Про Ивана Хвата, русского солдата

— Ну, здравствуй, Иван Хват! Уж кого-кого, а русского солдата увидеть я здесь не чаял. Что ж, проходи, садись, гостем будешь. Присаживайся вон на ближайший стул.

— Здорово живёшь, царь Кащей! — гаркнул Ванюха в ответ, — Многая лета я тебе не желаю, да не буду тебя и хаять. Я ж как-никак гость у тебя, а ты хозяин, а ругать-то хозяев нельзя.

Промаршировал он, прихрамывая, до места, ему указанного, на стульчик зад свой усадил и на Кащея во все глаза воззрился. А и было чему ему удивляться, ей-богу ведь было!

Кащей оказался довольно собою великим — метра три в высоту, наверное. Тело его поразительное не из плоти состояло, как у нас с вами, а из какого-то блестящего материала, опять же на золото смахивавшего. Грудь он имел бочке огромной подобную, свитую спиралевидно из трубообразных ободьев. Внутри груди была пустота, и лишь стержень толстый торчал посерёдке, от квадратного таза до самой глотки. Ну а руки и ноги царя злодеев тонкими были, как золотые верви, и гнулися безсуставно по его, видать, желанию. Пальцев на руках было по шести, и те пальцы венчали острющие когти. Наконец, его голова… О, она была ужасна! Но череп, как Ваня ожидал, вовсе собою не напоминала. Кожа на лице была словно из жидкого некоего металла: она двигалась, морщилась, текла и переливалась… Имел царь Кащей и носяру крючковатую, и громадные уши. Балда же его была лысой, а глазищи огромными, неправильной формы, и горели они жутким огнём.

Ощерил Кащей пасть широко и захохотал безо всякого чувства, словно был он не живым существом, а бездушным каким-то механизмом. Зубы же в оскаленной его пасти напоминали по форме тигриные.

— Ты зачем припёрся сюда, дурак? — отсмеявшись, обратился Кащей к Ивану, — Нешто не знаешь, куда ты попал, а? — и он добавил угрожающе, — Нет тебе ходу теперь обратно!

У Ивана даже сердце в груди ёкнуло.

Да только тушеваться он воли себе не даёт, прокашливается не спеша, усы разглаживает и к этому роботу обращается весьма смело:

— Раз пришёл, твоё злодейство, значит по делу. А коли вход сюда я разыскал, то, значит, и выход найти сумею… А вот дозволь спросить тебя, царь Кащей, — сделалось ему интересно, — я гляжу, сердца-то у тебя нету! Выходит, ты того… бессердечный получается, ага?

— Ха! ха! ха! — сызнова золотой истукан расхохотался, и его хохот мертвенный эхом от сводов далёких возвертался. А потом добавил презрительным тоном: А зачем оно мне, сердце это ваше бесполезное? Я живу не сердцем, а умом…

И для пущей убедительности, видно, он постучал кулаком себе по лбу. Раздался протяжный и звонкий гул.

— А ради чего живёшь-то тогда? — пытает демона Ванька, — Ради какого-то блага али так само?

— Хм, — тот в ответ усмехается, — Не просто для блага, а для высшего блага. Для себя! Я заимел великую силу и добыл великую власть!

Покачал головою Иван, поусмехался малость…

— Любопытно, — затем он говорит, — И что тебе эти приобретения дали? Какую такую сласть?

— Что ты в этом можешь понимать! — скривил губы злодей, — Я — силач несравненный! А ты… ты… — и он смерил Ваню уничтожающим взглядом, — ты козявка жалкая! А ну-ка — сдвинь с места вот этот шарик.

А на столе у него различные геометрические фигуры были навалены: пирамиды, кубы, цилиндры, шары, палки… Среди них и серебристый шарик лежал величиною с большое яблоко. Поглядел на шарик страшный хозяин приказывающее, и он по столу медленно покатился, по направлению к Ване. А затем и остановился, будто магнитом притянутый.

— Ладно, — сказал Иван и попытался рукою шарик поднять. Только что это? Не только приподнять ему его не удалось, но даже и сдвинуть ну ни на волос! Ваня уже и двумя руками его тащил да толкал, да только толку от его усилий меньше было, чем кот наплакал.

Не слушался колдовской шар его ни в какую!

Усмехнулся Кащей тогда криво и тягу эту великую пальцем к себе поманил. Взял он шарик подкатившийся да и сплющил его руками в блин, а потом на стол его положил и металлическим цилиндром гладко его раскатал. Затем положил он посередь блина сверкающего палку и свернул его в аккуратную трубочку. Вытащил палку мастер-блинопёк и дырочек понаделал в трубке острым своим когтем. Ну а после всех этих непонятных операций к губам он трубку поднёс и на ней заиграл. И до того печальную и саднящую мелодию исторг он из инструмента сего странного, что даже Ванька чуть было там не заплакал.

Поиграл Кащей-музыкант, словно был он где-нибудь на похоронах, а потом душу травить перестал и дудку за спину бросил. Лицо же его страшное мрачным сделалось прямо до невозможности.

— Э-эх, твоё злодейство, твоё злодейство! — воскликнул тогда Ваня, грусть-тоску с себя стряхивая, — Да на черта нам такая сила, коя душу бы в печаль заносила! — и к Кащею просительно обращается: А вот не имеется ли у тебя какой-нибудь балалайки, а? Показал бы я тебе тогда, что моя сила радость приносит, а не печаль!

И в тот же самый миг — швись! — балалайка у него в руках появилась. Взял её Ваня поудобнее, тронул пальцами струны звенящие и, оставшись звучанием вполне доволен, Кащею улыбчиво заявляет:

— Ты, царь Кащей, только не обижайся, а я тебе песенку шутейную сбацаю. Для смеху. Не принимай слова близко к сердцу…тьфу! — к чему там у тебя… что ли, к уму? За качество виршей, правда, не ручаюсь, потому как я по ходу выдумывать их буду… Ну что, господин дударь — так я спою?

Поглядел на него Кащей удивлённо и головою кивнул. А Ванька улыбнулся и голосом задорным куплетики шутейные затянул:

На губах у мрачного хозяина усмешечка зазмеилась нежданная. А Ванька далее чушь свою забренчал:

Рот у слушателя-Кащея раздвинулся до самых ушей. А Ваня следующий уже куплет вколбасивал меж тем ему в ухи.

Кащей ажно хохотнул. А Ваня далее трындеть не преминул.

И ещё немало в таком же духе порол солдатик наш чепуху. А когда он играть, наконец, закончил и балалаечку свою прочь отставил, то Кащей по столу кулаком вдарил и громко весьма расхохотался. И в его хохоте, как Ивану показалось, нотки живые даже начали проскальзывать.

— Ай да Иван! Ай да хват! — принялся царь злодеев Ваню нахваливать, — Повеселил ты меня на славу. В жизни я так не смеялся. А и впрямь-то получается, что твоя хилая сила всю мою мощь пересилила. Насильно, оказывается, радоваться не заставишь!. А ну — говори, чего желаешь. Всё сполню, не сумлевайся!

А солдату только того и надо было. Поглядел он на Кащея хитро, да и говорит браво:

— Что ж, я рад, что тебя порадовал, хозяин ада. Коли так, то отпусти ты на волю душу царевны Марьи. Большей от тебя награды мне не надобно.

Нахмурился враз Кащей.

— Э-э, — говорит он Ивану, — царевна Марья моя по праву. Не было ещё случая, чтобы я кого-либо на волю отпускал.

А Ваня ему:

— Ну, не было, так будет. Царевна ведь не твоя — душа у неё божья.

— А я в бога не верую, — кисло усмехнулся Кащей, — Я верю лишь в себя и в то, что добуду когда-нибудь вечное блаженство.

— Для одного себя? — переспросил его Иван.

— Да!

— Нет, твоё одиночество, — покачал головою солдат, — это дело вовсе невозможное. Так не бывает. Вечное блаженство для одного — это пустота. А вечное блаженство для всех — это полнота. Получается, что пустое ты глаголешь, и твою цель достичь невозможно.

— Ишь ты! — взбеленился Кащей, — Ты что ли мудростью со мною собрался мериться? Да ты же дурак, солдатик, и ума у тебя вовек не бывало!

— Ну, ума возможно и не бывало, — не уступает гордецу Иван, — а зато разума крошки имеются. Ум это просто котёл: он и добрую еду варит и гнилую похлёбку. Ему всё едино, чего только в него не закинь. А зато разум добро и зло различает чётко, и к злу он не склонен нисколечко.

Задумался Кащей, понасупился малость, а потом глазищи свои он вылупляет и вот чего Ивану предлагает:

— А давай так! Скажи мне, что такое вечность в твоём понимании — и царевна Марья твоя. Только учти — я над этой проблемою бессчётное количество лет голову ломал, а так и не разгадал сей загадки.

— Хорошо, подходяще, — согласился солдат не раздумывая, — Ты, царь гордый, работал умом, а я разумом рассудить попробую. Итак… для каждой вселенской твари жизнь ведь проходит одинаково, хоть сколько бы кто не жил. Каждая же из них свой век проживает, и меряется любая жизнь одной мерою — веком. Согласен?

— М-м-м… — задумался мудрец несусветный, — Интересная постановка вопроса. Я до такого не додумался. Хотя… логически всё верно, не придерёшься. Век равен именно веку, как пуд пуду.

— Тогда я дальше рассуждение поведу, — кивает Иван башкою кучерявою, — Получается, что одному кому-либо вечности не достигнуть. Это лишь богу по силам, поскольку он вселенную в Единое скрепляет. Вселенная ведь едина, Кащей?

— Да, едина, — согласился тот, — ежели бы она не была единой, то всё бы уже распалося и пропало.

— Значит, — Ванюха продолжал, — вечность составляет всю сумму веков, отдельными существами проживаемую. А если ты к вечности стремишься, то получается, ты должен жить жизнью всех прочих существ, сочувствовать обязан им и соболезновать. А так живёт бог. Выходит, кто стремится жить по божески, тот к вечности и приближается. А гордецу вечность никогда не дастся, факт!

Кащей молчал и ничего Ивану не отвечал. Потом он закрыл глаза и — Ваня очам своим даже не поверил! — у него слезинка невеликая выкатилась из-под века и скатилася по роже его надменной.

Распахнул затем Кащей глазищи свои огневые да таково Ивану и говорит:

— Ты победил, Иван! На свою Марью! Бери её…

Открыл он рот округло и громко выдохнул. И в ту же самую минуту огненный шарик выскочил у него изо рта. Расплылся шарик светлым туманом и вот — стоит пред Иваном живая царевна Марья!

Увидала она Ивана, с места живо вскочившего, а потом на шею ему — прыг.

— Ванечка мой дорогой! — воскликнула она голосом восторженным, — Как я рада, что ты пришёл! Никогда я с тобою не расстанусь!

И тот, вестимо, рад прямо невероятно. Плачет он, и слёзы рукою утирает. Не может даже чего и ответить. А в это время и Кащей с места поднялся и выпрямился во все три своих метра. Подул он на стол огневым духом, и тама драгоценностей появилася великая груда. Чего только там не было: и злато, и серебро и каменья всякие самоцветные!.

— Забирайте всё это барахло с собою! — сказал Кащей непреклонным тоном, — Это мой тебе, Иван, подарок.

Да только не согласился с Кащеем солдат. Нет, говорит, твоё величество — я-де человек простой и мне богатства поганые не надобны. Жив-здоров, мол, отселя уйду — и то ладно.

А Кащей почему-то обрадовался.

— Ну что же, — прогрохотал он раскатисто, — Поздравляю тебя, русский солдат! Преодолел ты последнее моё искушение. А теперь я награжу тебя по настоящему. Положи руку на эти часы.

Смотрит Иван — на столе часы круглые появилися в виде солнца с золотыми лучами. Положил он на них руку правую.

— А теперь скажи вот что, — Кащей его поучает, — Раз, два, три, четыре пять — пусть мне будет двадцать пять!

Сказал Иван в волнении сильном считалочку эту невразумительную и смотрит — а стрелки-то часовые назад побежали со скоростью невероятною. И чует Ванька — стал он изменяться… Себя-то он со стороны не видел, а если бы чуда такого он сподобился, то узрел бы процесс омоложения собственного…

И чем дольше часики волшебные там крутилися, тем моложе и моложе солдатик наш становился…

Наконец остановились стрелки бегучие, и превратился ветеран изувеченный почти что в юношу.

— А теперь ступайте, — пробурчал Кащей, на них глядя, — Победил ты меня, Иван. Преодолел ты отважно страх да жадность, и силу с разумом мне воочию показал… Идите, идите, а то ещё передумаю! Возвращайтесь к себе на белый ваш свет и отныне ни царю, ни барам над вами воли нет!

И перенеслись Иван да Марья мгновенно в Расею-мать. Смотрят — а там не осень холодная стоит, а лето жаркое. Обнялись они тогда крепко и пошли по полюшку по ромашковому в светлую-пресветлую даль.

И ни грусть их более не посещала, ни тягостная печаль.