабли, а отличие от сухопутных средств передвижения, имеют еще одну степень свободы: при определенных условиях они могут перемещаться в третьем измерении — по вертикали, грубо говоря — на дно…

Забыв о кофе, Дима с неослабевающим интересом слушал Шуру.

— Внимательно осмотрев оборванный швартовый трос «Партизана», я понял, что он не был обрублен либо перерезан: он, Вацман, лопнул от сильнейшего рывка. Причем, лопнул в самом слабом месте, там, где он был перетерт (как говорят моряки «горел») от трения о кнехт, борт корабля или причальную тумбу. А после того, как я выяснил в диспетчерской, что причал, где стоял «Биробиджанский партизан», глубоководный, предназначенный для крупнотоннажных судов и маленькое суденышко вполне может скрыться здесь «с головой», мне в общем-то стало ясно все…

В это время за дверью послышались шаги. Холмов, словно тигр, вскочил с кровати, схватил стоявшую на столе непочатую бутылку «Чинзано» и засунул ее под подушку. Почти в тот же момент дверь распахнулась, и в комнату заглянула Муся Хадсон.

— Что это вы кофеем всю хату провоняли? — мрачно произнесла она. — Дышать, понимаешь, нечем…

— Угощайтесь! — засуетился Дима, наливая кофе в чистую чашку.

— Спасибочки, у меня от него изжога, — хмуро отказалась Муся. — Вот ежели бы чего покрепче…

Но Холмов промолчал и, потоптавшись на месте, Муся Хадсон, огорченно вздохнув, закрыла дверь.

— Картина бесславной и печальной гибели этого корыта представляется мне такой, — продолжил Шура, откупоривая извлеченную из-под подушки бутылку. — Начался ураган. Но несмотря на штормовое предупреждение, завести дополнительные швартовы, как это полагается в подобных случаях, вахтенные не удосужились. Корабль начало сильно раскачивать, и вскоре небрежно заведенный кормовой конец слетел с причальной тумбы. Второй кормовой конец, судя по всему, несколько провисал. Под напором отжимного ветра судно начало отходить от причала, рывок — и швартов рвется в слабом, перетертом месте. Что же происходит дальше? Удерживаемый одними носовыми швартовыми тросами корабль совершает под напором ветра энергичный полукруг относительно собственного носа и… И со всего маху наваливается на примыкающие к противоположному причалу в виде буквы «Т» огромные бетонные блоки строящегося нового пирса. Старому, маленькому, ржавому суденышку такого удара было вполне достаточно, чтобы получить приличную пробоину в корпусе и быстренько скрыться под водой. Держу пари, что за десять-пятнадцать минут оно с этой задачей вполне управилось.

— Но почему вахта не подняла тревогу?! — недоуменно воскликнул Дима. — Может, их на судне в этот момент уже не было? И почему на берегу никто не заметил, что тонет корабль, и не принял никаких мер?

— Ну, на последний вопрос ответить в общем-то несложно, — сказал Шура, разливая «Чинзано» по граненым стаканам. — Во-первых, причал, где стоял «Партизан», находился довольно далеко, на отшибе порта. Так что народу там всегда немного. Во-вторых, когда начался шторм, погрузочно-разгрузочные и прочие работы в порту были прекращены, и вся портовая братия ушла в бытовки стучать в домино. (А сам «Партизан», если помнишь, был уже полностью загружен до случившегося). В-третьих, гасли рожектора, а судно, я более чем уверен, затонуло именно тот момент, когда вокруг была кромешная тьма…

Холмов выпил и, закусив куском хлеба, густо намазанным горчицей, продолжил.

— Что касается вахты… Да, здесь было самое слабое вено в цепи рассуждений: никаких логических объяснений их поведению в этой ситуации я найти не мог. Только тогда, когда узнал, что оставшиеся на судне хлопцы не отличаются собой святостью — не дураки выпить и так далее, а главное — что у вахтенного штурмана Нагишкина именно в тот день был день рождения — я стал догадываться, в чем было дело… Шура закурил, помолчал с минуту и негромко, но отчетливо произнес:

— Они просто-напросто выпивали, Вацман, элементарно бухали, отмечая день рождения товарища Нагишкина, который, скорее всего, и организовал это мероприятие. Условия идеальные: начальства нет и вернется не скоро, да и наверняка само под банкой, принюхиваться не будет. Команды тоже нет, заложить некому. Они подняли трап, закрылись в каюте и пропили все: штормовое предупреждение, и обрыв вартовых, и удар…

— Почему же они ничего не стали делать, чтобы спасти судно? — недоверчиво спросил Дима. — И почему ушли, никому ничего не сказав?

— Дальше было вот что, — объяснил Холмов, стряхивая пепел на пол. — Как я уже говорил, судно тонуло очень быстро. Поэтому единственное, что, очухавшись, успели сделать вахтенные — это сломя голову покинуть тонущий корабль, перебравшись на берег по носовым швартовым. Увидев грустную картину пускания родным судном пузырей, все четверо моментально сообразили, что орден Ленина им за это дело вряд ли дадут и что тут дело пахнет даже не увольнением, а судом. Отвести от себя вину не представлялось никакой возможности, скрыть — только на короткое время, отцепив и бросив в воду носовые швартовы. (Что они, кстати, и сделали, и объяснить этот бессмысленный поступок иначе как сильнейшей растерянностью я не могу). И, когда все было кончено, они сделали то, что обычно и делают в подобном положении простые советские мужики: пошли домой к тому, кто живет ближе всех, и напились с горя, отчаяния и безысходности до потери памяти…

Шура поднялся с кровати и, засунув руки в карманы, неторопливо подошел к окну. На улице свистел ветер, кружа сыпавшиеся из темных туч мелкие белые хлопья. Тучи висели так низко, что казалось, залезть на крышу — и ты достанешь их рукой.

— Как, однако, рано в этом году пришла зима… — задумчиво пробормотал Шура и, обернувшись к Диме, закончил. — Ну, а все остальное, как я уже и говорил, — роковая цепь случайностей и совпадений. Боновый, разговор гещи Сисяева с Федько, а самое главное — эпизод с медикаментами. Если бы капитану не заморочили голову этими наркотиками и рассказами о где-то, когда-то якобы украденных судах, то убежден, что он и сам довольно скоро бы сообразил, где находится его родимый «Биробиджанский партизан». А так он сразу заквохтал, как ошалелая курица: «Пароход сперли, пароход сперли!»…

Холмов хлопнул себя ладонью по ляжке и громко, раскатисто захохотал. Дима засмеялся вместе с ним. Так закончилось это необычайное происшествие в одесском порту. Осталось добавить лишь несколько слов. Официальное следствие полностью подтвердило правоту рассуждений Холмова. «Биробиджанский партизан» подняли быстро и тут же отправили на слом: латать его было невыгодно. Дабы не поднимать излишнего шума и не привлекать к этой истории повышенного внимания, вахтенных судить не стали, а просто выгналииз пароходства с «волчьими билетами». При этом им было настоятельно рекомендовано держать язык зазубами. Степана Григорьевича перевели в портофлот, капитаном пригородного катера. Помполит устроился в отдел кадров пароходства, инспектором. Что же касается Кисловского, то вскоре он пошел на повышение и стал зам. зав. одного из отделов УКГБ по Одесской области. Вообще, эта история особого внимания одесского обывателя не привлекла. Как того, собственно, и добивалось руководство ЧМП.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ШУРЫ ХОЛМОВА И ФЕЛЬДШЕРА ВАЦМАНА