ГЛАВА II РАДИ НЕСКОЛЬКИХ СТРОЧЕК В ГАЗЕТЕ


СНОВА ВИКТОР БОРИСОВ

Утром мне принесли вызов на переговорный пункт. От кого бы это? Ничего толком не разберешь.

— Алло! Я вас слушаю.

— Алло! Это Борисов? Виктор Николаевич?

— Да. А с кем я говорю?

— Это Рыбников вас беспокоит. Из газеты.

Ничего себе! Как только он мой адрес узнал? Кому же я его сообщил? Кажется, только на работу. В отдел кадров. На всякий случай.

— Вы, наверное, удивлены, как я разыскал вас? — захохотал Рыбников, будто разгадав мои мысли. — Ничего особенного. Разведка не дремлет. Мы следим за каждым вашим шагом. Все ваши остановки на пути к ВЦ нам известны.

Виктор Николаевич, — продолжал Рыбников уже серьезно. — Тут такое дело… Все, как говорится, течет, все изменяется, особенно в газете. Так и сейчас — ситуация переменилась. Мы хотели бы напечатать вашу анкету. Ну, что-то наподобие ее… Я колебался, звонить вам или не звонить: все-таки вы в отпуске. В конце концов мы могли бы сами что-то придумать (текста-то вашего у меня не осталось, но кое-что я помню). Но я подумал: все-таки идея принадлежит вам. Не такие уж мы гангстеры, чтобы лишать вас авторства. И потом вы энтузиаст этого дела. Вам бы и карты в руки… Как вы на это смотрите?

— Когда? — с трудом выдавил я из себя, спазм какой-то сдавил горло.

— Алло! — отчаянно заорал на том конце Рыбников. — Что-то плохо вас слышу. Алло! Вы меня слышите?

— Слышу, слышу! Когда, спрашиваю, мне надо быть у вас?

Рыбников опять захохотал:

— Да надо было бы быть, как говорится, вчера. Полоса-то в основном уже сверстана. Для вашей анкеты «пятачок» оставили. Там ведь у вас всего несколько вопросов? Хватит вам места.

— Хорошо, — сказал я. — Я буду у вас завтра утром.

— О’кэй, — сказал Рыбников, — Прекрасно. Ваши деловые качества выше всяких похвал. Приедете — заходите прямо ко мне. Обнимаю вас. Привет семье!

— Алло! Алло! Алло! — вдруг закричал Рыбников, когда я уже собрался повесить трубку. — Виктор Николаевич! Ничего, что я ломаю вам отпуск? А то ведь мы можем тут сами… Без вас… Посоветуемся со специалистами…

— Ничего, — сказал я. — До завтра.

Я опустил трубку на рычаг.

* * *

Прошло лишь десять дней, как мы сюда приехали. Еще и половины отпуска не минуло. Но ехать, конечно, надо. Быть может, это у меня единственный шанс. Безумие его упускать.

Лида, разумеется, не будет закатывать никаких истерик. Но… Но мне страшно от предстоящего разговора с ней.

…— Лиданька, а Лиданька! Я понимаю, что это глупо… Тебе, наверное, кажется, что глупо… Но глупо не это… Глупо, может быть, то, что я вообще этим делом занялся. Но теперь надо быть последовательным. Ты ведь всегда ценила последовательность. Логику поступков.

Лида молчит. Отвернулась. Смотрит в окно.

Нет, это мука. Это ни на что не похоже.

— Лиданька, мне скоро выходить. Неизвестно, как с билетами. Скажи что-нибудь.

— Что мне тебе сказать, Виктор? Ты даже не представляешь себе, что ты сейчас делаешь…

— Лида, это время у меня не пропадет. Я выйду на работу. Договорюсь с начальством — вроде бы оно отозвало меня из отпуска. У меня отгулы есть. Всего недели три набежит — вместе с этим остатком. Возьму в сентябре. Ты оформишь за свой счет. У вас ведь это нетрудно. Съездим на Пицунду. Ты же хотела на Пицунду…

Разумеется, я понимаю, что дело совсем не в этом. Но ведь надо же что-то говорить.

— Не в этом дело, Виктор, — устало произносит Лида. — Не в этом дело.

Мы молчим.

— Ну, ладно ты о себе не думаешь… Обо мне… Но у тебя сын. О нем ведь ты должен думать…

— Лида, ты прекрасно знаешь, как я люблю Вовку.

— «Люблю»! Чего стоит эта твоя любовь! Он ведь смотрит на тебя. Что он видит? Человека, который занимается черт знает чем. У которого в голове какие-то бредни. Какая-то маниловщина. Ну, хоть бы ты профессионально занимался этими ВЦ. Перешел бы в астрофизический институт — может быть, нашлось бы для тебя там какое-нибудь место. Но ведь ты… Ты даже не любитель. Любитель все-таки ставит перед собой определенную цель. Такую же, как и профессионал. Он только пытается ее достичь любительскими средствами — вот и вся разница между ним и профессионалом. Но ведь у тебя даже цели никакой нет определенной! Какая у тебя цель, скажи? Для чего тебе нужна эта дурацкая анкета? Чтобы узнать мнение тысячи-другой таких же дилетантов, как ты, о предмете, в котором вы ни черта не смыслите? Браво! Прекрасная цель!

Это жестоко, конечно, все, что она говорит. Но в общем-то она права. Что тут возразишь? Тысячу раз права. И я не сержусь на нее за эту жестокость.

— Ты думаешь, Владимир всего этого не видит? Что у него отец….. недотепа… Все видит. Не осуждает, конечно, — мал еще осуждать. Думает, что это норма. Я же и должна ему внушать, что это норма. Ребенок должен уважать своего отца. Но это же ложь, что это норма. До каких же пор нам придется растить сына во лжи?!

Это уже непереносимо. Я не вынесу этого. Это уже не жестокость — этому нет названия.

— Лида… Лида. Ну, как ты так можешь? Тебе ведь потом стыдно будет за эти слова…


ЮРИЙ РЫБНИКОВ
(это он теперь держит речь)

Тут как-то зашел ко мне в редакцию один «чайник». Анкету предложил — насчет ВЦ, то бишь внеземных цивилизаций. Есть ли они, нет ли их? Когда их обнаружат да почему до сих пор не обнаружили? Как выглядят инопланетяне? Ну, и все в таком роде. «Чайницкая», конечно, идея — на сто процентов: откуда рядовому читателю знать все это! Да и потом, не наша это проблематика: мы ведь все больше о нравственных аспектах науки пишем, хотя и бывают всякие исключения и отступления. В общем отфутболил я его в «Науку и общество». Им эта тема ближе. Хотя и они вряд ли заинтересуются: больно уж «чайницкая» идея.

Но теперь вот подписная кампания на носу. Надо бы читателю что-нибудь интересненькое представить. Хотя в общем-то года два уже как лимит на подписку установлен — не очень-то разбежишься на газету подписаться, даже если большим желанием воспылаешь, — но по старой памяти начальство каждую осень о подписной кампании толкует. Да оно в общем-то и полезно такие разговоры вести в качестве профилактики — полезно время от времени подхлестывать сотрудников под тем или иным предлогом. Ведь если не подхлестывать, если все предоставить самому себе, то… Согласно второму закону термодинамики все неудержимо стремится к праху и тлену. Если же о газете вести речь — все менее интересной становится газета. Для широкого читателя, я имею в виду. Падает ее интересность, если не прилагать специальных усилий, не встряхивать время от времени всех, от кого зависит, чтобы она не падала.

Так вот, подписная кампания. Одними нравственными аспектами ее не вытащишь. Наука-то в общем интересна не нравственными аспектами, а той новой информацией, которую она дает человеку. А более того — всякого рода гипотезами, всякими рассуждениями о еще непознанном. Ну, разумеется, это должны быть достаточно строгие рассуждения — наука есть наука. Но все-таки, когда дело касается гипотез — тут гораздо больше простора для фантазии, чем когда речь идет об уже известном. А стало быть, и интереса для читателей больше. Ведь интересно то, о чем можно пофантазировать.

Так что ВЦ — это, в общем-то, как раз то, что надо. Хотя и написано о них уже о-го-го сколько, однако новый поворот всегда можно отыскать.

Разумеется, связь с инопланетянами, мягко говоря, не самая острая и животрепещущая проблема, но, с другой стороны, можно и ее представить достаточно актуальной, если опереться на какие-то свежие события. Да зачем далеко ходить — вот, например, в предпоследнем номере «Науки и общества» один членкор написал, что, в общем-то, разумная жизнь — штука маловероятная, что, может быть, кроме как на Земле, нигде ее больше нет. Врезать этому членкору — повод вполне благопристойный: все-таки заявлять во всеуслышание, пусть даже в предположительном духе, что мы совершенно одиноки во Вселенной, — поступок довольно легкомысленный. Стоит ли огорчать стольких людей, которые свято верят в существование ВЦ? Причем ведь утверждается это без каких-либо особых аргументов и доказательств. Так, захотелось человеку сказать нечто оригинальное. Нет, долбануть по нему — святое дело. Кстати, и найти авторов для такой статьи будет нетрудно: у многих на него чешутся руки — большинство-то все-таки держится противоположного взгляда на ВЦ.

Пожалуй, действительно стоит заказать статью с критикой членкора.

А внизу можно будет подверстать анкету этого «чайника» (кстати, я даже телефона его, кажется, не записал). В качестве гарнира. А что? Вполне нормально будет. Мешок ответов придет. По читательским откликам мы сразу вперед вырвемся. Ну, может быть, не вперед (с судебными очерками нам все-таки тягаться трудно), но последнее место покинем, это точно. А то ведь на всех планерках склоняют: мол, наука меньше всех получает писем (как будто неясно: никогда научная публикация, как бы ни была она интересна, не в состоянии заставить стольких людей взяться за перо, как нравоучительный очерк о каком-нибудь там «случае из жизни»).

Одним словом, ваше предложение принято, товарищ Борисов (так, кажется, фамилия этого «чайника»)!

Конечно, напечатать это все будет непросто: опять начнутся разговоры — мол, зачем это да для чего это, да не наша это тема. Но авось по случаю подписной кампании проскочит. Сами же ведь вы требуете интересных материалов. Пусть мне кто-нибудь докажет, что это меньше людей интересует, чем что-либо другое. Грош мне цена как журналисту, если я ошибаюсь — если это не одна из самых интересных тем.

Интересует ли она меня самого? Не знаю. Честно говорю: не знаю. Я давно перестал думать о таких вещах. Я всегда думаю только о том, интересен ли будет читателю тот или иной материал. И всегда стараюсь добыть самое-самое-самое интересное (разумеется, далеко не всегда это мне удается — тому есть тысяча всевозможных причин). Я, наверное, нахожусь в таком же положении, как дегустатор пирожных (не знаю, существует ли такая должность). Он тоже со временем должен научиться думать об одном — понравятся ли эти пирожные тем, для кого они предназначены. И забыть думать, вкусны ли они для него самого.

Наверное, чаще всего пирожные, которые он пробует, для дегустатора не вкусны — ведь в конце концов у него должен выработаться особый вкус — работа его неизбежно ведет к этому. Между тем, конечно, каждый день ему приходится иметь дело с «серийной» продукцией. Нет, определенно «серийные» пирожные ему не должны казаться вкусны. Но он, будучи профессионалом, должен уметь безошибочно оценивать — вкусны ли они будут для среднего покупателя.

Так же обстоит дело и со мной. ВЦ мне определенно не интересны. Я сыт по горло этими пирожными. Я с удовольствием прочел бы что-нибудь философское, глубокое — о человеке, о его психике, о мотивах его поступков… Но я точно знаю, что для среднего читателя ВЦ интереснее. (Если я ошибаюсь — грош мне цена).

Это, разумеется, не значит, что я лучше, тоньше, умнее, чем средний читатель. Просто я объелся пирожными. Нормальный человек сколько пирожных ест? Наверное, одно за два-три дня, за неделю… А мне каждый день по десятку интересных статей приходится читать. Интересных своим предметом (большинство из них плохо написаны — от этого и не увидят никогда света). По десятку пирожных.

…Кстати говоря, я где-то читал в мемуарах: Вавилов (Сергей Иванович) очень любил торты, ими в основном питался — кусок торта и чай.

Но это все же не то, что работа дегустатора.

* * *

Впрочем, если уж говорить начистоту, более жгучий интерес вызывают у среднего читателя летающие тарелки. Тема, близкая к ВЦ. Но ВЦ — это, как бы сказать, чересчур научно, чересчур академично. То ли дело НЛО — неопознанные летающие объекты. Сказки? Выдумки? Да черт его знает… Я бы не стал изъясняться так категорично. В конце концов, о том, что видели тарелки, сообщают люди, не ожидающие от этого абсолютно никакой выгоды. Для чего, спрашивается, им выдумывать? Другое дело — что именно они видели…

Вот только вчера письмо пришло:

«Дорогая редакция! Хочу сообщить о необыкновенном явлении, которое мне пришлось увидеть. Это было 14 июня, в субботу, в ночь под воскресенье, ровно в 12 часов. Ночь была темная, но звездная. Как-то нечаянно я подняла голову и вдруг увидела странное явление: но темному небу со скоростью самолета летел желтовато-белый предмет круглой формы, а за ним тянулся след такого же цвета. И дорожка, и шар были как будто освещенные солнцем. В момент, когда я заметила шар, след от него стал расширяться, и образовалась овальная туманность с половину 4-подъездного дома. По краям туманности — четкие очертания. Когда овал замкнулся, на шаре произошла вспышка, он оторвался от туманности, а по ней пошли волны зигзагами, постепенно затухая. Шар полетел дальше без изменений, но след за ним уже не тянулся.

Шар — величиной немного меньше солнца, летел с запада (со стороны г. Георгиевска) на восток. Дорожка за шаром тянулась от горизонта до того места, где образовалась туманность, то есть до центра нашего города.

Эту дорожку мы наблюдали еще с полчаса, пока шли до дома. Она оставалась без изменений, светилась желтоватым светом и была шире, чем след самолета. Туманность в овале рассеялась, а контуры еще оставались четкими.

Вместе со мной наблюдали это явление Пименов Г. Ю. и еще несколько мужчин незнакомых. Через день Пименов Г. Ю. разговаривал об этом с другими работниками завода ТНТГЗ. Некоторые из них тоже видели это явление.

Что это мы видели?»

Подпись: Алферова Галина Петровна, 22 года, повар. Адрес указывается…

Какой, спрашивается, резон все это выдумывать Галине Петровне? Какой профит она от этого получит? Да ровно никакого. Нет, должно быть, в самом деле что-то такое наблюдала она на небе вместе с Пименовым Г. Ю. и другими работниками ТНТГЗ. Весь вопрос — что? Хотел бы и я это знать.

Таких писем много приходит, по крайней мере два-три в неделю. Мы их в Академию наук переправляем. Не знаю уж, что они там отвечают — вряд ли отвечают вообще. Да и среди моих знакомых многие своими глазами видели эти самые тарелки. Правда, кое-кто из этих знакомых, что называется, склонен к экзальтации — таким особенно доверять не стоит, они не то чтобы выдумают, но запросто вообразят все что угодно и сами же поверят в реальность воображаемого, — однако другие — люди вполне трезвые, здравомыслящие, и, я бы даже сказал, наподобие меня, скептически настроенные по отношению ко всем этим материям. Короче, у меня нет никаких оснований им не верить. Вот и получается: с одной стороны, нет оснований не верить, а с другой… Как там в письме у юной поварихи — «Что это мы видели?». Что это они все видят? Инопланетные космические корабли? Так вот, с другой стороны — не может этого быть. Сами подумайте: спор идет о том, есть ли вообще где-либо во Вселенной, раскинувшейся на миллиарды световых лет, хотя бы еще одна вот такая же, населенная разумными существами твердь, наподобие Земли. А тут — нате вам! — прямо у вас под носом посланцы этой самой маловероятной тверди (или, может, твердей). Как прикажете к этому относиться?

На первый случай, я положил себе за правило не принимать всерьез никакие свидетельства — от кого бы они ни исходили — до тех пор, пока сам не увижу чего-либо подобного собственными глазами, пока сам не удостоверюсь, что «это» существует.

В общем-то принцип небезупречный. В конце концов, я много чего не видел. Не видел Джомолунгмы, делийской железной колонны, баобабов, секвой, бактерий под микроскопом, даже, стыдно признаться, северного сияния… Что же, мне во всем этом сомневаться? Да, но здесь все-таки другое… Короче, такой вот принцип. Ничем не хуже других. Какая-то логика в нем все же есть.

Кстати, совсем недавно я, можно сказать, почти что увидел летающую тарелку. Довольно забавный случай произошел, стоит о нем рассказать.

Как-то вечером, примерно в половине десятого, — дело было в начале апреля — я выглянул в окно. У меня это получается само собой: во дворе стоит моя машина, вот я и посматриваю на нее время от времени. Погода была ясная. Мое внимание привлекло яркое белое пятнышко на небе, как раз над углом длинного соседнего дома. «Странно, — подумал я, — никогда не видел, чтобы звезда светилась так ярко». Я приподнял очки над переносицей, чтобы посмотреть на звезду сквозь краешки очковых линз. Близорукие люди так поступают иногда, когда стараются получше разглядеть какой-нибудь предмет. Пятнышко превратилось в фигуру, напоминающую детский волчок. Ось волчка была слегка наклонена к горизонту. Посередине ее перерезал тонкий диск. Нижний конец волчка имел красноватый оттенок.

Я пошел в комнату, где сидела жена.

— Хочешь посмотреть на летающую тарелку?

Жена в летающую тарелку сразу поверила.

Мигом и ребята оказались на кухне. Старший — еще одетый. Младшего, в трусах и майке, точно ветром вырвало из постели. Стоим, смотрим, обмениваемся впечатлениями.

Пришли гости, муж и жена. Вроде бы неудобно принимать их на кухне, да еще при погашенном свете. Надо бы чай поставить и все такое прочее. Но, с другой стороны, раз в жизни ведь бывает такое. Сколько я слышал об этих тарелках, а вот самому видеть не доводилось. Так что теперь, можно сказать, повезло. А ребята? Они ведь потом всю жизнь вспоминать будут: дескать, как же — видели, видели когда-то в детстве… Так неужто же ради сиюминутных требований приличия комкать и смазывать впечатление?!

Гости, однако, сами подсказывают выход, с готовностью присоединяясь к нашей компании. Им это тоже необычайно интересно.

Удивительно, как все точно совпадает с рассказами очевидцев. Волчок висит над городом неподвижно, только чуть колышется и вроде бы крутится вокруг оси. Иногда он немного отклоняется от своего положения: то вправо слегка сместится, то влево. Из-под срединного диска в разные стороны тянутся золотые цепочки по направлению к земле. Точно лучи прожекторов.

Обычно, если верить рассказам, повисев так какое-то время — полчаса или около того, тарелка резко, без всякой инерции срывается с места и в мгновение ока уходит куда-то в сторону или вверх, исчезает из виду. Вот и я жду этого кульминационного момента.

Удивительное все-таки испытываешь чувство, когда вдруг почудится тебе, что не одни мы на этой грешной земле, с нашими жалкими страстями, очевидными заблуждениями, трагической готовностью к коллективному самоубийству. Когда вдруг покажется, что кто-то более мудрый, более совершенный исподволь присматривает за нами, не вмешиваясь до поры в наши дела, но, несомненно, предполагая такую возможность в будущем, если дело зайдет чересчур далеко. Подобное чувство испытывает ребенок, запутавшийся в своих проказах, насажавший себе синяков и шишек и вдруг вспомнивший о спасительном существовании взрослых.

Это ведь совсем не то, что какая-то абстрактная и туманная «проблема ВЦ».

Интересно, видит ли тарелку кто-либо еще, кроме нас? Я окидываю взглядом двор, куски прилегающих улиц, те, что видны мне из окна. Проезжают машины, проходят редкие прохожие… Нет, никто не задирает голову, никто никому не показывает на висящее над городом чудо. Вот ведь до чего поглощает нас повседневность — даже в такие минуты не догадаемся воздеть свои очи к небу.

Мною овладевает неодолимое желание рассказать о тарелке как можно большему числу людей. Я начинаю обзванивать приятелей.

— Старик, посмотри на небо, на северо-запад.

— А что такое?

— Ну, посмотри.

— Смотрю…

— Ничего не видишь?

— Звезда какая-то…

— Звезда ли?

— Гм… В самом деле что-то уж больно яркая…

— Вот то-то и оно.

— Неужели тарелка?

— Да вроде бы она самая.

— Ну и ну! Набираю другой номер.

— Отец, тебе видно небо на северо-западе?

— Нет, а что?

— Тарелка…

— Шутишь!

— Да нет, в самом деле…

— Бегу во двор с биноклем!

Наконец все приятели уведомлены. Но я уже не могу остановиться. Кому бы еще позвонить? Я набираю номер своего шефа, Дмитрия Павловича, одного из замов главного редактора.

— Дмитрий Павлович?

— Да.

— Это Рыбников.

— Да-а… — это второе «да» звучит совсем иначе, чем первое, — весьма удивленно: никогда прежде я не звонил ему домой, к тому же в такой поздний час. Однако у меня нет ни малейшего сомнения: та весть, которую я собираюсь ему сообщить, вполне оправдывает этот необычный звонок.

— Дмитрий Павлович, вы никогда не видели летающей тарелки? — Я стараюсь говорить так, чтобы моя шутливая и непринужденная интонация была воспринята на другом конце провода. — Посмотрите, пожалуйста, на небо, на северо-запад.

Видно, начальник все еще не пришел в себя от удивления, а потому несколько медлит, решая, как ему реагировать на мои слова. После, не придумав ничего другого, кричит жене:

— Майя, посмотри, что там на небе!

Надо полагать, теперь настает очередь удивиться жене. Между ними происходит диалог, причем я, естественно, слышу только реплики своего начальника, разъясняющего супруге, в чем дело (самому ему, должно быть, не хочется подниматься из кресла). Наконец он говорит в телефонную трубку:

— Алло! Вы меня слышите? Жена говорит: какая-то яркая звезда…

Я торжествую:

— Нет, Дмитрий Павлович, таких ярких звезд не бывает. Вы сами посмотрите. Это не что иное, как летающая тарелка. Да, да, та самая.

— Ну, хорошо, хорошо, — говорит начальник примирительно. — Посмотрю. Завтра обменяемся.

Я снова иду на кухню полюбоваться на тарелку. За то время, пока я отсутствовал, она заметно переместилась вправо. Жена, дети, гости так и стоят, прилипшие к стеклу…

Ба! Как же это я забыл — на площадке, по соседству, живет Володя, тоже журналист. Как-то, несколько лет назад, когда весь мир облетела весть о «петрозаводском чуде», я его посылал от нашей газеты в командировку в Карелию, разузнать подробности — что за чудо и откуда оно взялось. Вернувшись, он напечатал у нас статью, бичущую тарелочников и прочих верящих во всевозможные чудеса.

Как же это я сразу о нем не вспомнил? Вот уж действительно дал маху. Сам-то Володя, конечно, ни черта не видит — у него окна на восток выходят.

Володя приходит заспанный, в халате.

— Что за тарелочка? — говорит он, поеживаясь после сна.

Раздвинув большой палец и мизинец, наподобие того, как делают завзятые пьяницы, Володя пытается на глаз определить склонение светящегося небесного пятна.

— Вообще-то ярковато для планеты, — говорит он неопределенно, — но… Я не верю в тарелочки…

С тем и уходит к себе продолжать прерванный сон.

Володин скептицизм как-то сразу действует на всех. Дети отправляются спать, мы, взрослые, наконец решаем поужинать, усаживаемся за стол. Разговор идет о том о сем…

Посреди разговора, однако, кто-нибудь нет-нет да и подойдет к окну.

Да нет же, ну какая планета! Волчок явно перемещается по небу, почти на глазах сдвигается вправо и вниз. Я ведь четко заметил: когда я впервые его увидел, он висел как раз над углом соседнего дома…

О своем наблюдении я решаю сообщить скептику Володе.

— Все правильно, — говорит Володя в трубку, — вправо и вниз — это значит, что твоя тарелочка движется вместе с небосводом…

Черт возьми! Как же это я сам не сообразил! Ну да, вправо и вниз — в общем-то так движутся все заходящие планеты и звезды. Кстати, и светится она вроде бы не так уж ярко…

Интерес к тарелке пропадает сам собой.

В двенадцатом часу, когда тарелка оказывается возле Останкинской башни, она уже мало чем отличается от ярких звезд…

…Гости уходят. Настроение у меня прескверное. Мне неловко перед товарищами, которым я трезвонил весь вечер. Конечно, это люди свои и все такое прочее, но тем не менее… Трезвон-то — на пустом месте. Я уверен: все они уже разобрались, что к чему. Всего-то и дел: обыкновенная планета. Скорее всего Венера (в волчок она превратилась из-за того, что я приподнял очки). Разумеется, каждый из моих приятелей счел мой звонок шуткой. Но ведь шутки тоже разные бывают. Эта — уж больно мальчишеская, не соответствующая нашему возрасту (к тому же мне-то самому доподлинно известно, что вовсе и не шутка это, все было на полном серьезе, как говорится, черт попутал).

Но более всего стыдно мне перед шефом. Тоже ведь нашел повод человека беспокоить. «Здрасьте! Летающая тарелка на небе!» Словно и он тебе друг-приятель, только что чай вместе пили. А ведь подумать: сколько раз действительно была нужда позвонить шефу домой по срочному делу, не ради какой-нибудь там блажи. Не звонил. Опасался: что, если тот как-нибудь неправильно этот звонок поймет. А тут — нечего сказать, нашел повод. Несолидно. Несолидно.

…Вот такой был случай. Теперь-то я вспоминаю о нем спокойно. Удивляюсь только: как это я мог так опростоволоситься? Как я мог поверить в эту летающую тарелку? Ведь и в редакции, и повсюду, где меня знают, я слыву непоколебимым скептиком по отношению ко всем этим материям. Что ж, и на старуху бывает проруха.

Впрочем, если говорить откровенно, после того случая я уже сам в себе не уверен. Не уверен я, что, повторись такая же ситуация, я опять в мгновение ока не расстанусь со своим хваленым скепсисом и не побегу, словно мальчишка, «задрав штаны», оповещать всех встречных и поперечных: «Тарелка! Тарелка!» Должно быть, в самом деле неистребима в каждом из нас подспудная вера в возможность чуда.

На сегодня, однако, положение таково: никаких летающих тарелок я своими собственными глазами не видел. Все видели, а я — нет. А потому для меня они и не существуют. Таков мой принцип. И делайте со мной что хотите.

* * *

Статью о ВЦ надо бы ухитриться Дмитрию Павловичу в номер поставить. Такие вещи Дмитрия Павловича всегда интересуют. А раз ему интересно, он так рассуждает, значит, и другим будет интересно. Дмитрий Павлович на эти вещи смотрит проще, чем я, да и чем другие. Заранее предвижу: вызовет к себе в кабинет, будет расспрашивать все о ВЦ — как да что, далеко за пределами того, о чем в статье говорится. Но в статье, конечно, ничего не потребует добавить: одно дело его собственный интерес (я, мол, далек от этого, многого тут не знаю — того, что автор считает само собой разумеющимся), а другое — статья. В общем, с Дмитрием Павловичем все будет в ажуре. У него вообще всегда все в ажуре, когда он дежурный редактор.

Если статья попадет к Игорю Кирилловичу, тоже вроде бы ничего. Игорь Кириллович хотя и не заинтересуется ею (он до мозга костей гуманитарий, такие вещи, как ВЦ, его не волнуют), но и препятствий особых чинить не станет. Идет себе статья и идет — лишь бы все происходило по графику, никаких задержек не было. Единственное опасение: вдруг Игорю Кирилловичу в последний момент захочется поставить в номер что-нибудь эдакое, свое, гуманитарное. Для души. Возьмет и вынет статью о ВЦ. Ну, разумеется, обоснование какое-нибудь выдвинет солидное: мол, чересчур много науки в номере или что-нибудь другое. Но в общем-то это его право, право дежурного редактора — вносить в состав номера какие-то коррективы: он ведь все читает и за все отвечает.

Казалось бы, ничего страшного — вылетела статья. Подумаешь. Пойдет в следующем номере или «через». Газета ведь дважды в неделю выходит. Но к вылетевшей статье отношение особое — ее уже через лупу рассматривают. Так уж заведено. Не пошла — значит, есть какие-то причины. По каким именно причинам она не пошла, об этом быстренько забудется, а слабости в любом материале при желании отыскать можно. Никто и ничто не без греха. Тем более такой материал, как статья о ВЦ. Тут слабость уже в самой теме: мало подходит она для нашего органа… Нет, лучше уж пусть не вылетает. С первого раза она, должна пройти — иначе хлопот не оберешься.

Но самый худший вариант — Вахтанг Иванович. Если к нему попадет — пиши пропало. От него-то как раз и исходят большей частью все эти разговоры — о том, что мы-де должны выбирать из научной тематики нравственно-этические аспекты. Причем ведь это он только так говорит, а дашь ему статью с нравственно-этическим уклоном, он и ее «забодает». При этом никогда толком не разберешь, чего он хочет, чего ему надо. А уж ВЦ он определенно «зарубит». И даже нравственными аспектами прикрываться не станет. «Что случилось, — скажет, — дорогой Юрий Александрович? Что у нас с вами стряслось? Вы что, людей на Луне обнаружили? Или, может быть, марсиане к вам в гости пожаловали? Отчего такой ажиотаж вокруг внеземных цивилизаций? Или мы с вами уже все земные темы исчерпали и нам писать больше не о чем, как только об инопланетянах? Не собираетесь ли вы нам завтра предложить разворот о летающих тарелочках? Признайтесь-ка честно». Что-нибудь в таком духе скажет, это как пить дать.

Так что курс надо четко держать на Дмитрия Павловича. С цивилизациями надо к нему в номер попасть. Других вариантов тут нет.

Может показаться странным: чего это я о каких-то ВЦ так хлопочу? Ну, не пройдут они и не пройдут. Выкинут их в корзину и выкинут. Тем более что ВЦ эти мне в общем-то до лампочки, как уже говорилось. Не волнуют они меня. Но тут дело такое: я — профессионал. Всякое начатое дело я обязан довести до конца. Все силы приложить к его успеху. Вопрос о том, надо это печатать или не надо, решается один раз. Я уже решил однажды, что статью о ВЦ печатать надо. Теперь это уже пройденный этап. Незачем к нему возвращаться. Теперь я в лепешку расшибусь, чтобы статья прошла (разумеется, если меня не разубедят в ее необходимости какими-то весомыми аргументами). И это относится, конечно, к любому материалу, к любой статье, а не только по теме ВЦ. О любой своей статье я пекусь и хлопочу точно так же. А иначе нельзя. Иначе будет сплошная работа на корзину. А я не привык работать на корзину.

* * *

— Привет, старик!

— Привет!

— Цивилизации твои мы запланировали, хотя, прямо скажем, статья не блеск. Так что коньяк с тебя.

Это Гургену коньяка захотелось, ответсекретарю.

Я отвечаю в тон ему:

— Коньяком, как известно, Ереван славится. Написал бы своей тетке, чтобы бочоночек прислала. Впрочем, если за полугодие не завернешь ни одной статьи, могу тебе поставить бутылку московского разлива. Ну, хотя бы за квартал…

— Ладно, ладно. Если ваши статьи не заворачивать, вы скоро газету в стенгазету превратите.

— На когда запланировали?

— На двадцатое.

— Кто ведет номер?

Это решающий момент. Сейчас все выяснится, быть или не быть статье. Впрочем, если вариант неприемлемый, можно упросить Гургена отложить статью — план-то еще черновой, рабочий. Под разными предлогами упросить — перед Гургеном тоже карты особенно раскрывать не стоит, иногда он в этих делах союзник, а иногда противник.

Итак, боги произносят свое решение…

— Дмитрий Павлович.

Богам было угодно, чтобы статья о ВЦ появилась. В общем-то это в порядке вещей: ВЦ — тема близкая богам.

Теперь можно расслабиться. ВЦ больше не нуждаются в плотной опеке (прибегая к футбольно-хоккейно-баскетбольной терминологии). Что там у нас на очереди? Ага, дискуссия о повышении эффективности науки. Ну, за это можно не тревожиться. Тоже, правда, нравственного аспекту в статьях маловато, но хотел бы я посмотреть на Вахтанга, если он на этом основании будет их резать. Разумеется, высокая нравственность — необходимое условие высокой эффективности, но об этом вроде бы дискутировать нечего. С этим все единодушно и безоговорочно согласны. Дискутировать надо о другом.

* * *

Богам, однако, не угодно было, чтобы наша газета тиснула статью о ВЦ. По-видимому, в последний момент они всполошились: не слишком ли далеко люди проникают в их владения? Едва приступив к ведению номера, Дмитрий Павлович заболел. Разумеется, по закону подлости дежурство досталось Вахтангу, хотя он только что провел предыдущий номер.

Я — к Гургену:

— Старик, отложи статью о ВЦ.

— Ты что, смеешься, отец? Среда уже на дворе. И потом ты же знаешь: планерка все утвердила — моя власть над номером кончилась.

Боги точно все рассчитали — выбрали для удара именно тот момент, когда ничего уже сделать нельзя. Идти к главному, просить, чтобы статью перенесли в другой номер — значит, погубить ее своими руками: тут-то как раз и выяснится со всей очевидностью, что ВЦ — не наша тема. Что ж, остается предать себя в руки судьбы. Но учтите: я буду драться до последнего. Это тоже входит в мои профессиональные обязанности.

* * *

Борисов так и не появился. Должно быть, жена не пустила. За штаны в последний момент удержала дурака. Правильно сделала. И я бы так поступил на ее месте. Все бросать, ломать отпуск — и ради чего? Ради каких-то внеземных цивилизаций. Да пропади они пропадом, сколько бы их там ни было! Цивилизации существуют тысячи лет (если существуют), а человек живет каких-то шесть—семь десятков (в лучшем случае). А отпусков у него и того меньше… Так что цивилизации, товарищ Борисов, сами о себе позаботятся, будьте спокойны. Уж если они пережили все кризисы и достигли определенного уровня развития — будьте уверены, они без вас обойдутся. Без вашего, так сказать, сочувственного внимания. Должно быть, жена ваша это лучше осознает, чем вы.

Осознавать-то она осознает (молодец, видно, баба), но меня она в тяжелое положение поставила. Анкета-то заявлена в номер, а анкеты нет… Вопрос: что делать? Еще раз слать телеграмму, вызывать на переговоры? Это сколько опять времени потребуется (в прошлый раз двое суток я с ним связаться не мог)! А Вахтанг того гляди на ковер вызовет. Пред светлые свои очи. Нет, это не годится. Этот вариант отпадает. Ты сейчас вот что сделаешь… Вот как ты поступишь… Ты сейчас вспомнишь эту анкету — вопрос за вопросом (там их всего-то несколько). Ну, что ж, что ты видел их мельком? Видел все-таки. Сфотографировал глазом. Значит, в мозгу твоем они сидят где-то, в каких-то нейронах. Ничто, попавшее туда, как известно, не исчезает. Не улетучивается и не стирается. Стало быть, задача — извлечь эти вопросы оттуда. Сосредоточься-ка хорошенько, как йоги во время медитации. Что не вспомнишь — придумаешь заново. Невелика хитрость. Ясно, о чем можно спросить по поводу ВЦ. Итак, за машинку…

С первым вопросом все обстоит просто: существуют они или нет? Пишем: «Как вы считаете, существуют ли внеземные цивилизации?» Нет, так не годится: внеземные цивилизации — сам по себе термин не очень понятный. Ведь что такое цивилизация, цивилизованный? Произносятся, конечно, такие слова, употребляются, но что именно они означают — не очень ясно. По крайней мере в первом вопросе без цивилизаций надо обойтись, а уж после — пускай их. В первом вопросе нужен какой-то синоним, причем более простой. «Разумная жизнь» — вот что нужно! У Борисова, кстати, и была, кажется, «разумная жизнь». И драматизм должен в этом вопросе ощущаться: в конце концов вопрос серьезный — либо мы одиноки, либо нет. Итак, пишем: «Как вы считаете, существует ли разумная жизнь «в единственном экземпляре»- только на Земле — или же она достаточно распространена во Вселенной?» Гм… Слово «достаточно» не очень мне нравится. Что считать достаточным распространением, что недостаточным? Неясно. Но и без этого слова тоже как-то нехорошо: допустим, мы одни в нашей Галактике, и в каждой из других галактик имеется по одной такой же планете — населенной разумными существами, галактик-то — миллиарды, стало быть, разумная жизнь во Вселенной вроде бы распространена. А с другой стороны, мы, по существу, одни-одинешеньки: от других галактик нас отделяют миллионы световых лет — какое уж тут, к дьяволу, «не одиноки». Так что пусть уж это «достаточно» останется. Разумная жизнь «достаточно распространена» — это когда ВЦ достаточно близки друг к другу, в пределах взаимной досягаемости.

Дальше у Борисова, кажется, шел вопрос — когда вы ожидаете первых контактов? А за ним — каковы приблизительно расстояния до ВЦ? Нет, пожалуй, более логично сначала спросить о расстояниях, а уж после о сроках. Ясно ведь: одно дело — расстояния в десятки световых лет, а другое — в десятки тысяч… Чем больше расстояние, тем громаднее число звезд, которые надо прощупать телескопами. И тем, стало быть, меньше шансов на успех (как будто тут вообще какие-то шансы есть — по крайней мере, как говорится, в обозримом будущем).

Так, значит, второй вопрос у нас: «Каково, по вашему мнению, расстояние до ближайшей внеземной цивилизации?» Теперь уже можно о цивилизациях толковать, поскольку в первом вопросе — «разумная жизнь». Ясно, что подразумевается: разумная жизнь и цивилизация — примерно одно и то же. Разница в данном случае несущественна…

Третий вопрос запишем так: «Когда, с вашей точки зрения, будет впервые установлена связь с какой-либо внеземной цивилизацией?» Ну, и хорошо бы как-то развить этот вопрос, чтобы читатель мог хоть немного обосновать свой ответ. А то ведь один напишет — через десять лет, другой — через пятьдесят, третий — через двести… И все. И взятки с них гладки. Вы спрашиваете «когда?» — я отвечаю, когда — и привет вам. Так что добавим сюда еще два подвопроса: «Чем вы можете объяснить, что до сих пор этого (то есть установления связи) не произошло? Каким образом тут можно было бы скорее добиться успеха?»

Вот в таком виде это уже будет похоже на решение кроссворда. А кроссворд всегда интересен, прояви-ка догадливость, изобретательность. Тесть мой покойный страстным был любителем кроссвордов, пусть ему пухом будет земля. Даже когда уже болел тяжело, из дома не выходил, всегда требовал, чтобы ему субботнюю «Вечерку» приносили. Не дай бог, если забудешь купить. Очень серьезно относился к этому занятию. Причем все кроссворды разгаданные коллекционировал — подклеивал в специальный альбом. Такое впечатление было, будто он разгадывает загадки природы, а не головоломки, придуманные такими же, как он, пенсионерами при помощи БСЭ.

Однако я отвлекся. И без того времени мало. Вахтанг, наверное, уже дает секретарше задание позвать к нему для объяснения «ученого мужа Рыбникова». Гранки статьи у него уже с утра на столе. Он их, разумеется, давно прочел и исподволь, между прочими делами, обдумывает, под каким бы предлогом статью отклонить (в данном случае предлог, конечно, сыскать не трудно, но у Вахтанга такое правило — выдержать дистанцию между принятием решения и его объявлением; за это время, глядишь, какая-то новая информация подоспеет. В общем, он у нас в редакции слывет мудрейшим из мудрейших).

Короче, минут через пять—десять, я думаю, отворится вот эта дверь, и Вахтангова секретарша, Руфина, — дама неопределенного возраста — бросит призывный клич: «Юра — к Вахтангу!» Я, разумеется, сделаю удивленный вид: «Зачем?» (дескать, статья вроде в порядке, какие тут могут быть разговоры?) — но Руфина, понятное дело, не знает — зачем. В ее обязанности не входит это знать. Вызывает и вызывает. Бери ноги в руки.

Конечно, к услугам Вахтанга — телефон, даже селектор (прямая связь). Он меня может вызвать в течение полуминуты. Однако телефоном и селектором он будет пользоваться позднее, на последующих этапах работы над номером. Первый же вызов — непременно через секретаршу. Этим как бы веха отмечается: для вас работа над номером началась.

Десять (а тем более пять) минут для меня маловато. Чтобы покончить с анкетой, мне требуется, по крайней мере, минут тридцать—сорок. Стало быть, минут на тридцать—сорок мне следует исчезнуть, то бишь вытащить ключ из двери (обычно он торчит снаружи) и не отвечать на звонки. Разумеется, за это время в поисках моей персоны Руфина успеет произвести в редакции легкий переполох. О том, что ведется всесоюзный розыск Рыбникова, будут поставлены в известность все службы — начиная от гардероба и кончая библиотекой и буфетом. Но к таким переполохам все давным-давно привыкли. Мало ли куда мог слинять Рыбников. Объявится. Не в Америку уехал. А мне эти сорок минут для дела необходимы. Перед Вахтангом я должен предстать с готовой анкетой.

Впрочем, сначала речь пойдет о статье. С анкетой в этот момент высовываться, пожалуй, не стоит. Все-таки статья — это статья. Тут дело привычное. У нее солидный автор. Правда, тема сомнительная — ВЦ, но тут уж никуда не денешься, тему придется отстаивать. А у анкеты слабость двойная: и тема, и жанр… В крайнем случае анкетой можно будет пожертвовать (хотя жалко — читательских писем лишаемся). Но сейчас анкета — это дополнительная опасность для статьи, дополнительный камень: анкета и статью может за собой на дно потянуть. Нет, лучше уж сейчас за статью побороться, отстоять ее, а там видно будет. Когда статья прочно станет в номер, тогда и об анкете можно «обиняком речь заводить». Даже нарочно можно будет привязать анкету к статье: дескать, ну что такое статья, статья без анкеты неинтересна; изначальный замысел был такой — вверху статья, а внизу анкета; чтобы читатель мог активно выразить свое отношение к теме (тут намек: мол, если анкету не поставите, тогда и статью снимайте). Вахтанг рад был бы скинуть и статью, но к тому моменту, когда я ему анкету представлю, у него уже времени для такого маневра не будет: номер-то — на выходе. Некогда с заменами возиться. Так что поставит и анкету, как миленький, скрипя зубами. Во всяком случае, это, как говорится, оптимальный вариант. Наибольшая вероятность напечатать анкету.

Одним словом, спешить с анкетой не стоит. Я имею в виду — спешить показывать ее Вахтангу. Закончить-то ее надо как можно быстрее. Вдруг он спросит: «У вас там по плану еще анкета какая-то предполагается? Посмотреть ее желательно было бы. Ну-у, дорогой мой, у вас еще и материалы не готовы!.. Давайте-ка мы все это дело до лучших времен отложим». Такой вариант тоже возможен.

…Итак, три вопроса придуманы. Серьезные все вопросы. Ух, какие серьезные! Глубоко научные: есть ли ВЦ? На каком от нас расстоянии? Когда мы с ними свяжемся? Допустим, читатель их одолел. Теперь читателю что полагается? Заслуженный отдых. Отдохновение. Следующий вопрос должен быть из области научной фантастики. Нет, пожалуй, одного такого вопроса мало — два вопроса должны быть из области фантастики. Легкий жанр требуется. То была опера, а теперь нужна оперетта. Что ж, в оперетте, как известно, тоже ведь нет ничего противозаконного. Это было в свое время убедительно доказано. Шел такой фильм во времена моего детства — «Антон Иванович сердится». Антон Иванович — поборник серьезной, классической музыки. А сердился он на музыку несерьезную, неклассическую. И был, разумеется, посрамлен, ибо человечеству, безусловно, необходимо и то, и другое. И опера, и оперетка, и ария, и ариетка…

Одним словом, нечто фантастическое нам сейчас требуется, а то мы сейчас лопнем от ученой важности.

И ведь, помнится, было что-то такое у нашего незабвенного учителя товарища Борисова. Что-то такое о внешнем облике инопланетян — похожи ли они на нас? И еще — про цивилизации роботов. Прекрасно у товарища Борисова работала мысль. Полностью его мысль учитывала психологические законы восприятия.

Значит, так и запишем — вопрос четвертый: «Обязательно ли разумные существа иных миров похожи на людей?» Это любителям фантастики подарок. Пускай вспомнят Лема — мыслящий океан, думающее облако и т. д. и т. п. Что касается меня, мне все-таки кажется, что облако должно быть в штанах — то есть какое-то, пусть и отдаленное, сходство с людьми должно иметь место. Ведь взять хотя бы Землю: у стольких видов на Земле сходство обнаруживается. Все млекопитающие, например, друг на друга похожи — четыре конечности, два глаза, два уха, один нос… Так что условия жизни вроде бы на похожесть работают. Правда, это земные условия, а как быть с инопланетными? Инопланетные, наверное, должны быть близки к земным, иначе жизнь невозможна. Ведь нет же жизни ни на Марсе, ни на Венере (по крайней мере, что-то не видно ее там). Стало быть, чтобы была жизнь, условия еще больше должны с земными совпадать. Точнее — в очень узкий диапазон втискиваться. А раз так, значит, и животные, и «люди» тамошние в весьма большой степени должны на людей походить (хотя, конечно, полное сходство тут исключается — просто по теории вероятностей).

Впрочем, может, «они» похожи на наших дельфинов? Ведь этакие умницы эти дельфины. Что ж, может и похожи, но ведь тут такое дело: мы-то об этом никогда не узнаем — трудновато тамошним «дельфинам» собрать хотя бы простенький передатчик или хотя бы приемник, чтобы с нами связь установить. Они, бедняги, ждут, когда мы их посетим, построив околосветовую ракету. Долгонько же придется ждать… О мыслящих океанах и облаках я уже не говорю. Умалчиваю.

Опять я отвлекся. Нет, это ни на что не похоже. Ведь что означает эта безудержная склонность к рассуждательству? Снижение квалификации — вот что. На пенсию пора. Молодому поколению уступать дорогу. Вместо того чтобы дело делать, он, видите ли, о высоких материях рассуждает. Весьма продуктивное времяпрепровождение. Между прочим, в дверь уже несколько раз ломились, телефон от звонков охрип… Руфина наверняка с ног сбилась, Вахтанг нервничает…

В общем, четвертый вопрос у нас будет такой: «Обязательно ли разумные существа иных миров похожи на людей?» Пусть порезвятся читатели-фантасты.

Вопрос пятый — о роботах. Нет, шире — об искусственных существах. Тоже, конечно, фантастика. Но — дух захватывающая, это надо, признать. В принципе, почему бы и не вообразить себе разумное существо более совершенное, чем, скажем, человек? Нет, я, конечно, ничего не говорю — может быть, где-то там, в иных мирах, «люди» вполне отвечают, так сказать, мировым стандартам и вполне соответствуют общепризнанному идеалу. Близко от него отстоят. Но здесь, на Земле, в человеческой природе, мягко говоря, имеются отдельные недостатки. Вот, например, эмоции. Слишком уж склонен человек им предаваться. Причем именно тогда, когда требуется начисто их исключить и действовать целиком, как велит рассудок. Разумеется, есть немало примеров, когда наше поведение зиждется на иных принципах, вполне безупречных. Есть и среди людей немало прекрасных образцов (многие из них входят в историю как великие). Но я веду разговор — в среднем. Так вот, в среднем эти самые эмоции чересчур большую власть над человеком забирают (может быть, я, конечно, ошибаюсь — в таком случае пусть меня поправят, но — таково мое мнение). В общем, почему бы не представить себе такую разумную машину, у которой мыслительные и эмоциональные реакции в большей степени были бы уравновешены, или, выражаясь языком техники — согласованы по фазе? А что? И самой машине хорошо, и окружающим…

— Юра! Рыбников!

Это Руфина кричит в коридоре, Вахтангова секретарша. Нет, так работать невозможно — завтра же пишу заявление по собственному желанию: целый час — на пять вопросов. Стажер расторопней сработает. Студент журфака.

Но анкету я все-таки доконаю, прежде чем написать заявление. Все начатое должно быть законченным. Это для меня главный жизненный принцип. Иначе — бесконечный внутренний дискомфорт.

Пятый вопрос будет сформулирован так, это решено: «Что вы можете сказать по поводу представления, согласно которому наряду с цивилизациями естественных разумных существ есть цивилизации существ искусственных?» Громоздковато, конечно, но ничего: надо разнообразить начало вопроса, было «как вы считаете…», «каково, по вашему мнению…», а теперь вот — «что вы можете сказать по поводу представления…». Все четко, все по-русски.

Однако теперь — баста. Отдых для читателя закончен. Порезвились, поразвлекались, и хватит. Шестым должен быть вопрос серьезный. Так того требует ритмика восприятия. И не просто серьезный, а в известной мере драматичный. Чтобы сразу отрезвление наступило после фантазий. У наставника нашего, Борисова Виктора Николаевича, если не ошибаюсь, было там что-то такое относительно ограниченного срока существования цивилизаций. Ну да, гипотеза известная. Почему, собственно, они должны существовать вечно? В конце концов, если уж на то пошло, не вечна сама звезда, вокруг которой обращается данная планета. Вот Солнце, например… Через несколько миллиардов лет оно начнет раздуваться и разогреваться — спалит все живое на Земле. А затем, наоборот, уменьшится в размерах, остынет, погребет подо льдом весь прах и тлен. Весь пепел. Однако несколько миллиардов лет — это для нас все равно что вечность. Цивилизация может погибнуть гораздо раньше, это дураку ясно. Мы ведь, если судить по уровню нашей техники, — только из пеленок вышли. Смотрите: лишь в начале этого века радио изобрели — научились попискивать, голос о себе подавать. Сейчас уже чуть ли не на весь космос заливаемся, рулады выводим: «Уа! Уа!» Если взглянуть на нас со стороны, с какой-нибудь звезды, — мы только-только на свет божий появились (раньше-то нас и от земли не было видно). Новорожденные, младенцы. А уж у нас ядерная бомба. Столько бомб, что все живое несколько раз уничтожить хватит. Зачем же несколько — одного раза будет вполне достаточно. А ведь это только начало. Чем дальше, тем все большей энергией будем владеть. Кто тут за что поручится? Что будет через пятьдесят лет? Через сто? Одним словом, имеется некоторая вероятность самоуничтожения, прямо скажем. Хотя, конечно, тут лучше быть оптимистом, ибо пессимизм, как известно, ведет в тупик.

Но сейчас, говоря о ВЦ, мы отвлеченно рассуждаем. Абстрактно. В принципе, срок жизни цивилизации может быть невелик. От разных причин она может погибнуть. Не от бомбы, так еще от чего-нибудь. Скажем, атмосфера… Хрупчайшая штука… Тонюсенький слой воздуха, пригодного для дыхания — всего каких-нибудь несколько километров (альпинисты и те уже масками вынуждены пользоваться). А мы с этим слоем так обращаемся, будто это не слой, а бог знает что… Будто весь космос кислородом заполнен. Одним словом, случись с этим слоем что-нибудь эдакое — а по нашей вине и может случиться, — и окажемся мы, словно рыбы на песке с раздувающимися жабрами…

Чтобы дополнить картину, упомянем еще, что есть и в хрупчайшей атмосфере наихрупчайшее звено — озоновый слой. Его-то уж разрушить совсем нетрудно. А он, между прочим, предохраняет от гибели все на Земле живущее. Предохраняет нас от возлюбленного нашего Солнца, которое человек с давних пор почитал за бога. Не без оснований, конечно, почитал, но божество вместе с живительными лучами щедро посылает нам смертельные. Ультрафиолет. Вот от него-то и защищает озоновый слой. Уничтожь его — и дорога для этих смертоносных лучей свободна…

Одним словом, надо полагать, у любой цивилизации есть широкие возможности для безвременной кончины. По крайней мере, теоретические. А это что значит? А это значит, что пусть, например, поблизости друг от друга, в какой-нибудь сотне—другой световых лет, имеются три цивилизации. Почему бы им не обнаружить друг друга, не поговорить друг с другом, не обменяться опытом?.. Ну, на первый случай, — почему бы хоть не обнаружить (что касается разговора — затруднительно все-таки разговаривать, когда на каждое твое слово ответа приходится ждать лет двести—триста)? А вот почему… Когда доходит до дела, выясняется, что одна из этих трех цивилизаций еще не родилась (не родилась в техническом смысле — нет еще у нее мощных радиотелескопов, а может, и вообще радио, остальное же все есть — есть свои Гомеры, Пушкины, Бетховены, Стоун-хенджи, египетские пирамиды…). Одна еще не родилась, а другая уже умерла (так что говорить, будто она имеется, — вообще явное преувеличение). Имеется, по сути дела, лишь одна цивилизация, которая в состоянии вести поиск братьев по разуму. Однако то обстоятельство, что из двух ближайших соседей один еще не появился на свет, а другой уже благополучно скончался, — это вот непредвиденное обстоятельство сильно осложняет указанный поиск. Так что тамошние искатели-астрономы имеют веские основания считать, что никогошеньки, кроме них, во всей Вселенной нет, не было и не будет…

А ведь такая ситуация, заметьте, когда у соседних цивилизаций сроки жизни не совпадают — такая ситуация самая вероятная из всех, какие только можно придумать.

Вот какое отношение, милостивые государи, имеет вопрос о сроке жизни ВЦ к интересующей нас проблеме их поиска. Я полагаю, все теперь понятно. Все стало на свои места. Я вовсе не хочу вас запугивать (хотя в наш атомный, ядерный, космический — и какой там еще? — век каждому из нас лучше быть чуть-чуть сверх нормы перепуганным, чем недопуганным, а некоторая доля, некоторая норма испуга, осторожности всякому биологическому виду нужна — просто так, ради самосохранения). Но в данном случае я не хочу вас запугивать. Я просто объясняю, почему я (идя по стопам нашего замечательного эрудита-мыслителя Виктора Борисова) собираюсь включить в анкету о поисках ВЦ вопрос, вроде бы непосредственно не относящийся к данной теме.




Вопрос этот будет звучать примерно так: «Как вы относитесь к нередко высказываемой мысли о том, что срок существования цивилизаций довольно ограничен?» Именно так — нередко высказываемой. Тут никакого преувеличения. Любой специалист по ВЦ пользуется этим понятием, так же как мы грешные — понятием «человеческая жизнь».

Ну и, пожалуй, хватит вопросов. А то читателя этак и замучить недолго. И знания его мы бессовестно эксплуатируем, и фантазию, и волнуем его, и тревожим всякими каверзными вопросами…

Но все-таки так кончать анкету нехорошо. Незаконченность какая-то остается. У Борисова она как-то по-другому кончалась. Напрячь надо память, поднатужиться обязательно. Вспомнить надо-а как же иначе? Может, и объявится завтра этот Борисов. Может, так случилось, что билет не достал, или что еще. Но вопрос надо придумать не завтра, а сегодня. Сейчас, сию минуту. Ну-ка, мобилизуй свои умственные способности, если у тебя еще таковые остались. Хоп! Эврика! О пользе у Борисова был последний вопрос. О пользе контактов. Это точно. Это он сам вам завтра подтвердит, если прилетит с солнечного юга. Польза как ничто другое волновала нашего незабвенного учителя. Но мы, конечно, запишем этот вопрос несколько иначе. Зачем уж так сразу о пользе? Может, пользы и не будет вовсе, а будет вред, и даже более того. Вопрос не должен подсказывать ответа. Пусть и здесь пофантазируют читатели, вспомнят «Войну миров» и все такое прочее. Это снова должен быть вопрос для воображения. Ритм, ритм, главное — ритм!

Вопрос седьмой, последний: «Чего вы ожидаете от контактов с разумными обитателями иных миров?» Эх, раззудись плечо, размахнись рука! Разыграйся фантазия. Пусть читатели скажут, чего они ожидают от контактов. Может, их еще и искать-то не надо.

Я еще раз пробежал глазами придуманные мною вопросы и вдруг вспомнил… Ба! Первый-то вопрос у товарища нашего, гражданина Борисова, был совсем другой. Не астрономический, а социологический — не о существовании ВЦ, а об интересе к ним. Как же это я запамятовал! Имеется ли у наших сограждан жгучий интерес к далеким инопланетянам — вот что в первую очередь волновало основателя нашего анкетно-ракетного движения, а не что-либо другое. Запишем под номером один: «Насколько вас интересует вопрос о существовании внеземного разума? В какой мере проявляют к нему интерес ваши друзья и знакомые?» И — вся нумерация вопросов сдвигается на единицу…

Финита! Теперь можно выйти из подполья.

* * *

— Что это вы, друг мой, целый день где-то скрываетесь? Ищут вас, ищут и никак найти не могут.

Вместо ответа, чтобы не врать без нужды, достаточно развести руками. Жест довольно туманный. Его можно истолковать, по крайней мере, двояко. Либо: «Что поделаешь, Вахтанг Иванович, плохо ищут. Я же в этом не виноват». Либо: «Дела, Вахтанг Иванович, дела. Я бы и рад от звонка до звонка сиднем сидеть, чтобы никаких хлопот вам не доставлять, но ведь дел по горло, везде надо поспеть». Как бы то ни было, дальнейшие расспросы не последуют: действительно, и секретари работают ник черту, и дел у всех — завались.

— Так, друг мой, — говорит Вахтанг, обходя вокруг своего необъятного стола, заваленного гранками, — Начнем с вами работу, если вы не возражаете. Статью вашу… о внеземных цивилизациях… — он тщательно выговаривает эти два слова, — я прочитал… Я имею в виду — статью Покровского… Не скажу, что я от нее в восторге… Как читатель… Но как у редактора у меня к ней особых претензий нет. Так, кое-какие стилистические замечания — вы потом посмотрите… Но у вас тут в плане, я смотрю, какая-то анкета… Что за анкета? Где она? Я ее не вижу…

Он делает такое движение, будто что-то ищет у себя на столе, и, не найдя, выжидательно смотрит на меня.

Этого я, честно говоря, не ожидал. То есть я знал, что дела мои не так уж плохи, коли уж Вахтанг вызывает меня к себе (об этом я забыл сказать читателю). Если бы он решил снять статью — в таком случае он меня не вызывал бы, просто вернул бы ее в секретариат и попросил бы замену. Но чтобы настолько хорошо было со статьей дело… Чтобы он не потребовал вызвать автора, не попросил бы его начало переставить в конец, а конец — в начало, середину же вовсе выкинуть (именно так он поступает со статьями, которые ему почему-либо не удается отклонить вовсе)… Чтобы он не испещрил текст всякого рода язвительными замечаниями, колкостями, относящимися главным образом к моей редакторской неумелости, неспособности рассуждать логически, изъясняться литературно (словно бы я автор этой статьи: самих авторов он не трогает, за все их грехи, как он полагает, должен отвечать отдел)… Чтобы он ограничился лишь незначительными пометками «ст.» (что означает — «хромает стиль»)… Да и этих-то замечаний раз, два и обчелся (я успел заглянуть в гранку через его плечо)… Этого я совсем не ожидал. Это, можно считать, просто подарок судьбы. Такое однажды в десять лет случается. Должно быть, боги все-таки одумались, смилостивились к людям, жаждущим хоть что-нибудь разузнать о ВЦ (либо же решили: все равно вы до них не доберетесь).

Если же оставить богов в покое, причина всего, надо полагать, — устал Вахтанг от предыдущего номера, притомился (а номер был действительно тяжелый). Махнул рукой — ВЦ так ВЦ! Каждый по-своему с ума сходит. В конце концов, он этим номером не с самого начала занимался — как говорится, подхватил знамя, выпавшее из рук товарища.

Ну что ж, теперь надо этот успех закрепить. Теперь главная задача — отстоять анкету.

— Анкета на машинке, — говорю я. — Обещали через полчаса сделать.

На машинке — это значит в машбюро. На самом деле листок с вопросами благополучно лежит у меня в кармане. Но надо же все-таки предварительный зондаж осуществить. Выяснить, хотя бы в общих чертах, как он относится к самой идее — провести такую анкету. Прежде чем непосредственно показывать ему текст.

— Это что же вы всесоюзный референдум провести собираетесь? Есть ли ваши эти… цивилизации… или их нет? Если большинство проголосует за них, стало быть они есть? Так надо полагать?

— Ну, не совсем так… — говорю я уклончиво. — В общем, вы посмотрите, когда она выйдет из машбюро.

— Посмотрим, друг мой, посмотрим, — говорит Вахтанг Иванович, нажимая кнопку вызова секретаря. Сейчас за следующим сотрудником Руфина помчится. — Посмотрим, какой референдум вы собираетесь провести среди населения.

Мне ясно, что в таком виде, как она лежит у меня в кармане, анкета не пройдет. Надо что-то придумать. Найти какой-то ход. То, что этот ход существует, — в этом у меня нет ни малейшего сомнения.

…Через полчаса я снова появляюсь в кабинете Вахтанга. Ход найден. Он заключается в следующем. О внеземных цивилизациях много пишется в научно-популярной литературе, в журналах. Вот и надо эту анкету преподнести под таким соусом, будто нас интересует прежде всего не само по себе мнение читателей о поисках ВЦ, а на основании каких научно-популярных произведений сложилось это мнение. Короче, наша главная цель — выяснить, в какой мере понятия читателей отвечают современным научным представлениям об этом предмете. А поскольку понятия эти, естественное дело, черпаются из научно-популярной литературы, стало быть, говоря иначе, наша цель — разобраться, какова эффективность этой литературы.

По-моему, вполне благородная цель. Деловая, конкретная. Это ведь совсем не то, что всенародное голосование по поводу наличия или отсутствия ВЦ. Все сразу переводится совсем в другую плоскость.

— Так, друг мой, сейчас посмотрим, каким референдумом вы собираетесь нас удивить, — говорит Вахтанг, беря у меня анкету.

— Идея очень простая, Вахтанг Иванович, — я стараюсь придать своему голосу бодрую и невинную интонацию. — Вот мы пишем о том, о сем, о пятом, о десятом… Я имею в виду научно-популярную литературу… А всегда ли мы точно знаем, каковы плоды наших писаний? Ведь у некоторых читателей в голове бог знает какая каша от них образуется. Вот и хорошо бы посмотреть на эту литературу, как говорится, сквозь призму читательского усвоения. Все ли мы так, как надо, делаем? Причем проблема внеземных цивилизаций для этого наиболее удобна: тут каша образуется еще и по той причине, что почерпнутое из научно-популярных книг смешивается с вычитанным у фантастов. Стало быть, одна из необходимых корректив уже видна: авторы научно-популярных работ на эту тему должны четко очерчивать границу между научными, строгими, взглядами и фантастикой. Не уставать это делать. А какие туг еще нужны коррективы — это и выяснится из читательских ответов. Я думаю, такая анкета будет полезна (о том, что она интересна, я уж не говорю).

Ну, что, клюнул? Читает, шевеля губами (привычка у него такая).

К анкете я добавил предисловие, где разъясняется эта самая цель — установить, как воспринимается читателями научпоп (такое сокращение в ходу среди журналистов). Добавил также еще один, девятый, вопрос: мол, под влиянием каких научно-популярных произведений сложились ваши вышеизложенные представления? А как же иначе? В этом ведь теперь самая суть, самая изюминка заключена.

— Так, друг мой, — говорит Вахтанг, садясь за стол (анкету он читал стоя). — Вопросов вы тут много понаписали. Не тяжело ли будет нашим бедным читателям, как вы полагаете?

Кажется, клюнул, коли уж о деталях завел речь. Иначе позудел бы еще немного про референдум да и произнес свое окончательное и бесповоротное «No».

— Вопросов вы тут много понаписали. Не кажется ли вам, что некоторые из них явно лишние? Ну, что, например, я, рядовой читатель, могу вам сообщить по поводу расстояний до ваших цивилизаций? Откуда мне это знать? Я полагаю, что и уважаемым ученым это пока что не очень известно — ну, а мне, рядовому читателю, тем более.

Все ясно: клюнул. Сомнений быть не может. Раз уж подробности пошел обсуждать.

Теперь надо бороться за каждый вопрос, иначе, по одному, он их все выкинет, если уж сразу не выбросил всю анкету целиком.

— Очень важный вопрос, Вахтанг Иванович. Именно от того, каково расстояние до ВЦ, зависит, когда мы их сможем обнаружить. То есть с этим вопросом связан следующий.

— А я бы и следующий на вашем месте опустил. Когда будет впервые установлена связь?.. Ну, что гадать на кофейной гуще? Что мы тут с вами можем нагадать?

Так, надо срочно чем-то жертвовать. Все в целости, конечно, сохранить не удастся. Все не спасти. Требуется какое-то жертвоприношение на алтарь Вахтанга.

— Вообще-то, Вахтанг Иванович, я, пожалуй, согласен с вами: насчет расстояний можно опустить…

— Да, Юрий Александрович, для чего нам задавать читателю непосильную задачу? — Вахтанг берет меня за рукав, как бы призывая к себе в единомышленники. — Откуда ему знать, какие тут могут быть расстояния — сами посудите? И потом расстояния — это ведь уже детали, согласитесь. Нам же надо поставить какие-то более общие вопросы…

— Но следующий вопрос я бы вас просил оставить. Все-таки «когда» — это очень важно. Одно дело, если лет через десять—пятнадцать, и совсем другое — если лет через пятьсот… Если через пятьсот, тогда и говорить не о чем. Нет предмета для разговора.

— Ну, хорошо, оставьте этот вопрос, если вам так хочется, — говорит Вахтанг миролюбиво. Снимать все подряд он тоже не может.

Достигнут разумный компромисс.

— Идем дальше, — продолжает он. — «Обязательно ли разумные существа иных миров похожи на людей?» Тут у меня нет абсолютно никаких возражений. Похожи, не похожи — пусть читатель пофантазирует. Наши фантасты столько пищи ему для этого дали. С двумя головами, с тремя ногами… Или вообще без голов и без ног… У Лема, кажется — этот, разумный океан?.. Ну да, Солярис. Одним словом, этот вопрос вполне годится. У меня нет ни единого возражения.

Я знаю: чем больше Вахтанг расхваливает этот вопрос, чем больше он повторяет, что у него нет против него никаких возражений, тем сильнее окажется его оппозиция следующему. Или следующим. Так оно и оказывается.

— А вот два вопроса, которые идут далее, — говорит он решительно, — по-моему, совершенно не нужны. Без них вполне можно обойтись. Ну, что такое цивилизация искусственных существ? Каких существ? Роботов? Киборгов? Ну что мы будем читателю голову морочить всякой ахинеей? Ну какую цивилизацию могут роботы создать? Мы ведь с вами серьезные вопросы предлагаем. Внеземные цивилизации — это сейчас предмет серьезных научных изысканий. Солидные ученые заняты их поиском. Что, они роботов в космосе ищут? Или киборгов? Ну, не смешите людей, мой, друг!.. А затем у вас идет вопрос, против которого я вообще категорически возражаю. О том, что срок существования цивилизаций довольно ограничен. Что на это вам может ответить читатель, скажите, пожалуйста? Единственно, что он в состоянии ответить: да, может разразиться термоядерная война, которая любую цивилизацию способна уничтожить. Всякую цивилизацию, друг мой. Но наша с вами задача — не становиться в позу сторонних наблюдателей, не возвышаться над этой опасностью в этаком философском величии, — а бороться против этой опасности всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами. И читателя призывать к тому же. Вот какова должна быть наша с вами гражданская позиция.

Тот же самый вариант. От чего-то надо скоренько отказываться. Отказываться надо от ограниченного срока существования цивилизаций: против этого вопроса он возражает категорически, стало быть, ни за что не согласится его оставить.

— Что вам сказать, Вахтанг Иванович? — я тяжело вздыхаю. — Без каждого из этих вопросов анкета очень много потеряет…

— Ничего она не потеряет, друг мой, ничего, — Вахтанг подходит ко мне вплотную, снова берет меня за рукав, заглядывает в глаза. — Ничего она не потеряет. Напротив, много выиграет — станет короче и четче. Анкета должна быть короткой, друг мой. Иначе это не анкета, а унылый вопросник.

— …Она много потеряет, Вахтанг Иванович, — продолжаю я, как бы не слыша его уверений. — Что касается искусственных цивилизаций, мне кажется, вы тут сами себе несколько противоречите. Только что вы говорили: пускай читатель пофантазирует, — а теперь лишаете его такой возможности…

— Но сколько можно фантазировать! — говорит Вахтанг раздраженно. — Здесь фантазируйте, там фантазируйте… У вас что анкета — о научной фантастике?

— Всего два вопроса фантастические, Вахтанг Иванович. Все остальные — серьезная материя. Если один останется, маловато. Надо же соблюсти какую-то пропорцию.

— Ну, хорошо, — говорит Вахтанг уже более миролюбиво. — Оставьте ваших киборгов, если вам так хочется… Если они вам так дороги… Но против «довольно ограниченных» сроков я решительно возражаю. Мы тут должны стоять на активных гражданских позициях, а не предаваться этакой философской созерцательности. Все. Забирайте ваши гранки. Больше у меня замечаний нет. Надеюсь, вы консультировались со специалистами? С этой стороны у вас все в порядке?

Я отвечаю, что немедленно проконсультируюсь.

— Да, мой друг, это совершенно необходимо. Что-то мы с вами могли упустить по нашему недомыслию. Мы ведь с вами все-таки не являемся знатоками в этой высоконаучной области…

Я, разумеется, остаюсь при своем мнении по поводу сроков жизни цивилизаций. Чтобы занять активную гражданскую позицию, стать борцом за что-то или против чего-то, надо сначала хорошенько осознать самую ситуацию. За что и против чего она побуждает бороться. Немало ведь людей, для которых ядерная война — нечто абстрактное, нереальное. Дескать, этим политики должны заниматься, руководители. Это их дело. Нас это не касается…

Но спорить с Вахтангом, конечно, бесполезно. Тем более что пошел же и он на уступки — киборгов вот оставил. А как же ты хочешь? Чтобы он уступал, а ты нет? Какой же тогда это компромисс?

В общем, все получилось не так уж плохо. Потери минимальные. А вариант — оптимальный.


ВАХТАНГ ТОРИДЗЕ
(он продолжает разговор)

Какая-то полоса неудач: в понедельник Ирина, жена, попала в больницу (обострение холецистита), а во вторник Дмитрий Павлович заболел — пришлось его по номеру подменить (больше некому — кто в отпуске, кто в командировке). Вести два номера подряд — это, доложу я вам, нагрузка… Да еще в нашей газете, где каждый с норовом, с гонором. В общем — на разрыв: и Ирину навещать надо (момент решающий — будет ли операция?), и гранки допоздна читать, полосы подписывать… Нынче уж ночью сердце дало о себе знать — почувствовал я его. Давно не чувствовал. Недели две уже. Всякий раз так: чуть только возрастает напряжение-барахлить начинает сердце. Врачи успокаивают: это, мол, у вас неврастеническое, никаких органических изъянов нет… Но кто знает, отчего случается инфаркт, по какой причине — органической или нервной? Почему-то сплошь и рядом люди на пол грохаются после всяких нервных встрясок.

Хуже нет так вот, на ходу, принимать номер. Обычно загодя статьи читать начинаешь (не все, конечно: добиться, чтобы все материалы вовремя сдавались, — это у нас невозможно, утопия; однако кое-что, и даже не так уж мало, все же удается заранее прочесть). А тут — с корабля на бал. То бишь наоборот — на корабль. Шхуна уже идет под всеми парусами — становись к рулю. А у тебя ни карт, ни лоций, все на ходу, раздобывать приходится.

Первым делом, конечно, заглядываешь в план номера. Это для тебя основной путеводитель. Сразу надо слабые места определить, а то потом спохватишься — будет поздно… Так, вот на третьей полосе статья о телевидении запланирована. О многосерийных фильмах (нынчё их — прямо какое-то половодье). Огромная статья, судя по тому, что только еще две заметки рядом с ней на полосе уместились. Статья — «кирпич». Так, кирпич этот автоматически снимается, его я и Читать не стану: только что, в прошлом номере, в «моем», подборка писем по ТВ прошла — и тоже весьма обширная, смею вас уверить. Это секретариат у нас так планирует: в двух номерах подряд об одном и том же. Как же это на планерке не заметили? Вроде бы на планерке тут что-то другое стояло, а после заменили. «В рабочем порядке». Ну вот, а мы это так же в рабочем порядке снимем. Что, на ТВ свет клином сошелся? Надо читателю какое-то разнообразие представить. Написали про телевидение — и хватит пока. Теперь что-нибудь о кино или театре, допустим. А то ведь заскучает он так, наш дорогой читатель…

Далее, по науке статья какая-то странная — о внеземных цивилизациях. «Одиноки ли мы во Вселенной?» Весьма актуальная проблема. Ничего более актуального, разумеется, придумать невозможно. Не в силах мы ничего придумать. Но — наука нужна. В «моем» номере совсем ее не было. И перед «моим», кажется.

— Гурген Багратович, а Гурген Багратович! Вы меня слышите?

— Да, слушаю вас.

— Я понимаю, что установить контакт с внеземными цивилизациями — хрустальная мечта вашего детства. Но стоит ли всякий раз выносить на всеобщее обозрение наши заветные мечты? Так сказать — потаенные желания сердца…

— Вас понял, Вахтанг Иванович. Вам не нравится статья Покровского?

— Я не сказал, что она мне не правится. Я ее вообще пока не читал. Сейчас я говорю лишь о теме. Действительно ли вы считаете эту тему гораздо более актуальной, чем десятки других, которые с плачем просятся к нам на газетную полосу? И потом, будем с вами говорить откровенно, — наша ли это тема? Уважаемый ученый муж Юрий Александрович Рыбников совсем уж хочет превратить наше издание в научно-популярный журнал. В «Науку и общество»…

— Я отчасти согласен с вами, Вахтанг Иванович. Прошу только учесть: у нас ведь с вами — подписная кампания. Как известно, в это время года мы нередко делаем некоторые исключения, так сказать, отступаем от наших незыблемых принципов. В угоду читабельности, разумеется. Так вот, в данный момент у отдела науки, к сожалению, ничего более читабельного на подходе нет. По этой причине я и запланировал статью о внеземных цивилизациях.

— Это очень приятно слышать, что у них нет ничего читабельного. А вообще-то у них хоть что-нибудь есть?

— Есть… Кое-что… Вот, например, несколько статей об эффективности науки.

— Очень свежая тема. Каждый год они за эту тему берутся, причем так, как будто впервые. Благодаря их титаническим усилиям эффективность науки за последние годы необычайно возросла.

— Ну, что еще вам предложить?.. Вообще-то, должен вам сказать, Вахтанг Иванович, в статье Покровского и нравственный аспект присутствует. Причем в немалой дозе. Так что это не совсем уж «не наша» статья.

— Хорошо, Гурген Багратович. Я прочитаю статью Покровского, а затем уж мы решим, как нам поступить. На всякий случай, вы подумаете о замене — из материалов какого-либо другого отдела… Кстати, там еще анкета какая-то запланирована в качестве подверстки. Что за анкета, если не секрет?

— Вот анкета, Вахтанг Иванович, — это действительно секрет. Фамильная тайна Рыбникова. Я ее в глаза не видел. Знаю только, что небольшая, всего несколько вопросов. Мы под нее «пятачок» на полосе оставили.

— Прекрасно, дорогой Гурген Багратович, прекрасно. Планировать то, о чем понятия не имеете, чего даже в глаза не видели… А теперь дежурный редактор должен со всем этим разбираться. У него для этого бездна времени имеется.

…Так. Покровский. Александр Александрович, кажется… Академик. Вообще-то академика хорошо было бы в этом номере иметь. Беден этот номер известными именами. Но — почитаем статью.

В статье этой наш уважаемый академик ополчается против своего коллеги членкора Паладьина, который с высоты своего членкорского положения полагает, что никаких внеземных цивилизаций во Вселенной нет и что, по-видимому, скорее всего мы совершенно одиноки в мироздании. Материя такая, что ни тот, ни другой ничего убедительного сказать, естественно, не может.

У Паладьина логика примерно такая: любая цивилизация по мере своего развития будет осваивать все большие и большие энергетические ресурсы и проникать все дальше и дальше в окружающее пространство; ну, и, естественно, — в какой-то момент она начнет посылать в разные стороны сигналы, сообщающие всем о ее существовании, причем, начиная с некоторого времени, сигналы эти сделаются весьма мощными, поскольку, стало быть, к этому времени она, цивилизация, овладеет уже могучими источниками энергии; значит, определенное число таких цивилизаций должно быть доступно для наших радиотелескопов, обнаруживаться ими; поскольку же тем не менее мы ничего такого не обнаруживаем, — это свидетельствует, что никаких внеземных цивилизаций нет вообще…

Вот такие примерно могучие аргументы у членкора товарища Паладьина.

Академик же товарищ Покровский не без оснований ему возражает: вовсе не обязательно, чтобы цивилизация расползалась во все стороны, словно чернильное пятно на промокашке; больше того, у нее для этого как раз не хватит ресурсов — энергетических и иных (если говорить не абстрактно, а имея в виду реальные возможности); стало быть, то, что мы никак не можем обнаружить эти могучие, сверхразвитые цивилизации, еще не говорит, что внеземных цивилизаций не существует вообще: мы их, сверхразвитых, и не должны видеть, ибо как раз их-то, надо полагать, действительно нет во Вселенной, по крайней мере, в тех ее областях, которые более или менее доступны нашему обозрению!

И вообще, наставляет нас товарищ Покровский, самые наиновейшие исследования показывают, что повсюду в межзвездной среде присутствуют органические соединения, — иными словами, исходного материала для возникновения жизни более чем предостаточно; а зарождение жизни из «исходного материала», как известно, — процесс закономерный; стало быть, жизнь много раз уже возникала, возникает и будет возникать; ну, а после того как она возникла, она с большой степенью вероятности ведет к зарождению цивилизации и превращению ее в высокоразвитое общество — это тоже закономерный процесс; а коли так, то и цивилизаций во Вселенной, надо полагать, существует немало. Стоит только их поискать как следует — и они найдутся. Во всяком случае, академик товарищ Покровский в этом отношении большой оптимист — так он себя аттестует.

Не знаю, мне все эти рассуждения представляются детскими сказками. Знаете, когда всех этих волшебных персонажей — всех этих Змеев Горынычей, Кащеев Бессмертных и т. п. — априори наделяют человеческими чертами Ну, ничего ведь — ровно ничего! — мы об этих ВЦ не знаем, а туда же, беремся разглагольствовать от их имени, строить планы развития, освоения космоса — как будто это просто-напросто наши двойники, заброшенные каким-то чудом за десятки тысяч световых лет…

Вообще, если бы меня спросили, что самое интересное в этой проблеме, я бы сказал: самое интересное — отчего это люди интересуются такими пустыми, такими нестоящими вещами? Что, настоящего дела у них нет? Мне кажется, такого рода интерес можно объяснить одним — каким-то неблагополучием в личной жизни, в психологической или даже сексуальной сфере (но тут я уже, кажется, попадаю в область фрейдизма).

Разумеется, я не имею в виду тех, кто занимается этими проблемами профессионально, так сказать, по долгу службы, — это совсем другое дело. Я имею в виду так называемых энтузиастов, одержимых такого рода темами. Ведь Гурген совершенно прав: тема волнующая, после публикации эти энтузиасты-фанатики письмами завалят, проходу от них буквально не будет. Такой интерес для газеты, конечно, дело хлопотное, но, с другой стороны, громкая публикация — то, что требуется во время так называемой подписной кампании.

Я уж не говорю о том, какой ажиотаж возникнет, если будет напечатана анкета. Кстати, где же она? Он что, издевается надо мной, этот Рыбников?

— Руфина Андреевна, прошу вас, позовите ко мне, пожалуйста, товарища Рыбникова Юрия Александровича (надеюсь, он не витает где-то в высоких научных сферах за пределами редакции).

Да, так вот, академика в этом номере иметь, безусловно, полезно, поскольку, откровенно скажем, не богат этот номер крупными именами. Так что приходится закрыть глаза на наши с товарищем Рыбниковым принципиальные расхождения касательно актуальности такой жгуче интересной проблемы, как проблема внеземных цивилизаций…

Впрочем, с принятием окончательного решения следует несколько подождать: по другим отделам обещано кое-что — статьи народного артиста Смоктуновского, заместителя министра соцобеспечения… Если это не утопии, не фантомы, если данные статьи действительно будут, тогда академиком вполне можно будет пожертвовать. По крайней мере, для данного номера. С удовольствием им пожертвую… Рыбникову лее молено объяснить, что весь номер состоит из больших статей, — надо сжалиться над читателем, дать что-либо и поменьше (между нами, статья академика действительно преогромная, не могут почему-то академики писать коротко). Если же сообщить ему все как есть, непременно дискуссия возникнет на тему, что следует считать актуальным, а что неактуальным. А для такого рода абстрактных дискуссий у меня совершенно нет времени. Ну, ни минуты буквально.

Вообще-то, по правде сказать, надо было бы что-нибудь дать по науке. Давно уже ее не было, изголодался по ней бедный читатель…

Одним словом, посмотрим, почитаем еще эту анкету, а потом уже примем окончательное решение.

— Вахтанг Иванович, Рыбникова нигде нет…

Ну, разумеется, раз он нужен — значит, его нет. Было бы странным, если бы он объявился как раз в тот момент, когда он требуется.

Ну, ладно, займемся пока другими полосами.

…Наконец часа через полтора Рыбников является собственной персоной.

— Что это вы, друг мой, — спрашиваю, — целый день где-то скрываетесь?.. Целый день вас найти не могут…

Вместо ответа сей ученый муж только руками разводит: дескать, забот — невпроворот.

Ну, разумеется. У нас все страшно заняты, у всех забот по горло, только для выполнения своих непосредственных обязанностей ни у кого не находится времени.

— Ну, ладно, — говорю, — друг мой, приступим к делу. По статье вашего академика у меня особых замечаний нет. Но там у вас еще какая-то анкета запланирована… Что за анкета? Где она?

Откровенно говоря, с удовольствием снял бы этого академика со всеми его внеземными цивилизациями и легковесными аргументами, но… Что ж тут поделаешь? Академик есть академик. Надо хоть немного укрепить номер именами.

Анкета, естественно, пока что на машинке, то бишь в машбюро. Как вам это нравится? Завтра полоса подписывается к печати, а материалы, ее составляющие, только еще перепечатываются машинистками. После анкету будут читать в секретариате. Надо полагать, сделают какие-то замечания (учитывая, что и вообще-то идея сомнительная), снова Рыбников с ней будет возиться; наконец, зашлют в набор, наберут — и как раз к моменту подписания станет ясно, что все это совершенно несостоятельная затея.

Но это ведь только Рыбников так говорит — что анкета на машинке. Думаю, в действительности ее не только на машинке нет, но и вообще в природе. Витает она еще в воздухе в виде неких нематериализованных пока что флюидов.

В конце концов надо выяснить, что же такое будет собой представлять эта анкета. Лучше уж сейчас «зарубить» ее прямо на корню, чем играть с этим ученым мужем в кошки-мышки до самого момента подписания.

— Насколько я понимаю, друг мой, вы собираетесь организовать всесоюзный референдум на необычайно острую и актуальную… на необычайно, я бы сказал, злободневную тему: существуют ли эти ваши… внеземные цивилизации… или не существуют? Я полагаю, вы ставите вопрос ребром: если большинство уважаемых читателей нашей газеты ответит, что да, эти цивилизации кое-где во Вселенной имеются, — стало быть, они в самом деле имеются. И наоборот… А вам не кажется, друг мой, что вы чересчур жестоко поступаете по отношению к инопланетным разумным существам, ставя их существование в зависимость от результатов этого всесоюзного голосования? Представьте себя на их месте. Какой стресс предстоит им пережить в процессе того, как почта будет приносить нам ответы наших уважаемых читателей. Ведь многие не выдержат такой нервной нагрузки — число инфарктов, по крайней мере, в нашей Галактике, сразу же резко возрастет. Так что подумайте хорошенько, не слишком ли жестоко мы поступаем по отношению к нашим братьям по разуму, проводя такой референдум. Стоит ли его проводить? — вот в чем вопрос, друг мой.

Понятное дело, после этого моего монолога наш ученый муж бросается меня уверять — дескать, нет, идея анкеты совершенно не такая, он вовсе не собирается проводить референдум по поводу ВЦ…

— Посмотрим, посмотрим, мой друг, — говорю я ему. — Хотелось бы только, чтобы это дело не затягивалось слишком надолго. Не откажите в любезности, друг мой, покажите мне вашу анкету, как только она выйдет с машинки, до засыла в набор. Мы посмотрим, стоит ли ее засылать, стоит ли загружать данной работой наших уважаемых и без того перегруженных линотипистов.

После этого мы на некоторое время расстаемся.

Нисколько не сомневаюсь, что идея анкеты именно такова, как я и предполагаю, но сейчас наш ученый муж наверняка засел у себя в кабинете и изо всех сил пытается придумать какой-нибудь ход, чтобы увести эту анкету куда-то в сторону от дурацкой идеи всесоюзного референдума по поводу ВЦ. Надо отдать ему должное, такие ходы он обычно придумывает неплохо, но в данном случае… Откровенно говоря, я не вижу, что бы это мог быть за ход. Ну да это его забота — у меня и других забот хватает.

…Рыбников появляется через полчаса. По его физиономии видно: что-то такое он придумал. Некое удовлетворение, точно румянец, расползается по его лицу.

— Идея простая, Вахтанг Иванович, — начинает он чуть ли не от порога, — в анкете речь идет не о внеземных цивилизациях, а о научно-популярной литературе, предмете, согласитесь, вполне земном. Вот мы пишем о том, о сем, о пятом, о десятом, рассказываем о достижениях различных наука всегда ли мы знаем, какое действие производят в головах читателей наши писания, какой эффект? Может, они их только запутывают? Может, здесь требуются какие-то коррективы? Я имею в виду — в деле научной популяризации. Мы же ничего этого не знаем. Мы работаем без обратной связи, по принципу: писатель пописывает, читатель почитывает. А каким образом отражаются эти научно-популярные писания в читательской голове, как они влияют на его представления об окружающем мире — ничего этого мы не знаем. Вот и давайте попытаемся узнать, попробуем выяснить, что читатели знают о ВЦ (а они черпают эти знания, естественно, из научно-популярной литературы), и сравним их представления с научными…

Я беру у него анкету. Ясное дело: про научную популяризацию — это он только что придумал (предисловие, где об этом говорится, приклеено к самому тексту анкеты, и последний вопрос — все о тех же научно-популярных материях — тоже позднее допечатан, сразу видно). Ну что ж, надо отдать ему должное, опять он неплохо вывернулся из положения. Конечно, по строгому счету, все это притянуто за уши — весь этот разговор о научной популяризации (в конце концов — почему именно на примере ВЦ? Что, разве других наук у нас нет? Причем более заслуживающих внимания), но формально тут не к чему придраться: почему бы и не на этом примере? В конце концов исследования в данной сфере действительно ведутся. И книжки пишутся…

Что ж, будем считать, что на данном этапе наш ученый муж спас сию анкету…

Что она ему? Ведь наверняка сия анкета ни для чего ему не нужна. И к цивилизациям у него интерес минимальный. Не бог весть какой интерес (так же, впрочем, как и у меня). Добро бы еще свою собственную статью отстаивал, по какой-то действительно важной проблеме. Нет, за всякую чепуху будет горой стоять, выше своей головы будет стараться прыгнуть (ведь с этой научной популяризацией он воистину прыгнул выше головы!). Себе будет доставлять лишнюю работу и редактора дежурного в напряжении держать. И все вместо того, чтобы быстренько заменить эту ерундовую анкету на какое-нибудь читательское письмо. Или на какую-нибудь там репличку… Это, я считаю, какое-то дурацкое упрямство. Больше того, какой-то профессиональный кретинизм, если хотите. Он так рассуждает: раз вы не печатаете того, что я предлагаю, — значит, я не справляюсь со своими обязанностями. Ну, при чем здесь это, друг мой? Газета — коллективное дело. Тут мыслят коллективным умом. Один говорит «да», другой — «нет». Это в порядке вещей. А вы стремитесь непременно добиться, чтобы на ваше «да» и другие «да» выговаривали. Только что руки не выворачиваете ради этого…

* * *

Сегодня утром, едва я переступил порог своего кабинета, вызывает меня шеф.

— Слушаю вас, Фрол Петрович.

Шеф поднимается мне навстречу.

— Вахтанг Иванович, извините меня ради бога… Я понимаю, что у вас номер почти готов — тем не менее я прошу вас найти место для одного небольшого материала. Рецензия, строк сто пятьдесят. На книгу Прокофьева. Ну, знаете — ученый, членкор… Что-то, кажется, про космические полеты. Я уже передал ее в отдел — примерно через полчаса наберут. Посмотрите сразу же… Ну, и если есть замечания… Старику на днях исполняется восемьдесят пять — надо как-то отметить: все-таки заслуженный старик.

— Что ж, Фрол Петрович, раз надо, значит, надо. Найдем место.

— Я прошу вас.

Вот так, товарищ Рыбников, — летит ко всем чертям ваша анкета. Ребенку ясно: рецензию можно поставить лишь взамен нее. Другого места в номере даже уголовный розыск не отыщет. Его попросту не существует, этого места.

Итак, о чем мы с вами спорили полдня? Конечно, и мне жаль потерянного времени, но у меня, по крайней мере, есть то утешение, что я с самого начала был против этих цивилизаций и принял их только в качестве вынужденного шага. Что касается вашего горя, оно, я полагаю, должно быть безутешным: все-таки бывают время от времени в нашей с вами жизни такие случаи, когда предлагаемые вами произведения безжалостно выбрасываются в мусорную корзину (ибо, надеюсь, вы согласны со мной: другого удобного повода для публикации вашей многострадальной анкеты в ближайшие годы, по-видимому, не будет). Что поделаешь, такова жизнь.

Избави бог, я не злорадствую. Я только констатирую факт. И призываю вас впредь встречать подобные ситуации с таким же философским спокойствием, с каким вы встречаете идею об ограниченном сроке существования цивилизаций.

Загрузка...