Урбан Адольф Продолжение поэзии (Послесловие к сборнику повестей Вадима Шефнера 'Сестра печали')

Адольф Урбан

Продолжение поэзии

(Послесловие к сборнику повестей

Вадима Шефнера "Сестра печали")

Вадим Шефнер был уже известным поэтом, когда в 1957 году появилась первая книга его прозы.

Шефнер почувствовал себя прозаиком рано, тогда же, когда и поэтом: "Прозу, как и стихи, я пишу всю жизнь; еще до войны в печати появилось два моих рассказа. Но прежде проза занимала меньше места в моей работе, а сейчас уравновесилась с поэзией. Проза для меня не низший жанр, не отхожий промысел, а, перефразируя Клаузевица, продолжение поэзии иными средствами".

С прозой он никогда не расставался. В его творческом балансе она занимала все большее и большее место. Границы ее все время расширялись. Сначала - небольшие рассказы. Потом повесть о детстве "Облака над дорогой". Фантастические рассказы и повести. "Сестра печали" - о предвоенной и военной поре. Книга воспоминаний - "Имя для птицы, или Чаепитие на желтой веранде"...

Он не оставлял поэзии, но проза стала чуть ли не главной в его занятиях. И все же проза - "продолжение поэзии иными средствами". Шефнер мыслит ее не работой, параллельной поэзии, а единой с поэзией. Между тем его проза, несмотря на лиризм, не относится к разряду так называемой "поэтической прозы", с ее чувствительностью, впечатлительной экспансивностью, туманностью, ослабленным сюжетом...

Проза Шефнера - полноценная проза, где есть определенный предмет повествования и само повествование. Есть сюжет, житейские подробности, диалог, пластика изображения, противостояние характеров.

Шефнер не ограничивается передачей впечатлений, описанием своих чувств по разным поводам. Проза его имеет внутреннее пространство, свое население. Это мир с обособленными законами, порой фантастической логикой, острыми и неожиданными поворотами повествования.

Не отступает ли тогда субъективное поэтическое начало на второй план? Не преувеличивает ли Шефнер ее единство с поэзией?

У прозы и у поэзии Шефнера общий источник. Заглянем в книгу его воспоминаний "Имя для птицы, или Чаепитие на желтой веранде". Она многое объясняет. Воображение Вадима Шефнера, росшего в семье потомственных флотоводцев, с детства манили дальние морские странствия. Экзотика тропиков, тайны Востока, приключения среди морских разбойников и дикарей.

Но вместо морских странствий его ждали другие испытания. В голодные двадцатые годы мать Шефнера, устроившаяся воспитательницей в детский дом, помещает его среди своих воспитанников. Умер отец. Шефнер кочует из одного детского дома в другой. Под Петроградом, под Новгородом, под Старой Руссой.

Его окружают беспризорники, юные бродяги, шпана. У них своя романтика, своя поэзия.

"Почти все еще недавно были беспризорными, так что у каждого хватало чего порассказать. Но у всех в правдивые повествования о бродяжничестве, о лишениях обязательно вплетались истории с налетами, стрельбой, "мокрым делом"; каждый шкет похвалялся личным знакомством с каким-нибудь знаменитым бандитом или, на худой конец, с известным жуликом".

Шефнер слышал сотни полуфантастических историй о "вольной" жизни. Ощутил ее в неистощимой конкретности: города, вокзалы, толкучки, переполненные вагоны, трущобы, заброшенные усадьбы, проселочные дороги...

Он быстро усвоил блатной жаргон и надрывную чувствительность уличной песни. "Печальны были воровские песни, еще печальнее приютские". Пели "Как на кладбище Митрофаньевском отец дочку родную убил" и "Маруся отравилась". Про "дочь рудокопа Джен Грей, прекрасней ценных камней"; про то, как "вечерами джигу в кабаках танцует девушка из Нагасаки". И - без перехода: "Смело, товарищи, в ногу", "Наш паровоз, вперед лети"...

Любимое чтение - Буссенар, Луи Жаколио, Жюль Верн, Кервуд, Фенимор Купер, Пьер Бенуа, Конан-Дойль, Майн Рид, Берроуз, Хаггард...

Но утверждала себя и другая романтика: старорусская электростанция - "таинственные круглые сооружения, обрамленные сверкающей начищенной медью, - от них исходило ровное, не натужливое, но мощное гудение. Здесь началось мое приобщение к индустриальной красоте, к делам человеческим, воплотившимся в техническое сооружение".

Эта "странная, не совсем еще понятная, почти фантастическая" красота отвоевывает себе все большее пространство. В Ленинграде, куда Шефнер вернулся в середине 1920-х годов, он работает кочегаром, сверловщиком на заводе "Электроаппарат", формовщиком в литейном цехе, подносчиком кирпича на стройке, чертежником на оптико-механическом... Его влечет романтика профессий. И чем-то "берут за душу" заводские окраины, изрезанные линиями узкоколеек, закопченные краснокирпичные корпуса. Он начинает "понимать, что кроме красоты природы, красоты дворцов, храмов и жилых строений, есть еще и красота индустриальная, красота ничем не приукрашенных стен и голых металлических конструкций".

Сложный, странный и необычный жизненный опыт! Он-то и стал главным источником шефнеровской поэзии и - в особенности - прозы.

В стихах Шефнера всегда присутствовала прозаическая конкретность. Их мысль питалась живыми впечатлениями. Но их было так много, эти впечатления были так разнообразны, что не помещались в стихи. Остаток как бы выпадал в прозу. Нужна была более свободная и восприимчивая литературная форма.

Делом жизни проза становится для Шефнера начиная с 1950-х годов. Выходят первые его прозаические книги "Облака над дорогой" (1957) и "Ныне, вечно и никогда" (1963).

Главное в них - детдом и война.

В рассказах "Ныне, вечно и никогда" и "Людская единица", конечно в художественно преображенном виде, узнаются личные впечатления от жизни в военных городках и казармах, смерть отца, начало бесконечных переездов.

В "Тихой просьбе" и "Змеином дне" отразились эмоциональные потрясения детдомовской поры. Беспризорничество, скитания по разным городам и детским домам - сквозной мотив прозы Шефнера. Даже если его герои - взрослые люди, в прошлом у них - детский дом, как у четверых друзей из повести "Сестра печали", или даже у героев его фантастики "Дворец на троих, или Признание холостяка".

По мнению писателя, в его прозе действуют "те же силы и законы", что и в поэзии, только в прозе "они накладываются на более широкие временные и пространственные категории".

В самом деле, главный герой его прозы - лицо автобиографическое. Но в рассказах и повестях Шефнера мы находим не беглые зарисовки и впечатления, а развитие характеров, погруженных в конкретное историческое время. Герой Шефнера проходит через беспризорничество двадцатых годов, трудовые тридцатые, Великую Отечественную войну, когда был проверен на прочность его характер, подвергшийся в свое время столь противоречивым влияниям. Автобиографизм шефнеровской прозы исторический. Она написана с оглядкой не только на личный опыт, но и на опыт времени, на его решающие события.

Однако Шефнер еще и создатель фантастической, так сказать, экспериментальной прозы. В каком отношении находится фантастика к личности автора? В чем она продолжает поэзию?

Поэзия Шефнера с самого начала была глубоко серьезной. Он был увлечен высокой классикой прошлого века и начала века ХХ-го, стихами Пушкина и Лермонтова, Баратынского и Тютчева, Фета и А.К.Толстого, Бунина и Блока, Ахматовой и Заболоцкого... В их поэзии молодой литератор искал философскую глубину и психологическую достоверность, необходимость мысли и правду чувств. Он хотел писать так же, как они, но о своем.

У него была другая жизнь, другой опыт.

Он любил и природу, и "индустриальные" пейзажи, ценил непосредственное чувство и изобретательность ума, простое ясное слово и слово, преображенное временем, выражающее новый смысл.

Короче говоря, восхищаясь старыми мастерами, он не хотел их повторять. Принимая их творческий опыт, в своих стихах писал о том, как он сам видит жизнь, как ее чувствует и понимает.

Классический стих у Шефнера с самого начала получил перегрузки иного времени. Человек в его поэзии связан с новыми профессиями, окружен неведомыми раньше вещами, строениями, машинами, обогащен новейшими знаниями и идеями. Человек от этого не перестал быть самим собою, но перед его глазами другой мир. И мысли его заняты этим миром, его картинами, его проблемами.

Это очень большой, очень объемный, очень насыщенный мир. В нем существует одновременно и прошлое и будущее.

Мир пронизан минувшим. Он вечен.

С каждым днем он богаче стократ.

В нем живут наши древние встречи

И погасшие звезды горят.

Но в этом же мире легко представить, как "за своей Эвридикой, погибшей в космическом рейсе, огнекрылый Орфей отправляется в звездный полет".

Куда ни взглянет поэт, везде он видит полный напряженных усилий строительный порыв природы: грозовые тучи, "как грузовики", везущие тюки дождя; подсолнухи, наводящие на солнце свой "золотой экран"; "рессору радуги" над лесом.

Он вдохновенно перепишет инвентарь современного мира, включит его в словарь своей поэзии: "сверхтвердые сплавы", "гидромонитор", "микрон", "пластмассы", "электронное зренье"...

Но дело, разумеется, не в том, что поэт взял и вставил в стихи новые слова и понятия, назвал открытия науки и достижения техники.

Все это случилось на глазах одного поколения. Вошло в жизнь бывшего детдомовца, рабочего паренька, солдата, чуть не умершего в блокаду. Все это сказочным образом осветило обыкновенную судьбу. Поэзии же дало столько неожиданных связей, сюжетов, проблем, бытовых, социальных, философских...

Слишком много было примечательнейших подробностей. Слишком много видено, слышано, читано, пережито. "Зафиксировать" все в стихе не было никакой возможности.

Стихи с трудом выдерживают такие нагрузки. Потребность обдумать современный мир, умственные интересы Шефнера нашли выражение в его фантастике. Теперь в повестях "Скромный гений" (1963). "Девушка у обрыва, или Записки Ковригина" (1964), "Запоздалый стрелок, или Крылья провинциала" (1966) в его распоряжении много средств: необыкновенные сказочные события, их переносный смысл, чудаковатый герой, ироническая интонация, пародия, лирические отступления... Повествование многослойно и конфликтно, и нравственные выводы возникают естественно и непринужденно.

Рассказ "Скромный гений" заканчивается отдельно набранной строкой: "Граждане! Ждите великих открытий!" Но изобретения его героя Сергея Кладезева откровенно сказочны. Среди них есть лирические, вроде коньков, на которых можно кататься по воде лунной ночью Иронические, как "Склокомер-прерыватель", усмиряющий коммунальные ссоры. Лирические, как возвращение молодости, Но не в них суть. Чувства и взаимоотношения персонажей рассказа очень достоверны. Поступки Кладезева точно мотивированы. А непрерывный переход лиризма в иронию совершается настолько последовательно и тонко, что пафос заключительной строки не кажется выспренним. Больше того, в ней есть упрек людям, не способным разглядеть "скромный гений" рядом живущего человека, отворачивающимся от чуда.

Вообще фантастика Шефнера удивительно конкретна Воображение художника поддерживается в ней богатейшим жизненным опытом.

"Под словом "фантастика", - говорит Шефнер, - я подразумеваю не научную фантастику, а то, что прямо вытекает из понятия "фантазия", то есть сказочность, странность, возможность творить чудеса и ставить своих порою весьма обыденных героев в необычные условия. Для меня важен не сам фантастический антураж, а то, как на него реагируют мои герои".

Поучительность, непосильная для стиха, в фантастической прозе оказалась связующей мыслью, одушевила ее. Фантастика Шефнера не развлекательное чтиво, а серьезное чтение с развитой системой нравственно-философских идей, тонким психологическим подтекстом живыми и своеобразными героями. В ней сталкиваются сильные иронические, лирические, интеллектуальные течения. Есть психологичен екая достоверность переживания, идет ли речь о повести, посвященной отдаленному будущему, как "Девушка у обрыва", или о слегка гротесковой "полувероятной истории" "Счастливый неудачник".

Типична для шефнеровской фантастики повесть-сказка "Человек с пятью "не", или Исповедь простодушного", включенная в этот сборник. Рассказ ведется в пародийном юмористическом ключе. Его герой - человек с пятью "не" - неуклюжий, несообразительный, невыдающийся, невезучий, некрасивый. То есть во всех отношениях - обыкновенный, кроме одного чисто человеческой одаренности. Он простодушен, добр, искренен, отзывчив, открыт для всех. Оттого и происходят с ним всякие казусы. Он впутывается в дела, в которые никогда не впутается трезвый человек, человек, "умудренный" житейским опытом и понимающий что к чему.

Простодушный - из тех редких людей, которые способны верить чуду. Удивляться и радоваться неожиданному и невероятному.

Тем, от чего обыкновенный человек отвернется как от непонятного и невозможного, Простодушный непременно заинтересуется. Необычное, в котором трезвый человек склонен видеть глупость или жульничество, Простодушный принимает с чистым сердцем, как счастливую возможность.

Оттого и льнут к нему всякие чудеса, всякая фантастика, что он им верит, идет им навстречу. Оттого и раскрываются перед ним люди, выламывающиеся из ряда обыкновенных, обладающие какой-либо тайной, секретом, непредвиденной возможностью. Именно Простодушный связывает их с практическим миром, способствует внедрению чудес в жизнь.

Как всякий странный человек. Простодушный подвергается экспансии здравого смысла, который всячески стремится низвести чудеса до обыкновенной случайности или даже житейской неприятности. Он окружен недоверием. Его преследуют неудачи. За ним тянется эта цепочка из сплошных "не", которым окружают его разумные и трезвые люди.

Но эти "не" и спасают его. Неудачнику в итоге сказочно везет. С ним контактирует Вася-с-Марса, потому что Простодушный - единственный, кто поверил в его подлинность. Он выигрывает в лотерею, потому что вполне серьезно принял головокружительные расчеты Анатолия Анатольевича. Он встречает в жизни самую красивую девушку со старого рекламного объявления, потому что никогда не исключал возможность такой встречи. Наконец, он возвращает себе молодость, потому что в силу своего простодушия пошел на смертельный риск, на который никто из "нормальных" людей до него ни отваживался.

Если мы чуть сместим жанры, то окажется, что эта фантастическая идея Шефнера - также и одна из лирических его тем:

За пятьдесят, а все чего-то жду.

Не бога и не горнего полета,

Не радость ожидаю, не беду,

Не чуда жду - а просто жду чего-то.

Хозяин вечный и недолгий гость

Здесь, на Земле, где тленье и нетленье,

Где в гордые граниты отлилось

Природы длительное нетерпенье,

Чего-то жду, чему названья нет,

Жду вместе с безднами и облаками.

Тьма вечная и негасимый свет

Ничто пред тем, чего я жду веками.

Шефнер формулирует дальше своеобразный "психологический закон" бытия, где "материя - лишь форма ожиданья".

В фантастической повести Шефнера по законам сказки ожидание увенчивается реальным результатом. Чувство ожидания находит удовлетворение, воплощается в удивительных поворотах человеческой судьбы.

"Что привело меня к фантастике? - спрашивает Шефнер. - Может быть, стихи, потому что фантастика ходит где-то рядом с поэзией. А всего вернее - ощущение фантастичности нашей жизни, сказочная вместимость огромного количества событий и перемен в сравнительно короткий отрезок времени".

Точно так же нет пропасти между шефнеровской фантастикой и его, так сказать, реалистической прозой. Здесь действуют те же герои, и законы ее мало чем отличаются от сказочной логики его фантастики.

Повесть "Счастливый неудачник" по всем своим данным вполне могла бы стать частью "Человека с пятью "не"". Рассказчик ее точно такой же недотепа, как и Простодушный. С точки зрения обывателя, у него наберется сколько угодно этих самых "не". И осеняет его тоже гений неискоренимого человеческого простодушия.

Однако проявляется оно тут не в фантастических ситуациях, а в самой обыкновенной жизни. Герой этой повести тоже вызывает и недоумения, и насмешки, и весьма категорические негативные оценки трезвых людей, таких, как "дочь Миквундипа".

Повторяется та же этическая модель. Зло не пристает к герою. Оно отскакивает от брони всесокрушающей искренности и доверчивости. А добрые, странные, интересные, красивые люди невольно тянутся к нему. И жить ему со всеми его неудачами увлекательно. Вокруг него возникает вереница нестандартных ситуаций. Они цепляются друг за друга, и молодая его жизнь несется карнавальной лавиной Так что во всякой неудаче есть искорка смеха. А печаль разрешается улыбкой надежды и счастья.

И это - тоже продолжение лирической темы:

С товарищем моим пошел бы я в поход,

Хоть в жизни, говорят, ему и не везет.

Победы он знавал, но и хлебнул беды,

Трудны его пути и нелегки труды.

Он - не на побегушках у судьбы,

Он падал и вставал, шаги его грубы.

Такой не подведет, он жизнью закален,

Его удача в том, что неудачник он.

Самая крупная прозаическая вещь Шефнера - повесть "Сестра печали" (1969).

Читая ее, сразу отмечаешь в ней характерные черты шефнеровской прозы. Та же ироничность, перемежаемая лиризмом. Точность психологического рисунка. Яркость бытовых подробностей. Легко узнаются и некоторые автобиографические мотивы.

Но кто такая эта "сестра печали", которой посвящена повесть? На дверцах стенного шкафа комнаты, в которой живут четыре бывших детдомовца, а теперь - студенты техникума, красуется надпись: "Вот друг твой падает, но ты не похоронишь его. Вот брат твой упал, кровь его брызжет на ноги твои, но ты не уврачуешь его. Говорю вам: война сестра печали, и многие из вас не вернутся под сень кровли своей. Но идите. Ибо кто, кроме вас, оградит землю эту..."

Вся книга проникнута печалью войны, разлук, блокады, гибели близких. Если говорить точно, читатель найдет в ней страницы веселые, героические, теплоту дружбы и счастье любви, страницы беспечного студенческого быта и увлекательной работы.

Поначалу повесть может показаться даже интимной. Быт общежития. Студенческие шутки и проказы. Любовь к Леле, которой захвачен рассказчик Толя-Чухна.

Перед нашими глазами пройдет два предвоенных года, сама война и в эпилоге настанут мирные дни. Но над всеми этими событиями незримо склоняется "сестра печали". Она всегда присутствует, она ведет нить действия.

Это начинается буквально с первых страниц книги - с занятий по военному делу, хотя большая война еще впереди. Но сделана уже одним из друзей надпись на дверях шкафа. О будущей мобилизации пишет общежитский поэт Володька-Шкилет. А через несколько глав мы уже будем присутствовать на похоронах первой жертвы из дружной четверки Гришки-Мымрика, добровольцем ушедшего на финскую войну и умершего от ран.

Счастье будет исчисляться часами, а грозные события нахлынут лавиной. Даже прежде чем начнутся эти события, горьким предзнаменованием придет известие о гибели брата Лели. А дальше все завертится стремительно и неотвратимо: "...война вбивала меня куда-то, как гвоздь в перегородку. Удар - 22 июня; удар - я в казарме; удар я в товарном вагоне; удар - я в этой вот траншее".

И вскоре - серьезное ранение. Известие о гибели второго из четверки Володьки-Шкилета. Блокада. Смерть Лели... Поводов для печали куда как много.

Но сама по себе печаль - безысходное и обезоруживающее чувство. Повесть Шефнера - мужественная и просветленная. Потому что печаль войны неотделима для него от памяти сердца. Это также запечатленная историческая память, восстанавливающая истину. Описывая голод, Шефнер признается; "Память сопротивляется. Она помнит все, но такие воспоминания хранит за семью замками, в глубине... Но надо вспоминать все. Пусть это ляжет на бумагу, и пусть кто-то это прочтет. А я постараюсь забыть. Вернее, не забыть, потому что совсем забыть нельзя, а опять вернуть это памяти на глубинное хранение".

Память освящена чувством долга. Она не только вызывает из прошлого дорогие лица, образы погибших друзей и любимой. Память поддерживается и мыслью о будущем, о том, чтобы прошлое незримо участвовало в уходящей вперед жизни.

Есть в городе памяти много мостов,

В нем сорок вокзалов и семь пристаней,

Но кладбищ в нем нет, крематориев нет,

Никто в нем не умер, пока я живу,

писал Шефнер в стихотворении "Переулок памяти".

"Сестра печали" - это продолжение рассказа о времени, о судьбе поколения, начатого в ранних повестях 1920-х годов и теперь доведенное до первых послевоенных лет.

Повествование в "Сестре печали" очень насыщенное. В нем множество уникальных примет времени. В этой повести в полную силу явлены возможности Шефнера-прозаика. И возможности лирика, потому что эта с большим количеством ярко очерченных персонажей повесть от первой до последней страницы освящена личным чувством. В ней одновременно сказался талант поэта и талант прозаика, подтвердив излюбленную мысль Шефнера о нераздельности поэзии и прозы.

Адольф Урбан

Загрузка...