Промежуток

1. Обед

– Я должен тебя предупредить, – заметил тяжеловооруженный Старший, обращаясь к новичку, возникшему справа.

Мы стояли из последних сил. Приказ остановиться и подпирать собою рухнувший свод был отдан пару часов назад. Караульные ряды устали. Едва успели вытащить труп правого коллеги, погибшего на посту от базового переутомления, и бросить его в реку сосуда, как в образовавшееся пространство между Старшим и Ловким втиснулся невесть откуда приплывший юнец, который теперь легкомысленно поигрывал своим гиаломером, размышляя о преимуществах молодости. Лично меня, ведущего ремонтные работы в соседнем ряду, он не раздражал.

– Клетки в потоке. Наши задачи: следи и следуй. Если возникает опасность – повреждается свод, нужно своим телом закрыть разрыв, слипаясь с другими. То есть фактически стать фрагментом стены.

И немедленно начать плести укрепляющую сеть. Стоять, сколько потребуется. И потом-потом перейти в иное качество. Раствориться, ясно? Наша служба включает в себя самопожертвование. Разве тебе об этом не говорили?

– Починка свода – это ясно. С соседями-то бывает нештат? – другой молодой, слева, даже не попытался изобразить заинтересованность и подавил зевок.

Нас всех здесь уже столько раз обрабатывали теорией, что объяснения Старшего с него стекли, как плазма с тромба.

– Это еще слабо сказано. Кровяные бунты – слыхал о таких? Бывает, что какие-нибудь дурачки, вроде тебя, восстают против своих функций. Отказываются затыкать собой дыры. Хотят путешествовать дальше. Выйти за пределы, как они говорят. – Странно, но Старший не разозлился и рассказывал это обстоятельно и спокойно.

– Бунты? Ну, это, приятель, сказано слишком сильно, – вмешался Левый.

Пока мы накапливались, казалось, Старший так и не привык к нему. Нас становилось все больше, но он по-прежнему держал небольшой зазор между своей оболочкой и телом Левого, хотя по инструкции всем полагалось тесниться пластинка к пластинке. Впрочем, проверять ряды сегодня уже никого не пришлют.

Голос Левого прозвучал вкрадчиво. Легкая угроза была спрятана очень глубоко, но она двигалась, и я ее расслышал:

– Как возможен сбой в столь безупречной системе, как наша? Не пугай малыша! Тебе уже скоро на покой, в рассасывание – а ему еще жить.

Старший помрачнел:

– Вы прекрасно осведомлены. Но у меня еще день.

Дерзкий «малыш» потерял терпение.

– Послушайте, – он позволил себе перегнуться к Левому, отчего весь пластинчатый ряд смялся, и Старшему пришлось дружелюбно толкнуться в его упругое тело. – Я такой же, как вы. Выполняю ту же работу. Побольше уважения, э!

– Вот и не зевай, смотри за проплывающими, – усмехнулся Старший, и юнец, успокоившись, замолчал. – В древности говорили, что если долго стоять на берегу потока, то можно увидеть, как мимо тебя проплывает труп твоего врага.

– Думаю, обойдется, – беспечно брякнул молодой впереди, которому мы тоже еще не дали достойного имени. – Да что тут может такого быть? Война?

– Все бывает.

– Вы участвовали в боевых?

– На войне не был, только слышал. Но драться приходилось.

Юнец, слегка выступив вперед, с уважением оглядел плоское тело Старшего, испещренное выщерблинами и латками, почти сплошь скрывающими канальцы и митохондрии.

По ряду держащихся из последних сил клеток прокатилась волна.

– С бунтовщиками?

– Потенциальными и вероятными.

– Наш старший коллега стал жертвой собственной иллюзии. Он так увлекался легендами, что начал воспроизводить их в реальности, – насмешливо послышалось слева.

– Вы идеолог, – презрительно бросил Левому Старший Страж, инстинктивно отодвинувшись от него и перехватив секиру, – а я практик, и знаю, что опыт работы и битвы – вот самое главное в нашем деле. Что же вас не поставили разрабатывать основные программы, а оставили цементировать пропасти? Почему же вам дали ту же простонародную работу, что и нам, смертным?

– Осторожней на поворотах, коллега, – жестко ответил тот, и стало заметно, что в его полупрозрачном теле что-то откладывается.

– Пошла писать губерния, – хмуро пробормотал Старший.

– Обед! Обед! – вдруг гулко прокатилось по кожаным рядам, и клетки вытянулись ровно, как на параде перед смотрителем.

Из стремительного потока жизни, который мы ограничивали тесными рядами, образуя живой колеблющийся берег, начали выныривать краснорожие смертники с бурдюками, наполненными долгожданным обеденным раствором. Цепляясь за наши ноги, сохраняя кажущуюся невозмутимость, несчастные разматывали гибкие трубки, подавая их нам. И пока мы прилаживались к отверстиям и жадно пили, раздуваясь от радости, смертники никли, бледнели и, в конце концов, обессиленные и обесцеленные, падали с опустошенными бурдюками и влеклись волнами всепоглощающей плазмы.

Размякнув, мы надеялись на заслуженный отдых. Но напрасно. Последняя катастрофа, которой так боялись поколения и поколения предков, внезапно обрушилась на наши сытые тела. Она оказалась куда страшней, чем легенды о ней. Не успев вдохнуть, мы распались, разрушили строй, обвалили свод, попадали в реку – а она оборвалась и —

2. Полицейские разговоры

– Что это было? Да я не знаю, бро. Какое-то безумие. Нет, ничего веселого. Давай-ка за нас. Чтобы их приказы были попроще.

– Ну, давай. – Дзик-дзик. – Хорошо! Холодное пиво, птички поют – что может быть лучше? Мы это заслужили.

– Еще как!

– Вот и расслабься.

– Фух. Но ты понимаешь…

– Забудь. Ну, за легкое сердце и короткую память! Будь!

– За короткую…

– Может, тебе на море? На недельку? До второго?

– Было бы неплохо. Но ты пойми! Это было под гипнозом!

– Опять двадцать пять.

– Они там чего-то распылили.

– Да верю, верю.

– Экспериментируют на нашем брате.

– Точно. Все так и есть.

– Я не хотел этого делать.

– Да ясное дело. А в Крыму сейчас жарковато. Но вот, например, где-нибудь под Калининградом…

– Но кого это волнует?

– А мы когда-то в Балтийске…

– Рубить – это ладно. Это по справедливости, так?

– Тут никуда не денешься, приказ есть приказ.

– Это же нештат?

– Да стопудово нештат.

– Но я же не каннибал, бро!

– А это еще не каннибализм. Хотя он у нас разрешен, да? Конституции не противоречит?

– Так-то оно так, но…

– А это не каннибализм. Это, как я понял, в ритуальных целях.

– Ты бы видел его. Пацан пацаном.

– Бро, это вопросы политики. Должен быть порядок. Он же был заговорщиком, не? Опасен для общества?

– Так-то оно так, но…

– Никаких но. Личность его установлена?

– Нам сказали: не ваше дело.

– Ясно. Под грифом «секретно». Ну и забудь.

– Думаешь, я не хочу?

– Давай-ка за отдых. За душевное лето. За тебя! – дзик-дзик.

– И ты не болей! – дзик-дзик.

– Ну спасибо. А то колени что-то стали шалить.

– Это все служба.

– Большая нагрузка. А приезжай на дачу, хочешь – с Оксанкой! Шашлычки замутим…

– Далеко у тебя? И речка есть?

– Сто первый километр. Не так уж и далеко. Речка – есть. Там все, что надо. Земляника, малина, грибы пойдут…

– Это хорошо.

– Вот и подгребай! Птички, речка, шашлычки… Слушай, это…

– Давай еще по одной.

– Ну давай. – Ч-чпок. – А все-таки как оно тебе…

– Ну давай! – Чпок, пшик. – За нас, за Россию! – Дзик-дзик.

– А все-таки какое оно? Ну, по вкусу?

– Оно?

– Да мясо. Ну… человечина.

– Тише, тише.

– Мне надо знать. Я из профессиональных соображений.

– Ладно, сейчас. Посмотри по сторонам.

– Никого.

– Наклонись-ка.

– Ага.

– Оно такое /шепотом/… незабываемо нежное. Я многое пробовал. Но такое…

– Ты серьезно?

– Цыть. И чтобы никому.