Просто металл

3. Весенние ветры

На Колыму пришла весна. Оплавились и покрылись ледяной глазурью южные склоны сопок. Словно медведь, разгребающий выход из берлоги, показал из-под снега свои мохнатые лапы колючий стланик. Ударила капель, и немногочисленная семья приисковых мальчишек уже не выпускала изо рта весенних леденцов — сосулек.

Вода — союзник и враг горняков Севера. Только она способна дать жизнь промывочным устройствам, будь то примитивная бутара, прибор-гигант с дистанционным управлением или плавучая фабрика золота — драга. Но не направь эту воду по трубам и руслоотводным канавам к приборам и котлованам, не оградись от бурного весеннего, паводка, и она превратится из помощника, в помеху, обрушится в шахты, зальет и осыпет шурфы, обводнит горные полигоны.

На всех участках «Славного» шла деятельная подготовка к встрече первых весенних вод, к началу промывочного сезона.

Готовились к горняцкой страде и на «Конченом». Правда, теперь участок носил уже другое название: эксплуатационный участок номер 4. Это — официально. Горняки же называли его просто «Новый». Было у участка и еще одно название — «Фитиль». Говорили, что выдумал его Витька Прохоров. Но это было не только неофициальное, но и нелегальное название, так как в нем содержался намек на конфузную историю с некоторыми прогнозами насчет перспектив участка и прииска в целом.

Разведанных шурфовщиками «Конченого» запасов золота было достаточно, чтобы продлить безбедную жизнь прииска не на один год.

Гладких попытался было напомнить о себе письмом в управление кадров. Но оттуда ответили, что в ближайшее время использовать его в Магадане не представляется возможным. Настаивать же и упрашивать Иван не стал. Магадан к этому времени уже не привлекал ого так, как несколько месяцев назад. Слишком свыкся он тогда с мечтой о том, что жить в областном центре будет непременно вместе с Верой, а она на его письма упорно не отвечала…

Начальником нового эксплуатационного участка был назначен Павел Федорович Проценко, человек уже немолодой, из старожилов, опытный горняк-практик. Личное знакомство Ивана с Проценко, бывшим начальником первого участка того же прииска, ограничивалось до этого одними «здравствуй» и «до свидания». Но был Павел Федорович человек известный не только на своем предприятии — хорошая и давняя горняцкая слава гремела о нем по всей Колыме.

Многие на прииске говорили, что начальником участка надо бы назначить Ивана Гладких, что он заслужил это право — дав новому участку жизнь. Но сам Иван, пусть без великой охоты, но и без неудовольствия, согласился руководить сменой. Почти все горняки, с которыми он проработал минувшую зиму, оставались на участке, а Гладких, легко вживаясь в коллектив обычно очень нелегко с ним расставался. Может быть, где-то и тлела у Ивана подспудная мысль, что не сражайся он в свое время с директором прииска, и начальником участка остался бы он сам. Но — пустое! Веди он себя иначе, и участка бы, может быть до сих пор не было Так что раскаиваться не приходилось. Да и признавал Иван с чистым сердцем, что на стороне Проценко большой опыт организатора и руководителя производства. Один на один Павел Федорович сказал Ивану.

— Ты не обижайся — я напрямик. Если у тебя какая обида есть — выкладывай. Я тебя плохо знаю. Может ты думаешь, что я дорогу тебе переступил. Если так, то нам трудновато будет. Не в салки играть поставлены.

Гладких серьезно ответил:

— Оно конечно, и стоило бы на тебя обидеться. Вот сейчас. Но понимаю. Давай будем приниматься за работу.

— О це добре! — Оживился Проценко. В хорошем настроении он любил пересыпать свою речь украинскими словечками и прибаутками. — Пидэмо, значит, як ти волы, в едной упряжке.

А дел на новом участке было невпроворот. Мало того, что его надо было подготовить к промывочному сезону — провести горноподготовительные работы, форсировать добычу золотоносных песков, смонтировать промывочные приборы. Участок ждал еще пополнения из числа молодежи, что ехала сюда на Дальний Северо-Восток страны, по призыву комсомола. К их приезду надо было торопиться со строительством общежитий, столовой, оборудованием красного уголка.

И еще одно дело задумали Проценко с Гладких. Участок хоть и располагался в каких-нибудь десяти километрах от центрального стана прииска, но был отрезан от него небольшой, но своенравной рекой. Зимой здесь достаточно надежны естественные мосты. Более того, многие реки превращаются в удобные автодороги-зимники. Но с наступлением весны отсутствие постоянной надежной связи с прииском и его техническими службами могло стать источником многих затруднений. И горняки своими силами строили мост.

Как резервный полк перед вводом в бой, участок пополнялся людьми, техникой и, выражаясь языком военным, всеми видами довольствия. Спешили все. Автомобилисты торопились забросить на глубинку грузы: кто знает, успеют ли здесь со строительством моста. Торопился Вася Копытко, снова севший за рычаги экскаватора. Торопились монтажники на установке промывочных приборов. И плотники на строительстве моста, руководимые мастером на все руки Карташевым.

Торопилась и весна. Как резиновые подушки, из которых спустили воздух, осели сугробы. Открытые солнцу места покрылись темными пятнами проталин. Сбросили ватный наряд лиственницы.

Проценко и Гладких с рассвета до позднего вечера крутились в этой урчащей моторами и лязгающей железом карусели. И часто валились в ночь на свои топчаны, не имея сил раздеться, пропитанные запахами земли, солярки, смолистого теса и талого снега. Лишь изредка, по необходимости, то один, то другой из них появлялся ненадолго на центральном стане прииска, чтобы поторопить доставку на участок какой-нибудь машины, запасных частей, горючего, леса.

В одно из таких посещений Гладких застал перед приисковой конторой шумный табор. На вещевых мешках и фанерных чемоданчиках расположилась большая — человек до тридцати — группа молодежи. Так, юное пополнение прибыло, — сообразил Иван, лавируя между сбившимися в стайки новоселами по направлению к крыльцу. Его провожали любопытные вопрошающие взгляды. Сидели здесь эти парни и девчата, видимо, уже давно. Кто-то развернул и уничтожал остатки нехитрой дорожной снеди. Человека четыре, собрав вокруг себя зрителей, резались в карты. На ступеньках крыльца, тоже окруженный любопытными, бренчал на гитаре парень.

Гладких прошел в контору. Там никого не было. Иван поднял телефонную трубку и попросил телефонистку соединить его с квартирой директора. Недовольный женский голос осведомился, кто говорит, Иван назвал себя и попросил пригласить к телефону Петра Степановича.

— Во-первых, сейчас обеденный перерыв, — отрезала директорша. — А во-вторых, Петр Степанович только полтора часа как с третьего участка вернулся и сейчас отдыхает.

— Но он нужен мне по неотложному делу! — попытался настаивать Гладких. — Тут люди…

— Петр Степанович — тоже люди, — раздраженно прервала его Горохова и положила трубку.

Иван вышел на крыльцо.

— Старший из вас есть кто-нибудь, ребята?

Сидевшая на чемодане девушка, повязанная большим шерстяным платком, подняла голову от книги.

— Я. А что? — откликнулась она, вставая.

Из-под платка на Ивана смотрели немножко растерянные, по-ребячьи ясные глаза. Маленький рост и румянец во всю щеку делали ее и вовсе похожей на девочку-подростка.

Гладких улыбнулся.

— И сколько же вам лет?

Девушка зарделась еще больше. Парень с гитарой вмешался.

— Вы товарищ, не глядите, что она маленькая. Атомная бомба тоже меньше простой фугаски, говорят. А потом — ай-яй-яй! — разве у дамы возраст спрашивают?

— Не паясничай, Геннадий, — строго, с неожиданной твердостью сделала ему замечание девушка, и Иван перехватил ее взгляд, сразу же потемневший, с прищуром.

— Тебя товарищ, и в самом деле не спрашивают, — поддержал ее Гладких, — Или ты не слыхал, что перебивать взрослых невежливо?

— Куда мне! — парировал парень. — Я ж не при дворе воспитывался.

— На заднем дворе ты, судя по всему, воспитывался, — подвел Иван итог дискуссии и, обращаясь к девушке, предложил. — Под лежащий камень вода не течет. Давайте пройдем к директору. И еще кто-нибудь. Ты, скажем, — повернулся он к парню. — Только без гитары.

— Говорят что без гитары я только пол-Геннадия, — возразил тот. — Во всяком случае, моей дипломатической карьере она не помешает. — Он поправил на голове кепку и заправил под нее чуб. — Я готов.

Геннадиева гитара и впрямь послужила им своеобразным пропуском. На стук Гладких из дома вышла Глафира Семеновна Горохова, «Казак-баба», как звали ее заглазно на прииске. С видом решительным и суровым она загородила своей мощной фигурой вход в директорский домик, но, разглядев за спиной Гладких незнакомых парня с гитарой и девушку, суетливо вытерла о фартук руки, поправила прическу и изобразила на своем лице такую приветливую улыбку, словно визит этот осчастливил ее на всю жизнь.

— Ах что же это вы, товарищ Гладких, не предупредили, что гости к нам?! — с укором выговорила она Ивану. — Даже неловко как-то встречать в таком виде…

— Ничего, мы на минутку, только к Петру Степановичу, — не понимая еще причины столь разительной перемены в настроении директорши, сказал Иван.

— Проходите, проходите! Чего уж там на минуточку? Мы как раз обедать собираемся. Милости просим.

Она пропустила посетителей в небольшую комнатку, подхватила какие-то тряпки с одного стула, смахнула жирнющего кота с другого и откинула пикейное покрывало на кровати.

— Присаживайтесь, пожалуйста. Сейчас он выйдет. Петенька! Петр Степанович, — поправилась она, — к тебе товарищи из Москвы. Артисты. Помнишь?

Вот теперь Иван понял, в чем дело. Хозяйка приняла Геннадия и его спутницу за столичных артистов из ансамбля, приезда которого на прииск ждали вот уже несколько дней. Геннадий и девушка переглянулись недоуменно. В соседней комнате застонали пружины какого-то ложа, и послышался хрипловатый басок Горохова:

— Ждем-ждем. И приветствуем. Одну минутку, товарищи.

Глафира Семеновна ринулась в кухню и оттуда тотчас послышался многообещающий звон посуды. На ходу застегивая старый, довоенного образца китель, появился Горохов.

— Рад. Очень рад. Здравствуйте. — Он протянул руку девушке и представился: — Горохов, Петр Степанович. Можно сказать, хозяин сих отдаленных мест.

Улыбка директора милостиво разрешала принимать, если угодно, его последние слова и за шутку.

Девушка в свою очередь отрекомендовалась:

— Клава Воронцова. По путевке к вам.

— Геннадий Воронцов, — встал парень с гитарой. — «Им овладело беспокойство, охота к перемене мест». Эта классика — обо мне. В общем, тоже к вам на новоселье.

— То есть, я не совсем понимаю, — растерянно оглядел их Горохов и остановил вопрошающий взгляд на Гладких.

Иван, уже не сдерживая смеха, разрешил общее недоумение:

— Это Глафира Семеновна промашку дала, Петр Степанович. Москвичей-новоселов за артистов приняла. Третий час сидят на чемоданах ребята, интересуются, как им дальше быть.

Горохов посуровел.

— Неуместный маскарад, — недовольно буркнул он, тронул за плечо Геннадия, освободил таким образом для себя стул и сел. — Сколько вас?

— Двадцать восемь человек, — ответила Клава.

Геннадий отошел к окну. Изгнанный до него с того же стула кот потерся о его сапог.

— Что, киса, ненадежное место директорский стул, да? — съязвил парень. — Изгнаны мы с тобой, брат, как недостойные.

Горохов метнул на парня гневный взгляд, который не произвел, впрочем, на Геннадия никакого впечатления. Он продолжал разглагольствовать о превратностях человеческой и кошачьей судьбы:

— Ты, киса, не смущайся. Каждому свое дело и место. Тебе мышей ловить, мне вкалывать. А сидя, брат, этим не занимаются.

Из кухни выплыла Глафира Семеновна со стопкой тарелок в руках. Горохов одним мановением руки отослал ее обратно.

— Двадцать восемь? Так. Специалисты есть? Металлисты есть, электрики, строители, — ответила Клава. — А есть и без специальности ребята. Но таких мало.

— Сколько договаривались вам послать? — спросил Горохов Ивана.

Тот напомнил:

— Из первой партии человек двенадцать−пятнадцать.

— Вот и забирай человек пятнадцать с собой. А в отношении остальных я Володину позвоню, в мехцех. А ты коменданту скажи — пусть определит народ в общежитие. Безобразие! Сколько готовились — не смогли встретить людей, как положено.

Геннадий успокоил:

— Ничего. Музыки и речей нам в магаданском порту на три года вперед отпустили. Перебьемся.

Директор, не удостоив его ответом, встал, показывая, что аудиенция закончена. Сказал, обращаясь к Гладких:

— Все. Действуй.

Поднялся и Иван.

— Что ж, все ясно. Пошли, ребята. Кликнем клич, кто к нам на участок.

Проходя тесным коридорчиком мимо кухни, Геннадии с силой втянул носом соблазнительные ее запахи и, тронув струны, пропел: «Какой обед нам подавали, каким вином нас угощали…»

Силясь сдержать улыбку, Клава пожала плечами.

— И когда паясничать перестанешь?

— А никогда. Ты же видишь, даже супруга этого удельного князя меня за комедианта приняла. Есть, значит, во мне что-то такое.

— Нет в тебе ничего такого, — девушка выразительно постучала себя пальцем по лбу. — Несерьезный ты человек! И почему удельный князь?

— А как же? Хозяин здешних мест! За этой шуточкой характер вполне определенный скрывается. Видала, как он меня со стула турнул?

— Сам бы мог догадаться встать. Он ведь постарше тебя раза в три, наверное.

— Тоже заслуга! Попугаи, вон говорят, до ста лет живут.

Гладких спросил Клаву:

— Этот колючий юноша, что же, ваш братец?

— Наградил бог, — вздохнула девушка.

— И кто же из вас старше?

Вмешался Геннадий.

— Сначала был я. На полтора года. А теперь она. Теория относительности.

Оба они решили ехать на участок. «Поближе к делу», — решила Клава. «Подальше от директора», — сказал Геннадий. С их помощью Гладких отобрал еще тринадцать парней и девчат и, завершив все дела на прииске, вернулся на «Новый» во главе веселой, голосистой ватаги.

— Принимай пополнение, Павел Федорович, — сказал он Проценко, которого застал в конторе.

Но начальник участка, хмурый, чем-то озабоченный, даже не оживился при этом известии, скользнув по пестрой группе молодежи отсутствующим взглядом.

— Через реку как перескочили? — спросил он.

— Нормально. А что?

— У второго полигона машина с лесом провалилась сегодня. Нельзя больше по льду машины с грузом пускать. А завтра нам два новых прибора доставить должны. Я с монтажа и из шахты всех, кто топор в руках держать умеет, на мост перебросил. Но все равно мало людей, за сутки не справятся. Представляешь, сколько мороки потом будет, если приборы на той стороне сгрузят? Подъемных механизмов у нас нет, тяжелогрузных машин нет…

— Как шофер? — перебил Иван.

Проценко отмахнулся:

— Васьков — калач тертый. Ног не замочил. Вот ведь незадача! На горных работах и так людей не хватает, монтаж приборов тоже задерживать нельзя. Все графики собаке под хвост теперь. А главное — мост. Там еще наверстать можно, а здесь, — он махнул рукой, не договаривая. — Эх, мне бы сейчас четыре-пять хороших плотников!

Из кучки новоселов, сбившихся у порога, вышел, отодвинув плечом кого-то, здоровяк парень в фуражке с черным околышем, тужурке цвета хаки и кирзовых сапогах.

— Есть один, — чуть окая, сказал он, аккуратно ставя к стенке вещевой мешок. — Откуда инструмент брать?

Проценко удивленно, словно только что увидел всех этих ребят, посмотрел в их сторону, остановил свой взгляд на говорившем.

— Какой инструмент? — не понял он.

— Ставьте на работу, — объяснил тот. — Сапер я. И по плотницкой части могу.

— Вот это энтузиазм, я понимаю! — раздался иронический голос Геннадия. Он забренчал было на гитаре туш, но чья-то рука легла на струны и оборвала игру.

— Не барахли, Генка, — строго сказал неуемному гитаристу белобрысый, без шапки, парнишка. Он вышел вперед, подталкивая перед собой длинного верзилу в брезентовом плаще. — Серега дело говорит. Что мы сюда, на экскурсию приехали? Давай топоры, товарищ! Мы с корешом тоже кое-чего кумекаем в этом деле. На целине дома ставили.

Проценко растерялся.

— Как же так, хлопчики? — голос его дрогнул. — С дороги, неустроенные еще… Да как же я могу вас так вот сразу?

Теперь загалдели почти все:

— Ставьте всех на работу!

— В дороге отдохнули, хватит!

— Без малого две недели — как в доме отдыха!

— Точно! Сначала на колесах, потом — на воде!

— Расставляй на места!

— Человеки вы мои дорогие! — растрогался Проценко. — Ну, прямо, как в том кино, — засмеялся он, обращаясь к Ивану: — Белые напирают, патроны на исходе, и вдруг ты со своим эскадроном…

И Иван Гладких повел свою ватагу на мост. Может, кто-то из новоселов и остался недоволен таким оборотом дела, но сказать об этом во всеуслышание никто не решился. Даже Генка Воронцов счел невозможным шутить дальше по этому поводу. Впрочем, он остался не у дел. Оставив на посту трех добровольцев-плотников и еще несколько парней как подсобников, Гладких, не слушая возражений, отправил остальных в общежитие.

— Устраивайтесь сами и позаботьтесь о товарищах, — сказал он. — Если понадобится кого-нибудь подменить, я скажу.

— Невероятно, но факт, — заворчал Геннадий. — Меня сегодня отовсюду гонят. С руководящего стула попросили, приобщиться к пролетариату не дают. А коммунальные заботы не для меня. Пусть ими займутся дамы. Сестричка, посмотри там в мальчишнике местечко поближе к окошку и не забудь, что я люблю, чтоб в изголовьях было. Я остаюсь тут в качестве чиновника для особых поручений.

Вечер опустился незаметно. Он смазал очертания сопок вокруг поселка и затушевал четкие до того линии окружающего мост пейзажа. По распадкам и котловинам медленно текла, постепенно заволакивая все кругом, холодная мгла. Серебристым бархатом инея покрылись свежие доски мостового настила. Когда совсем стемнело, Гладких подогнал к мосту два предназначенных в ремонт трактора. Яркий свет их прожекторов осветил место работы. Феерическим блеском зажглись смолистые золотые бревна, голубой лед и снег вокруг моста. Даже в бисеринках пота на разгоряченных работой лицах загорелись искорки этого света. Люди работали сосредоточенно, молча, подчиняясь напряженному внутреннему ритму, охватившему всю стройку. Человеческих голосов почти не было слышно. Только иногда раздавалось чье-нибудь нетерпеливое: «А ну, пошевеливайся, братки!» или «Скобы! Скобы сюда!»… В морозном воздухе гулко раздавался перестук топоров и повизгивание пил.

Старожилы участка во главе с Карташевым ревниво поглядывали, как ладно, подгоняя бревна, стесывали золотую щепу топоры новичков. Между ними родилось и разгоралось все пуще, во всю силу рабочего темперамента упорное соревнование. Гладких подлил масла в огонь:

— А что, Семен Павлович, неплохих помощников я тебе добыл, а?

— Пора-бота-ют годок, масте-рами будут, — в такт ударам топора ответил старик, косясь на сидевшего рядом с ним сапера.

Шумно выдыхая с каждым ударом воздух, демобилизованный солдат ответил:

— Через годок, батя, тебе и сына моего не обогнать.

— Но?! А сколько же ему годков, твоему сыну?

— А я еще не женат.

И снова умолкли соперники. Лишь чаще и дальше полетела щепа из-под звонких топоров.

А Геннадий, задрав ноги, лежал в это время на койке и машинально, не слушая себя, перебирал струны гитары. «Особых поручений» не последовало, и он, потолкавшись на стройке ровно столько, сколько, по его расчетам, могло понадобиться времени для устройства ему места в общежитии, направился сюда.

— Понадоблюсь, вызовите, — заявил он Гладких.

Но нужды в нем, видимо, так и не было. Он попытался вздремнуть, но заснуть не мог. Может быть, вид пустых непримятых коек по обе стороны от него будоражили его совесть, напоминая о товарищах, которые работали на мосту? Геннадия снова потянуло туда.

Легкий морозец немного взбодрил его. Похрустывал под ногами ледок. С бортов глубокой, когда-то протоптанной в снегу тропинки с легким звоном осыпались сосульки.

На этот раз его появления на мосту поначалу просто никто не заметил — так заняты были здесь все своим делом. Но вот прямо на Геннадия надвинулось плывущее на чьих-то плечах бревно.

— Поберегись!

Геннадий увернулся, прикрывая своим телом гитару.

— Поберегись!

Геннадий присел, и над ним пропланировал конец доски. Подальше от греха — парень решил отойти в сторонку и наткнулся на Гладких.

— Тебе чего дома не сидится? — удивился тот. — Отдыхать надо. Завтра и тебя без дела не оставят.

— Вечерний моцион, — объяснил Геннадий свое появление. — Всем рекомендованное медициной мероприятие.

— А, ну-ну, — равнодушно бросил Гладких и прошел мимо, неся тяжелую связку металлических скоб.

Геннадий, бравируя по обыкновению, поднял гитару и, ударив по струнам, пропел ему вслед: «Шагай вперед, комсомольское племя, шути и пой, чтоб улыбки цвели…». И вдруг молодой сильный голос подхватил рядом;

И еще раз, уже несколько голосов:

— Молодец, Генка! Вот это по-нашему! Громче, громче давай! — услышал Геннадий басок Сереги-сапера, но песня уже сама подхватила Воронцова на свои крылья, и он, улавливая скрытый ритм стройки, во всю силу начал запев следующего куплета:

И многоголосый хор подхватил:

Сменяла песню песня. И далеко разносились над уснувшей было тайгой молодые голоса под звонкий аккомпанемент пил, топоров и Генкиной гитары.