Процедура: исполнение смертных приговоров в 1920–1930-х годах

«Небрежность при расстреле»

Документы свидетельствуют, что в период гражданской войны во многих губчека практиковались расстрелы политзаключённых без всякого приговора. Так, работник Енисейской губчека Дрожников весной или в начале лета 1920 г. расстрелял в Красноярске (в подвале губчека) без суда и следствия гражданина Дергачёва, обвинённого в участии в контрреволюционной организации. Следователь Тюменской губчека В.А. Колесниченко и несколько его коллег в ночь на 7 мая 1920 г. без суда и следствия расстреляли троих арестованных прямо во дворе губчека.

Власти хорошо знали о порядках, практикуемых в чекистском ведомстве. И недаром, ведь именно партийные структуры распоряжались не только жизнью, но и смертью советских людей. Сиббюро ЦК РКП(б) давало указания чекистам и трибунальцам, какую именно меру наказания вынести подследственным. Протоколы заседаний Сиббюро ЦК полны примеров прямого вмешательства главного органа власти Сибири в ожидавшиеся приговоры: одни ужесточались и по ним требовали расстрелять, другие, напротив, смягчались. Один из характернейших примеров – решение судьбы колчаковских министров весной 1920 г. Отметим, что в сентябре 1921 г. Сиббюро особо выделило из своего состава С.Е. Чуцкаева в качестве представителя в полпредство ВЧК – для совместного с чекистами санкционирования приговоров к высшей мере наказания. До того времени полпред ВЧК по Сибири И.П. Павлуновский единолично давал санкции на расстрелы осуждённых.

Власти были осведомлены как о тонкостях карательной практики, так и о сбоях в её осуществлении. Например, 12 января 1922 г. Сиббюро рассмотрело «дело Левченко, бывшего члена Омгубревтрибунала, допустившего небрежность при расстреле одного осуждённого, следствием чего оказалось, что осуждённый остался живым», постановив исключить его из РКП(б), а дело передать в ревтрибунал[12]. Расстрелы производились не только в подвалах губчека, но и в укромных местах на окраинах городов – как правило, ночью. Иногда во время конвоирования осуждённым удавалось бежать. Отмечались и другие случаи , по оценке властей, чекистской «халатности» во время исполнения приговоров. Осуждённый в июне 1920 г. Алтайской губчека к высшей мере за контрреволюционные действия при белой власти Т.И. Морозов (он же В.М. Колпаков) во время расстрела получил только ранение и, лишившись сознания, упал в ров. Придя в себя, он выбрался из общей могилы и затем успешно скрывался от властей в течение пяти лет (о том, как следует поступить с обнаруженным Морозовым-Колпаковым, сибирская прокуратура в 1925 г. запрашивала вышестоящие власти).

Случаи грубых нарушений законности при исполнении приговоров отмечались и на Северном Кавказе в 1923 г., о чём свидетельствует рассмотрение в партийных контрольных инстанциях дела А.Н. Пронина, с 1919-го работавшего в ЧК-ГПУ, а с 1922 г. подвизавшегося в ревтрибуналах. В 1923 г. Пронин, будучи членом воентрибунала Терской области Северо-Кавказского военокруга, был осуждён «за допущение расстрела и зарытия живыми до постановления заранее» (формулировка хоть и косноязычная, но всё же весьма красноречивая – А.Т.). Эта оплошность в глазах начальства выглядела пустяком: в декабре 1924-го Пронин отбыл во Владивосток на должность помощника прокурора, а в следующем году был назначен юрисконсультом Амурского губотдела полпредства ОГПУ по Дальне-Восточному краю[13].

Все смертные приговоры, вынесенные судебными органами, могли быть обжалованы в вышестоящие инстанции. Однако случалось, что кассационные жалобы и прошения о помиловании специально не пропускались. Так было в ходе вспышки террора осени 1934 г., когда под предлогом борьбы с «контрреволюционным саботажем хлебозаготовок» секретарь Запсибкрайкома ВКП(б) Роберт Эйхе получил от Политбюро ЦК ВКП(б) право лично утверждать приговоры о высшей мере наказания, подлежавшие затем немедленному исполнению. Тогда произошёл скандальный случай с незаконным расстрелом алтайского колхозника Н.В. Лебина, осуждённого выездной сессией краевого суда к высшей мере наказания с заменой на 10 лет заключения. Председатель крайсуда, не обратив внимания на формулировку о замене ВМН на лагерный срок, доложил секретарю крайкома о большой «социальной опасности» осуждённых по этому делу и получил от Эйхе санкцию на немедленный расстрел

Отвечать за этот недосмотр, вскрытый столичным прокурором, пришлось председателю Запсибкрайсуда В.А. Бранецкому-Эртмановичу, которого сняли с должности и отдали под суд. Запсибкрайком ВКП(б) постановил, что Бранецкий совершил свой проступок «в момент исключительно тяжёлой работы» – и ограничился строгим выговором. Судебное наказание тоже оказалось символическим: общественное порицание с запретом занимать руководящие судебные должности в течение двух лет. Бранецкий устроился в Москве (в 1936 г.) заместителем директора Всесоюзной правовой академии при ЦИК СССР, а затем работал в аппарате наркомюста СССР[14]p>.