Проделки морского беса

Глава 12
ВЕЛИКА ФЕДОРА, ДА ДУРА

С вечера в крепости полыхал пожар. Мечущиеся отблески пламени выхватывали из тьмы то остроконечный готический шпиль лютеранской кирхи, то мрачный контур башни, черепичные кровли, трубы, зубцы на стенах.

У осаждающих стреляла только одна мортирная батарея. Огненные дуги то и дело прочерчивали темное небо. Раскаленные добела в кузнечных горнах[6] ядра падали на крыши домов, казарм, складов, вызывая новые пожары, а иногда и взрывы.

С моря натянуло густой туман. В тумане утонул лагерь, разбитые дома окружавшего крепость поселка, деревья. Только высокие крепостные бастионы выпирали над зыбкой пеленой, да еще кое-где торчали кроны сосен.

Но лагерь жил, глухо шумел. В промежутках между выстрелами мортир доносился то стук топора, то сердитая отрывистая команда или чавкание грязи под ногами бредущих куда-то людей.

По одной из улиц прибрежного поселка вразброд шагала рота солдат. Впереди ехали трое конных драгун — проводники. Люди шли медленно, с трудом вытягивая ноги из липкой грязи, конным то и дело приходилось останавливаться, поджидать пехоту. Возле какого-то полуразрушенного дома с проваленной кровлей драгуны свернули. Шедший за ними Елизар в плаще и надвинутой на самые глаза шляпе с обвислыми от сырости полями обернулся к солдатам, хрипло скомандовал:

— А ну, подберись, веселей ходи, государева служба! Господа капралы, не зевать! Глядеть в оба.

Шли еще долго. Мимо смутно видневшихся в туманном мареве телег, палаток, размазанных светлых пятен костров. Навстречу потянуло влажным морским ветром. Ветер словно подтолкнул туман, он заклубился, сдвинулся. На миг мелькнуло небо, темная полоса моря, какие-то развалины. Под ногами грязь сменилась мокрым песком, идти стало легче. Прыткая волна с шуршанием доползла чуть не до самой тропинки, немного не дойдя, схлынула назад.

Старший из драгун остановился. С тем превосходством, с которым конники всегда обращаются к пехоте, фамильярно сказал:

— Вот здеся, господин ахфицер, караульный пост у пяхотных. Вона в той будке.

Офицер огляделся. Пузатые, не русского облика рыбачьи лодки из-за мелкой воды лежали, повалившись набок. Некоторые были вытащены на песок, стояли на килях, подпертые со всех сторон жердями, похожие на водяных пауков. Торчали вбитые в землю и в воду сваи. Стал виден сложенный из крупных булыжников волнолом и возле него — полузатопленный трехмачтовый корабль. Корабль выдвинулся кормой на песок. Высокую корму украшала затейливая резьба,, выпуклые фигуры морских богинь. Богини держали воздетые к небу кованые фонари, напоминающие вазы. Средний из трех фонарей был заметно погнут.

Драгун снова придержал лошадь, плеткой показал на корабль.

— Наши, когда заскочили в здешнюю слободу, кинулись сюда, а шведы их с того корабля из пушки…

Он покрутил головой.

— Народу не побили, а лошадей перепужали. А опосля пришлось им корабль бросить, самим спасаться в крепость. Ну, драгуны да казаки, \если что в клетях на том корабле было да внутри, в чреве, прибрали к рукам. Начальству и не дознаться.

— Знаю вас, иродов, — сердито сказал Елизар. — Тянете, что надо и что не надо. А этот корабль есть добрый трехмачтовый флейт. Для государевой службы сие судно ох как сгодится. Таким флейтам положено ходить за боевой эскадрой. На флейтах лишний припас держат, харчи там и порох, канаты да паруса.

— Выходит, вроде обоза при войске, — сказал драгун и поскреб под шапкой. — Значит, жаль, что у этой флейты перед малость пообгорел в пожаре, чулан жилой й болван золоченый, что на воду глядеть поставлен. Говорят, иноземный морской бог Тритун.

— Тритон! — поправил фенрих и распорядился: — Первое капральство, пять человек, оставайся тут. Глядеть за кораблем и за лодками, не спуская глаз. Ежели что приключится, не токмо передо мной и ротным командиром в ответе будете, но и перед самим фельдмаршалом, Александром Данилычем, а с ним шутки плохи. И чтоб хмельного в рот — ни капли!

Про этот брошенный корабль, видимо доставлявший в крепость припасы, Елизар узнал от майора Логинова. С Логиновым довелось встретиться при приемке команды. Логинов находился на сборном пункте по своим многочисленным обязанностям. Фенриху обрадовался, как родному.

— Елизарушка, сынок! Живой! Здоровый!..

Зазвал в корчму выпить пива. Узнав, что обоих друзей назначили на береговой участок, в самый крайний фланг осадной армии, обложившей крепость полукольцом, радостно хмыкнул:

— Вот, как говорят люди, на ловца и зверь бежит! Как же это я про вас-то запамятовал! Мне моряки нужны позарез…

— А куда плыть? — деловито осведомился Елизар, уже предвкушая радость от возможности снова служить на море.

Логинов зашелся смехом, аж до слез.

— Плыть?! Ох-хо-хо… Плыть!.. Да нет, сынок, какое тут плаванье. Корабль там шведы покинули, надо сие судно сберечь, а позже, когда возьмем крепость, оснастить и снарядить. Вот тогда и поплывешь. Я, признаться, все своего давнишнего друга, Федьку Огаркова, вспоминаю! Вот мастак по корабельной части!

Майор запустил руку за борт кафтана, начал искать в кармане.

— А где ныне капитан Огарков? — полюбопытствовал Елизар.

— Плох Федька… Ревматизма его скрутила, здешние болота доконали. Боюсь, как бы ему полный абшид не вышел — отставка от службы. Без дела старик-то заскучает, загрустит. А мы с Федькой Огарковым ведь с детства друзья.

Он, наконец, нашел то, что искал, вытащил и развернул на столе листок бумаги, бережно разгладил.

— Федино письмо с дороги… Есть тут кое-что и до тебя ка- саемое.

' Отставив письмо подальше от глаз, прищурившись, начал читать:

«Друг любезней, Яков Степаныч! Многие лета тебе быть в здравии и в силах для службы на пользу отечества. А меня, грешного, везут ныне лежачего, как колоду, до того скрутила проклятая немочь…»

Далее в письме капитан Огарков писал приятелю о каких-то оставленных тому на сохранение вещах, о том, как живет он в приморском городке в частном доме, снимает квартиру в ожидании морского каравана, который зайдет, чтоб взять больных и раненых, отправляемых в Россию.

— А вот то, что до тебя касается, — Логинов подмигнул Елизару. — «В моем несчастье большое мне утешение — в заботы о ми, грешном, доброй и попечительной о всех страждущих некой польской панны Анели, тебе известной, — писал далее Огарков. — Мы с ней как родные стали и каждый день подолгу беседуем о всяком разном. Чает она найти своего братца Михала в живых, в чем, однако, я сильно сумлеваюсь, ибо Персия далека и по слухам места тамошние зело гибельны. Я же ей в том деле от всей силы помощник. И жить в Питерсбурхе она будет у нас в доме. Моим трем девкам от такой подружки будет, чаю, не малая польза; пообтешутся да привыкнут к европейскому политесу и галантному обхождению. А еще, скажу тебе, друг Яков, по великой конфиденции, что той паненке, видать, приглянулся наш рассейский фенрих, Овчина- Шубников Елизарка. Ты фенриха должон знать. Как начнет о нем говорить, словно цветик расцветет. Эх, молодо-зелено, а все ведь такие были!»

Елизар слушал, боясь дышать. Сердце стучало как кузнечный молот. И верить не смел в свое счастье. До сего мига думал: полюбил токмо он один и безответно…

Майор сложил письмо, спрятал в карман.

— Мы с Федькой еще в потешных вместе служили, — сказал он с прискорбием, думая о давних временах, — а нынче вот… Старики! ..

За разбитой деревней потянулись высокие дюны с одной стороны, с другой — торфяники, поросшие чахлой травой и невысокими, искореженными вечными ветрами кустиками. Неприветливые места и неудобные для стоянки войска.

Дорога свернула в сторону, к крепостным воротам. Солдаты ворчали, кляли песок.

Аким и двое матрозов, Тимофей и Ивашка, поджидали возле самого крепостного рва. Все трое сидели рядышком на опрокинутой и порядком увязшей в глубоком песке лодчонке.

— Ох, Елизар, было худо, стало еще хуже, — пожаловался Аким. — Ни тебе землянки вырыть, ни тебе туру поставить. Как воевать-то будем? Тимошка! — приказал Аким матрозу. — Чего сидишь? Проводи команду к тому месту, которое мы с тобой облюбовали. Там за пригорком хоть палатки можно раскинуть.

Тимофей проворно вскочил. Елизар узнал его в темноте не только по высокому росту, но и по особой манере надевать шляпу задом наперед. Тимофей объяснял, что так-де лучше: в случае дождя льет со шляпы не на нос, а в стороны.

Елизар устало опустился на освободившееся место, спросил:

— Досчаник-то припасли? Или, может, на этой лодке поплывем?

Аким усмехнулся.

— А ты встань да погляди, на чем тут плыть? Одно название, что море. Как залезешь на воду, отовсюду из воды камни торчат* Знать, неглубоко. Да и луна светит : как на ладони все…

Долго сидели в раздумье. Вернулся Тимофей, принес поесть. Подкрепившись, Елизар уныло побрел к тому месту, где крепостной ров соединялся с заливом. Берег рва был обрывист, укреплен сваями. Стоячая вода от зарева пожара за стеной казалась желтой, как медная полоса. Туман рассеялся, висевшая на темном небе яркая луна серебрила поверхность моря. Черная крепостная стена ночью казалась еще выше и еще неприступнее, чем днем.

Да, Аким оказался прав. Повсюду, на всей водной поверхности около крепости, из воды торчали черные, округлые горбы каменных валунов, словно спины стада спящих китов. Вот почему шведы так небрежно охраняют эту сторону. По глубокой воде можно подойти на тех рыбачьих лодках, что стоят возле корабля, или на понтонах, на каких ставят мосты, а по такой не пройдешь ни на чем, разве что на рыбачьем челночке. На таком, верно, и приплыл Бонифатька. Но то — один человек, не войско!

Сзади послышались шаги, подошли Аким с матрозами.

— Раков здесь ловить, в этой канаве, — мрачно сказал Аким. — Раки такие места любят. В ров-то накидано всякой пакости, от нее и дух тяжелый.

Елизара вдруг осенило. Аким прав, пахнет скверно. Но если б морская вода свободно вливалась в ров, этого бы не было. Значит, устье рва занесло песком.

Он подтянул повыше голенища ботфортов, велел матрозам поискать жердь или сук подлиннее. Иван вскоре нашел обломок весла. Гуськом пошли вдоль рва, перелезли через сыпучую дюну, осторожно, стараясь не плескать, вошли в воду. Море, ряд за рядом, катило на берег невысокие, сердито шипевшие волны. На гребнях этих крохотных валов, как и на штормовой волне, курчавилась пена. Елизар тыкал в дно обломком весла. Вот сейчас они перед рвом. Верно раньше здесь был глубокий прокоп, как полагается в таких случаях по военной науке, а теперь нету: все занесло, глубина только- только до колен.

Елизар, ощупывая дно, прежде чем сделать шаг, все брел и брел вперед. Низкорослый Аким тащился сзади, возился, подбирал повыше полы мундира; в ботфорты у него давно натекло.

Дно стало повышаться, подходили к берегу и к крепостной стене. Здесь тень была чернильно черной. Елизар споткнулся, ударив- ьшись ногой о сваю, вытянул руку, рука уперлась в наклонное подножие стены углового бастиона. Сзади на него натолкнулся Аким. Елизар обхватил друга за плечи, нагнулся, прошептал:

— Гляди, подобрались к самой стене…

— Ну и что? — также шепотом спросил Аким. — А как залезть?

Оба поглядели наверх. Стена не только была построена с уклоном, чтоб нельзя было прислонить лестницу, но наверху еще навис каменный парапет, словно козырек.

— Но Бонифатька-то по лестнице — лез.. —

Снова пошли уже вдоль стены, осторожно рассчитывая каждое движение, чтобы не плеснуть. Чем дальше от рва, тем становилось мельче. Море намело песок.

Новая стена кончилась, пошла старая, шероховатая, строенная невесть когда, — верно, еще рыцарями. Камни стены были неровные, расшатанные волнами во время осенних и зимних непогод. Здесь не было защитного парапета, штормовую лестницу установить было нетрудно.

Дошли до полукруглого барбикана, тоже ветхого. Дальше идти не имело смысла. Стали осторожно пробираться назад. Вдруг Елизар почувствовал, что кто-то дергает его за рукав, угадал: это матроз Иван.

— Господин фенрих…

Елизар нагнулся.

— Еще ниже присядь; — попросил Иван, — да погляди вон туда. Смекаешь?

Елизар глядел на темное небо, на освещенные догорающим пожаром стены замка, стоящего внутри крепости, и не понимал, что нужно Ивану.

— Замок видишь?

— Ну, вижу…

— А амбразуры?

— Ну?

— Так ведь они ж глубиной чуть не в сажень. Из этих амбразур стрелять можно только в дальнюю даль. И со стен тоже. Значит, велика Федора, да дура! А погляд грозный: посмотришь, испугаешься.

Наутро Аким, как хороший наездник, поскакал к генералу с донесением. Во-первых — ров у устья проходим, во-вторых — можно забраться по стене, прислонить лестницы с той стороны, откуда шведы не ждут. А в-третьих — это казалось ему и Елизару самым важным — из-за чрезмерно толстых стен грозный замок фактически лишен возможности применить в дело свои пушки. Разве что ударить по крепостному валу, по своим же шведам.