Притяжение Балтии

Примечания

¹ До этого в относительно схожей ситуации были лишь две специфические группы русских, отношение которых к странам проживания и к России было обусловлено особым культурно-идеологическим фактором. Речь идет о раскольниках, бежавших от религиозных преследований, в том числе в Литву и в Ливонию, и о белых, бежавших от разгрома в Гражданской войне и от политических преследований.

² Такой тип расселения русских следует считать скорее «общесоветским», чем специфически балтийским. В СССР удельный вес русских в столицах республик был выше, чем в городском населении (и, естественно, чем в населении в целом) везде, кроме Армении, Грузии и Украины. Баку, Ашхабад, Фрунзе, Ташкент и Алма-Ата, так же, как Таллин и Рига, были в основном русскими центрами, окруженными нерусской «провинцией». Новые почти русские промышленные города типа Снечкуса или Кохтла-Ярве также характерны и для других республик. (О расселении русских в СССР вне России см.: [Kolstoe 1995]).

В Литве староверы и их потомки составляли большинство русского населения периода первой республики. В 1923 г. среди русского населения Литвы староверами были 63 % (см.:[Kasatkina 1996, р. 131]. Сейчас определяют себя как староверы 27 % русского населения Литвы [Op. cit, p. 139].

⁴ В результате, по официальным советским данным, удельный вес русских, родившихся вне республики, снизился в период с 1979 по 1989 г. в Эстонии с

66,9 % до 34,9 %, в Латвии — с 63,4 % до 58,4 %, в Литве - с 63,5 % до 61,6 % [Русские: Этносоциологические очерки 1992, с. 52]. Однако эстонские исследователи приводят данные опроса 1992 г., по которым только 43 % русских родились в Эстонии. (См.: [Kirsh, Krsh, Tuisk 1992, p. 9]). Анализ этих данных и причин их расхождения см.: [Kolstoe 1995, р. 51—52].

⁵ Очень «тёмным» является вопрос о том, в какой мере в СССР проводилась сознательная политика поощрения русской миграции в Балтию для изменения здесь этнической ситуации и в какой мере эта миграция была следствием чисто экономических и социальных причин и может рассматриваться в одном ряду с многочисленными примерами миграций из менее развитых в более развитые страны (из Турции и Югославии — в Германию, из Мексики — в США и т. д.) или из менее развитых в более развитые регионы страны (например, из Южной Италии в Северную). Разбор различных точек зрения по этому вопросу см.: [Kolstoe 1995, р. 51-63].

⁶ Так, в Эстонии неэстонцы (в основном русские и русскоязычные) в 1973—1983 гг. среди занятых по разным отраслям народного хозяйства составляли: по сельскому хозяйству в 1973 г. — 14,7 %, в 1983 г. — 15,8 % (т. е. значительно меньше, чем их удельный вес в населении), в промышленности, напротив, 48,6 % и 54,4 %, (при этом в машиностроении и металлообработке неэстонцы в 1983 г. составляли 63,9 % занятых, среди работников ИТР в промышленности неэстонцы составляли 67,9 %), на транспорте — 50,7 % и 53,5 %, в строительстве — 35,6 % и 40,1 % (см.: [Талига 1989, с. 137, 144 и 147]). Данные об удельном весе русских и эстонцев в Эстонии в разных профессиональных группах в конце советской власти приводятся также в [Кирх, Ярве, Хаав 1988, с. 33]. По данным этой публикации, удельный вес русских превышал их удельный вес в населении в следующих профессиональных группах: среди рабочих машиностроительной и металлообрабатывающей промышленности — в 1,19 раза, текстильщиков — 1,16, строителей — 1,2, железнодорожников — 1,45. Среди инженерно-технических работников их удельный вес был такой же, как удельный вес в населении. Наоборот, «недопредставлены» русские были среди руководителей предприятий и их подразделений (0,56 % от удельного веса русских в населении), научных работников, преподавателей, учителей (0,69), работников искусства (0,33). Позже, в 1996 г. 43 % опрошенных русских в Эстонии заявили, что считают себя скорее рабочими, в то время как эстонцев — только 34 %. (См.: [ Vihalemm, Lauristin 1997, p. 289; Неэстонцы на рынке труда в новой Эстонии 2001, с. 11—12].)

В Латвии, как и в Эстонии, в конце советской власти удельный вес «титульной нации», латышей был выше, чем их удельный вес в населении в сельском хозяйстве (71,9 %) и культуре, и искусстве (69,2 %). Соответственно, в промышленности «перепредставлены» были русские и русскоязычные [Антоне, Цилевич 1997, с. 70].

В Литве в начале постсоветского периода инженеров и техников среди литовцев — 8,3 %, среди русских — 13,7 %, научных работников и преподавателей - 6,2 % и 5,1 %, крестьян - 11 % и 2,8 % [Gaidys 2000, р. 190].

По данным Ю.В. Арутюняна и Л.М. Дробижевой, русские в 1979 г. были недопредставлены во всех группах балтийской интеллигенции, кроме работающих в производственной сфере. В сфере администрации: в Эстонии — на 24,7 % в Латвии — на 12,9 %, в Литве — на 20,3 % в научной сфере — на 55,3 % 26,3 % и 42,4 %, в художественной — на 48 % 28,6 % и 15,8 %. Напротив, среди интеллигенции, работающей в производственной сфере, они были перепред-ставлены: в Эстонии — на 11 %, в Латвии — на 10,5 %, в Литве — на 20,3 % [Арутюнян, Дробижева 1992, с. 5].

⁷ Например, в секретариате ЦК за 1955—1972 гг. в Латвии латышей было 91,7 %, в Эстонии — 79,2 %, в Литве, однако, литовцев было чуть меньше, чем их удельный вес в населении (77,8 % и 80,1 %). Однако надо учитывать, что среди партийных руководителей — латышей и эстонцев — был очень велик удельный вес родившихся в России и приехавших в Балтию после её присоединения [Kolstoe 1995, р. 94].

⁸ Авторы данной статьи могут сказать, что и они видели таких эстонцев.

⁹ По данным позднесоветских социологических исследований, русские значительно менее, чем представители балтийских народов, были склонны воспринимать национальные аспекты различных конфликтных ситуаций и просто не понимали национальных чувств и отношения к ним народов Балтии. Так, если среди эстонцев часто сталкивавшихся с конфликтами на национальной почве в 1980-е годы было 4 % и иногда сталкивавшихся 38 %, то среди эстонских русских — 2 % и 18 %, что означает, что русские были склонны воспринимать конфликты с эстонцами просто как конфликты индивидов, а эстонцы — как конфликты представителей разных народов, конфликты культур. Эстонцы в три раза чаще, чем эстонские русские, соглашались с тем, что работать в многонациональном коллективе — труднее, чем в мононациональном. (См.: [Каротом 1989, с. 161-163].)

¹⁰ Тему отношения русских в Балтии к балтийским обществам и культурам можно рассматривать и как часть очень большой темы отношения вообще русских к Балтии и влияния Балтии на русскую советскую культуру и русское советское общество. Мы полагаем, что можно говорить об иногда скрытом и «подразумеваемом», иногда явном признании советским обществом и советской элитой балтийского культурного превосходства. Московская центральная бюрократия «позволяла» балтийским обществам очень многое из того, что не позволялось в России и других частях СССР. Многие экономические эксперименты, направленные на введение рыночных механизмов в советскую экономику, начинались в Балтии, которая, таким образом, по мысли бюрократической советской верхушки, была уже готова к тому, к чему сами русские ещё не были готовы. Цензура в Балтии была значительно слабее. Множество западных произведений литературы сначала переводились в странах Балтии и уже затем, получив здесь «апробацию», допускались в России. Модернистские стили в изобразительном искусстве, преследуемые в России, совершенно открыто существовали в Балтии. Естественно, что для многих представителей русской европейски-ориентиро-ванной культурной элиты Балтия, с её западного типа культурами и несколько большей свободой, была своего рода окном в Европу. Можно привести ряд примеров представителей русской интеллигенции, выражавших свой восторг перед балтийскими культурами. Например, Юрий Казаков сказал: «Я жалею, почему я не эстонец» [Абъзов 1996, с. 22]. Очевидно, схожие чувства возникали у некоторых русских и задолго до советской власти. Ю. Абызов цитирует в своей статье высказывание князя П. Вяземского, посетившего в начале XIX в. эстонскую церковь и сообщавшего свои впечатления: «Приятно видеть эту чернь грамотную с молитвенниками в руках» [Абъзов 1996, с. 21]. Некоторые представители русской культурной элиты, как Ю. Лотман или Д. Самойлов, даже переезжали в Балтию (нечто вроде полуэмиграции). На наш взгляд, проблема многообразного «европеизирующего» влияния Балтии на Россию требует специального изучения. Между тем не изучена даже такая часть этой проблемы, как роль Балтии в антикоммунистическом и антисоветском движении перестроечной эпохи. Наша статья о влиянии балтийских культур на русских мигрантов, таким образом, посвящена одному из аспектов этой более широкой проблемы балтийского влияния на русское советское и другие советские общества. " Цифры основаны на данных переписи 1989 г. В разных опросах зачастую приводятся очень разные цифры. Согласно опросу, проведённому в том же 1989 г. Тартусским университетом среди неэстонцев, в совершенстве знали эстонский язык только 8 %, активно владели им — 14 %, пассивно — 53 %, вообще не владели — 21 % [Vihalemm, Lauristin 1997, p. 293.) Скорее всего при переписи респондентами часто сообщались несколько приукрашенные сведения об их владении языками. Для наших целей, однако, это не так уж важно. Если люди преувеличивали своё владение балтийскими языками, значит, они считали, что это владение ценно и важно.

¹² Очень вероятно, что эстонцы, латыши и литовцы при переписи также преуменьшали своё знание русского языка, как русские преувеличивали знание балтийских. Не говорить на русском или говорить на нём с нарочито сильным акцентом и делать вид, что ты его не понимаешь, было своеобразным проявлением национального протеста.

¹³ В своей статье «Русские Узбекистана — городской субэтнос» Е. Абуллаев, говоря о европейской ориентации культуры русских в Узбекистане, пишет: «...Для большинства "русскоязычных", выросших в Узбекистане, география Союза ограничивалась его европейской частью: Москвой, Ленинградом, Киевом, куда они ездили в командировки, Крымом и Прибалтикой, где они стремились провести отпуск. Особенно котировалась Прибалтика...» [Центральная Азия и Кавказ 2000, с. 213].

¹⁴ А. Ливен приводит слова одного таллинского еврея, который сказал ему: «Величайшей ошибкой лидеров нашего движения за независимость было то, что они с самого начала не обратились с достаточной силой к русским. А не сделали они этого потому, что их ненавидели» [Lieven 1993, р. 304]. Но вряд ли это даже можно назвать ошибкой, ибо сама независимость в громадной мере связывалась в сознании, во всяком случае латышей и эстонцев, прежде всего с избавлением от мигрантов. (См.: [The Baltic States 1994, p. 135].)

¹⁵ Вот некоторые любопытные данные из опроса русских, проживающих в разных республиках бывшего СССР, проведённого Н. Лебедевой, раскрывающие громадные масштабы психологического давления, которому подвергались русские в Балтии. С «открытым нежеланием разговаривать» в Казахстане сталкивались 15,6 % русских, в Узбекистане — 33,3 %, в Азербайджане — 16,7 %, в Эстонии — 57,1 %, Литве — 56,3 %, с «оскорбительными замечаниями и насмешками» в Казахстане — 34,4 %, в Узбекистане — 22,2 %, в Азербайджане — 16,7 %, в Эстонии - 32,1 %, в Литве - 43,8 % (См.: [Лебедева 1997, с. 72, 104, 140, 207].)

¹⁶ Цифры эстонских референдумов подтверждаются и проводившимися в то время разного рода социологическими опросами. Так, в январе 1990 г. 16 % русских ответили «да» на вопрос, хотели ли бы они видеть Эстонию в 2000 г. полностью независимой (в 1990 г. мало кому могло прийти в голову, что независимость наступит не в 2000 г., а в следующем году) и только 57 % «суверенной советской республикой» в марте 1990 г. 33 % жителей Нарвы были за выход компартии Эстонии из КПСС [Arter 1996, р. 139]. А. Ливен пишет, что в Латвии и Эстонии никто не думал, что на выборах в Верховные советы в марте 1990 г. сторонники независимости смогут получить две трети голосов. Но они были получены «благодаря русской пассивности и русской поддержке» [Lieven 1993, р. 242].

¹⁷ В опросе участвовали 84,7 % избирателей, за независимость высказались 90,47 %, против — 6,56 %. (Данные социологического опроса участников этого опроса-референдума см.: [Kasatkina 1996, р. 136].) Данные других социологических опросов дают приблизительно такую же картину. Так, по опросу литовского Института философии, социологии и права, проведённому в марте—апреле 1990 г., Акт Верховного совета о восстнановлении независимости Литовской Республики от 11 марта 1990 г. не поддерживали 3 % литовцев и 35 % нелитов-цев. (См.: [Krukauskiene 1990, с. 19].) Там же приводятся данные других аналогичных опросов.

¹⁸ Постсоветскую Россию иногда сравнивают с веймарской Германией. Действительно, определённое сходство есть. Но вот цифра, поразительная в сопоставлении с аналогичными эстонскими и латвийскими цифрами, говорящая об абсолютно разном отношении немцев к Германии и русских к России. На референдуме в Сааре в 1935 г. за объединение с Германией высказались 91,8 % жителей, за объединение с Францией — 0,4 %. И это, несмотря на то что далеко не все немцы, естественно, были фашистами, а речь шла об объединении с фашистской Германией.

"Английский исследователь Грэхем Смит пишет о голосовании латвийских русских: «Очевидно, несмотря на ясную перспективу стать гражданами "второго сорта" в обществе, где доминировать будут латыши, для многих русских жизнь в обществе с экономикой западного типа казалась более привлекательной, чем продолжение жизни в СССР» [The Baltic States 1994, p. 136]. Нам кажется, что в это утверждение надо внести два корректива. Во-первых, привлекал русских, разумеется, не только чисто экономический аспект западного общества, а западный тип общества в целом. Во-вторых, в тот период нельзя было противопоставлять западный тип экономики и социалистическую экономику в СССР, ибо СССР тоже собирался создавать западный тип экономики. Здесь дело не в капитализме и СССР, а именно в различии культур — притягивающей латышской и отталкивающей своей собственной.

²⁰ Опрос, проведённый в Эстонии в 1993 г., показал, что только 14 % эстонских русских не верили, что их экономические перспективы в Эстонии выше, чем в России. (См.: [Vihalemm 1999, р. 288].) И это в условиях колоссальной безработицы, ударившей прежде всего по русским.

²¹ Это недоверие к России, неверие в неё проявляется в этот период отнюдь не только среди русских в Балтии. При всех громадных отличиях украинской и балтийской ситуаций, голосование приблизительно половины русских на Украине за украинскую независимость — явление того же порядка. Экономический фактор, активно пропагандировавшаяся тогда идея, что Украина без России будет очень богата, конечно, играл большую роль. Но он мог играть эту роль лишь при слабости русского национального чувства, которое не перевешивало этих «меркантильных» соображений, и при психологической готовности эти идеи принять, «установки» на то, что в России всё будет трудно и труднее, чем вне России. Можно указать ещё на один важнейший факт такого же рода — массовую эмиграцию из России в конце горбачёвской эпохи на Запад, несомненно, представителей прежде всего наиболее идеологически «западнического» слоя, т. е. эмиграции западников именно в момент западнического выбора России. Опять-таки, экономические трудности России играли при этом громадную роль. Но впечатления от этих трудностей ложились на определённую психологическую почву. Они воспринимались не как временные, а как очень долговременные или даже вечные.

²² Относительно небольшой процент русских в населении, несомненно, главная причина предоставления им гражданства в Литве. Но Пол Колстоу называет и другие возможные причины. «...Будучи принят ещё в ноябре 1989 г., за несколько лет до достижения реальной независимости, закон о гражданстве прежде всего рассматривался как одно из средств достижения этой независимости, и уже поэтому он должен был быть либеральным». Кроме того, эстонско-латвийская идея юридической несостоятельности всего, что произошло в период «оккупации» для Литвы, которая именно от советских завоевателей получила Виленскую область, была чревата большими правовыми и политическими осложнениями (см.: [Kolstoe 1995, р. 139]).

²³ О латвийском экзамене на знание языка, истории и законов Верховный комиссар ООН по делам меньшинств голландец М. ван дер Стул сказал, что немногие голландцы смогли бы выдержать аналогичный экзамен по языку, истории и правам Нидерландов [Котов 1999, http://www.press.lt/cgi-bin/].

²⁴ Котов приводит такие данные: в Латвии неграждане имеют 55 ограничений в правах, в том числе 19 запретов на профессии (полиция, прокуратура и суд, армия и т. д.) [Котов 1999, http://www.press.lt/cgi-bin/].

"В Латвии Даугавпилсский горсовет, выдвигавший автономистские планы, был распущен после августовского путча. В Эстонии Нарвский и Силламяэский горсоветы (горсовет третьего города с русским большинством — Кохтла-Ярве — отказался) в июле 1993 г. провели референдум о национально-территориальной автономии. В Нарве к урнам пришли 54 %, в Силламяэ — 60 % избирателей. За автономию высказались в обоих городах более 90 %. Эстонские власти, естественно, не признали референдум имеющим законную силу и через некоторое время к власти в обоих городах пришли «лоялисты». (См.: [Melvirt 1995, р. 49]. Идея автономии забывается. Надо подчеркнуть, что на референдуме 1993 г. речь шла именно об автономии, а не об отделении по типу тираспольского. Идея «права на отделение» в русских анклавах Балтии почти полностью отсутствовала даже в 1993 г. По опросу февраля 1993 г. за «право русских на отделение» в Даугавпилсе было 4 %, в Клайпеде — 5 %, Нарве — 2 %, против — 67 %, 60 % и 62 %. (См.: [The Baltic States 1994, p. 200].)

²⁶ В Эстонии в результате пассивности русских и соперничества русских партий на выборах 1992 г. русские вообще не прошли в парламент. В 1995 г. возник альянс русских партий под названием «Наш дом — Эстония», который получил

5,9 % голосов и провёл шесть депутатов (см.: [Arter 1996, р. 235].) Но это — только треть от 18-процентного русского электората. Большинство русских предпочли голосовать за эстонские Коалиционную партию и Партию центра. (Op. cit., p. 234). В 1999 г. в парламент снова прошли только шесть русских депутатов. В Литве, как отмечает Н. Касаткина, существует множество русских организаций, о которых большинство русских и не подозревают. Здесь русские поддерживают в основном Демократическую партию трудящихся Бразаускаса. (См.: [Kasatkina 1996, р. 137].) На выборах в сейм в 1996 г. русские партии не смогли преодолеть 5-процентного барьера и провести своих депутатов, на выборах 2000 г. Союз русских Литвы провёл трёх депутатов в рамках единого списка, возглавлявшегося А. Бразаускасом. Наиболее активны и относительно успешны русские партии Латвии. Но и здесь на выборах в сейм в 1993 г. поддерживаемые русскими и выступающие за предоставление гражданства всем жителям партии «Равноправие» и «Согласие для Латвии» получили только 5,77 % и 11 %, 98 % голосов, что значительно меньше 28 % русских избирателей. (См.: [Melvin 1995, р. 43].) В 1998 г. объединение «За права человека в единой Латвии» смогло получить 14,7 % голосов, проведя в сейм 16 депутатов.

²⁷ Ситуация русских в межвоенной Балтии очень отличалась от теперешней, да и сами русские были совсем другие. Тем не менее и тогда русские проявили ту же неспособность объединиться и использовать имевшиеся у них политические возможности, что и теперь. Русские также были недопредставлены в парламентах и также предпочитали голосовать за партии коренных народов. В этом отношении противоположность им представляло немецкое меньшинство, которое при всех своих политических расхождениях, в вопросах, имеющих национальное значение, выступало сплочённо, единым фронтом и даже было перепред-ставлено в парламентах (см.: [Garleff 1978]). В сегодняшней Литве русских —

8,2 %, а поляков — 6,9 %, т. е. значительно меньше. Тем не менее в сейме 1992 г. было шесть поляков и трое русских, в сейме 1996 г. — трое и двое. В Польском союзе, главной политической организации литовских поляков — около 10 тыс. членов, Союзе литовских русских — 50 [Department of National http://www.is.lt/ tmid/anglo/minorities.htm].

²⁸ В Литве в каких бы то ни было русских организациях, включая кружки, собирающиеся попеть и послушать русские песни, участвуют не более 1000 человек из 308 тыс. литовских русских [Мелянас 1999. http://www.press.lt/cgi-bin/1. Вообще участие русских в каких-либо добровольных организациях резко ниже, чем у представителей балтийских народов. Так, по данным опроса 1997 г., в таких организациях участвовали 13 % эстонцев, 9 % латышей, 8 % литовцев, 5 % русских в Эстонии, 2 % — русских в Латвии и 5 % русских в Литве.

²⁹ Эта общая высокая оценка балтийских народов и балтийских институтов русскими, даже более высокая, чем их оценка самими балтийскими народами, проявляется и в ряде ответов на некоторые конкретные вопросы, лишь косвенно связанные с такой оценкой. Так, среди предпринимателей-эстонцев по опросу 1996 г. 16,2 % считали, что при решении вопросов организационно-правового характера с представителями власти решающим фактором является взятка.

Среди русских так считали только 5,7 %. Проводившие опрос Р. Симонян и Т. Кочегарова пишут: «У русских предпринимателей представление о чиновниках государственного аппарата республики выглядит несколько романтичнее, чем у предпринимателей эстонцев» [Неэстонцы на рынке труда 2001, с. 85].

³⁰ Хотя русская молодежь склонна идентифицировать себя с русской национальной общностью меньше, чем представители старшего поколения, среди молодых русских видно скорее стремление к некоей неопределённой русско-европейской идентификации, чем к идентификации именно с теми балтийскими странами, в которых они живут. В этом отношении очень интересен один эстонский опрос 1995 г. Заявили, что они идентифицируют себя с «русскими ближнего зарубежья» 33 % русских 55—70 лет и только 15 % 18—24 лет. Но с «эстонскими русскими» старики тоже идентифицируют себя чаще, чем молодёжь, хотя различия и очень невелики: 71 % и 69 %. Зато значительно чаще, чем старики, молодёжь выбирает такие идентификации, как «европейские русские» (6 % представителей старшего поколения и 21 % молодых) и «балтийские русские» (16 % и 29 %). (См.: [Vihalemm 1999, р. 295].) На наш взгляд, это говорит о желании многих молодых русских в Эстонии всё-таки сохранить свою «русскость», одновременно «отгородившись» от России и сочетая её с некоей «общеевропейской» ориентацией. Возможно, свидетельством стремления избежать ассимиляции является и резкий рост православной религиозности эстонских русских, демонстрирующих сейчас значительно большую религиозность, чем русские в России и чем эстонцы. В 1998 г. идентифицировали себя как верующие 49 % русских и только 14 % эстонцев, русских в России — 34 % в 1996 г. и 40 % в 1999 г.). Посещали церковь чаще, чем раз в месяц, в 1998 г. 13 % русских в Эстонии и 6 % эстонцев (В России в 1996 г. - 7 %). (См.: [Хейно 2000, с. 244-246].) Ясно, что такая относительно большая религиозность не может объясняться влиянием эстонской среды. Скорее, наоборот, здесь действует некоторое «мягкое» стремление утвердить свою культурно-религиозную особость, дистанцироваться от этой среды. Очень характерно, что в Эстонии религиозность русских значительно выше в Таллине, чем в Восточном Вирумаа (Нарва, Кохтла-Ярве), где они проживают компактно и составляют большинство населения и где поэтому ассимиляционистские силы действуют слабее. (См.: [Хейно 2000, с. 246].) Таким образом, мы видим, что существуют не только ассимиляционистские тенденции, но и определённое стремление сохранить себя, избежать ассимиляции. Мы не считаем даже, что «записавшиеся» или «записанные» сейчас в эстонцы, латыши и литовцы русские обязательно полностью потеряны для русского народа. Из многочисленных исследований поведения иммигрантов в различных странах известно, что в ее следующих, уже полностью вписавшихся в новую среду поколениях может возникнуть стремление вспомнить свои корни и историческую родину и даже культивировать свою ставшую маргинальной «особость».

³¹ Это высказывание находит прекрасное подтверждение в данных справочника «Who is who in Latvia» (Riga, 1996), дающего краткие биографии представителей латвийской элиты. В правительстве Латвии из 28 членов кабинета к моменту составления справочника только один человек — носитель нелатышской фамилии, в сейме — 9 из 100 депутатов, из 170 представителей научной элиты — 30, среди деловой элиты в целом около 30 %, а среди представителей финансового сектора деловой элиты — 55 человек из 160.

³² Посол Латвии в России Я. Петерс в 1992 г. говорил даже о том, что в руках нелатышей — 82 % латвийского капитала.

"По данным российско-латвийских исследований 1993 и 1996 г., в 1993 г. латыши составляли 20,2 % латвийских предпринимателей, русские — 59,5 %, белорусы — 4,9 %, украинцы — 4,8 % и евреи — 2,8 %, в 1996 г. соответственно — 31,5 %, 53,8 %, 4,5 %, 4,6 % и 2,7 %. (См.: [Симонян 1997, с. 135]. ³⁴ Примеров подобного отношения к своей собственной стране и культуре, заглушаемых компенсаторным национализмом, можно привести массу. Стоит вспомнить у Достоевского образ Смердякова, жалеющего, что умный народ — французы — не завоевал глупый народ — русских. Мы лично не знаем аналогий этому образу ни у одного из классиков западноевропейской литературы. Между тем Достоевский не просто выдумал Смердякова. Он где-то слышал такого рода речи, а скорее всего эти речи произносила некая часть души самого автора, который, чтобы избавиться от подобных мыслей, приписал их отвратительному «недочеловеку». Трудно сказать, усилилось ли это негативное отношение к самим себе за советский период. Скорее всего, всё же усилилось.